Эгоист

Глава тридцать пятая

— Посидите со мною, прекрасная Мидлтон, — приказала миссис Маунтстюарт.

— С удовольствием, — сказала Клара, с поклоном принимая титул, которым сей влиятельной даме угодно было ее наградить.

— Я вас хочу кое о чем порасспросить, моя дорогая.

Клара обратила к ней ясный взор и, наморщив лоб, кротко переспросила:

— Меня?

— Вчерашний вечер ваше оживленное личико было для меня лучом света. Я положительно в вас влюбилась. Вы как тончайший хрусталь: к нему только притронься ногтем, и он издает музыкальный звук. Так и вы отзываетесь на подлинное остроумие. Это я понимаю, это мне по душе. А то обычно собираешь у себя за столом одни барабаны. Как по ним ни стучи, они знают только одно: тра-та-та да тра-та-та. И эта-то барабанная дробь именуется у них застольной беседой!

— Полковник де Крей был очень забавен.

— И забавен, и по-настоящему остроумен.

— Да, и остроумие его никогда не переходило в злость.

— Мне самой по душе эти ирландцы или полуирландцы — разумеется, я имею в виду джентльменов, а не каких-нибудь там политиканов. Отныне я твердо решила не устраивать званых обедов, не заручившись заранее хотя бы одним ирландцем. На наших мужчин нельзя положиться. Они всегда полны собой. Вино пробуждает в них воинственный пыл, начинаются политические дебаты, и — прощай гармония! На совести моего покойного супруга, к сожалению, не один такой загубленный банкет. Его лицо становилось то красным, как ростбиф, то бледным, как вареная говядина, — в такую ярость приводил его очередной модный вопрос, который сам по себе яйца выеденного не стоил. Да и дружки его были ничуть не лучше. И это — в Лондоне! — воскликнула миссис Маунтстюарт с возмущением, словно одно название этого города усугубляло вину ее господина и повелителя, отошедшего в царство теней. — Ну, да все равно, — в городе ли или в деревне, — продолжала она, — обеденный стол — святыня. Есть женщины, которые подозревают мужчин в заговоре, утверждая, будто те хотят таким образом подчеркнуть наше ничтожество. Я этому не верю. Никакого заговора у них нет — много чести! Просто-напросто — наедятся до отвала и давай бросаться друг на друга, от сытости. У англичанина сытость, как известно, пробуждает воинственный пыл. Он не может есть в мире и согласии. Вы обратили внимание на этого ужасного мистера Кейпса?

— Вы имеете в виду джентльмена, который все время возражал моему отцу? Зато наш любезный полковник де Крей заставил его умолкнуть.

— Каким образом, мой друг?

— Ах, вы не слышали? Когда мистер Кейпс посреди очередного дифирамба во славу своего друга, губернатора одной из индийских провинций, остановился, чтобы передохнуть, полковник де Крей, воспользовавшись паузой, сказал своей соседке: «Это был замечательный правитель и к тому же человек железной логики: вскоре после того, как он женился на некой вдове, он опубликовал брошюру, в которой восхвалял обычай «сатти» — сожжения вдов».

— А что сказала на это соседка полковника де Крея?

— Она сказала: «О!»

— Вот как! И все слышали?

— Мистер Кейпс не отрицал брака со вдовой, но заявил, что никакой брошюры не видел и не верит в ее существование. К тому же он настаивал, и притом с необычайной горячностью, что следует говорить не «сатти», а «сэти».

— Да, да, помню. Полковник, я думаю, был в восторге. Мистер Кейпс вышел из линии огня, бормоча себе под нос: «In toto, in toto…»[25] Тоже мне застольная беседа: «In toto»! Ах, эти мужчины — что они понимают? Или в самом деле пригласить сюда джентльменов из-за Ла-Манша, чтобы те научили нас разговаривать, подобно тому как наши деды выписывали маркизов, дабы научиться у них приготовлению салатов. А наша молодежь! Чтобы говорить с нынешними молодыми людьми на языке грумов — единственном, какой они признают, — женщине остается одно: посвятить себя охоте. Взять хотя бы Уилоби Паттерна — было время, когда он возвышался над ними всеми, как какой-нибудь принц крови. А как он вел себя вчера? Вместо того чтобы поддерживать беседу и всячески меня выручать — это был его долг вдвойне — из-за дезертирства Вернона Уитфорда (должна сказать, для меня непостижимого), — вместо этого он сидел и точил зубы. И на кого же? На самого драгоценного для меня гостя, на полковника де Крея! Добро бы он напал на мистера Кейпса с его губернатором «Бомби» (вы заметили, как он произносит Бомбей?), или на полковника Уайлдджона с его кличем: «Протестантская церковь в опасности!», или на сэра Уильяма Петтифера с его «монархической республикой», или еще на кого-нибудь! Нет, ему, видите ли, вздумалось помериться силами со своим другом Горацием! Ну, и конечно, потерпел поражение. Что может быть глупее подобных перепалок! Ну, скажите, чего добился наш Уилоби своими сарказмами? Эпиграммы его завтра же будут забыты, и в памяти у всех останется лишь добродушие того, против кого они были направлены. Да, да, моя милая, вы должны быть готовы к тому, что на подобных ристалищах «друг мой Гораций» всегда будет выходить победителем. У меня свои пристрастия и предубеждения, но я обожаю добродушие и острый ум, и когда я встречаю человека, наделенного этими качествами, я готова отдать ему свое сердце. Вот вам моя исповедь, и вы скажете, что она не делает женщине чести.

