Думские речи. Войны темных сил

Одержимые в России

Из русских пророков впереди всех надо поставить Д. С. Мережковского58. Это более чем провозвестник, это почти биограф антихриста – до того уверенно, реально и подробно описывает он грядущего на мир противника Христу. Читая Мережковского, иной раз сдается, что этот жуткий писатель воочию видел и едва ли не беседовал с сыном погибели.

Мережковский – природный каббалист, и вся его изобразительная философия проникнута духом раввинских учений и гностицизмом.

Особенно тревожат его вопросы о «святой плоти», о поле в религии, о женственном начале в Божестве. Сказать бы: эротоман на религиозной почве, но это было бы не точно; если эротоманство и есть в этом нездоровом творчестве, то все же не как суть, не как главное. Суть и главное у Мережковского – не в плоти, а в духе, и именно в томном духе, которым проникнуты его многочисленные писания.

Замечательна в этом смысле его книга «Тайна Трех», из которой я приведу несколько указующих выдержек:

«В мире Пол – в Боге Троица» (с. 53).

«Не исполнилось царство Божие и в Христианстве, так же как в язычестве. Здесь, в Христианстве, личность без пола; там, в язычестве, пол без личности. А только тогда, когда исполнится тайна Одного и тайна Двух – личность и пол, исполнится и тайна Трех – общество» (с. 54).

Логический, хотя и не вполне досказанный смысл этого утверждения – тот, что исполнить Царство Божие не может ни Христианство, ни язычество, а лишь некая иная религия, которая сумеет осуществить совместно тайну личности и тайну пола и тем исполнить тайну Трех, то есть Троицы.

Какая же это религия? Очевидно, такая, которая обоготворит «тайну пола» и поклонится личности, объявившей «тайну пола» своим божественным законом.

Какая же это может быть «личность»?

Ответы на этот вопрос даются разные: Зинаида Гиппиус59 думает, что это – «белый ангел». Сатанист Жан Жанбах называет его «негром в смокинге из “Мулен Руж”». Святые отцы именовали эту «личность» дьяволом.

Но послушаем самого Мережковского:

«Личность есть равноденствие обоих полов. Пребывать в половой раздельности значит пребывать на пути к смерти… Пол есть половина личности, мужская или женская. Корень смерти есть половой расщеп, распад личности…

А смерть победить, воскреснуть – значит восстановить целую личность, исцелить зияющую рану пола… Половая любовь есть неоконченный и нескончаемый путь к воскресению. Тщетно стремление двух полов к целому: соединяются и вновь распадаются; хотят и не могут воскреснуть; всегда рождают и всегда умирают.

Половое наслаждение есть предвкушение воскресающей плоти, но сквозь горечь, стыд и страх смерти» (с. 189).

И далее: «“Ложесна Твоя престол сотвори и чрево Твое пространнее небес содела”, – поется в церкви песнь Пречистой Деве-Матери. Ложесна, женский стыд для христианских девственников есть бездна ада, престол дьявола. И вот этот престол разрушен, Бог сошел в ад. Так оно и есть, не может быть иначе, если Непорочное Зачатие – истина. Там, где наши грешные очи смежаются, открываются очи святых и видят: в ложеснах Бог» (с. 325).

Вот оно где – кощунственно-принципиальное обоснование поганых «убежищ любви» сэра-сатаниста Эльстера Кров-лея, «черных месс» на животе голой девки из «Мулен Руж» и всех этих ритуальных гнусностей, которыми «воссоздают свою целую личность» дьяволопоклонники и сатанисты всех мастей, племен и кличек!

Мережковский – типичный представитель интеллигентского антихристианства, но он далеко не один. Имя им -легион.

Того же темного духа профессор Н. А. Бердяев, также профессор С. Булгаков60, ныне протоиерей евлогианского раскола, многие софиане – члены «Ордена Софии».

Несколько лет назад г. Бердяев издал книгу, подзаголовком которой поставил: «Апология Христианства». Книга эта подверглась добросовестному разбору в католическом журнале (De Oriente documenta et libri. – 1928. – Аvg. – № 43). Заканчивая свой разбор, компетентный критик заключил: «Но, даже приняв все его объяснения, невозможно согласиться с тем, чтобы подобная книга могла носить подзаголовок “Апология Христианства”. В действительности это труд разрушения».

