Двойной генерал

Глава 23. Вильнюс, игра в шашки. Дебют

5 июля, суббота, время 06:15

Несколько километров к югу от Вильнюса.

Лейтенант Фирсов, сначала один из лучших курсантов, потом командир самой изворотливой и опасной диверсионной роты, наконец-то дорвался до сладкого. Только тот думает, что убить трудно, кто ни разу не изводил себя многочасовым ожиданием, истомившись которым готов не просто кого-то убить, а сделать это самым зверским способом. Если добавить к этому особый способ лесного подкрадывания, когда за полчаса незаметных глазу даже с близкого расстояния движений перемещаешься всего на пять-десять метров.

Подкрадывались они с сержантом Никитиным ночью. Несколько часов. Именно так, что и ночную бабочку не всполошили. Преодолели еле заметную проволочку, выдавшую себя поблёскиванием в лунном свете. Хорошо, что хоть не заминировано. Это они тоже проверили, пришлось пожертвовать лошадкой. Подарили её немцам, выбрали поплоше, подвели к лугу и пустили пастись. И она не подорвалась и немчики, её ловившие, бегали свободно.

Работать в боевых условиях легче. Это на изнурительных и непрерывных учениях приходилось бить часового так, чтобы ничего ему не сломать и не повредить. По условиям достаточно наметить удар, но находились ухари, что поднимали шум после того хлопка по плечу. Ты уже подпустил к себе на расстояние удара, чего шумишь? После пары таких хитрецов, лейтенант приноровился бить сильно, но аккуратно. Но это свой брат, красноармеец. А вот на немцах можно было тренироваться сколько угодно. Прям душа радуется. Ударишь сильнее и безнадёжно череп проломишь, ничего страшного. Это враг, туда ему и дорога.

Они зашли в тыл немецкому секрету из двух солдат и бросились одновременно. Лейтенант решил не возиться с языком, поэтому работать было легко. Удар в шейные позвонки, довольно сложный, требуется филигранная точность и знание анатомии. Такой способ незаменим, когда требуется не повреждать и не пачкать обмундирование. Крови почти нет, а которая есть, изливается внутри.

— (Как у тебя?) — Никитину вопрос задаётся одним взглядом, тот поднимает вверх большой палец. Довольное лицо сержанта слегка мрачнеет, когда командир жестом показывает прибрать трофеи. Кроме пулемёта и боезапаса это и амуниция. Придётся раздевать обоих. Когда же им повезёт хапнуть интендантские запасы одёжки? Тогда не пришлось бы подло мародёрничать и раздевать мёртвых.

Лейтенант не всегда был таким хладнокровно жестоким. И с первого убитого собственными руками ему было не по себе. Слегка, только слегка, спасибо генералу Павлову. Та его беседа с группой курсантов, еще до этих изматывающих тренажей, осталась в памяти, как глубокий шрам.

— Вы все обученные люди, — начал Генерал. — Многому обученные. Вы знаете про святость приказа, политически подкованы, преданы советской власти. Но я хочу обратиться к самым древним инстинктам. Что такое Родина? Вы скажете, наша столица, наши поля и реки, замечательные люди, что там живут. Ваш родной дворик, где вы провели детство, родная школа с любимыми учителями. Всё это правильно. Но не главное. Наша Родина это, прежде всего, наши женщины. Не только родные сёстры, матери, невесты. Не только они. Симпатичная соседка в доме или квартире рядом, хорошенькие одноклассницы, просто девчонки, гуляющие в парке и стреляющие в вас глазками…

По залу разнёсся оживлённый шепоток, курсанты зашевелились, начали переглядываться. После этого Генерал врезал.

— Если они придут, и мы их пустим, наши девушки достанутся им. Чужим солдатам. Захотят они какую-нибудь красавицу пустить по кругу, пустят. А вы в это время будете лежать по полям с простреленной головой или грудью. Или кто-то будет наблюдать эти весёлые картинки из колонны военнопленных, бессильно сжимая кулаки.

Зал замер. Генерал безжалостно продолжал.

— Я из вас все соки выжму. Недаром я заготовил приказ о полуторной норме вашего продовольственного снабжения. И вот когда вам захочется запищать или застонать, что вы больше не можете, что это выше ваших сил, вы вспомните, что я вам сейчас сказал. И захлопнете свои рты. Понятно?!

Последнее слово Генерал не произнёс. Рявкнул.

При словах о девчонках, которые попадут фашистам в лапы, Фирсов вспомнил свою девчонку: мою Дашку так?! Перекрутило его тогда настолько, что он какое-то время старался её не вспоминать. Её ясное лицо, украшенное редкими конопушками, и как она весело щекотала его кончиком русой косы.

После второго или третьего убитого немца, немного отпустило. Но долго думать о ней всё равно боялся. В желудке становится холодно.

Фирсов вытер нож о траву и двинулся к речке. Часа полтора у них есть. Не доходя до берега, выбрал дерево повыше и аккуратно влез на него. Надолго, как ему показалось, очень надолго замирает.

Вокруг него тихое утро быстро сдавалось под напором очередного солнечного яркого дня. Птичий щебет давно уже звучит неумолчно. Небольшая уютная речушка с достоинством несёт чистые спокойные воды. Время от времени поквакивают лягушки. Золотая пора для мирной рыбалки, после удачной рыбной охоты — домой. Мелочь трущемуся о ноги коту с задранным вверх, как гордый стяг, пушистым хвостом. Остальных карасей, или что там попадётся, на сковородку под чутким руководством слегка сонной, пахнущей булочками и молоком, жены.