— Ах, что вы! — воскликнула Клара.

— Значит, мы с вами заодно.

Одним движением губ, без слов, Клара подтвердила: о да, они заодно! Миссис Маунтстюарт пожала ей руку.

— Вот к чему приводит общенье с плутовкой! — сказала она. — Я вижу, вы мне прощаете «плутовку», — а ведь, признайтесь, Уилоби меня выдал. Я готова поклясться, что это так!

Кларино лицо просияло ласковым лукавством, но при последующих словах миссис Маунтстюарт подернулось тенью.

— Если бы вы только знали, какое это будет для меня счастье — иметь у себя под боком такого дружка, прелестную молодую женщину! — говорила та. — Я понимаю, что для вас дружба старухи не представляется такой заманчивой, понимаю и охотно прощаю. Но я вам еще пригожусь, вот увидите. Во-первых, я не из тех, что стремятся во что бы то ни стало выведать чужие тайны. Во-вторых, я умею их хранить. В-третьих, я пользуюсь здесь некоторым влиянием. И в-четвертых, молодая замужняя женщина нуждается в таком друге, как я, — не забывайте этого. Да, да, положение леди Паттерн, первой дамы в графстве, может с моей поддержкой сделаться еще блистательней. Но вы, я вижу, не в восторге. В чем дело, мой друг?

— Дорогая миссис Маунтстюарт!

— Послушайте, я очень люблю Уилоби, но я видела его недостатки и тогда, когда он еще был ребенком; вижу их и сейчас. У него самолюбие венценосца, и не дай бог его задеть. Великодушие его неиссякаемо, но прощать он не умеет. Что до его собственных ошибок, вам следует быть ангелом и закрывать на них глаза. Это одна из тех высокоразвитых натур, что претендуют на совершенство. И всем нам, по-моему, следует поддерживать его в этом заблуждении, ибо чем больше таких мужчин, как он, тем соответственно сильнее наше влияние на них. Во всем, что составляет мужскую доблесть, он, конечно, непревзойден, ибо не потерпел бы чьего-либо превосходства. Однако всех его совершенств мужчинам не постичь — за этим он обращается к нам. Вот ключ, который поможет вам управлять своим мужем. Вам эта идея, разумеется, претит. Но мужьями необходимо управлять. В одном можете не сомневаться: он будет гордиться вами. И если, сделавшись его женой, вы не почувствуете себя счастливейшей женщиной на свете, значит, вы себя не любите. У вас будут самые породистые лошади, самые нарядные туалеты, самые дорогие брильянты во всей Англии. И уж разумеется, ни у кого не будет такого повара, как у вас. Дом Паттернов, как только вы вступите в него полновластной госпожой, весь преобразится. К тому же ваше обаяние, моя дорогая, восполнит те недостатки, которых, при всех своих прекрасных качествах, Уилоби не лишен. Не берусь сказать, какой бы из него получился Отелло или Леонтес^{54} — да и никто из нас никогда этого не узнает. Насколько я понимаю его характер, допустив в свое сердце хотя бы тень подозрения, он — ради того, чтобы отомстить воображаемую обиду, — не погнушался бы выставить себя самого перед светом в роли коварного изменника. Впрочем, мужчины нередко прибегают к такому приему. О, я наслышалась подобных историй! Со временем услышите их и вы — но только не от меня. Я бы никогда не стала рассказывать молодой женщине того, что ей не подобает слушать. Но раз уж мы заговорили об этом, то я позволю себе дать вам один-единственный совет: не пытайтесь ударом отвечать на удар. В этой игре он даст вам сто очков вперед, между тем как вас она заведет дальше, чем вы рассчитываете. И сколько бы ни говорили, будто победительницами выходим мы, в конечном счете цена нашей победы — собственная гибель. Беговая дорожка, на которую мы ступаем, кончается обрывом — миг, и победительница летит в бездну! Если вы хотите занимать подобающее вам высокое положение в глазах света, вы должны до некоторой степени смириться с домашним рабством. Вы скажете, что это высокое положение — одна видимость, но разве видимость не составляет большую, и притом приятнейшую часть нашей жизни? Соблюдайте такт, остерегайтесь ложного шага, и вы будете спокойно царствовать. Но избави вас боже задеть его гордость! Такой человек ни перед чем не остановится, он скорее сам толкнет жену на гибельный путь, нежели согласится потерпеть афронт. Если бы он женился на вдове, а та проявила бы норов, он, не мешкая, выпустил бы свою брошюрку в защиту «сатти»: при первом же дуновении мороза Вернон Уитфорд получил бы соответственные указания. Как вам нравится мисс Дейл?

— Боюсь, она мне нравится больше, чем я ей, — ответила Клара.

— Вам не удалось побеседовать с ней по душам?

