Двойной генерал

Глава 12. Ни шатко, ни валко

21 апреля, понедельник, время 10:05.

Минск, аэродром Мачулищи (84-ый иап, 59-ая иад).

— Здесь будете работать, Пал Степанович, — гостеприимно повожу рукой по ангару Хадаровича. Притащил сюда профессора БГУ Никоненко, которого уже давно загрузил заданием по линии РЭБ.

Мои радиотехники смотрят ожидающе и с лёгким испугом.

— Ваша работа под грифом «совершенно секретно», поэтому за любые вопросы в этом направлении от ваших коллег, смело и без сомнений сажайте их на гауптвахту. Даю вам такое право. Полковник Туренко вам в помощь.

Хадаровичам широко и приветливо улыбается упомянутый полковник.

— Для вас построим отдельное помещение, чуть поодаль. Товарищ полковник позаботиться. Решите какого размера оно вам нужно и какое требуется оборудование.

— И, — смотрю на профессора уже без улыбки, — я жду результата, Пал Степаныч. И не через год и даже не через месяц…

На лице профессора возникает мученическое выражение, будто его на дыбу пристраивают.

— Хорошо, — мой генеральский лик аж перекашивает, так мне не хочется этого говорить, — ровно через месяц — первый результат, который можно пощупать.

— Ребята, — киваю на хадаровичей, — по мелочам вам помогут. Радиодетальки подкинут, с дирекцией завода сведут, если вам что-то особенное понадобиться.

Хлопаю по капоту стоящую рядом машину. Трёхтонка, ЗИС-5.

— В твоём полном распоряжении. Делай с ней, что хочешь. Единственное требование: она должна остаться на ходу.

— Кузов коротковат, — обходит машину вокруг Никоненко.

— Удлинишь, прицеп подгонишь…

— Прицеп! — мгновенно решает и озадачивает уже меня Никоненко, — раза в полтора длиннее кузова.

Вот зараза! Мгновенно превратил меня в своего снабженца. И кто это сказал, что генералам жить легко? Я что ли? Не может быть!

— Хорошо, Пал Степаныч, будет тебе прицеп. Только ты сначала оборудование для этого прицепа собери, — нахожу способ вернуть пас.

Обсуждаем некоторое время габариты. И подходит очередь хадаровичей.

— Наверное, вас некоторое время эта машина покатает. Ты всё привёз?

Хадарович, который главный, докладывает. Конденсаторов на заводе ему выдали двести с лишним штук. На остальные завод сделает заказ.

— А я уже хотел начать машину портить, — делает разочарованный вид Никоненко.

— Это я для красного словца сказал, — поясняю я, — зачем тебе её портить?

— Генератор мощный хотел на двигатель подключить.

— Не надо. Возьмёшь какой-нибудь мотор после капремонта. С какого-нибудь автомобиля. На него и повесишь генератор. Вместе с запасом топлива разместишь в кузове. А все свои приблуды на прицепе разместишь.

— Значит, с вас двигатель, — тут же загружает меня профессор, мать его. Только ты меня так не возьмёшь.

— Поехали!

И везу его в автобронетанковую мастерскую. В ближайшую, минскую. Там подбираем для профессора мотор от грузовика. Новенький. Причём чуть ли не вместе с руками у начальника мастерской оторвали. Начальник, поначалу недовольный, что его раскулачили, быстро оценил перспективы. Под профессора обещаю раздобыть любые нужные станки и приспособления.

Когда вернулись на аэродром, отправляю хадаровичей в Кобрин. Начинать радиофикацию буду со своих любимчиков.

Один самый большой и важный гвоздь начинает выковываться. Если к началу войны будет надёжная радиосвязь с авиацией, скорость её реакции возрастёт в десятки раз. Где без связи придётся ждать поддержки авиации не меньше нескольких десятков минут или нескольких часов, дежурная авиагруппа может появиться через минуту-другую. Безнаказанного избиения моих войск с воздуха не будет.

Если Никоненко выкует ещё один гвоздь, то будет мне счастье в виде волшебного десерта — безнаказанное избиение с воздуха немецких войск. Фрицы узнают на своей шкуре, что значит не иметь безусловного господства в воздухе.

21 апреля, понедельник, время 13:40.

Минск, штаб округа.

Сижу один в кабинете, даже неотлучного Сашу выставил. Мне надо подумать. Не учёл я одну вещь. Средств для войны можно набрать много. И связь у меня будет отличная, и красноармейцы подготовленные… как там в «Мальчише-Кибальчише» было? И снаряды есть, да некому поднести, и пушки есть, да стрелять некому?

У меня немного не так, но чувствую, чего-то я не доделываю и не додумываю.

В Ленинграде мне показали версию ЗСУ. Берия почти не вмешивался, пока я опускал заводских на площадке у цеха. Индустриальный пейзаж Обуховского завода, кстати, внушает. Чувствуется в нём силища, не уступающая моему округу, только сконцентрированная на небольшой площади.