Все добросовестные люди, знакомые с трудами этого богослова «с другой стороны», должны согласиться, что иначе как разрушителем Православия и вообще Христианства мыслителя назвать нельзя. Таковы, более или менее, и остальные из этой темной школы софиан и неогностиков. Но в смысле влияния на незрелые умы и нечуткие души особенно вредна и опасна для Христианства деятельность «протоиерея» С. Булгакова. Этот нынешний протоиерей издал в 1917 г. книгу «Свет невечерний», в которой высказывал такие мысли:

«Жизнь Святой Троицы есть предвечный акт самоотдания, самоистощения Ипостасей в Божественной Любви». «Святая София тоже отдает себя Божественной Любви и получает ее дары, откровения ее тайн. Но она отдается иначе, чем Божественные Ипостаси, которые неизменно пребывают единосущным Божеством, исполняют Себя Им и Его Собою».

«София же только приемлет, не имея что отдать, она содержит лишь то, что получила. Себяотданием же Божественной Любви она в себе зачинает все. В этом смысле она женственна, восприемлюща, она есть “Вечная женственность”»*.

Вместе с тем она есть идеальный, умопостигаемый мир. Все истинное, все единое».

«В женственности тайна мира. Мир в своем женственном начале… уже зарожден ранее того, как сотворен, и из этого семени Божьего, путем раскрытия в нем заложенного, создан мир из ничего…».

* В этом смысле (то есть отнюдь не языческом) можно, пожалуй, выразиться о ней, что она «богиня», то таинственное существо, которое предки наши иногда изображали на иконах Святой Софии именно как женское существо, однако отличное от Богоматери. Пример такого словоупотребления встречаем и у В. Соловьева в цикле его софийных стихотворений, где имеется, между прочим, такое обращение к «Ней»:

Близко, далеко, не здесь и не там,

В царстве мистических грез,

В мире, невидимом смертным очам,

В мире без смеха и слез -

Там я, богиня, впервые тебя

Ночью туманной узнал… – Примеч. Н. Е. Маркова.

«“Четвертая ипостась”, приемля в себе откровение тайн Божественных, вносит через себя и для себя различение, порядок, внутреннюю последовательность в жизни Божественного Триединства (не значит ли это, что внутренняя последовательность и порядок в жизни Святой Троицы зависят от Софии, которая в какой-то мере совершенствует Господа Бога? – Н. М.), она воспринимает единое и всецелое Божество как триипостасное – Отца, Сына и Святого Духа. Как приемлющая свою сущность от Отца, она есть создание и дщерь Бо-жия; как познающая Божественный Логос и Им познаваемая, она есть Невеста Сына (Песнь Песней) и жена Агнца (Новый Завет, Апокалипсис); как приемлющая излияние даров Святого Духа, она есть Церковь и вместе с этим становится Матерью Сына, воплотившегося наитием Святого Духа от Марии, Сердца Церкви, и она же есть идеальная душа твари, красота.

И все это вместе: Дочь и Невеста, Жена и Матерь, Триединство Блага, Истины, Красоты, Святая Троица в мире есть Божественная София» (с. 212-214).

Все это вместе очень запутано, еще более еретично, но все же философское блуждание это как будто не дает еще права сближать отца Сергия Булгакова с сатанистами. Поэтому пойдем далее: «Своим ликом, обращенным к Богу, она (София) есть Его образ, Идея, Имя. Обращенная же к Ничто, она есть вечная основа мира, Небесная Афродита. Как ее, в верном предчувствии Софии, именовали Платон и Плотин» (с. 228).

Тут уже выходит, что отцы язычества верно предчувствовали то, о чем Святая Церковь до отца Булгакова и не подозревала: не Господь Бог, а небесная Афродита – Венера – есть вечная основа мира.

Но следуем дальше:

«Греки чтили Женственность под разными ликами: Афины, Дианы, наипаче Афродиты, которой посвящены наипрекраснейшие произведения греческого искусства. Афродита, как и другие богини, есть один из естественных ликов Софии, узренный греческим гением. И разве можно определить иначе, как космическая влюбленность, эротический пафос твари, это упоение красотой в природе или искусстве? И эта эротическая окрыленность возносит к подножию престола Софии, отверзаются “вещие зеницы”» (с. 238).