— Я пыталась, но безуспешно. И я ее не виню. Я сама вижу, что мои поступки дают повод к неправильному толкованию или, если угодно — к справедливому осуждению.

— Ну, да известное дело, женщины способны оценить друг дружку по достоинству не раньше, чем умрет их общий кумир и они вместе его оплачут. Вам холодно?

— Нет.

— Но вы как будто поежились, моя дорогая?

— Разве?

— Со мной это тоже бывает. Где бы ни была наша могила, кто-то по ней нет-нет да и пройдет. В одном вы можете быть уверены: Уилоби Паттерн — человек безукоризненной чести.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Он стремится быть преданным кавалером. Но он так привык, что женщины готовы принести себя ему на заклание…

— А я…

— Вы так не можете. Еще бы! Это ясно всякому с первого взгляда. Тем-то вы мне и нравитесь, что вы не ручное животное. Но брак излечивает от множества недугов.

— Ах, миссис Маунтстюарт! Если б вы меня выслушали…

— Все в свое время. И не грозите мне, пожалуйста, исповедью. Женщине не следует пускаться в красноречие. Я подозреваю, мой друг, что нам обеим все ясно и без слов.

— Боюсь, что истинного положения вы все же не подозреваете.

— Позвольте сообщить вам кое-что о ревнивцах — речь идет, разумеется, не о маврах, что женятся на непокорных дочерях венецианских патрициев, — я имею в виду цивилизованных посетителей наших гостиных. И притом, заметьте, не мужей, а влюбленных: женатый человек и холостой — это две совершенно разные породы. Ревности бывает подвержен только тот влюбленный, кто сам склонен к непостоянству. Зато, испытав на себе жало ревности, он обычно остепеняется: стоит такому молодцу себе представить, что и нам может прийти в голову порезвиться, и он становится почтительным, как мой дворецкий, и безобидным, как охотник, у которого поломано ружье. Ах, прекрасная Мидлтон, мне ли вас учить? Вы преподнесли ему хороший урок, за что я вчера и была наказана. Но я на вас не в обиде.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, миссис Маунтстюарт!

— А если я вам скажу, что вы довели беднягу до того, что он даже задумался, не отказаться ли ему от вас?

— Правда?

— Да, да, вы одержали победу.

— Что вы говорите?

— Пляшите, моя дорогая!

— Он откажется?

— Так он вас и отпустил! Неужели он предпочтет черствую корку свежему хлебу, увядший цветок — бутону, абстрактное совершенство — совершенству ощутимому? Все эти разговоры о женском интеллекте, о нимфе, обитающей в уединенном гроте, или о Корнелии с ее Гракхами — пустая болтовня и не больше. Он, должно быть, думает, что мое восхищение совсем меня ослепило, если решается нести эту чушь при мне. Но он умеет заставить себя слушать. Его слушаешь невольно, в каком-то оцепенении, и только потом, когда принимаешься обсуждать его речи с кем-нибудь другим, выходишь из этого состояния и вникаешь в их истинный смысл. Не знаю, быть может, иные и способны видеть, что творится в душе у собеседника — тут же, пока он с тобой говорит. Я о таких умниках читала только в романах. Нет, нет, моя дорогая, вы как нельзя лучше доказали ему, что он отпустить вас не в силах. Единственно, чего я в своем скромном разумении опасаюсь, это как бы милый проказник, которого вы избрали своим орудием, не поддался на удочку и не принял вашей безобидной уловки за чистую монету. Это было бы весьма неразумно с его стороны, но мужчинам и в голову не приходит, что мы на них смотрим лишь как на послушное орудие, которое бросаешь, едва в нем минует надобность. Их проучить может только опыт. Ну, да я приведу его в чувство — предоставьте это мне. Нет, Уилоби не в силах от вас отказаться! А что он всерьез об этом подумывал, я не сомневаюсь: ведь вы больно ранили его самолюбие. Что ж, вы умница, и он получил хороший урок. Все эти шероховатости, даже если их удается избежать до венца, все равно дают о себе знать впоследствии. Так что ни о чем не жалейте. Зато как вам будет приятно, когда все это окажется уже позади! Но вы побледнели, дитя мое!

— Ах, миссис Маунтстюарт, неужели вы могли подумать, что я способна на такую бессердечную игру?

— Не лукавьте со мной, прекрасная мисс Мидлтон, и отвечайте по чести: можете ли вы положа руку на сердце сказать, что не задавались целью помучить сэра Уилоби — самую малость?

Краска залила Кларины щеки, ей казалось, что она куда-то проваливается. Она хотела бы возразить, словами опровергнуть то, о чем как будто так красноречиво говорил ее румянец, но дружба миссис Маунтстюарт и в самом деле была ей необходима, и ей оставалось одно: молча, с пылающими щеками, ее выслушать.

Миссис Маунтстюарт окинула ее испытующим взглядом.

— Прекрасно, — заключила она. — Итак, совесть нас немного жжет — об этом говорят наши зардевшиеся щечки. Но вот вы и ударились в другую крайность: не надо быть к себе чересчур суровой. Этот румянец для меня убедительнее любых доказательств — убедительнее всех Круклинов на свете. Итак, вы потеряли кошелек.

