Эгоист

Глава вторая

Озорные бесенята, состоящие при Гении Комедии в почтенной должности комнатных собачек, навострили ушки еще три года назад, задолго до обручения сэра Уилоби с прекрасной мисс Дарэм. Это было в день его совершеннолетия, когда миссис Маунтстюарт-Дженкинсон изрекла о нем свое знаменитое слово. Словечки миссис Маунтстюарт, пусть не всегда уместные, обладали свойством врезаться в память. Они попадали не в бровь, а в глаз, и ни одно семейное торжество — будь то день рождения иди брачное пиршество — не обходилось без нового свидетельства этого ее умения. И всякий раз словцо ее отправлялось путешествовать по всему графству, где она могла бы царить безраздельно с помощью розги карикатуриста, если бы в придачу к верному глазу обладала еще и озлобленным умом. Но богатая и доброжелательная миссис Маунтстюарт в своей инстинктивной нелюбви к тому, что и в самом деле не заслуживает сочувствия, и в пристрастии ко всему, что произрастает на солнечной стороне бытия, походила на матушку природу. Ей было достаточно взглянуть на человека, и меткое словцо как-то само собой вылетало из ее уст. А уж раз вылетев, оно приставало с такой силой, с какой не пристанет ни одно вымученное литературное определение. Обмолвившись однажды о Летиции Дейл, что та «несет целый роман на кончиках ресниц», она, можно сказать, нарисовала ее портрет. А ее определение Вернона Уитфорда как «Феба-Аполлона, записавшегося в монахи» как нельзя лучше передавало тускловатое обаяние этого тощего длинноногого студиозуса.

Афоризм миссис Маунтстюарт, посвященный юному Уилоби, был еще лаконичнее, и это достоинство особенно выделялось в день, когда виновник торжества от зари и до зари только и слышал что дифирамбы, славословия и панегирики в традициях Цицеронова красноречия. Один вид этого богатого, красивого, любезного и щедрого джентльмена, казалось, вдохновлял гостей обоего пола на оргию лести. И вот, когда все кругом торжественно и пространно превозносили до небес его достоинства, миссис Маунтстюарт сказала просто: «Сразу видно человека с ногой».

Казалось бы, здесь не было ничего нового. Однако в словах миссис Маунтстюарт все увидели нечто гораздо большее. Она произнесла их без всякого нажима, словно один из тех светских пустячков, какими обмениваются леди и джентльмены в гостиных. Но они были сразу подхвачены, и не прошло минуты, как в противоположном конце длинного зала уже чувствовалось, что новое крылатое выражение миссис Маунтстюарт отправилось в полет. И сейчас же оттуда, из дальнего конца зала, леди Паттерн снарядила на разведку некую юную Гебу; обойдя с фланга танцующие пары, та возвратилась к ней с точным докладом. Даже в немудреных отроческих устах крылатое слово не утратило своей силы. Оно было совершенно! Пеаны красоте и уму молодого сэра Уилоби, его аристократической осанке, благородству манер и нравственному совершенству — все это было привычно. Приятно, разумеется, как всякая дань верноподданнических чувств, но привычно и чуть ли не пошло по сравнению с живым и непринужденным определением миссис Маунтстюарт. Ведь миссис Маунтстюарт, как заметила мисс Изабел своей приятельнице леди Буш, сумела в нескольких словах выразить все, что говорилось до нее, и этим показала, как нелепо разглагольствовать о том, что и без того ясно каждому.

То была отповедь аристократки ограниченным провинциалам. «Вы правы, достопочтенные леди и джентльмены, — словно говорила миссис Маунтстюарт, — Уилоби наделен всеми превосходными качествами, какие вы так любезно в нем подметили: он отличный собеседник, он танцует, как бог, и держится в седле, как фельдмаршал, его позы величавы и непринужденны, и вместе с тем вы ни на минуту не забываете, что перед вами воплощенный идеал молодого английского джентльмена. Алкивиад^{4} в парике вельможи при дворе Людовика Четырнадцатого не превзошел бы его изяществом. Он — все, что хотите, и если бы я задалась целью осыпать его изысканными комплиментами, я справилась бы с этой задачей не хуже вашего. Вместо этого я только спрашиваю: а заметили ли вы в нем человека с ногой?»