Заводские сделали вариант заниженной установки пушки. Не прямо наверху вращающуюся платформу поставили, утопили ниже линии борта. Пытаются мне что-то объяснить про более сильную раскачку от выстрелов, если пушку расположить выше, я обрываю взмахом руки. Мне не надо объяснять про момент сил, в физике прилично разбираюсь, даже преподавал курс механики в педе несколько лет. Из тех же соображений сильно ограничен горизонтальный угол поворота. Суммарно, всего семьдесят градусов в обе стороны. Короче, только назад пушка стреляет. Я не ругаюсь, прекрасно понимаю, что «Тунгуску» из моего времени или «Панцирь-С1» мне тут никто не сделает.

— Какой предполагается вес с полной загрузкой боеприпасами, полным баком и экипажем на борту?

— Восемь тонн шестьсот килограмм, примерно, — пожилой и несколько задёрганный представитель дирекции, кажется, ведущий конструктор озадачен. Видимо, сильно боялся моих капризов про малый сектор обстрела, готовился уговаривать и вдруг, как неосторожный боец, «проваливается» в атаке.

— Сделаете семь… — вздыхаю и делаю уступку, — ладно, семь с половиной тонн, без слов подпишу приёмку.

— И как? — несмотря на вопрос, вижу, начинает прикидывать на месте.

— Борта можно сделать толщиной 10 мм. Лоб пусть остаётся такой же, но форму надо изменить, — показываю рукой, — пусть здесь остаётся отрицательный угол, а дальше изменяете на положительный и здесь обрезаете. Опорную площадку попробуйте совместить с днищем, либо можно в этом месте дно ослабить. Оно будет дублироваться поворотной площадкой.

— Корму ослаблять не надо?

— Нет. Если стрельба в ту сторону, то корма играет роль передней, боевой части. Будут ещё идеи, согласовывайте со мной.

На этом и закончил свой визит.

А во время полёта в Ленинград Берия всё-таки сумел меня развеселить. Давно я так не смеялся, до сих пор при воспоминании не могу от улыбки удержаться.

17 апреля, четверг, время 09:35.

Борт ТБ-7 командующего ЗапВО.

Под мерный рокот моторов на не очень удобных сиденьях Лаврентий вдруг говорит:

— Самую хорошую новость я тебе ещё не рассказал, Дмитрий Григорич.

Настроения болтать у меня не было, поэтому просто жду. Шум моторов, экипаж в отдалении, радист ближе, но он в наушниках. И всё равно Берия понижает голос, наклоняется.

— Получил разведсводку из Германии, буду ещё проверять неоднократно, но предварительные данные такие…

Главный интриган Советского Союза делает паузу и сообщает нечто, заставившее меня открыть от изумления рот.

— У немцев в процессе обучения и эксплуатации боевых самолётов за год набирается тысяча восемьсот аварий, часто вплоть до полного разрушения машины и гибели лётчика.

— Сколько-сколько? — как ни был я поражён, но переспрашиваю шёпотом.

— Тысяча восемьсот, — вижу, что Берии самому доставляет удовольствие называть это число. Не осуждаю.

— Это что? — спрашиваю через паузу, за которую мне с трудом удалось подобрать отвисшую челюсть, — я ткнул пальцем в небо и попал?

Потом минут десять мы оба, глядя друг на друга, ржали почти до слёз. Еле успокоились. Мы оба испытываем несказанное облегчение. Гнев Сталина от таких сведений угаснет, как свечка под проливным дождём.

— Я знал, что тебе понравится, — Берия первым берёт себя в руки.

— Ты сделал мне не только сегодняшний день счастливым, неделю, точно. Сталину докладывал?

— Нет ещё. Я ж говорю, проверять надо. Уж больно цифры большие. Может не поверить.

21 апреля, понедельник, время 14:05.

Минск, штаб округа.

Вот такие дела. Что-то в своё время попадалось мне про мессеры. Они нам много крови испортили, стали символом мощи люфтваффе в той войне, но как, оказалось, были у него серьёзные болезни. В сердцах немецкие лётчики говорили, что посадка самолёта — русская рулетка. Именно в этот момент и происходили многочисленные аварии. Как-то так. Сталин бы расстрелял господина Мессершмитта на месте Гитлера. Не глядя.

Вообще, если вспомнить, то Гитлер намного мягче относился к своим немцам, чем Сталин к нам. Всё-таки мы — Азия, нас не удивишь видом обезглавленного высшим правителем ещё вчера всесильного визиря.

Что-то я отвлёкся. Отхожу от окна, подхожу к большой карте своего округа, висящей на стене, как в кабинете географии. Смотрю сквозь неё. Каждый вопрос по отдельности я решаю, и вроде успешно, но почему меня гложет пакостное чувство, что упускаю нечто более важное, чем даже радиосвязь.

Без радиосвязи никак, но великолепная связь это… как бы имущество, инструмент. Надо умело ей пользоваться? В этом дело? Нет. Слишком очевидный ответ и вопрос узкий. Это не ключ к победе. Это материал для ключа.

Как-то смутно всё понимаю, не находя подходящих слов для определения, чего я хочу и чего добиваюсь.