— Да, я его хватилась нынче утром.

— Флитч его доставил. Он — у Уилоби. Вы попросите его вернуть вам кошелек; он потребует вознаграждения; вы зальетесь румянцем — и дело с концом. Убитых нет, один раненный — и то всего лишь меланхолией. Что ж — в утешение я предложу пострадавшему свою руку и сердце и постараюсь, чтобы он не вздыхал по старинному обычаю «сатти». Но к делу. Я ведь сказала, что хочу у вас кое-что выпытать. Фарфор, я вижу, навяз у вас в зубах. Бедная леди Буш в отчаянье оттого, что вы недовольны ее подарком. Я же твердо решила, что мой подарок должен прийтись вам по вкусу.

— Сударыня!

— Что это еще за «сударыня»?

— Моя дорогая миссис Маунтстюарт!

— Продолжайте, я вас слушаю.

— Я рискую потерять ваше уважение. Но никто, кроме вас, не в состоянии мне помочь. Я в плену, я играю роль, которая навязана мне против воли. Ах! Я не собираюсь изливать вам душу — вы этого не любите, да и я тоже. Но мне необходимо, чтобы вы поняли, насколько я недостойна занять положение, которое вам представляется столь почтенным.

— Ну, ну, ну! Все мы недостойны. А посему — сложим ручки на груди, склоним головку и примем предложенную нам честь. Итак, вы решили взять на себя роль смиренной судомойки. Старая песня! Ну? Ваши мотивы?

— Я не хочу замуж.

— Но это же лучшая партия в графстве!

— Я не могу стать его женой.

— Как? В преддверье алтаря — и не можете стать женой?

— Я еще не связана.

— Преддверье алтаря связывает девушку не меньше, нежели алтарь. Что вы там затеяли? Раз уж на то пошло и я взялась быть вашим исповедником, я не могу довольствоваться частичной исповедью. Девушка обязана быть человеком чести и держать слово так же, как мужчина. Неужели вы считаете возможным сейчас, в последнюю минуту, бросить сэра Уилоби? Но что вы против него имеете? Говорите!

— Я обнаружила, что…

— Вы обнаружили…?

— Что я его не люблю.

Миссис Маунтстюарт скорчила гримаску.

— Это не ответ, — сказала она. — Причина? Что он сделал?

— Ничего.

— И когда же вы обнаружили это «ничего»?

— Постепенно. Сама того не зная. Вдруг.

— Так: «Постепенно и вдруг». Докапываться до смысла этих слов нет, вероятно, никакого смысла. Но если все это правда, то вам здесь не место.

— Я очень хочу уехать.

— Вы сделали ему сцену?

— Я высказала ему свое желание.

— На девичьем языке намеков и недомолвок?

— Нет, совершенно ясными словами. Ах, очень ясными!

— А с отцом вы говорили?

— Говорила.

— Что же сказал доктор Мидлтон?

— Он отказывается меня понять.

— Я тоже! Недоразумения, маленькие ссоры, каприз, причуда — все это я прекрасно понимаю. Чтобы убедить девушку надеть ярмо, недостаточно поставить ее на одно колено и коснуться ее плеча, словно речь идет о посвящении в рыцарское звание. Но вырваться из-под венца и бросить несчастного жениха чуть ли не накануне свадьбы! Это либо безумие, либо — я не знаю, какое тут можно подобрать слово. И вы уверены в своих чувствах?

— Так уверена, что с раскаянием оглядываюсь на то время, когда у меня еще этой уверенности не было.

— Но ведь вы были в него влюблены?

— Я ошиблась.

— И в вашем сердце нет ни капли любви?

— У меня нет сердца.

— Вот оно что! Впрочем, этот смиренно-скорбный тон может ровно ничего не значить. Сколько раз я наблюдала, что за подобной мнимой трезвостью скрывается самый нелепый вздор.

И миссис Маунтстюарт хлопнула себя по колену.

— Та-ак, — протянула она. — Но я все ломаю голову: в чем же дело? Девичий стыд? Или вы узнали что-нибудь о его прошлом? Какое-нибудь пятно на его репутации? Нет? В известных обстоятельствах он мог быть жестоким, но непорядочным — никогда. Что касается прошлого мужчины, у нас нет на него никаких прав, а хоть бы и были, уже поздно на них настаивать. В чем же дело?

— Мы слишком разные люди.

— Быть может, все дело в чудовище с зелеными глазами^{55}?

— Ах, нет!

— Что же?

— Мы расходимся во взглядах.

— Но сколько раз бывало, что такое несогласие оказывалось прочным фундаментом для согласия. Как жаль, что вы не бесприданница. Если бы у вас не было приданого, вас бы не смущало несходство во взглядах, уверяю вас. Но долг чести обязывает вас ощущать себя связанной с ним не меньше, как если бы на вашем пальце уже красовалось кольцо.

— Долг чести?! Но я взываю к его чести. Я не могу быть его женой.

— А если он будет настаивать?

— Я взываю к рассудку. Неужели, сударыня…

— Если он будет настаивать, повторяю, вы должны подчиниться!

