Двойной генерал

Глава 25. Юг

Сообщение Совинформбюро от 16.07.41.

«После ожесточённых боёв, нанеся гитлеровским войскам огромный урон, войска Западного фронта оставили Вильнюс. За время сражения в городе наши части и авиация уничтожили до 250 танков, много другой техники. 80 танков были взяты трофеями. Живой силы противника уничтожено до десяти тысяч. Сбито полтора десятка немецких самолётов. Взято в плен пятьсот немецких солдат.

На остальных участках фронта идут бои местного значения».

16 июля, среда, время 16:10

Минск, штаб Западного фронта.

Внимательно слушаем московское радио. Вслед за информсообщением льётся песня Бернеса «Любимый город». Можно и дальше послушать, но работать надо. Поэтому на последних словах Марка Бернеса с сожалением закручиваю ручку громкости.

— Присочинили они там, да, товарищи? — обращаюсь к присутствующим генералам. Сегодня их больше, со мной чуть до дюжины не дотянули. Кроме Климовских, который не всегда бывает, сегодня у нас Мерецков, Никитин и Васильев. Тоже редкие гости.

— А чэго их супостатов жалеть, Дмытрый Грыгорыч? — в суворовском стиле вопрошает Никитин. Генеральский народ улыбается.

На самом деле, не так уж много они там прибавили. Да, суммарно мы 230 танков уничтожили, но из них до 30 восстановили и засчитали трофейными. Живой силы мы, возможно, и больше наколотили, но ведь в сводке осторожно указали число в восемь тысяч. И так во всём.

— Кирилл Афанасьевич, давайте сначала с вами и сразу вам отпустим работать. Хорошо?

Получив согласие, ставлю задачу.

— У тебя осталось сколько-то вагонов с трофейным продовольствием? В основном, консервы?

— Да, Дмитрий Григорич, — кивает генерал, — на данный момент семьдесят восемь вагонов. Два вагона отдал авиации, один — диверсантам…

Терпеливо выслушиваю весь расклад. Никого не забыл, молодец… а нет, кое-кого забыл.

— Два вагона отдай НКВД. Только предупреди их, что один или половину вагона пусть отправляют в Москву.

— Может, тогда три им дать? — неуверенно предлагает Мерецков. — Их больше, чем лётчиков.

— Ну, дай три. Дальше, самое главное. Десять вагонов пусти на продажу в военторг. Кстати, военторг бери под себя. Нам надо закрыть финансовый дефицит. Война войной, а советские деньги должны цениться.

Оживлённо народ включается в спор. Кто-то предлагает сложную систему распределения: для старших командиров, средних и младших и так далее. Кто-то ещё что-то. Продавливаю свою позицию.

— Вы поймите, товарищи. Система должна быть максимально простой, тогда она будет эффективно работать. Старшие командиры, военные, премированные за сбитые самолёты и танки, и тому подобные и так больше купят за счёт премий и зарплат. И не надо ничего накручивать, исчислять, вычислять, следить за исполнением. Сами купят, что захотят.

Генеральский народ кумекает и вроде проникается.

— Чтобы избежать соблазна спекуляций цена должна кусаться, но быть доступной. То есть, каждый день не укупишь, а три-четыре раза в месяц многие могли бы позволить.

— И последнее. Пока в трёх городах: Минске, Барановичах, Белостоке. А там видно будет. Как торговля пойдёт. Так что вопрос с ценами серьёзно обдумайте, Кирилл Афанасьевич. Надо назначить раз и навсегда, чтобы недоразумений не возникало.

— Иметь в виду возможное снижение цен, Дмитрий Григорич?

— Это можно. В перспективе. Сами понимаете, немцы нам регулярных поставок не гарантируют.

После всеобщих добродушных смешков, — трофеи очень способствуют поднятию настроения, — моё внимание захватывает Климовских.

— На юге…

— Подожди, — смотрю на Никитина, — у тебя как? Оборону организуешь?

— А як же ж?

— Хорошо. Давай так. Я с тобой отдельно всё посмотрю. Прямо глазами, съезжу с тобой и гляну. Особые пожелания есть?

— Авиация, Дмытрый Грыгорыч.

— Понятно. Решим, — поворачиваюсь к Климовских. — Давай, Владимир Ефимович.

— Юг, Дмитрий Григорич. В Полесье сконцентрировались остатки разбитых немцами корпусов Юго-Западного фронта. Собираются они, в основном, вокруг 9-ого мехкорпуса, наименее пострадавшего от боевых действий. Есть у них танки и артиллерия в небольшом количестве.

— Рокоссовский командует?

— Да. Кроме того, через Полесье в Белоруссию инфильтруется большое количество беженцев. Гражданские власти и НКВД наладили их учёт. Основной поток идёт через Пинск и Лунинец. Зарегистрировано сто двадцать тысяч беженцев.

— Сколько красноармейцев у Рокоссовского?

— На данный момент двадцать четыре тысячи. Генерал Рокоссовский просит боеприпасы и продовольствие.

После обсуждения приходим к решению. В Лунинец отправляем комбинированный эшелон. Несколько пассажирских вагонов для детей и пассажиров с детьми. Грузовые вагоны набиваем продовольствием и боеприпасами, грузим батальон НКВД для наведения порядка в прифронтовой полосе. Из штаба выделяем человека в качестве коменданта приёмно-пересыльного пункта. Запасным вариантом можно назначить командира части НКВД. Он будет распоряжаться и приданным поездом, который будет курсировать по примерному маршруту Лунинец — Барановичи — Минск — Витебск. Будет развозить беженцев, и привозить продовольствие и боеприпасы для приёмного пункта и войск 9-го мехкорпуса. Распределение беженцев по местам эвакуации так и оставили на гражданских властях. Уборочная скоро начнётся, каждая пара рук будет на счету.

— Дмитрий Григорич, они просили два боекомплекта, — слегка осуждающе смотрит на меня Климовских.

— Хватит им половины, — жмусь, как сельский куркуль, но основания у меня есть, — они, во-первых, не мои. Во-вторых, если дам, сколько просят, они экономить не будут. Пусть поучатся беречь патроны. А то замучаемся им подвозить.

И уборочная на носу. Вроде бы какое мне дело? Но разве народ и армия не едины? Не всё нам тянуть из народного хозяйства, спины русских мужиков крепки, но всё имеет предел прочности. А у нас десять тысяч пленных накопилось. Дармовая, по сути, рабочая сила, чего им киснуть. Опять же им веселее, рабочий паёк сделаем погуще.

