28 июня, суббота, время 18:25.
Граница Вилейской области в месте смыкания Литвы, Латвии и Белоруссии.
Младший сержант Игнат Гонзо.
— Фойер! К бою! — обе команды на разных языках и поданные с разных сторон тут же тонут в многоголосом автоматном треске.
Снайпер Никоненко, сжав губы, всаживает одну пулю за другой по замеченным секунду назад вспышкам. «Меняй позицию, обормот!» и будто снова чувствует отеческий, но тяжёлый подзатыльник. Обучение профессии разведчика и диверсанта подразумевало применение самых эффективных и проверенных временем методов. Плавным и кажущимся медленным движением снайпер второго взвода отдельной диверсионной роты 2-го стрелкового полка передвигается за дерево, чуть сдаёт назад и перекатывается за соседний ствол.
Пулемётная очередь сбивает листья, тонкие ветки, взмётывает фонтанчики из земли, травинок и опавшей листвы. Подводит зримую черту под коротким и ожесточённым столкновением. Стрельба резко стихает.
Игнат суёт руку за пазуху, достаёт слегка трясущимися руками крестик и целует, воровато оглянувшись. Первый бой в его жизни, и он уцелел. В отличие от нарвавшегося на засаду передового дозора. Игнат ещё раз внимательно оглядывает безлесую ложбинку, разделяющую их осинник от березняка в полусотне метров. Никто из пятерых бойцов не шевелится. Шквальный огонь с пары десятков метров не дал никому никакой надежды.
Лейтенант Пётр Никоненко.
Матерится сквозь зубы. Первые впечатления самые яркие, этих пятерых бойцов лейтенант запомнит на всю жизнь поимённо. На всю жизнь, какая бы она ни была длинной или короткой. Война, завтра, может, кто-то ещё внесёт его имя в свою память навечно.
Злость от неожиданных потерь не мешает отдавать команды. Меньше чем через минуту по краю противоположного леса ударили полтинники. Разрыв за разрывом терзали кусты и деревья. Как только миномёты переносят огонь на полсотни метров глубже, уже изготовившийся к броску взвод кидается в атаку. По всем правилам. Короткими бросками, с мгновенным переползанием, с бегом зигзагами. Только без стрельбы, противник огня не открывал.
Противник не стрелял, потому что его на месте не было. Вошедшие в лес бойцы обнаруживают два трупа в почти таких же маскхалатах, но в чужой форме. Миномёты ставят чуть дальше павших бойцов и продолжают обстреливать лес с увеличением дистанции.
Команду прекратить огонь лейтенант отдаёт жестом. Первый взвод остаётся со своими товарищами, выбывшими из списка живых, остальные втягиваются в лес. В лесу находят ещё один свежий труп. Всё-таки не зря они пуляли минами. Ни оружия, ни документов при них не находят. Коллеги. Рота лейтенанта Никоненко на задание тоже документы не берёт.
Рота почти у цели, осталось выйти к Двине. Это всего несколько километров.
Штаб 2-го полка 50-й стрелковой дивизии.
Начштаба читает радиосообщение разведроты, приказывает передать его в дивизию. Через полчаса получает ответ и внимательно изучает карту с командиром полка и комиссаром. Полк надо ставить в оборону. Если наши разведчики наткнулись на разведку противника, значит, он где-то рядом. Если нет, дальше можно пройти позже, а оборудованные позиции станут второй линией обороны.
Штаб 50-й (Полоцкой) дивизии.
Ещё через полчаса.
Комдив подписывает радиограмму в штаб округа, дивизия вышла на рубеж обороны. Штабы всех уровней фиксируют первые потери. Пять имён переводятся в графу «Безвозвратные потери».
28 июня, суббота, время 22:25.
Граница с Литвой, в 10 км от г. Друскининкай.
Бардак какой-то, а не война! В Друскининкай немцы, а тут, буквально в нескольких шагах, мы. 6-ая кавдивизия уходит в бросок в сторону этого городишки. Никакой линии фронта, цепочка заслонов, как в том же Друскининкае! Боками трёмся. Особенность блицкрига, быстротечной мобильной войны? Ну, как хотите, господа немцы, бардак мы лучше вашего умеем устраивать.
Застаю уже хвост дивизии, буквально осталось платочком на прощание помахать. Комдив, генерал на майорской ступени, круглым лицом и закрученными усами похожий на Будённого, рядом (Константинов Михаил Петрович).
— Мы ничего не забыли, Михал Петрович? — только этим выдаю своё волнение и в первый раз. Мы не бестолковые бабы, что заполошенно мечутся перед каждой поездкой.
— Обязательно что-то забыли, Дмитрий Григорич, — «утешает» меня комдив, — без этого никак. Особенно в первый раз.
Смотрим друг на друга и одновременно издаём смешок. Меня отпускает.
Прибыл я в расположение кавалеристов к обеду. И до вечера мы со штабными корпели над картой. Штабными двух дивизий. 85-ая стрелковая участвует в операции. Корпели до тех пор, пока меня на ЧП не вызвали с тем жабообразным комдивом.
Главное начать, найти основу, от которой можно оттолкнуться.
— На учениях мы отрабатывали оборону и порядок отступления. Наступление мы репетировать не могли по известным причинам. Поздравляю вас, товарищи, с началом войны все ограничения сняты. Мы можем проводить любые манёвры, какие нам в голову взбредут.
Тут я дал паузу. Мне надо, чтобы все прониклись, в реальных боевых действиях есть огромные преимущества. Не надо думать, как обойти засеянные поля. Не нужен сложный механизм учёта попаданий в цель снарядов, бомб и пуль. Никто командиров сверху не ограничивает. Есть боевая задача, а как ты её достигнешь, никого не волнует. Командование в моём лице смотрит только на относительные потери. Комполка я прощу его погибший полк, если при этом он полностью уничтожит вражеский. А лучше два. За два я даже награжу. Потери 1:2 в нашу пользу меня более, чем устраивают.
— Осознали? — с удовлетворением вижу у некоторых командиров огонёк предвкушения в глазах. — Игра без дураков. Подчинённых даже ругать не придётся. За ошибки они немцам заплатят. Собственной кровью. А вы учите остальных на их примере, пусть нам помогут даже павшие.
На этот раз паузу сделал не намеренно. В голове вдруг всплывают строчки:
Всем живым ощутимая польза от тел:
Как прикрытье используем павших.