Потом длинный солнечный день, полный приятных забот и хлопот. И всё это где-то есть до сих пор, возможно, совсем рядом, но невообразимо далеко. Не достать.

Фирсов к этому привык. Ещё несколько дней назад имел счастье наблюдать, как трагично и мгновенно меняется мирный пейзаж на кровавый и батальный. Третий полк его родной дивизии уходил от преследования. Он только когда узнал, что полку поручили забраться во вражеский глубокий тыл, только головой покачал. В родных белорусских лесах хоть армию можно спрятать. В Литве тоже леса есть, но не такие безнадёжные для преследователей, как в Белоруссии. А вокруг Вильнюса чуть ли не степь голая. Не совсем, конечно. Речек, озёр и оврагов хватает, но это им хватает. А полку кавалерии?

Уходить они умеют. Первое, чему упорно их учил Генерал. Это правильно. В любой схватке умение нанести точный и сильный удар конкурирует на равных с навыками уклонения от удара или блокирования. Уходить они умеют, и полк без особого напряжения оторвался от преследования. А вот от юнкерсов с помощью установки мин и засад не уйдёшь.

Фирсов стискивал от досады челюсти, когда с изматывающим душу воем на полковую колонну сыпались бомбы. Впрочем, пока лаптёжники пикировали, пока высыпали свои бомбы, колонны на дороге уже не было. С двух машин раздался торопливая скороговорка счетверённых максимов. Опять-таки спасибо Генералу, без зенитного прикрытия ни одна колонна не ходит. Всадники и пешие рассыпались по обе стороны. Многие легли на спину, упираясь стволами винтовок в небо. Красноармейцы не собирались послушно играть роль мальчиков для битья. И один из обнаглевших юнкерсов задымился и ушёл со снижением в сторону. Как ни упрашивал высшие силы Фирсов, взрыва он не дождался. Однако резвости немцам поубавилось.

А юнкерсы перешли на бомбометание с высоты. Полк, оставив за собой около пятидесяти трупов, людских и лошадиных, уходил на юг разрежённой лавой. Кошмар бомбёжки для них прекратился, когда над ними пролетела полуэскадрилья ишачков. Юнкерсы сразу будто испарились.

Лейтенант отмер. Обеспокоенно глядит на часы, минутная стрелка успокаивает его своим издевательски малым перемещением. Уже спокойно лейтенант смотрит на открывшуюся картинку.

Речушка перед схождением и слиянием с той, на берегу которой он осматривается, затейливо изогнувшись, образовывает что-то вроде полуострова, растущего со стороны Вильнюса. Эта площадка, обильно закрытая маскировочными сетями, густо усеяна грозной техникой. По большей части танками, по большей части серьёзными. На недопустимо малом расстоянии друг от друга. Промежутки такие, что только развернутся. Почти всё под масксетью.

Лейтенант смотрит спокойно, но знает, что относительно спокойная жизнь закончилась. Вот почему немцы так плотно охраняли это место. И вот зачем он упорно сюда лез, чутьём разведчика почувствовав нечто очень интересное.

Он уже слезает с дерева, он всё увидел, теперь надо делать ноги.

— Всё готово? — негромкий вопрос по виду излишен, но мало ли что. Оба раздетых до белья немца лежат рядком под кустиками. Сержант на секунду принимает парадную стойку и браво шепчет «Яволь!», шутник, бл…

— Переодеваемся, — лейтенант не обращая внимания на сморщившуюся физиономию сержанта, начинает скидывать с себя одёжку и напяливать чужую форму.

Одно не совпало. Звание обер-ефрейтор досталось сержанту, лейтенант пошёл за рядового. Размер в таком деле — первое дело, а не старшинство.

Через минуту они открыто вышли на луг и направились к своему лесочку. Шли неторопливо, лейтенант надёжно справлялся с ногами, которым очень хотелось перейти на бег. Предельно быстрый.

— Доннер вам унд вэттер в одно место, — сержант оглядывается и еле заметно машет рукой оставленному и разорённому ими немецкому гнезду.

Нормально, — думает лейтенант. Они на виду второго, соседнего поста. Что они решат? Командование решило усилить охрану, а кто ещё, кроме очередного расчёта туда пойдёт. Да ещё в открытую. И с соседями попрощались, выйдя откуда-то с той стороны.

5 июля, суббота, время 06:55

Минск, квартира генерала Павлова.

Блядский высер! И не поспишь нормально в свои законные выходные, которые так бесцеремонно отменила война.

— Товарищ генерал, какие будут указания? — вопрошает телефонная трубка голосом дежурного по штабу. И какие мне отдать приказы? Соображай быстрее, генерал ты или кто?

— Первое. Срочно генералу Копцу. Пусть готовит бомбардировщики. Пешки. Не менее двух эскадрилий. И столько же истребителей для прикрытия. И немедленно наносит удар по указанным координатам.

— Второе. Диверсантам. Пусть действуют по обстановке. Главная задача: уцелеть и остаться на вражеской территории незамеченными.

— Всё, товарищ генерал? — прерывает затянувшуюся паузу дежурный.

— Не всё, — тяжко вздыхаю, — будет и третье, и четвёртое, и пятое. Но позже. Я выезжаю в штаб, машину мне.

— Уже послали, товарищ генерал.

Уже послали, вот шустряки! Фигвам, я ещё позавтракаю. Кладу трубку, делаю несколько энергичных махов руками, приседаю. Где там моя бритва, на которую неопытному человеку даже смотреть страшно? Война войной, а утренние процедуры и завтрак — по распорядку. И только потом угощение для гитлеровцев готовить из пяти блюд. Как минимум.

5 июля, суббота, время 08:15

Минск, штаб Западного фронта.

