Его Величество бомж (СИ)

Глава 7

Неужели выгнали?! Где искать? Не зря душа не на месте была! Я — сволочь! Предала, бросила! Он не хотел отпускать! Как чувствовал!

Зубную щётку так не забыла с пастой взять! Лучше бы сама лишний раз проведала! Кому она нужна теперь?

Выхожу из палаты, как прибитая, судя по обеспокоенной Антонине, на моём лице жирным шрифтом написано горе. В душе-то точно написано, а лицедей из меня ни к чёрту.

— Эй, Танюшка, своего викинга ищешь?

— Ага, — отмахиваюсь, какая теперь разница!

— Так его пришлось… — сердце пропускает удар, — в триста тридцать девятую перевести, поближе к туалету, — ух, не выгнали!

— Зачем? — недоумеваю, а сама бы уже рванула по коридору, — что у него, недержание?

— Да упрямство у твоего Константина! Прям, царственная особа, можно подумать! — ворчит медсестра, а я так и не пойму,

— В, чём, дело-то?

— Так ноги же все перебинтованы, воспаление в разгаре! Куда ему вставать?! Дали судно, как у соседа, он ни в какую! Головой мотает и всё! Кривится, но встаёт и ползёт по стенке в уборную. От триста третьей далеко, пришлось выдать пачку бахил, чтобы на повязки надевал, и перевести поближе к туалету. Так ему и бахилы-то в натяг, хоть пакеты из супермаркета на ноги мотай! — я облегчённо выдыхаю, а Антонина продолжает, — Тань, ты бы поговорила с ним, чтобы в горшок ходил, пока ноги не подлечим!

Но я прекрасно понимаю, что это бесполезно, сразу вспоминается, как он с Никитичной за тряпку боролся, чтобы прикрыться, и решаю,

— Лучше, куплю пакетов в супермаркете, — уже на бегу в триста тридцать девятую!

Эта палата, насколько помню, самая последняя по коридору и самая маленькая всего на две койки. Тем лучше.

Замедляюсь перед закрытой дверью и, постучав тихонько, захожу.

Прямо перед собой на кровати вижу рыжего вихрастого подростка, судя по спелёнутой к туловищу руке, перелом ключицы, а слева от двери — мой таинственный знакомец. Взглядывает недоверчиво и даже вроде, немного отчуждённо, и я почему-то, робею.

— Привет! — весело откликается рыжик, принимая за ровесницу. Не удивил, многие, судя по виду, считают меня несовершеннолетней, — я — Лёха!

— А, я Таня, — отвечаю рыжему, а сама на него и не гляжу,

— Привет, Костя!

— Ааа, — продолжает выручать сосед, — значит, Костя! А то он молчит всё время, я даже не знал, как и обращаться!

А я прохожу в палату к Константину,

— Ну, как ты? — он, по-прежнему напряжён. Кладу пакет с выпечкой на тумбу у окна, щётку с пастой тут же и, нагибаясь, целую в щёку. Она уже подёрнулась трёхдневной щетиной и немного колется. А мне кажется, это Костя превратился в колючего обиженного ёжика.

— Ну, так я побежал? — зачем-то спрашивает Лёха, про которого я, честно говоря, уже позабыла и, лишь способна, промычать,

— Угу, — потому что после моего неловкого поцелуя, Костя съезжает на край кровати, спуская ноги вниз и, упирается носом прямо мне в плечо. Волей-неволей, тянусь к его волосам и провожу рукой по голове. Хочу подсесть рядышком на край, но он, не поняв моего движения, думает, что отстранившись, собираюсь уйти, и сгребает своими огромными ручищами так, что оказываюсь в плотном кольце, и продолжает горячо дышать в плечо.

— Прости! — шепчу, потому что голос сейчас лишний, да и осипла вдруг моментально, — я не дождалась тогда. Тебя на перевязку забрали, а мне на автобус надо было. Я далеко живу. А потом пожар у соседей, и работа. У меня ещё одна работа, — я всё бормочу и не могу остановиться. Мне почему-то становится очень важно, необходимо объясниться и оправдаться перед чужим человеком, который вдруг стал совсем не чужим, — я ещё не ухожу, ты не бойся!

Он всё это время, не больно, но очень крепко сжимает меня в своих медвежьих лапах и сопит в плечо, так что рукав уже мокрый, а я испытываю настоятельную необходимость взглянуть в его лицо, чтобы определить, он меня понимает или нет. И обхватив его большую голову, пробегаю ладонями по колючим щекам, а потом слегка приподнимаю подбородок. Взгляд!

Ни один мужчина не глядел на меня так! Впервые в жизни ощущаю себя красавицей, принцессой, богиней! Потому что в его одурманенных восторгом глазах читается такое счастье, что трудно передать словами! Не знаю, что он там понял, услышал из моих оправданий, но, похоже, прощена и похоже… сражена!

Сражена признанием самой себе! Плюхаюсь рядом с Костей на кровать, и молчу. Теперь мы оба не в силах говорить: он-то понятно, а мне тоже сказать больше нечего. Наверное, моя физиономия — отражение Костиной, такая же дурная улыбка, которую нельзя укротить или спрятать, губы сами расплываются.