Ну, хорошо. Размеренно вышагиваю по кабинету туда-сюда. Что я говорил своим генералам? Немцы — наши учителя. Вермахт — лучшая армия в мире, и надо у неё учиться. Как делал в своё время Пётр I со шведами. Карл XII сначала умыл нашего Петю так, что наши еле ноги унесли. Царь урок усвоил и начал всерьёз реформировать армию. Выводить её на качественно иной уровень. И через несколько лет под Полтавой русская армия с честью выдерживает экзамен.

Итак. Что первым делом предпринимают немцы? Обеспечивают себе господство в воздухе. Это я давно знаю и усиленно готовлюсь противодействовать. Что ещё?

Останавливаюсь на полминуты. Это я вспомнил разговор с одним опытным и много чего знающим перцем. Когда я высказал недоумение по поводу отсутствия засад на походные колонны немцев, он, с лёгкой брезгливостью к моему наивному дилетантизму, по-менторски устроил мне, то ли лекцию, то ли выволочку. И то и другое, думаю так.

Дословно не помню, но смысл его речей был в том, что согласно тогдашнему уставу вермахта, как и современному российской армии, передовая войсковая группа передвигается не просто так. Устав требует бокового охранения и авангардной разведки. И немцы, по его словам, устав свой свято соблюдали. А вот когда не соблюдали, де, тогда и попадались. Как и наши в чеченскую кампанию и в Афганистане. Забивали командиры на устав и платили за это кровью солдат.

Хм-м. Этот перец, возможно, с реальным военным опытом, что вряд ли, чепуху несёт. Нет, наверное, он прав, у нас много есть бумаг, красиво и правильно написанных. Только как соблюсти этот устав в горных условиях Афганистана, например? Кто это там и каким способом должен скакать по горам параллельно передвигающейся колонне? Где бы найти таких стремительных парней, которые олимпийских чемпионов по бегу и прыжкам в длину обставят и не заметят? В боевой выкладке, между прочим. С серьёзным оружием вроде пулемётов и лёгких миномётов, между прочим.

Меж тем хорошо известно, что ударные группы вермахта в иные дни делали по сто километров в сутки, возможно, временами больше. А дороги у нас в России даже сейчас далеко не везде многополосные. К тому же для выполнения этого требования устава, — если тот перец не соврал, и оно действительно существует, — каждая дорога должна иметь пару параллельных сателлитных дорог. Только тогда боковое охранение будет способно поддерживать высокую скорость основной колонны. Пешком это невозможно.

И нигде, никогда, ни в литературе, художественной и документальной, ни в кино, художественном и документальном, мне не попадались упоминания о таком порядке передвижения немецких войск.

Но тогда возникает вопрос. Как вермахт добивался такой скорости? Войска в походном строю страшно уязвимы, не могли немцы проигнорировать такую опасность. Что-то у них было. И что?

Первое я уже знаю. Предварительная засылка диверсантов и разведчиков в ближний тыл противника. Захват мостов, диверсии и прочие пакости на фоне постоянной связи с командованием. Мотаем на ус. Надо тоже отработать эту технологию.

Второе. Связь и авиация. Не то, что я знаю и что уже делаю. Авиация прикрывает колонны и не только прикрывает, а внимательно отслеживает угрозы с воздуха. Им не надо постоянно висеть над войсками, именно над наступающей группой. Просто каждый лётчик немедленно докладывает начальству обо всём замеченном. Он может и за двадцать километров пролететь, другие самолёты можно заметить на большом расстоянии.

Прикрытие тоже немаловажная часть работы авиации. Как только замечается намерение отбомбиться по колонне, бомбардировщиков или штурмовиков немедленно перехватывают мессеры.

Но это не всё. Что-то есть ещё. Хм-м, кажется, я знаю, что. И я точно ни читал и ни видел этого нигде. Сам додумался. Гарантировать не могу, но нечто подобное немцы наверняка использовали.

Их подстраховывает тяжёлая артиллерия, с которой они тоже постоянно на связи. И время от времени они её подтягивают как можно ближе к себе. Сами в это время стоят. Немецкие артиллеристы наверняка умеют стрелять по карте. Пусть не с первого выстрела, но подготовленную засаду они накроют. Это если её не заметит авиаразведка и предварительно засланные разведгруппы. Именно поэтому немцы никогда не передвигались со скоростью больше ста километров в сутки, хотя их полностью моторизованные части могли легко делать и по триста.

Морщусь от собственной глупости. Не так уж не прав был тот надменный перец, толковавший мне о боковом охранении. Только у передовой группы его не было. Но вообще-то оно было и постоянно шло вслед за ударной частью клина. Оно занималось охраной уже пройденной полосы. Моя глупость в том, что я планировал с лёгкостью неимоверной перерубать основание клина. Ща-а-а-з-з! Три раза мне немцы позволят это сделать, ага. Раньше я думал, что стрелки, показывающие направления ударов войск на карте, имеют широкое основание и сужаются к вершине из эстетических соображений. Воля художника, изображающего на картах ход боевых действий. Так красивее. Пусть и прихоть художника, но она совпадает с реальностью. Основание, из которого вырастает шип наступления, действительно намного шире вершины.

Мы не умеем воевать. Все не умеем воевать, все, начиная от солдата и заканчивая генералами, не исключая меня. Поэтому немцы нас и сделали в 41-ом с такой потрясающей лёгкостью. Всё время у нас так, пока кровью не умоемся, думать не начинаем.