— Копца нет? — оглядываю всех собравшихся, кроме меня пять человек. Все остальные в разгоне.

— Скоро будет, — докладывает Блохин. Ну, да, он же разведка, должен всё знать.

— Не нравится мне эта торопливость, — делюсь своей досадой, — но деваться некуда. Одно утешение, не верю, что немцы тоже готовы.

— Разведчики виноваты, — бурчит генерал Клич, — не надо было себя выдавать.

Тут же напарывается на скептический взгляд Блохина. Ладно, сам за него скажу.

— Разведчики — молодцы, Николай Александрович. Специфика работы, никуда не денешься. Как они могут взять языка так, что его сослуживцы этого не заметили? Так что это неизбежно. Как только мы что-то про немцев узнаём, они тут же понимают, что мы это знаем. Поэтому надо спешить…

А вот и генерал Копец.

— Что там у вас? — задаю вопрос, не обращая внимания на его «Разрешите?».

— Вылетели пять минут назад!

— Разведчика с фотопулемётом отправил?

— Обижаете, Дмитрий Григорич! Конечно.

— Присоединяйся, — склонившимся над столом генералам приветливо шуршит раскладываемая карта. Вильнюс — Минск и окрестности.

Немедленного наступления мы, конечно, не начнём. Только последний идиот бросается в воду, не зная броду. До сих пор точно не знаю, сработал ли мой длинный план по загону фон Бока в Вильнюс. Это Ставка пусть думает, что я ради неё Паневежис громил и Швенчонеляй захватывал. На самом деле я обрывал возможные варианты для фон Бока, оставив ему открытым только Вильнюс. Вот к нему я транспортные артерии не перерезал. Пусть концентрируется и готовится наступать на Минск. Милости просим!

Я доволен, очень доволен. Все мои половецкие пляски, наконец-то, дали результат. Фон Бок будет атаковать меня из того места, которое я ему назначил. Обижаться ему не резон, место действительно самое удачное, есть длинные проходы, где не надо пересекать речки. Даже маленькие, больше похожие на ручьи.

Фон Бок всё равно должен был откуда-то ударить. Чем мучиться в сомнениях и пытаться угадать, где он это сделает, лучше я его сам за ручку к нужному месту подведу. Если будет отбрыкиваться, пинками туда загоню. Если предположить самое страшное — фон Бок задумал ударить из другого места, то Вильнюс он мне отдать всё равно не может. Насколько я понимаю, строгий фюрер его быстро с должности погонит, если он столицу Литвы проворонит. Так что если замышлял что-то другое, всё равно придётся плясать под мою дудку. Которая вот-вот заиграет.

Ловушка, конечно, условная. Не может он не знать, что какие-то крупные силы у Минска стоят. Маскировка маскировкой, но могли что-то увидеть. У них тоже есть авиаразведка, а, возможно, и агентура. Но всё равно это ловушка, в том смысле, что неожиданно они ударить не смогут. Игра пойдёт с открытым забралом. Они будут знать, что делаем мы, а мы будем видеть их. Равный бой на ринге, вот что это. И тут, как ни крутись, даже если ты сильнее, какие-то удары всё равно пропустишь. И если ему удастся отстоять Вильнюс, стоить это ему будет дорого. Я постараюсь взять предельно возможную плату. Мне даже размен потерь 2:1 не в мою пользу выгоден, но все силы приложу, чтобы он был в мою пользу.

Насколько я помню по предыдущей жизни, численный состав вермахта против СССР был порядка четырёх миллионов. Может, четыре с половиной. Но численность ударных частей, штурмовых подразделений, вряд ли сильно больше полумиллиона. Ну, пусть миллион. И если, уничтожив мои войска в ноль, фон Бок и прочие фоны потеряют полмиллиона солдат штурмового качества, то воевать дальше им будет практически не с кем. И тогда Германия начнёт познавать ужасы масштабной войны. Начнётся массовый призыв немцев в действующую армию. И эта валюта будет совсе-е-е-м другого достоинства. Необстрелянное ополчение, вот кто придёт на смену обученным, профессиональным солдатам с опытом двухлетних победоносных боевых действий.

— Какие части в Вильнюсе, Семён Васильевич?

— 57-ой моторизованный корпус, Дмитрий Григорич, — рапортует Блохин. — Две танковые дивизии, одна моторизованная. Но севернее города есть ещё что-то. Не менее двух пехотных дивизий.

— А может, больше двух дивизий? — фиксирую взгляд на полковнике.

— Скорее всего, да. Потому что авиаразведку немцы гоняют очень ревниво.

Так-так… новое дело…

— Значит, бомбить их невозможно? Раз у них такое авиаприкрытие?

— Возможно, но с большими потерями.

Значит, невозможно. Не собираюсь палить лётчиков пачками, это мой золотой запас. И в целях осторожности буду считать, что там не две дивизии, а два корпуса. Против одного моего Никитина выходит общим числом три корпуса. Мои мысли будто прочёл Болдин.

— Наверное, не стоит, Дмитрий Григорич, соваться в Вильнюс, — осторожно советует он, — с таким перевесом в пользу немцев.

— Выведем из Минска 2-ой стрелковый корпус, — так реагирую на осторожность зама, — и восстановим справедливость.

Не буду ж я им говорить, что на месте двух дивизий может оказаться два корпуса. Они там есть, в фон Боке я уверен. Наверняка горит желанием задать мне перцу. А я ему единственное место для наступления оставил.

