Эхо войны

Глава девятая

Тут явился Освальд с тачкой, и все стали помогать укладывать кабачок на мягкую кровать из сена.

Энн Хогарт

Мне снились хрустальные горы, осыпанные снегами, горы, которые от одного касания пальцев начинали едва слышную песню, тихим перезвоном звучащую в ушах.

По левую руку от меня стоит женщина в широком плаще, сером от дорожной пыли. Под накинутым на голову капюшоном парит темнота, живая и осязаемая, как дыхание. Ее рука, тонкая, почти птичья, с острыми коготками и узловатыми суставами, держит темный резной посох с навершием из раскинувшей крылья птицы.

Жизнь.

Падающие снежинки обтекают туманную фигуру, застилая глаза. Мягким светящимся облачком горит крошечный огонек свечи, что богиня держит в руке. Тонкий огненный язычок горит неровно, мечется и вздрагивает от порывов холодного ветра.

За моим правым плечом стоит темная тень с фонарем в руке. Рука эта, гибкая, сильная, затянута в перчатку. Тень откидывает с лица капюшон, поднимает фонарь над головой, освещая молодое лицо с хищными чертами. Глаза двумя черными зеркалами насмешливо смотрят на меня, тугая черная коса падает до поясницы.

Смерть.

- Чего ты хочешь? - доносится сквозь ветер едва различимым шелестом живой листвы.

- Чтобы не мерк твой свет на дорогах тех, кто со мной.

- Чего ты хочешь? - резким язвительным смешком звучит у уха.

- Знать и видеть, как видишь ты.

Жизнь медленно качает головой и протягивает руку со свечой, указывая вниз. У наших ног плещется море, багрово-серое, как отблеск бури. Волны подхватывают блеск свечи и уносят его к горам, туда, где садится солнце.

- Для них нет иных дорог. Только эта, - шелестит листва.

Богиня птицей взмахивает рукавами и растворяется в метели.

- Ты хотела видеть? Смотри!... - Смерть смеется резким смехом и бросает фонарь с обрыва вниз - в бурную воду.

Старинный фонарь с тихим плеском уходит под воду. И темнота отступает.

Мягкие золотые блики от погасшей свечи на неспокойной воде струятся, перетекают, наливаются кровавыми пятнами.

У моих ног плещется море, море крови.

- Ты хотела знать?... Знай! - богиня смеется, сверкая белоснежными клыками, и одним взмахом руки заставляет море застыть грудой красных скал. - Я не отказываю своим детям. Никогда!

Красные скалы накрывает метель. Кутает мягкими снежными полотнами, сковывает льдом и холодными ветрами. Я смотрела сверху, с огромной высоты, и узнавала эти горы.

Я видела. Я знала.

- На пути к знанию я не принуждаю никого. Помни... - богиня прикладывает палец к губам и рассыпается ворохом огненных искр.

Я помню, Первая из Звезды, Мать Истины.

Недаром Смерть считается самой жестокой из богов - она не принуждает никого и никогда не лжет.

***

Сквозь сон я почувствовала чужой пристальный взгляд и открыла глаза. Тайл, притулившийся к моей спине, дернулся во сне. Обнимавшие меня руки напряглись.

На меня в упор смотрели широко распахнутые изумрудные очи, огромные, удивленные глаза ребенка.

Зима поднял мелко дрожащую руку и коснулся лба. Тонкие волосы растрепались, и из-за них, а главное - из-за этих огромных, таких наивных глаз он казался ребенком, испуганным и беззащитным.

Бортовой таймер отбил три.

Час, когда призраки покидают землю.

Я щелчком включила фонарь, осторожно разжала руки Тайла и села. Разбудила Ремо и Коэни, на заспанные недоуменные взгляды обронив одну фразу:

- Он очнулся.

Врач, встрепанный со сна, с перекошенным воротником полурасстегнутой куртки, рывком вскочил и склонился над Зимой. Коэни запоздало встрепенулся, приподнялся на локтях и медленно сел. Провел рукой по лицу, потер глаза и присел рядом с Ремо, опустившись на корточки.

Я сидела на спальнике, скрестив ноги, и наблюдала за двумя светловолосыми затылками. Из них двоих выйдет один настоящий врач - со знаниями одного и силой Жизни второго.

Ремены, на самом деле, плохие врачи. Зато хорошие солдаты - выносливые, проворные, способные часами, не шелохнувшись, ждать в засаде. А потом, вот так же, как сейчас, вскочить и рвануться вперед молниеносным змеиным броском. И снова застыть на минуты и часы.

Я сидела и думала о том, что будет, если... Если. Если. Если война развернется так, что нашей Короне придется воевать не только за, но и против. Против ременской же Короны, например. В чем будет перевес - в искусности многочисленных солдат или искусности избранных магов?...

- Странные мысли, - Тайл открыл глаза и посмотрел на меня. Приподнялся, подпер щеку ладонью. - Или что-то случилось?

- Я говорила со Звездой.

- И?...

- Кровавое море. Думаю, это война.

- А о том, выживем мы или нет, тебе не сказали? - светлые брови приподнялись.

- Нет. Жизнь видит не слишком далеко - только то, что освещает свеча, - я бездумно посмотрела на очерченный фонарем светлый круг. - А вот Смерть знает все. Другой вопрос, что не обо всем говорит.

Тайл помолчал, рассеянно приглаживая волосы.

- Орие, неужели ваши боги действительно говорят с вами?...

Я тоже помолчала, прежде чем ответить.

- Только с теми, кого выбирают сами. И только если их хотят слушать. Поэтому это бывает так редко... - я улыбнулась, криво и невесело. - Хочешь первоклассную хохму? Мертвяк - смешно, да? - он тоже это может. Только не хочет. Поэтому и не слышит. А может, потому и не хочет, что когда-то услышал.