Полагаю, что глаза открываются и у читателя.

Но дальше, дальше:

«В начале, то есть в Софии, через Софию, на основании Софии, Софией, сотворил Бог актом неизреченного и непостижимого во всемудрости и всемогуществе творчества, силу и природу коего мы ощущаем в каждом дыхании, в каждом миге своего бытия, небо и землю» (с. 239, 240).

Эта «земля» есть потому как бы космическая София, ее лик в мироздании, женское ее начало, которое имеет силу по творческому слову «да будет» производить из себя твари, рождать от него*.

Она есть та Великая Матерь, которую издревле чтили благочестиво языки: Деметра, Изида, Кибела, Иштар. И эта земля есть в потенции своей Богоземли; эта матерь таит в себе уже при сотворении своем грядущую Богоматерь, «утробу» божественного воплощения, «лествицу небесную, ею же сниде Бог», мост, «приводящий сущих от земли на небо» (из акафиста Богоматери).

Профессор, будущий протоиерей Булгаков и не подумал что-либо исправить или опровергнуть в каббалистическом изложении сотворения мира. Нет, он сослался на «реалистический язык» каббалы в подтверждение истинности своего учения о Софии – Афродите. Учение же г. Булгакова сводится к обоготворению «Великой Матери» Земли, которая есть-де Богоземля, и к обожествлению эротической напряженности.

* «Каббала, – пишет г. Булгаков, – на своем реалистическом языке так изображает это сотворение земли и всего, что из нее произошло: Et Celui qui est le Pere de tout, c?est Lui qui a tout cree; c?est Lui qui a fecondee la terre, qui est devenue grosse et a donne naissance a des “produits”. Elle fut fecondee comme une femelle est fecondee par un male» ‹«И Тот, кто является Отцом всего, – это Тот, Кто создал все, это именно Тот, кто оплодотворил землю, которая стала большой и породила “продукты”. Она была оплодотворена, как самка оплодотворяется мужчиной» (фр.)›. – Примеч. и выделения Н. Е. Маркова, перевод мой. – Д. С.

«Созданный двуполым (с. 292), а потому именно и являющийся однополым существом, человек в духе своем также имеет двуполость и эротическую напряженность знает как глубочайшую основу и творения, и творчества. Поэтому человек и достоин носить в себе священное пламя Эроса, есть сын Нороса и Нении. Потому же опыт личной любви таит в себе так бесконечно много откровений о таинстве мироздания».

До положения Мережковского – «в ложеснах Бог» – протоиерей Булгаков явно не договорился, но положение это определенно сквозит во всем его учении. От эротической религии или, вернее, от религиозной эротики протоиерея С. Булгакова к ритуальным оргиям, элевзинским таинствам и к черным мессам – ход естественный и свободный.

Надо признать, что в деле совращения душ и всяческого развращения многих поколений русского образованного общества подобные ученые, писатели и мыслители достигли чрезвычайных успехов. Успехи эти выпукло выразились в революциях 1917 года и в образовании вместо России коммунистического Интернационала, СССР, о котором сам Бердяев отозвался впоследствии как о первом примере «сатанократи-ческого государства» (Путь. – С. 51).

Христианская власть Императоров Всероссийских не допускала явного отправления сатанинского культа. Поэтому изнывшие, вместе с прочей интеллигенцией, от отсутствия «свобод» сатанисты проявляли себя больше в частном обиходе и откровенно – в литературе.

«Кто ты, зельями ночными

Опоившая меня? Кто ты,

Женственное Имя

В нимбе красного огня?»

– истерично вопрошал поэт Александр Блок, а философ Владимир Соловьев61, «соединяя размышления гностиков с гимнами поэтов», говорил слово «о близком сошествии к нам лика Вечной Жены», – свидетельствует Андрей Белый (Белый А. Эпопеи. – С. 136)

Не берусь утверждать, что Владимиру Соловьеву лик Вечной Жены представлялся, как и Блоку, «в нимбе красного огня», но сдается, что покойный философ так и умер, не успев толком размежевать Христианство с гностицизмом, а от гностицизма до сатанизма – рукой подать.