Я ничем особенным не рискую, грамотно отступать мы умеем. Если ослабленные предварительными боями немецкие войска подойдут к Минску, найду, чем их встретить. Воздушное плечо у них увеличится, у меня сократится. Подтяну танковую дивизию из 17-го мехкорпуса, опять же силы ПВО, НКВД, ополчение… нет, за Минск я не боюсь. Поиграем на оперативном просторе.

А вот как ловчее ввести войска в Вильнюс? Надо думать.

5 июля, суббота, время 08:35

Несколько километров к югу от Вильнюса.

Две пары «чаек» подобрались к «языку», окаймлённому речками незаметно, на небольшой высоте. Делают горку и по дуге обстреливают эрэсами левую кромку «языка». Две другие пары в это же время «чистят» ракетами и пулемётами правую кромку.

Мало кто их видел. Только вынужденные терпеть эту наглость немцы и население ближних сёл. Лейтенант Фирсов, оврагами и перелесками, уведший роту уже за пять километров, мог заметить только ракетные трассеры на краю горизонта. Мог бы, если бы не затаился со своими бойцами в зелёнке, конвоирующей речку.

Взрывы ракет частично срывают маскировочные сети. Техника с крестами — на месте. Да и куда бы они ушли за два часа? Пока командир караульной роты доложит своему командованию, пока сведения уйдут выше, пока там примут решение и спустят вниз. Даже в боевых условиях это не минутное дело, тем более, что непосредственной угрозы нет. То есть, уже не было…

С неба доносится грозный гул, с востока приближается хищная стая, расходится веером и идёт тремя эшелонами. И вот это лейтенант Фирсов уже видит. Поднимает руку, безмолвно приказывая бойцам замереть. На лице расцветает злорадная улыбка, — «получи, фашист, по маковке».

Деталей он не видел, как и результата. Фотоснимками с разбитой в железный хлам техникой потом будут любоваться в штабе фронта.

Деталей он не видел, но дрожь земли, рябь по речной до того спокойной поверхности не заметить невозможно. Передовая пара пешек сбрасывает сначала тяжёлые бомбы, напрочь и окончательно срывающие маскировочные сети. Последующие волны смешивают танки с луговой травой, обрывками человеческих тел и жирной плодородной почвой. Куски всего этого вместе с осколками бомб, оторванных железных кусков и автомобильных колёс, тяжело плюхаются на водную гладь речек. Две речушки, обрамляющие весь этот ужас, равнодушно принимают в себя дары войны.

Пешки не задерживаются. Жгучим перцем бомб разного калибра в один заход прижигают «язык» от чужеродного высыпания и с набором высоты уходят на запад.

— Глядите, тащ лейтенант, — дёргает Фирсова за рукав ближайший боец. Да ещё ничего не кончилось, с севера вдогонку пешкам спешит восьмёрка мессеров.

— Зеэн зи, герр лейтнант, — Фирсов сопровождает поправку на немецкий язык лёгким подзатыльником. На ходу подчинённых учить приходится. Сам Фирсов не менее часа в день старается заниматься языком. Читает трофейные немецкие документы, письма, газеты.

Тем временем за первой восьмёркой появляется вторая.

Лейтенант задумывается. С начала авианалёта прошло не более десяти минут, если считать обстрел чаек. А почему не считать? Пять минут на взлёт по тревоге. Какая скорость у мессеров? 600 км/час? Десять км за минуту. Аэродром находится не далее пятидесяти километров. Интересно, командование об этом задумается?

И догонят ли мессеры наши пешки? И те и другие уходят всё дальше на запад. А это зачем? Они что, не видят? Пешки сворачивают на юг, мессеры с радостным воем срезают дорогу. На что рассчитывают наши?

Вдруг почти над ними снова рокот авиационных моторов. От неожиданности стоящие рядом с лейтенантом непроизвольно втягивают голову в плечи. Ещё две эскадрильи, — очередная злорадная ухмылка расцветает болиголовом на лице ротного. Миги!

— Гут. Лос, камраден, — им уходить надо. А воздушный бой будет далеко и будет ли. Мессеры могут просто уйти, если вовремя заметят. Хотя Миги и норовят зайти со стороны солнца, но кто-то и оглянуться может в удачный для себя момент.

5 июля, суббота, время 09:10

Минск, штаб Западного фронта.

— Поиграем в шашки! — объявляю генералам после того, как выдерживаю цунами сомнений, охвативших их от идеи наступления. М-дя, быстро их вермахт в чуйство привёл. А как все бодро перед войной дысали. Ответим мощным танковым контрударом, туда-сюда… Мы-то ещё ладно, но как немцы разделываются с нашими южными соседями, аж завидно становится. Глядючи на фон Рунштедта.

Это я говорю, что просто так танковую колонну в бой не введёшь. Пока дойдёт, по ней пять раз отбомбятся, живого места не оставят. Но это я, их начальник, говорю. Вроде авторитетный, а всё равно хоть где-то на задах мыслишки: «Мели, Емеля…» и «Мы сами с усами». И вдруг немцы делают всё и даже больше, чем доктор, то есть, я прописал. Результаты фотосъёмки каждый день смотрят и всё больше мрачнеют.

С верха шкафа у стены достаю коробку шашек, возвращаюсь к столу. Высыпаю шашки на стол.

— Мы будем белыми, разумеется. Красных шашек у меня нет, так что придётся играть белогвардейскими, — ставлю две чёрные шашки на территорию Вильнюса, поверх них столбиком ещё две. Это моторизованный корпус. Рядом с Вильнюсом — две пехотные дивизии. Наш 20-ый корпус здесь, — корпус обозначаю двумя шашками впритык и сверху на стык ещё одну, вернее, две столбиком, потому что он моторизованный.