Мы не умеем воевать. Вот главная причина, почему в 41-42-ом годах немцы делали с РККА всё, что хотели. Вот о чём умалчивают учебники истории и генеральские мемуары. Всё остальное, — танки не той системы, несовершенные самолёты, недообученные лётчики, даже отсутствие работоспособной связи, — растёт на этом стволе: мы не умеем воевать. И прежде всего, генералы.

Что делать в стратегическом плане ясно. Учиться воевать. Как это делать? В моей истории делали на ходу, путём проб и ошибок, ценой крови сотен тысяч солдат и офицеров. Уж про себя-то назову их, как привычнее. Пока что учатся воевать только два элемента огромной системы. Красноармейцы и младшее командное звено и то, только у Никитина. Второй элемент — я. Что-то делает Копец, только три боеготовых опытных экипажа тяжёлых бомбардировщиков хоть и хорошо, но очень мало. Про зенитчиков и, в целом, артиллеристов мы даже не вспоминали. С диверсантами я хорошо придумал, это как раз в будущем передовая разведка и захват мостов в полосе наступления. Всё, как немецкий доктор прописал.

Вопрос с превентивным авиаударом по моим аэродромам я решу. Он уже решается. В самом худшем для меня случае люфтваффе господство в воздухе придётся выгрызать. В подарок, как случилось в моей истории, Геринг его не получит. В самом лучшем случае, господство в воздухе будет за моими ВВС. Вот только что они будут с ним делать, мои малоопытные лётчики?

Картина целиком пока не вдохновляет. Всё происходит фрагментарно и бессистемно. Окончательно проясняется только тема летающего командного пункта. Хотя нет, не проясняется. Надо усилить вооружение, а при установке мощных пушек конструкцию самолёта начнёт трясти. Не так просто это сделать. Отдам на откуп конструкторам, им руки выкручивать, себе дороже. Одну пару бомбовых подвесок сократят, а вторую можно переделать в гондолы для стрелков. Мне не бомбардировщик нужен, а летающий КП. Небесный филиал штаба.

Решение принято? Ещё раз обдумываю со всех сторон. Принято! Берусь за телефонную трубку, командую дежурному связисту:

— Соедините меня с Казанским авиазаводом.

21 апреля, понедельник, время 18:45.

Минск, квартира генерала Павлова.

— Ну, па-па-а-а! — кричит обиженная Адочка. Что случилось? Спускаюсь к самому себе из заоблачных генеральских дум, никак меня не отпускающих.

Вон оно что? Так задумался, что на автопилоте разгромил дочку в уголки два раза подряд. Да с треском разгромил.

— Извини, Адочка, — каюсь, делаю страшно виноватый вид, — задумался и не заметил.

Борька покатывается со смеху, Ада непонимающе таращит глазки. Старший брат от её вида хохочет до икоты.

— Иди сюда, — улыбающаяся жена утешает дочку, взяв её на колени.

Кажется, я раскрыт. Адочке можно голову заморочить, но подлый Борька наверняка её теперь дразнить будет. Как папа её обманывал, нарочно поддаваясь.

Сегодня поговорил с Мишей Кагановичем, а потом и Петляков подтянулся. Конструктор заверил, что они добились уверенного полёта на высоте 10 тысяч 200 метров.

— Я помню, Дмитрий Григорич, что вы просили двенадцать с половиной, но там огромные трудности. Если мы и добьёмся надёжной работы двигателей, то экипажу там будет очень непросто. Минус пятьдесят за бортом, атмосферное давление в одну четверть. Испытания нагнетателя воздуха в салон удовлетворительных результатов не дают.

— Владимир Михайлович, сделайте вот что, — морщусь, ну почему я должен их учить? Они ж инженеры, учёные, должны соображать лучше меня, — прямо на земле включайте двигатели, ваш нагнетатель и помещайте в салон источник дыма. Вот и увидите наглядно, где у вас нарушена герметизация. Если необходим кто-то внутри, пусть противогаз наденет, да хоть костюм водолазный.

Мне совсем не интересно работать на высоте несколько часов в режиме кислородного голодания. Заодно и про всё остальное выкладываю. И про более мощное вооружение и про ненужные бомбосбрасыватели.

— А в гондолах лучше по два стрелка разместить, — мечтаю я прямо в уши конструктору, — с крупнокалиберными пулемётами. Один пулемёт в передний нижний сектор, второй в задний нижний. Так у нас самолёт будет защищён со всех сторон.

— Возможно, придётся вам ещё бомбовую нагрузку снизить… — задумывается Петляков.

— Из-за дополнительных огневых точек?

— Нет. На большой высоте расход топлива больше.

— Снижайте, — мне действительно большое количество бомб на борту не нужно, так, на всякий случай, — полтонны мне хватит.

— И давайте так договоримся, — надоедает мне эта история с самолётом, времени нет, — добьётесь приемлемой герметизации, высоты уверенного и продолжительного полёта на десять с половиной тысяч, поставите эти четыре пулемёта — будем считать, что мои требования удовлетворены. Таких самолётов мне нужен десяток.

— Но принимать образец всё равно будете лично?