Вот как можно было бы истолковать ее изречение! Заключить в двух-трех словах такое богатство смысла значит провозгласить торжество духа, а заодно показать, что общество, в котором умеют ценить такое остроумие, достигло высочайшей степени утонченности. Как пояснила мисс Эленор Паттерн своей приятельнице леди Калмер, нашему взору отнюдь не предлагается скользить вдоль фигуры Уилоби вниз, к его ноге; напротив, миссис Маунтстюарт приглашает нас восхищаться им снизу вверх, начиная с ноги. Все это, впрочем, проза. Вдумайтесь в слова миссис Маунтстюарт. Куда только, в какие поэтические сферы они не увлекут наш дух! И с каким упоением парим мы в этих эмпиреях! В самом деле, кто из нас, хранящих меланхолическую преданность памяти Карла Мученика^{5}, не питает одновременно игривой нежности ко двору его весельчака сына^{6}, к той поре, когда любовь украшала ногу кокетливыми бантиками и нога была верховным владыкою во дворце? Грешный двор, грешная пора! А все же мы грезим об этой поре, когда — не то что ныне! — шум и возня неотесанной черни, копошащейся где-то внизу, не оскорбляли слух английского кавалера, этого воплощения благородного изящества. Какие великолепные манеры, и в каждом жесте — какая неизъяснимая сладость! И даже если дамы бывали чересчур… но нет, будем считать, что на них возвели напраслину! Впрочем, если они и бывали подчас чересчур нежны, — что ж! — в ту пору джентльмены были джентльменами и стоили того, чтобы из-за них погибнуть! Таков английский миф, и своему распространению в обществе он обязан тоске по сладкозвучной гармонии джентльменства, которая, как полагают, некогда царила на нашем островке. Ведь точно так же и поэты наши тешат свое воображение преданиями о рыцарях Круглого стола.

Миссис Маунтстюарт задела трепетную струну. «Несмотря на отвратительный костюм, который вынужден носить современный мужчина, видно, что Уилоби — обладатель Ноги с большой буквы».

Иначе говоря, перед вами нога прирожденного кавалера: как бы вы ее ни прятали, в какие бы нелепые одежды ни облекали, все равно она существует — для дам, у которых есть глаза. Вы видите эту ногу или, во всяком случае, видите, что она у него есть. А что нога у Уилоби была и в самом деле на удивление стройной — это дамы знали точно: недаром в его гардеробе хранился костюм придворного кавалера.

Миссис Маунтстюарт как бы утверждала, что ногу его видно при всех условиях, ибо контуры ее выжжены огнем — они так и просвечивают! Подобно ноге Рочестера, Бэкингема, Дорсета и Саклинга^{7}, она улыбалась, лукаво подмигивала или выражала покорную мольбу, не теряя при том своей уверенной красоты; то властная, то нежная, то дерзкая, то скромная, она как бы говорила: «Вы будете меня боготворить», затем лишь, чтобы тут же сказать: «Я вам предан до гроба». Нога, которая является одновременно вашим господином и рабом. Нога приливов, отливов и легкой зыби. Нога, которая, стоит ей отбросить притворную робость, шагнет в самое сердце женщины. Роковая нога!

Без самодовольства ей никак нельзя. Смирением не покоришь ни женщину, ни народы. Без гордости нет блеска! Довольство собою — неизбежный спутник осознанного совершенства. Прислушайтесь к любой мелодии, что вас пленяет, прислушайтесь внимательно, и вы непременно различите в ней этот внутренний голосок самомнения, — право же, очень потешный!

Нечего и говорить, что у самого Уилоби, хоть он и обладал ногой кавалера той безмятежной поры, не наблюдалось ничего от ее грешных нравов. Он был как бы воплощением самых заветных наших чаяний, когда ради очищения нравов нам пришлось пожертвовать Ногой. Достигли ли мы желанной цели — вопрос спорный. Зато Ногу потеряли несомненно.

Лакеи и придворные, скажете вы, а также шотландские горцы сохранили ногу и поныне; ее еще можно увидеть в кордебалете — стройную на заглядение; сохранилась она и у ломовых извозчиков. Но разве это нога? Разве ее имели мы в виду, говоря об этом тончайшем инструменте? Это просто ноги, выполняющие ножную работу, бессловесные, как скот. Мы же говорим о ноге кавалера, об этом чуде поэзии и доблести. Кавалер владеет ею, как Цицерон — языком. Это лютня, на которой он воспевает свою возлюбленную, или, если она к нему жестока, — рапира, которою разит ее в самое сердце. Словом, это нога, одаренная душой и разумом.

Вот по ней пробежала тень — берегитесь, то ловушка! Но вот она засияла — и вы застигнуты врасплох. Она умеет стыдливо зардеться, побледнеть, умеет и нежно нашептывать и разразиться громким восклицанием. Она приоткрывает завесу, позволяя взглянуть (но только на мгновение, иначе бы вы ослепли!) на олимпийского бога, на Зевса, принявшего обличье паркетного рыцаря.