Этот глупый свинец всех ли сразу найдёт?
Где настигнет — в упор или с тыла?
Кто-то там, впереди, навалился на дот —
И Земля на мгновенье застыла.
Полностью песню Высоцкого не помню. Искушение прочесть их немедленно, подавил. Не время. Игра пока идёт по маленькой, мы всего лишь учимся.
— Это ведь здорово. Выстрелил из пушки и видишь, как горит вражеский танк.
— Вы так говорите, Дмитрий Григорьевич, будто мы и в самом деле учения проводим, — интеллигентно улыбается в аккуратные усики Бондовский, комдив-85. На данный момент полковник, но надеюсь, восстановление в звании не задержится.
— Абсолютно точно сформулировано, — неожиданно для присутствующих соглашаюсь. — Раньше мы как говорили? Учения в условиях, приближённых к боевым. Сейчас проще. Учения в боевых условиях. Это именно учения. Вам поставлена задача взять Друскинкай, — исказил название, но поправляться не стал, язык на этих литовских «киникскаях» сломаешь, — но это именно учебная задача. Сможете взять без больших потерь — я только за. Но я сильно против, если речь пойдёт о большой крови. В таком случае, возьмёте их узлы обороны в жёсткий блок. Этого достаточно.
Немного помолчал.
— Поставлена задача организовать по берегу Немана оборонительную линию. Но если немцы начнут её сходу рвать в клочья, не держитесь за неё зубами. В этом случае ваша задача меняется. Вам надо нанести противнику максимальный урон. Собственно говоря, это ваша постоянная задача и неотменяемый приказ.
В этот момент комдив Константинов подал предложение, которое резко подняло его репутацию в моих глазах.
— Дмитрий Григорич, а не лучше ли одновременно штурмовать и взять оба города. Друскининкай и Меркине? Если брать сначала Друскининкай, то немцы всполошаться и Меркине мы уже не возьмём.
— Вот видите! — торжествовал я. — Вы уже рассуждаете, как опытные генералы. Но давайте к делу. Опираться будем на опыт наших учителей — генералов вермахта.
— У нас новых танков нет, — подал голос начштаба-85.
— Лучшее противотанковое средство против T-III и T-IV наша тридцатьчетвёрка. Если надо подтянем танковую роту Т-34. Но авиаразведка утверждает, что на ближайшие полсотни километров тяжёлых танков у немцев нет. Если всё-таки проявятся, помните, в бортовой люк их даже ДШК возьмёт. Главное попасть. Знаю, что с противотанковыми средствами у вас туго, но эту проблему оставляю вам. Думайте сами. Это тоже условие учений. На войне не всегда мы располагаем всем, что нужно. В крайнем случае, вызовете штурмовики.
Про штурмовики не зря сказал. Прикрепил я к ним пару авиаполков, истребительный и штурмовой из Лидской (11-ой) авиадивизии.
— Итак. Две диверсионные роты вышли вчера и на настоящий момент добрались до этого городишки на «Дру», — лень мне язык ломать! — Одна из них пошла дальше…
— Первая вышла на связь и докладывает, что в Друскининкае немцев не более двух батальонов, — тут же доложил начштаба-6.
— Не моё дело, — открестился я, — сами разбирайтесь. Мы говорили о дальней разведке. Теперь ближняя. У немцев в таких случаях работает мотоциклетный батальон. Лихие и бесшабашные ребята, кстати. Поэтому мы тоже сформировали подобную группу, с парочкой лёгких танков и сапёрами. Первый танк — позиция убийственная, нарвётся на мину, ему конец. И быстрому движению тоже. Но останавливать вас это не должно. Зато там, где прошёл танк, пройдут все.
— За ближней разведкой передовой дозор. С танками, броневиками и ЗСУ. Пушки должны нацеливаться ёлочкой. Первый — вперёд, второй за ним — влево, третий — вправо и так далее, до конца колонны. За дозором основная колонна, за ней арьергард.
— Основа арьергарда — гаубичная артиллерия. Арьергард состоит из двух частей. Одна часть в хвосте колонны, вторая стоит на месте. Её батарея постоянно держит на прицеле пространство перед колонной. Как только колонна достигает предела дальности, встаёт на постоянную позицию вторая батарея второй части арьергарда. Первая встаёт на колёса и догоняет поджидающую её колонну.
Двумя пальцами изображаю шагающего по карте человечка.
— Вот так будет выглядеть движение. Попеременное движение двух артгрупп, — перехожу к другому моменту. — В это же время конные эскадроны, с небольшим отставанием от передового дозора идут параллельно основной колонне в качестве бокового охранения.
— Немцы вроде так не делали, — бормотнул кто-то.
— Допросы пленных показали, что они должны были так делать. Но, увидев, что с флангов никто не угрожает, пренебрегли ради скорости. Итак. Сразу вслед выступает 85-ая дивизия и прижимается к реке. Там формирует линию обороны. Справа ждёт вступления в дело 21-го корпуса. Если кавдивизию немцы быстро вышибут, — исключать этого нельзя, — до этого не дойдёт.
— А мой 3-й полк? — интересуется Константинов.
— На этот полк отдельные планы. Он в ваших манёврах участия не принимает, — о том, что весь шум затеян, в том числе, и затем, чтобы прикрыть выдвижение 3-го полка ближе к Вильнюсу, я умалчиваю. В конце концов, я никого не обманываю. Учиться манёврам действительно надо. Но я большой любитель убивать стаю зайцев одним выстрелом.
— Итак. Если удастся прибрать к рукам Меркине и Варену, этот литовский пятачок займёт 21-ый стрелковый корпус и 85-ая дивизия. И ещё одно. Сжечь немецкий танк или самолёт это хорошо и здорово. Но взять его в качестве трофея втройне лучше. Мы не только лишаем немцев танка, который они в большинстве случаев всё равно восстановят, но приобретаем себе, понимаете?
Генералы и старшие командиры переглядываются и Константинов выдаёт:
— Даёшь поход за зипунами!
Отсмеявшись, принимаемся за проработку деталей. Их неимоверное количество, поэтому особо не вникаю. Один из резервных ТБ-7 я отдал этой группе. Летающий узел связи с наблюдателями на борту большое подспорье. Но работать он будет только днём.
— Подумайте над тем, что немцы могут включить глушилки радио. Поэтому должна быть система резервной связи.