— В таком случае он будет настаивать не только на моем несчастье, но и на своем собственном.

— Бедный, бедный сэр Уилоби! — воскликнула миссис Маунтстюарт, раскачиваясь из стороны в сторону. — Ну и судьба! Да и я хороша! Вот, думала, какая она умница! Я восхищалась тем, как вы им вертите! А теперь выходит, что леди Буш преподнесла мне урок. Дорогая моя, добрая Мидлтон, неужели вы допустите, чтобы люди говорили, будто леди Буш оказалась проницательнее, чем я? Для меня это вопрос самолюбия, не скрою. Она уверяет — только я все равно не верю, — будто, посылая вам подарок, она уже предчувствовала, что он к ней вернется. И этой-то сумасбродке, для которой нет ничего святого, вы дадите восторжествовать? Но ведь сколько бы мы с вами ни перемывали ему косточки, — а я начала с этого, лишь чтобы вызвать вас на разговор, — он все равно остается превосходным человеком. Где еще вы увидите такую осанку? А какой он прекрасный собеседник, когда чувствует себя в своей тарелке! Образец английского джентльмена! Он должен жениться — это необходимо для блага всего графства! И вот объявляется женщина, которая утверждает, будто такому джентльмену могут натянуть нос — да еще дважды! Вас это коробит, я вижу. Еще бы! Такое никому и в голову не взбредет — разве что леди Буш, которая бог весть как пришла к этому дикому заключению и нечаянно оказалась прорицательницей. Нет, но какова женщина — представить себе, что такое несчастье может постигнуть человека дважды! Ну, да это леди Буш — и этим все сказано. Как знать, быть может, она и впрямь прислала вам тот самый подарок, что уже раз к ней возвращался, — вы понимаете, что я имею в виду? Его первую помолвку с мисс Дарэм! Не далее как вчера она сама рассказывала, что в тот раз ей вернули ее подарок. Надо было видеть, как жадно прислушивалась она к рассказу профессора Круклина! У нее просто страсть, мой друг, сущая страсть — предсказывать несчастья! И разумеется, она торжествует, когда предсказания ее сбываются. Вот когда она задерет нос! Чуть что, примется многозначительно покачивать головой. Теперь от нее житья не будет! Возьмите свои слова обратно, моя Мидлтон! И пусть я разболталась — это не значит, что вы должны отвечать мне односложно, как оракул. Нет, нет, попробуйте излить мне душу, пожалуйста! Вот увидите, ничего у вас не получится, вы исчерпаете ваши доводы в одну минуту. Дайте-ка мне на вас взглянуть как следует! Нет, нет, — произнесла миссис Маунтстюарт, всматриваясь в Кларино лицо. — Нет, вы не лишены ума. Это видно по очертаниям вашего носа, по изгибу губ. Я готова поклясться, что вы именно та, за кого я вас принимала: голова у вас на месте. Но вот как обстоит с сердцем?

— Ах, никак, — сказала Клара со вздохом — не то чтобы наигранным, но и не совсем невольным. Так бывает с человеком, когда он искренне входит в избранную им роль.

Все эти нюансы не ускользнули от внимания миссис Маунтстюарт. Итак, сердце у девушки свободно, а она почему-то сопровождает такое признание вздохом! Если Клара и в самом деле не любит своего жениха и вместе с тем находит нужным так тяжко вздыхать по этому поводу, значит, тут что-то неладно и мы имеем дело с притворством, а притворство, как известно, — мантия, в которую облачается тайна. Девушки не вздыхают так от жалости к человеку, которому не принадлежит их сердце, а если уж вздыхают, то лишь оттого, что их мучит сознание или опасение, что оно принадлежит другому. Как правило, у них нет жалости — с таким же успехом можно ожидать, чтобы солдат в пылу сражения оплакивал убитого им противника. И если девица выказывает подобную жалость, когда никто ее об этом не просит, надо полагать, что это неспроста: под маской пристойной скорби о несчастном она скрывает жалость к самой себе.

Мысли эти, равно как и лежавшее в их основе подозрение, хоть и не были далеки от истины, не отличались тонкостью, а главное — били мимо цели. Даже те, кто считает проницательность своим призванием, вынуждены долго выстукивать молоточком темные недра чужой души, прежде чем нащупают булавочную головку истины, и этот процесс, именуемый удачной догадкой, все равно не доставляет нам истины в чистом виде — к ней всегда пристают чуждые наслоения. А все, что больше истины, тем самым меньше ее. В чистом виде истина достается либо тому, кто верит в нее непреложно, либо тому, кто готов терпеливо выжидать, чтобы она раскрылась сама.

«Другой!» — решила наша умудренная жизнью дама. А между тем другого не было; было лишь зарождающееся чувство, вернее, для такого чувства готовилось место, но светильник еще не был зажжен.

— И вы решительно утверждаете, что не жаждете занять положение первой дамы в графстве?

— Решительно утверждаю.

