Думские речи. Войны темных сил

Думские Речи

Внесенный правыми и умеренно-правыми1 запрос дал повод Председателю Совета министров нарисовать обширную картину будущей правительственной деятельности по части приведения законодательства Финляндии и России в общую планомерную систему. Запрос наш был заключен, собственно говоря, в более узкие рамки; он касался отдельных случаев незакономерных поступков и незакономерных действий как финляндских властей, так, в особенности, русских властей, каковые, по мнению нашему, были обязаны наблюдать за властями финляндскими. Собственно, в ответ на запрос Председатель Совета министров не сообщил нам почти ничего, так что нам самим приходится осветить эту сторону интересующего нас вопроса, а затем уже мы разовьем свой взгляд на политическое положение и предстоящее Государственной Думе законодательство по финляндскому вопросу. Финляндия, как известно, присоединена около 100 лет тому назад2; при Швеции она была не самостоятельной страной, не особым государством, а представляла лишь несколько простых шведских провинций, каковые не имели ни своего особого финляндского сейма, ни своих особых финляндских законов. Финляндия наравне с другими шведскими провинциями посылала своих депутатов в общий шведский риксдаг. Таким образом, завоевав вооруженной силой финляндские губернии, Император Александр I имел перед собой не какое-либо завоеванное государство, а несколько завоеванных провинций Шведского государства. Это положение вполне ясно и определенно было выражено как в тех государственных актах, которые издал в то время Император Александр I, так и в самом Фридрихсгамском мирном договоре3 между Шведским Королем и Русским Императором. 16 марта 1808 г., еще во время войны, Император Александр I уведомил иностранные державы особой декларацией, что «отныне часть Финляндии, которая доселе именовалась Шведской, признается областью, Российским оружием покоренною, и присоединяется к Российской Империи» (здесь и далее выделено в тексте источника. – Д. С.). В Манифесте 20 марта 1808 г. тоже во время войны Император Александр I говорил: «Страну сию, оружием Нашим таким образом покоренную, Мы присоединяем отныне и навсегда к Российской Империи, а вследствие того повелеваем Мы принять от обывателей присягу на верность Престолу и Нашему Подданству». В Манифесте того же 1808 года 5 июля Император Александр I писал следующее: «Присоединив навсегда Финляндию к России, с удовольствием Мы узрели торжественные обеты обывателей сего края, принесенные на верное и вечное их Российскому Скипетру подданство. В среде народов, Скипетру Российскому подвластных и единению Империю составляющих, обыватели воссоединенной Финляндии с сего времени и навсегда восприя-ли свое место. От сего великого состава ничто их отторгнуть не может». Председатель Совета министров нам цитировал Фридрихсгамский мирный трактат от 5 сентября 1809 г., коим были окончательно определены отношения финляндских провинций, бывших шведских, к Российской Империи. Таким образом, из всех документов международного характера, а также из Манифестов, изданных Императором Александром I по Империи, совершенно ясно следует, что никакого финляндского государства Император Александр I не признавал, ибо завоевал несколько шведских провинций, именуемых Фин-ляндиею. Тем не менее, несмотря на столь ясное юридическое положение, возникло, как вам известно, финляндское учение о том, что Финляндия не есть присоединенная к Российской Империи часть Швеции, а есть отдельное государство – Великое Княжество Финляндское, добровольно соединенное с Россией под главенством одного Монарха, который для Финляндии не Император, а только Великий Князь Финляндский. Главный основной повод для такого толкования дала известная грамота Императора Александра I, данная 15 марта 1809 г. на так называемом сейме в Борго4. Я не говорю – на сейме в Борго, не говорю потому, что сейм этот состоялся 15 марта 1809 г., мирный договор России со Швецией был заключен 5 сентября того же года, полгода спустя после этого якобы сейма. В марте 1809 г. в Финляндии не существовало никаких полноправных финляндских граждан, а был и лишь подданные Шведского Короля, который в это время вел с Русским Императором войну. Позвольте вас спросить: разве могло считаться законным финляндским сеймом сборище, составленное из явных изменников своему законному Шведскому монарху? Ибо люди, которые во время войны заключают договоры с враждебным своему Монарху Государем, суть, конечно, государственные изменники, но никаким образом не полномочные граждане государства.

Грамота Императора Александра I, данная финляндцам в Борго, была делом его военных соображений, и, конечно, он мог давать свои милости, кому ему было угодно, но подданные шведского короля не только не имели права принимать этих милостей от Императора Российского во время войны, но не имели права даже являться к нему на подобные совещания, а тем более сеймы. И это тем более, что при шведском владычестве никакого финляндского сейма не существовало, а был общий шведский риксдаг. Короче говоря, акт, на котором Финляндия думает обосновать юридическое бытие свое как государства, совершенно не состоятелен. Это есть не более как грамота Монарха Российского, выданная во время войны со Швецией подданным Шведского государства. Когда Наполеон I вторгался в Россию, то он тоже издавал разные повеления и дарил льготы подданным Русского Императора, ввозил фальшивые русские деньги и т. д. И, я думаю, что на этих актах никоим образом нельзя основывать каких бы то ни было юридических прав русских подданных, ибо эти права были получены от императора французов во время войны с Россией. О подобных правах не следует даже напоминать, а не то что основывать на них свои притязания. Итак, никакого сейма в Борго не было, а было в Борго сборище изменников шведскому королю. Только потому, что жребий войны повернулся против Швеции, а не против России, только потому, что шведский король был побежден Русским Императором и не мог наказать своих изменников, только поэтому эти люди остались ненаказанными и не повисли на шведских виселицах. Императоры наши, завоевавшие финляндские губернии Шведского королевства, безусловно, не считали и не могли считать Финляндию каким-либо особым государством, и в силу этого никаких сеймов ни при Императоре Александре I, ни при Императоре Николае II не собиралось. Первый финляндский сейм был собран в 1863 г. Императором Александром II. Это был первый сейм финляндский, основанный на законных распоряжениях законного Российского Монарха. Русские императоры настолько не считались с Финляндским краем как с особым государством, что нисколько не стеснялись в течение ряда лет изменять размеры владений теперешнего Великого Княжества Финляндского. Всем известно, что Император Александр I вскоре после завоевания этих шведских губерний присоединил к ним русскую губернию Выборгскую, завоеванную Петром Великим, и, конечно, он это сделал только потому, что считал Финляндию такой же частью России, как и Выборгскую губернию. Мало того, он присоединил к Финляндскому Великому Княжеству Аландские острова и Вестерботнию, которые при шведах никогда не входили в состав финляндских провинций, ибо были чисто шведскими провинциями. Еще более поучительны действия Императора Александра II, который в 1863 г. отторг от Финляндии Сестрорецкий округ безо всякого согласия Финляндского сейма, простым распоряжением Российской самодержавной власти. Таким образом, мы видим, что в Финляндии русские императоры то отбирали земли, то прибавляли, смотря по удобству управления, нисколько не считаясь с какой-то неприкосновенностью территории особого княжества, ибо никакого особого княжества как такового не было ни при Швеции, ни при русских монархах. Я нисколько не отрицаю того, что со времени Императора Александра II и даже несколько ранее благодаря весьма настойчивым, систематическим и весьма хитроумным приемам финляндских деятелей русские императоры издали ряд актов, на основании которых у теперешних финляндцев является некоторое основание предполагать, будто они теперь в силу распоряжений и узаконений, изданных русскими монархами, стали действительно самостоятельным Великим Княжеством. Я очень далек от того, чтобы отрицать силу за законами, изданными для Финляндии российскими самодержцами. Раз они дали известные права финляндскому народу, раз они создали Великое Княжество как действительно автономную область, имеющую свое особое местное законодательство, свою особую местную конституцию, то, несомненно, мы, русские, должны эти права уважать впредь до того времени, пока русский монарх таковые права не отберет, пока он такой конституции не отменит. С течением времени домогательства финляндцев в смысле обособления от России, в смысле своевольного расширения дарованных им прав делались все более и более настойчивыми. Мы дожили до того, что теперь государственные деятели Финляндии открыто издают книги, в которых доказывают, что нет государства России, нет государства Финляндии, а есть особое соединенное государство Финно-Россия – наподобие того, как есть государство Австро-Венгрия; мы дожили до того, что финляндцы требуют себе особой армии; мы дожили до того, что финляндцы требуют полного отделения Финляндии от России и допускают связь исключительно в личности монарха; мы дожили до того, что сами Основные законы Российской Империи Финляндией уже не признаются или признаются только постольку, поскольку финляндские сеймы, созданные великодушием самодержавной русской власти, их одобрят. Даже сам закон о престолонаследии Российского Императорского Дома – и тот уже подвергается в Финляндии сомнению, и они требуют, чтобы и этот закон прошел через их сейм.

Я не отрицаю за финляндцами весьма веских оснований к таким попыткам, ибо русская власть в целом ряде актов законодательного характера трактовала Положение Финляндии в Империи в смысле финляндских вожделений и создала такую почву, на которой эти притязания финляндцев становятся понятными и даже естественными. Допустим даже, что юридическое положение финляндцев таково, как утверждают нам финляндцы, допустим, что действительно, благодаря ряду хотя и неосторожных, но все-таки законных действий русской власти Финляндия заняла такое юридическое положение, при котором она действительно может считать себя почти самостоятельным государством. Может иметь свою армию, может иметь полную независимость от России, может делать все, что ей угодно в своем новом государстве. Допустим, что с юридической точки зрения это так и есть.

Что же отсюда выходит? Выходит, что Россия должна примириться с тем, что в 26 верстах от столицы государства, от резиденции Государя возникло новое самостоятельное государство, и притом государство, весьма к России враждебное. Здесь целый ряд актов и действий, о которых речь впереди, доказывает, что Финляндия – не дружественная нам страна, а явно враждебная. Ясное дело, что великой державе, которая увидела в 26 верстах от своей столицы такого новоявленного врага, ничего не остается делать, как объявить этому врагу немедленно войну и завоевать его. Если желателен такой исход, если желательно, чтобы путем войны, путем кровавых битв было достигнуто правильное соотношение между Россией и Финляндией, то надо идти тем самым путем, коим до сих пор шли. Если желательно прийти к мирному разрешению этого вопроса, что, с моей точки зрения, не только желательно, но и необходимо, то, очевидно, надо заявить, что ряд юридических актов, если за ними действительно укрывается столь вредная для России сила, необходимо отменить в силу жизненной необходимости, ибо жизненная необходимость требует, чтобы то нелепое положение, в котором очутилась Финляндия в составе России, было немедленно прекращено.

Речи господ, которые с юридическими документами в руках доказывают, будто финляндцы имеют право в 26 верстах от Петербурга образовать враждебное России государство, напоминают мне случай из не столь отдаленного прошлого. В нашей Курской губернии во время освобождения крестьян прославился некий курский дворянин Измаил Маков: когда последовал Манифест 19 февраля об освобождении крестьян5, этот исторический дворянин подал в курский суд жалобу на почившего в Бозе Императора Александра II о нарушении Императором его юридических прав. Он приложил к жалобе грамоты Императрицы Екатерины II и Петра III и юридически вполне логично доказывал, что он, дворянин Измаил Маков, по-прежнему имеет полное право продавать живых людей. Дворянин Маков был смещен, господа, и даже более того – его заключили в психиатрическую лечебницу. Но что же делать нам с тем маленьким народом, который желает поступить в отношении к России точно так же, как курский дворянин Измаил Маков, хотевший доказать бумажными документами свои права на то, чего Россия ни в коем случае не может допустить и никогда не допустит? Подобно дворянину Макову финляндцы думают, что за ними юридическое право, что они могут кому-то жаловаться на Россию, апеллировать на державные решения России. Если целый народ нельзя заключить в сумасшедший дом, как это сделали с дворянином Маковым, то все же не пришлось бы надеть на него смирительную рубашку!

Но перейдем, господа, к жизни. С историей мы покончим, тем более что у нас впереди так много историков, и займемся тем, что нас окружает в данное время. Финляндия получила целый ряд благодеяний от России. Как известно, Император Александр I даровал Финляндии конституцию и весьма либеральную, в то время когда его собственные русские подданные еще были рабами, когда его русский народ продавался на базарах, – в это время финляндцы получили от него блага той свободы, которой вы, господа, только теперь наслаждаетесь. Финляндия получила почти полную автономию в своих внутренних делах, она получила почти полное избавление от солдатчины. В то время, господа, солдатчина была не та шуточная служба, как теперь. Военная служба была в то время пожизненной 25-летней каторгой. В то время люди уходили в солдатчину и гибли для своих семей, ибо они либо вовсе не возвращались в свои семьи, либо возвращались стариками с разрушенным здоровьем, с полной неспособностью возобновить свое мирное гражданское житие. И вот, финляндцы еще в те времена были почти освобождены от тягостей солдатчины.

В то время, когда русский народ бился, воевал, терял своих сынов и отстаивал Русское государство, в том числе и Финляндию, финляндцы в это время сидели дома. Выборгская губерния, Аландские острова, Вестер-Ботния – все эти земли были подарены Императором Александром I Финляндии со всеми их доходами, выгодами и преимуществами. И поныне Финляндия есть любимая дочь России, а никак не падчерица. Финляндия и поныне живет всецело на русские деньги, за счет русского народа. На военные надобности финляндцы платят до сих пор по 1 руб. 25 коп. с человека, а русские – по 2 руб. 83 коп., русский платит на полтора рубля больше на военные надобности, чем финляндцы. Финляндцев почти 3 000 000 человек, и эта разница составляет ежегодную субсидию из России в пользу финляндцев в 4 000 000 руб. В то же время, так как финляндцы теперь совсем не ставят государству солдат, то Россия посылает своих русских сынов оберегать Финляндию, и за постой войск платит Финляндии от 2 500 000 до 3 000 000 руб. денег ежегодно. Мало того, Россия, избавив финляндцев от воинской повинности, сохраняет ежегодно около 30 000 молодых здоровых финляндцев родине, обращая их на мирный труд. Если вы перейдете немножко на американский счет и расцените трудовую стоимость каждого такого человека в 300 р. в год, то вы увидите, что Россия на этом приплачивает Финляндии до 9 000 000 руб. в год. Затем финляндцы не участвуют в платежах ни на Министерство Двора, ни на Министерство иностранных дел, ни на погашение государственных долгов. Это избавление от имперских расходов дает финляндцам новую экономию приблизительно в 6 500 000 руб. в год.

В общем, при самом грубом подсчете, грубом, конечно, в смысле ошибок в меньшую сторону, а не в большую, около 18 000 000 руб. ежегодно Россия дарит Финляндии. Мы здесь слышали, господа, что финляндцы – мирный, честный, трудолюбивый народ. Это правда, но я обращаюсь, господа, к вашей справедливости. В Курской губернии жителей немногим меньше, чем в Финляндии. Если бы Курская губерния получала из государственного казначейства ежегодно по 18 000 000 руб. субсидии, то, я думаю, что через 100 лет даже и наши министры сказали бы, что в Курской губернии живут мирные, честные, трудолюбивые и культурные люди. Финляндия за эти 100 лет разжирела и отъелась на русских деньгах за счет русской крови, русского пота. Нетрудно быть культурным, когда вас кормит все государство и когда вы государству почти ничего не платите. Я утверждаю, что культура финляндская – это тепличный цветок, возросший в российских парниках, на русском навозе, на русском удобрении. Финляндцы выросли на наш счет и нечего им гордиться тем, что на русском удобрении растут финляндские орхидеи. Вы попробуйте-ка процвести, когда будете платить все то, что платит русский народ, когда будете защищать Россию так же, как защищают ее русские. Тогда мы посмотрим на финляндскую культуру, а пока пусть не хвалятся, пока пусть будут только благодарны великому благодетелю своему, который 100 лет кормил своей кровью и своим потом финляндскую окраину. Финляндцы в русском государстве не знают никаких ограничений; по всей России финляндцы признаются русскими подданными, и нет в России никаких ограничений, никаких сокращений в правах финляндцев.

Финляндцы – полноправные граждане Российской Империи. Вы это все знаете. Вы знаете, до чего доходит у нас полноправность финляндцев. У нас даже министры есть из финляндских граждан. Мы знаем, что наш военный министр – финляндский гражданин6; мы знаем, что сам оберегатель жизни Русского Государя, министр Двора – финляндский гражданин7; мы знаем, что морской министр, герой недавнего прошлого, адмирал Авелан8 – финляндский гражданин. Вот до чего дошло полноправие финляндцев в России. И что же получает Россия в ответ от этого мирного, честного, трудолюбивого и культурного народа? Русские лишены в Финляндии всяких избирательных прав. В Финляндский сейм ни один русский уроженец не имеет права выбирать (но в русскую Государственную Думу, в русский Государственный Совет финляндцы имеют все избирательные права). Не только в сейм, но в любую городскую думу финляндского города, в любой сельской общине или финляндской деревне русский у роженец не имее т п ра ва голоса, хо тя бы он там ж ил всю свою жизнь. Хуже того: в Финляндии имеются православные русские общины, и даже членами этих православных церковных общин не могут быть русские, ибо они русские, а не финляндцы. Русские не могут служить нигде в Финляндии, ибо от всех русских требуется окончание курса финляндского учебного заведения, а, конечно, русские не получают образования в финляндских учебных заведениях. Русский врач почти до сего времени не смел лечить в Финляндии. Ведь это не анекдот, что когда знаменитый профессор Боткин послал рецепт в финляндскую аптеку, то аптекарь отказал выдать лекарства, ибо профессор Боткин не имел-де звания финляндского врача. Теперь это отменено, но тем не менее и теперь чинятся всякие притеснения русским врачам: ни один русский врач не может служить на казенной финляндской службе. Если по ошибке русский врач забудет представить свидетельство медицинского управления, его штрафуют на 300 марок; но если это сделает финляндский врач, то он штрафуется только на 50 марок, ибо русские должны в шесть раз больше отвечать, чем финляндцы. Русские в Финляндии не могут торговать, не могут быть приказчиками, не могут владеть судами, не могут водить суда, не могут торговать на ярмарках ‹…›. Короче говоря, мирный, честный, трудолюбивый финляндский народ издал 171 узаконение, специально направленное к ограничению прав русских в Финляндии. А в России ни одного такого закона против финляндцев нет. Я, господа, обращаю ваше особое внимание на это обстоятельство, внимание всех русских людей, не только правых и центра, но и левых, ибо справедливость для левых и правых одна – и, если вы мне скажете, что это справедливо так поступать с русскими, тогда, значит, Государственной Думе надо закрывать лавочку.

Господа, вы все помните, как разразилась война Англии с Трансваалем9. Она разразилась из-за того, что независимая республика буров установила ряд ограничений для английских уроженцев в своем государстве. Англия не потерпела, чтобы английские граждане несли ущерб хотя бы и в чужом государстве и были бы на положении каких-то партий, которых никуда не пускают. Англия не пожалела миллиардов денег, не пожалела расходов на трехлетнюю войну, разгромила республику буров, завоевала ее и сделала ее английской провинцией. Пусть Финляндия помнит, что такой способ действий, какой она принимает, приведет ее именно к таким же результатам; при системе такого полноправия, которое установлено для русских в Финляндии, кроме кровавой развязки, ничего не может выйти, ибо великий народ, хозяин великого государства, не может допустить, чтобы его подданные плевали ему в ясные очи издевательскими плевками!

Все, что я рассказал, касалось мирной жизни; но за последнее время в Финляндии умножились до бесконечности преступные выступления против России, против русских властей, против всего русского. Еще недавно, на этих днях, вы слышали красноречивую речь г. Председателя Совета министров. Неужели вас не охватил ужас, когда он спокойным и ясным голосом прочел этот кровавый синодик русских невинных жертв, жертв финляндской лояльности? Неужели ваше русское сердце не содрогнулось, когда вам перечисляли, что такого-то русского человека убили, такого-то собираются убить, там-то хотели взорвать, там-то взорвали, там-то покушались на Великого Князя и, что еще более ужасно, покушались на жизнь самого Государя. И это в течение 1-2 лет целая кипа преступлений, ужасных, неслыханных, от которых мир содрогался. И все это сделано, все это замышлено и вышло из небольшой Выборгской губернии, из недр честного, мирного, культурного народа финляндского. Председатель Совета министров нам, конечно, не мог перечислить всего того, что сделано было преступного в Финляндии. Мы напомним, что, кроме многих иных, там убили одного из лучших русских людей – незабвенного героя Николая Ивановича Бобрикова10, финляндского генерал-губернатора, мученика русской государственной идеи. Он был убит за свою верность присяге. Его достойный помощник г. Дейтрих11 был тяжело ранен; целый ряд русских губернаторов и представителей власти были или убиты, или ранены. И все это осталось безнаказанным, почти без всякого расследования. Точно так и надо, чтобы тем, кто остается верен России, русской государственной идее и царской присяге, была наградой смерть. Все эти убийства произошли якобы не в России, а в этом сверхвероятном Великом княжестве, где для русских нет ни прав, ни правды, ни закона. Может быть, нам скажут, что это все отдельные выступления революционеров, выступления преступных организаций, не имеющих ничего общего с совокупностью финляндского народа. Конечно, я не думаю, чтобы народ финляндский во всей его совокупности был повинен в этих ужасных преступлениях, ибо народов-преступников не бывает в природе, но, тем не менее, нельзя не обратить внимания на то, как относился финляндский народ в лице его властей, в лице его избранников, в лице его интеллигенции ко всем этим преступным явлениям. Если вы скажете мне, что эти преступления были осуждаемы финляндцами, что на них смотрели с отвращением, что финляндцы старались их предотвратить, я буду очень рад. Я буду рад, если с этой кафедры мне сообщат, что это было так. Но то, что нам известно, говорит противное, говорит, что все эти преступления пользуются в Финляндии, в широких массах финляндского народа полным сочувствием, если не поддержкой.

Мы знаем, как действовала там революционная красная гвардия и ее предводитель, бывший капитан русской Императорской Армии Кок. Эта мятежная организация упражняла свои воинские доблести под стенами русской крепости Выборг. Верный присяге и долгу выборгский губернатор Медем запретил под опасением наказания эти упражнения, но это распоряжение, законное распоряжение русской власти, было отменено генерал-губернатором Герардом12, который вновь допустил упражнения преступной военной организации под стенами русской крепости. Вскоре после того, как сообщил нам Председатель Совета министров, эта самая красная гвардия участвовала в сражении при Свеаборге и сражалась с русскими войсками в русской крепости. После этого красную гвардию закрыли, но сейчас же возникла другая организация, столь же преступная и еще более многочисленная, которая называлась Воймой13. Мы слышали здесь, что эта самая Войма ввозила в Финляндию сотни тысяч военных ружей – не охотничьих ружей, а маузеров и т. п., ввозила десятки миллионов патронов, артиллерию горную, пулеметы. Эта самая организация целой сетью циркуляров и прокламаций призывала финский народ к восстанию и отторжению Финляндии от России. После того как настойчивые требования из России заставили Финляндский сенат закрыть эту преступную организацию Воймы, сейчас же возродилась, как феникс из пепла, новая организация «Аграрный союз», которая продолжает дело красной гвардии и Воймы. И мы не сомневаемся, что, пока этот «Аграрный союз» не выкинет чего-нибудь невероятного, особо преступного, он не будет закрыт, если не будут прекращены те нелепые порядки, которые практикуются в Великом Княжестве Финляндском. Я боюсь, чтобы этим ужасным случаем не оказалась атака города С.-Петербурга, потому что такая атака вполне возможна при том полном бездействии и слабости, которые выказывает и проявляет до сих пор, до самых последних дней русская власть. Я не удивлюсь, если однажды 30 000 или 40 000 мирных финляндцев внезапно кинутся на Петербург, в то время, когда, быть может, в Петербурге не будет ни гвардии, ни других каких-либо войск. И, быть может, Россия будет свидетельницей завоевания Петербурга отрядом мятежников. Петербург охраняется лишь бумажными актами. Но, охраняя столицу только бумажными актами, мы рискуем потерять ее вовсе.

Для того чтобы вам, господа, понять, что, собственно, делается в Финляндии, я попрошу вас прослушать тот марш, который рассылался преступною организацией Воймы и который должны были разучить все мирные, честные, трудолюбивые финляндцы к тому моменту, когда они собирались поднять вооруженный мятеж против России:

«Началась жестокая война, пламенем мести захватила край она, кровавый финляндский небосклон, о свободе гласит он.