Трактора имени Крайкова у них нет. А гомельская производственная база ещё доводит до ума кабелеукладчик. Вот и выявляется первая дырочка. Нет телефонной сети — территория не освоена и не вполне наша. Но мои генералы хлеб не зря едят, тут же находят выход. Использовать гражданские сети, отрезав их от оккупированной территории.
И вот я их провожаю. Пожимаю руку Константинову на прощание, тот садится в бронеавтомобиль. Арьергард начинает движение. Как-то их встретят немцы, как-то сложится у них проникновенная беседа.
Вдыхаю ночной, пахнущий сыростью, воздух, смотрю на небо. Месяц вырывается из-за ползущего по нему тёмного облака и, ярко засияв, будто подмигивает мне. Погрозив ему пальцем, — не вздумай моих ребят засветить ненароком, — иду с адъютантом к броневику. Сейчас на станцию, грузимся на лёгкий бронепоезд и в Минск.
29 июня, воскресенье, 07:40
КП 11-ой армии близ местечка Лынтупы
(почти точно на границе с Литвой)
— Зар-раза! — полковник Анисимов сдерживается, когда кладёт трубку телефона. Но потом с силой бьёт кулаком по столу. Связист, чуть вздрогнув, уносит аппарат в свой уголок.
Майор Фесуненко, комдив-1, глядит сочувственно, но молчит. Посланник генерала Павлова сам всё скажет. Немного прихрамывающий майор, — не рана, глухой ушиб камнем правого бедра от близкого разрыва, — смотрел на подчинённых Павлова, почти как на инопланетных пришельцев. Рассказы командиров и красноармейцев его армии о неумолимой мощи вермахта, заставившей их отступать, прекратились быстро. У бойцов и командиров Западного фронта эмоциональные, взахлеб, байки вызывали только скептические усмешки. Имеют право на улыбочки свысока.
Комдивом его поставили временно. Старше и целее его никого не нашлось. И номера у дивизии не было, не дали ещё. Анисимов предупредил, что оформление и реорганизация армии затянется. Это понятно. Полтора десятка тысяч человек это не армия. Одна полнокровная дивизия, хотя употреблять к ним слово «полнокровная» язык не поворачивается. Почти без машин, ни одного танка, боеприпасов кот наплакал. Так было, пока они не попали под руку Павлова. Про которого, кстати, среди «литовцев», — так, одним чохом, их окрестили павловцы, — начинают ходить легенды.
Фесуненко сам был потрясён, когда он увидел вместо своих постоянно отступающих частей, бросающих технику и всё, что не унесёшь на руках, по-настоящему воюющую армию. Воюющую деловито и с азартом. Будто в другую армию попал, а то и вообще в иную реальность. Как в кино переселился. В те самые фильмы, что так красочно рассказывали о непобедимой РККА, что «от тайги до Британских морей».
Их было мало. Группа командиров, что тут же взялась за обучение личного состава и командиров. Рота хорошо вооружённых бойцов, что тут же ушла на территорию Литвы. Один командир и пара бойцов остались. «В каждом полку должна быть такая рота», — заявил Анисимов, а оставшийся лейтенант отобрал людей и принялся за работу.
— Эшелон с пятью танками и боеприпасами к Даугавпилсу ушёл, — поясняет полковник, — а наши люди на железку ещё не сели. Даже под откос пустить не можем.
— Давай подумаем, что будем делать в ближайшее время. Железку надо надёжно перекрыть… — чуть успокоившись, говорит полковник.
— А про эшелон откуда знаете?
— Разведгруппа у Вильнюса отслеживает движение.
29 июня, воскресенье, время 08:40.
Минск, штаб округа.
— Вот это ты видел? — развязно показываю кукиш крепко сбитому мужчине, зрачки которого по степени воздействия на человека могут успешно конкурировать с дулами мосинки. И несколько секунд с равнодушным любопытством наблюдаю, как он наливается свекольным цветом. Где-то давно сидела в глубине души детская мечта: весело послать нахер какого-нибудь могущественного человека.
— Да не багровей ты так, не багровей, — снижаю градус глумления, пора и честь знать, — сядь, не вскипай раньше времени. Сядь, говорю!
Последние слова говорю строже, но не так, как своим. Другое ведомство всё-таки, тоже уважаемое. К тому же моего приятеля Лаврентия, да и зовут его так же. Тёзка и тоже его друг, насколько я знаю.
— Скажи, Лаврентий Фомич, — светским тоном начинаю беседу, — ты вообще-то заметил, что война началась?
Комиссар ГБ 3-го ранга, — по иерархии РККА соответствует генерал-лейтенанту, — Цанава мрачно зыркает глазами. По воздействию близко к реальному предупредительному выстрелу над головой. Серьёзный мужчина. Ладно, будем считать, заметил.
— А с началом войны мы резко меняем репрессивную политику по отношению к неблагонадёжным элементам. Так что никто из этих людей, — киваю на стопку папок, принесённых Цанавой, — кроме явных шпионов, дальше фронта не пойдёт. Мы организуем штрафбаты для командиров и штрафроты для рядовых. Для использования их в самых горячих местах. Предполагаемый уровень потерь — пятьдесят процентов.
— Выходит, для врагов народа есть возможность выйти сухим из воды? — разжимает уста шеф НКВД.
— Во-первых, я посмотрел несколько дел. На врагов народа никто не тянет. Подозревать, я повторяю: только подозревать, в неблагонадёжности можно. Не более того. Во-вторых, не сухими они из воды выйдут, а в собственной крови искупаются. После ранения будут полностью восстановлены во всех правах. После ранения или гибели в бою.
— Нельзя давать возможности изменникам и предателям уйти от наказания, — твердит Цанава.
— Как это уйти от наказания? — страшно удивляюсь такому заявлению. — Я ж сказал: они собственной кровью за свои ошибки заплатят. Это самая большая цена, которую может дать человек. Поставить свою жизнь на карту. Это посильнее русской рулетки.
— Давай, давай, Лаврентий Фомич, перестраивайся на военные рельсы. За людей огромное спасибо, штрафбаты надо формировать. Но тебе, ты уж извини, я никого не отдам. Явных изменников, если такие найдутся, сами расстреляем. Патронов у нас хватит.
Встречу с главой НКВД республики заканчиваем на положительной ноте. Когда всё-таки немного недовольный Цанава покидает мой кабинет, кидаю ему в спину хорошую новость.