— Дитя мое, я вам поверю при одном условии. Ну-ка, взгляните на меня. Вот у вас какие глаза! Если вы рождены для каверз, то лучшего оснащения и не нужно. Впрочем, я не понимаю, почему бы вам, завоевав приз, не успокоиться на этом и не вступить во владение им? Положение леди Паттерн, первой дамы в графстве, даст вам неограниченный простор… ведь вы поведете за собой все общество и можете делать, что только не взбредет в вашу взбалмошную головку. Уилоби дурно вел себя вчера, не спорю, но с этакой красотой, — и миссис Маунтстюарт нежно коснулась Клариной щеки, — с этакой красотой можно укротить любого монстра. А наш Уилоби так же легко управляем, как хорош собою. У вас красота такого рода, которую французы называют… Впрочем, нет, у вас красота королевы эльфов: они так и вьются вкруг вас. Улыбнетесь — и они начинают плясать, затоскуете — повесят голову. Нет, нет, в вас нет ничего инфернального — или, во всяком случае, пока нет. И, послушайте, милая Мидлтон, таким человеком, как он, можно ведь и в самом деле гордиться! Отправьте его в парламент, пусть себе там изливает свою желчь! На мой взгляд, у него великолепные манеры — чуть скованные, вы скажете? Возможно. До вчерашнего вечера, впрочем, я этого не замечала. Не понимаю, что с ним сделалось? Он обычно величав, как венценосец! Словом, образцовый английский джентльмен. Уж не обидели ли вы его чем?

— Да, мне пришлось его обидеть — такова моя печальная участь, — сказала Клара.

— И напрасно, дитя мое, ибо все равно вам придется сделаться его женой.

Клара выпрямилась, потом сжалась вся и слегка откинула голову назад.

— Подумайте, какой бы это был скандал! — воскликнула миссис Маунтстюарт. — Не захотите же вы последовать примеру девицы Дарэм? Я не знаю, чем было вызвано ее поведение — то ли ревностью, то ли еще чем. Вы же, по-видимому, успели зайти так далеко и в такой поразительно короткий срок, что, право, страшно подумать, где вы намерены остановиться. На вашем лице непритворное отвращение!

— Боюсь, что так оно и есть. Я ничего не могу с собой поделать. Нет, дорогая миссис Маунтстюарт, ничего я не совершу недостойного и бесчестного — это я вам обещаю. А вас я хотела бы молить о помощи. У меня много недостатков, я знаю. Я ужасно нетерпелива. Я не могу быть хорошей женой. Чувства, которые я испытываю, открыли мне глаза на скверные стороны моего характера.

— Богатство, красота, аристократизм, влияние, отменное здоровье, прекрасные угодья, — сварливым голосом перечисляла миссис Маунтстюарт все эти столь соблазнительные для женского сердца качества, которыми сэр Уилоби был так щедро одарен. — И вы хотите, чтобы я приняла ваши слова всерьез?

— Я прошу вас помочь мне.

— Чем?

— Убедите его освободить меня от слова. Заставьте его понять, что все остальное — бессмысленно.

— Лишь при одном условии, моя дорогая Мидлтон, соглашусь я вам поверить. Все эти разговоры о том, что у вас якобы нет сердца, разумеется, вздор. Такой перемене, если верить, что она и в самом деле произошла, вы обязаны именно сердцу, а не отсутствию его. Неужели вы сами этого не понимаете? Но если вы хотите, чтобы я была вам другом, не притворяйтесь дурочкой. Достаточно плохо быть дурочкой, а уж притворяться ею — совсем не годится. Вы должны быть со мной откровенны до конца и отвечать на мои вопросы, не увиливая. Итак, вы сюда прибыли с намерением выйти замуж за Уилоби?

— Да.

— А затем, уже после того, как приехали, постепенно и вдруг обнаружили, что выходить за него не намерены.

— Ах, сударыня! Да, это так.

— А теперь перейдем к главному. И на этот раз, прекраснейшая моя Мидлтон, вы не отделаетесь пылающими щечками. Даже змей-соблазнитель и тот может при случае краснеть, как девушка. Вы должны объяснить мне, как все это получилось. Даю вам на это шесть слов, не больше. И без всяких «сударыней» и «ах, миссис Маунтстюарт!». Итак — чем объясняется перемена в ваших чувствах?

— Я приехала… когда я приехала, у меня уже были некоторые колебания. Право же, я не выдумываю. Я обнаружила, что не испытываю к нему тех чувств, каких он, вероятно, заслуживает. Я переменилась… я сама была поражена, я не перестаю удивляться и сейчас. Ну, совсем, совсем переменилась! Так что думать о том, чтобы быть его женой, для меня все равно что…

— Только без сравнений… — перебила ее миссис Маунтстюарт. — А то, если оно окажется удачным, оно так и застрянет в вашей памяти навсегда. И позвольте вас заверить, что вы, мало того что превысили количество отпущенных вам слов, еще и лукавите со мной.

— Я готова поклясться, что нет!

— И окажетесь клятвопреступницей.

— А вы мне поможете?

— Если вы расскажете мне все начистоту, может, и попытаюсь.

— Милая миссис Маунтстюарт, что я еще могу сказать?

— Вам трудно, я понимаю. Но отвечайте хотя бы на вопросы.