— Конечно. Там ещё нужны мелкие доработки по обеспечению устойчивой радиосвязи, но с этим мы справились. Привезу вам готовое решение.

Для того, чтобы это самое решение им привезти, мне не нужны никакие документы. Ни чертежи, ни спецификации, ничего, кроме самого самолёта, на котором я прилечу. Сами всё посмотрят и сделают. Не генеральское это дело — чертежи рисовать.

— Пап, — спустя полчаса меня прижимает Борька. Такое моё отцовское дело, отдавать иногда себя детям на растерзание.

Борька напоминает мне наш разговор про артиллеристов.

— А ты из винтовки стрелять умеешь? — артиллерист ты или лётчик, стрелять из личного оружия уметь обязан.

— На первую ступень «Ворошиловского стрелка» нормативы выполняю, — гордится Борька.

— Да? Что-то я у тебя значка не вижу, — первая ступень это замечательно, но есть и вторая, ещё круче, но там практически подготовка снайперов идёт. Борька отмахивается.

— Ой, да они там в клубе рубят всех под корень. Один раз комсомольское собрание пропустишь, из списков сразу вылетаешь. У нас многие нормативы сдают, а значки только троим дали, — Борька разочарованно кривится. Вот те на! Генеральского сынка из списков турнули! Нравятся мне эти времена, это как бы ни самое брутальное, что мне встречалось.

— Так я чего хотел, пап, — сворачивает Борька на свою тему, — а ты не мог бы дать мне артиллерийские таблицы для стрельбы? Я бы с друзьями потренировался.

Смотрю на него, не мигая. Озадачил!

— Ты одну вещь не предусматриваешь, — размеренно, пытаясь собрать мысли в кучу, начинаю я, — тактико-технические данные наших вооружений засекречены. Там не сильно высокий допуск нужен, но всё-таки он есть.

— Решим так, сын, — кому, как не генералу на ходу решения принимать, — я подробно вопрос в ближайшие дни проясню. Если можно, я тебе дам таблицы. На 50-мм или 82-мм миномёт, к примеру. Если сразу нельзя, подумаем, как оформить допуск. Возможно, с тебя и твоих друзей подписку возьмут.

Борька взахлеб начинает рассказывать, что он придумал. А я удивляюсь, почему до этого сам не додумался. Это же так просто! Очень просто тренировать артиллеристов стрелять по карте. Там главное и самое элементарное, — всё по приборам делается, — направление. А вот установку угла стрельбы и надо тренировать. По сути надо заучить таблицу наизусть, хотя бы примерно. Дальше, при набирании опыта, появится чутьё. Охотник по таблицам ничего не высчитывает. Сознательно не высчитывает, этим подсознание занимается на основе предыдущего опыта.

Борька затрагивает только идею. Остальное сам додумываю.

— Мы, то есть, я, например, высчитываю по таблицам нужный угол. Потом спрашиваю парней и говорю: недолёт, перелёт…

Молодец! Говорить ему не буду, но он подсказал мне методику тренировки артиллеристов всех специальностей. При таком способе львиная доля времени уйдёт на заочное обучение. Мне потом остаётся только по-быстрому провести экзаменационные стрельбы на полигоне. Причём сделаю это очень быстро. Несколько десятков артиллеристов, — корректировщиков, командиров батарей, наводчиков, — пропущу за один день. За неделю всех в округе. Забывать о постоянной боеготовности нельзя. Отсутствие даже одного расчёта из состава батареи её ослабляет, потому и надо изворачиваться на предельной скорости. Сразу же решаю, что нет необходимости вытаскивать расчёты целиком. Выучку по скорости вывода на новые позиции и изготовлению к стрельбе можно провести на месте.

Нюансы будут. Наверняка у каждого орудия свои индивидуальные особенности. В эпоху товарного массового производства всё стандартизировано, но какие-то допуски всегда есть. Надеюсь, они заметно не скажутся.

Всё представляется исключительно элементарным и простым, как ответ на каверзную загадку, когда его услышишь. Как научить артиллериста стрелять по карте? Да по карте же и научить. Не всё так просто, конечно. Был бы под рукой компьютер или хотя бы калькулятор, можно было бы быстро высчитывать вертикальный угол стрельбы. Как имеющий педагогический опыт знаю, что чем быстрее реакция учителя на ошибку, тем быстрее проходит обучение.

— Что? — впав в задумчивость, пропускаю слова сына.

— Миномёт это здорово. Хотя он только навесом стреляет.

— Хватит для начала, Борь…

Не всё так просто будет в обучении. Без компьютера.

22 апреля, вторник, время 09:05.

Минск, штаб округа.

Можно и без компьютера, — приходит ещё одна очевидная мысль. Мы с Болдиным расписываем перебазирование части мобскладов, в некоторых точках резервные склады уже готовы. В расположении 10-ой армии и недалеко от Барановичей

— Начинаем перебазирование части складов, — говорю Болдину, — по возможности скрытно и без промедления.

— Что значит скрытно?

— Это значит, не привлекая внимания гражданских и немецкой авиаразведки. Некоторые склады так близко к границе, что могут заметить движение, даже не залетая за неё. Если смогут ночью без включения фар, пусть перевозят ночью.