— Эшелон с трофейной техникой и образцами вооружений скоро сформируем. Как только догрузим, дам тебе знать. Берии привет передавай.
Но когда Цанава уходит, чуть подождав, даю себе волю, глумливо хихикаю. Всегда забавно видеть лица тех, которые ещё вчера наслаждались всемогуществом, и которые вдруг видят перед собой непринуждённо поставленные барьеры. Сюда нельзя! — написанное крупными буквами долго изучают неверящими глазами.
29 июня, воскресенье, время 13:40.
Минск, радиозавод им. Молотова, ул. Красная 7.
Рассматриваю на складе длинные ряды радиоприёмников «КИМ». Есть и другие, ещё до присоединения Литвы изготовленные. Дисциплинированное население за неделю всё сдало. А я приказал отправить всё сюда. Теперь радиозавод вынимает начинку и использует для производства армейских радиостанций.
Знаю, что семьдесят процентов самолётов радиофицированы. Практически это приближается к полной радиофикации. С исчерпавших свой ресурс и повреждённых самолётов радиостанции снимаются и монтируются на новые или отремонтированные. Группа Хадаровича, разросшаяся до полуроты, вся в мыле, но справляется.
С танковыми вопрос решается. Приличный вариант есть, но ставить приходиться только на лёгкие малошумящие танки. В Т-34 пока только на приём. Акустический шум работать на передачу не позволяет. Здорово помогают трофейные танки. Часть из них Никитин делает командирскими. Немецкие танки более комфортабельны, не так сильно грохочут. Радиофикация вынуждает снижать боезапас, но для командирских и связных танков не критично. У немцев есть и специализированные машины, только мы народ более непритязательный.
— Дмитрий Григорич… — следующие слова застревают в горле директора Юделевича, остановленные моим жестом. «Не мешай! Чапай думает».
Меня, человека другого времени, потрясает самоотверженность обычного населения. Без слов и протестов сдали свои радиоприёмники. Докладывали, что многие отказывались брать квитанции, когда слышали, что их будет использовать армия. Я планировал или заплатить компенсацию или вернуть после войны, но столкнулся с искренним и огромным удивлением моего генерала. С одной стороны, его недоумение, с другой — готовность к материальным жертвам со стороны жителей. Пришлось остановиться. Ничего, сделаю так, что уровень жизни всей Белоруссии станет на голову выше. Как? А пока не знаю.
— Что вы хотели, Давид Львович?
— Видите ли, Дмитрий Григорич, война началась…
— Да, я заметил, — не оглядываюсь на смешки своей свиты.
— Цены на рынках подскочили в три раза, а в магазинах ничего не найдёшь, — объясняет директор. — Мои работники не голодают, нет. Но, сами понимаете, зарплаты при таких ценах на всё не хватит…
Решение надо принимать на ходу, тем и отличается военное время от мирного. На раскачку нет ни секунды.
— Сделаем так. На заводе все зарплаты отменить. Весь персонал перевести на обеспечение по нормам и за счёт РККА. За исключением оружия и боеприпасов, разумеется. Денежное довольствие ранжировать. Директор приравнивается командиру полка, рядовой работник — красноармейцу. Это верхняя и нижняя планки. Остальные — между ними. Со шкалой сами разберётесь.
Немного думаю и даю время записать текст для будущего приказа моему адъютанту. Секретарша директора тоже что-то пишет.
— Организовать на заводе отдел, аналогичный нашему обеспечению личного состава продовольствием. Стандартными обедами кормить работников по талонам. Наладить их оборот. Каждого работника снабжать сухим пайком согласно должности. Через двое суток начать распространение опыта перевода на военные условия работы персоналов других предприятий.
Но в конце делаю масштабную поправку.
— Это касается исключительно радиозавода, авиазавода и Гомельского машиностроительного. Организацией обеспечения остальных предприятиях займутся органы советской власти.
Прошёлся ещё по цехам, но быстро, я здесь не за этим. Уединяюсь в кабинете с директором.
В подобных случаях, мои генералы сразу отдают мне место за своим столом. Первый раз я сдуру попытался отказаться, мой генерал меня поправил. Раздражённо и даже с негодованием. Спорить не стал.
А вот Рабинович, то есть, Юделевич так не делает. Тоже не спорю, сижу рядом в кресле. Мне и отсюда его неплохо грузить. Сначала профессор Никоненко.
— Доводить радиоглушилку будем у вас. Она работоспособна, но… — слегка морщусь. Наверняка будут накладки, а здесь ему удобнее детские болезни лечить.
— Второе. Мне нужно большое количество лёгких, простых в управлении и маломощных, до десяти километров, радиостанций. Ротный уровень, — поясняю ключевой момент. Дальше ничего объяснять не надо. У меня больше сорока дивизий. Это полторы-две тысячи рот. Впрочем, это число надо озвучить. По верхней планке.
— Это порядка двух тысяч экземпляров. На первое время хватит четыре-пять сотен…
Юделевич записывает на бумагу мои запросы. Бумага стерпит, сдюжит ли завод?
— Дмитрий Григорич, — пытливо на меня смотрят выразительные глаза. Представителя древнего и мудрого народа.
— Дмитрий Григорич, скажите честно, немцы Минск возьмут?
Привычно давлю раздражение от порядком надоевшего вопроса. Помогает соображение, как хитро можно вырулить на этом повороте к своей теме. Хотя бы в мелочи, хотя бы только в разговоре обойдите еврея, и настроение сразу поднимется.
— Давид Львович, гарантии вам никто не даст. Война дело такое… непредсказуемое. Гарантию может дать только наша победа. А что для этого надо?
Глубокие глаза собеседника смотрят вопросительно.
— Общие усилия для этого нужны. И не только танкистов, лётчиков и других пехотинцев. Ваши, в том числе. Радиоэфир тоже поле боя. Немцы подслушивают нас, мы — их. Мы делаем глушилку, а у них она уже есть. Испытали мы пару неприятных дней при штурме Бреста.
— Вроде мы всё делаем, что можем.
— И огромное спасибо вам за это! Но вынужден признать: немцы по-прежнему сильнее нас в этой области…
— Не так уж, — возражает Юделевич, — мы тут внимательно изучили трофейные радиостанции. Практически наши им не уступают.