— Лаврентий Фомич, здравствуй, друг мой, — вопрос об использовании пленных решаю сам. Заодно и радую его известием о передаче им трёх вагонов трофейного продовольствия. Цанава организатор толковый, разберётся.

17 июля, четверг, время 11:05

Вильнюсская оборонительная линия

Никитин уболтал меня на укрепление Вильнюсского направления. Слишком длинная полоса обороны для одного, пусть и мощного, соединения. Да я ещё речку Вилию на него повесил для обороны от Гудериана. Гляжу безотрывно на Никитина минуты три. Безотрывно и не мигая.

— Сделаем так. Генерал-лейтенанта Филатова снимаем с командования 13-ой армии уже официально, пусть доформирует новую армию в Смоленске, — давно надо было это утвердить.

— Исполняющим обязанности назначаем тебя. И тогда 2-ой стрелковый и 17-ый механизированный становятся твоими. Работай. Задача-минимум: ни один вражеский солдат не должен появиться рядом с Минском.

С любопытством смотрю на свежеиспечённого командарма. Не сказал бы, что его сильно обрадовало. Видимо, ждал дивизию на укрепление и место для неё, небось, припас, а тут ему пять дивизий, среди которых две танковые. Хотя танковые они только по названию, танков там кот наплакал, то бишь, я от щедрот сколько-то выделил.

— Как раз трофейными танками их снабдишь. Ты ж не распределил их ещё?

Никитин молча качает головой, потом роняет:

— Думал их разбавить по частям…

— Обслуживать неудобно, когда большое разнообразие в одном месте

Оглядываю местность перед НП. Справа небольшая речушка Мяркис кокетливо изгибается узким руслом. Гляжу скептически, курица вброд не перейдёт, а вот танк проскочит. Никитин соглашается:

— Танкоопасное направление.

— Что придумал?

Долго слушаю наполеоновские планы. Скептически слушаю, и новоявленный командарм замечает.

— Что не так, Дмытрый Грыгорыч?

— Понимаешь, изюминки нет. Ты всё правильно говоришь, и бьюсь об заклад, худо-бедно, но всё сработает. Только это всё было и фрицы всё это знают. Минные поля, говоришь? Разминируют.

— Под пулемётным и снайперским огнём?

Насмешливо гляжу на своего протеже.

— Ты чего, генерал? Не в курсе последних военных хитростей? Артобстрелом или бомбёжкой разминируют твоё поле. И что тут твои снайперы сделают?

— Ладно, пошли, пообедаем, а там подумаем ещё, что можно сочинить.

Обедать мы пошли к красноармейцам. Время от времени полезно напрягать интендантов такими генеральскими выкрутасами. Этому я тоже Никитина учу. Противостоянием с фон Боком он будет сдавать экзамен на командарма. Утверждать его пока не буду, и.о. побудет. Мне с фон Боком задираться уже нет мотива, я его переиграл. Он пришёл на место, которое я ему приготовил, он послушно, как змея под дудочку факира залез туда, куда мне надо.

18 июля, пятница, время 16:05

Бронепоезд «Геката».

В Барановичи поехал на этом бронепоезде, сопровождая уже свой эшелон с боеприпасами для группировки Рокоссовского. Сидел с улыбчивым и относительно молодым майором-артиллеристом, — они все артиллеристы, — в командирском вагоне. Пили чай, разговаривали.

Бронепоезд уютно постукивает колёсами, поверхность горячего чая в стакане с вычурным железнодорожным подстаканником отзывается лёгкой рябью. За окном мирные пейзажи. Изнутри не видно, что вагон и весь поезд под мощной бронёй. И что окно это бойница, открытая сдвинутой вбок бронеплитой. Полное ощущение мирной жизни, к которому добавляется чувство почти полной безопасности, от знания, что они едут под защитой брони, грозных пушек и слаженной команды военных.

— Как там Москва, товарищ генерал?

— Я её не видел почти. Только из окна машины. Спокойная. Только военных на улицах много и режим светомаскировки жёстко соблюдают.

— А правду говорят, что товарищ Сталин ругал Кузнецова и Жукова? — выспрашивает любопытный майор. Крутится по железным дорогам, для него мой последний вылет в Москву — свежайшая новость. А ведь это полмесяца назад было.

— Не, неправда. Я их ругал. Слегка. А товарищ Сталин решил, что с них хватит. Правительство считает, что положение складывается в целом благоприятное.

Пью чай, хрустя предложенными сушками. Майор округляет и так круглые глаза на круглом же лице и делается похожим на сову. Х-ха, кажется, я знаю, какой у него будет псевдоним отныне. Филин.

— Как же благоприятное? Взяли Вильнюс, Прибалтику, осадили Одессу, рвутся к Киеву.

— Если бы мы в несколько дней вышвырнули немцев обратно, то Англия могла решить, что мы слишком сильны, и встать на сторону Германии, — приходится объяснять, — А это ещё хуже. Объединённый англо-германский флот вещь крайне неприятная.

— Мы и Англии можем навалять, — уверенно заявляет майор.

— Можем. Только оно нам надо, воевать на три фронта сразу?

— Какие три?

— Япония на Дальнем Востоке.

— Япония не нападёт.

— Нападёт или нет, а войска держать приходится. Давай-ка ещё чайку.

Майор кличет сержанта, тот приносит чайник. Молчим, снова любуюсь видом за окном.

— Повезло нам с вами, товарищ генерал.

Внезапно чувствую, что голосом майора со мной говорит не только подтянутый и крепкий краском. Они все сейчас со мной говорят. Почти миллион бойцов и командиров сейчас мне это сказали. Майор тут же подтверждает.

— Все так считают, товарищ генерал. Все чуть не молятся на вас. Я даже слышал… — он понижает голос, — некоторые говорили, что если вас в Москве вдруг арестуют, то они в поход на Москву пойдут.

На мгновение зависаю. Опасную оговорку о походе на Москву можно и не заметить. Майор, сознательно или нечаянно, на огромный риск идёт. Нельзя пропускать таких сильных заявок. Давно я задумывался о природе власти, ещё в прошлой жизни. И кое-какие выводы сделал. Настоящая власть от должности не зависит. Если меня отрешат от командования фронтом, и после этого я стану никем, то, значит, никакой личной власти у меня не было. Моя власть заёмная, делегированная сверху. После отставки меня будут вспоминать добрым словом, будут уважать всю жизнь, но это авторитет и репутация. Вещи замечательные, но это не власть. Власть состоит из двух главных частей: контроль над ресурсами и наличие абсолютно преданных людей. Должность, звание, общественное положение — приятные, но не обязательные атрибуты.