Выступайте, жители Саволакса и парни Эстерботена, а также ты, народ карельский, против русского врага.

Финны понесутся вперед, как летит стрела, весь народ гласит: долой отсюда русскую власть. Наши здесь власть и сила, и воля народа – наш закон.

Перед нами ныне Монарх преклонится. Финляндии русский не возьмет.

Посмотри, как наши ребята рвутся против русских войск: в скором времени железо закипит в крови русских сердец.

Скоро власть Николая будет свергнута с помощью Господа Бога. Растерзанным лежит орел под ногами финского льва. Выступайте, люди молодые, силою бури могучей, а вы, старцы, также помогайте молодым.

Нам Творец победу даст, подобно древнему Израилю. Финские герои, выгоните русских за их матушку-Москву».

Некоторые из вас, господа, смеются. Я смеяться не могу, не могу смеяться, когда такие марши распеваются дружественным нам народом, когда в 26 вер‹стах› от столицы нашего Императора, от этого самого Таврического Дворца14 затевается явное преступление против нашей Родины. Простите, мне не смешно! Итак, господа, мы видим, что Финляндия в выступлениях отдельных лиц, отдельных организаций, целых учреждений стремится к явному отторжению от России. Я не буду утомлять ваше внимание чтением большого числа вырезок, которые я приготовил, они утомят внимание, хотя в одном из циркуляров главаря финляндской организации Манелина, который, кстати, до сих пор гуляет на свободе, повествуется, что было намерение совершить цареубийство в финляндских шхерах; и этот господин, который печатно признался, что он затевал цареубийство, гуляет свободно по Финляндии, был только оштрафован на 30 0 марок. Финляндские притязания, финляндские преступные желания растут, как ком снега; они уже не довольствуются тем, что хотят независимости своего Великого Княжества, они мечтают о завоевании частей России. Я позволю себе прочесть несколько строк из сочинений финляндского писателя Иоганни Ахо: «Кто знает, может быть, когда-нибудь выйдет из нашей среды новый Александр Великий, который объединит все финские племена, низвергнет Персию, явится основателем великой финской всемирной державы и понесет нашу цивилизацию далеко в глубь темной Азии…

Тогда гордые борцы севера внесут блага цивилизации в полярные страны, а юная и великая Финляндия объединит свое царство от Балтики до Берингова пролива, охватывая Ледовитый океан. Будем ждать; эта надежда поддержит нас вплоть до новой, отрадной великой борьбы».

Положим, это только написал писатель, это не есть, конечно, доказательство стремлений всех финляндцев в данное время, но, господа, если писатели решаются писать такие вещи, то это значит, что подобные мысли уже бродят в голове народа. И не презирайте маленький народ: презрение к маленьким народам довело нас до Цусимы15. Помните Цусиму, когда говорите о Финляндии. Все то, что происходит в Финляндии, остается до сих пор безнаказанным. Та самая Войма, которая призывала к цареубийству, которая вооружила всю Финляндию, которая готовила войну против России, она до сего времени не была судима, правда, она была отдана под суд, но суд тянется до сих дней. Еще 2 мая этого года в Абоском гофгерихте разбиралось дело Воймы, и вот что там несколько дней тому назад произошло. Заседание открылось в 11 часов утра, причем главным образом разбирался вопрос, виновны ли в государственной измене лица, входящие в состав правления союза Воймы. Адвокат-фискал Эриксон дал заключение, в котором в более энергичной форме, чем прежде, высказал мнение, что нет основания привлекать воймистов к ответственности за государственную измену. Помощник прокурора нашел, ч то временное правление союза Воймы виновно в том, что замешано в дело ввоза запрещенного в стране оружия и боевых припасов и что, зная таковое запрещение, старалось скрыть свои действия. Однако, по мнению помощника прокурора, это дело как касающееся нарушения таможенных правил не подлежит разбору гофгерихта, вследствие чего официальный обвинитель обязан освободить от ответственного обвинения и передать дело на рассмотрение другого суда. Кроме этого требования, прокурор никаких обвинений не предъявлял. Короче говоря, Войму будут судить за таможенные нарушения, но не за государственную измену. Из того, что нам сообщили о деяниях полицмейстера Нандельштадта и полицмейстера Эмана, из того, что нам сообщили о действиях прокурора Сената Гротенфельда, который в официальной речи оправдывал все действия воймистов, признавал законное право граждан Финляндии на вооруженный отпор против исполнения повелений Российского Монарха, – из всего этого мы видим, что и полиция, и суд, и власти, и общество финляндское – все они идут против России мятежом, все они готовы к мятежу, все они соучастники этого ужасного кровавого кошмара. И поэтому я с большим прискорбием услышал аттестацию финляндскому народу, что это мирный, честный, трудолюбивый и культурный народ. С этими похвалами надо было бы подождать.

Финляндцы, господа, бытие своего государства, которое я отрицаю, основывают на акте изменническом, на акте сейма в Борго, когда изменники Шведскому Королю собрались для того, чтобы продать своего Государя и вступить в переговоры с враждебным их государству Российским Монархом. С чего начали финляндцы, тем они и кончат. Когда возникнет в Европе война, когда русские войска будут, быть может, заняты где-нибудь в другом месте, то в это время в новый Борго соберутся новые изменники и также продадут Русского Монарха, как 100 лет тому назад продали Шведского Короля. Я этого боюсь и прошу Государственную Думу не забывать этого примера. Кто раз изменил, тот изменит и второй раз.

Теперь перейдем к вопросу о том, что делало наше русское Правительство в этом тяжелом положении, созданном финляндским преступным мятежом. Председатель Совета министров нам сказал в начале своей речи, что Имперское Правительство считает и будет считать себя ответственным за финляндские события, так как Финляндия – это составная часть Российской Империи. Я с этим совершенно согласен и полагаю, что вся Россия так думает, и ничего нового в этих словах Россия не услышала. Завоевав Финляндию, Россия всегда вправе была думать, что русское Правительство введет там или свое управление, или через финляндские власти, или как-нибудь иначе, но что, во всяком случае, ни при каких обстоятельствах не создастся такое положение, чтобы центральная русская власть могла быть не ответственной за то, что происходит в одной из частей Российской Империи. Поэтому заявление Председателя Совета министров, конечно, весьма своевременное и весьма уместное в данное время, когда многие эту простую истину отрицают, меня нисколько не удивило. Но в то же время г. Председатель Совета министров заявил с этой кафедры, что корень зла лежит не в бездействии, не в незакономерных действиях властей, что, по мнению г. Председателя Совета министров, корень зла лежит где-то глубже. Это, господа, естественное и натуральное состояние корней находится в глубине; корни зла, конечно, глубже лежат, но само зло, дерево зла – это именно и есть бездействие русских властей, выросшее на корнях преступной деятельности финляндцев.

Я постараюсь обосновать свое утверждение. Председатель Совета министров не опроверг ни одного факта, изложенного в наших трех запросах; он подтвердил все факты, и мало того, что их подтвердил, но усилил впечатление новыми фактами, нам не известными, – еще более грозными, еще более ужасными. Факты вооружения финляндцев подтверждены с этой кафедры авторитетным голосом и, тем не менее, на вопрос: что же сделала русская власть к обезоружению преступников, покушавшихся предательски напасть на Россию? Обезоружило ли Правительство тех, кто вооружился для мятежа? Разве какая-либо финляндская конституция могла помешать русским министрам, русским властям обезоружить явных мятежников? Разве есть на свете такая конституция, которая препятствовала бы при возникновении явного мятежа объявить страну или часть страны на военном положении? Конечно, нет; конечно, никакая финляндская конституция не мешала, не мешает и не может мешать русскому Правительству властной рукою остановить преступное действие явных мятежников и преступников, и никакая программа будущей законодательной деятельности не может закрыть перед нашими глазами этот печальный факт явного бездействия русской власти. Я уже не говорю о восстановлении в Финляндии законных прав Российской Империи. Ввиду того, что произошло за эти 100 лет, ввиду существования актов, которые были выманены у русских монархов подчас весьма сомнительными средствами, но все-таки были выманены, ввиду существования этих актов действительно затруднительно было бы определить ясно и точно юридические права России. Для сего, действительно, необходимо новое законодательство. Поэтому я не буду говорить о том, что русское Правительство должно было гордо держать в Финляндии русское государственное знамя, – это пока еще поправимо. Но мне хотелось бы спросить Председателя Совета министров по поводу отдельных фактов, которые были изложены в запросе и на которые, к великому прискорбию нашему, ответа не было. Ответа и не может быть, ибо г. Председатель Совета министров желает, чтобы запрос этот был снят, а раз он будет снят, то мы, конечно, никогда не получим ответ на этот волнующий нас вопрос – вопрос о действиях русского действительного тайного советника Герарда, отменившего приказание выборгского губернатора о том, чтобы под стенами русской крепости Выборг были прекращены явно преступные упражнения мятежнической военной организации численностью 6000 человек. Герард отменил распоряжение губернатора, и через несколько времени очень скоро эта самая организация вступила в бой с русскими войсками и пыталась захватить русскую крепость Свеаборг. Что сделало русское Правительство с действительным тайным советником Герардом, виновным в столь явном акте государственной измены? Оставим финляндцев доказывать свои конституционные права, ибо при чем же тут финляндская конституция? Я вас спрошу: разве была бы нарушена финляндская конституция, когда б действительный тайный советник Герард был предан за свое преступление русскому суду? Я полагаю, что ни один финляндец не сказал бы, что финляндская конституция нарушена. Часовой, который поставлен у порохового погреба и во время пожара от страха бежит, подлежит смертной казни. Неужели русский генерал Оболенский16, бежавший со своего поста, бросивший Финляндию на произвол мятежников, неужели он не заслуживает военного суда? Неужели только одних часовых у пороховых погребов надо судить военным судом? Я хотел бы спросить г. Председателя Совета министров: что сделали русские власти в отношении русского генерала Лангофа17, носящего до сих пор мундир русской Императорской армии, генерала, который поднес на Высочайшее благоусмотрение сообщение о выработанном Сенатом проекте новой формы правления, проекте, который само же наше Правительство характеризует как проект отторжения Финляндии от России, то есть как явный акт государственной измены?

Я полагаю: какова бы ни была наша дальнейшая программа в законодательстве по финляндским делам, эти вопросы ужасного позорного прошлого не могут быть замолчаны, не могут быть сняты с очереди, надо на них ответить; или все, что я спрашиваю, это не так, это неправда, или скажите: да, были допущены ошибки, но впредь их не будет. Мы говорим об этом не для того, чтобы наносить какие-либо удары русскому Правительству; у русского Правительства нет более честных, открытых друзей, чем мы, правые.

Но мы никогда, будучи друзьями Правительства, не покроем его ошибок и всегда скажем в глаза народу, даже самому Монарху. Это наша гордость. И вы у нас ее не отнимете. Нам было сказано, что в 26 верст‹ах› от столицы, от резиденции Государя, был устроен в пределах Выборгской губернии явный очаг революции, оттуда выпускались вылазки против России из Финляндии. Вылазки – это буквальное выражение г. Председателя Совета министров. Какой-то наглый враг угнездился в 26 вер‹стах› от резиденции Государя Императора, на расстоянии хорошего пушечного выстрела, и выпускает оттуда массу преступников, взрывчатые материалы, командует, как какой-нибудь генеральный штаб, целой армией мятежников. И что же делает русская правительственная власть? Она выставляет на границе какую-то механическую заслонку, как выразился г. Председатель Совета министров. Заслонкой заслонились от мятежников, но все-таки мятежников этих открыто и прямо не схватили. В древности щит был оружием оборонительным; древние щитами действительно загораживались от вражеских ударов, но в левой руке у них был щит, а в правой меч. У нас же про меч начисто забыли, – про щит помнят, меч же ржавеет.

Нельзя одними щитами загораживаться от явных нападений врагов, надо бить и поражать врага, а не только заслоняться заслонами. Я не могу допустить мысли, чтобы русский орел стал бояться северных кошек. Неужели у русского страха так велики стали глаза, что кошки уже кажутся львами? Я не хочу этому верить. Вот те основания, которые заставляют меня высказать от имени фракции правых, что при всем нашем желании поддержать Правительство не хуже господ октябристов мы не можем в данном случае оказать этой поддержки. Мы не можем с чистой совестью снять наш запрос и сказать: «Ваши объяснения нас успокоили». Нет, объяснения Председателя Совета министров не только не успокоили нас, но они навели на нас ужас и страх. Мы, господа, не можем снять этот запрос. Воля Государственной Думы отвергнуть его – это дело вашей совести, но мы добровольно не снимаем запрос и просим Правительство дать нам ответ на те вопросы, которые мы ему поставили. Я не знаю, собственно, чем руководствовалась фракция октябристов, когда сняла свою часть запроса, касающуюся финляндских железных дорог. Насколько мне не изменяет память, запрос господ октябристов касается того, что в мае 1899 г. – 8 лет назад – состоялось Высочайшее повеление о соединении русских железных дорог с финляндскими в стратегических целях. Восемь лет протекло, и не только это Высочайшее повеление не было исполнено, но, наоборот, финляндцы за это время построили ряд железных дорог, направленных к со единению со Швецией. Было признано необходимым привести финляндские дороги к тому состоянию, в каком они должны были всегда находиться для пропуска русских поездов. Этого за 8 лет не было сделано, и тем не менее господа октябристы свой запрос сняли. Они сказали: «Мы удовлетворены». Чем же они были удовлетворены? Объяснением г. Председателя Совета министров? Но там было сказано, что в настоящее время уже действует комиссия, которая испробует наши вагоны, наши локомотивы по финляндской колее и по первому опыту комиссии нужно думать, что габарит наших вагонов подойдет к финляндской колее, и сквозное движение будет возможно. Кроме того, по поводу проведения новых дорог в самой Финляндии было сказано, что этот вопрос вызывал уже недоразумения между нашим Генеральным Штабом и Статс-секретариатом: финляндский гражданин генерал Редигер, стоящий во главе нашего военного ведомства, даже испытывал недоразумения в переговорах с финляндским гражданином генералом Лангофом, стоящим во главе Статс-секретариата. Я понимаю, что это очень доказательно и что господа октябристы могли на этом примириться; это действительно весьма важные и веские факты, но я думаю все-таки, что это не ответ, почему 8 лет не только не исполнялось Высочайшее повеление, но проявлялись действия, явно направленные к нарушению Царского повеления.

Вместо того чтобы соединяться с русскими дорогами финляндцы почти соединились со шведскими дорогами. Нам говорят, что комиссия едва через 8 лет начала действовать, и надо думать, что она достигнет того-то и того-то, а может быть, и не достигнет. Неужели факт недоразумений, возникших между двумя финляндскими гражданами, уже настолько красноречив, чтобы можно было снимать запрос с очереди. Правда, кроме того, учреждена комиссия ‹…›. Я позволю себе прочесть имена членов комиссии от Министерства путей сообщения – наиболее компетентного в этом деле ведомства: Тваровский, Верженский, Мацеевский, Вигура, Книппер, Лесневский, Иоганн Густавович Линдквист и один русский Думитрашко, и к ним будут прибавлены еще от финляндского сената Ахонен, Гриппенберг и Эрнгельм. Я готов понять, что господ октябристов факт учреждения этой финляндско-польской комиссии должен успокоить, ведь все-таки там есть один русский: быть может, он испортит вам затеянную музыку.

Я спешу докончить свою речь, которая растянулась, и должен сказать, что мы, правые, предъявляем запросы Правительству не для того, чтобы наносить ему какие-нибудь удары, но и не для того явились мы в Думу, чтобы покрывать своими действиями ошибки Правительства. Мы будем говорить ту правду, которую нам подсказывает наша правая совесть, мы свой запрос ставим в упор Правительству и просим его также открыто и прямо на него ответить. Что касается того, что нам сказал г. Председатель Совета министров по поводу будущего, по поводу того, что предполагается приступить к новому законодательству по делам Финляндии, то, конечно, кроме полного сочувствия, кроме полного одобрения со стороны правых, мы ничего не можем предложить Правительству в ответ на эту часть декларации. Конечно, давным-давно пора русскому Правительству вспомнить, что Российская Империя едина и неделима, давным-давно пора устранить все то, что мешает развиваться и идти по пути культуры и прогресса русскому народу, но несомненно, что неестественное, нелепое положение, которое заняла Финляндия в России, такому культурному росту России мешает. Мы приветствуем это стремление Правительства, хотя весьма сожалеем, что оно так поздно появилось, но лучше поздно, чем никогда. В этом отношении мы всячески поддержим действия Правительства, но все-таки нам показалось не совсем правильным то упоминание, та оговорка, которая звучала в речи г. Председателя Совета министров; он сказал, что хотя державные права России должны, несомненно, преобладать, но тем не менее русское Правительство будет стремиться создать новое законодательство, которое определит сферу компетенции местного финляндского управления не иначе как с согласия или одобрения (он не выразился так именно, но смысл был таков) финляндского сейма и финляндских властей. Мы думаем, что финляндские власти, финляндский сейм настолько превратно, настолько невероятно понимают свои права, что русскому Правительству невозможно оберечь интересы русского народа, права русского государства и удовлетворить аппетиты финляндских сепаратистов.

Ставя задачу так, по-моему, Правительство становится на ошибочный путь и не приведет к мирному разрешению этого вопроса, а раз не будет мирного, то будет кровавое разрешение, чего не дай Боже! И поэтому мы всячески просим Правительство не задаваться целью согласовать несогласуемое. Мы увидели, что на чердаке нашего государственного здания загорелся пожар. Мы закричали: «Горим, тушите, там поджигатели, там жгут наш государственный дом», а домоправитель выходит и с этой кафедры заявляет: «Да, там пожар, там поджигают, даже нескольких дворников убили, а остальные сами изменники, но тем не менее я полагаю, что мы не можем тушить пожар, мы не можем рукою властной и сильной хватать поджигателей, чтобы прекратить пожар, а будем создавать новые строительные правила. Мы построим дом на новых началах, тогда не будет пожаров, и, чтобы удовлетворить всех, пригласим поджигателей к разработке нашего проекта». Это, господа, невозможно, при этой постановке дела никакого толка из предположений Правительства не выйдет. Хорошие слова останутся висеть в воздухе, и по-прежнему мятежная Финляндия будет грозить нашей столице, и по-прежнему спокойствие нашего Государя и безопасность Петербурга будут зависеть от доброго желания господ финляндских полицмейстеров вроде изменников Нандельштадта и Эмана. Этого мы, господа, не можем допустить, мы должны всячески просить наше Правительство стать на другой путь, на путь ясный, определенный, чтобы было сказано: Россия есть Империя, которая властвует над всеми своими подданными, и если конституция, данная Финляндии, почему-либо в данное время становится неудобной для русских интересов, то так же, как сделано было с Царством Польским, где конституция, данная Императором Александром I, была отменена Императором Николаем I, должна быть отменена без всяких разговоров с финляндцами и конституция финляндская. Затем пусть будет дана Финляндии такая конституция, которая соответствует русским интересам, ибо русское государство завоевывало Финляндию только для себя, для своих русских потребностей, для своих русских удобств. И Петр Великий, и Елисавета Петровна, и Александр I, завоевывая Финляндию в течение 100 лет, конечно, не советовались с финляндцами, завоевывать им их землю или не завоевывать. Все эти Императоры действовали в силу сознания разумных польз своего государства и рукою властною захватили эти земли у шведского короля. И теперь русские Императоры не могут становиться на другой путь; они не могут стать на такой путь, при котором возможно существование под боком Петербурга такого нелепого, враждебного России государства, и притом в такой опасной близости от резиденции русского Императора. Если вы дорожите благом России, если вы желаете действительно, чтобы государство наше было мощным, великим и могучим, то отбросьте все эти притязания финляндских изменников и сепаратистов и скажите могучее русское слово – Россия для русских. Все остальное да подчинится русским интересам!

Н. Е. Марков

7 ноября 1908 г.

Председатель. Заседание возобновляется. Слово принадлежит члену Государственной Думы Маркову 2-му.

Марков 2-й (Курская губерния). Господа, я не буду подражать многим из говоривших ранее и не буду делать в их смысле собственного употребления из вопроса о законопроекте 9 ноября1. Я не коснусь истории ни древней, ни средней, ни новейшей, не буду впутывать в этот вопрос чрезвычайной государственной важности политическое интриги, не дам даже воли своему боевому характеру и не обращу эту кафедру в ристалище партийных ошибок. (Смех слева.) Весьма неважно, каким именно духом обуян этот законопроект, духом ли реформы 61 года2, или духом В. И. Гурко3, важно не это, господа, важно то, хорош или плох законопроект 9 ноября, а никак не эти привходящие обстоятельства. Я умолчу также о правовой стороне вопроса, умолчу, во-первых, потому, что я не специалист права, а главным образом потому, что я, признаться, не уверен, что действительно право выше силы, и это во всяком государстве – не только в России. Мне думается, что это сомнительное положение, я думаю, что сила – сила необходимости – выше писаного права. Итак, я буду говорить по существу, но по существу не только законопроекта 9 ноября, весьма подробно здесь разобранного, но главным образом – по существу великой земельной проблемы, которая здесь волею судеб и благосклонностью нашего уважаемого Председателя допущена к обсуждению. Приступая к теме, я прежде всего хотел бы дать ответ на то, что нам так часто говорили с левой стороны, и что, собственно, является сущей правдой. Вам говорили, что вы там рассказываете о ваших взглядах на земельный вопрос, когда совершенно ясно и очевидно, что громадное большинство русского народа, то есть крестьяне, желают взять эту землю, ни о чем другом они, в сущности, не желают разговаривать, а только и думают о земле, и землю им нужно дать. И вы, господа, остальные русские люди, сколько там ни вертитесь, как говорил член Государственной Думы Шингарев4, а не отвертитесь, землю вам придется отдать крестьянам во всяком случае, ибо они этого страстно желают.

Несколько лет тому назад у меня, господа, умирал близкий родственник; он был очень умный, образованный человек, много ездил, путешествовал; во время болезни ему было запрещено пить квас – доктора запретили; и вот этот умный, развитой, образованный человек в своем болезненном ослеплении, в своем страстном желании утолить жажду, которая мучила его, не только пил этот квас, но и обманывал тех, кто за ним ухаживал; он унижался до обмана и тайком пил смертельный напиток; он страстно желал этого кваса, ибо этого требовал его пылающий от жажды желудок.

Положение крестьян я сравниваю с положением этого близкого мне больного человека; крестьяне больны бедностью, нищетой, они бедствуют и потому не рассуждают, их ум не работает, они только говорят: «Дайте нам земли, нам земля нужна, ничего другого, кроме этого “кваса” не нужно для нашего здоровья». (Смех и рукоплескания слева.)

Я вас спрашиваю, господа: неужели те люди – не больные, разумные, думающие, знающие, что квас больному вреден, даже смертелен, неужели они выразят свою любовь к больному, если вместо того чтобы сказать: «Я знаю, милый, ты хочешь кваса, но кваса я тебе не дам, ибо я люблю тебя», – его все-таки дадут ему.

Вот, господа, так я отношусь к крестьянам. Когда я говорил с этой кафедры, что мы, правые, любим крестьян, то, как это ни кажется вам дико, я говорил сущую правду, ибо я действительно люблю крестьян. Можете этому верить, можете не верить – это дело ваше. Для меня вовсе не силен аргумент, что крестьяне жаждут земли, для меня важно хладнокровно выяснить: действительно ли мы поможем землею и крестьянам, и всему русскому народу, ибо как ни много крестьян, но нельзя же говорить, что весь русский народ состоит из крестьян, – это было бы неверно и прямо нелепо. Поможем ли мы русскому народу или русским крестьянам тем, что наделим их какой бы то ни было землей, по соседству находящейся в том или другом обладании, или не поможем? Вот это вопрос, на который нужно и пора ответить совершенно искренне и прямо, и хотя правда, как всегда или по крайней мере очень часто, очень неприятна и возбуждает вражду и недовольство, но правду нужно сказать крестьянам, хотя бы их было 100 000 000 в России; они должны знать правду так, как мы ее понимаем.