Словцо миссис Маунтстюарт — в глазах родни юного сэра Уилоби, а также в глазах его вдумчивых поклонников и поклонниц — придало его вступлению в наследные права торжественный оттенок, озарив этот вечер отблеском той отдаленной эпохи нашей истории. Юный сэр Уилоби олицетворял собою веселый двор Карла Второго, сделавшийся вдруг добродетельным, но не утративший притом своего блеска. Он танцевал в лучах этого сияния, и можно представить себе, как великолепен он был в глазах собравшегося общества.

Образование сэр Уилоби получил домашнее, княжеское. В странах, где накоплены огромные богатства, водятся в большом изобилии маленькие князьки. Свободные от воинской службы, эти феодалы в молодости проявляют известную склонность к капризам и даже своеволию. Свободный от каких-либо обязательств по отношению к верховному властителю и к государству, такой молодой князек принадлежит одному себе и верой-правдой служит этому единственному своему хозяину — благо у него вполне хватает времени в настоящем и предвидится роскошный его избыток в будущем. Все это, казалось бы, должно было изнежить князька, и, насколько известно, во всех других странах Европы так оно и получилось. Но благородная кровь, текущая в жилах наших князьков, в сочетании с нашим климатом, способствует страсти к охоте, а затравив лису, они приносят пользу одновременно отечеству и собственному здоровью. Таким образом, у нас создалось мужественное и славное племя князьков, среди которых Уилоби был отнюдь не из последних. Не желая ни в чем уступать себе подобным, он усердно развивал свои способности. Если бы общественный вкус склонялся к философии и нашими национальными героями были философы, Уилоби занялся бы книгами. Правда, он интересовался наукой, у него даже была собственная лаборатория.

Однако в юные годы свою похвальную страсть первенствовать он утолял на поле брани, где сражался с лисами, зайцами и пернатой дичью. Чувство соревнования было развито в нем так сильно, что оно сказывалось и на поприще любви: чтобы повергнуть его к ногам красавицы, обычно требовалось наличие соперников.

Впрочем, он считал себя исключительно постоянным в своих привязанностях. Так, он никогда не обескураживал Петицию Дейл в ее преданной любви к сэру Уилоби Паттерну. И даже когда прекрасная Констанция Дарэм («гоночная яхта», по определению миссис Маунтстюарт) увлекла его в своем фарватере, даже тогда не переставал он думать о Летиции, смотреть на Летицию, на застенчивую лесную фиалку Летицию.

Выдержку, которая не покидала Уилоби под ливнями лести, можно было бы уподобить спокойствию индийских кумиров во время богослужения — с той лишь разницей, что у него не было пьедестала, который служил бы ему опорой и помогал справляться с головокружением; вместо этого ему приходилось безостановочно скользить по паркету, искусно балансировать, поворачивая голову то налево, то направо, и обращаться к своим поклонникам и поклонницам с изысканнейшими речами. Словом, деревянным кумиром быть куда легче, чем божком во плоти! Однако Уилоби прекрасно справлялся со своей ролью. Князьков с детства приучают смотреть на себя, как на существа, отличные от нас с вами, так что стараниями наставников, а также в силу некоего таинственного врожденного дара, они ухитряются сохранять равновесие там, где мы с вами давно бы его потеряли. Уилоби казался старше своих лет, но не оттого, что утратил свежесть, — он считал, что положение обязывает его держаться с особым тактом и достоинством. Так, когда седовласый старец, возложив маститую руку на вихрастую голову юнца, пророчит ему блистательную будущность, тот невольно ощущает себя старше на несколько лет.

В ответ на изречение миссис Маунтстюарт, которое ему не замедлили передать, Уилоби с улыбкой произнес: «Она к услугам миссис Маунтстюарт».

Слова эти, в свою очередь, были переданы миссис Маунтстюарт, а эта дама в ответ вызвалась принести в дар означенной Ноге шелковую ленточку. И наконец, в наэлектризованной атмосфере бальной залы, двери которой были распахнуты в столовую, где танцоров уже поджидал накрытый стол, эти двое встретились, и между ними завязался изящный, остроумный разговор. Уилоби повел миссис Маунтстюарт к столу.

— Будь я на двадцать лет моложе, я бы, пожалуй, вышла за вас замуж, — сказала она, — чтобы излечиться от своего увлечения.

— В таком случае я, сударыня, — отвечал он, — принял бы какие угодно меры, чтобы помешать вашему излечению — какие угодно, кроме развода.

На самом деле их беседа была, разумеется, много остроумнее; мы передаем лишь обрывок разговора, который кому-то удалось подслушать.

— Да, нелегкое дело подыскать ему достойную невесту, — сказала миссис Маунтстюарт, заключая новый круг славословий, ею же начатый в «индийском будуаре» леди Паттерн, куда уединились дамы, чтобы без помех предаваться своим эфемерным беседам.

— Уилоби выберет себе невесту сам, — заметила на это его матушка.