Что до Блока, то он, как и вся его школа, был несомненным сатанистом.

«Второй сборник стихов Александра Блока интереснее, пышнее первого. Как удивительно соединен тончайший демонизм здесь с простой грустью бедной природы русской, всегда той же, всегда рыдающей ливнями… И нам страшно этого покоя; зачем эта нежность, когда она – “прелесть болотная”», – пишет закадычный друг Блока Андрей Белый62 (Там же. – С. 137, 138).

«Здесь рыскает леший, а Блок увидел своего полевого Христа». Не надо нам полевых “христов”»…

Сатанизм наполнял эту духовно-бытовую атмосферу, которой дышали и в которой «творили» все эти деятели прогресса недоброй памяти предреволюционной эпохи.

У того же Андрея Белого находим описание, как с жиру и бездействия взбесившиеся питерские интеллигенты однажды причастились крови человеческой:

«Литераторы, восхотевши “мистерии”, “оркестры”, составили хоровод и кололи какого-то литературного адвоката булавкою; выжав кровь, распивали с вином, называя то глупое действие “Дионисовым действом…”» (Там же. – С. 144)».

Известный писатель В. В. Розанов подробно описал это «действо», и из его описания вытекало, что это была не «глупость», не дурацкая забава, а преднамеренное кощунство и служение темной силе. Розанов указал и место «приобщения крови» – квартиру писателя-еврея Минского63 и что кровь выкачивалась из руки евреев же. В этом приобщении крови участвовал, между прочим, и религиозный философ Н. Бердяев.

Странные у этих людей были склонности: «Раз даже обедали вместе (А. В. Карташев64, “Тата-Ната”, я, Ремизовы) в кабинете у Палкина, пили вино; и А. В. (Кар-ташев), приподнявшись, стакан протянув, вдруг запел своим тенором, в пении закатывая глаза, точно птица:

“Вы жертвою пали в борьбе…”

А. М. Ремизов65 предложил поводить хоровод; мы, смеясь, поводили, потом заходили сниматься: снялись!…» (Там же. Т. III. – С. 157).

Люди немолодые, как будто образованные, а забавляются пьяными хороводами у Палкина в трактире. А главное: хороводили, смеясь, тут же после пения похоронных слов революционного гимна:

«Вы жертвою пали в борьбе роковой!…»

Плясы, хороводы, столоверчения и просто верчения – все это было обычным в этой свободомыслящей среде.

Вот что пишет об этом в своих «Воспоминаниях о Блоке» Андрей Белый:

«В то время я чувствую приступы медиумизма; медиумизмом охвачены все “аргонавты”, которые часто провещиваются, отдаваясь течению внутренних образов, кажущихся рассудку невнятными; я наблюдаю в себе странный штрих: на собраниях наших порою мне хочется завертеться, как в танце, я пользуюсь вечеринками, переходящими в буйный галдеж, – начинаю “вертеться”; и после “верчения” в шутку начинаю гадать, взявши за руку того или иного и вслушиваясь в течение внутренних образов, начинаю описывать образы вслух; были случаи: люди, которым рассказывал образы, явно пугались – и виделся в них вещий сказ; некоторым я гадал; на одном из гаданий моих Н. К. Мет-нер66 увертывался: не хотел, чтобы я “провещал” о нем.

Медиумизмом охвачен был Эллис; одна теософская дама так выразилась об Эллисе: “Проходной двор для темных, где светлые все позадержаны темным проходом”; действительно Эллис ходил овеваемый тем и другим…

Пародии, импровизации, пляски свершались Эллисом с бурной заразительностью, охватывающей решительно всех: помню, раз собрались у меня Шпетт, Ю. К. Балтрушайтис67, Феофилактов, ряд других лиц; отодвинули стол, кто-то сел за рояль, а Эллис тотчас пустился в быстрейшее, заразительное верчение; не прошло и трех минут – и все завертелись в плясе: и Шпетт, и “суровый, как скалы” Ю. К. Балтрушайтис с угрюмым лицом. В этой буре веселья, распространяемой Эллисом (человеком угрюмым и фанатичным), была даже жуть; “номера” его часто гремели в московских кружках; очень скоро потом братья Астровы вывозили Эллиса по знакомым и приглашали на Эллиса; так, однажды был съезд естествоиспытателей, группу ученых с научного заседания привезли в частный дом показать им пародии Эллиса, были седые профессора, только что заседавшие где-то, но не прошло получаса, как все завертелись в дикой пляске, вертелись седые профессора…