Обсуждаем всю эту текучку, но параллельно обдумываю методику обучения артиллеристов. Не было раньше такой способности. Говорят, мужчинам такое вообще не по силам. Но сейчас нас двое, наверное, поэтому и. Можно без компьютера. Даже я, артиллерист ниже среднего, могу квалификационный экзамен провести. Нужно на каждый тип орудия составить подробные таблицы, с шагом в одно малое деление угломера…

Из внутренних диалогов.

Павлов: Ты чего несёшь, штафирка?! Такие таблицы давно есть!

Кирилл Арсеньевич: …у, глядь!

Ну, тем лучше. Насколько я понял из презрительного бурчания генерала, стрельба по карте не есть самое сложное. Ну-ну, посмотрим…

— До конца мая не успеем, Дмитрий Григорич, — ограничивает Болдин мои хотелки по перебазированию складов.

— Готовь приказ на снятие с УРов ещё одного стройуправления.

— Какого?

— 73-ого. Ему этим летом там нечего будет делать. Все УРы снабдит «стаканами» Гродненское управление.

Дальше расписываем фронт работ для 73-го стройуправления. Всё пойдёт в приказ.

Болдин тоже в курсе моих планов по складам. Большая часть снаряжения, требуемого для мобилизованных, — личное оружие, обмундирование, пулемёты, лёгкие миномёты и полевая артиллерия, боеприпасы и запасы ГСМ, — должно быть сосредоточено рядом с крупными городами. Минск, Гомель, Барановичи, Витебск, Орша, Могилёв, Смоленск. Тяжёлое и зенитное вооружение переместить в Минск и Барановичи.

— Васильев докладывал, что вариант изготовления тягачей из Т-26 готов. Говорит, что общий вес получается меньше семи тонн.

— Возьми решение на себя, Иван Васильевич, — сбрасываю заботы на его крепкие плечи. — Если есть возможность быстро уменьшить хотя бы на сотню килограмм, не упускай её. Затем перебрасывай все Т-26 четвёртой и третьей категории в Гомель. Изготовленные стаканы — Гродненскому стройуправлению. Движки на завод на капремонт.

22 апреля, вторник, время 14:40.

Минск, кинозал Минской киностудии.

— Херню они, конечно, сняли, — говорю в пространство про первый пробный фильм, который сняли с самолёта. Я не о качестве, для этого времени оно на уровне. Самолёт просто летал по случайной траектории и снимал всё подряд.

Рядом со мной кроме Саши, директор киностудии, тот самый невысокий и лысенький Игольников, которого мне пришлось вышибать из Ленинграда чуть ли не пинками. Всех остальных выгнали из зала, ссылаясь на секретность.

«Они» тоже здесь, пара командиров из политуправления, поставленных на это дело комиссаром Фоминых. Не полностью фильм не пригоден. Для ознакомления с местностью вокруг Минска пойдёт. Но нет акцента на реки, именно их легче всего увидеть и опознать ночью. И лучше с разных сторон. Лесные массивы не так легко узнать, но видеть, что это именно лес, тоже можно.

Самая главная ошибка фильма в том, что не отсняли момент взлёта и посадки. А это почти самое главное. Ставлю задачу политрукам. Объясняю и про взлёт и про посадку.

— А ещё мне нужны фотоснимки местности, имитирующие ночной вид, — поворачиваюсь к Игольникову, — это ведь возможно?

— Делать снимки вечером при ослабленном освещении, а потом передерживать в проявителе, — тут же пускается в объяснения наш главный кинодеятель.

— Вы слышали, — поворачиваюсь к двоим из ларца. Похожи они друг на друга и звание одинаковое: политрук. Поэтому двое из ларца, одинаковых с лица.

— Серьёзно в это дело вникайте, — наставляю я, — кино это не только искусство, но также оружие и средство обучения командиров и красноармейцев.

С ними я потом отдельно беседу провожу. Всяк солдат должен понимать свой манёвр, вот я подробно и объясняю, чего от них хочу.

— Сделаете, как надо, можете смело рассчитывать на следующее звание и благодарность в приказе, — мотивирую ребят. Кнут им уже показан, теперь очередь пряника.

В конце дня в штабе даю разгон по армиям и корпусам. На этом уровне уже освоились с докладом в виде радиошифровок на немецком языке. Иногда встречаются ошибки, при виде которых не могу удержаться от смеха. А на уровне дивизий пока нет. Как там любили говорить при Брежневе? Кое-где у нас ещё встречаются отдельные недостатки. «Кое-где» это добрая половина дивизий.

С удовлетворением читаю доклад моего надёжного Васильева. Он уже изготовил дюжину зенитных платформ, это шесть комбинированных огневых зенитных точек, — пулемёт плюс пушка, — для сопровождения эшелонов. Эти у нас на советскую колею поставлены, будут сопровождать поезда в восточной части округа.