— Этого мало. У нас нет радаров, у немцев — есть. У них есть радиопеленгаторы, у нас — нет. Понимаете? Это ваше поле боя. И ещё вот что мне надо…
Принимаюсь объяснять свою идею. Связана с радиопеленгацией. Немцы быстро и довольно точно засекают работу радиопередатчиков. Что превращает каждый выход в эфир в сложную боевую операцию. Будет превращать. Когда я начну засылать разведгруппы во вражеский тыл. Придумал, как можно сбивать немцев с толку, но для этого мне нужны…
— Мне нужны радиоимитаторы. Сравнительно небольшие одноразовые передатчики. Их будут сбрасывать с самолёта в заданный район или устанавливать разведгруппы. В заданное время они выходят в эфир и выдают сигнал, похожий на шифрограмму. Понятно, зачем это?
— Хотите перегрузить немцев лишней работой, поставить службе пеленгации массу ложных целей?
Оправдывает репутацию своего народа, как одного из самых умнейших.
— Да. А вот сможете ли вы создать для меня такое оружие?
— Мы попробуем.
Твёрдого ответа не требую. Мне технические возможности этого времени до конца не понятны.
Через полчаса покидаю завод. Всё, что нужно, сделано. Округ, — хотя сейчас фронт, но по сути так округом и остался, — живёт и живёт энергично. На минском ж/д узле вчера видел несколько эшелонов с разбитой техникой. В основном, немецкой. Здесь, в Минске её распотрошат и пустят несколькими потоками. Радиостанции, целые, повреждённые и совсем разбитые — на радиозавод. Разбитые самолёты и их обломки — алюминиевый лом в переплавку. Отправляем его в Ступино. Разбитые двигатели, танковые и авиационные — туда же. Уцелевшие узлы и цельные движки — в автомастерские. Как правило, минскую и барановичскую. Их бригады тут же на специальной площадке потрошат всё, что можно. Снимают пулемёты, инструменты, сливают бензин, — хотя последняя операция очень редка, обычно это делают ещё в войсках. Короче говоря, сдирают всё, что можно, вплоть до гусениц. Танковые башни с уцелевшими пушками забирают УРы. Хотя я Михайлина переориентировал, но «стаканы» с танковыми башнями делать продолжаем. Прижилась технология и металла хватает. Такие огневые точки ставим у мостов и как альтернативу ДЗОТам.
На фронте, вернее, на всех моих фронтах, временное затишье. На севере вермахт переваривает проглоченный кусок, и как я подозреваю, злоумышляет против меня. На западе ограничивается редкими перестрелками. На юге, за самой мощной в силу природности фортификацией, которую формирует Припять с огромным количеством притоков и обширными болотами Полесья, группа армий «Юг» теснит Жукова. В моей истории не так активно. Западный округ показал вермахту зубы, поэтому мехкорпуса Украинского фронта без опаски опираются на свой правый фланг. Серьёзную авиаподдержку я перестал им оказывать, только разведка. Своей пусть работают, у них на начало войны самолётов было штук на триста больше моего.
30 июня, понедельник, время 10:55.
Минск, автобронетанковая мастерская.
— А можете что-то из этих движков состряпать? — спрашиваю механика, старшего среди группы инженеров и техников, в том числе репрессированных и командированных ко мне. Три базовые точки занимаются утилизацией трофейного оборудования. Уцелевших двигателей и других узлов со сбитых самолётов и подбитых танков и бронемашин. Электродвигателей, пневматических пускачей, прицелов, и кучи всяких мелочей. Здесь, в Барановичах и Гомеле.
Мой вопрос касается двигателей с немецких самолётов, которые, будучи сбитыми, смогли совершить вынужденную посадку. Двигатели уцелели, либо поддаются ремонту. Тысячесильные моторы отдавать в переплавку рука не поднимается. И знаю, что их даже на танки ставят. На них лучше дизельные, но за дефицитом гербовой бумаги иногда пишут на простой.
— Михал Иваныч, наши танки, к примеру, Т-26 их примут?
Седоватый, в возрасте неулыбчивый мужчина обнадёживать не спешит. И не обнадёживает.
— Вряд ли. А вот какой-нибудь тягач можно попробовать сделать. Только шасси надо подобрать.
Могу себе позволить хозяйственные заботы. Настроение с утра отличное. Последние новости радуют. Кавдивизия с приданными частями взяла вчера Друскининкай, Меркине и Алитус. При минимальных потерях. 85-ая дивизия занимает оборону по Неману вплоть до Меркине. 21-ый корпус выдвигается на новые рубежи обороны, штаб планируют разместить близ Варены.
Не всё так радужно. Покуролесив в Алитусе, взорвав оба моста через Неман, кавдивизия отыгрывает назад, слишком большие силы там оказались. И авиаплечо там невыгодное для нас. Восточнее Алитуса разорили немецкий (бывший наш) аэродром. Три десятка лаптёжников и мессеров в утиль. А вот это меня не обрадовало, но ничего не сделаешь. Кавалеристы не лётчики, самолёт угнать не могут. Надо на будущее обдумать этот вопрос.
— Подбирайте, Михал Иваныч, — соглашаюсь с механиком. — А ещё можно тяжёлый грузовик сделать. А то меня наши ЗИСы одним видом куцего кузова просто убивают.
30 июня, понедельник, время 09:35
г. Алитус, Литва. Северный мост через Неман.
— Битте, — протягивает аусвайс фельдфебель Ланге после паузы, в течение которой он смерил усталым взглядом такого же по званию военного, старшего поста охраны.
— Не очень-то ты сам на себя похож, — бурчит постовой, сверяя фотографию с оригиналом.
— Камрад, хоть ты мне гадости не говори, — морщится Ланге, — скоро вообще поседею, из брюнета в блондина превращусь.
— Что у тебя за акцент такой? — фельдфебель отдаёт книжку.
— Из моравских фольксдойчей я, — лениво поясняет, — село западнее Пльзена. Только названия не спрашивай. До сих пор его выговорить не могу…
Из Ланге вырывается смешок, который ненадолго меняет его лицо. Постовой отмечает, что в этот момент он становится больше похожим на своё фото. «Видать, хлебнул парень», — думает фельдфебель.
— Твоих тоже надо проверить, — постовой кивает на стоящий рядом запылённый Ганомаг, из кузова которого виднеются каски нескольких солдат. Один вышел и, оглянувшись, зашёл за бронемашину с прозрачными для каждого мужчины или пса целями.
— Зачем? — лениво интересуется Ланге.
— Всех въезжающих в город положено проверять, — наставительно поясняет постовой, — а у тебя даже маркировки на борту нет.