— И тогда вы мне поможете?

— Ну, хорошо. Хоть не в моих правилах торговаться с друзьями. Итак, существует ли человек, которому бы вы были готовы отдать свою руку и сердце? Вот мой вопрос. Пока я не получу на него ответа, я не могу сделать и шагу. Отвечайте: существует такой человек — да или нет?

У Клары захватило дыхание: броситься очертя голову в бездну, всю глубину которой она измерила, отдаться упоению полной исповеди или прислушаться к трезвому голосу благоразумия? Существует ли такой человек? Одна мысль, что он существует, была почти равносильна свободе; признаться в том, что он существует, было бы гарантией ее.

— Ах, миссис Маунтстюарт!

— Ну?

— И вы мне поможете?

— Право, я начинаю сомневаться в том, что вы заинтересованы в моей помощи!

— Которому я была бы готова отдать руку и сердце?

— Постыдитесь! С вашим умом не понимать, в какое положение вы себя ставите, отлынивая от ответа!

— Дорогая миссис Маунтстюарт! Дайте мне вашу руку! Можно, я скажу шепотом?

— Зачем шепотом? Я отвернусь.

— Такой человек существует… — произнесла Клара дрожащим голосом. — Я чувствую себя ничтожеством по сравнению с ним. Если бы я могла быть ему полезной…

— Незачем продолжать. Итак, такой человек налицо.

— Ах, сударыня, дело не в этом! Это не то, что вы думаете. Вы требуете, чтобы я была скрупулезно правдивой. Вот я и хочу… Я хочу, чтобы вы поняли, что это чувство совсем не того порядка, какое имеют в виду, когда речь идет об… исповеди. Стать женой этого человека… я не позволяю себе об этом мечтать. Если бы вы спросили, есть ли человек, который вызывает у меня восхищение, я бы ответила: да, есть. Я не могу не восхищаться прекрасной, мужественной и самоотверженной душой этого человека. Его удел вызывает невольную жалость, но, жалея его, чувствуешь, насколько неизмеримо он вас выше, ибо виною его несчастий одно лишь собственное его благородство. Он живет ради других.

В низком, приглушенном голосе ее слышалась волнующая музыка сердца, не допускающая насмешки или недоверия.

Голова миссис Маунтстюарт покачивалась, как на пружинах.

— Он умен?

— Очень.

— Хороший собеседник?

— Да.

— Красив?

— Пожалуй.

— Остроумен?

— По-моему, да.

— Веселого, беспечного нрава?

— По-своему.

— Разумеется, по-своему. Иначе он был бы фигляром. И беден?

— Он небогат.

Миссис Маунтстюарт задумалась на несколько минут: не выпуская из рук Клариных пальцев, она раза два слегка их сдавила, дабы, не выражая одобрения, все же немного ее подбодрить.

— Ну, конечно же, беден, — произнесла она наконец. — Ведь вам требуется прямая противоположность тому, что было. Что ж, моя прекрасная Мидлтон, я не могу пожаловаться на недостаток откровенности с вашей стороны. И постараюсь вам помочь по мере своих сил. Каким образом, предсказать не берусь. Сейчас мы с вами увязли в трясине. Лучше бы всего, на мой взгляд, чтобы этот ваш горемычный ангел выкинул какую-нибудь дурацкую штуку, и вы получили бы возможность увидеть его в несколько ином свете. Я что-то не очень верю в его непогрешимость. Ведь он знал, что вы помолвлены с другим.

— С его стороны не было ни слова, ни намека, ни взгляда…

— В таком случае откуда вы знаете, что…

— А я и не знаю.

— Следовательно, не он является причиной, по которой вы решили порвать с женихом?

— Нет.

— В таком случае вы мне ровно ничего не объяснили. В чем же причина?

— Ах, сударыня!

— Вы готовы отказаться от своего слова оттого, что на свете существует столь достойная восхищения личность?

Клара только мотнула головой. Она не могла отвечать. Все было как в тумане. Так откровенна она не была еще и сама с собой и теперь, высказавшись, чувствовала, что переступила некую черту, за которую прежде не решалась и заглядывать.

— Ну, что ж, не буду вас дольше задерживать, — сказала миссис Маунтстюарт. — Чем больше мы узнаём, тем больше убеждаемся, что мы отнюдь не так умны, как думали. Видно, придется мне идти на выучку к леди Буш! А я-то и в самом деле приняла вас за тонкого политика! Если еще раз передумаете, вы, надеюсь, известите меня о столь чрезвычайном происшествии.

— Извещу, — сказала Клара, и этот ее ответ прозвучал убедительнее, чем если бы она с жаром принялась уверять миссис Маунтстюарт в незыблемости своего решения.

Миссис Маунтстюарт испытующе посмотрела ей в лицо, чтобы в свете последних открытий прочитать его по-новому.

— Вы мне разрешаете распорядиться полученными сведениями по своему усмотрению?

— Я всецело в ваших руках, сударыня.

— Не сердитесь, если я показалась вам черствой.

— Вы ничуть не черствая, я готова вас расцеловать!