К примеру, я для Сталина — одна из опор власти. Это если я проявлю абсолютную преданность лично ему. А ресурс, который ему интересен и который от меня неотчуждаем, это как раз мой авторитет в войсках. Замечательный ресурс и он у меня есть. А вот лично мне преданных людей у меня нет. Не пора ли ими обзавестись?

Честно говоря, мне этого не хочется. С души всегда воротило. А вот моего генерала нет, мы всё больше сливаемся в нечто целое, но своё Я он пока сохраняет. И к моим мыслям по поводу прислушивается внимательно.

— Списочек мне, — шевелю пальцами, как бы подгребая нечто себе, — тех, кто готов из-за меня на Москву идти…

Заговорщицки поднимаю палец, дожидаясь, когда уйдёт сержант, снабдивший нас свежими плюшками. Майор слегка теряется. Не ожидал такого конкретного поворота после, пусть рискованного, но обычного славословия любимому начальству.

— Первая фамилия — моя, — находится отважный майор. Про остальных пока молчит. Если они ещё есть, эти остальные. Ничего, и с одним можно поработать.

— Хорошо. Представь, над нами пролетает пара наших самолётов, родных и краснозвёздных. И я приказываю тебе немедленно их сбить, потом выслать группу на место падения, добить экипажи и принести сюда всё, что было на борту. Твои действия?

Действия майора меня не впечатляют. Застывание с широко открытыми глазами и ртом никого не впечатлит. Жду, успешно сдерживая смех.

— Э-э-э… товарищ генерал… как это, своих сбивать? — кое-как рожает уточняющий вопрос Сергачёв. Интересно, кто он по национальности? Проглядывает в лице что-то чувашское. Хотя поди отличи их от русских.

— Ну, так… — пожимаю плечами, — возможно, я знаю, что на самом деле это немцы. У них сотни наших захваченных самолётов. Или это наши, но… они везут приказ о моём аресте. Но понимаешь, объяснять некогда. Самолёты вот-вот улетят, времени на объяснения нет ни секунды. Твои действия?

— Сказать, что это немцы на наших трофейных самолётах, не долго, — выкручивается майор.

— А если наши с приказом о моём аресте? — отступать не собираюсь.

— Такого быть не может, — уходит майор от ответа.

— Ты первый сказал о моём аресте в Москве. Так что может. По твоим же словам, — безжалостно загоняю его в угол. Что-то он начинает мямлить, я уже не слушаю. Пусть он меня слушает.

— Ленин сразу после октября семнадцатого что сказал? Мелкобуржуазная волна захлестнула революцию. Сразу двести семьдесят тысяч человек вступили в партию*. А дореволюционный состав, хорошо, если тысяч двадцать.

— Как ты думаешь, все эти люди надёжные и проверенные? А думаешь, среди большевиков с дореволюционным стажем никто не затесался? Между прочим, царская охранка не дремала и вербовала агентуру активно и везде.

— Товарищ генерал!

— Да успокойся! Их почти никого уже не осталось, кроме нескольких человек. Но вот что ты думаешь про троцкистов? — Поднимаю руку, чтобы остановить. Знаю, что скажет.

— Троцкисты — враги партии и государства, но почему они враги? Вовсе не потому, что поверили идеям Троцкого. Знаешь, что они в Испании учудили? Подняли восстание против своих. Решили, что война с Франко — удобный момент для захвата монопольной власти. Поставили интересы своей партии выше общих интересов. Вот почему они враги, а вовсе не потому, что у них идеи другие.

— А теперь представь себе обычного кондового карьериста. Никакого не троцкиста, а просто человека, старающегося всеми силами забраться наверх. На верху лучше, чем внизу. Вот я — генерал, так? Что это значит? А то, что у меня все шансы в этой войне уцелеть. В отличие от простого рядового, который в атаку на пулемёты ходит. Это только один плюс, а вообще, их много.

— Разве партия их не может раскусить? — видок у майора по-детски наивный.

— Партия из людей состоит. Вот ты, как карьериста распознаешь?

Майор мнётся. Это не артиллерия, тут совсем другой коленкор.

— А вы, товарищ генерал, можете?

— Если карьерист человек толковый, то нет. И надо ли? Карьериста надо брать за жабры и можно это сделать, когда он начинает вредить общим интересам. Например, затирать тех, кто лучше его разбирается в деле. Или лучше его друзей и родственников, которых он продвигает.

Сержант убирает все чайные принадлежности. Мы сыты, теперь можно и закурить. Окошко-то открыто.

— Вычислять таких скрытых вражин трудно, — с наслаждением выпускаю клубок дыма и признаю сложность задачи, — но можно.

— А как? — глаза майора светятся неуёмным любопытством.

— Во-первых, не спеша, — и я не тороплюсь делиться сокровенными знаниями, — а во-вторых и в-третьих, это дело сложное и сродни тайному искусству. Ни тебя, ни меня, никто этому учить не будет. Я и сам пока в этом деле первоклассник.

— Научите?

— Запросто. Как только по первому же моему устному приказу сделаешь что угодно без вопросов. Пока ты до этого не дорос.

* Генерал говорит о периоде между февральской и октябрьской революциях.

18 июля, пятница, время 18:20

Барановичи, резервный штаб фронта.

В Барановичах велел водителю остановиться за полкилометра до штаба и прошёлся с адъютантом пешком. Городок имеет нахально мирный вид. Кое-где копошатся куры, на пустырях мекают привязанные козы, ленивым брёхом провожают прохожих разомлевшие от жары псы. Злорадно ухмыляюсь. Везде прифронтовые города живут в состоянии постоянной тревоги и страха. В любой момент может раздаться противный вой сирен, означающий команду немедленно бежать в укрытие. В Барановичах это означает учебную тревогу. Некоторых горожан приходится загонять в убежища чуть ли не пинками. Реальных бомбёжек ни разу не было. Даже на окраину Минска один раз упало несколько бомб. На Барановичи нет.

В штабе меня ждут. Браво подскакивает дежурный капитан, барабанит доклад. Главным было то, что меня домогается Анисимов. Отмахиваюсь от дежурного жестом, изображающим ответную отдачу чести.

С Анисимовым связываюсь по гражданскому телефону. Решил, что линия через Полоцк вряд ли прослушивается. Немцы далеко ещё. Бдительность не стоит отменять, но по-человечески поговорить тоже надо. Иногда интонация разговора говорит больше, чем слова.