— Кто тебе сказал, что я въезжать собираюсь? — тон Ланге по-прежнему ленивый, с отголосками удивления.
Пока постовой в недоумении пялится на коллегу из панцерваффе, тот устало достаёт платок, вытирает лоб, еле слышно ругается и добавляет:
— Мы сводная рейдовая группа, нас надёргали, из кого попало, несколько часов назад. Старший — майор Штольц. Где-то рядом замечена группа русских диверсантов. К вам подъехал, чтобы предупредить, ночью могут напасть. Понимаешь?
Ланге лениво оглядывает прямую, как стрела, линию моста, грамотно укреплённый и замаскированный блиндаж, страхующую огневую точку. Ниже и поодаль по обе стороны моста, — со стороны не увидишь, а сверху маскировочная сеть не позволит, — угадываются позиции зениток. Ему с его места только кончики стволов видны.
Старший поста озабоченно отдаёт команду солдату. После краткого «Яволь!» тот почти бегом преодолевает несколько метров, спрыгивает в траншею и через несколько метров исчезает в блиндаже.
— Правильно, — одобряет Ланге, — всех надо предупредить. Ш-шайсе! А ещё говорили, что Россия — холодная страна. Жара африканская!
Фельдфебели ещё какое-то время судачат о том, о сём.
— Ладно, поехали мы, — Ланге решает, что хватит бездельничать, надо русишей отлавливать.
— Хайль Гитлер! — прощается постовой фельдфебель, выбрасывая руку вверх.
— Хайл! — с ещё большей небрежностью в жесте, но не без шика, отвечает Ланге.
Через несколько секунд Ганомаг начинает урчать мотором и разворачивается обратно. Постовой провожает взглядом пыльный шлейф бронемашины, который через сотню метров почти полностью скрывает бронетранспортёр.
Через двадцать минут, лесок в паре километров от моста.
— Клаус меня зовут, товарищ лейтенант, — поправляет командира «фельдфебель Ланге». Со стороны никто не увидит, что это командир. Такая же маскировочная накидка, каска под сеткой, с воткнутыми веточками и пучками травы.
— И говорите по-немецки. Надо практиковаться. Гансы акцент махом чуют…
— Что-нибудь придумаем, — кивает лейтенант и переходит на немецкий.
— На той стороне моста, где зенитки?
— Где они могут быть? Здесь и здесь, — тычет пальцем в нарисованную от руки карту «фельдфебель», — слева Ефимов точно в бинокль увидел, справа кое-как, но больше негде. Иначе стрелять неудобно.
Диверсионная рота 48-го полка 6-ой кавалерийской дивизии заканчивала разведку в районе Алитуса.
Ещё через полчаса фельдфебель на посту, мгновенно среагировав на близкий разрыв мины, — шайсе, немецкой мины! — кричит:
— Аларм! Все в укрытие!
Солдаты высыпают из блиндажа, рассосредотачиваются по окопам и стрелковым ячейкам. Они успевают до того, как на их позиции и расположение зенитных автоматов обрушиваются 81-мм мины.
— Недолёт! — кричит с вершины дерева наблюдатель. — Метров сто!
— Костя! Клаус! — орёт через несколько секунд. — По твоим друзьям влепили! Давай на три десятка метра дальше!
— Саксонские волки им друзья, — бурчит «фельдфебель Ланге» и транслирует жестами нужные поправки командиру миномётчиков.
В нарушение всех инструкций четыре миномёта стоят совсем рядом друг с другом на открытых позициях. Угоди сейчас в центр расположения крупнокалиберный снаряд или бомба средних размеров и нет батареи.
— Так держать! — кричит корректировщик. — Есть попадание! Следующий левее на семьдесят метров!
Последовательно и безнаказанно миномётчики за десять минут обрабатывают оба берега.
— Братва! — восторженно орёт корректировщик. — Нас карать едут с того берега! По мосту!
«Фельдфебель» делает знаки, которые может расшифровать каждый. Жест ребром ладони по горлу поймёт любой. Командир батареи отдаёт последний приказ. Две из четырёх мин разрываются на мосту перед выдвигающейся колонной. Колонна, чуть дрогнув, не отступает и набирает скорость.
— В машину! — командует комбат, и бойцы быстро пакуют миномёты в кузов стоящего рядом камуфляжного Опель- Блица.
«Фельдфебель» ссаживает корректировщика. Через минуту грузовик скрывается в лесу. Присоединяется к ожидающим конца налёта бронетранспортёру, паре грузовиков, нескольким разнокалиберных машин и мотоциклов. После налёта — на юг. Там ещё один мост.
Немецкой колонне не повезло, она не успевает сойти с моста до бомбёжки беззащитного моста. Только одна уцелевшая зенитка тявкает озлобленно несколько раз до атаки штурмовиков. Эскадрилья СБ методично, один самолёт за другим, высыпают бомбы на мост.
30 июня, понедельник, время 10:05
г. Меркине, Литва. Въезд в город.
К укреплённому КПП на въезде в город приближается колонна военнопленных числом до трёхсот человек. Сопровождает отделение солдат, половина которых вооружена автоматами. По другую сторону от полосатой будочки у шлагбаума стоит танк Pz.t(38) с открытыми люками. Экипаж рядом, один из танкистов играет на губной гармошке.
За полкилометра до КПП в его сторону неторопливо пылит бескапотный грузовик Рено, со своим смешным передком, похожим на трамплин.
Часовой КПП лениво поглаживает пальцами ребристую крышку висящего на плече автомата. Презрительно сплёвывает навстречу уныло волочащим ноги пленным. Лица хмурые, запылённые, глаза ничего не выражающие, солдаты всех разбитых армий похожи друг на друга.
Конвоиры не напряжены, скучают, но добросовестно делают свою работу. Орднунг прежде всего. Унтер, старший конвоя подходит к постовому КПП, обменивается приветствием, представляется.
— Русиш сигаретте, битте, — унтер не спешит показывать аусвайс, протягивает пачку «Казбека», затем оглядывается, — Михель!
Унтер крутит рукой над головой какой-то жест, пара конвоиров отделяется от севшей на землю колонны и фланирует к танкистам. Унтер на повторное требование документа перехватывает автомат и резко бьёт задней частью постового в район виска. На лице ни злости, ни даже раздражения, когда он лязгает затвором и направляет автомат на второго часового.