— Я совсем расклеилась, и ваши поцелуи меня не починят. А я-то смеялась над леди Буш! Теперь я понимаю, почему, когда я поздравила вас с успехом и сообщила вам, что бедный сэр Уилоби не в силах от вас отказаться, вы так и сникли, как подмокший фейерверк. Я сразу это заметила. Женщина с нюхом леди Буш, которая во всем ищет подвоха, не нуждалась бы в дальнейших разъяснениях. А у него хороший характер?

Несмотря на внезапный переход, Клара без труда догадалась, кого ее собеседница имеет в виду.

— Он не лишен недостатков, — сказала она.

— Тогда и в самом деле — сэру Уилоби конец. Впрочем, я не говорю, что он отпустит вас, даже когда узнает все, а узнать он должен, это в его интересах. Да я и сама не считаю, что ему следует вас отпустить: ведь тогда роль горемычного ангела выпадет на его долю. Потому что вы… впрочем, я не намерена говорить вам комплименты, это было бы безнравственно. Вы себя вели дурно, очень дурно. В жизни не встречала такого внезапного и полного поворота! Вы заслужите всеобщее осуждение — о вас будут говорить, вас назовут «номером вторым». Подумайте только! Вам даже откажут в оригинальности. Впрочем, давайте разойдемся, а то я доболтаюсь до того, что и в самом деле рассыплюсь. Кажется, нас зовут к столу?

— Да, звонят.

— Вы не очень-то годитесь сейчас для общества, но вам все же лучше явиться.

— Я знаю. У меня каждый день так.

— Вы ли в моих руках, я ли в ваших — все равно; теперь мы обе вероломные заговорщицы, покушающиеся на покой того самого дома, гостеприимством которого пользуемся, и чем непринужденнее мы будем болтать за столом, тем непригляднее наша роль. Что делать?

Миссис Маунтстюарт расправила складки своего пышного платья и продолжала:

— Когда достигнешь известного возраста, твоими учителями становится молодежь, и, если хочешь узнать что-нибудь новое, приходится оглядываться на нее. Впрочем, я вменяю себе в заслугу то, что не назвала вас сумасшедшей.

И, выйдя из-за кустарников на газон, почтенная дама остановилась, чтобы полюбоваться фасадом Большого дома, мысленно заключив свой монолог следующими словами: «Не лишен недостатков, довольно хорош собой, неплохой собеседник, веселого нрава и беден — вот что она всему этому предпочла!»

Меж тем ей навстречу шел полковник де Крей — весьма недурной собою, безусловно веселого нрава, безусловно неплохой собеседник, совсем не Крез, и в довершение всего — молодой человек, исполненный всевозможных недостатков.

Миссис Маунтстюарт нахмурилась было, но его улыбка, безмятежная, как ветерок в солнечный день, мигом разогнала тучи. Поддавшись обаянию этой улыбки, миссис Маунтстюарт, однако, вспомнила, что это-то обаяние, должно быть, и возмутило покой невесты сэра Уилоби, и снова сделала строгое лицо.

— Доброе утро, миссис Маунтстюарт. Кажется, во всем доме один я не имел еще чести приветствовать вас сегодня.

— Вы еще долго намерены обретаться в этом доме, полковник де Крей?

— Подобно Вильгельму Завоевателю, я поцеловал эту землю, едва на нее вступив, — ответил он, — и это привязывает меня к здешним местам, сударыня.

— Уж не намерены ли вы их завоевать?

— О, я бы удовольствовался горсточкой здешней земли.

— Вы, кажется, весьма успешно справляетесь с ролью завоевателя. Но я должна вам напомнить, что в наше время права собственности пользуются большим уважением, чем во времена великого нормандца.

— Кстати, о собственности, мисс Мидлтон. Ваш кошелек нашелся.

— Я знаю, — ответила Клара с невозмутимостью, которая, казалось бы, должна была порадовать сердце миссис Маунтстюарт, но ту даже немного покоробило искусство, с каким эта девушка напустила на себя простодушный вид.

Клара прошла вперед.

— Кошельки вы возвращаете, — заметила миссис Маунтстюарт.

Ударение, которое миссис Маунтстюарт сделала на слове «кошельки», вместе с ее взглядом приятно взволновали де Крея: ведь эта дама имела длительную беседу с мисс Мидлтон!

— Кошелек просто упал, он не был похищен, — сказал он.

— И потому эта вещь не стоила того, чтобы ее утаить?

— О, я, верно, расстался бы с этой вещью, испытав колебания не менее мучительные, чем те, что выпали на долю бедняги Флитча!

— Если вы не можете смотреть на чужую собственность, не испытывая искушения, я бы советовала вам немедленно покинуть этот дом.

— Чтобы подвергнуться такому же искушению в другом доме? И это вы называете добродетельным советом!

— Меньше всего я пекусь о вашей добродетели, полковник де Крей.

— А я-то возомнил, будто вам дорого мое спасение, сударыня! — сокрушенно произнес он.

Они подошли к дверям столовой, и миссис Маунтстюарт предпочла прекратить разговор, чувствуя, что ей становится все труднее сохранить на лице выражение непреклонной суровости. Слишком признательна была она ему за вчерашний вечер.