— Докладывай, Петрович, — сознательно не использую ни званий, ни полного имени. Я ж говорю: бдительность — прежде всего.

— У меня кое-какие трудности, командир.

— Давай по порядку. Насколько наш шустроходный продвинулся?

— Километров тридцать-тридцать пять.

— Пять километров в сутки это не много. Какие у тебя сложности?

— И сейчас идут параллельно Вилии. Готовился пустить им кровь при форсирования притока Страча, а они вдоль неё повернули на север к городку Свирь. Ударил по ним крупнокалиберной артиллерией. Они вызвали авиацию и раздолбали мою гаубичную батарею, — жалуется почти генерал.

— В ноль?

— Два орудия уцелели.

— Если раздолбали твою батарею, значит, не прикрыл её зенитками. Или вовремя не сменил позицию…

— Они очень быстро прилетели, пяти минут не прошло, — перебивает полковник.

— Не сменил позицию, не устроил ложную, короче, не доглядел. Быстро прилетели, это не значит, что аэродром рядом. Немцы могли на лету свои юнкерсы перенацелить. Немедленно свяжись с воздушным наблюдением через нашу авиаразведку. Они будут передавать тебе данные радаров, касающиеся тебя. И артиллерийское подкрепление мы тебе вышлем. Потерпи день-другой.

Пришлось звонить, уже по нашей линии, Климовских. В нашем резерве 152-мм МЛ-20 нет. Но есть 76-мм. Если четыре пушки Анисимов потерял, то чтобы не снижать силу залпа, надо прислать ему две четырёхорудийные батареи. И зениток, желательно мобильных. Получит всё быстро. До Вилейки — железка, а потом до Свиря — дорога.

Сведения от радаров передаются в Минск и сюда. Собственно, центральный аппарат авиаразведки здесь, в Барановичах. Так что продублировать просьбу Анисимова, а вернее, устроить выволочку за то, что пропустили авианалёт без предупреждения заинтересованных соединений, хочешь не хочешь, а надо.

— Товарищ генерал армии, мы не успели, немцы неожиданно курс изменили! — оправдывается лейтенант, командир расчёта наблюдателей.

— Сообщайте обо всех самолётах на расстоянии ста километров от наших позиций.

— Слушаюсь, товарищ генерал армии!

Сто километров это перебор, хватит и пятидесяти, но пока сообщение дойдёт до адресата, как раз и будет такое опасное расстояние. Сорок-пятьдесят километров бомбардировщик преодолеет за пять-восемь минут.

Выхожу из штаба на крыльцо, покурить на свежем воздухе. В Белоруссии жара очень мягкая, сказывается большое количество воды. Она тут везде. Обратная сторона не очень приятная, комаров много, но они только вечером на боевые вылеты выходят. Солнце, как и полагается вампирам, они не любят.

Что-то я подустал от всех этих генеральских дел. Одна надежда на когорту подготавливаемых мной старших командиров. У меня уже четыре перспективных генерала. Никитин, Болдин, Анисимов, и вот теперь присматриваюсь к Рокоссовскому. Для окружающих присматриваюсь, так-то и без того знаю, что он талантливый полководец. Болдина я, пожалуй, исключу из числа самых-самых. Он замечательный зам, а вот потянет ли самостоятельное командование фронтом или даже армией, сильно сомневаюсь.

— Здравия желаю, товарищ генерал армии! — чуть задержавшись, чтобы кокетливо стрельнуть серыми глазками, мимо меня пробегает девушка — сержант.

Знакомое лицо и коленки такие же соблазнительные. Светлана! Хм-м…

А девушку уже перехватывает мой бравый адъютант. О, и что это я вижу? Саша глаз на неё положил? Точно! Такой обаятельной улыбкой он любую девушку наповал сразит. Э-э-х, где мои семнадцать лет? Или хотя бы тридцать?

Саша спешил ко мне, Света его задерживает, значит, могу ещё несколько минут побездельничать.

— Товарищ генерал, нам пора, — адъютант держит улыбающуюся девушку за руку.

— Пора, так пора, и-э-х-х! — кряхтя, встаю со скамейки. Кончился мой отпуск. Иногда у меня рождаются сильные подозрения, что это округ, который сейчас фронт, командует мной, а не я им.

За спиной раздаётся различимый звук поцелуя и девичий смех. Догнавший меня у машины Саша сияет.

18 июля, пятница, время 20:25

Бронепоезд «Геката», Полесье к югу от Пинска.

Мы километрах в пяти от края Полесья. Кажется, местных тут прижали. Местные, потому что уже не моя территория. Моя — на той стороне Припяти. Железка разрезает узкую полосу среди густых лесов. И справа, в направлении на два часа, если считать за двенадцать направление железки, слышится канонада разрывов. Кто-то, — да понятно, что это фрицы, — гвоздит по лесным угодьям миномётами. А убойность мин в лесу неприятно высока из-за разрывов на высоте. Хотя с другой стороны, деревья защиту дают. Осколки дальше двадцати-тридцати метров просто не проходят.

Вылезаю на открытую зенитную платформу, прикрытую только маскировкой. Без неё мои бронепоезда шагу не ступят. Маскировка хитрая, она создаёт для наблюдателя сверху видимость пустой железной дороги. Уловка из прошлой жизни. И придумали, между прочим, фрицы, а не мы.

Охранение бронепоезда по взводу на каждую сторону спрыгивает на насыпь и, рассыпавшись цепью, уходит в лес. Мы в точке рандеву с одной из наших диверсионных рот. Рокоссовский через них вышел с нами на связь. Ждём.

Канонада впереди нас не собирается смолкать, вроде даже злее становится.

Поодаль, уже в глубине леса, раздаётся шум, выкрики, возня. Охрана бесцеремонно выволакивает какого-то младшего политрука, крайне возмущённого таким обращением от рядовых.

— Да отпустите вы! Какой пароль? Не знаю я вашего пароля!

По моим наблюдениям самая бестолковая часть нашей армии это политруки и комиссары. У себя я худо-бедно заставил их работать. Младший состав политруков из четырёх армий собрал и отправил в Смоленск на переподготовку. Интенсивную переподготовку. Будут служить взводными и ротными. У меня там, ха-ха, будет «политический» стрелковый или моторизованный корпус. В приказном порядке назначу его самым героическим. И пусть попробуют не оправдать доверия.