Несомненно, что русская земля должна принадлежать русскому народу, это в широком смысле, как, господа, русскому народу желательно, чтобы земля распределялась. Я, конечно, не собираюсь насильственно переделять то, что есть, но надо же поставить идеал, выяснить, к чему стремиться, как наилучше использовать землю для пользы русского народа в его совокупности. Мне думается, никто не будет спорить, если я скажу, что земля, главным образом, нужна для того, чтобы кормить русский народ, то есть дворян, крестьян, духовных и горожан. Вот главная задача земли, земля дорога не сама по себе, ибо землю, несомненно, крестьяне не кушают, а кушают они хлеб и мясо. (Гегечкори5 с места: «Мясо они не кушают, кушают картофель, квас».) Мясо очень мало, к сожалению, кушают крестьяне, но надеюсь, что они мясо будут кушать. Поэтому-то, признав, что народу нужна земля для того, чтобы он лучше и по возможности питательнее ел, с этой точки зрения и надо дать ответ, кому земля должна принадлежать. Полагаю, что ответ будет один: земля должна принадлежать тем, которые из этой земли умеют и могут извлекать наибольшее количество питательных продуктов.

С этой точки зрения можно ли признать, что наше общинное землевладение, наше крестьянское хозяйство, я подразумеваю под ним именно общинное хозяйство, удовлетворительно ли питает оно русский народ, удовлетворительно ли использует оно русскую землю, большей частью которой оно владеет? Мы здесь слышали, господа, и все читали не раз, так что редко кто из нас оспаривает этот факт, даже депутат Шингарев признал в своей речи, что урожайность земель частновладельческих выше, чем урожайность земель общинно-крестьянских. Я умышленно избегаю выражений «крестьяне», «дворяне» и так далее, потому что не желаю смешивать землевладение с дворянством и земледелие с крестьянством. Это разные понятия.

Так вот, раз нам говорят, что по тем или другим причинам частное владение приводит к тому, что земля дает больше урожая, то есть больше пищи народу, то прямой на это ответ, что частное владение полезнее для народа, чем крестьянское, ибо крестьяне извлекают меньшее количество пищи, необходимой всему народу, в том числе и даже главным образом – самому крестьянству. Эта разница между частновладельческим урожаем и крестьянско-общественным выводится статистикой в 25%. В сущности, эта разница гораздо больше, потому что половина частновладельческой земли находится в арендном пользовании у крестьян и подвергается крестьянской обработке, что, конечно, понижает этот процент. Все те, которые ведут хозяйство, которые близко знают быт, особенно нашей черноземной полосы, знают, что урожай помещичьей, частновладельческой земли по крайней мере в 1,4 ра за выше, чем у рожай крестьянской земли.

Но остановимся на этой цифре 25%, так как она установлена наукой – статистикой. Здесь раздавались очень горячие, даже с некоторым оттенком ужаса, восклицания, что если закон 9 ноября распространится в жизнь, то уничтожится община, и что из среды крестьян выделятся крестьяне-помещики. Об этом говорили как о каком-то величайшем несчастье. Я, признаться, совершенно не понял этих ораторов: в чем же тут несчастье? В том, что часть крестьян достигнет лучшего быта, что явится возможность выхода из безвыходного положения, что будет идеал, к которому можно стремиться в материальном смысле? Я, господа, положительно отказываюсь в этом видеть какое-либо несчастье; я по своему простодушию вижу в этом именно счастье, но никак не несчастье. Ведь тогда из общинного владения крестьянство выделит тех, кто именуется здесь помещиками-крестьянами, то есть крестьян самостоятельных, крестьян, хорошо обрабатывающих землю, хорошо питающихся, едящих то мясо, о недостатке которого так сожалели, вообще часть крестьян сделаются настоящими людьми. Говорят, что этого нельзя допустить. Почему? Потому, отвечают, что они сделают это за счет других. Вот о том, что они сделают это за счет других, мы поговорим в своем месте.

Далее. Само это положение, по моему мнению, надо приветствовать. Я со своей стороны приветствую появление нового класса крестьян – мелких собственников или крестьян-помещиков. Это, по-моему, ведет именно к благу народному, ибо они дадут больше пищи народу, а следовательно, от их появления народу будет лучше. Крестьянская общинная земля дает с десятины на 10 пудов меньше, чем соответствующего качества земля частновладельческая, и так как крестьянский посев ежегодно достигает примерно 60 000 000 десятин, если мы представим себе, что однажды эта земля сделалась частновладельческой собственностью, причем, конечно, большая часть крестьян сами сделаются этими частными землевладельцами, то получится, что на 60 000 000 десятин прибавится лишнего урожая 600 000 000 пудов. Я полагаю, оттого, что у русского народа прибавится 600 000 000 пудов хлеба, никакого несчастья произойти не может. Думаю, что с этим согласятся даже и сидящие на левой стороне. (Голоса из центра: «Верно».)

Иные специалисты истории говорят, что справедливо отдать всю землю тем, кто ее пашет, а люди, более беззаботные насчет истории, прямо говорят, что землю надо отдать всем трудящимся. ‹…› Этого требует будто бы справедливость. Великолепно, но я все-таки спрошу: почему же это справедливо? Господа, ведь и сапожник трудится над сапогами, значит, по этой теории справедливости, сапоги должны принадлежать только сапожнику, а мы все должны ходить босыми. (Голос слева: а они часто без сапог.) Если эту справедливость принять как действительно нечто разумное, то можно обратиться к члену Государственной Думы Мерзлякову6 и сказать: скиньте вашу шубу, ибо вы ее не шили, ибо вы не трудились над этой шубой. (Голос слева: «У него нет ее».)

Я думаю, что этот принцип требует еще доказательств; ведь это не есть доказательство, если кричать: «Вся земля трудящимся!». По-моему, это не только не ясно, но и не верно. Ведь если в нашем стремлении к справедливости, в стремлении, несомненно, почтенном, перейти известные пределы, то его можно будет уподобить тому, как если бы руки и ноги вашего тела заявили рту: это несправедливо, что ты кушаешь, а мы только работаем. (Смех слева.) Это было бы нелепо, ибо руки, ноги и рот суть члены одного живого тела, как землевладельцы и земледельцы и все прочие классы суть члены одного живого государственного тела. Те, кто желал бы уравнять функции рта, рук и ног, поступили бы так же неосновательно, как те, которые, как Лев Толстой, думают, будто можно заставить всех людей пахать землю. Тем, кто так беспокоится насчет справедливости, неприятно зрелище очень богатых землевладельцев, которые ездят в карете, ведь есть среди них такие, особенно в Москве, которые один в шести каретах сразу ездят. Их беспокоит зрелище людей, пользующихся благами жизни, собирающих со всей земли много разных продуктов, продающих их и живущих широко, в то время как, с другой стороны, бедный крестьянин пашет, в поте лица трудится. И вот они как будто вправе сказать: это несправедливо. Я напоминаю тем людям, которые ищут высшей справедливости, что это тоже неосновательно, они могли бы немного утомить свои мозги и проверить, что, собственно, делает этот богач или землевладелец, куда идут эти якобы его деньги, которые он собирает? Кушает ли он больше, чем любой пахарь? Вы увидите, что на себя лично он тратит немного больше, чем всякий пахарь, ест иногда даже меньше, чем пахарь, все же остальные его траты идут на пользу трудящегося народа: карету богачу строит трудящийся народ, дом богачу строит трудящийся народ, все, решительно все, что нужно богачу, производит трудящийся народ. (Шум.) Мысль моя та, что самые безумные траты, которые возбуждают негодование людей маломыслящих, в конце концов, приводят к спросу на труд, то есть тому, что дает народу достаток; чем безумнее тратит человек свои деньги, тем больше вызывает он спрос на труд и тем больше поднимает цену на этот народный труд. Это надо понимать. Великий мыслитель земли русской Д. И. Менделеев7, ученый, которого ввиду того, что он не принадлежал к еврейской расе, мало кто из русских читает, так говорит по этому поводу: достаток людей определяется количеством использованного труда. И это глубочайшая мысль. Дело вовсе не в том, сколько у кого земли, дело в том, сколько труда крестьянского, народного затрачено в данную землю. (Смех слева.) И тот, кто затрачивает в большом количестве хотя бы и чужой крестьянский труд на свою землю и оплачивает этот труд, тот гораздо полезнее крестьянина, хотя бы и собственника своей земли, но мало труда в оную землю затрачивающего. Это, господа, вовсе не так смешно, как вам казалось сначала. Менделеев говорил, конечно, о труде, а не о работе, он видел громадную разницу между трудом и работою: работа-де дело рабов и не подразумевает свободной воли, ведь и вода может работать, и ветер может работать, и раб может работать, а трудиться может только свободный человек; свободный труд один только полезен, тогда как работа может быть и вредна. С точки зрения использования крестьянского труда я теперь буду рассматривать настоящий вопрос; с этой точки зрения я прошу вас подумать: кто больше вкладывает в землю крестьянского труда – культурный ли землевладелец, не работающий сам и сидящий в кабинете, но покупающий крестьянский труд, его оплачивающий, его вызывающий в большом количестве, или крестьянин, не ведущий культурного хозяйства, а пашущий той самой «сохой-андревной», которой пахал еще тысячу лет тому назад при Андрее Первозванном? (Смех слева и в центре.) Вот с этой точки зрения вы не можете отрицать, господа, что всякий помещик, который пашет землю хотя и не сам, а через крестьян, но пашет ее три раза (а крестьянин – один раз), боронит тоже несколько раз (а крестьянин или совсем не боронит, или боронит один раз), пашет плугом, который делают рабочие, ищущие труда (а крестьянин молотит цепами, никакого труда – ни крестьянского, ни рабочего – не берущими). Помещик, который чистит свое зерно на сложных сортировках, опять-таки требующих для своего изготовления громадного труда (а крестьянину веет зерно ветер), – если вы все это сравните да возьмете карандашик и бумажку и, вместо того, чтобы улыбаться, подсчитаете, то увидите, что количество крестьянского труда, затрачиваемого культурным землевладельцем на каждую десятку земли, в несколько раз больше, нежели труд собственника-крестьянина. Господа, я вас прошу подумать, действительно ли так полезно всю эту культурную землю или ту, которая могла бы сделаться культурной, оставаясь в руках землевладельцев (голоса слева: «Да, могла бы»), обратить в первобытное состояние крестьянского землепользования. Вот вы наталкиваетесь на весьма большое противоречие: вы увидите, что земли-то у крестьян от помещиков прибавится, но труд крестьянский, труд народный сократится в сильнейшей степени, ибо не будет применения ни крестьянскому, ни рабочему труду. При таких обстоятельствах в абсолютной полезности передачи земли в руки крестьян, по крайней мере, надо усомниться. Писатель, которого здесь налево, вероятно, не особенно ценят, но которого я лично уважаю и мыслям которого придаю большое значение, бывший министр земледелия Ермолов8 исчисляет, правда, не вполне точно и не вполне научным способом, но если и ошибается, то в низшую сторону, а не в высшую, этот писатель исчисляет количество денег, зарабатываемых крестьянством на землевладельческих экономиях в 705 000 000 руб. в год, в то время когда чистый доход тех же крестьян от их надельных земель он исчисляет во всей России в 441 000 000 руб. У помещиков, не только из дворян, но всех сословий, около 100 000 000 десятин земли, у крестьян же около 120 000 000 десятин; короче говоря, со своей собственной земли в количестве 120 000 000 десятин крестьяне получают 441 000 000 руб. чистого дохода, а с чу-жой, землевладельческой земли, которая количеством меньше, а именно 100 000 000 десятин, они получают 705 000 000 руб., и если произойдет то, чего так желают сами крестьяне и в чем их поддерживают господа, сидящие налево и в левом центре, то эти 705 000 000 руб. у крестьян уничтожатся, ибо заработка никакого не будет, раз не будет землевладельцев. Это ясно, ‹так как› сами крестьяне никакой работы друг другу не дадут и не могут дать, ибо у них избыток предложения труда и без того огромный. Значит, получив меньшее количество земли, чем то, которое давало им 441 000 000 руб. дохода, крестьяне потеряют на заработках с чужой земли 705 000 000 руб. Итог такой, что в общем расчете крестьяне не досчитаются почти 3 000 000 000 руб. Весь народ будет в убытке против того, что имеет сейчас, а сейчас, как все мы признаем, народ бедствует, голодает и считает свою жизнь несносной.

По -моему, совершенно ясно, ч то от передач и земл и в к ре-ст ьянские рук и п роизошло бы еще худшее бедствие, еще большее голодание, еще большая нищета. Если это и есть цель, к которой стремятся, чего я, впрочем, не допускаю среди здесь присутствующих, тогда, конечно, вам и книги в руки, делайте это отчуждение; но если вы стремитесь к благу народа, то воздержитесь от отчуждения земли и призадумайтесь над этим вопросом. Бедствие нашего земледельца, нашего крестьянина в особенности, заключается в том, что, как вычислила опять-таки статистика, в целом громадном земледельческом районе, к которому принадлежит и наша Курская губерния, крестьянин в среднем работает в год 85 дней, а 280 дней он пребывает в ничегонеделании. Я это говорю не в упрек крестьянину; не потому он ничего не делает 280 дней, что он ленив, избави Бог, но просто ему нечего делать, просто он может работать только в течение летних месяцев, за вычетом всех праздников, в которые он не работает в силу религиозных причин, и затем, начиная с «заговен», как мы говорим у себя в Курской губернии, то есть с 14 ноября и до Пасхи или до Благовещенья, крестьянину нашему нечего делать, его труд остается без применения, кроме случаев, когда он находит применение своему труду в соседней владельческой экономии. Опять об этом я должен вам напомнить. Если, господа, какой-либо рабочий вам скажет: я работаю 85 дней, а 280 отдыхаю, объясните мне, почему я беден, – то вы, пожалуй, ему скажете: да ты с ума сошел, что спрашиваешь; ты беден оттого, что работаешь только 85 дней, а 280 дней отдыхаешь. Когда то же самое говорят крестьяне, то нам говорят о каком-то малоземелье. Я вижу тут явное противоречие; о каком малоземелье говорят, когда ясно и определенно видно, что крестьяне страдают от невозможности применить свой труд, и Менделеев признал, да я думаю, что и вы сами не откажетесь согласиться с этим, что от количества полезно затраченного труда зависит достаток крестьянства. Ни о каком малоземелье в данном случае нечего говорить, надо говорить о том, как применить и куда деть величайший, громаднейший запас неиспользованного крестьянского и рабочего труда. Когда вы начнете говорить об этом, то, я думаю, и левые, и правые станут на одинаковую точку зрения и найдут почву для взаимного соглашения. Когда же нам говорят, чтобы человека, 85 дней работающего и 280 не работающего, лишить окончательно всякой возможности заработка и что это делается для его счастья, то, простите меня, я отвечу так: вы, господа, весьма странно рассуждаете, это построение вашей логики странно. Я не говорю уже о том, что количество пищевых продуктов с переходом частных земель в руки крестьян, несомненно, должно понизиться. И это не только будет, но за последние три года это уже и происходит: все люди, которые покупают хлеб, мясо – все, что зависит от земледелия, в ужасе от страшных цен, которые в эти последние три года делают почти невозможной жизнь человека среднего достатка, не говоря уже о бедных. И отчего, вы думаете, это происходит? Говорят, там революция и так далее, это все может быть, но главным образом это происходит оттого, что большое количество культурных хозяйств так или иначе прекратили свое дело, и произошло сокращение производства пищи, сократилось количество пищи народной, и пища эта вздорожала. Это вы на своей спине испытываете, и против этого нельзя спорить.

И если дальше пойдет это самое движение, если дальше будет уничтожаться производство пищи, которой и теперь уже недостаточно народу, то вы поведете народ не ко благу, а к нищете и разорению и, конечно, к настоящей революции, к полной анархии, когда будут резать поголовно сосед соседа, без разбора сословий и классов. Вывод, господа, из этой части моей речи тот, что русская земля без различия всяких сословий должна принадлежать исключительно частным, а никоим образом не общинным землевладельцам, ибо они не умеют и не могут давать достаток пищи народу. Этот вывод режет ваше ухо, но я его все же делаю и говорю об этом в особенности по адресу крестьян, которым желаю сказать громкую правду.

Я эти мысли свои уже развивал перед своими избирателями; находясь в более счастливых условиях, чем господа левые, я имел возможность говорить со своими избирателями, и вот эти самые положения свои я развивал перед крестьянами. И я встречал горячие возражения. Вероятно, и из вас многие думают: что же в ‹…› итоге? В окончательном итоге вы желаете всю землю у крестьян отнять и отдать помещикам? На это я отвечу, что это вовсе не так, в окончательном итоге я считаю, что те люди, которые боятся, чтобы из крестьян не поделались землевладельцы мелкие и средние, хотят принизить народ и помещиков до уровня общинного землевладения, я же хочу, наоборот, общинных землевладельцев повысить до уровня помещиков и полагаю, что моя точка зрения ближе ведет к благу народа, чем их. Я думаю, что нужно содействовать, как, по-моему, закон 9 ноября это и делает, тому, чтобы общинное крестьянство стало сильнее выдвигать из своей среды всех тех, кого тут называют крестьянами-помещиками, ибо в них я вижу и силу народа, и благо народа. Я нисколько не опасаюсь того, что часть крестьян при этом неизбежно обезземелеет; да, несомненно, обезземелеет, и опять-таки в этом я не вижу ни малейшего зла. Я считаю, мысль, чтобы было можно в ХХ столетии тешить себя идеями XVI, XV столетий, – мысль нелепая. Нелепо убеждать наш народ, что все 150 000 000 или там 130 000 000 русского народа имеют право на землю и должны заниматься только земледелием, – это, господа, вздор, с этим нужно покончить, этого не может быть, и этого не будет, и нигде в мире этого нет. Несомненно, крестьянство, с одной стороны, должно выдвигать хозяев-землевладельцев хороших, средних, мелких и, может быть, крупных, с другой стороны, должна обезземелиться часть крестьян наиболее слабейшая в хозяйственном отношении, но, быть может, очень сильная в других отношениях. На других поприщах, быть может, эти слабые хозяева будут Ломоносовыми, может быть, они создадут культурные перевороты, которых вы, господа левые, и во сне не видали, но землей они не должны заниматься потому, что показали себя слабыми в хозяйственном отношении. И скатертью им дорога, пусть уходят, а те, кто из них сильнее, те пусть остаются.

Говорят о кулаках. Что такое кулак? Это хороший деревенский хозяин, который действительно каждую копейку бережет и умеет извлекать из своего состояния больше, чем это делают растопыры – люди, которые растопыривают руки и землю теряют. (Голос справа: верно.) Я, господа, всецело считаю, что хозяйственный кулак полезнее бесхозяйственного растопыры. Нам говорят, что безземельные крестьяне – это что-то такое ужасное, появится пролетариат. Я не знаю, что подразумевают под этим словом; иные, может быть, подобно купчихам Островского9, боятся этого слова, как жупела и металла. Я лично слова «пролетариат» нисколько не боюсь и считаю, что не может быть государства, в котором нет рабочего пролетариата, а если такие государства и существуют, то эти государства бедствуют, как бедствует Индия, Россия и им подобные. Рабочий пролетариат в известном, не чрезмерном количестве необходим для промышленности, необходим и для сельского хозяйства. Я не боюсь об этом говорить, ибо хороший рабочий со своей заработной платой будет жить гораздо лучше, чем скверный растопыра, который нищенствует на своем наделе, ничего не получает и только просит милостыню от государства. Те угрозы нарождением пролетариата, которые мы здесь слышим справа и в особенности слева, что меня, признаться, чрезвычайно удивило, ‹…› мне кажутся весьма неосновательными. Точно мы действительно в России использовали весь наш земельный фонд. Те, кто говорит о том, что если в деревне Ивановке третья часть крестьян обезземелится, то они пропали, те или не понимают, о чем говорят, или они просто говорят не то, что думают, или они забывают, что у России имеются миллионы, сотни миллионов десятин пустых кочевок, свободных земель, которые ждут труда крестьян, которые остаются впустую. Только потому, что там труд вовсе не применен. Вы говорите, что этим безземельным ивановцам нечего делать? Как нечего делать? Пусть едут в пустыни (голос слева: «Сам отправляйся туда»), пусть обрабатывают новые земли, пусть сделают ее полезной для государства. Конечно, я не говорю о тех, кто не хочет делать, не хочет трудиться; с теми людьми государству нечего церемониться, о таких людях беспокоиться нечего. Кто бедствует и не желает трудиться, тем место не на свободе, а в тюрьме, или они должны быть вовсе исторгнуты из государства, это пропойцы или лодыри, и таковых людей в России очень и очень немного.

Я коснулся, господа, вопроса о переселении. Несомненно, что вопрос о переселении тесно связан с вопросом земельным, с вопросом о применении народного труда к земле. Я обращу ваше внимание на следующее: тут с весьма большим злорадством и с чувством недоброжелательности говорили о дворянстве. Здесь было совершенно правильно сказано, что русское дворянство не нуждается в защите. Я тоже не буду делать защиту русскому дворянству – оно, по-моему, выше этого. Я только хочу сказать, что у русского дворянства земля, к моему глубочайшему сожалению, тает не по дням, а по часам. Те, кто борются с русским дворянством сейчас, борются с ветряными мельницами. Русское дворянство само уничтожается естественной смертью, ибо оно обезземеливается с такой скоростью, что никакие крестьянские банки не успевают даже подхватить всей той земли, которую дворяне так безрассудно выбрасывают на рынок. И нечего их к этому побуждать, они сами распродают свои земли, о чем я говорю с горечью в сердце, ибо я хорошо понимаю, насколько нужно, насколько дорого родине русское дворянство. (Смех и рукоплескания слева.)

Итак, господа, еще в 1900 году у дворян оставалось всего 54 000 000 десятин земли. Сейчас, если не ошибаюсь, эта цифра уже приблизилась к 40 000 000 с чем-то – из этого вы видите, как идет обезземеление этого сословия. Вероятно, скоро наст у-пит время, когда последний дворянин, один из тех «зубров», о которых я когда-то говорил (Гегечкори с места: «Честь вам»), – это с моих слов, исказив мою мысль, распространили это прозвище по всей России враги дворянства, этот последний «зубр» будет бережно сохраняться русским народом, и будут его ласкать, будут говорить: это последний дворянин, последний из тех, кто умел (смех и шум слева), заботиться о народе и не думать о своем чреве. Так вот, господа, у 1 000 000 дворян в настоящее время 54 000 000 десятин. Если вы разделите на души, то увидите, что на душу дворян приходится 54 десятины.

Конечно, с крестьянской точки зрения, это очень много, но я хочу напомнить тем, кто так лакомится на дворянскую землю, которая все же дает крестьянам до 500 000 000 руб. заработка, я напомню им о той земле, которая принадлежит киргизским кочевникам10, которые не пашут, которые никакого заработка ни на один грош не дают русскому народу. У киргизов имеется земли гораздо больше. У 500 000 уральских киргизов – 23 000 000 десятин; у 600 000 семипалатинских киргизов – 43 000 000 десятин; у 400 000 тургайских киргизов – 41 000 000 десятин; у 700 000 акмолинских киргизов – 47 500 000 десятин; у 500 000 бурят забайкальских – 23 000 000 десятин. Я подсчитал, и вышло, что на душу каждого степного киргиза приходится по 77 десятин; здесь об этом, господа, мы не слыхали ни слова. Я слыхал, когда говорили: отнимите у дворянства, которое дает заработок народу, отнимите у тех, кто кормит трудовой народ, дает народу множество хлеба, мяса и прочей пищи, но ни одного слова не слыхал я, чтобы говорили: отнимите и возьмите у тех, кто государству пользы никакой не приносит и никакой пищи государству не дает, кто пользуется 77 десятинами земли на душу, в то время как русские дворяне имеют на душу 54 десятины земли. Вы, которые говорите о справедливости, поменьше бы о ней говорили. (Милюков с места: «Поменяйтесь с киргизами».) В особенности я обращаю эти слова к члену Думы Шингареву, который говорил: не отвертитесь от отчуждения. А киргизы, господин Шингарев, отвертятся от отчуждения? Или вы их помилуете? (Смех; рукоплескания справа.)