— Авиацию обозначим так, — переворачиваю шашку дамкой, расставляю авиаполки в Минске и Лиде.

— А вот где у проклятых фашистов авиация, мы не в курсе, — но пять шашек в отдалении поставил. В кучу. Потираю в предвкушении руки.

— Ну, что, товарищи генералы, начнём? Предлагаю вот что…

Для предложения мне пришлось ввести обозначение для диверсионных рот. Отрезал колечки от папиросины.

После обсуждения и принятия решения с удовлетворением оглядываю карту, где намеченный на заклание город с юга полукругом от запада до востока окружили папиросные колечки. Где-то коммунисты впереди, а у меня — диверсанты. Впрочем, одно другому не мешает.

— Итак. Все согласны, что первый удар наносим отсюда.

На карте белая шашечка, на которой потом наклеим «64» (64 сд, 44-го ск), выдвигается вперёд…

6 июля, воскресенье, время 05:10

Ж/д ветка от Швенчонеляя до Бездониса (ветка Вильнюс — Даугавпилс).

64-ая стрелковая, виртуальным отражением которой и была белая шашечка с нашлёпкой «64» на карте в штабе фронта полным составом «садится» на железную дорогу. Сшибить заслон на дорогах, входящих в Пабраде, не стоило больших усилий. Гарнизон Пабраде состоял из двух рот второго эшелона, плюс какие-то мелочи вроде комендатуры. Такие силы полк снесёт, не заметив. Он и снёс. И тут же начал грузиться в эшелоны, спешно обородуя открытые платформы, укрепляя борта и возводя защитные ряды из мешков с землёй.

Полку поручено взять железку под полный контроль. Через два часа от момента атаки два батальона уже погрузились. Паровоз, энергично свистнув паром, потащил вагоны и платформы к следующей станции. Их там уже ждут. Немцы, возможно, тоже, если у других подразделений не получилось так удачно.

— Где твоё подразделение, фельдфебель? — холодно интересуется лощёный лейтенант и, не дожидаясь ответа, продолжает засыпать вопросами. — Почему станция не охраняется? Где пулемётные точки? Тебе что, не сообщили, что русские вот-вот будут здесь?

К станции Бездонис прибыл минуту назад небольшой эшелон, из которого выгрузился взвод солдат. Выгрузился и построился в идеальную шеренгу по три на перроне.

— Герр лейтенант… — вякает было фельдфебель.

— Всё потом! Быстро усиливаем твои посты моими солдатами. Сколько их у тебя? Четыре? По четыре солдата на каждый. Пошли! Быстро, быстро!

Оставив у каждой пулемётной точки четырёх своих солдат, ещё с полутора десятками лейтенант и фельдфебель возвращаются к станции.

«Дело почти сделано», — думает дважды лейтенант Пётр Никоненко, командир 1-ой отдельной диверсионной роты Полоцкой дивизии. Послали его подразделение на кончик наступления. Выяснилось, что вроде знающие немецкий язык диверсанты 44-го корпуса говорят с таким рязанским акцентом, что будут гореть мгновенно. Кто их только учил.

Дело почти сделано. Объяснять своим ребятам на месте, что делать с немецкими расчётами не надо. Остался последний штрих.

— Где остальные твои люди?

Лейтенант заставляет фельдфебеля вывести их из здания. По его жесту солдаты сдёргивают с плеча карабины и автоматы и наставляют на строй остатков местного гарнизончика.

— Герр лейтенант… — неуверенно бормочет фельдфебель, полноватый невысокий мужчина лет тридцати.

— Молчать! Руки вверх! Я ж тебе сказал, русские близко, — в лицо фельфебелю смотрит неумолимое дуло парабеллума, — Игнат! Собери со всех оружие и амуницию.

Ещё на курсах Генерал многое им рассказал. Например, как обращаться с пленными.

— Не стесняйтесь кого-то пристрелить сразу. Если он смотрит на вас мрачным, непримиримым взглядом, сразу пулю в лоб. Дополнительно к избавлению от излишних трудностей, это поможет вам запугать всех остальных. Кроме оружия, надо забрать ремень с подсумками или портупею. Без них солдат почувствует себя голым и беззащитным.

— Убить кого-то обязательно? Пленных же нельзя, — засомневался кто-то из курсантов.

— Не обязательно. Можно жестоко избить. Желательно не калечить, но со стороны должно выглядеть зверским избиением. Кого-то из непокорных. Если запугать избитого не удалось, можно ранить его или просто пристрелить. Пленных нельзя, но кто вам мешает написать в рапорте, что вы пресекли сопротивление?

Непокорных не нашлось. Впрочем, Никоненко сразу заметил разницу. Это вторая линия, не штурмовые части. Совсем немцы обнаглели. Даже не считают нужным прикрываться от Западного фронта. Ну, нам же лучше.

Всех загнали в какую-то кутузку, в том числе и пулемётчиков, поставили пару часовых. Никоненко отправляет сигнал передовому полку, что станция наша.

На карте Генерала шашечка, оседлавшая железную дорогу, двигается чуть дальше.

6 июля, воскресенье, время 08:10

Минск, штаб Западного фронта.

— Где «Аврора»? — спрашиваю после доклада Болдина, который играет роль ночного командующего.

— В Минске. Думал двинуть бронепоезд через Молодечно, но решил вас подождать. Дело пока терпит.

Размышляю. Сначала я планировал одну из своих любимиц выдвинуть через Лиду, подвести точно в середину. Но сейчас, когда на узловой станции практически в Вильнюсе уже завязываются бои, лучше усилить передовую наступающую группу, шашечку с номером «64».