А ещё нам пригнали первый бронепоезд. Даже смотреть его не буду. Он на широкой колее и всего четыре броневагона. Пусть Васильев его обнюхает до последнего винтика, а потом уж и я нагряну. Но позвонить на завод надо, берусь за телефон…

— Мне не нужна большая скорость, — объясняю конструктору, главному по бронепоездам, — хватит и 30 километров в час. Это, во-первых. Во-вторых, могли и бы мощнее тепловоз поставить. В третьих, можно поставить два тепловоза, спереди и сзади. Это нужно и для обеспечения большей живучести. Будет повреждён один тепловоз, вывезет второй. В определённые моменты можно даже расцеплять бронепоезд на две части. Зачем? Мало ли зачем. Затруднить бомбёжку, например. Две цели бомбить сложнее, чем одну. Либо сбрасывать разгромленные броневагоны.

Приходится выслушивать типичные инженерные жалобы. Отсекаю их несколькими аргументами.

— Я хоть и прошу у вас усиленные платформы, но некоторые из них открытого типа, для установки гаубиц. Там нагрузка всего десять-пятнадцать тонн с боеприпасами. Платформы усиленные, чтобы держать отдачу при выстреле. Не вижу препятствий прицепить четыре-пять таких платформ. И дайте мне ещё узкие колёсные пары. Часть бронепоездов будет ходить по европейской железной дороге.

— Считаете, что нельзя обеспечить стрельбу с платформы тяжёлых орудий? Почему поляки и немцы могут, а вы — нет?

Пришлось ещё объяснять, как изворачивались упомянутые поляки. Как-как… поворотная площадка с задней частью, которая нависает над поверхностью и упирается в неё выносными опорами.

22 апреля, вторник, время 19:40.

Минск, Дом Красной Армии.

Сижу и, странное дело, не скучаю на праздничном, в честь 71-ой годовщины рождения Владимира Ильича Ленина, концерте. Тут тебе и хор, буквально сочащийся пафосом, который я уже воспринимаю, как воздух вокруг меня. И сольные песни, и ансамбли с плясовыми танцами.

Концерт это что… мне пришлось работать с докладом, который я самодурно сократил до двадцати минут. Сократил, а читать спихнул на Фоминых. Часть штаба, что работает в Барановичах, там сейчас тоже сидит в местном кинозале, с похожим докладом. И с той же программой.

После концерта фильм. Если б я не знал, то всё равно легко бы угадал. «Ленин в октябре», какой же ещё? Но в таком по-настоящему искренне внимающем окружении я нахожусь впервые. И больше не фильм смотрю, а исподволь наблюдаю за окружающими. И подумать мне есть над чем. И совесть не мучает, я же ломаю голову, как защитить завоевания Октября, в конце концов.

Двадцать миллионов погибших, — я не верю раздутым данным в тридцать-сорок миллионов, — означают, что погибло целиком первое советское поколение. Это родившиеся в двадцатых годах. По большей части, мужчины, конечно. Вот они, почти все вокруг меня, все должны сгореть в огненной лаве, хлынувшей с запада.

СССР вышел победителем, но такие потери не могли не сказаться. Сильно подозреваю, что развитие страны пошло бы по-другому, если бы войны не было. Или не в таком жутком варианте. В моей истории, — для меня это окончательно ясно, — в тяжёлых поражениях виноваты генералы. Не Сталин, не надо искать крайних не в том месте, именно генералы. Сталин, как верховный правитель, отвечает за стратегическое развитие страны. Он коллективизацию провёл? Провёл. Её результаты использовал для индустриализации? Да. Меня когда-то восхитило изящество его главного решения. Мелкие крестьянские хозяйства не могли быть потребителями большой индустрии. На экспорт при международной изоляции тоже рассчитывать не приходилось.

Сталин всё провернул почти исключительно на внутренних резервах. Коллективизация при всех издержках дала стране крупного потребителя изделий машиностроения: тракторов, сельхозмашин, комбайнов. В виде колхозов и совхозов. Есть рынок сбыта, появляется и производство. Одно без другого существовать не может.

В какой-то момент чисто сельскохозяйственный экспорт начинает менять свою структуру. За границу сначала идут полезные ископаемые: руда, другое минеральное сырьё, древесина. Дальше продукция первого передела, не просто руда, а обогащённая или концентрат, а потом готовый металл. Вот-вот дело дойдёт до станков и сложных машин. Можно считать, дошло. В Испанию мы чего только не поставляли. За золото, между прочим. И танки, и самолёты, и артиллерию, не говоря о стрелковой мелочи.

И в 41-ом году Советский Союз получает нокаутирующий удар. Мы каким-то чудом вывернулись, но двадцати миллионов пар рабочих рук лишились. А сколько светлых голов потеряли? Кто их сосчитает?

У меня и так подозрения, что коммунистический режим обречён. Обречён на перерождение, ремиссию капитализма. Есть для этого глубинные причины. Сейчас он устойчив, вследствие быстрого развития. Это как колесо, пока катится — не падает. Остановится — упадёт. Когда СССР рухнул? В момент, когда во весь голос заговорили о застое. Застой и означает конец развития, мы упёрлись лбом в какую-то стену.