Представляю наш глупый вид, когда Лёха, заглянув в дверь,

— Я, это!.. — тут же затворяет её, и оттуда доносится, — точно, лишний!

Несвоевременное Лёхино вмешательство, однако, возвращает меня в реальность,

— Как ты? — спохватываюсь и стараюсь разглядеть изменения, произошедшие с моим подопечным за три дня отсутствия. И с удовлетворением замечаю, что они есть! Он явно посвежел, и щёки, кажется, не такие впалые, и подглазины тёмные стали меньше. Тело, что открыто в глубоком вырезе майки и руки очистились от расчёсов, — как ноги? Больно?

Мотает отрицательно головой, хотя всё по щиколотки умотано толстым слоем бинтов, кое-где пропитавшихся жёлтым фурацилином.

— Я тебе ватрушек принесла, — спохватываюсь, — ещё тёплые! Давай чай согрею? — уже поднимаюсь, чтобы включить чайник. Как здорово, что в этой палате он есть, — но Костя останавливает и утягивает за руку, чтобы вернулась на место. Не отпускает, подносит к губам и начинает медленно и нежно целовать.

Никогда, даже в шутку, мне никто не целовал рук. А он уже во второй раз! Да, как! Моя крошечная ладошка утопает в его огромных ладонях, а он держит её словно хрупкую драгоценность обеими, и будто бы боится уронить или разбить. У него горячие руки, а губы!

Каждый поцелуй его мягких нежных трепетных губ, проникая сквозь поры моей кожи, сносит сознание куда-то в такие дебри необъяснимого счастья, что я не в силах сообразить, где это я, и с чего бы?!

Никто меня сегодня ничем особенным не обрадовал и не подарил неожиданного подарка. Отчего же этот восторг в груди так невыносимо сладок?! Почему от этой нежности хочется смеяться и плакать одновременно? Отчего кажется, что цепочка медленных совершенно целомудренных поцелуев от ладони до запястья, перевернула мой мир и смыла равнодушный покой последних унылых времён ко всем чертям?

И почему так хочется, чтобы он никогда не останавливался, поднимаясь по руке всё выше и выше?!

В это время, как всегда в такие моменты, что-то происходит некстати. А именно санитарка с креслом-каталкой вкатывается, как на тройке, отчего я скорее забираю руку, а Костя очень нехотя её отдаёт,

— Это… Хватит миловаться, голубки! Пора на перевязку орлу! — вот и думай, голубком сначала окрестила и тут же повысила до орла! Мне становится смешно и весело, прыскаю в кулак и гляжу на Костю. И вижу впервые, как он расслабленно смеётся! Молча, но смеётся, отчего глаза его немного зажмуриваются, широкая задорная улыбка освещает красивое мужское лицо, и он смахивает ладонью незаметную слезинку в уголке глаза.

А ведь он красив! По-настоящему красив немного дикой природной мужской красотой! Ему щедро отпущено всего, что так необходимо настоящему мужчине, и роста, и мощи с лихвой, даже когда в нём, наверное, половина от нормального веса. Лицо благородное, черты правильные, вот поднальётся немного, и вместо великомученика, преобразится в богатыря. А глаза — зеркало души, говорят, что там в её глубинах скрыта настоящая красота!

— И, чего застряли? — санитарке наша заминка совершенно не ясна, она при исполнении.

— Я отвезу! — успокаиваю.

— Ну, коли так, ладно, — соглашается, — вези, — и уходит.

А я понимаю, что меня на рабочем месте потеряли! Я же на минуточку отпросилась, а сама приросла тут, не оторвать. Начинаю волноваться,

— Давай-ка, поспешим! — подвожу кресло прямо к краю койки и стараюсь подставить для опоры своё плечо. Он с улыбкой выставляет ладонь вперёд и отрицательно мотает головой. Потом встаёт на ноги, на мгновение замечаю, как напрягается его лицо, а потом переносит тяжесть тела в кресло, ступни на подставку. И я делаю выдох. Оказывается, пока пересаживался, я забыла дышать!

Он тоже облегчённо выдыхает, и мы катим до перевязочной. Там я заглядываю в кабинет, но пока занимаются другим пациентом.

— Мне с тобой сходить? — понимаю, что пора в своё отделение, сто раз пора, и бросить его здесь не могу. Но он опять мотает отрицательно, — тогда, я побегу! Зайду теперь в обед, не скучай! — быстро чмокаю его в щёку и тороплюсь к лестнице, оглянувшись напоследок замечаю, как он, приложив ладонь к поцелую, блаженно смотрит вслед…

В приёмнике в этот час естественно аврал, и по укоризненному взгляду старшей медсестры Ирины Геннадьевны, чётко понимаю, что обнаглела уже слишком,

— Простите, сама не поняла, как так вышло! — оправдываюсь, — больше не повторится.