— Это ты зря. Надо было ночью потихоньку пододвинуть. Давай прямо сейчас…

Готовим приказ. Это всё не просто так. Надо авиаразведку подвесить, пустить вперёд диверсантов или…

— Давай, Иван Васильевич, сделаем внаглую. Рискнём. Маскировку «Аврора» нацепит, впереди пару пустых платформ, — можно их даже не цеплять, просто толкать, — и обойдёмся без пешей разведки. Время дорого, а та станция уже почти под нами.

Чем бы ещё мне бронепоезд обозначить? Вот ведь проблема-то, а?

— И даём сигнал всем переходить к движению. Со всей осторожностью. 20-ый корпус вперёд. 2-ой корпус пока на его место.

Пододвигаю шашки. Болдин, широко зевнув в сторону, наблюдает. Нас прерывает Саша, в приоткрытую дверь сообщает:

— Дмитрий Григорич, вас Москва по ВЧ…

Наверное, это редкость, когда подчинённого радует вызов начальства. Вот и у меня рождается предчувствие засады. Встаю.

— Иван Васильевич, ты иди, отдыхай. Твоя вахта кончилась. А то щас за столом заснёшь.

Болдин соглашается. Мне останется Копец, самолёты ночью редко летают, и штаб его работает чётко. Климовских я тоже отдал Болдину, себе оставил зампотылу.

Закрываю за Болдиным еле слышно прошуршавшую дверь уже в коридоре. Комната ВЧ-связи рядом. Дежурный связист выходит, отдавая мне трубку.

— Генерал Павлов. Слушаю.

— Здравствуйте, товарищ Павлов. Как у вас дела? — акцент не пробивается, значит, настроение у вождя мирное. Уже легче.

— Немцы сконцентрировали в районе Вильнюса крупные силы. Предполагаю, что готовят удар в направлении Минска. Мы решили их опередить и сегодня атаковали Вильнюс. Мои части пытаются вступить в город. Сегодня утром авиация нанесла удар по немецкой танковой группе, числом около двухсот танков. Судя по фотографиям, целых там не осталось.

— Ви разбомбили двести немецких танков? — восхищается Сталин.

— Немцы большие умельцы. Полагаю, они смогут вернуть в строй половину из них. Но на это нужно время. Не меньше двух-трёх недель будут возиться.

— А ваши потери?

— Два Мига. Но счёт в мою пользу, мои ребята сбили три мессера, — на самом деле, лётчики сбили больше, ещё пара немцев кое-как, но ушла своим ходом. Так что я только упавшие считаю. Тем более, что и мои без мелких повреждений не остались. Счёт в нашу пользу объясняется тем, что увлечённые погоней за пешками мессеры прохлопали перехватившие их Миги.

— Как думаете, возьмёте Вильнюс?

— Даже задачи такой не ставлю, товарищ Сталин. Моя цель — обескровить группировку, нацеленную на Минск. Предотвратить наступление.

Сталин уже многое понимает в военном деле. Так что объяснять ему выгоду превентивного удара по концентрирующему силы противнику не надо. В густую толпу стрелять проще.

— Харашо. Товарищ Павлов, не могли вы помочь своему соседу и другу, товарищу Жюкову?

— Чем, товарищ Сталин? — настроение моё рушится до пола. Хорошо, что видеосвязи нет, не видит вождь, как я морщусь.

— Товарищ Жюков просит от вас авиаподдержку, — Сталин всегда говорит очень веско, а вот сейчас улавливаю нотки неуверенности.

— Товарищ Сталин, у меня такой возможности нет. Даже без ожидаемого немецкого наступления, которое не обойдётся без интенсивных воздушных боёв. Средний мотороресурс всей моей авиации исчерпан почти на семьдесят процентов. Оставшегося хватит на три-четыре дня полётов. И подлётное время около получаса, притом, что ишачки в полёте больше часа летать не могут. Значит, только Миги и Яки из истребителей, а их у меня очень мало. Пешек тоже мало и они у меня на севере.

— Харашо. Я вас понял. Будем сами думать, как помочь товарищу Жюкову. Держитесь, товарищ Павлов.

— Спасибо, товарищ Сталин, — в трубке идут гудки разрыва связи, вешаю её на панель, подмигнувшую мне одним из индикаторов.

Вроде отбрехался, настроение, отряхиваясь, медленно поднимается с пола. Ну и жук, этот товарищ Жюков! И у Сталина губа не дура, литовскую столицу вернуть. Ага, только она мне нахрен не впёрлась. У меня другие интересы есть, и не только те, которые я декларирую. Они основные, это так. Но греют мне душу совсем другие надежды. Шкурные, прямо сказать. И чем же мне на карте бронепоезд обозначить?

6 июля, воскресенье, время 07:40

Вильнюс, восточная ж/д развилка.

Как бы ещё выговорить название этой станции, — размышляет Никоненко. Как она там? «Науйойи Вилня», во как!

Наконец-то немцы проснулись! А то что им, до самой Варшавы так идти. Относительно далеко, метров за триста, замелькали серые фигурки, свистнуло рядом несколько пуль. Передовая рота диверсантов тут же остановилась. Разведка и прокладка дороги кончилась. Звучат сзади команды, раздаются ответные выстрелы, в работу вступает пехотный полк. Пока первый батальон.

Лейтенант быстро влезает на первую платформу, перебирается на вторую. Боевые действия в пучке железных дорог имеют свои особенности. Складок местности нет, спрятаться негде, окоп не выкопаешь.

— Сбрасывайте по пять мешков на каждую сторону. Да не спереди! Сзади начинайте. В линию, в линию!

Нет складок местности? Мы их создадим.

— Каждые сто метров! Поняли? На каждой остановке!