Я не совсем прав. Есть ещё одна скудоумная прослойка в нашей армии. Генералы. Не знаю, за кем приоритет. За пересечением этих двух сословий? Есть ведь комиссары генеральских званий.

Сижу на мешках с грунтом, накрытых брезентом, боком наружу. Был соблазн сесть, свесив ножки, но возраст и положение не позволяют вести себя по-детски.

— Товарищ генерал армии! — политрук решает сосредоточиться на мне. Мой конвой уже не держит его руками, но винтовками ограничивает его в передвижении.

— Помогите, товарищ генерал. Никакой жизни от немецких миномётов, головы не поднять, — юный политработник смотрит умоляюще.

Спрыгиваю на насыпь.

— Во-первых, товарищ младший политрук, выполняйте указания конвоя. Вы не знаете пароль, мы не знаем вас, — делаю знак следовать за мной, направляюсь к штабному вагону. — Во-вторых, вы сейчас покажете на карте, где находится вражеская батарея…

Улавливаю нечто краем глаза, останавливаюсь.

— Вы что-то хотите сказать?

Вид у юноши становится растерянным.

— А разве вы так не можете? Я думал…

— Не понял, — мой взгляд непроизвольно тяжелеет. — Вы приходите к артиллеристам, просите подавить вражеские огневые точки, но где они находятся, вы не знаете. Я правильно вас понял?!

От последних слов с рычащими нотками вьюнош вжимает голову в плечи. Придётся переигрывать. Отдаю распоряжение увести младшего политрука до подхода местных, которые знают пароль и знакомы с юношей.

— Вот поэтому фрицы и бьют вас, как детей… потому что вы дети и есть, — младший политрук уходит с поникшей головой. Мои бойцы улыбаются снисходительно.

Но проблему решать придётся. Запрыгиваю в штабной вагон. Через минуту бронепоезд приходит в движение. Не прямолинейное по рельсам поначалу. Раздаётся свисток, охрана возвращается из леса, младшего политрука сажают на платформу. Бронепоезд расцепляется, ни к чему его весь тащить, нам только гаубичной батареи хватить. Несколько вагонов с зенитными платформами и вторым локомотивом отцепляются и остаются на месте. Гаубичная часть, — впрочем, ещё один зенитный вагон сразу за тепловозом, — медленно продвигается вперёд.

Когда лес становится разрежённым, мы с Сергачёвым достаём карту.

— Попробуй вслепую, майор, — решать проблему надо, хозяева из-за неё на рандеву опаздывают, скорее всего.

Изучаем карту. Дальнобойность известна, корректировщики огня на высотах, по примерному радиусу воздействия можно прикинуть за каким холмом прячутся фрицы со своими миномётами.

— Два места вижу, где они могут быть. Могут быть и дальше, но там неудобно, — говорит Сергачёв. — Надо ведь телефонную линию вести…

— А если по радио связываются?

— Вообще хорошо, — Сергачёв снимает телефонную трубку. — Дима, послушай эфир. Немецкий корректировщик может работать.

Пока связисты закидывают невод в эфир, Сергачёв высылает своего корректировщика. Троица бойцов бежит к краю леса, разматывая за собой катушку провода. Ещё через четверть часа Сергачёв выясняет, что ничего подозрительного в эфире нет, и начинает работу.

На стороне артиллеристов всё выглядит не интересно. Сноровистая, привычная работа. Интересно сейчас немцам, если мы их достали. Дрожит земля, свистят осколки, навевая смертную тоску. Сверху сыпятся комья земли, душу затапливает страх. В такие мгновенья остро чувствуется, как прекрасна жизнь. И как ужасен 152-миллиметровый фугас.

Сергачёв последовательно обрабатывает обе ближние низинки, не забыв выпустить несколько снарядов по местам вероятного положения корректировщиков. Потом опять свисток, сбегается охрана, батарея на платформах втягивается обратно в лес. Фрицы заткнулись.

Бронепоезд с удовлетворённым лязгом воссоединяется, и только сейчас из леса подходят свои. Троица диверсантов. Я был прав, Рокоссовский занимался личным составом, для которого миномётный удар оказался болезненным сюрпризом.

Рокоссовский

18 июля, пятница, время 21:40.

Бронепоезд «Геката», Полесье к югу от Пинска.

Уже темнеет, разгрузка эшелона с боеприпасами и продовольствием заканчивается. Небольшая кучка беженцев размещена. Мне главное быстро сбросить груз, поэтому ящики и мешки складируют рядом, метрах в десяти под деревьями. Растащут за ночь. Продуктов на такую могучую кучку — кот наплакал, но…

— Организуем постоянный подвоз, Константин Константинович, — хотел было назвать его по настоящему отчеству, «Ксаверьевич», но не стал. Не знаю, как воспримет.

Рокоссовский — красавец мужчина, поляки внешне фактурная нация. Что мужчины, что женщины. Пожалуй, он даже моего Копца переплюнет в благородном деле охмурения слабого пола. Если захочет. Цвет глаз не могу определить. Морская вода на глубине несколько метров очень похожа.

Мне теперь думать, на кого и как свалить обеспечение таких масс войск. Сравнительно со всем фронтом вроде и не величина. Но довольствие моих войск давно расписано и распланировано, за сотни километров могут эшелоны с мукой и пшеном подогнать. А потребности Рокоссовского на ближайшие колхозы раскидаю. Дальше видно будет.

Сергачёв снабжает нас ужином и картой и деликатно удаляется. Чувствуется, что Константиныч голоден, но ест неторопливо и сдержанно. Одобряю.

Через четверть часа.

— Такая система караульных постов не годится ни к чёрту в военное время, — выношу категорический вердикт. Только что Рокоссовский нарисовал план охранения своих сбродных частей.

— Посты должны быть двойные. И на будущее, Константин Константиныч, всё должно быть двойное. Отступаешь? Двойное прикрытие. Наступаешь? Двойное накрытие. Подстраховка каждого шага. Каждого!

Немного подержав поднятый вверх назидательный палец, продолжаю:

— За линией постов должна быть вторая линия. Контролирующая первую. Можно делать её реже, один наблюдатель следит за двумя постами. У наблюдателя-контролёра должна быть связь с группой немедленного реагирования на случай скрытного нападения на пост. Оговорена система условных знаков.

Первое вводное обучение заканчиваю. Показываю место на карте.