- И почему меня это не удивляет...

Справа, заслоненный спиной Коэни, слабым, но узнаваемым голосом начал огрызаться Зима. За стеклопластиком обзорного иллюминатора как-то особенно яростно взвыла метель. Взвыла - и неспешно опала, сменившись странной тишиной.

Утром мы поняли, что утихла длящаяся полторы недели метель, и радовались, как дети. Тем же утром мы узнали, что по-прежнему не сможем связаться с фортом - даже с помощью очнувшегося связиста, и радость смыло, будто талой водой.

Зима полусидел, опираясь спиной на мягкий валик из одеял, и с каждой минутой бледнел все больше. Он не пытался связаться с фортом, он пытался связаться хотя бы с кем-нибудь из нас - и не мог.

Такое бывает. Дар соткан не из эфирной, никем не видимой души. Он - в хрупких нейронах мозга, и потерять его легче, чем способность видеть или говорить.

Такое бывает. Две недели назад это случилось с ним. С нами. Могло бы - с кем-нибудь другим. Но случилось с нами. Так вышло.

Не может везти бесконечно.

У нас есть метель, которая закончилась. У нас есть надежда.

Я говорю все это вслух, чтобы мой отряд не пал духом сильнее, чем это уже случилось.

Знания, подаренные Богиней, редко идут впрок, но альтернатив не осталось.

- Ремо, остаешься с Зимой. Остальные - выходим через полчаса. Я знаю, куда идти.

***

С пронзительно-голубых зимних небес хирургической лампой светило солнце. Если посмотреть под ноги, можно увидеть его отражение на идеально отполированной корочке льда.

Ноги проваливались в сугробы по колено, проламывая тонкий наст - даже у меня, северянки, которые, как говорят южане, ходят по снежным рукавам метели. На короткие прядки волос у самого лица наросли колкие льдинки, зло покусывая щеки.

Сложнее всего идти было Оглобле - при его росте и весе он пропахивал в снегу траншею. Прочие благоразумно держались за его спиной.

Скальник кругами носился вокруг нас, отрастив длинною спутанную шерсть.

Выглядывающие из-под снега зубцы красных скал медленно проплывали мимо. Слишком медленно - время утекало быстрее, чем мы шли по глубокому снегу. Незаходящее северное солнце наполовину ушло за горизонт, чтобы остаться там на всю ночь. В сереневых сумерках каменная гряда, перегородившая дорогу, явилась почти знаком - и прескверным.

Я скомандовала привал.

В полутьме заснеженные скалы складывались в огромную квадратную тумбу, и уже сейчас, помогая расставлять палатку, я не переставала думать о том, сколько времени завтра уйдет впустую, чтобы ее обогнуть.

Спустя полчаса, уже внутри крошечного иллюзорного уголка, отгороженного от снега, зажатая между сопящим Маэстом и Тайлом, я молилась. Молилась о том, чтобы все, услышанное и увиденное мной тогда, во сне, оказалось понято правильно.

Если... Если я ошиблась, ошиблась в направлении, на которое указывало солнце, ошиблась в том, за что приняла корабль; если ошиблась в смысле того, что было сделано и сказано, я веду своих солдат на смерть.

Когда стихает ветер, и снегопад красит небо молоком, на горные тропы выходят призраки.

Талери видела их не раз и не два за летний сезон перегона. Зимой же, как говорят, они бродят по перевалам каждую ночь. Путники, не удержавшиеся на крутом обрывистом склоне; гонцы, оставшиеся ночью без огня; купцы, заплутавшие в метели... Умершие и убитые - те, что не уходят, навсегда оставшись со снегами.

Тени, сотканные из обрывков метели, скользят по узкой расселине у пещеры, и Талери кланяется им - до земли.

Оберегите, отворотите зло от сестры своей по тяжелому пути...

Пальцы немеют от стужи, не спасают даже шерстяные обмотки внутри рукавиц. Вокруг бело от снежных хлопьев, бело в голове - от тумана.

Ее крик разносится далеко, подхваченный эхом - найти в этой белизне зверя с белой шкурой, все равно что гонцу пуститься в дорогу со снежной слепотой...

Залегший на ночь в сугроб муфтар не отзывается так долго, что Талери почти решает: грабитель нашел и его. И тогда впереди - только смерть. И у нее тоже...

Почти лучину она бродит горной долине, стискивая клыки от каждого шага - задубевшая от крови рубаха растирает едва подсохшие раны на спине. И все зовет, зовет, зовет... Но приходят только призраки, бессловесные и мерцающие, будто небесная река, сияющая над головой.

Когда рядом наконец раскрываются желтые глаза, и слишком рано разбуженный зверь недовольно фыркает, Талери почти плачет - от счастья.

Муфтар норовисто рвет поводья из рук, но он у нее есть. А значит, есть и надежда.

Снаружи кричали.

Я вскочила и метнулась к выходу из палатки, чуть не столкнувшись с Маэстом. И - зажмурилась от ослепительно сияющего снега, бывшего везде. Снега - и чего-то еще, сверкавшего не менее ярко.

- Командир! - снова раздался крик, и я побежала.

Тео стоял в двадцати локтях от палатки, глядя куда-то вверх.

- Смотрите... - он заметил меня и вытянул руку вверх, указывая скалу-тумбу.

Взгляд зацепился за хитрую вязь углов и выступов, разрастающихся, обретающих форму...

Маэст захохотал - густым, утробным смехом, и подбросил в воздух рукавицы.

Над нашими головами сверкал на ярком зимнем солнце металл гигантского корабля.