Протяжённая часть пути, два вагона — самая безопасная. Они заранее озаботились о дверях в торцах вагонов и мостках между ними. Иначе, как на ходу по поезду перемещаться? Можжно было по телефону связаться с машинистом, но бесполезно. Этот глухой тетёркин звонки не слышит. Никоненко ловко спрыгивает с последнего вагона, пригибаясь, бежит к кабине паровоза. Через несколько секунд он уже там.

— Давай вперёд!

— Там же эшелон стоит! — округляет глаза машинист.

— Не сможешь сдвинуть?

— Смогу, наверное, — чешет затылок седоусый машинист и командует кочегару, — Давай, Вилис.

Лейтенант чуть сдвигается от пыхнувшей жаром открытой топки. Немного, настолько, насколько позволяет тесная кабинка. Машинист дёргает какие-то ручки, от одного его движения паровоз издаёт торжествующий свист. Движение поршней и других частей внутри машины не увидишь, но стальный огробли (сцепные дышла) медленно начинают движение. Чуть скрипнув, качнулись колёса, и вот вся махина паровоза двинулась вперёд, толкая впереди себя пару платформ и два вагона.

Чужой эшелон стоит всего в метрах тридцати. Когда осторожно, до скорости примерно метр в секунду, разогнавшийся мини-эшелон втыкается в большой, от пронёсшегося по нему лязга слегка шарахаются солдаты в мышиной форме. Кто-то торопливо выпрыгивает из-под вагонов. Веселее тумкают мосинки, подлавливая зазевавшихся.

Эшелон медленно пополз в сторону Вильнюса. Скорость полметра в секунду, пусть метр, очень не высока. Но неумолимость движения чего-то огромного и тяжёлого — лучшая психическая атака. Лейтенант высовывается из окна.

— Эй, парни! Быстро на платформу впереди. И гранат возьмите побольше!

Красноармейцы, скопившиеся у сброшенных мешков, начинают суетиться.

— Ребята! — это Никоненко кричит уже своим, — Мешки!

Услышали. По обе стороны вниз валятся неуклюжие мешки, один при падении рвётся, но сохраняет защитные свойства. Ещё один с другой стороны встаёт торчком, совсем хорошо. Пехотинцы перебежками и ползком подбираются к следующему самопальному редуту.

У лейтенанта хорошая идея родилась, как пробить немецкий заслон. Они там тоже сейчас притащат какие-нибудь шпалы и всё, перестреливайся потом с ними до посинения.

— Прикройте меня! — это он своим разведчикам. Потом спрыгнуть, не дай сейчас пулю словить, ему всего-то только паровоз пробежать. У-у-х! Успел. А пулька-то рядом свистнула. Всё, опасность почти кончилась.

— Пехотинцы! — три человека успели запрыгнуть, одного на ходу ранили. — Берите гранаты, сколько унесёте и туда, на крышу. Передвигайтесь ползком. Как только эшелон подвезёт вас к немецким позициям, бросьте по паре гранат на каждую сторону.

Мои ребята поделились эргэдэшками, и боевая тройка полезла на крышу чужого эшелона.

— Парни, — лейтенант смотрит на автоматчиков, — поддержите их огнём.

Заметили немцы подбирающихся гранатомётчиков или нет, не известно. Может, заметили, но посчитали, что те будут просто лежать. Издалека они всё равно не могли их достать. Лейтенанту приходить в голову ещё одна мысль.

— Галкин! На лестницу! — рукой в сторону вагона, по которому только что уползли пехотинцы. — Прикрой их. А то у немцев тоже умники могут найтись.

Галкин молодец. Прицепился ремнём к лестнице, чтобы спокойно управляться своей СВТ-шкой. Два раза он выстрелил, два раза мои парни скидывали мешки. И только после этого грохочут разрывы гранат. Пехотинцы с криком «Ура!» бросаются вперёд.

На платформу запрыгивает капитан.

— Вы чего тут засели! — шустрый капитанчик, прямо с места в карьер. — Команда «В атаку» вас не касается?!

Мои бойцы удивлённо переглядываются. Некоторые, кстати, в немецкой форме. Да я и сам еле успел переодется перед боем. А то ещё подстрелят свои.

— Нет, товарищ капитан, не касается. Мы — разведка, мы в атаку не ходим, — Никоненко давно усвоил, какие задачи решает его подразделение, и кому конкретно он напрямую подчиняется. И командир его родной Полоцкой дивизии отсюда далеко.

Наливающийся дурной кровью капитан, видать, из «старых». Так их называет спецвыпуск молодых командиров, которых пестовал лично Генерал. И Генерал же их напутствовал перед отправкой в войска. Дословно Никоненко не помнил, но смысл в мозг впечатался. Никто не имеет право посылать лётчиков, танкистов, диверсантов в лобовую атаку. Критические ситуации на войне могут случиться такие, что и штаб армии в бой введёшь. В обороне. Представить ситуацию, когда требуется бросить в атаку военных специалистов, очень сложно. И сейчас явно не такая. Немцев полк атакует, а не хлипкая рота.

Капитанишка, скорее всего, чужими руками хочет себе орденов на грудь нагрести. Встречаются такие, где угодно. И в действующей армии тоже. Рота диверсантов поляжет в бою, за который ему подвиг запишут, а меня под трибунал, — думает Никоненко.

— Неподчинение старшему по званию в боевых условиях?! — распаляется капитан и начинает расстёгивать кобуру. О-о-о, как его занесло, того и гляди пристрелит…

— Ладно, ладно, товарищ капитан, чего вы так-то? — Никоненко увещевающе поднимает руки. — В атаку, так в атаку. Взвод! К бою!