— Примерно здесь мне нужен аэродром подскока. Тяжёлые бомбардировщики на местный грунт не сядут, а истребители и лёгкие бомберы смогут. Направь туда батальон из второго эшелона. Подгоню на днях туда из Пинска технику и специалистов батальона аэродромного обслуживания. Они место окончательно выберут. Проконтролируйте. Надо сокращать подлётное время. Горючее опять-таки экономиться будет.

— Как оно будет экономиться, если всего лишь аэродром подскока?

— Для кого-то аэродром транзитный, но будет и постоянный состав. Перебросим сюда смешанный авиаполк. Маскировочные сети у вас есть?

Чего ни хватись, ничего у них нет. А что не нужно есть. Пленные у них есть, с полтысячи человек. Надо забирать, уборочная начинается. Вот и обменяю пленных на продукты в ближайших колхозах, ха-ха-ха. Почувствую себя работорговцем. На самом деле всё не так, конечно. Будет сформирован трудовой немецкий батальон имени Розы Люксембург, например. Именно вариант Розы идеален, учитывая, что она еврейка. Назначим туда замполита со строгим приказом организовать политучёбу в полном формате. Часа по два каждый день. Пусть впрыскивает в мозги фрицев, замороченных фашисткой пропагандой, марксизм-ленинизм в лошадиных дозах. «Капитал» пусть заставит читать. Надо только на немецком языке его найти. И комиссар должен немецкий знать боль-мень. Соцсоревнование пусть между немецкими ротами устроит с передачей красного вымпела с профилем Ленина передовикам социалистического труда.

От этих мыслей не удерживаюсь от глумливого смешка.

— 50-мм миномётов у нас двадцать штук. И сорок 82-миллиметровых… — от моей реакции, хотя не на его слова я реагирую, Рокоссовский недоумённо замирает.

На мою мысль о политзанятиях с пленными он реагирует сдержанно. До ещё одной моей идеи.

— Экзамен ещё им устроим. По марксизму-ленинизму. А чо, Маркс, Гегель, Фейербах, все для них свои…

Безудержным хохотом нас срубает одновременно.

— Одно плохо, — нахожу в себе силы вставить замечание, — Иосик Геббельс может поднять шум об особо изощрённых большевистких пытках бедных военнопленных…

— Дмитрий… Григорич… хватит… — Рокоссовский стонет и утирает слёзы от смеха.

С трудом переходим к делу. Записываю в блокнот требуемые ресурсы пункт за пунктом. Маскировочные сети, сотня 82-мм миномётов, дюжина трофейных эрликонов…

— С зенитками у меня не очень, Константиныч, — извиняюсь я, — вроде много, и сильно не хватает. Учи личный состав работать стрелковым оружием по воздушным целям. Хоть по головам лаптёжники ходить не будут. Миномётчикам объясни…

Уже полночь близится, а я всё рассказываю. Только сейчас понимаю, как далеко мы ушли от остальных. Будто моя армия совсем другая. Рисую на бумаге примерную схему миномётных батарей. С рисунком защитных позиций, путями отхода и прочим. А у него ещё и радиостанций нет, о хосподи…

17 июля, четверг, время 07:50

Рядом с местом впадения речки Страча в Вилию.

Лейтенант Гатаулин.

— Куда палишь, придурок!? — худому, но жилистому пулемётчику прилетает звонкий подзатыльник. — Я тебе что сказал? Возьми на пять метров выше земли! Опять прицел не установил? Я тебя сегодня в пыль измордую!

От очереди Гришаньки наши отступающие через низинку от противоположного леса слегка шарахнулись в сторону. Хотя он и так бы в них не попал.

— Уйди с глаз долой! — Гришаньку в сторону, прицел на пятьсот метров. Ну, точно, на сотне стоял.

Наши отступают, забирая вправо от нас. Там лесок выпирает чуть ближе. Отступают технично, как учили. Сначала одна часть стреляет по лесу, с колена или лёжа. Потом вторая, а первая уходит дальше. Щас, парни. Прикроем.

Выпускаю длинную очередь, укладывая пули прямо перед кромкой леса. Неприкрытой угрозой вырастают густым строем пулевые фонтанчики. Те, кто пытался оттуда подстрелить наших ребят, наверняка энтузиазм подрастеряют. Вроде оттуда кто-то дерзил? Очередь патронов на пять зло треплет густые кусты.

Я со своим родным отделением пулемётчиков плюс приблудный взвод, от которого осталась половина, кружим москитным роем у носа фрицев уже почти неделю. Не так много фрицев наколотили, голов пятьдесят где-то. Немец сторожкий стал. И-э-х, где те деньки, когда они открыто и весело на мотоциклах лихачили.

Снова бодрой швейной машинкой стучит в моих руках пулемёт. Нравится мне этот немецкий зингер. А те деньки прошли. Как весело и смешно, наловчившись, одной очередью снимать два экипажа сразу. Мотоциклы, бывалоча, так забавно кувыркались, приятно вспомнить.

Всё, кончилось веселье. Фриц идёт, как танк, хрен на кривой козе подъедешь. Засадная рота наших диверсантов вон как драпанула. Среди передовой разведки никаких мотоциклов, только броневики, танкетки, а то и танки. И боковое охранение вычёсывает окружающие леса частой гребёнкой… что, ребята уже здесь? Значит, надо сваливать.

— Отходим!

Здоровый с глазами слегка навыкате, но уже не такими наглыми, парняга подхватывает из моих рук пулемёт. Перевоспитывается Николаев потихоньку в отважного героя. Уже без пинков и подзатыльников всё делает. Но пока подвига не совершит, так и будет работать вьючным конягой.

— Сюда! — машет мне рукой смежник, тоже лейтенант. Селивёрстов, ротный командир диверсантов. Сворачиваем к ним, улепётываем вместе. Совместный драп он такой, объединяет. Даже как-то на душе теплее становится.

Впереди овражек, запрыгиваем в него. Успели! Через четверть минуты раздаётся свист первой мины. Фрицы лупасят по месту, из которого по ним посмели стрелять.

— Приготовься, — говорит Селивёрстов в коротком промежутке между разрывами.

Что-то задумал? Селивёрстов объясняет. Киваю, смысл есть, как и риск, но куда без него. Стараюсь сдержаться, меня в такие моменты иногда колотить начинает. Намного легче, когда приходиться действовать сразу, без ожидания.

И вот пауза в обстреле заканчивается. Ещё бы подождать для верности, но усидеть не могу, внутри уже кипит.

— Всем! Быстро назад! — это я своим и выскакиваю сам. Успеваю только услышать, как ругнулся мой смежник.