Здесь я коснулся вопроса об отчуждении; по существу, нет особой разницы между даровым и платным отчуждением, хотя, конечно, правовая разница тут громадная, но я касаюсь не правовых точек зрения, а вопроса по существу. По существу, я не вижу особой разницы между принудительным отчуждением хотя бы по одной из известных нам формул и между отчуждением за очень большой выкуп, какой сейчас практикуется. Для меня все это одинаково; для меня отчуждение частных земель есть государственное бедствие. Для меня все равно, получит ли Марков за свою землю по 1000 руб. за десятину, когда она стоит 200 руб., или же его зарежут и отнимут землю даром. Это для меня в высокой степени безразлично. Для меня важно то, что Марков 2-й давал государству пищи, мяса, хлеба, а у него отняли землю и отдали Мерзлякову, который будет давать меньше и тем будет заставлять народ голодать. Вот это для государства важно, а все остальное для него не столь важно. (Рукоплескания справа.)

Здесь говорили о том, что политика недавних лет и даже политика более давних лет, довиттевских, была вредна для дворянства. Это говорил специалист по истории. Я расширю речь историка, я скажу, что это было вредно не только для дворянства, но и для всего народа; эта политика была вредна всему народу, и она привела Россию к теперешнему бедствию. В этом отношении я совершенно согласен с тем историком, который в этом был случайно прав. И эту вредную политику теперь надо бросить, надо всякий запах господина Кутлера11 испарить из теперешней земельной политики, и не дай Бог, чтобы отрыжка кутлеровского режима продолжала оставаться в наших крестьянских, дворянских и иных учреждениях. (Рукоплескания справа; Милюков с места: «Отрыжка товарища министра».)

Тут раздавались речи, что помещикам выгодно продать свою землю, что они, получив свои деньги, на эти деньги поедут в Карлсбад или в Ниццу и будут великолепно жить. Это, конечно, совершенно верно с точки зрения узкого эгоизма, конечно, отчего не получить справедливую кадетскую цену и затем бездельничать. С точки зрения личного благополучия это великолепно, но с точки зрения государственной, когда известно, что через это народ будет приведен голоду, к нищете, когда надо еще платить за это вредное дело «справедливую» цену, то это есть безумие и преступление. Не забывайте, господа, что требование отчуждения земли основывается вовсе не всегда на недостатке земли. Об отчуждении земли говорят везде, даже в Перми; пермские депутаты в особенности здесь по этому поводу горячились. А посмотрите-ка: именно в Пермской губернии на мужскую крестьянскую душу приходится почти 5 десятин земли, а, например, в Саратовской губернии 3 десятины не хватает, в Курской – 2 десятины, в Киевской 1,5 десятины нет на душу, а в Польше так даже 1 десятины нет. Между тем пермяки жалуются, а поляков мы еще не слыхали; из Киева тоже помалкивают, куряне сравнительно тоже не так нападают на Правительство и не так возмущаются, как пермяки. Мы видим, что самое большое количество жалоб, самое большое неудовольствие идет оттуда, где земли в пять раз больше, а там, где ее в пять раз меньше, – там как будто довольны, там и недоимок не бывает. В Самарской губернии было в 1907 г. 13 500 000 руб. недоимок, а земли между тем там в пять раз больше, чем в Киевской губернии. Как же это объяснить? Ведь если провести теорию отчуждения земель в жизнь, если действительно произвести уравнение земель, то курские крестьяне, получив частновладельческую землю, все же будут иметь по 3 десятины на душу, а пермяки и до передела имеют по 5 десятин. Что же, господа пермяки, неужели вы добавите свою землю, пришлете литки в Курскую губернию? (Кондратьев с места: «Пожалуйста, хоть 20 десятин».) Нет. Я думаю, что вы мечтаете к своим 5 десятинам добавить еще 10 десятин. У вас, господа пермяки, знаете, аппетит велик: вы по одежке лучше протягивайте ножки.

Я к тому это привел, что все рассказчики, в особенности оттуда, где земли и без того много, – все эти пермские и вятские священники, которые вопят о бедствии пермских крестьян, они просто хлопочут о том, чтобы крестьянство пермское могло продолжить бездельничать, как оно бездельничает сейчас. Но содействовать этому Государственная Дума не должна. Государственная Дума должна призывать к труду, а не к безделью. Берите пример с поляков: поляки молчат, говорят, что могут жить при 3/4 десятины земли, а вы при 5 не можете! Разве у поляков лучше земля? Там есть и пески, и болота, но поляки трудятся, вкладывают пот и кровь в свою землю, и вы, русские пермяки, стыдитесь поляков.

Я считаю, это мое глубокое убеждение, что все те, кто при данных условиях стоят за отчуждение частной земли – за даровое ли, за деньги ли, за справедливую или несправедливую цену, в какой бы то ни было форме, – все эти люди стоят за голод и нищету русского народа. (Голоса: «Браво, верно!»)

Теперь поговорим об общине. Закон 9 ноября издан Именным Высочайшим Указом, и с моей точки зрения, этот Именной Высочайший Указ, конечно, не может быть отменен иначе как Самодержавной волей. Но дело не в том, дело в том, что я приветствую суть, смысл, существо этого закона. Приветствую потому, что я вижу в нем разрешение крестьянам свободного выхода из общинного землевладения, не из общины, о которой здесь говорили как об историческом явлении, то есть форме общежития, а из общинного землевладения.

Общинное землевладение есть не что иное, как крепостное землевладение, где свободная воля каждого отдельного крестьянина закрепощена волею тех, которых здесь так хорошо назвали анархической толпой; я прибавлю – пьяной сплошь и рядом толпой. Отдельный крестьянин, отдельный русский крестьянин – прекрасный, добрый, хороший, отзывчивый человек, но когда они собираются толпой, когда они составляют из себя общину, когда эту общину разные писари споят водкой, тогда действительно эта община является зверем, и с этим зверем надо бороться. (Гегечкори с места: «О! Вот это так!»)

Я приветствую закон 9 ноября как акт раскрепощения свободной воли крестьянской от крепостной зависимости и ставлю этот закон в ряд с Манифестом 19 февраля, я верю, что он будет иметь если не такие же, то близкие к нему по размерам последствия. (Голос справа: «Браво!») И когда русский крестьянин сделается, наконец, землевладельцем, тогда Россия будет достаточно богата, и не останется на Руси бед, на кои мы часто основательно, а часто и неосновательно жалуемся. (Голоса справа: «Браво!») В общине, господа, крестьянин пропадает – это мы знаем все. В особенности те, кто живет в черноземных губерниях. Сплошь и рядом мы видим села в 10 000, в 15 000 жителей, скученными у той реки, в которой господин Тимошкин желает ловить рыбку. Нет, господа, когда 10 000 или 15 000 мужиков живут скученно на реке, там рыбки не может быть, оставьте и думать о рыбке, в такой воде, кроме грязи и тины, ничего нет, и никакая рыбка там не может существовать. Община гибнет оттого, что при чрезвычайной скученности ее поля сплошь и рядом тянутся за 20-30 верст от деревни. За иной копной крестьянин выезжает утром, обедает в поле, а возвращается вечером с этой копной хлеба. Вы поймете, кто знает сельское хозяйство, что это значит, это значит не иметь никакой земли, и сами крестьяне, которые живут в деревне, знают, что значит община, они говорят нам, как это говорил Дворянинов, что община губит всякую энергию, всякое желание улучшить свое хозяйство. Невозможно при общинных условиях вести хорошее хозяйство, а если нельзя вести хозяйство, то нельзя добыть и достаточно пищи для народа. От переделов общинной земли у нас в Курской, Воронежской и других губерниях земля затягивается песками, зарывается оврагами, и никто не желает затратить серьезные средства на борьбу со злом, никто не желает затратить свои средства на пересыпку оврагов, на облесение песков, ибо всякий знает, что потом соберется пьяная толпа, какой-нибудь сосед из богатеньких выставит то или другое количество водки, и эти облесенные пески, эти исправленные овраги от него попросту отберут. У нас оврагами и песками уничтожено, быть может, более земли, чем собираются получить от помещиков. От скопления населения в одной деревне происходит страшное хулиганство мальчишек и молодежи. И это вовсе не пустяки: в деревнях нельзя завести огород, сад и ничего культурного, нельзя потому, что там, где скучено 10 000 дворов, никакого огорода или сада не может быть.

Я напомню о пожарах: пожары – этот бедствие России, от пожаров выгорает вся Росси я, все наши земства разоряются через страхование крестьянских деревень. Земства гораздо меньше собирают премий, нежели тратят. Россия выгорает почти целиком исключительно вследствие общинного быта, через то, что все крестьянские дома теснятся один к другому. Земства принимают самые радикальные меры к тому, чтобы устраивать в деревнях брандмауэры, чтобы так или иначе бороться с пожаром, но крестьяне жмутся друг к другу поближе нарочно. Делают это для того, чтобы их не подожгли: «Пусть если я сгорю, то и вся деревня сгорит». Крестьяне себя страхуют тем, чтобы нельзя было одному гореть, а гореть всем сообща, и через это пожарами уничтожаются наши деревни. Это есть бедствие, и все, кто против этого идут, желают, чтобы в России были бедствия, а не благо.

Когда мы обсуждали закон 9 ноября, то один из наших уважаемых сочленов, почтенное духовное лицо, чуть ли не заплакал, когда вспомнил, как он выходил из крестьянской общины, какие мытарства он испытал тогда, каким унижениям его подвергли однообщественники: а, ты в попы выходишь? Так мы над тобой поюродствуем. И человек этот почти на склоне лет своих не может забыть того издевательства над свободной человеческой личностью, которое эти однообще-ственные звери учиняли над ним. Вы знаете массу примеров в этом роде. Уничтожение общинного землевладения как рабского крепостнического института должно было бы с левой стороны вызвать величайший энтузиазм, а между тем они ради целей, ничего общего с благосостоянием народа не имеющих, ради тактических целей они, которые считают себя стоящими за народную свободу, они стоят за то, чтобы народ не получил свободы от крепостной зависимости от общины. (Рукоплескания справа; голоса: «Браво!»).

Я кончаю, и мое глубочайшее убеждение, что закон 9 ноября необходимо всячески приветствовать, необходимо его принять в постатейном чтении, а говорить против этого закона, по-моему, прямо стыдно. (Рукоплескания справа и на некоторых скамьях в центре.)

Марков 2-й (Курская губ.). Господа члены Государственной Думы. Прежде, чем высказать несколько слов по поводу речи министра иностранных дел, я позволю себе остановить ваше внимание на разборе некоторых положений, высказанных членом Думы Милюковым. Для ясности, по-моему, это необходимо. После разгрома Министерства финансов в России осталось одно только европейское министерство, говорил Милюков, а именно Министерство иностранных дел. Это он произнес и вначале, этою фразою он и закончил свою интересную речь по иностранной политике; следственно, он придает этому своему заявлению декларативный характер, особое значение. Я задумался, что кроется под этим определением достопочтенного доцента, что он разумел, говоря, что только одно министерство в России европейское, именно Министерство иностранных дел? Если он разумел, что все остальные министерства преследуют русские интересы, а Министерство иностранных дел – европейские, то это, по-моему, несправедливое обвинение; если он же хотел сказать, что все остальные министерства – не европейские, то какие же они? Конечно, русские, и в таком случае он сделал комплимент всем остальным министерствам. Из этого я думаю, что замысел профессора не попал в цель, а попал совсем в другое место. Я бы на месте руководителя министерства сказал бы: избави Бог от хвалящих друзей, а от врагов я сам избавлюсь.

Милюкову казалось в прошлом году, что готовилось создание новой великой державы Балканского союза1, и русская дипломатия была восприемницей этой нарождающейся державы. Это одобрял депутат Милюков вопреки его единомышленнику депутату Чхенкели2, и я готов тоже присоединиться к этому одобрению, но затем, по мнению депутата Милюкова, русская дипломатия натворила массу ошибок, и в результате эта восприемница, которая уже спеленала этого нового родившегося младенца в лице Балканского союза, она его выронила, и младенец разбился насмерть по вине, по-видимому, этой восприемницы, как желает представить проф. Милюков, и в этом я не могу с ним никоим образом согласиться.

Мне кажется, что надеяться в прошлом году или хотя бы в этом году на возможность искреннего и реального объединения сербов, болгар, греков и румын – наций, которые имеют каждая взаимно противоположные интересы, наций, из которых каждая мечтает о великой Сербии, великой Болгарии, великой Греции, никоим образом не приходилось и не приходится. И я гораздо лучшего мнения о русской дипломатии, чем проф. Милюков, и думаю, что если она была восприемницею этого младенца, то смотрела на этого младенца без достаточных надежд впереди. Вряд ли русская дипломатия, если она действительно была нянюшкою, могла так младенчески рассуждать, как рассуждал и рассуждает поныне проф. Милюков, который думает, что можно сербов, болгар и греков в сколько-нибудь ближайшем будущем объединить в одно государство. Это такое младенческое представление о человеческих страстях и о реальной сущности вещей, дальше которого, казалось бы, даже в профессорской наивности не следовало бы идти. Я слишком хорошего мнения о русской дипломатии, чтобы думать, что она действительно была изум лена тем, что случилось.

Конечно, все знающие люди предвидели, что из этого союза не может создаться ничего прочного, что это комбинация временная, которая была построена на взаимной вражде к Турции. Пока эта задача была поставлена на отрицательных элементах, на разгроме Турции, они могли согласиться, но как только дело коснулось разрешения положительной задачи – создания новых государств, конечно, они должны были разойтись, столкнуться и дойти до того, до чего они дошли, ибо этот идеал слишком прочен у каждого из этих балканских народов, чтобы думать, что они могли от них отказаться. Это химера воображать, что может создаться Балканский союз в виде отдельных государств или даже в виде общего государства. Ничего подобного быть не может, и строить на этом реальные надежды, конечно, не следует. Я очень далек от того, чтобы упрекать наших дипломатов в том, что они стараются их примирить. Конечно, примирять эти взаимно противоположные интересы, всячески смягчать эту борьбу наций надо, но и только, но заблуждаться не следует, ибо на заблуждениях нельзя построить правильной политики.

Депутат Милюков говорил, что только тогда будет такой мир на Балканском полуострове, когда восторжествует право и справедливость, а под этим он разумел новый передел Македонии – это вторичная и грубая ошибка. Всякий новый передел Македонии, конечно, никакого умиротворения не внесет, он внесет новое обострение вражды и взаимной ненависти, это будет только дальнейший повод к дальнейшим вооруженным столкновениям. Правда, член Государственной Думы Милюков соглашался в начале своей речи возложить часть ответственности за эту вражду на Болгарию, если не на всю Болгарию, то на ее военные партии и на ее Монарха. Депутат Чхенкели раскрыл скобки, которые искусно закрывал депутат Милюков, ибо, как вам известно, господа, то, что у депутата Милюкова на уме, то у депутата Чхенкели на языке. Он сказал открыто и ясно, что там уже решено после войны ввести демократические республики. Итак, на что Милюков намекал, Чхенкели нам и сообщил, за что я ему приношу искреннюю благодарность. (Смех справа.)

Я не буду входить в обсуждение того обстоятельства, кто там влиял: военные ли партии, князья ли, управляющие этими мелкими государствами, или сам народ; для нас, строго говоря, это не так важно, а для нас важен факт. И факт налицо, что все народы взаимно друг друга ненавидят, взаимно друг с другом соревнуются и имеют цели, взаимно отрицающие цели своих соседей, а все в совокупности они мечтают о том, что противоречит в сильной степени интересам нашего Российского государства. Вот это для меня самое важное, и поэтому, раз вся композиция настолько сложна, мне кажется, что те примитивные решения, которыми проф. Милюков пытается разрешить эти сложнейшие вопросы, заранее обречены на неудачу. Этот вопрос нельзя разрешить так просто и так грубо, как желает разрешить депутат Милюков. Он обвиняет нашу русскую дипломатию в том, что, вначале объединив балканские народы, потом, когда они перессорились при дележе завоеванных стран, она потом допустила войну, и считает грубейшей ошибкой нашей дипломатии это допущение второй балканской войны. А я спрашиваю: как же могла какая бы то ни было дипломатия, хотя бы сам проф. Милюков был во главе Министерства иностранных дел, какими красноречивыми фразами можно было удержать болгар, сербов и греков, которые не желали мирно поделить то, что считали своей собственностью? Очевидно, можно было только помешать угрозой, силой, только войной -на это проф. Милюков, в сущности, и указывал: надо было довести дело до войны. И он интересно сообщил, что был перелом в середине января 1913 г.: до января она переменила фронт и заняла более миролюбивую политику. Он старался это объяснить всевозможными способами, включительно до самых сомнительных, а именно способов ссылок на известное интервью с гр. Витте в «Vossische Zeitung» и на ничтожную заметку в маленькой газете «Колокол», где рассказано, что война будто бы не состоялась только потому, что какие-то проникновенные старцы помешали этой войне. Это, конечно, чистейший вздор, и не следовало бы профессорам, хотя бы доцентам, такими ссылками и не вполне опрятными способами аргументировать.

Дело объясняется гораздо яснее: русская дипломатия с самого начала не желала воевать. Конечно, она не имела права этого желать, ибо весь русский народ в его совокупности воевать не желал ради интереса хотя бы прекрасных глаз, но глаз не русских, а глаз балканских, и пока возможно было влиять только словами, только нотами, только воздействовать, только угрозами, русская дипломатия все это и делала до середины января; но когда выяснилось с совершенной очевидностью, что слова уже не действуют, что надо воевать, русская власть совершила перелом – она отступила, ибо воевать было бессмысленно, воевать было безумно, воевать было преступно.

За что же ее корят слева? За то, что у нас не было войны. Ради чего не было войны? Ради того, чтобы Константинополь попал грекам или болгарам. Конечно, можно иметь всякую точку зрения, но эту точку зрения русского депутата, который желает Россию втравить в такую войну, в результате которой в случае успеха будет нарушение самых главных интересов Российского государства, этакую точку зрения я, признаться, разделить не могу. Проф. Милюков говорит: виноват, это говорил министр иностранных дел, что русская дипломатия теперь придерживается основного правила: Балканы – для балканцев. Я всецело приветствую это заявление и делаю к нему добавление, ибо я депутат, а не дипломат, а добавление это следующее: Балканы – для балканцев, а проливы – для русских. Это добавление я считаю необходимым для себя сделать. Когда наша дипломатия найдет возможным разрешить всю эту формулу с моим добавлением, я буду считать вопрос действительно разрешенным мастерски, но если слева будут говорить только: Балканы – для балканцев, и если дипломатия будет исполнять это и на деле, а не только на словах, ибо дипломатии, господа, язык дан для того только, чтобы скрывать свои истинные мысли, но если дипломатия поверила бы действительно левой стороне и так поступала, то она была бы дипломатией не русского государства, а дипломатией Болгарии, Греции, Сербии или я не знаю кого – такой дипломатией, совершенно такой же, как дипломатия проф. Милюкова. Чуть он заговаривает о Финляндии – он отстаивает финляндские интересы против русских; заговорил о Болгарии – восхваляет болгарские интересы против русских; заговорил об Армении – армянские интересы, великую Армению, которую разорвать хотят; китайские интересы против русских; и даже Монголия, уже не государство, ничтожная провокация, – тоже стал на точку зрения монгольскую, против русской.

Но если это допустимо для отдельного депутата, хотя бы и с левой стороны, то это совершенно недопустимо для Правительства Его Императорского Величества, для Министерства иностранных дел. И я все эти нападки проф. Милюкова считаю только результатом его крайней международности, космополитизма. Он совершенно утратил представление, что он русский депутат, а не болгарский. Упрекалась наша дипломатия не только последнего времени, но и мудрейший шаг Императора Александра III, повелевший в 1885 г. убрать русских офицеров из болгарской армии, которая накинулась на сербов. И вот депутат Милюков упрекает его за это. По его мнению, русским офицерам надлежало продолжать командовать болгарскими войсками, которые сражались с войсками Милана. Но опять-таки о вкусах не спорят; но, я думаю, что русский народ вполне разделяет мысль, что поступок в Бозе почивающего Императора – мудрейший поступок и справедливейший, и высоконравственный, ибо русским войскам, русским офицерам принимать участие в войне братоубийственной, в войне Каина никоим образом не следовало, как не следует принимать и теперь.

Вообще все нападки проф. Милюкова были чрезвычайно наивны; профессора вообще очень примитивны, и проф. Милюков в особенности. Он доказывал в течение почти двух часов, что вот такие-то ноты русского министра говорили болгарам о том-то, в таком-то направлении, а вот потом стали говорить в другом направлении. По-видимому, это представление о дипломатии как о каком-то институте благонравных девиц, где надо только быть искренним, только откровенным и высказывать свои мысли, так сказать, до глубины души. Если это хорошо для институтки четвертого класса, то для дипломата это непростительно; дипломат не может быть правдив, как это ни неприятно с общечеловеческой точки зрения (голос справа: «Правильно»), и дипломат должен скрывать свои искренние намерения, иначе это не дипломат, а проф. Милюков. Так что аргументация эта меня совершенно не могла разубедить в тех мыслях, которые я имел с самого начала.

Когда дело коснулось Армении, то Милюков сказал: глаза мои или друзей моих могли бы отдохнуть на армянском деле, – впрочем, он не отдохнул, – могли бы отдохнуть, ибо Россия вмешалась в дела турецкой Армении и стала там вместе с Европой насаждать культуру, ограждение их интересов, развитие, и я не знаю, что еще делать с ними, но помешала Германия. По мнению Милюкова, Германия разорвала эту великую Армению, и вот у же мечты армян о создании великой Армении через это не так у ж близки к осуществлению.

Я в этом отношении вполне разделяю точку зрения моего далекого политического противника – депутата Чхенкели; он был прав во всей той части своей речи, когда говорил о делах армянских, ибо тогда он был не социал-демократ Чхенкели, который говорит, что приказывает из Берлина Маркс, а говорил то, что подсказывает ему грузинское сердце; он поэтому и был совершенно прав, потому что в это время он был глубоким националистом, правда, националистом грузинским. Но и я буду прав, присоединившись к нему, не будучи нисколько националистом грузинским; я спрашиваю: зачем, собственно, России создавать на границе Кавказа великую Армению, которая будет, естественно, стремиться присоединить к своей части и русскую Армению? Ведь это правильно он сказал: это будет вторая Македония, – нет, это гораздо хуже, чем вторая Македония, это создастся вторая Польша у нас, это создастся враждебное государство на границе Кавказа, который и так очень мало ассимилировал с Россией. И если эта политика наместника на Кавказе гр. Воронцова-Дашкова3, то я считаю эту политику с русской точки зрения, с государственной точки зрения, чрезвычайно опасной, вредной и крайне нежелательной. И все эти генерал-губернаторы, которые якобы от России, в сущности, от Европы, ставятся, и это укрепление Армении на границе – опаснейший опыт, который надо по возможности скорее прекратить. Никакого дела нам нет до внутренних дел турецких. Хорошо или плохо живется армянам – это дело их; если им плохо живется, пусть они восстают против турецкого владычества, но нам содействовать образованию армянского государства на Кавказе – это значит содействовать потере всего Кавказа, и это все кавказские жители, сколько-нибудь знающие дело, подтвердят. Это есть опаснейшее, вреднейшее предприятие, вмешательство в армянские дела Турецкого государства.

Касаясь дел Китая, получил и президент так называемой Китайской республики выговор, впрочем, вместе с ним и наш министр иностранных дел, который виноват в том, что затруднился назвать теперешнее правление Китая «республикой», и профессор сейчас же его притянул к ответу. Но и самого президента Юань Шикая он упрекнул и порицал за нарушение китайской конституции. Но это специальность проф. Милюкова заботиться о сохранности конституции во всех странах, между прочим, и в Китае, а я думаю, что наш министр иностранных дел может этим менее интересоваться, как он это и делает. Он, по-видимому, не уверен, что там есть конституция, и не уверен, что там есть республика, и я, признаться, вопреки проф. Милюкову затрудняюсь назвать республиканским образом правления то, что происходит в Китае. Но, если проф. Милюков думает, что это и есть именно республика, то я поздравляю его. Если в Китае сейчас республика, то те, которые стремятся ввести в других странах республику, ясно обнаруживают, к чему они стремятся, чего хотят. В таком случае проф. Милюков блистательно доказал, что он глубоко не прав в своих основных политических воззрениях.