— Стоять. Не двигаться.
Из-за него выскакивает ещё один солдат, быстро обезоруживает часового. Во всех смыслах обезоруживает. Нарукавную повязку тоже снимает.
— Переоденься в него, — сухо роняет «унтер» всё так же держащий ствол автомата на часового.
Похожая возня идёт около танка. К «немцам» присоединяется несколько человек из колонны «пленных» и тоже переодеваются в немецкую форму.
— Чую, германским духом веет, — ржёт один из «пленных», превращающихся в немецкого танкиста.
Ошалевшим взглядом немецкий часовой видит перед собой уже не понурую толпу солдат бесславно проигрывающей армии, а то, что есть. Передовое подразделение, выполняющее боевую задачу по захвату первой линии обороны противника. Аналог «Бранденбурга».
Раздетых пленных немцев отводят в кустики неподалёку и кладут на землю. Рядом остаётся один из переодетых русских с недовольным лицом. Повеселиться, как остальным ребятам, ему не удастся.
Спустя двадцать минут после подхода колонны к КПП, она продолжает свой путь, снова надев на лица выражение тупой покорности злой судьбе. Грузовик Рено едет вместе с ними.
Колонна «пленных» проходит по окраине городка, обезоруживая встречающиеся патрули и расчёты попадающихся на пути зенитных позиций. Притворство прекращает только на выходе к небольшой площади, где в здании школы разместилась казарма охранного батальона.
На узкой тенистой улочке красноармейцы подходят к грузовичку, разбирают СВТ, подсумки на разгрузке, вытаскивают ремни из-под гимнастёрки наружу, где они и должны красоваться по уставу.
— Гутен таг, камрады, — приветствует сидящих в курилке на лавках у забора солдат «унтер» с группой своих камрадов. Один из них вальяжно всходит на крыльцо и заговаривает с караульным.
— А теперь на землю и руки за голову, — безмятежно улыбаясь, приказывает «унтер».
С крыльца, грохоча о ступеньки каской, скатывается караульный. «Унтер» поднимает и резко опускает руку, его автомат давно в горизонтальном положении, ствол строго смотрит на растерянных и безоружных «камрадов».
Ещё пара солдат присоединяется к стоящему на крыльце, предварительно обезоружив и дав направляющего пинка не до конца пришедшему в себя караульному. Оставив одного автоматчика охранять лежащую на земле троицу солдат, «унтер» со всем отделением входит в здание.
На площадь выходит и рассыпается цепью примерно взвод красноармейев. Откуда-то с окраины доносятся сначала несколько винтовочных выстрелов, которые обрезает сухой автоматный треск.
«Унтер» заходит в казарму с видом инспектора.
— Караульный, доклад! — требовательно смотрит на солдата на посту у входа. — Пауль!
Доклада «унтер» дожидаться не соизволит. Рядом с ним из-за спины возникает «Пауль» и укладывает караульного сильным ударом приклада в голову. «Унтер» уже не смотрит за спину, выходит на место, из которого просматривается, как лестница наверх, так и пара коридоров. Его бойцы заканчивают паковать оглушенного солдата.
«Унтер» думает. С улицы он не заметил ни одного зарешечённого или как-то по-другому защищённого окна. Помещение, отведённое под ружпарк и боеприпасы, должно быть оборудовано именно так. Либо комната глухая, либо выходит на другую сторону. А он всё здание не осматривал.
— Оставьте снаружи охрану в форме, в нашей форме всех сюда! — командует своим и подходит к связанному и уже очухавшемуся солдату. Ведь если чего-то не знаешь, можно просто спросить того, кто знает. Бывает так, что попробуй, найди знающего, но сейчас не тот случай.
Унтер вытаскивает парабеллум, передёргивает и направляет в лицо немеющего от ужаса солдата. Кажется, даже наливающаяся багрово-фиолетовым цветом шишка на лбу светлеет.
— Сейчас ты мне всё расскажешь, иначе я проделаю дырку в твоём черепе. Для вентиляции.
Холл заполняется красноармейцами уже в уставной форме. Никто никуда не спешит. Пару солдат, выходящих из коридора, принимают быстро и без особого шума.
— Ауфштейн! — командует «унтер» караульному и забирает с собой всех «немцев». Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Пока он понял только то, что оружейная и штаб находятся на втором этаже.
— Вас ист… — успевает произнести вышедший из какой-то двери немецкий майор, когда ему в живот упирается ствол карабина. Вообще-то так делать нельзя, но параллельно на майора смотрит ещё пара стволов, так что не дёрнешься.
«Унтер» задумчиво оглядывает дверь, на которой табличка с надписью «Учительская». Они находятся в отдельном холле, куда выходит несколько дверей. Из бокового крыла чуть снизу, они только что преодолели лесенку в несколько ступеней, доносятся выстрелы.
— Выволакивайте остальных, — командует «унтер», обезоружив майора. В «Учительскую» заскакивает несколько человек в форме РККА. «Немцев» «унтер» придерживает.
— Сейчас ты прикажешь своим солдатам сдаться…
— Найн! — раздражённо выкрикивает майор и валится на пол от удара в челюсть.
«Унтер» и несколько «немцев» лениво, но чувствительно и с крайней жестокостью избивают ногами возящегося на полу майора. На виду у выводимых из «учительской» штабных офицеров. По их глазам «унтер» вычисляет самого напуганного и уводит. Можно считать, что сопротивление сломлено.
Через четверть часа весь наличный состав батальона, — половина на точках охраны, — выводится на площадь. Их гонят в сторону КПП. А так как это солдаты пока побеждающей армии, то руки им связали за спиной. Бережёного бог бережёт.
30 июня, понедельник, время 12:20
г. Меркине, Литва. Мост через Неман.
«Фельдфебель» из охраны моста, опёршись задом на перила, флегматично наблюдает за тремя ползущими по мосту танками. Впереди бронемашина. Начальство? Сейчас узнаем. Пока надо отделение куда-то спешащих солдат пропустить. Шлагбаум поднимается. «Фельдфебель», а на самом деле лейтенант диверсионной роты кратко инструктирует о чём-то солдат и отправляет на ту сторону.
Как остановить танки, не имея противотанковых средств? Неопытный трус с ходу скажет: невозможно. Глупости. Если напасть неожиданно, то за горло можно взять и дракона.