Вперёд! Несусь, как лось безрогий. Если не успеем, столкнёмся лоб в лоб и на шквальный огонь в упор. Быстрее, быстрее! Деревья обегаю, кусты не всегда. Меня обгоняют диверсанты, эти ребята в лесу живут, им не привыкать.

Успели! Едва достигаем кромки, как вижу, что цепь немецких автоматчиков прошла половину поля между нашими лесками. На отдалении метров в сорок — вторая цепь. Всего человек двести. Понятно, почему мы их опередили. Если бы они безоглядно помчались вперёд, то встретили бы нас уже в лесу. Горячим приветом автоматных очередей в упор.

— Ты начнёшь своими пулемётами, — распоряжается Селивёрстов. Не возражаю. Мы друг другу не обязаны подчиняться, но он парень толковый и старшим всё равно кто-то должен быть. А так как он ротный, а я — взводный, то и нечего тут.

Распределяем сектора обстрела. Берусь за МГ-34, своих с дегтярёвыми по флангам. Осталось метров сто пятьдесят. Пора!

Цепь немецких автоматчиков накрывает шквал пулемётного огня. Успеваю заметить минимум десяток упавших не по своей воле. Теперь сложнее будет. Залёгших брать труднее.

Фрицы отползают назад. Оборачиваюсь к Селивёрстову, тот метрах в двадцати.

— Ну, что, лейтенант? Опять ноги в руки?

Так и бегаем туда-сюда. В салочки с фрицами играем. Ещё немного дальше отойдут и снова можно по нам из миномётов гвоздить. Но ещё на полчаса мы их задержали и пошлину в несколько десятков человек взяли. Где там наш спасительный овраг?

16 июля, среда, время 20:45

Минск, квартира генерала Павлова.

— Чего тебе, Петрович? — голос у меня не сильно радостный. Мало того, что от семьи отвлекают, так ещё и по городскому телефону звонят. Звук не очень, наверное, не по прямой соединяют, а через Полоцк или Лепель.

Почти генерал Анисимов вываливает мне в ухо свои проблемы.

— Местность-то болотистая, а лето сухое. Масса проходимых мест образовалась. Боюсь я, Дмитрий Григорич, что расползутся они, как тараканы. Лови их потом.

Вот обормот! Такую херню не может сам решить..

— На то ты и генерал, Петрович, чтобы с маху такие проблемы решать. Во-первых, сомневаюсь я, что «Быстроходный» будет силы распылять. Но сузить ему число возможных путей не помешает, тут ты прав. Слушай…

Кратко излагаю возможное решение. Про минирование он и так знает, тут что-то новенькое надо.

— Хорошо… я попробую, — слегка растерянно отвечает Анисимов.

— И смотри. Чтобы это было в последний раз, — на полсекунды задумываюсь, кажется, я ему такое уже говорил. — Сам соображать должен.

Возвращаюсь в комнату, где меня Адочка ждёт. С рассказами о своей насыщенной событиями, крайне интересной детской жизни. И уголки, в которых я всё-таки научился время от времени проигрывать. Очень уж дочка этому радуется.

17 июля, четверг, время 08:35.

Колонна передового батальона панцерваффе.

Грунтовая дорога вдоль речки Страча.

— Господин оберст, дороги впереди нет, — козыряет и тут же докладывает лейтенант, командир авангардного дозора, — один мой броневик застрял, кое-как вытащили.

— Как такое может быть? Лето, жара, откуда грязь?

— Не могу знать, господин оберст.

— Мист! (Вот дерьмо!), — коротко ругнулся оберст.

Загатить болотистый участок можно, но сколько же времени на это уйдёт? Оберст дураком не был и вспомнил доклад разведки, в котором говорилось, что они видели невдалеке русские бензовозы. Но скоплений войск, — встречаться с новыми русскими танками желания нет, — обнаружено не было. Теперь оберст догадался, что там делали бензовозы. Эта дорога закрыта. Ш-шайсе! Совсем немного осталось до незаминированного и необстреливаемого участка трассы до Свиря. Оберст с сомнением глядит на недостаточно пологие склоны холмов, среди которых петляет грунтовка, болотистые луга со стороны речки…

Не нравилась оберсту такая война не по правилам. Как он завидует своим камрадам на севере и юге, которые на полной скорости проходили по пятьдесят-сто километров в сутки без особого напряжения. Русских стреляют, как зайцев на охоте.

Через два километра впереди пара бензовозов, как трудолюбивые муравьи, возят и возят воду к дороге. Под лозунгом «Даёшь осеннюю слякоть в жаркое лето».

К бензовозу подбегает гражданский в кепке и светлой косоворотке.

— Товарищ сержант, погодите минутку…

Гражданин в кепке оказывается председателем ближайшего колхоза, у которого бульба без дождя чахнет. Одно его беспокоит, не воняет ли вода бензином.

— Сам понюхай, — предлагает водитель. — А насчёт воды, надо командование спрашивать. Садись. Приедем — спросим.

Откуда там возьмётся запах бензина? Сорок раз бочка водой промыта.

19 июля, суббота, время 10:40.

Полесье к югу от Пинска.

Пора выходить на оперативный простор. На самом деле, ни хрена не пора, но времени мало. На войне всегда времени мало. Поэтому учу личный состав, а вернее, учу учить Рокоссовского в натурально боевых условиях.

В паре километров от леса небольшие холмики, где засели немецкие посты. Это не линия обороны, ещё чего! Фрицы здесь разбалованные, считают, что редкой цепочки пулемётных гнезд хватит для сдерживания толп глупых и трусливых русских. А для нас эти гнёзда — отличный тренажёр для пехотинцев. Мотивация, лучше не придумаешь. И для обучения точной и быстрой стрельбе и для освоения способов атаки.

Класть бойцов под пулемёты я не собираюсь, но у меня, то есть, у Рокоссовского есть пушки. Вот батарея сорокопяток упражняется в точной стрельбе прямой наводкой, а батальон под её прикрытием разучивает боевое упражнение «атака двумя волнами». Так я иногда этот способ называю. Я не военный по прошлой жизни, поэтому реального термина не знаю.

Вперёд бросается одна цепь. Ору им вслед в рупор:

— Линию держать! Зигзагами бежать!