В Англии, по Милюкову, дело обстоит так, что она с нами до конца не идет. Я добавлю, что Англия с нами не только до конца не идет, но она, кажется, и в начале с нами не идет, по крайней мере, мы этого совместного шествия не замечали, но он находит, конечно, что это естественно, что она с нами не идет. Станет Англия с нами, с несчастными, жалкими русскими идти до конца! И, оппонируя министру в его речи, которая указала на вредную роль печати как русской, так и германской в деле обострения отношений между Германией и Россией, он сказал: да, в Берлине осуждают печать, и в Петербурге сегодня осудили, а вот на 26 съезде представителей печати в Лондоне похвалили. Бедный проф. Милюков… Ведь в Лондоне хвалят за что? За то, что она выполняет задачу, заданную из Лондона, задачу из Лондона, как поссорить Россию с Германией. Ясное дело, что если русская печать и германская эту задачу Англии выполняют, то в Лондоне хвалят. Вот почему хвалят, ибо для англичан это выгодно, выгодно, чтобы Россия с Германией воевали, ибо они во всяком случае разобьют себе лбы, а Англия будет только усиливаться. И странно, что такие простые мысли не приходят в голову профессорам, которые желают оппонировать нашему министру.

Но я не буду говорить о той руке, которая протянута кадетской партией через Милюкова либеральной Швеции, ибо в Швецию протянуть руку можно из России только через Финляндию, а это уже область другая, которую я сейчас оставлю в покое, ибо у меня слишком мало времени, и перейду к существу разбора сегодняшней речи министра иностранных дел.

У нас существуют две группировки в Европе: с одной стороны – прочный тройственный союз Германии, Австрии, Англии (голоса: «Нет, не Англии – Италии»), а с другой стороны – единение держав тройственного согласия. В это единение входит союз, – насколько он прочен, я не знаю, – но во всяком случае союз франко-русский, и две дружбы, один союз и две дружбы: дружба французско-английская и дружба русско-английская, нечто вроде перестраховочного союза. Что такое, господа, дружба? Союз – это понятно: люди заключают договор, подписанный уполномоченными лицами, – договор, обязательный для выполнения. Но вот дружба – это нечто приятное, нечто ласкающее ухо, но очень трудно уловимое не только на бумаге, но и мозгом. Какая же дружба? Между кем дружба? Вот вспомните слова великого создателя франко-русского союза, в Бозе почившего Императора Александра III. Чествуя тогдашнего князя Черногорского, он возгласил: «Пью за здоровье единственного друга России – князя Черногорского». Последующая история и тут внесла некоторую поправку, – я не буду этого касаться (смех), но, во всяком случае, этот тост свидетельствовал, что человек, создавший франко-русский союз, считал, что в Европе нет у него, у России друзей, ибо друг Черногория – это, конечно, милая любезность, но практического значения эта дружба с Черногорией иметь не могла, но реальных друзей, по признанию Императора Александра III, у России не было, как, конечно, нет и теперь. Но если, господа, нет друзей, если Император Александр III заключил союз, но не дружелюбное соглашение, если он заявлял, что друзей нет, то, господа, не будет большой ошибкой сказать, что там, где нет друзей, не может быть и дружбы, и кто основывает на дружбе какие-нибудь реальные возможности, они себе подготавливают крупнейшие неожиданности и неприятности. Дружба Англии с Россией?! Но что же делается, господа, в Персии? В Персии нас вытесняют, там нас вытесняют со всех сторон, и кто же вытесняет? Англия. Вот там удачно русская казачья бригада под командой русского офицера удачно потушила бунт, усмирила провинцию, но в результате начальник этой удачно усмирившей бунт казачьей бригады уже отчислен из Персии, и вместо русской казачьей бригады там теперь учетверились войска шведской жандармерии, которой командуют теперь те самые шведские офицеры, которым депутат Милюков дружелюбно протягивает руку, но которые никакого дружелюбия к казачьим офицерам не имеют. Нас Англия вытесняет из южной Персии совершенно, но вытесняет и из северной. Дело с Босфором. Тут проф. Милюков приводит ноту министра иностранных дел в критический январский момент, ноту, которая гласила, что Россия не прочь бы выступить реально, но ни одна держава не присоединяется. Господа, Милюков это привел в обвинение, дескать, и Австрия, и Германия не присоединяются, а я добавлю: значит, и Англия, и Франция не присоединились.

Вот она дружба. Когда понадобилась реальная помощь, когда вопрос о Босфоре поднялся, то Англия и Франци я не присоединились, и Россия, естественно, благоразумно уклонилась от реальных выступлений. Я это одобряю, что она уклонилась, но я не могу не сказать, что дружба англичан идет только до тех пор, пока не нужно реально помочь России. Вот пределы английской дружбы. Я очень сомневаюсь, что если случится война европейская, которую нам пророчат, и в особенности с удовольствием пророчат с левой стороны, что английский флот будет защищать Петербург и Балтийский залив от немецкого флота. Я в этом вовсе не уверен и пока не представят обратное доказательство, буду считать, что этого не будет. Короче говоря, во всех важнейших вопросах, которые могут возникнуть при тех или других осложнениях, от дружбы с Англией мы реального почти ничего ожидать не можем.

А вот дружбу с Германией мы постепенно растрачиваем, и эта дружба не далее японской войны нам давала серьезные доказательства своей реальности, а не фиктивности. Конечно, теперь, когда уже заключено тройственное согласие, когда действует тройственный союз, когда инерция работает вовсю, пожалуй, излишне было бы говорить и критически относиться к этим комбинациям. Я считаю, пока не сказано последнее слово, пока не наступила та война, которая есть результат этих групповых соглашений, я считаю свои долгом представителя – если не народа, то значительной его части, – сказать: надо до последней минуты стараться ослабить те вредные последствия, которые возникают благодаря неправильной группировке против Германии и с Англией. Надо еще посмотреть: нельзя ли эту группировку изменить, – правильнее, нам необходима на случай войны помощь французских войск и английского флота. Это верно, это нам необходимо, но это нам необходимо на случай войны, а вот на случай мира нам этого совсем не нужно.

Мне хочется рассмотреть сначала: нельзя ли нам сперва подумать о случаях мира, а потом уже о случаях войны. Не является ли этот случай войны последствием того, что заключены такие группировки? Не втягиваемся ли мы в обязательную войну ради каких-то интересов, мне не известных, только потому, что с Францией и Англией идем против Германии и Австрии? Нет ли тут практического выхода? Нельзя ли эту группировку изменить – если не сразу, то постепенно? Нельзя ли изыскать какой-нибудь разумный способ, чтобы найти выход, удовлетворяющий достоинству и пользе и России, и Германии? Действительно ли между Россией и Германией имеются такие неизбежные конфликты, которые нельзя обойти, и что нам делить с Германией, и в чем Германия нам мешает и мы мешаем Германии? Все это надо обсудить, и не только стоять на почве уже заключенных соглашений, а вечно стараться, нельзя ли что-нибудь новенького найти. Вот прогрессистам следовало бы тут о прогрессе и думать, а не быть такими консерваторами и ретроградами, какими они являются в вопросах внешней политики. Я ведь, например, не уверен, что проливы, которые нам действительно необходимы для выхода из Черного моря в Средиземное море, – только для этого, что туда нас именно Германия не пускает; у меня сложилось историческое впечатление, что нас не пускали в проливы не Германия, а Англия и Франция. (Пуришкевич: «Несомненно».) И вся история говорит, что Англия не пускает, и вот теперь нас не пустила не только Германия, не генерал Лиман фон Сандерс5, а именно наша дружественная Англия не пустила в пролив. Вот у меня такое убеждение имеется, и я боюсь, что очень многие из вас это убеждение разделяют. А быть может, мы с Германией могли бы договориться, чтобы проливы были свободны для России, хотя этого и не хотелось бы Англии. Ведь Англия не желает связываться с Россией, она дает себе свободу действий; она только дает дружбу; отдадим ей дружбу, но в то же время отдадим дружбу Германии за проливы, пожертвовав, правда, чем-нибудь за это из того, что нам не принадлежит и куда мы совершенно напрасно направляем свои взоры; все равно это нашим никогда не будет.

Я, конечно, господа, обыватель, но обывателю свойственно иметь свои собственные мозги, которые делают те или другие выводы, и этими выводами я считаю обязательным поделиться. (Пуришкевич: «Русские мозги, знающие русскую историю».)

Итак, я вполне приветствую объяснение министра иностранных дел, который, оставаясь в рамках действующего соглашения, нарисовал нам, по-моему, картину достаточно правильной работы нашей дипломатии. Я в то же время оставляю под большим сомнением саму основу нашей политики, то есть вот ту группировку тройственного согласия, идущего против тройственного союза. Я думаю, господа, по-обывательски, что лучше вместо большой дружбы с Англией иметь маленький союз с Германией; это будет проще, и здесь, мне кажется, мы гораздо легче можем договориться. С Германией мы не воевали более ста лет, да какие сто лет. Наполеоновские войны нельзя считать войной с Германией, – со времени Елизаветы Петровны не воевали. У нас нет причин для войны; нужна война между Францией и Германией, нужна война между Англией и Германией – да, но между Россией и Германией война не нужна ни для России, ни для Германии – это очевидно. Но нас вовлекают, потому что у нас как-никак 2 000 000 штыков и небольшая броненосная эскадра, она усиливает шансы и Англии, и Франции, – это конечно, и они правы со своей точки зрения. Но чтобы шовинисты их не писали, и французы, и англичане считать мастера великие, а вот русские – плохие счетчики и часто преследуют донкихотскую политику. Вот от нее пора бы нам отойти, хотя бы она называлась и славянофильством. Никаких Дон Кихотов я не хотел бы видеть среди руководителей нашей дипломатии.

Итак, господа, подводя итог всему мною сказанному, я должен сказать, что первейший долг настоящего момента заключается для нашей дипломатии в возможном отыскании миролюбивого, не нарушающего достоинство ни той, ни другой стороны, не нарушающего взаимных интересов соглашения с Германией. Я намеренно умалчиваю об Австро-Венгрии, а говорю об одной Германии и думаю, что в этом направлении талантливые руководители нашей иностранной политики смогут найти то решение, которое, по-моему, единственное соответствует истинным, настоящим, а не фиктивным интересам русского народа и германского народа и всего мира, ибо это единственный способ избежать ужаснейшей войны, результаты которой никто не может учесть. И правильно говорил депутат Чхенкели: помните, что третья часть германских солдат – социал-демократы. Я это отлично помню и вам советую помнить: в результате пострадают все, государства все могут развалиться, а на месте их явятся Аттилы, имя которым – социал-демократы. Эти Аттилы пожрут все человечество, пока их не пожрут и анархисты – еще худший элемент, чем они сами, хотя это в настоящее время почти невозможно. Так что, не желая войны ни в коем случае, разве если она будет нам навязана силой, иначе как если она будет у нас вырвана, так сказать, живьем, я считаю, что мы обязаны всячески этот шовинизм прекратить и подумать по-дружески, по-соседски с германским народом о возможности мирного сожительства бок о бок друг с другом, рядом, и нечего нам идти в поводу у этой левой печати, у международной шайки, которая, конечно, руководится, как вам известно, Всемирным израильским союзом, а Всемирный израильский союз ведет открытую, явную и тайную войну с Россией, и вся эта печать, на которую ссылаются, субсидируется из еврейских денег.

Евреи желают разгромить Россию; и вот только те, кто прислушивается к этой еврейской печати, они особенно желали войны в середине января 1913 г., и они теперь скрежещут зубами, что эта война ускользнула отчасти благодаря правильным дипломатическим ходам нашего министра иностранных дел. Министра хвалят европейцы, что с моей точки зрения очень дурно, но я отношусь с одобрением к его отдельным мероприятиям и считаю, что это не европейская политика, а хорошая русская политика.

Марков-2-й (Курская губ.). Господа члены Государственной Думы. Мы только что с упоением выслушали голоса, патриотические голоса народностей, населяющих Россию; мы не слышали только представителей одного народа, это именно русского народа, и в этом нет ничего удивительного, ибо когда война в России, то, конечно, объяснять свое поведение русскому народу не приходится, и не для этого вышел я, чтобы быть представителем русского народа, – все вы являетесь его представителями. (Голоса: «Браво!») Я вышел для того, чтобы рассказать вам, как в одном из городов России, в Курске, часть русского народа провожала свою армию, ту часть армии, которая находится в Курске. Было более 20 000 людей, среди которых, я думаю, не было ни одного, который не отправил бы в армию или брата, или сына, или мужа; было много женщин; они шли проводить полки, идущие на войну, они шли проводить тех своих родных по духу и по крови, которые, быть может, никогда не вернутся и сложат свои головы на защиту дорогого отечества. Я был среди них несколько часов: народ благословлял войска иконами, и я не слышал ни одного слова, ни одного упрека по поводу того, зачем война. Весь народ как один, и я оттеняю: среди них было много фабричных слесарей железной дороги, всех тех, кого именуют пролетариатом, и ни один голос не возвышался против войны, ни один голос не упрекал никого: зачем война; все говорили только об одном, все думали только об одном: Господи, пусть будет победа! Только о победе думает русский народ на всем пространстве великой матушки-России, это единственная мысль, которая занимает в это время, и никакие мысли, никакие торги, никакие условия не ставятся народом своей великой армии и своему могущественному флоту. Весь народ ждет и молится о победе. Молится о даровании победы православному русскому воинству – только.

Вот, господа, ввиду этого, если мы – представители русского народа в его полной совокупности, то мне кажется, что мы исполним крик нашей души, мы исполним свой святой долг, если обратимся к высшим представителям нашей доблестной русской армии, нашего доблестного русского флота – к военному и морскому министрам – и попросим их передать войскам и флоту те чувства, которые мы все здесь разделяем. Я, господа, здесь провозглашаю «Ура!» нашему великому войску и «Ура!» нашему флоту! (Справа, в центре и слева рукоплескания; члены Государственной Думы стоя приветствуют продолжительными и бурными рукоплесканиями военного министра Сухомлинова и морского министра Григоровича1; крики «Ура!»).

* В издании 1995 года, по которому воспроизводится эта речь, стоят везде римские цифры, а в дореволюционном издании стенографических отчетов написано словом: ‹четвертый›. – Д. С.

Марков 2-й (Курская губ.). Господа члены Государственной Думы. Высокое посещение Государем Императором этого зала побуждает нас, правых, относиться к нашим занятиям особенно серьезно, в особенности памятуя ту ответственность, которую, как Его императорское Величество напомнил нам, мы должны нести перед Царем и Родиной. Это чувство, которое мы, верноподданные, несомненно, испытываем, побуждает меня обратиться к вам с попыткой примирения. (Движение на отдельных местах.) К сожалению, бывший член правой фракции, бывший член национальной фракции, достопочтенный Василий Витальевич Шульгин1, двукратно выходивший из этих двух фракций, постепенно переходя все ближе и ближе к левым, не нашел лучшего времени для того, чтобы обвинить своих бывших товарищей в том, что они ремесленники распри, и распри для них – печальная необходимость. Не буду полемизировать с нашим бывшим товарищем.

Только напомню вам, что во времена II Думы с этой самой кафедры достоуважаемый Василий Витальевич Шульгин нежным тоном спрашивал нынешних своих единомышленников: «Господа, нет ли у вас в карманах бомбы?» (Смех; голос справа: «Правильно»; голос слева: «Он исправился, а вы неисправимы».) Наш бывший товарищ, очевидно, ближе ознакомился с вами, господа, и убедился, что ваши карманы если и набиты, то не бомбами. (Голоса справа: «А-а-а…»; слева смех.) Отныне этот былой ярый антисемит Василий Витальевич Шульгин возлежит на лоне г. Фридмана и г. Бомаша. (Смех.) Не для упреков я это говорю нашему бывшему товарищу. Нет, господа, я настроен высоко, я не желаю спускаться до мелких распрей. (Смех, шум.)

Председательствующий. Покорнейше прошу не шуметь.

Марков 2-й. Ежели Василий Витальевич Шульгин до того ошибался в своих нынешних единомышленниках, что думал, что их карманы набиты бомбами, то, быть может, он также ошибается и в своих бывших единомышленниках, думая, что распри составляют их ремесло. Быть может, однажды он откажется от этого своего заявления и как теперь возлегает в лоне Бомаша, так и впоследствии когда-нибудь возляжет снова в лоно наше. (Смех.) Член Государственной Думы, если не ошибаюсь, Чхеидзе Николай Степанович (голоса слева: «Семенович»), Николай Семенович призывал левую сторону не смеяться в столь серьезное время. Правда, «Новое Время» вместо слова «левая» напечатало «правая», но это уже легкий тур газетного искусства. Чхеидзе правду сказал, господа, смеяться т еперь не в р ем я, и не смеш и т ь вас вы шел я на э т у ка фед ру. С б о-лью в сердце отвечаю своему бывшему товарищу Шульгину, а не со смехом. Господа, та ответственность, к которой нас призывал Государь Император, ответственность Государственной Думы перед Царем требует, чтобы в это историческое время мы вели себя не так, как некоторые из вас собираются. Не время теперь затевать внутреннюю войну. (Голос слева: «Верно!») Эта историческая минута призывает повелительно и правых, и левых, кроме, конечно, товарищей немецких социалистов, к тому, чтобы мы не ослабляли внутренней мощи русского государства. (Голос слева: «Правильно»; Милюков: «Скажите это Правительству».)

Здесь раздавались упреки, много основательных упреков нашему Правительству: почему Россия не была готова в той степени, в которой это необходимо было для отпора Германии. Но если вы, господа, увлекаясь нерасположением к неприятному вам составу Правительства, будете вести эту борьбу дальше, то вы впадете в страшную историческую ошибку. Прошу вас эту ошибку не делать. Если вы думаете, что победить Германию можно тем, что будут каждую неделю менять русских министров, то, господа, вы ужасно ошибаетесь. Я должен напомнить то, что уже говорил в прошлом июле: как ни плохо была подготовлена Россия, несмотря на Мясоедова2, который, слава Богу, висит на веревке, несмотря на Сухомлинова, чьей головы требовал наш товарищ Половцев3, несмотря на все это, Россия оказалась к войне более готовой, нежели Англия и Франция, нежели те государства, в которых не было ни Мясоедова, не было ни Сухомлинова, где не было ни ненавистного господам левым реакционного Правительства, а были: во Франции – министры-социалисты, в Англии – парламентарные ответственные министры. (Голоса слева: «Это не соответствует действительности».) Это, господа, факт, которого не перейдешь. (Голоса слева: «А флот английский?»)

Именно русские войска спасли в начале войны Францию и Англию от полного уничтожения и разгрома, от взятия Парижа, от всего этого спасли союзников русские войска, вторгнувшиеся в Восточную Пруссию. Это факт, не подлежащий сомнению, и если вам это не нравится, то все же это факт. Ответственные министерства Франции, Англии и Бельгии не могли сделать даже того, что сделало русское Правительство. Все это лишний раз подтверждает, что дело не в ответственности или безответственности министров перед парламентом, дело не в том или в другом государственном строе, а в чем-то ином. Если вы хотите действительно добиться победы над Германией, то перестаньте говорить о посторонних вещах.

После войны мы с вами будем спорить, будем добиваться того или другого государственного устройства, но в настоящую минуту, очевидно, к делу это не относится, ибо различные государственные устройства Франции, Англии, Бельгии и Турции ничему не помогли. (Слева смех и голоса: «Турция?»)… О Турции я напомнил, взглянув на депутата Родичева. (Смех) Я вам должен сказать, что если перестанете смеяться и будете с надлежащим вниманием (голоса слева: «Бросьте шутовство!») выслушивать мои вовсе не смешные мысли, то вы придете к следующему заключению: вся беда в том, что Европа, кроме Германии, пошла по неверному пути уже давно, уже давно европейская интеллигенция начала воспитывать свое юношество, своих детей в идеях антимилитаризма, в идеях ненависти и презрения к войне, в идее неуважения к воинскому духу, к воинскому званию.

И вот результаты этого многолетнего масонского воспитания мы и пожинаем теперь. Германцы заметили свой народ в воинском духе, в идее поклонения и жертвоприношения государственности всего сущего: “Deutschland uber alles”4. Вот на чем воспитана возмутительная зверская Германия нашего времени. А мы собирали в Гааге лиги мира, мы даже в думском зале заседали в международных лигах мира. Обратите внимание на воспитание народа. Обратите внимание, что делается даже теперь у нас, обратите внимание на то, что до сих пор эта антимилитаристская система процветает в наших школах. Если вы это не измените, если будете продолжать развращать нашу молодежь идеями ненависти к войне, вы никогда не получите победы, победа может быть только тогда, когда народ воспитан в воинском духе, в преклонении перед воинами, а не в том пренебрежении, с которым вы в мирное время относились к военному человеку и к военным делам. (Рукоплескания справа; голос слева: «Лидер германцев».)

Господа, первое слово о необходимости суда над Сухомлиновым было произнесено с этой кафедры не вами, а нами – правыми. Мы, правые, обвиняем Правительство и за то, что комендантом крепости Ковно оказался крещеный еврей Григорьев, и не мы, конечно, будем защищать этого преступника. (Шум; голос слева: «Он был черносотенец».)

Председательствующий. Прошу не мешать оратору.

Марков 2-й. В свое время мы обратим внимание Военного министерства на то, что имеются и другие, подобные же Григорьеву, типы, которые давно уже изъяты из обращения доблестной армии, чтобы они не повредили дальше, но я хочу обратить ваше внимание на будущее. И Сухомлинов, и Григорьев, как ни ужасны эти явления, но это единичные явления, эти явления – сравнительная мелочь перед тем общим явлением, которое перед нами раскрывается. Вы, господа, которые не хотели воевать и которые в 1914 г., еще в мае, с этой самой кафедры высылали ваших депутатов проваливать контингент новобранцев на 1914 г., вы, господа, будьте скромнее в ваших обвинениях Правительства, если хотите добросовестно оценить всю военную обстановку, вспомните и о своих ошибках. Если вы не осознаете своих ошибок, если будете сваливать всю вину на одних чиновников, вы не победите Германии. Вы должны помнить, что очень многие из вас мешали военной подготовке государства: вы не желали усиливать русскую армию перед самой войной. (Голос слева: «А вы ее вызвали превентивно».)

Вы вспомните, что ваши талантливые ораторы, например Милюков, упрекали Италию и Францию в излишнем шовинизме еще в 1914 г., упрекали в том, что они вооружаются и этим раздражают Германию. И вы, которые так поступали перед самой войной, как только война разразилась, с негодованием кинулись на Правительство и кричите: они виноваты! Да, они виноваты, но и вы виноваты. (Степанов5: «Я предостерегал, и мои предостережения оправдались».)

Достопочтенный Павел Николаевич Милюков в своей вчерашней речи рассказал, очевидно, из английского источника, как английский вербовщик убедил одного англичанина поступить в армию. Этот англичанин, который не хотел быть солдатом, говорил: «Зачем я пойду в войска, ведь Германия все сделала, чтобы победить». Вербовщик же возразил: «Но все же не победила, а вот Англия все сделала, чтобы не победить, и тем не менее не разбита». Вот эти слова «Англия сделала все, чтобы быть разбитой» знаменательны. Конечно, это анекдот, преувеличение, но основной факт, который сообщил англоман проф. Милюков, заслуживает внимания. Господа, большинство из вас объединились в прогрессивный блок, летом это единение захватывало в свои недра и членов Государственного Совета, но ныне что-то об этом не слышно, ныне там хоть и сочувствуют иные, но открыто в объединение уже не входят.

Заседание продолжается под председательством М. В. Родзянко.