И у меня интересная мысль рождается. Если при моём участии удастся сильно сократить потери СССР, то развиваться он будет быстрее. Более короткая пауза на восстановление, народу выживет больше, а разрушений случится меньше. Хм-м, и мы быстрее упрёмся лбом в ту же стенку. Скажем не в середине 80-ых, а в середине 70-ых. Но есть надежда на какой-то другой исход. В середине 70-ых фронтовики ещё живы были и в полной силе. Родившиеся в 20-ых годах на вершине карьеры, им всего около пятидесяти лет. И в моём варианте их будет много. Короче, есть надежда на качественно иной поворот, а не такой катастрофический излом.

На экране харизматичный большевик, за спиной которого толпа революционных солдат и матросов, извещает Временное правительство об их новом незавидном статусе низложенного. Конец фильма близок, революция победила.

23 апреля, среда, время 10:20.

Барановичи, аэродром 187 ИАП, 60-ой авиадивизии.

— И который МиГ ты уже разбиваешь? — ловлю Иван Иваныча на горячем. Приезжаю на аэродром, когда с него куда-то в сторону увозят скапотировавший самолёт.

— Третий… — Копец старается не смотреть в глаза.

— Здорово! — «радуюсь» я, — недели не прошло, как из пяти новых самолётов три — в лепёшку. Нахер нам война, Иван Иванович? Мы и без неё сами всю технику угробим.

— Да на нём хрен знает, как летать?! — взрывается главком. Дальше я не слушаю, только делаю вид равнодушно внимающего. Жду, когда иссякнет. А то я без него не знаю, что такое МиГ-3. Только я и другое знаю. То, о чём Копец представления не имеет, и чего я ему говорить не буду. Мессер тоже несовершенен и садиться на нём, как бы не хуже, чем на МиГе. И знаю, что МиГи сбивали Мессеров за милую душу.

МиГ-3 в какой-то момент перестали выпускать, а уже готовые машины после короткого опыта воздушных боёв перевели в ПВО, высотные перехватчики. И там они показали себя неплохо.

— Показывай свою стройку, — Копец не переспрашивает, сразу понимает, о чём речь. Одна у нас большая и общая забота — обучение пилотов. Куём, мля, воздушный щит Родины.

Работа кипит. Уже на втором объекте, где будет второй, особый кинозал, в котловане установлены железобетонные столбы. Они с общим фундаментом не связаны, это мне позже начальник строительства объяснил. На фундаменте ставят стены по интересной технологии, грунт смешивают с известью и небольшим количеством цемента. Дёшево и сердито. Установленные колонны впритык к стенам, они для железных ферм, которые будут держать крышу и полметра грунта.

Заходим в первый кинозал. Оглядываю. Сцена метров семь, общая ширина не больше восьми. Чёрта с два найдёшь прочные деревянные балки такой длины, поэтому каркас крыши сделан в виде буквы «А». Концы всё равно в грунт упёрты.

Рабочие заканчивают с полами и ступеньками. Три уровня, один выше другого, в конце окошечки из киноаппаратной. Скоро появятся первые зрители.

— Здесь ты молодец, Иван Иванович. Успеваешь.

Выходим на улицу, там выдаю главкому свой вердикт после одного уточняющего вопроса.

— Сколько у тебя пилотов, уверенно управляющих МиГом? Уверенно и надёжно. Ведь ради чего-то три машины разбиты?

— Один, — мрачно отвечает Копец, — ещё трое на подходе.

Немного размышляю, а вот теперь — приказ.

— Полёты на МиГах прекратить! Кроме самого опытного, который станет твоим первым инструктором. Этот инструктор пусть летит в Кобрин к Белову. Там моя радиотехническая группа пусть по-быстрому сделает ему хорошую радиосвязь. По возвращении, возьмёт другой МиГ и повторит то же самое. Когда у тебя появится два самолёта с радиосвязью, тогда сможешь возобновить обучение. Пока только с теми, что у тебя на подходе. Вылетают вдвоём, прямо в воздухе, на высоте репетируют посадку, дальше обучаемый пилот, строго следуя командам инструктора, совершает посадку уже на полосу. Чуть что, команда на отмену, пусть снова пробует.

Делаю паузу и добавляю.

— Наказывать за три разбитых самолёта я никого не буду. Но лимит ошибок ты исчерпал, Иван Иваныч. Совсем неопытных на МиГи не сажай.

Когда уезжаю, даю совет:

— Хорошо бы заснять на кинокамеру прямо с самолёта взлёт, а пуще посадку. Тогда намного легче было бы. Но как это сделать, не знаю. Там в кабине совсем места мало. Извести все части ВВС: неопытных лётчиков к МиГам на расстояние выстрела не подпускать!

От Копца уезжаю в Гомель. На бронепоезд и зенитные вагоны всё-таки надо посмотреть. Несмотря на разбитые самолёты, Копец меня порадовал. По моим ощущениям дела идут вперевалку, но это если только одним заниматься. В целом… в целом, картина та же, ни шатко, ни валко, но медленно и со скрипом передвигается огромная махина дел.

О Борьке я не забыл. Николай Александрович Клич, начальник артиллерии и генерал-лейтенант, презентовал мне таблицы стрельб из 82-мм миномёта, плюс руководство по миномёту. Просто так я Борьке не дам. Только без права выноса из квартиры, пусть переписывает, если что. И подписку они все мне дадут. Серьёзное дело требует серьёзного отношения.