Отделение солдат растягивается, особо строй не соблюдает. Весело перекрикиваются с танкистами. На остановившихся перед шлагбаумом танках открыты все люки. Жарко. Когда первые достигают последнего танка Т-IV, трое из них запрыгивают на танк. Сидящий в люке на башне оглушённый танкист вылетает на дорогу, туда запрыгивает пехотинец. То же самое происходит с другими. Раздаётся очередь танкового пулемёта. Применить оружие успевает второй экипаж, обливающегося кровью пехотинца уносят, дерзкого танкиста вытаскивают из танка, добавляют по голове и сбрасывают с моста.
— Шнеля, шнеля, шнеля! — лейтенант Фирсов не находит нужным переходить на русский язык. И так все понимают. Теперь надо всё делать быстро.
Последний танк разворачивается и ползёт обратно, время от времени стреляя по охране противоположного конца моста. Останавливается, пройдя две трети. За ним уже суетятся сапёры, лихорадочно работая ломами, кирками и кувалдой. Минировать сверху тягомотнее, но снизу не подлезешь, подстрелят. Танк маневрирует через четверть часа. Остальные два танка время от времени обстреливают противоположный берег.
Ещё через полчаса Т-IV осторожно ползёт задом обратно. Между двух фугасных закладок, от которых тянутся провода. Когда танк выползает на берег, лейтенант отдаёт две команды с паузой между ними.
— Все в укрытие! — танки задраивают люки, солдаты прячутся в окопах.
— Давай! — это сапёру с подрывной машинкой. Тот резко крутит ручку, и земля вздрагивает от двойного взрыва двадцатипятикилограммовых фугасов. Нитка моста разрывается, один пролёт, сломаный посередине, обрушивается в воду.
В течение полудня, под прикрытием танков, бойцы спешно дооборудуют позиции для обороны со стороны моста.
30 июня, понедельник, время 13:35
г. Друскининкай, Литва.
Комдив-85, полковник Бондовский, досадливо кусал губы. Город хоть шумно и при поддержке авиации, ударившей по подходящим с той стороны немецким подкреплениям, взять удалось легко. С ходу ворвались сразу с трёх сторон, успели блокировать в казармах один батальон, а вот второй занял удобные позиции на берегу вокруг небольшого старинного костела.
Пришлось побегать артиллеристам и миномётчикам. Потеряли батарею трофейных «колотушек» (Pak-37), попытавшись вывести их на прямую наводку на тот берег. Немцы быстро вошли в контакт по радио с тем берегом и корректировали огонь с колокольни. Миномётчики тоже потеряли два расчёта, пока не догадались поставить миномёты на грузовики. Стреляли прямо с них. Точность упала из-за частой смены позиций, но не критично.
Бондовский, как культурный человек, начавший обучение ещё в гимназии в дореволюционной России, не мог грубо отмахнуться от делегации местных. Те слёзно умоляли не применять артиллерию по архитектурным памятникам. В частности, по этому красивому, как игрушка, костелу.
— Мне что, кровью своих бойцов за ваш костел расплачиваться?! — раздражённо отвечал делегации из трёх местных, в том числе ксендза, полковник. Отвечал, уже зная, что рушить костел артогнём не будет. Язык не повернётся такой приказ отдать.
Штаб находился в ближайшем приличном здании, местной библиотеке. Рядом, в качестве охранения, пара танков БТ-7, система заслонов и охраны. Полковник разговаривает с делегатами, — одна из них пожилая женщина, как раз зав. библиотекой, — стоя рядом с одним из танков.
— То угодно будет богу, — тон у ксендза увещевающий.
— Хорошо, — соглашается полковник, — мы не будем применять артиллерию. Но при одном условии. Вы нам поможете.
Один из стоящих рядом командиров наклоняется. Комдив выслушивает негромкий шёпот.
— И до конца боя все останетесь здесь.
Начальник разведки прав. Ему не нужно, чтобы сведения о том, где находится штаб вдруг ушли на ту сторону реки.
На самом деле, взвод, засевший в костеле, — основные силы уцелевшего батальона немцев ушли на островной замок, — большой проблемы не представлял. Проводив делегацию в ту часть здания, куда ещё немцы в навал сгрудили все книги, штаб во главе с комдивом принялись за обдумывание операции зачистки. Спешить особо некуда, одной роты хватит.
(Островной замок)
Через сорок минут по подразделениям проходит волна движения. Кто-то уходит, кто-то занимает новые позиции. В окружающих зданиях, кустах и просто за парой подошедших танков, один из которых трофейный. Даже кресты на борту не успели закрасить.
Костел не стали брать штурмом. Комдив решил, что санитарные потери до роты достаточно для взятия небольшого городка. Здание окружают снайперы, не позволяющие даже близко к окнам подходить. Щёлкает несколько выстрелов. Комдив наблюдает в триплекс из соседнего здания.
— Дай мне ротного, — командует связисту. Комполка и комбат рядом. Бондовский сначала выслушал их предложения, забраковал и решил по-своему. А они пусть учатся. После того случая на учениях, когда по их итогам генерал Павлов выкинул его из генеральского состава, пришлось многое обдумать. Задача какая поставлена? Даже не взять город, а научиться брать города малой кровью.
— …ты меня понял? — заканчивает инструктаж полковник. — Выполняй!
Через пять минут перед костелом грянуло громовое «Ура!», но в атаку никто не пошёл. Только защёлкали винтовочные выстрелы. После боя снайперы сказали, что не меньше двух солдат вывели из строя. Сделали так ещё раз через десять минут, выстрелила только одна винтовка. Немцы второй раз на обманку не клюнули. Тогда вперёд рванул трофейный лёгкий танк Т-II. И снова «Ура!». Ещё двое, а может и больше, граната второго взорвалась внутри. Вторая граната в танк не попадает.
Комдив улыбается и снова требует связь. Пора засылать ксендза. Его костёл, пусть он и уговаривает немцев. Если те его прибьют, это будет его единственная потеря, которой не жалко.
После криков в рупор, призывающих не стрелять и принять парламентёра, бледный ксендз, помахивая белым платком, идёт в костел. Немцы не стреляют. Ксендз заходит внутрь и через четверть часа выходит. За ним с поднятыми руками выходят немцы, складывают оружие, выносят раненых. Боеспособных у них осталось всего шесть человек.
На следующий день 21-ый стрелковый корпус ввёл две дивизии в трапецию Друскининкай — Меркине — Варена — Эйшишкес. В последнем городе немцев не обнаружили.