Марков 2-й. Те шесть фракций Государственной Думы, то могучее и властное большинство, которое собирается командовать Россией, образовалось на решении о необходимости добиться если не ответственного министерства, которого, впрочем, открыто требовали и депутат Ефремов, и депутат Караулов, то есть из шести фракций целых две, то, во всяком случае, министерства общественного доверия. Что кроется под этой формулой – нелегко разобрать, но кроется нечто весьма недалекое от парламентаризма, народоправства, управления страной ставленниками большинства Государственной Думы. Господа, я понимаю вас, в особенности я хорошо понимаю этого чистого теоретика депутата Ефремова. Когда г. Ефремов вышел на кафедру, я наслаждался, слушая его: вот человек, который говорит буквально то, что думает и чувствует, человек, в котором нет лукавства, чего, к сожалению, не могу сказать о других его друзьях. (Смех.) Так вот, этот человек, в котором нет лукавства, прямо сказал, что вам нужно: нам, говорил он, нужно, чтобы министры назначались большинством Государственной Думы. (Голоса слева: «Верно!»)

Нам нужно, чтобы ни один министр не мог быть уволен, пока этого не пожелает Государственная Дума. Вопрос ясен, что им нужно; лукавые из блока говорят: не требуйте сразу ответственности, а то испугаются и некоторые находящиеся ныне в лоне Фридмана. Ну, хорошо, господа, будем говорить об этой сути. Неужели вы думаете, что вы на Луне находитесь, что вы изобрели что-нибудь новое. Об этом думают и в других странах, но в других странах, в той же Англии, на которую вы любите ссылаться, думают иначе многие неглупые люди. Передо мною выписка из статьи доктора Диллона, статьи, помещенной в журнале, вышедшем в этом феврале. Диллон приходит к тому выводу, что народовластие не приспособлено для ведения войны. Временная автократия – вот, что нам нужно в борьбе, подобной нынешней. (Голоса справа: «Верно!»)

Уважение к личности и свободе, парламентским правам должно отступить перед соображениями высшего порядка ради достижения более важных задач. Люди, единственное притязание которых на роль руководителя основано на парламентском искусстве, не могут считаться естественными вождями нации в таком историческом кризисе, каков настоящий. Нельзя равным образом смотреть, как на пригодный орган к ведению кампании, на учреждение, созданное для дебатов, словесных турниров, компромиссов и отсрочек. «Под эгидою этого учреждения, – пишет доктор Диллон, – мы всегда медленно занимаемся организацией ради защиты; мы же должны организовать победу, и если мы не возьмемся за дело тотчас же и в надлежащем духе, нам завтра, может быть, придется организовываться ради простого обеспечения своего существования». Вот как говорят умные люди на родине парламентаризма. Парламентаризм-де хорош, но во время такой войны надо его откинуть, надо ввести то, что есть в России, – Самодержавие; а в России наши умники говорят: у нас все время было Самодержавие, давайте во время войны его похерим. Кто умнее, господа, – это еще большой вопрос, лично я решаю дело в пользу англичанина. Ведь и древние римляне были не глупее представителей шести думских фракций, но ведь и они во время войн республику свою упразднили и назначали диктаторов. Вы хотите перевернуть историю: везде умные народы вводили на время войн диктаторскую власть, а вы хотите существующую законную, вековую, Верховную, Самодержавную власть превратить в народовластие во время ужаснейшей войны, во время, когда вражеские войска занимают 15 губерний, во время, когда весь народ дрожит от ужаса, чтобы не прорвалась эта злобная лавина и не задавила нас на смерть, в такое время вы хотите раздергивать высшую власть, в такое время вы нападаете на Правительство, в такое время вы говорите: мы, господа Ефремовы, Шульгины и Фридманы, мы спасем Россию. Нет, господа, так вы не спасете Россию. (Голос слева: «Вы спасете!») Простите меня, я немного увлекся, но ведь нельзя не увлечься, ибо, господа, эта тема сердце разорвать может. (Кру-пенский 1-й6: «Блок за слова Ефремова не отвечает».)

Я обращусь к мнению человека, для вас более авторитетного, чем неизвестный для многих из вас доктор Диллон, я говорю о бывшем председателе III Государственной Думы Александре Ивановиче Гучкове – когда-то ему здесь, в середке этого учреждения, весьма поклонялись. Вот что сказал Александр Иванович Гучков 13 ноября 1907 г. в Государственной Думе: «Мы знаем, что в тех исторических и политических условиях, в которых находится наше отечество, нам нужна сильная Царская власть. Велики те мировые задачи, которые нам предстоят, сложна наша внутренняя жизнь, и только при помощи и под предводительством сильной Царской власти возможно разрешение этих вопросов. Поэтому-то мы, октябристы, так боролись против того лозунга, который был выставлен и политическими партиями, и первыми двумя Думами. Вы помните, что против лозунга парламентаризма мы боролись всеми силами. Ведь не для того освобождал себя Царь от чиновников и царедворцев, чтобы отдать свою власть, свой священный ореол, ту громадную духовную жизнь, которая связана с царским именем, в распоряжение политических партий и их центральных комитетов». Это, господа, не слова черносотенца Маркова 2-го, а слова идола октябристов Гучкова. А Гучков говорил, как русский человек, и, главное, как умный человек, и жаль, что этого умного человека уже нет среди вас. (Смех слева; голоса справа: «Очень жалко, потеряли голову».)

Господа, конечно, от слова не станется. Как ни могущественно это объединение шести фракций Государственной Думы, как ни властны вы перевернуть Россию вверх дном, все же, как говорил один из министров: «Страшен сон, да милостив Бог», вот я на Николая Угодника и надеюсь, что от наших слов не станется: поболтаете – и на том и успокоитесь. Но, господа, если бы ваши слова претворились в действительность, то на вас легло бы прок ля тие потомства и всего русского народа. (Шум и смех.)

Господа, я вышел на эту кафедру, как я уже признавался, для примирения. (Смех.) Мне хочется любовно протянуть вам руку и вместе с вами поработать на пользу и охрану дорогого отечества. И все, что я говорил, я говорил не в осуждение, я хочу вразумить, я хочу доказать, что вы не правы, вы ошибаетесь. Все ораторы, которые тут выходили, показывали в сторону Правительства, что там все ошибки. Да, ошибок там много сделано, гораздо больше, чем следовало. Но и на вашей стороне ошибки. Вот об этом я и хочу сказать. Если ошибались и здесь и там, то будьте скромнее в обвинениях, когда признаетесь, что и вы ошибались, и Правительство ошибалось, что все мы ошибались, и тогда все вместе станем работать и, по мере возможности исправляя работы Правительства, не будем ставить ему палки в колеса, не будем говорить только что назначенным министрам, когда еще неизвестно, что они сделают, – уйдите! Как это сказал г. Ефремов. Господа, так нельзя: к вам приходят министры, они с вами готовы работать, а вы говорите: уйдите! Ведь это детский жест, это ребячество, а не деяние законодательного учреждения. Уйти легко, но из своей среды кого же вы поставите, где эти ваши спасители, где эти ваши герои? Признайтесь: их нет среди вас. Хорошие вы люди, хорошо говорите речи, но дельных работников среди вас, господа, почти нет. (Смех.)

Господа, во время такой ужасной внешней войны вы объявили внутреннюю войну чуть не на все стороны. Ну, правые, эти ненавистные черносотенцы, эти бывшие люди, что вам с ними говорить, по-вашему, это такая мразь, с которой порядочный, уважающий себя прогрессист не должен и разговаривать. (Слева рукоплескания и голоса: «Правильно!») Вы продолжаете смеяться. Вам нравится выхватить из речи, полной известной мысли (смех слева)… известного направления, одно слово, и вы радуетесь и веселитесь. Мне, господа, вас искренно жаль, и я желал бы вам немножко более серьезности.

О правых не будем говорить, вы их всегда считали людьми, с которыми не стоит даже разговаривать, вы их просто отбрасываете. Вы отбросили и национа листов. Государственный Совет для вас – это вторая линия окопов, это враг. Отнимая у Верховной власти ее законные права, вы являетесь врагом и Верховной власти. Где же ваши друзья, господа? Неведомый молчальник – русский народ? (Милюков: «Все, кроме вас».) На русский народ, на дружбу с ним много охотников и много претендентов. Что скажет русский народ – этого, в конце концов, никто из нас не знает, но мы хотим более определенных указаний. Где же эти силы, с которыми вы хотите спасать Россию? Тут говорили: Всероссийский земский и городской союзы, военно-промышленные комитеты7, общественные организации и т. д. Прав был Василий Витальевич Шульгин, когда говорил: одно Правительство не может воевать и победить. Весь народ должен был принять участие и, к нашему счастью, принял участие в войне. Конечно, много отрадных картин мы видим на этом поприще. Мы видим Курское земство. (Возглас слева: «А-а-а»; смех.) Да, погодите смеяться. Курское земство – единственное из российских земств, которое вынесло на алтарь отечества свои собственные деньги, свой собственный миллион рублей, собранный со своей собственной земли. Это единственный пример из земских средств. Но когда говорят о Курском земстве, прогрессисты хохочут, им смешно. Люди работают, благотворят за чужой счет, за казенный, а тут дураки нашлись, которые сами свои деньги дали. Это очень смешно. Курское земство показало образец доблестного служения государству не словом, не обманом, а делом. Это единственное земство, которое свою земскую губернскую управу предоставило под лазарет для раненых, а всех своих служащих выгнало на неудобные квартиры. Это земство, которое устроило за свой собственный счет целый ряд госпиталей, поезда-бани, перевязочные и питательные пункты и т. д. и т. д. Ни одно земство русское этого не сделало. (Голоса слева: «Нет».) Все остальные соединились сообща, получили сотни миллионов казенных денег и теперь хвалятся.

Настоящее земское дело, то есть дело, делаемое людьми земли, делает Курское земство, и только оно одно, ибо оно само делает свое дело, а не отдало своего дела какому-то неведомому Всероссийскому союзу, которым заправляют преимущественно евреи и интеллигенты, ничего общего с землей не имеющие. Ну хорошо, Бог с ними; я вовсе не хочу восхвалять Курское земство перед вами, ибо вы не склонны слушать похвал, вам приятнее те измышления еврейских газет, которые представляют эту доблестную прекрасную работу Курского земства в виде какого-то нелепого упражнения зубров, а перейду к следующему.

Всероссийский земский и городской союз, промышленные комитеты составили, как выразился проф. Милюков, всенародный комитет государственной обороны, и что же они сделали для обороны? Все эти общественные организации, которые громко и шумно объявили, что они спасут Россию от того, от чего не могла спасти законная власть, которые заявили, что они засыпят армию пушками, снарядами, винтовками, они ровно ничего не сделали, ни одной пушки не поставили, ни одного ружья не дали и только после Рождества дали жалкую горсточку ручных гранаток – вот и вся деятельность этих шумящих, кричащих и обманывающих своей похвальбой доблестную русскую армию общественных учреждений. Он и ничего не сделали для государственной обороны, и я громко говорю вам это в лицо. (Шум слева.) Не шутите, господа, с этим, не шутите. Вы все говорите – армия, но армию обманываете через ваши газеты, армии сообщаете неверные сведения. (Шум.) Вы не дали армии снарядов, вы не дали армии пушек, вы не дали армии ружей, и вы никакими криками не уничтожите этого, так как это правда. (Рукоплескания справа; Милюков: «Но мы заставили дать».) Вы и не могли ничего дать; откуда вы могли дать снаряды и пушки? У вас для этого средств не было и нет, и мы не упрекаем вас в том, что вы ничего не дали. Но зачем вы хвалились, зачем обманывали народ и русскую армию, что вы чем-то помогали? Признайте ваше бессилие, вы этого не могли сделать, этого не сделали и не сделаете. Господа, теперь время расчетов, и, как сказал доблестный сотник Караулов8, армия потребует расчета. И вот когда армия потребует расчета, найдутся люди, у которых найдется глотка не менее громкая, чем у депутата Караулова, которые скажут армии: вас обманывали, а вы рты не разевайте на обманщиков.

Я, извиняюсь, немного уклонился от темы, слишком подробно рассмотрел ее и теперь перейду к следующему. Вводить народоправство в теперешнее время – это, по моему глубокому убеждению, значит губить Россию. Я, конечно, уверен, что никакое правительство в России не посмеет идти по этому пути, и поэтому я не особенно волнуюсь тем, что вы требуете министерства общественного доверия. Разве можно восхвалять такое положение, чтобы министр Государя Императора пользовался всеобщим недоверием русского народа? Конечно, это ужасное положение. Кто может говорить, что такое положение терпимо? Но не об этом мы спорим; под видом общественного доверия вы желаете назначать министров, указывать министров – против этого мы восстаем. (Голос в центре: «Вспомните Кассо!»9) Вы требуете министерства общественного доверия. Тогда мы вас спрашиваем: какое же это общество, которое будет решать, пользуется ли данный министр доверием или нет?

Вот недавно в газете вашего лагеря «Южный край»10 мы читали о том, что происходило в г. Харькове, как член Всероссийского земского союза, г. Сыромятников, купил в Красном Кресте сухари, пожертвованные бедными крестьянами для русского воинства, и отправил их на корм своим свиньям, причем использовал для провоза своих сухарей бесплатный льготный тариф Красного Креста. Эта история хорошо известна харьковскому депутату г. Лашкевичу11 (Лашкевич: «В свое время разъясню»), и так как я г. Сыромятникова никогда в глаза не знал, а читал только «Южный край», то сообщаю вам этот факт для сведения. Мы читали, как в Киеве ведет городские дела общественный деятель прогрессистов, городской голова Дьяков12, который ныне скрылся и над действиями которого учреждена ревизия, и ваши же газеты пишут, что Дьякова отдают под суд. Мы читали в ваших же прогрессивных газетах, как в Москве родной брат городского головы М. В. Челноков продал Москве свою землю за 200 000 руб., а она стоит всего 94 000 руб., и я его очень уважаю, М. В. Челнокова. Своего личного мнения я не высказываю, но передаю то, что прогрессивные газеты сообщают, что вот этот деятель, председатель Всероссийского городского союза, позволил своему брату продать землю тому городу, где он голова, за двойную цену. Вы все читали в прогрессивных газетах, что происходит в Петрограде: история с трамваями, «угольная панама», о деятельности одного из ваших лидеров г. Юрия Глебова: «Будет делать доклад товарищ городского головы Глебов, уже забаллотированный по первому разряду». Кто бывал в Городской Думе, слышал хотя бы защиту угольной операции города Юрием Глебовым, добивавшимся выражения благодарности заготовщикам угля, в то время когда ревизионная и юридическая комиссии требовали предания их суду.

Господа, я взял на выбор Харьков, Киев, Москву, Одессу, Петроград (голоса слева: «А в Одессе что?») – это ведь самые главные города Российской Империи, и во всех этих городах мы видим, как общественные деятели, эти представители общественности, странно себя ведут. Я ничего не читал про Одессу, в Одессе черносотенный голова Пеликан13, может быть, по этой причине ничего плохого там и нет. (Смех слева.) Раз вы сами в своих газетах выставляете на позор деятельность целого ряда ваших же деятелей, а не мы выставляем, это ваши прогрессивные га зеты – «Русское слово», «Южный край», «Вечернее время»; раз вы указываете, что эти общественные деятели, конечно, не все, а некоторые, но тем не менее выдающиеся все деятели из ваших рядов так себя ведут, то это указывает, что не только там среди чиновников есть неправильности, не только там есть непорядки, но и здесь, среди общественности, под флагом патриотизма вершатся подчас грязные, нехорошие дела. Весь народ стонет от незаконного освобождения от воинской повинности, все эти организации, все эти санитарные отряды переполнены людьми, бежавшими от воинской повинности и надевшими хаки и даже шашки и погоны. Они должны были бы в окопах сидеть, а вместо сего они развозят сардинки и торгуют касторовым маслом – и все это делается под флагом патриотизма. (Шум слева.)

Председатель. Прошу с мест не говорить.

Марков 2-й. Вы говорите: общественное доверие, страна верит вам, представителям шести объединившихся фракций. А я этого не вижу. На петроградских выборах (голос слева: «По первому разряду») мы узнаем, что и достопочтенный Александр Иванович Коновалов, здесь присутствующий, и уважаемый г. Велихов, и г. Барышников, и этот самый Юрий Глебов – все они забаллотированы, Петроград их не выбрал, а ведь это ваши выдающиеся деятели, они получили на выборах 58 голосов из 215; вы, господа, полное недоверие получаете, ваши излюбленные люди проваливаются на выборах, а вы говорите, что вам страна верит. Вам не верит страна, вы ошибаетесь, кому-нибудь другому верит, а не вам. (Голос слева: «Большая страна в 200 человек».) Верят вам представители шести еврейских газет. (Шум слева.)

Председатель. Я действительно покорнейше прошу подчиниться распоряжению Председателя и с мест не говорить. (Шум слева.) Член Государственной Думы Аджемов, я призываю вас к порядку. (Шум слева.) Член Государственной Думы Аджемов, я категорически прошу вас не шуметь.

Марков 2-й. Господа, вам действительно верит печать, печать, находящаяся на содержании у еврейского кагала, она вам верит, но это не страна, страна не пишет в еврейских газетах, страна страдает, работает и живет в России и бьется в окопах, вот там страна, а не в еврейских газетах, где сидят незнакомцы, работающие по неизвестным директивам. И вы очень и очень ошибаетесь, когда думаете, что это страна вас награждает доверием в то время, когда вас хвалят в еврейской печати. Господа, подобное самоослепление может вас довести до больших неприятностей. Господа, ведь лейтмотив моей речи – примирение. (Смех.) Я желаю придти к объединению, желаю объясниться с вами, желаю подойти к вам ближе. Если я по свойственному человеку несовершенству мышления ошибаюсь, покорнейше прошу меня также по-дружески, любовно опровергнуть и объяснить, в чем я ошибаюсь, но пока я считаю, что я совершенно прав.

Итак, господа, мне кажется, то, что осталось от прогрессивного блока, это единение шести думских фракций, это политическая композиция, которая совместила достопочтенного Фридмана и достопочтенного Шульгина, а посередине в мертвую же точку подвесила Крупенского. (Смех.) Это соединение мне представляется непрочным, представляется случайным. И Боже упаси русскому Правительству поверить в силу этой комбинации. Эта комбинация, господа, настолько малоестественна, настолько химически не соединена, что она распадается при первом толчке, при первом испытании. В каком же положении будут те министры, которые решились бы опираться на столь зыбкую почву? Конечно, ни одно уважающее себя правительство на вашем объединении не должно основываться. Это была бы большая ошибка. (Шум; голос в центре: «На вас?») Господа, я не обвиняю вас, но указываю, что, по-моему, вы совершили ряд неправильных поступков. Во-первых, в то время как первый год войны прошел в действительном объединении, когда мы все, как один, работали на оборону, с июля вы устроили раскол Государственной Думы, ибо как вы ни пренебрегаете правыми и националистами и вашими левыми соседями, но все-таки мы существуем, все-таки, создав блок из шести думских фракций, вы устроили раскол Государственной Думы, вы раскололи Думу на три неравные части: вот эта могущественная комбинация с Фридманом, Шульгиным и Крупенским, затем правые и националисты и левые. Вы и учинили раскол, а вы говорите, что сделали объединение, что пожертвовали чем-то и соединились. Нет, господа, вы пожертвовали многим, как я скажу про бывших националистов, но вы не объединили, а раскололи Думу в момент государственной исторической опасности. Это, господа, великий ваш грех.

Затем, когда Правительство не так действовало, как вам казалось полезным, вы организовали съезды в стране. В Москве и других городах произошли сборища, на которые некоторые обыватели приехали, например из Майкопа, с кинжалами и, играя кинжалами, требовали: не будем расходиться, пока не узнаем, согласится ли Петроград с нашими требованиями. Собирать таких гостей, как этого майкопского господина с кинжалом, это, господа, было очень нехорошо. В окопах бьются солдаты, бьются и за вас и за нас, а вы в это время хотите разрушить наше единение и спокойствие народа подвергнуть опытам майкопских граждан.

Вы боретесь с Правительством, вы не даете Правительству отдыха, в то время как министры вообще, военный и морской министры в особенности, должны день и ночь обдумывать, как усилить снабжение и вооружение; вы заставляете их здесь днями сидеть и слушать разный вздор. Сплошь и рядом вздор говорится, и министры должны слушать. (Смех слева.) Часто говорятся и умные вещи, но большею частью можно бы министрам и не слушать вовсе, они более важным должны быть заняты. Два года молим вас: не отвлекайте внимания государства какими-то экзотическими проектами вроде земства в Томской губернии, финляндского равноправия и т. п. Все это прекрасные вещи, но сейчас, господа, нельзя об этом думать, сейчас все мы – и министры, и правители, и чиновники, и исправники – все должны заботиться о том, чтобы были шрапнели, был провиант, чтобы народ не умер от голода. А вы отвлекаете пустыми фантасмагориями от дела, которое насущно необходимо до того, что если это дело не будет сделано – Россия погибнет. Как вы это не понимаете? Дом горит – надо тушить, а вы обои хотите клеить в гостиной. Господа, это совершенно не понятно, что вы собираетесь делать, ведь этим всем вы ослабляете дух народа. Народ мутится, он не понимает вас, он верил Думе; он надеялся, что Дума соберется – и сразу победа будет, а что же видит? Видит, что вы собираетесь евреев расселить по всей России, дать им равноправие. Солдаты и офицеры пишут в своих письмах, что евреи изменяют России, что евреи шпионят, а вы хотите именно теперь награждать евреев. Подождите хотя бы того времени, когда вы докажете, что все эти солдаты и офицеры, которые с фронта нам сообщают о еврейской измене, что они неправы, что они не понимают дела, что это не шпионство, а особый способ еврейского служения государству, – тогда и давайте равноправие евреям. Давать же равноправие сейчас, именно теперь, когда все накалены до бешенства против евреев; ведь этим вы наталкиваете на этих несчастных евреев, которых я жалел вместе с Фридманом ‹…› простой народ. Ведь он будет думать, что все мы куплены евреями, что здесь желают воспользоваться отвлечением государственной власти войной для того, чтобы дать евреям захватить все те источники жизни, которыми народ живет. Университеты пусты, русские студенты взяты на войну, а туда шлют массу евреев; русские адвокаты ушли на войну, на их места шлют евреев, русские врачи работают, не покладая рук, на фронте, их места заполняют еврейские док-торессы. Что вы делаете, господа, ведь вы готовите еврейский погром – ужасный, всемирный погром! Безумные вещи вы делаете, вы не считаетесь со стихийной психологией народа. Мы вас просим: пожалейте евреев, ибо тем, что вы затеваете, вы их погубите, вы их выставляете заклятыми врагами русского народа. (Смех слева.) Это мое глубокое убеждение. Вы, конечно, можете думать, что я каждый завтрак закусываю по еврею, а за обедом ем по жидовке. Это ваше дело, но я хочу остеречь вас от ослепления, от теоретического увлечения.

Я хочу просить вас, господа: занимайтесь войной и только войной. Мы, правые, господа, говорили и говорим: кроме врага внешнего, зверского германца, которого надо раздробить так, как он собирался раздробить нас, есть враги внутренние. Это три врага. Первый – дороговизна жизни, которая становится до того нестерпимой, что народ может или умереть голодной смертью, или возмутиться против государственной власти, которая его не может кормить, не может одевать. Это первый враг, с которым надо бороться не только кооперативными законами, а всею мощью государства – и судебной, и уголовной, и административной, и общественной. Бороться с дороговизной – это наш первейший долг, и ничем другим, кроме этого, вы сейчас не должны заниматься. Второй враг – это те германцы, которые под видом русского подданства проникли в Россию и захватили многие очаги русской жизни. Вот с ними боритесь, с немецким засильем, но не вообще со всяким человеком, имеющим немецкую фамилию, а боритесь с германцами, проникшими из Германии под видом двойного подданства. Третий враг, быть может, еще ужаснейший, – это враг, на которого указывал в своей речи депутат Караулов, это сплошное взяточничество и лихоимство, которое обуяло как массу чиновников, слуг Правительства, так и чиновников, слуг общественных организаций. (Голос слева: «Черт знает, что такое».) И там и здесь слишком много воруют. Вот с этим боритесь. По этому поводу я обращусь к Правительству с единственным требованием, – мы, правые, очень редко что-нибудь требуем от Правительства, но сейчас мы потребуем, чтобы оно, наконец, выслало на кафедру своего представителя и сказало: долго ли оно намерено терпеть воров, казнокрадов-чиновников, лихоимцев, которые прикрываются административной гарантией; мы, правые, требуем уничтожения административной гарантии для чиновников-лихоимцев и взяточников. (Рукоплескания справа, в центре и слева; голоса: «Браво!») Господа, ввиду того, что вы сделали мне честь выразить одобрение этому моему требованию, остальное, что я имел сказать и что было направлено (обращаясь влево) против вас, я не скажу. (Смех слева; рукоплескания справа.)