После броска метров двадцать первая цепь залегает, за ними бросается вторая, которой приходится бежать уже сорок. Вот такими сорокаметровыми шагами две волны, две цепи накатываются на огневую позицию немцев. Когда до них остаётся метров сто пятьдесят, пушки замолкают. От наступающих цепей раздаётся треск винтовок. Приятного для немецких пулемётчиков мало. Одновременная стрельба полутора сотен человек в одну точку… такое даже танку неприятно. Броня бронёй, но триплекс точно вышибет. А если какая-то из роя пуль в ствол залетит? Вероятность такого заметно от нуля отличается.

— Пиздец котёнку.

— Что? — отрывается от бинокля Рокоссовский.

— Такое даже танку выдержать сложно, — делюсь с ним идеей борьбы с танками. — Представь батальон, да даже рота хороших стрелков одновременно первым залпом стреляет по «глазам» танка, а вторым норовит попасть прямо в ствол.

Мимоходом наклоняюсь, срываю веточку примеченного кустика черники. Неторопливо обгладываю освежающие ягодки прямо с веточки.

— Про ствол ничего не скажу, — задумывается Рокоссовский, — слишком мелкая цель. А «глаза» точно вышибет.

— А давай посчитаем, — меня охватывает математический азарт. — Допустим, твои сто человек способны попасть в круг диаметром в полметра за двести метров. Калибр немецкой танковой пушки — пять с половиной сантиметров…

— Есть меньше…

— Не перебивай! Если меньше, то это лёгкий танк, его любая пушка фугасом возьмёт. Значит, примерно в десять раз диаметр ствола меньше диаметра, в котором летит поток из сотни пуль. Диаметр меньше в десять раз, значит площадь в сто раз меньше. Если распределение пуль в потоке равномерно, то попадание в ствол хотя бы одной практически гарантировано.

У моего Рокоссовского отвешивается челюсть. С таким подходом он ещё не сталкивался. И он меня радует своим предложением.

— Давайте попробуем.

— А как? У тебя есть немецкий танк?

А ведь есть! Хоть и не фрицевский. Т-26, который давно не заводиться и запчастей нет. Пушка у него 45 мм, но это близко. Вариант даже лучше, чем я собирался делать. Просто круглую мишень полуметрового диаметра и черным пятном в середине соответствующим калибру.

Через час.

Рокоссовский озадаченно изучает ствол танка. Чтобы в нём не ковыряться, его забили деревянной пробкой и замазали чернозёмом. Конечно, в бою так тщательно целиться сложно. Но в любом бою знание и уверенность в себе тоже неплохое оружие.

За нами толпятся красноармейцы, на лицах полное охерение, как любили говорить в моей прошлой жизни. «А что, так тоже можно?», — написано на их лицах. Деревянная пробка разбита аж двумя пулями. Одна совсем по краю, зато вторая близко к центру. И что скрывать, мы выбрали стрелков получше. Среди сотни стрелков есть десяток обученных снайперов.

— Смотрите внимательно, бойцы, — обращаюсь к рядовым. — Абсолютной защиты нет ни у кого и ни у чего. Это одно слабое место, пусть и очень маленькое. Это второе, — хлопаю по уже дырявому мешку с грунтом, которым закрыли оптику танка. Портить ни к чему.

— Можете представить, что случиться со стволом при выстреле? Его может раздуть, снаряд вылетит не с той скоростью, с нарушенным центром тяжести. Коротко говоря, в цель он не попадёт. А после этого выстрела пушка полностью придёт в негодность. Будет только грозно и бесполезно пшикать. Или вообще ствол разорвётся.

— У танка много слабых мест, — продолжаю лекцию, — кроме ствольного отверстия, это оптические приборы. Внимательно изучайте немецкую технику. Будете знать слабые места врага — будете знать, как его бить. Я знаю, что все вы обстрелянные, опытные бойцы. Вы все — герои. Но голым героизмом бить врага я вам строго-настрого запрещаю.

Учить их не переучить. Из-за деревьев в спешке выбегает мой адъютант.

— Товарищ генерал, вас срочно Никитин просит…

— Ну, пойдём.

Мой мобильный узел связи недалеко, минут десять быстрого шага. Мы с Сашей даже пробежались немножко. Иногда хочется размяться, а воздух тут такой, что хочется пропустить его через себя побольше.

— Ну, и что такого страшного случилось? — отвечаю Никитину с неприкрытой ленцой. Только что он эдаким взволнованным голосом сообщил, что фон Бок сумел взломать его оборону, форсировав речку Маркус, и выйти к высоте 240.

Высота 240 — один из опорных узлов обороны. Ну, сам вышел к нему, сам и виноват.

— Не знаешь, что делать, что ли? — Конечно, он всё знает. Мы с ним чего только не моделировали. Контрмеры предусмотрены на прорыв в любом месте, даже самом неожиданном.

— Только вот что. Заранее предупреждаю: самолёты, пуще всего штурмовики, береги, как зеницу ока. Выпускай их только на лакомые цели и только, когда поблизости мессеров нет. Чайки и сами истребители неплохие, но бережёного ВКП(б) бережёт.

Добиваюсь я своего. Никитин расслабляется, даже смешок издаёт.

— И ещё одно, Семёныч. Подгадай момент, когда фон Бок скучкует свои войска. Если сможешь — подтолкни его к этому. И если небо будет чистым, наши пешки устроят им маленький армагеддец. Можно попробовать ночью, но тогда тебе надо озаботиться целеуказанием. Или разведчики ракетами цель укажут или ночные кукушки (мы так стали называть У-2, которые изводили немцев по ночам) пусть осветительные бомбы подвесят.

— Если сможешь для пешек такое мероприятие организовать, считай, ты фон Боку клыки вырвал. Пока он новые отрастит… ну, всё, давай, работай. Набьёшь морду фон Боку, можешь считать себя генерал-лейтенантом. Или даже полковником.

Что-то Анисимов меня не тревожит. Раз не звонит, значит, всё в норме. Но пора бы и мне кое-что сделать. Если фон Бок сумел прорвать оборону Никитина, значит, он слишком хорошо живёт. А мне не нравится, когда у моих врагов слишком удобная и комфортная жизнь. Сразу хочется её испортить. Очень хочется. Очень сильно испортить. Кроме неприятных новостей есть ведь и хорошие. Мне целых двадцать новых пешек прислали. С пылу, с жару, прямо с завода. Щас мои техники их до ума доводят, радиостанции настраивают, экранируют.

— Копца мне найдите, — отдаю команду связистам на выходе из фургона. Хочется прогуляться по лесу. Хорошо здесь. Надо как-нибудь с генеральскими и другими ребятами шашлычок здесь организовать. Даже от благородного дела защиты Родины надо хоть изредка отдыхать.