А дальше время до обеда заполняется плотным потоком плановых на госпитализацию и неплановых экстренных пациентов. Телефон покраснел от звонков, Никитична то и дело хватается за швабру, торопясь навести порядок на вверенной территории, всё время, кто-то жалуется или стонет, приходят доктора, санитары увозят больных в отделения, кто-то уходит на своих двоих, словом, жизнь кипит…

Поток утихает только к полудню, и я с просящим лицом кидаюсь к Ирине Геннадьевне,

— Можно?

— Да иди уж, мать Тереза! — машет рукой.

— А Вы, откуда знаете?

— Хм, — посмеивается, — вся больница уже в курсе, что ты бомжа усыновила! — усыновила? Ну, это, как сказать…

Пускай вся больница думает что угодно, а меня отпустили, и я бегу к нему!..

Тихонько стучусь в дверь палаты, потом аккуратно приоткрываю и заглядываю,

— Тсс! — приподнимает Лёха с подушки голову, прижав указательный палец к губам, — заснул только что!

Я неслышно крадусь к его койке и бесшумно усаживаюсь на самый край. В руках пакет с термосом и курицей в контейнере,

— Я обед принесла, — шепчу рыжику почти в самое ухо.

— Намучился бедолага, — сообщает участливо, — после перевязки совсем зелёного привезли. Вижу, что не легчает, а он же всё молчком. Сбегал на пост, сказал медсестре, обезболивающее сделали. Так вот, видно, как отлегло, так и отъехал.

У меня аж сердце сжалось, надо хирургическую сестру расспросить, что там под бинтами?

— Слушай, я тогда пойду, мне работать надо, — встаю, — когда проснётся, скажи, пусть поест, — ставлю пакет на тумбу рядом с ватрушками, не до еды, если болит, — и спасибо тебе большое, что помогаешь ему.

Лёха кивает, а потом хватает меня за рукав,

— Тань, а чего он молчит? У него языка нет?

— Всё с ним в порядке, — почему-то уверена, что так и есть, — думаю, какой-то шок, вот временный блок и встал. Сначала надо с ногами разобраться.

— Тань, — удерживает рыжик.

— Ну, что ещё? — мне не очень нравится наша болтология, боюсь, что Костю разбудим, — мне кажется, он хороший! Ты ему нужна… Ты же его не бросишь?

— Нет, конечно! — даже не задумывалась об этом, а смешной рыжий парень по наивности взял и спросил, и я здесь и сейчас поняла, что ни за что не брошу.

— Тань, — заладил, как попугай, я уже почти в дверях, но Лёха ещё что-то забыл спросить или сказать, возвращаюсь, — я хотел ему помочь в душе, не подумай, чего, — хмыкает, — у меня с ориентацией порядок, — просто лейку подержать, чтобы помылся, ему же никак целиком из-за ног, а он отказался.

— Спасибо, Лёх! Я ничего и не думаю, вернее, думаю, что ты — классный чувак! — а ещё думаю, что ни от кого Костя помощь не примет, и не из-за гордости и независимости, а потому что тайну свою показать никому не может, только я одна знаю… Так что вечером, когда в больнице станет потише, надо ему помочь…

С третьей попытки Лёха меня всё же отпускает, и я, бросив ещё один взгляд на Костю, спящего беспробудным сном, что радует, ухожу пытать хирургическую сестру.

— Ну, а что ты хочешь! — Маша переодевается и собирается ближе к дому, закончив работу, — сначала волдырями всё пошло, прокололи, как полагается, но кожа-то всё равно слезает чулком, а там, считай, мясо. Ещё бы не больно! Хорошо хоть глубокие ткани не задеты, мышцы целы, а кожа нарастёт. Чисто у него там, без нагноений, но перевязка есть перевязка, как потревожили, так снова кровь и боль. Антибиотики колют, витаминки, наверное, ты у Тони спроси, я же только по обработке да перевязке.

— Спасибо, Машуль, ты мне уже и так всё рассказала, — собираюсь вниз, а то огребу нагоняй, в конце концов, от старшей, но Маша останавливает,

— Танюш, если не секрет, он тебе кто? — и я теряюсь. Правда, кто он мне? И соврать нечего,

— Знакомый… пока.

— Я поняла, — улыбается медсестра, — он странный, конечно, немой, но что-то такое есть в нём… И да, он точно не бомж! Не бродяга!

— Как ты поняла?! — цепляюсь. Мне важно, получить ещё одно подтверждение, что Костя лучше, чем те обстоятельства, в которых он оказался волею судьбы.

— Фиг знает, — задумывается Мария, — вот чует моё бабское сердце, что он классный! Он даже сейчас крут! За всем внешним, чувствую настоящего мужика! И ты уж поверь, малявка, опыт у меня богатый, а чуйка не подводила ни разу, — смеётся.

— Спасибо! — целую её в порыве и убегаю.

— Во дурёха! — слышу вслед. Ну и что, что дурёха! Понятно, что с высоты её сорока с хвостиком я молода и наивна, ну так ведь, не ошиблась же! С Костей не ошиблась!..