бюджетной комиссии Думы от 6 октября 1916 г.

Председатель. Член Государственной Думы Марков-2-й.

Марков 2-й (Курская губ.). Господа члены Государственной Думы. Сегодня мы слышали короткую, но многозначительную речь, которой вы, господа, сидящие в центре и слева, так старательно рукоплескали, – я разумею речь члена прогрессивных националистов Шульгина. У него, у г. Шульгина, осталось только одно средство – бороться с властью, пока она не уйдет, пока мощные удары г. Шульгина и его друзей не свалят русскую государственную власть в пропасть. (Капнист 2-й1: «И не победят немцев».) Как же он собирается бороться с государственной властью? Он будет говорить правду. Я не знаю, что он говорил до сих пор, но если он будет говорить правду, то раньше он, значит, говорил неправду. Какую же правду собираются говорить г. Шульгин и его друзья? Правда такая: мы в Думе, мы владеем словом, могучим словом, и словом будем бить по ненавистному Правительству, и это патриотизм, это священный долг гражданина. А когда рабочие, фабричные рабочие, поверив вашему слову, забастуют, то это государственная измена. Вот шульгинская правда, и я боюсь, что эту правду рабочие назовут провокацией, и, пожалуй, это будет действительно правда. (Голос слева: «С больной головы на здоровую».) Если народ и рабочие поверят вашим словам и претворят в дело то, что вы осмеливаетесь ограничивать на словах, то они, господа, только ваши послушные ученики, выполнители ваших слов, и если эти слова вы говорите, то знайте, к чему они идут, знайте, что народ и рабочие – люди дела, люди мозолистых рук, они не болтуны и словам вашим, к сожалению, верят, и если вы говорите эти слова: будем бороться с государственною властью во время ужасной войны, – понимайте, что это значит, чтобы рабочие бастовали, поднимали знамя восстания, и не закрывайтесь, что вы только словами хотите ограничиться. Нет, знайте, что ваши слова ведут к восстанию, ведут к бунту, к народному возмущению, к ослаблению государства в ту минуту, когда оно дрожит от ударов ненавистного, злобного, презренного врага. (Рукоплескания справа.)

Вы тут шумите и говорите: мы только говорим, и от наших слов ненавистные министры разбегутся. Нет, господа, от ваших слов не разбегутся вам ненавистные министры, это можно сделать только, как говорил депутат Караулов, четвертым путем, который он не осмелился здесь определить, что это за путь. (Караулов: «Не место здесь об этом говорить».) Вот этот четвертый путь, на который звал этот господин с орденом Царским на груди, вот этот путь, действительно, способен разогнать государственную власть, но он способен и погубить Россию – это вы должны помнить, господа поклонники правды, словесной правды. (Шум и смех слева; Алексеев2: «Далеко не смешно, Россия плачет».) Господам Шульгиным кажется ‹:› когда в войсках станет известно все то, что здесь говорилось, когда в войска проникнет радостная весть, как его рисуют г. Шульгин и друзья слева, они бодро помчатся в атаку. Нет, господа Шульгины, если войска потеряют веру в государственную власть, они в атаку не пойдут, а в атаку пойдут немцы, и эту атаку вы подготавливаете тем, что вносите в умы народа полное недоверие, полное даже презрение к своему высшему органу управления, государственной власти. Раз этой веры не будет, не будет и войны. Вы пораженцы, ибо вы повели народ и армию к потере веры. Верить перестанут, что сзади управляет благожелательная власть, а не враг, а если враг, то ради врага воевать никто не будет. (Шингарев: «Воюют за Россию, а не за Правительство».) ‹…›

Господа, вы говорите: Правительство никуда не годится, оно должно уйти под вашими ударами, и на его место должны вступить вы, вы – будущие спасители России. Какое же Правительство вы хотите выгонять? Ведь не кто другой, как вы, господа слева, как прогрессисты, либеральные газеты, всегда говорили, что в России политика делается Министерством внутренних дел, что фокус русской государственной жизни – в Министерстве внутренних дел. И вот, очевидно, прежде всего, этот фокус, это сосредоточие русской государственной политики вам ненавистно. Позвольте раскрыть скобки: кто стоит во главе Министерства внутренних дел (голос слева: «Азеф»), во главе внутренней политики Российского государства? (Голос слева: «Ренегат, Азеф».) Александр Дмитриевич Протопопов, товарищ председателя Государственной Думы, избранный прогрессивным блоком, председатель парламентской делегации, посланный этим летом пред всей Европой являть добродетель русских государственных установлений. Это ваш первый лучший избранник, вы его избирали на самые показные, на самые высокие места, вы дали ему величайший моральный авторитет, и вот он теперь, недавно еще, несколько дней тому назад стал во главе Министерства внутренних дел, и вы уже кричите все то, что вы кричите. Затем, у него есть товарищ, этот милейший заложник ваш, которого вы оторвали от вашего сердца, милый князь Волконский, тоже товарищ председателя Государственной Думы, человек, которому много лет вы рукоплескали; он помогает Протопопову вести правительственную политику, он стоит во главе того же Министерства внутренних дел. Господа, вы смеетесь, но задумайтесь: какой вывод должен сделать народ. Послали вам навстречу лучших людей из вашей среды, указанных вами, ибо вы указали этих лучших людей, морально указали, поставили во главе на ответственнейшие места, и вы кричите: это невозможно, Россию предают, Россию продали изменники, взяточники царя. Господа, но как же с вашим-то избранием, с вашим выбором, кого вы выбираете? Если вы правы, кого же вы рекомендуете Правительству? Когда ваша рекомендация попадет в ряды, вы же ее первые шельмуете, вы первые ее обвиняете, и обвиняете и шельмуете, даже не дождавшись определенных фактов. ‹…›

Защита министров и даже Правительства, обязательная защита – она, господа, нам не по сердцу (голос слева: «Ну что вы!»), и если вы способны быть справедливыми, то вспомните, как часто ваш покорнейший слуга обличал и нападал на многих и многих из министров, и не тогда, когда они были безвластны, а когда они были на вершине своей власти. Но, конечно, делать профессию из нападок на Правительство и делать эту профессию во время войны мы не станем. Профессиональные нападки на Правительство нам также не по нутру, как и профессиональная защита. (Голос слева: «Против министерства блока вы нападать не будете?»)

Я перейду к речи члена Думы Милюкова. (Возгласы слева: «О-о-о…») К нашему сожалению, третьего дня речью Милюкова закончилось, оборвалось заседание Государственной Думы, и это помешало нам реагировать так, как мы этого хотели, и как мы, несомненно, сделали бы тогда же. Мы были фактически лишены возможности выразить наш горячий единодушный протест против всего того, что говорил этот депутат. Мы тогда же предупредили председательствующего товарища председателя Варун-Секрета3, что подаем протест, и протест этот подан нами сегодня, но подан сегодня потому, что у нас не было фактической возможности подать его третьего дня. Речь Милюкова была построена, как обычно свойственно этому депутату, с обдуманностью: он ее почти всю прочел. Это не была неистовая речь Керенского, который говорит сплошь и рядом в одну секунду 44 слова, это была речь обдуманная, взвешенная, и потому это была речь, которой предъявляются требования совсем не те, как речам г. Керенского. Г-н Милюков боролся не только с Правительством, но удары его шли гораздо выше. Это я заявляю открыто, и против этого мы выразили свое общее негодование и свой общий протест. Нельзя так оперировать ради каких бы то ни было, даже почтенных, целей и наносить удары, которые нанес Милюков, это, извините меня, господа, преступно, тем более в настоящее время. Мы, господа, – не придворные: на нашем протесте подписей придворных в белых штанах и страусовых перьях очень мало, едва ли не одна, но мы верные подданные, верные своей присяге, и мы будем защищать наши высокие идеалы, не лиц, не правителей, а идеалы наши всей доступной нам силой. Милюков говорил чрезвычайно увлекательно и, к сожалению, некоторых малокультурных слушателей заставил отнестись с симпатией к его выводам; они не успели просто вникнуть в это блестящее по форме и чрезвычайно дурное по существу изложение. Вся постройка, вся линия поведения члена Думы Милюкова базировалась на вырезках из иностранных газет – германских, английских и, кажется, итальянских; способ нападения и обвинения, который Милюков поставил против тех или других чинов Правительства, таков: в Москве одна московская газета (название неизвестно) напечатала, что в Ставку послана от крайних правых (имена не указаны) записка о необходимости сепаратного мира. Эта статья неизвестной московской газеты перепечатана английской газетой. И этого для Милюкова достаточно, значит, крайние правые – изменники своему отечеству. Это, конечно, для примитивно мыслящих прием простительный, но для профессора, для историка, для государственного деятеля это, господа, не совсем правильный прием. И так все – не одни крайние правые были обвинены, таким же способом было сказано, что в немецкой газете вот что печатают о таком-то государственном деятеле, а потом спрашивается: что это – глупость или измена?4 И этот хор из «Аиды» отвечает: измена. (Смех.) Э т о очень красочно, это для театра эффект чрезвычайно сильный, но позвольте вас спросить, господа, представьте себе, что в Англии один из депутатов возьмет и огласит какую-нибудь вырезку из «Русского Знамени» о депутате Милюкове и скажет: в России о Милюкове вот что говорят, а потом спросит английский парламент: что это – глупость или измена? Но в Англии, конечно, хор из «Аиды» ничего не ответит, а если бы ответил, то ответил бы: глупость, ибо только чистая глупость – считать это доказательством. (Справа рукоплескания, смех и голоса: «Браво».) Да, господа, так доказать измену очень легко, о любом из вас стоит в одной из газет противного вам лагеря вырезать ножницами тот или другой отзыв, стоит этот нелепый отзыв перепечатать в иностранной печати и потом сказать: в таком-то государстве о таком-то лице вот что думают – следовательно, он изменник. Способ легкий, но неосторожный и легко опровержимый, и если депутат Милюков имеет доказательства, в чем я очень сомневаюсь, относительно измены того или другого министра, то путь, который он принял для обличения, неправильный. (Голос слева: «Единственный».) Тогда надо вносить запрос, снабдить его документами и свидетельскими показаниями и сообщить Думе факты, освещенные документами, или с показаниями людей, достойных доверия. (Шум слева.) ‹…›

Господа, что вас привело в такое негодование против Правительства? Прежде всего и больше всего и, может быть, справедливее всего – неправильная, неумелая организация продовольственного вопроса. И в этой части ваших обвинений я и мои друзья справа вполне соглашаемся с вами: да, продовольственная часть, снабжение беднейшего населения в России предметами необходимости поставлено из рук вон плохо, это верно, это правильно, и в этой части вашего недовольства вы совершенно правы, и мы вместе с вами. Но если мы правильно ставим диагноз болезни, то курс лечения, по-видимому, различный: вы думаете вылечить недостатки продовольственной организации тем, что внесете смуту в страну, откроете борьбу с государственною властью, мы же думаем, что надо изменить эту неправильную, неверную систему и установить систему правильную и целесообразную, не касаясь вовсе основных законов и тех приемов, к которым вы нас зовете. Желая доброжелательно народу помочь, желая улучшить дело продовольствия, мы прежде всего заинтересовываемся: но кто же эту неудачную, плохую систему установил? Эту систему продовольствия установил бывший министр земледелия Кривошеин5 при соучастии не только словесном, но и активном множества из вас, при соучастии Государственной Думы, и который в то время был еще министром, – Кривошеин, который заседал в этом самом зале, выработал в течение многих дней и недель этот проект об особых совещаниях. Вся эта система не только заслужила одобрение Государственной Думы, но она выработана Государственной Думой и введена в жизнь министром, увольнение которого вы ставите в вину Правительству, министрам, которого вы считаете своим и правильно считаете, ибо это был восприемник прогрессивного блока. ‹…›

Бороться вам хочется, а когда бороться приходится – приходится бить по своим собственным дельцам, и тут у вас духу не хватает. Мы, правые, считаем, что тут выход один: это экономическая диктатура, чисто правительственная, строгая, суровая, ответственная, но властная и которая может тут же карать, тут же наказывать и тут же конфисковать. Пока такой власти не будет, не будет у нас и борьбы с дороговизной, не будет порядка, будут хвосты, спекулянты, мародеры. ‹…›

Члены Думы говорили: а мы требуем мира и будем его добиваться; эти члены Думы изменники, а вы их не осуждаете, не извлекаете из вашей среды, их не осуждаете, пораженцев. (Шум.) Я их не хочу оскорбить, я только факты указываю. Люди, которые заявляют, что они теперь, во время войны, будут бороться теми средствами, на которые они намекали, за мир, они государственные изменники (голоса справа: «Правильно!»), и если на заводах теперь происходят беспорядки, если на заводах идут забастовки, то это дело тех, которые помогают германцам, – это ясно для всех вас. Вы говорите, что это полиция посылает провокаторов. Докажите это, я этому пока не верю, этому ужасному обвинению, но зачем искать полицию, когда есть члены Думы, которые посылают на это дело, которые говорят, что надо забастовками добиться мира, – они сами себя обвиняют, сами говорят это, а вы держите их в своей среде, вы от них не отказываетесь, значит, с изменой как таковой вы бороться не хотите, вы боретесь с Правительством, но не с изменниками. В Германии Либкнехт, друг Николая Семеновича Чхеидзе, – в тюрьме. И хорошо. Кезмент6, член парламента английского, повешен – и хорошо, ибо они изменники, один – Германии, а другой – Англии. Я заканчиваю и говорю: с изменой бороться будем, это нам по пути, но докажите и указывайте. Докажете – мы с изменниками будем биться всеми нашими силами, но клевете мы не поверим, а настоящих изменников потрудитесь сами изгнать из своей среды, и пока вы этого не сделаете, пока не очиститесь, до тех пор, господа, вы не имеете морального права обвинять других в измене. (Рукоплескания справа.)

ответ Маркова 2-го

на статью Жеденева в «Русском Знамени»

(извлечение из журнала «вестник союза Русского народа». – 1910. – 13 августа. – № 10)

Среди площадной брани и возмутительной лжи, затопившей страницы газеты «Русское Знамя»1, мне привелось прочесть подписанное Жеденевым2 «Открытое письмо Н. Е. Маркову». Хотя письмо это напечатано в современном «Русском Знамени», тем не менее оно составлено в достаточно приличном тоне и не содержит в себе обычных ругательств и оскорблений.

Вот почему я нахожу возможным ответить г. Жеденеву и соумышленникам его по существу открыто поставленных им против меня обвинений.

Отвечать я буду только за себя и только на те обвинения, кои г. Жеденев возводит именно на меня, а не на Главный Совет Союза Русского Народа3. Я поступаю так потому, что манией величия не страдаю и никогда не позволю себе отождествлять свою скромную особу с Главным Советом С‹оюза› Р‹усского› Н‹арода›.

Главный Совет С‹оюза› Р‹усского› Н‹арода›, к числу членов коего я имею честь принадлежать, ныне состоит из весьма достойных и заслуженных деятелей нашего святого правого дела, и потому утверждения г. Жеденева, будто из всего состава Главного Совета Союза Р‹усского› Н‹арода› считается с одним лишь мною, Марковым, есть утверждение, безусловно, неверное.

Имена бывшего ярославского губернатора, ныне сенатора А. А. Римского-Корсакова4, бывшего председателя Курской губернской земской управы, а ныне члена Государственного Совета М. Я. Говорух-Отрока5, бывшего харьковского губернатора генерала Пешкова, бывшего председателя столичного совета Петербургских отделов Союза Р‹усского› Н‹арода› графа Э. И. Коновницына6 и других, всеми порядочными людьми уважаемых членов Главного Совета, конечно, известных во всей России, и с мнениями этих выдающихся людей, конечно, считается весь Союз Р‹усского› Н‹арода›, все истинно правые люди на всем пространстве нашей великой Родины.

Меня поистине поражает та невероятная смелость, чтобы не сказать больше, с каковой г. Жеденев и люди его образа действий позволяют себе вещать от имени всего Союза Р‹усского› Н‹арода›.

Неужели они и впрямь думают, что стоит им собрать десяток-другой приятелей где-либо в трактирчике на Сенной или хотя бы в золоченых хоромах госпожи Полубояриновой7, чтобы получить право решения своей ничтожной кучки выдавать за волю и веление всего Союза Русского Народа?

Неужели они и впрямь надеются на то, что три-четыре десятка отделов, науськанных «Русским Знаменем» на возмущение против законности и порядка (здесь и далее выделено Н. Е. Марковым. – Д. С.), к коим призвал всех нас, союзников, сам великий наш Самодержец, смогут заставить Главный Совет – этого единственно законного руководителя 4500 отделов Союза – отступить от исполнения его прямого долга и повести Союз не по пути мощного единения для достижения заветной цели – торжества Царского Самодержавия, а по пути сумятицы, вечевого своевольства и пугачевщины?

Неужели они и впрямь рассчитывают, что передовые бойцы правого дела, против которых поднята столь гнусная, столь отвратительная травля на страницах некоторых якобы газет, испугаются всей той грязи, в коей якобы правые «писатели» пытаются утопить их честное имя и, испугавшись, бросят свое тяжкое иго на радость и ликование злейших врагов русского народа?

Если Вы, господин Жеденев, и все те, кто стоял за Вашей спиной, действительно на все это надеетесь, то Вы жестоко ошибаетесь в Ваших расчетах.

Ни один из нас – членов Главного Совета, и менее всего я, Марков 2-й, не вошли в состав этого руководящего Союзом учреждения ради каких бы то ни было личных целей. Все мы подняли это тяжкое бремя исключительно потому, что ясно видели всю необходимость, всю неизбежность такового действия ради сохранения, ради сбережения дорогого всем нам Союза Русского Народа.

Мы взяли в свои руки руководство делами Союза не только потому, что это прямой долг наш как членов Главного Совета, в силу Устава, постановлений Всероссийских Съездов и действующего обычая, но главным образом, потому, что с совершенной очевидностью убедились в том, что единолично А. И. Дубровин вести дела Союза совершенно не в силах. В этом убедились не одни мы – члены Главного Совета. Убеждение это было всеобщее среди союза, и что это так – лучшим тому доказательством служат постановления ярославского частного совещания представителей отделов Союза. Не я, Марков 2-й, составлял эти постановления, меня вовсе не было на ярославском съезде.

Ярославские постановления 8-11 марта 1909 г. составлены пресловутым Владимиром Балашевым8, Кацауровым9, тульским Разнатовским10, пермским Рябовым11, гомельским Давыдовым12, Полубояриновой, Карауловой, подписаны эти постановления и самим Дубровиным.

Что же значится на этих постановлениях, составленных нынешними фанатическими сторонниками дубровинского своеволия?

А вот что:

«Возлагается на Главный Совет Союза Р‹усского› Н‹арода› вся работа по Союзу; на председателе Главного Совета лежит руководство работою членов Главного Совета, и он выступает в тех случаях, когда нужно исправить или поправить дело, строго следуя постановлениям Главного Совета», и далее:

«Редактором-издателем газеты “Русское Знамя” как его собственник остается, как и был до сих пор, председатель Гл‹авного› Совета А. И. Дубровин».

«Ввиду выраженного последним согласия предложить Главному Совету назначить соредактора, ответственного перед Главным Советом за направление им газеты, служащей органом всего Союза Русского Народа».

Большего недоверия к А. И. Дубровину, только что ставшему «собственником» газеты, созданной и два года существовавшей на средства Союза Русского Народа, проявить, конечно, было нельзя. Это полное недоверие было открыто и всенародно заявлено представителями Союза, и сам А. И. Дубровин признал основательность этого недоверия, ибо все ярославские постановления собственноручно подписал.

Итак, Съезд представителей отделов, состоявший почти исключительно из ярых сторонников А. И. Дубровина, в марте 1909 г. открыто и явно признал, что во главе Союза Р‹усского› Н‹арода› должен стоять не г. Дубровин, а Главный Совет, что направление органу всего Союза Р‹усского› Н‹арода› должен давать не «собственник» «Русского Знамени», а соредактор, назначенный Главным Советом.

В члены Главн‹ого› Совета меня избрали в июле 1908 г. Одновременно со мною были выбраны члены Госуд‹арственной› Думы покойный граф Доррер13, священник Машке-вич14 и Тимошкин15.

Выбор этот мы все приняли, конечно, не ради почета, а ради желания принести пользу Союзу, дела коего в то время уже находились в полном упадке.

Как сам А. И. Дубровин, так и все те, кто настаивал на избрании нас, членов Гос‹ударственной› Думы, в члены Главн‹ого› Совета С‹оюза› Р‹усского› Н‹арода›, все время указывали нам на крайнюю в том необходимость с точки зрения насущных нужд Союза Р‹усского› Н‹арода›.

Только после долгих сомнений и колебаний решился я идти в Главн‹ый› Совет, ибо более, чем кто-либо иной, сознавал, как мало у меня будет времени, свободного от занятий в Госуд‹арственной› Думе.

И если я пошел в Главн‹ый› Совет, то только потому, что не видел иного выхода. Полагаю, что так думали и все остальные члены Госуд‹арственной› Думы.

У себя в Курске мы выступили на борьбу с крамолой с 1904 г. и все время работали самостоятельно, очень долгое время даже не подозревая о существовании Дубровина и Пу-ришкевича16.

Уже в сентябре 1905 г. союзное движение вылилось у нас в Курске в виде Курской народной партии порядка.

Уже в декабре 1904 г. Курское Губернское земское собрание приняло адрес государю с указанием на незыблемость Самодержавия.

Адрес этот был составлен мною, Марковым 2-м.

За принятие моего адреса служащие в то время кадетской Губернской земской управы ворвались к нам во время заседания и, угрожая стульями и палками, выгнали наше земское собрание из земского дома и, оставшись победителями на поле брани, влезли на столы и стали петь рабочую «Марсельезу».

Возмущенный наглостью революционеров, я вошел в их круг и провозгласил «Ура!» Самодержцу Всероссийскому. Мой возглас был поддержан большею частью публики, и испуганное патриотическим порывом народа разбойничье племя постыдно бежало на улицу.

Не зная, не ведая ровно ничего о Дубровине, мы у себя в Курске еще с 1904 г. начали беспощадную войну с кадетами и революционерами. К октябрю 1905 г. мы уже составляли закаленную в боях партию и уже имели основание надеяться на успех.

Мы очистили курское дворянство от выборгских измен-ников17, мы первые в России выгнали из дворянства членов I Госуд‹арственной› Думы князя Долгорукого, Якушкина, фон-Руцена и Ширкова. Дворянина, осмелившегося высказать свои симпатии пресловутому лжекрестьянскому союзу, мы спустили с лестницы Дворянского собрания. Мы разогнали из Губернского земства всех кадетов до единого.

То же мы произвели во всех пятнадцати уездных земствах Курской губернии.

Из твердыни кадетской крамолы путем долгой, упорной работы мы превратили Курскую губернию в первую по черносотенству.

После двукратного поражения мы взяли верх и на выборах в Госуд‹арственную› Думу. В III Госуд‹арственную› Думу единственно наша Курская губерния дала всех одиннадцать депутатов правых. Мы основали без всякой посторонней помощи свою газету «Курская быль»18. Мы убили все издававшиеся в Курске левые газеты. Во главе Курского Отдела Союза Р‹усского› Н‹арода› ныне мы имеем архиепископа Курского. Председателями нашего Отдела поочередно были покойный член Госуд‹арственного› Совета князь Касаткин-Ростовский19, покойный член Госуд‹арственной› Думы граф Доррер. Ныне состою председателем я, член Госуд‹арственной› Думы Марков 2-й. Членами нашего Отдела числится цвет курского дворянства и лучшие люди из духовенства, купечества, крестьянства и мещанства. Отделом Союза Р‹усского› Н‹арода› мы стали после почти двухлетней плодотворной работы нашей самостоятельной партии.