Я описываю парадоксальное поведение Эллиса, потому что считаю: он был одержимый в то время как в “шалостях”, так и в “весовской”* полемике; правильно выражалась теософка, что он – проходной двор для темных, где светлые были задержаны темными. Темные, вырываясь из Эллиса, как угарные газы, порой отравляли меня; одержание – вот чем он заражал, одержание подымалось во мне; некоторые стихотворения “Пепла” и нападение на Блока – симптомы тогдашнего моего одержания» (Там же. Т. IV. – С. 120-124).

Андрей Белый – один из немногочисленных в этой компании сатанистов, который дерзал смело рассказывать правду о себе и о своих друзьях. За это он был подвергнут молчаливому остракизму всей зарубежной прессы, и редко-редко встретит русский читатель отзывы или ссылку на откровения этого enfant terrible68 российского сатанизма. Тем не менее свидетельство Андрея Белого никем и никогда опровергнуто не было. Жуткое впечатление производит его рассказ ‹Случай с Минцловой› (Там же. – С. 175 -180):

* «Весовская» полемика – это не бесовская полемика, как, естественно, может подумать читатель, а полемика журнала «Весы». – Н. М.

«По приезде в Москву Киселев, очень близкий в то время мне, уведомляет меня: в Москве – Минцлова, и она меня ждет; должен немедленно-де к ней отправиться я (остановилась она, как я помню, в квартире Сабашниковых, недалеко от Тверского бульвара). Свидание с Минцловой было мне тягостно; я все более не понимал ее крайне запутанного поведения: стремления образовать среди нас круг людей, изучающих духовное знание; не понимал я намеков ее, что какие-то руководители духовного знания, о которых пока она ничего больше сказать не решается, появляются-де среди нас; появление неизвестных поддерживало все время в нас атмосферу естественного ожидания, напряжения и надежд, соединенных с опаскою, не замешались ли во все это дело отцы-иезуиты, а к ним относились мы более чем от рицательно. Но, с д ру гой стороны, фа н та-стические мифы Минцловой, вплетаемые в обыденную жизнь в связи с частыми ссылками ее на оккультные братства, внушали нам страх, что имеем мы дело с больной, очень нервной, замученной женщиной; так, она уверяла нас, будто путь теософии Штейнера69 есть путь падения Штейнера как учителя в области тайного знания; и она заклинала нас не верить особенно штейнеризации Христианства; и вместе с тем все указания нам, медитация, вся эзотерика Минцловой были сколком интимных бесед ее так отвергаемого учителя Штейнера (мне впоследствии и это пришлось узнать лично); во время бесед с Киселевым, со мною, с Петровским, с Ивановым фигурировали в фантазиях Минцловой все какие-то ее сокровенные педагоги, за нею следящие; все-то изъявляли намерение появиться среди нас. Кто же мог ими быть? Тамплиеры, масоны? Нет, нет; розенкрейцеры? Право, терялись в догадках. Смущало нас то, что всегда потрясенная Минцлова несказанно чего-то боялась: не то нападения на нее сатанинских таинственных братств, собиравшихся разрушить светлую пряжу, которую переплетала она в орган светлого действия потрясенные ею сердца; но преследования менялись, являлись откуда-то наблюдающие за нею “шпики”; появлялись какие-то темные оккультические “татары”; и появлялись не одобрявшие ее деятельность мартинисты, расширившие-де влияние среди избранного петербургского общества и среди иерархов; мне помнится, как она сообщала, что будто бы имела беседу с одним из великих князей, мартинистом, что будто бы этот последний поставил вопрос, как нам быть с нашей родиной и что делать с Царем Николаем Вторым (курсив мой. – Н. М.). Эти страхи и эти таинственные происшествия с ней (то спасала она сатаниста, а то занималась духовным наследованием черных пакостей магов) в нас часто будили вопрос: кто за нею стоит? Если есть этот кто-то, то почему же общение Минцловой с кем-то переполняет всю душу ее этим ужасом, этой истерикой? Кто-то внушал опасения мне, начинал понимать, что имеем дело с больной, истощенной повторными галлюцинациями и, может быть, поддавшейся страшному чьему-то влиянию. Это все было причиной моего отдаления от Мин-цловой весной 1910 года».