Перед командой лейтенант подмигивает своим бойцам и еле заметным движением головы показывает в сторону шустряка капитана. Чуть отвернувшись от него, так, чтобы не заметил. Поэтому после лязга затворов, большинство винтовок и автоматов нацеливаются на капитана.

Теперь можно не торопиться. На глазах изумлённых красноармейцев из батальона шустрилы Никоненко мирно делает шаг к замершему от неожиданности командиру и наносит два быстрых удара. В солнечное сплетение — раз! По затылку скрючившемуся капиташке — два!

— Гонза! Панкратов! Обезоружить и связать. Это немецкий шпион!

Не шпион, конечно, просто придурок. Но надо сразу обозначить статус и предупредить вопросы.

— Кто у вас тут старший? — Никоненко обращается к идущим параллельно эшелону с винтовками наперевес красноармейцам.

— Слушай меня, старшина, — лейтенант принимается втолковывать тактику атаки, — первым делом занимай самые высокие точки. Вон ту водокачку, в тот пакгауз взвод и после проверки отделение или два на охрану…

— А вы?

— Мы вас покидаем. Наше дело — во вражеском тылу работать.

Мини-эшелон с диверсионной ротой тормознул, остановился и поехал назад.

Полчаса спустя.

Штабной вагон 159-ой СД.

Лейтенант Никоненко.

— Товарищ лейтенант, может, не будем горячиться? — майор за своего капиташку переживает. Тот, очень мрачный, стоит у стеночки. Он стоит, а мы с майором сидим.

Майор производит впечатление настоящего опытного командира. И за своего переживает, как клушка. Плохо это или хорошо, даже не знаю. В данный момент плохо.

— Да разве я горячусь? — майор очень не хочет пускать в дело мою коротенькую докладную. — Любой командир в бою может пристрелить своего подчинённого и ничего ему за это не будет. Так ведь?

— За невыполнение приказа в бою, да, может, — соглашается майор.

— Права всегда уравновешены обязанностями. Если он за нарушение Устава может так жестоко покарать, то и сам в случае нарушения должен отвечать. По всей строгости.

— Я Устава не нарушал… — бурчит капитан.

Майор тяжело вздыхает, поначалу не понимаю, почему. Затем доходит. Капиташка только что себя похоронил, потому майор и огорчается. И чего за такого тупицу переживать? Родственник что ли? Вроде не похожи.

— Сами видите, товарищ майор, — развеиваю его слабую надежду на то, что я не замечу, — он даже вину свою не признаёт и не осознаёт. Не понимаю, зачем он вам? Он в следующий раз и вас в атаку пошлёт под дулом своего пистолетика.

— Ну, и фантазия у тебя, лейтенант… — крутит головой майор.

— А что? Такое же нарушение Устава, попытка отдать приказ тому, кому приказывать права не имеешь.

— Лейтенант, ну будь ты человеком. У меня и так командиров не хватает!

— Человеком? Хорошо, можно рассудить и по-человечески. Капитан решил, что ради медальки на его груди или ордена, пустить в расход чужое подразделение — благое дело. Он своих людей сэкономит, потом отрапортует, что взял станцию с малыми потерями и большими трофеями. А меня мой комдив за это под трибунал отдаст. И правильно сделает. Так что, если по-человечески рассуждать, твой капитан — полная сволочь.

— Лейтенант, пойми! Некого мне на его место ставить!

— Это не так, — чую, что-то не так, но мне есть, что ответить, — тот старшина неплохо командовал. Батальон, наверное, не потянет, но роту запросто. А ротного поопытнее, на место комбата.

Когда ухожу, ловлю взгляд, полный чистейшей ненависти. Врагов бы так ненавидел, козлина…

6 июля, воскресенье, время 20:15

20 км от Вильнюса, почти точно на север.

Лейтенант Никоненко, конечно, спрашивал себя, какого чёрта их из Полоцкой дивизии кинули в зону ответственности 44-го корпуса. Только рассудил, что нет смысла задавать вопросы, на которые никто отвечать не будет. Значит, так надо, а родные диверсанты заняты чем-то ещё.

Он был прав, рассуждая именно так. Одна из рот сейчас находилась у высоты 203. Долго она тут высиживала, наблюдая за обнаруженным аэродромом. Ротного, фамилии которого Никоненко никогда не узнает, уже покинула первая опьяняющая радость. За время наблюдения за системой охраны, которая сразу показалась слишком слабой, и обозреванием его с разных точек стало понятно, что особых поводов для восторгов нет.

Серьёзные награды обещали за обнаружение и уничтожение чужого аэродрома. Награды превратятся в обильный водопад, если удастся захватить аэродром вместе с самолётами. Чужими самолётами.

Аэродром оказался своим. До тридцати ишачков и чаек, по виду целых. И несколько немецких разнородных машин, больших и разных. Ротный пока не разбирался в тонкостях немецкого авиастроения. Познания его ограничивались мессерами и юнкерсами, 87 и 88.

Немцы использовали аэродром для подскока. Машины садились и снова улетали. Какие-то служебные, не боевые. Сейчас там «сидели» три машины, один большой, видимо, транспортный. И два маленьких, чуть больше У-2.

И что с этим счастьем делать? Ответ в сомнительных случаях в армии всегда есть. Не знаешь, что делать, поступай по Уставу. А что говорит Устав? Ответ там элементарный: доложить начальству.

Командир отнял от лица бинокль и соскользнул с дерева. Через несколько минут отделение, сопровождающее радиста, уходило подальше в сторону и под прикрытие холма. Передача радиограммы — не такое простое дело, как кажется.