Оглядываясь на сделанное, мы, куряне, вправе сказать, что послужили своему Государю верою и правдою и достигли того, чего, дай Бог, Вам, г. Жеденев сотоварищи, когда-либо достичь.

Не для похвальбы, не для самовосхваления пишу я все это, но для восстановления святой правды, которую злые люди пытаются извратить.

Вы можете кликать нас курскими соловьями, но курские соловьи не просвистели Царева дела, как иные прочие… Революционные газеты именуют теперь Курскую губернию «родиной Маркова 2-го».

Я, Марков 2-й, смело и открыто могу сказать, что в работе курских союзников и моего «там капля меду есть».

И этой капли чистого меду не затопить ни ложью, ни клеветой, ни руганью.

Как на Волыни, как в Одессе, как в Саратове, как вообще везде, где правые достигли крупных существенных успехов, так и у нас в Курске Союз Р‹усского› Н‹арода› возник и работал совершенно самостоятельно, без всякого воздействия и влияния со стороны г. Дубровина. Все эти сильные местные содружества возникли стихийно и многие гораздо ранее учреждения Союза Р‹усского› Н‹арода› в Петербурге.

Впоследствии все мы примкнули и вошли в состав Союза Р‹усского› Н‹арода› и сделали это, конечно, ради объединения разрозненных сил в один общий могучий всероссийский Союз всех правых русских людей, а не ради каких-то особых достоинств г. Дубровина.

Дубровин, Майков20 и Пуришкевич работали в Петербурге, граф Э. Коновницын – в Одессе, Грингмут21 и Озно-бишин22 – в Москве, архиепископ Антоний23 и архимандрит Виталий24 – на Волыни, Вязигин25 и Озеров – в Харькове. Все работали по мере сил и возможности, всем хвала и честь – одним в большей, другим в меньшей мере.

Дубровин и Пуришкевич действовали в столице, на глазах у Царя и его Правительства, в их распоряжении были большие денежные средства.

Естественно, что их деятельность была заметнее, представлялась всем нам более важной, более крупной. И все мы радостно и охотно примкнули к родному нам знамени, никак не помышляя о соревновании или соперничестве.

Вот как все было.

Представить же себе, что доктор Дубровин взял да и выдумал Союз Р‹усского› Н‹арода› и потому является как бы родителем Союза Р‹усского› Н‹арода›, могут малые ребята или же помешавшиеся честолюбцы.

Как бы то ни было, но за доктором Дубровиным все же остаются несомненные заслуги: он, Дубровин, и никто иной является официальным основателем Союза Р‹усского› Н‹арода› как определенного содружества русских людей. И этой заслуги никто у г. Дубровина не оспаривает и никто не стремится вырвать у него власть, как это утверждает г. Жеденев.

Лично я стремлюсь к одному: к установлению в деле Союза законности и порядка, как это повелевал нам возлюбленный Самодержец Всероссийский.

Доктор же Дубровин не желает ни законности, ни порядка и потому без всякого повода и основания объявил войну законному руководителю всеми делами Союза – Главному Совету. Вы, г. Жеденев, пытаетесь извратить правду и представить все дело в ложном свете.

Вы обвиняете меня в уклонении от выступлений в Г‹осударственной› Думе против покушения на права Самодержавия. Но ведь Вы не вчера родились и не хуже меня знаете, что это возмутительная неправда. Никто в Г‹осударственной› Думе не выступал так часто и так прямо в защиту Самодержавия, как именно я, Марков 2-й. И именно за эти выступления мои я имел радость и честь получить сотни приветствий от отделов С‹оюза› Р‹усского› Н‹арода›. Именно я, Марков 2-й, возбудил на прошлогоднем съезде Всероссийского Дворянства требовать, чтобы из законов Российских не исключалась статья, обязавшая губернаторов блюсти Самодержавие. И это мое заявление было принято и от имени Всероссийского Дворянства доложено его Императорскому Величеству.

Вы, г. Жеденев, можете думать, что всего этого мало, что другие на моем месте сделали бы гораздо больше, но я должен заметить, что пока другие от обещания не перейдут к делу, до тех пор будет трудно поверить Вам на слово.

Вы упрекаете меня за то, что я «не брезгаю бюрократическими вечеринками». Если Вы разумеете однажды принятое мною приглашение на вечер к первому Царскому министру П. А. Столыпину26, то я заявляю Вам, что считаю для себя такое приглашение за великую честь, и что брезговать подобным приглашением могут одни лишь крамольники и царские недруги.

Основываясь на сведениях жидовской газеты «Речь»27, Вы утверждаете, будто я «целовался с Пергаментом»28. Но ведь Вы хорошо знаете, что «Речь», ровно как и «Рус‹ское› зн‹амя›, – суть газеты, коим оболгать правого деятеля так же легко, как чихнуть. С Пергаментом я стрелялся, г. Жеденев, но никогда я с Пергаментом не целовался.

Вы обвиняете меня в том, что я «не отрицаю народного представительства». Это правда. Я не отрицаю того, что мне в обязанность вменил Самодержец Всероссийский. Царь повелел быть Госуд‹арственной› Думе, и я повинуюсь Царской воле, пока она не отменит своего повеления. Если Вы, г. Жеденев, и Ваши друзья по «Русскому Знамени» не желаете повиноваться Государю Императору и отрицаете его установления, то, значит, Вы не член Союза Р‹усского› Н‹арода›, а член какого-то иного левого союза.

Вы утверждаете, будто мы, члены Главн‹ого› Совета, сделали пребывание доктора Дубровина в составе Гл‹авного› совета невозможным. Это неправда. Скрывшись во время процесса об убийстве Герценштейна на целых полгода из Петербурга и оставив все дела на произвол судьбы, доктор Дубровин вернулся в Петербург в декабре 1909 г. и, не заглянув ни разу в Главный Совет, стал присылать письменные требования об удалении сперва графа Э. Коновницына, только что единогласно (здесь и далее выделено Н. Е. Марковым. – Д. С.) избранного товарищем председателя, а затем Соколова29, затем Маркова, затем Баранова30.

Само собою разумеется, ч то все нам уйти из Совета было бы величайшим личным удовольствием, ибо подвергаться за свой труд ежедневному оплевыванию и оскорблению – кому же охота?

Но все мы остались и останемся до последней минуты, ибо вошли мы в состав Главн‹ого› Совета не ради личной прихоти, а ради насущной пользы Союза Р‹усского› Н‹арода›.

Доктор Дубровин пытается уверить, будто все мы самозванцы и незаконно входим в состав Союза. Это неправда. Не говоря обо мне и отце Машкевиче, выбранных еще в 1908 г. старым составом общего собрания, все новые члены Гл‹авного› совета, как-то: граф Э. Коновницын, Римский-Корсаков, Говорухо-Отрок, – выбраны на собраниях, гораздо более многочисленных, нежели собрания дубровинских времен.

Вот справки.

Выборы графа Коновницына происходили 21 ноября 1909 г. при участии 24 учредителей и членов Гл‹авного› совета.

Исключение Катанского31 за порочащее Союз Р‹усского› Н‹арода› поведение происходило 2 февраля 1910 г. при 25 участниках собрания.

Заседание 23 мая 1910 г. с признанием направления «Русского Знамени» вредным для Союза Р‹усского› Н‹арода› состоялось при участии 22 учредителей и членов Гл‹авного› совета. А вот выборы в члены Гл‹авного› совета закадычного друга доктора Дубровина доктора Надеждина32 произошли 25 мая 1909 г. под председательством г. Дубровина при участии 15 учредителей и членов Гл‹авного› Совета.

А знаменитое собрание 2 января 1909 г. о переходе «Русского Знамени» и Отечественной типографии из владения Союза во владение Дубровина и члена Гл‹авного› совета Полубояриновой состоялось при наличии 11 учредителей и членов Гл‹авного› совета, причем доктор Дубровин председательствовал и вместе с г-жой Полубояриновой участвовал в голосовании столь щекотливого для них вопроса.

Я положительно затрудняюсь понять, как это доктор Дубровин решается доказывать в своей газете незаконность наших последних собраний по их якобы малочисленности. Ведь если незаконно избирать членов Гл‹авного› совета при 25 голосах, то что же придется сказать о приобретении им самим союзной газеты, а другим членом – союзной типографии по решении собрания из 11 голосов, из коих два голоса, материально в деле заинтересованные?

Вы, г. Жеденев, утверждаете, будто «Вестник Союза Русского Народа» издается для замены «Русского Знамени». Это неправда. «Вестник С‹оюза› Р‹усского› Н‹арода›» стал издаваться только потому, что попавшая в частную собственность союзная газета «Русское Знамя» явно перестала быть вестником Союза Р‹усского› Н‹арода›, а стала вестником злобы, зависти, раскола и вражды между сословиями русского народа и между русским народом и Царским Правительством. Еженедельный вестник вообще ни с какой стороны не может заменить большой ежедневной газеты, и подобной мысли у членов Гл‹авного› Совета, естественно, быть не могло.

Вы, г. Жеденев, утверждаете, что 5000 руб., пожертвованные мною на издание вестника, – не только не мои деньги, но деньги врагов Союза. И доказываете это письмом Богданова33 в «Голосе Русского»34 и «кое-какими личными впечатлениями Вашими». Старательно избегая чтения заборной литературы, я не читаю «Голоса Русского», ибо уже давно понял, что порядочному человеку «здесь останавливаться воспрещается». Тем не менее, я уже давно слышу, что надувший меня Богданов осмеливается меня же в чем-то обвинять, а потому я отыщу тот номер «Голоса Русского», где напечатана Богдановская ложь, и разъясню этого молодца по заслугам35.

Что же касается до «кое-каких личных впечатлений Ваших», г. Жеденев, то это весьма слабое доказательство, почему я прочил бы Вас не быть столь скромным и указать какие-либо определенные факты.

Далее Вы, г. Жеденев, ничтоже сумняшеся, заявляете, будто я, Марков 2-й, «затеял отменить А. И. Дубровина собственною своей персоной». Несколько месяцев тому назад доктор Дубровин уже печатал в своей газете, что, хотя он и считает меня достойным занять его высокий пост, но что я должен ранее сего оставить свое место в Госуд‹арственной› Думе, ибо одновременно же работать на двух постах нельзя.

Как Вам, г. Жеденев, хорошо известно, я печатно успокоил доктора Дубровина и заявил безо всяких уверток, что никогда и ни при каких обстоятельствах в председатели Гл‹авного› совета С‹оюза› Р‹усского› Н‹арода› не пойду.

Тем не менее глупая басня о подмене Дубровина Марковым 2-м продолжает ходить в обращении. Очевидно, кому-то это выгодно.

«Да будет Союз Р‹усского› Н‹арода› мне надежной опорой, служа примером законности и порядка», – сказал всем нам, союзникам, а вовсе не доктору Дубровину наш великий Государь. Главный Совет твердо выполнит этот царский приказ, ибо строго блюдет закон, то есть Устав Союза, и требует от отделов порядка и подчинения законному Уставу. Доктор же Дубровин в своем «Русском Знамени» ежедневно проповедует возмущения против Устава, то есть закона, и всячески нарушает порядок и единение.

А потому вы жестоко ошибаетесь, г. Жеденев, когда говорите, что доктор Дубровин может быть надежной опорой для Государя.

Нет. Современная деятельность Дубровина есть безумное разрушение им же вместе с другими борцами сооруженного великого здания Союза Р‹усского› Н‹арода›.

Откуда это Вы взяли, г. Жеденев, будто мы, члены Госуд‹арственной› Думы, приехав в Петербург, нашли у доктора Дубровина «место для того, чтобы, сойдясь, обсудить общие нужды», что доктор Дубровин будто бы на первых шагах объединял нас между собою, помогал нам соорганизовываться и взять верное направление»?

Если Вы, г. Жеденев, действительно добросовестно поверили подобному вздору, то разуверьтесь поскорее. Ничего подобного никогда не было, да и не могло быть.

Как мог доктор Дубровин объединить нас, членов Госуд‹арственной› Думы, когда вся его деятельность по Союзу Р‹усского› Н‹арода› состояла в постоянном разъединении. Не говоря о ссоре, он поссорился и с Пуришкевичем, прото иереем Восторговым36, А. А. Майковым, графом Э. Коновницыным, князем Волконским37, Римским-Корсаковым, Соколовым, Барановым, Ознобишиным, Бобровым38, Марковым 2-м, – поссорился тоже со всеми союзниками, пытавшимися внести какой-либо свет в дело Союза.

Вздор и неправда, будто доктор Дубровин не только что руководил членами Госуд‹арственной› Думы, но чтобы он оказывал на их деятельность хотя бы малейшее влияние. И собирались мы вначале в Русском Собрании39, где никогда не встречали доктора Дубровина, а потом в особом помещении

Государственной Думы. Хорошо или плохо действовала правая фракция, но она действовала, совершенно не справляясь с мнениями доктора Дубровина. Объединяли правую фракцию и руководили ее работой покойный граф Доррер, профессор Вязигин, епископ Митрофан40 – люди высокого ума и большого авторитета среди членов Госуд‹арственной› Думы.

Вы, г. Жеденев, от имени всего Союза Р‹усского› Н‹арода› преподнесли мне титул «вчерашнего патриота». Я уже отметил ту необычайную смелость, с коей вы позволяете себе действовать от имени всего Союза.

Но если бы даже и случилось по вашему, если бы, обманутый безобразной травлей «Русского Знамени» и его прихвостней, Союз Р‹усского› Н‹арода› действительно преподнес мне в награду за шестилетнюю деятельность подобный титул, то смею вас уверить, что я все же не изменю своему долгу и не признаю черного белым.

Никакими титулами вы, господа Жеденевы, меня не собьете. Не вскружили мне голову преувеличенные похвалы и незаслуженные овации друзей, не потеряю я духа и под градом нелепых клевет и злостных оскорблений озлобленных врагов.

Никакой личной вражды к доктору Дубровину я не имею, никаких столкновений с ним у меня не было, ушел доктор Дубровин из Главного Совета безо всякого серьезного основания, повел войну против единственного законного руководителя Союза – Главного Совета – безо всякого вызова или повода со стороны последнего. Все известные мне обвинения недобросовестные и основаны на неслыханном извращении фактов и сочинении явных небылиц. Все это, конечно, проверит, разберет и оценит Всероссийский Съезд Союза Р‹усского› Н‹арода›, конечно, буде Всероссийский Съезд выскажется в том смысле, что действия доктора Дубровина были полезны для Союза, а действия Главного Совета были вредны, то, конечно, весь Главный Совет в полном его составе уйдет и уступит место другим.

Пока же не состоится решение законного Всероссийского Съезда, пока не выяснится действительная воля большинства Отделов, пока несколько десятков Отделов будут выставлять свои желания за волю всех 4500 Отделов Союза Р‹усского› Н‹арода›, до тех пор ни я и, полагаю, ни один из членов Главн‹ого› Совета не уйдем и не уступим явно, на наш взгляд, вредным течениям в Союзе.

Ибо для нас это тяжкий подвиг, а не прихоть ненасытного себялюбия.

Председатель Совета Курского Губернского Отдела Союза Р‹усского› Н‹арода›, Председатель Совета Щигровского Отдела С‹оюза› Р‹усского› Н‹арода›, почетный член Московского Столичного Совета С‹оюза› Р‹усского› Н‹арода›, почетный член Орловского Губернского Совета С‹оюза› Р‹усского› Н‹арода›, почетный член Смоленского Губернского Совета, Почетный член Совета Симеоновского Отдела С‹оюза› Р‹усского› Н‹арода› в С.-Петербурге, член Главного Совета С‹оюза› Р‹усского› Н‹арода›, член Государственной Думы Н. Е. Марков 2-й.

10 августа 1910 года,

С.-Петербург.

Письмо в редакцию

Милостивый Государь, г. редактор!

Ввиду слухов, что Б. Никольский1 собирается потребовать от меня удовлетворения за нанесенное мною ему в зале Русского Собрания оскорбление2, сим заявляю, что я всегда признавал свою обязанность давать удовлетворение всякому человеку, которого мне пришлось бы так или иначе оскорбить. Само собою разумеется, что выбор способа удовлетворения принадлежит оскорбленному, а не оскорбителю. Б. Никольский имел несомненное право сделать мне вызов на дуэль немедленно после того, как я оскорбил его. Вместо сего Б. Никольский заблагорассудил восстановить свою честь нанесением мне удара кулаком в ту минуту, когда я повернулся к нему спиной. Мне не осталось ничего явного, как в ответ на этот дикий и безобразный вызов дать Б. Никольскому единственно возможное в избранной им области кулачного поединка удовлетворение: я побил его. После всего вышесказанного становится очевидным, что дать иное удовлетворение Б. Никольскому я уже не имею права.

Член Госуд‹арственной› Думы Н. Марков 2-й.

19 ноября 1911 г. С‹анкт›-П‹етер›б‹ург›.

Милостивый Государь, господин редактор!

Появившееся на страницах «Нового Времени»3 23 сего ноября письмо Бориса Никольского описывает происшедшее в Русском Собрании столкновение в столь превратном виде, что всякому, бывшему в этот день в Русском Собрании, остается только руками развести.

Я весьма далек от желания подражать г. Никольскому и от сообщения почтеннейшей публике всех тех частей тела г. Никольского, которых пришлось коснуться в то время, когда я его бил. Ощущения бывают подчас весьма субъективны и, судя по письму г. Никольского, могут доходить до галлюцинаций. Ограничусь лишь замечанием, что прискорбное происшествие в Русском Собрании произошло на глазах, по крайней мере, сотни свидетелей, из коих добрый десяток находился и в первый, и во второй момент столкновения в непосредственной близости от места столкновения. Поэтому всякую попытку из бывшего сделать небывшее и наоборот следует считать покушением с негодными средствами.

Что касается до оглашения в печати Борисом Никольским данных предпринятого им вызова на дуэль, то это только лишний раз свидетельствует, что дуэль с г. Никольским невозможна.

Прошу принять уверение в совершенном почтении,

Н. Е. Марков.

23 ноября 1911 г.

Систематическая травля Главного Совета Союза Русского Народа, поднятая в «Русском Знамени» и некоторыми сторонниками г. Дубровина, особенно г. Никольским, отличающимся своею бестактностью и необузданностью, привела к прискорбному столкновению 18 ноября в Русском Собрании.

Пользуясь близостью к «Новому Времени», г. Никольский поспешил изобразить столкновение его с Н. Е. Марковым в самом извращенном виде. Когда же г. Марков обратился в «Новое Время» со своим письмом, опровергавшим явный вымысел, – оно его не поместило (здесь и далее выделено в тексте источника. – Д. С.). Мало того, огласило решение Совета Русского Собрания, совершенно не соответствующее действительному решению.

Косвенно это подтверждается объявлением Совета, помещенном в его «Вестнике» и воспроизводимом сегодня и у нас. Самого же решения мы не считаем себя вправе оглашать до доклада его общему собранию. Утверждаем лишь, что Совет Русского Собрания не делал того постановления, которое было оглашено в «Новом Времени» и в некоторых еврейских газетах, а насколько Совет не одобряет выходки г. Никольского, видно из следующего заявления, сделанного вчера председателем Совета князем Лобановым-Ростовским1.

«Совет Русского Собрания, выслушав показания свидетелей, присутствовавших при столкновении, имевшем место 18 сего ноября, находит необходимым высказать свое глубокое сожаление по поводу совершенно неуместного в стенах Русского Собрания и ничем не вызванного намека Б. В. Никольского, сделанного им в докладе вышесказанного числа, могущего быть истолкованным в смысле, обидном для дружеских и родственных Русскому Собранию монархических организаций, и выражает уверенность, что на будущее время такого рода выступления допущены не будут».

Теперь переходим к существу дела, то есть к тем провокационным намекам г. Никольского, которые и вызвали столкновение его с Н. Е. Марковым.

Уверовав г. Дубровину, что правые организации существуют на «темные деньги», г. Никольский позволил себе в Русском Собрании пустить недостойные инсинуации на самых выдающихся и полезных членов Государственной Думы. Эта наглость докладчика вывела из терпения и г. Пуришкевича, который счел себя обязанным привести в «Прямом Пути»2 фотографические снимки с расписок А. И. Дубровина и его жены на 37 500 руб. на разные нужды Союза и за наем помещения в его же доме.

Таким образом, если верить бескорыстному г. Дубровину, что эти деньги были не собраны пожертвованиями, а носят характер «темных», то он же первый ими и пользовался и притом в личных целях, что и привело к постепенному устранению его от председательствования в Главном Совете.

Да будет это известно г. Никольскому и всем тем, которые принимают участие вместе с г. Дубровиным в травле правых организаций.

Надо полагать, это еще более убедит Русское Собрание, до какой степени дерзко осмелился злоупотреблять г. Никольский доверием Русского Собрания.

‹…› Г‹осподин› Марков 2-й вслед за тем (то есть после выступления А. И. Дубровина. – Д. С.) произнес речь, развивая дальше точку зрения г. Дубровина.

– Мы ведем теперь борьбу не только с Германией и Австрией, мы ведем борьбу с Иудо-Германией. Наши социал-демократы в большинстве сл у чаев рабочие, люди невежественные, совращенные с истины пути «учителем», евреем-немцем Карлом Марксом. Они находятся в духовном плену у него, который хуже настоящего немецкого плена. Они потеряны для Родины, и прежде всего для самих себя.

– Но враги не только среди социалистов. В недавнее время выступил на сцену новый враг – объединившиеся в прогрессивный блок члены Государственного Совета и Государственной Думы. Они под видом скромного, на первый взгляд, требования ответственного министерства намерены ограничить власть Государя Императора и перенести ее на себя. Члены прогрессивного блока указывают, что по вине безответственного Правительства наши армии отступили под натиском врага, ибо у нас мало было снарядов. Я 9 лет работаю в Государственной Думе, принимал все время участие в Комиссии обороны и теперь участвую в совещании при военном министре и свидетельствую, что после японской войны состояние нашей армии было улучшено примерно в 10 раз. Благодаря тому, что мы посылали на фронт вооружение лучшего качества, у нас не было ни одного случая разрыва пушек; наши войска в первую половину года кампании одерживали победу за победой. Мы вторглись в пределы Восточной Пруссии. Словом, мы могли состязаться с немцем один на один и могли побеждать. Все думали тогда в Комиссии обороны, что лучшего вооружения армии нельзя придумать. Что же говорили наши прогрессисты в Думе перед войной? Они выпускали в Думе разных Шингаревых, Гучковых и Савичей1 и указывали на необходимость сокращения кредитов на вооружение армии. Челноков2 – московский городской голова, купец, глава купцов-кадетов – за месяц до войны настаивал на сокращении контингента новобранцев на 150 тыс. человек. А когда это сокращение не прошло, прогрессисты внесли предложение не давать военному министерству ни копейки денег. Только небольшим количеством голосов правых и октябристов было провалено это предложение.

– В то время как наши войска продвигались победоносно вперед, наших союзников французов и англичан германцы сметали с лица земли и дошли уже до Парижа. И лишь благодаря нашим войскам это продвижение неприятеля было остановлено. Наши союзники опомнились, начали вооружаться, мобилизовали всю промышленность для изготовления снарядов, и теперь они вооружены, может быть, лучше нашего, но где было ответственное министерство, где были их парламентарии, когда готовилась война?

– Наши прогрессисты – люди недалекие, но ими руководят немцы. Наши прогрессисты через прогрессивный блок хотят завладеть казенным сундуком и грабить Россию, превратив народ в своих данников. Посмотрите на картину Маковского3. Тогда Минин4 боролся с ворами, но теперешние воры-прогрессисты – прямые наследники прежних воров, и с ними нужна борьба иными средствами, ибо они просветились и стали хитрее.

Оратор приглашает на борьбу с немецким и еврейским засильем. Необходимо всех немцев-колонистов, приехавших в Россию в течение последних 50 лет, выселить, а земли их раздать раненым воинам-крестьянам.

Еврейское засилье, по словам оратора, выразилось, между прочим, в дороговизне продуктов. Евреи организовались в банки и коммерческие предприятия, не выпускающие продукты на рынке.