«…Минцлова встретила и сообщала такое… что я стоял ошарашенный; Минцлова же скорее упала, чем села, в глубокое кресло; откинув на спинку свою одутловатую голову с желтыми, перепутанными волосами, роняя пенсне и глядя перед собою большими и выпуклыми голубыми глазами, всегда стекловидными, напоминавшими мне не раз (и не мне лишь) глаза Е. П. Блаватской (в ней было всегда это сходство): какая-то толстая, грузная, в черном своем балахоне, напоминающем не платье, а очень просторный мешок. Эллис часто шутил, говоря про нее: “Знаешь, Анна Рудольфовна ходит не в платье – в мешке”.

Я стоял ошарашенный перед новой, очередной, как казалось мне, ею увиденной сказкой, которую приняла за действительность ни на что не похожая женщина эта… Она мне сказала – скажу отвлеченно, обще: сообщила, что “миссия”, ей-де порученная (возжечь к “свету” сердца, соединив нас для “света” духовного), ею не исполнена; “миссия” ее провалилась, потому что ее неустойчивость и болезненность вместе с растущей атмосферой недоверия к ней среди нас расшатала все “светлое дело” каких-то неведомых благодетелей человечества, за нею стоящих; а между тем дала слово она (“им” дала), что возникнет среди нас братство Духа; неисполнение слова падает-де на нее очень тяжко; ее удаляют “они” навсегда от людей и общений, которые протянулись меж нею; она исчезнет-де с того времени навсегда; и ее не увидит никто; и она умоляет нас всех: эти годы ближайшие строго молчать о причинах ее окончательного исчезновения. Я так и не понял, что, собственно, означает исчезновение это: исчезновение куда? В монастырь, в плен, в иные страны? Или же – исчезновение из жизни? Но что-то подсказало, что на этот раз этот бред не есть миф ее и что мы никогда не увидим ее…

В совершенно болезненном состоянии передавала она, почему “они” (кто?) порешили “убрать” ее, и что она, исчезая, нас просит быть верным и “свету”. Что “ кто-то” (по-видимому, бессердечно ее убирающий) нас не забудет; внешний знак “бегства” от нас – переезд в Петербург. Откуда исчезнет она. Каждый день до отъезда бывал у нее и выслушивал совершенно бредовые речи, не понимая их смысла и не имея возможности ей перечить; я думал, что Минцлова появилась на пороге значительных двух эпох моей жизни и жизни мне близких: “исчезновение” ее глубоко взволновало…

Мы ее никогда не видали с тех пор, и никто не видал… Единственный случай бесследного исчезновения человека, которого я знаю, живет до сих пор неизживным вопросом во мне: как возможно, чтобы имеющий столько друзей и знакомых живой человек так бесследно исчез, чтобы даже не спрашивали впоследствии: что сталось с Минцловой? В Петербурге у нее был, я знаю, ряд верных друзей; в Москве кто не знал ее? У покойного профессора К. А. Тимирязева70, В. И. Танеева, у Ф. И. Маслова, у “аргонавтов” и “мусагетчиков”, у теософов она была своим человеком. С 1910 г. же исчезла бесследно; не поднималось вопросов, тревог, беспокойств. Лишь ходили страннейшие шепоты, что-де бросилась в волны она Атлантического океана, что живет-де она в монастыре иезуитов (и называли мне города в Италии, где ее будто видели). Верных сведений не было».

Верных сведений не было, а простая и для всякого не-сатаниста естественная мысль заявить об исчезновении г-жи Минцловой петербургской полиции не пришла в голову этим одержимым. Впрочем, всякое обращение к законной власти считалось в наших либеральных кругах поступком зазорным и недопустимым. Общаться им можно было лишь с беглыми каторжанами, экспроприаторами, бомбистами и будущими большевиками.

Так и ограничились друзья Минцловой «страшнейшими шепотами»: не то ее утопили, не то в монастырь засадили…