El creador en su laberinto

Как это делалось в Германии

Красивая женщина была очень взволнована.

— Володя, он не уходит.

Владимир Баранов — мужчина средних лет, крепкого телосложения и откровенно бандитской внешности, кивком велел жене отойти от окна. А сам посмотрел сквозь него в ночь, на узкую мюнхенскую улочку. Там действительно стоял подтянутый, крепкий человек.

Удавалось различить только тёмный силуэт, потому что прямо за спиной визитёра разливался по мостовой свет уличного фонаря. Впрочем, и силуэта достаточно: Баранов понимал, кто пожаловал к его дому. Опять… они виделись не раз, ещё до эмиграции. От него не скроешься и в Германии.

Тот мужчина не двигался, ничего не говорил: он просто стоял и глядел на дом. Неудивительно, что Злата испугалась. Баранов пошевелил губами, беззвучно выругавшись, и вышел на крыльцо.

— Уходи!

Человек, скрывающий тенью капюшона своё лицо, никак не отреагировал.

— Уходи! — повторил Баранов. — Не здесь и не сейчас. Давай позже решим наш вопрос.

Решать так или иначе придётся: этот тёмный силуэт принадлежал не тому, от чьих требований можно уклониться. Рано или поздно, в России или Германии, но придётся снова. Просто сейчас Баранов не был к этому внутренне готов — и знал, что визитёр не слишком торопится. Да и не так он властен над Владимиром, это давно доказано… не первая встреча.

Незваный гость поднял руки со сжатыми кулаками: скрестил их на груди, затем резко развёл в стороны и вниз.

— Ос!..

Баранов повторил с детства знакомый жест, сопроводив его тем же звуком на резком выдохе. Визитёр молча развернулся и зашагал вниз по улице; он растворился в ночи за следующим фонарём.

Скоро вернётся, конечно же.

***

Я познакомился с дядей Володей осенью 2003 года — вскоре после того, как успешно поступил в Мюнхенский университет и моё пребывание в Германии определённо приобрело длительный характер. Раз так, то стоило подумать не только об учёбе и поисках немецкой подружки: не менее важным виделось возобновить тренировки.

Дяде Володе было уже порядком за сорок, я бы сказал — даже под пятьдесят. Он жил в Германии довольно давно и производил мрачное впечатление человека, который в девяностые покинул родину по очень веским причинам. Но я благоразумно его об этом не спрашивал и таких деталей никогда не узнал.

Важно было одно: дядя Володя преподавал на окраине Мюнхена каратэ. И не просто каратэ, а именно кёкушинкай, с которым у меня ещё в Москве сложились очень близкие отношения. Мой новый сэнсей отдал восточным единоборствам большую часть жизни: начинал ещё в том совершенно особенном «советском каратэ», которое трудно было отнести к конкретному стилю.

Наша первая встреча состоялась ещё до того, как я впервые явился в додзе дяди Володи.

Как полагается молодому парню, я постоянно посещал местные клубы — нужно же где-то искать ту самую подружку, которой очень не хватало? Учитывая некоторую стеснённость в средствах, это были не самые пафосные заведения: скорее средние, в основном открытые иммигрантами. Турками, кажется, которых в Германии очень много. Дискотека (tanzhaus, как тут говорят — славное слово, русскому «танцхаус» понятно без перевода) «Кемер» была как раз из таких.

Если сравнивать с Москвой начала нулевых, здесь было весьма неплохо. Это сейчас, наверное, мне показалось бы иначе… В «Кемере» имелось всё, что нужно: более-менее приличная обстановка, недорогие напитки (да и всё прочее, если вы понимаете, о чём я…), громкая музыка и множество девочек, готовых отрываться по полной. Опять же, девочек с не самыми высокими запросами, раз уж они пришли именно сюда — меня это устраивало. С немкам на улице познакомиться сложно: в Германии это особо не принято.

В тот вечер я впервые увидел дядю Володю в деле, хоть ещё и не был с ним знаком. Он работал в «Кемере» тюрштеером: türsteher по-русски будет чем-то средним между «охранник» и «вышибала». Ближе ко второму, я бы сказал.

В чём состояла суть конфликта, не знаю. Обратил внимание, только когда начали кричать: кто по-немецки, кто по-турецки. Ситуацию качали ребята южнославянской внешности, вроде сербов, но говорящие на странном для меня языке. Косовские албанцы — это выяснилось позже.

Крепкий мужик в форме тюрштеера их угомонил просто образцово. Один верзила замахнулся на него бутылкой — для него свет погас тут же. Заводилу же тюрштеер сложил пополам, всадив кулак в печень, и поволок по полу к дверям, под крики и свист со всех сторон.

После он подошёл к стойке, попросил у бармена воды. Выпив стакан, дядя Володя обратил внимание на меня, спросил — мол, русский? Это ведь сразу видно. Так и разговорились.

***

— Присаживайся, Володя: в ногах правды нет, такая в России поговорка?

Ибрагим, владевший «Кемером» и управлявший многими куда более сомнительными делами в Мюнхене, неплохо знал русский язык: по крайней мере, достаточно для того, чтобы называть Баранова именно Володей. Но общались они всё-таки на немецком.

Пожилой жирный турок буквально растёкся по кожаном дивану. В одной руке он держал мундштук кальяна, другой почёсывал волосатую грудь. Расстёгнутая почти до необъятного живота рубашка прилипала к телу — Ибрагим обильно потел, что никак не добавляло ему привлекательности. Любому он показался бы неприятным человеком, но Баранов людей по внешности не судил, а что касается Ибрагима — точно знал: в этом случае и не стоило.

Владимир сел напротив, в куда более напряжённой позе: это легко читалось что Ибрагимом, что несколькими его людьми в комнате. Он подался вперёд, уперевшись локтями в колени, опустив подбородок. Спортивная привычка: ситуация была напряжённой, пусть Баранов сейчас и не на татами.

— Зря ты так с Хаканом. — продолжил Ибрагим. — Надо было его утихомирить, верно. Но не стоило унижать.

— Я его лишь его ударил. Даже не по лицу.

Ибрагим издал протяжный фыркающий звук, его обвислые щёки затряслись.

— Володя, ты им весь пол вытер: от танцпола до дверей. И вышвырнул на улицу, как собаку. Хакан тебе этого не простит, даже если бы хотел. Он ведь албанец, Володя. Косовский албанец, что ещё хуже. Ты знаешь, какие у них порядки? Он потеряет уважение, если не отомстит тебе. А без уважения в Косово не живут.

— Но мы же не в Косово.

— Иногда в Косово.

Баранов вздохнул. Действительно, он давно избавился от иллюзий относительно Германии: здесь только на первый взгляд всё было так законопослушно, тихо и спокойно. Так непохоже на родное Подмосковье в девяностые. На деле же, особенно если имеешь дело с иммигрантами, одним из которых сам являешься — всё куда сложнее. Те самые «движения». Просто в Германии это делается немного по-другому.

— Ибрагим, ты меня знаешь. — Баранов жестом отказался от мундштука, который турок ему протянул. — Я никого не боюсь. У нас в городе не было метро, зато бояться отучали. Если Хакан хочет реванш — в любое время. В России принято так.

Ибрагим только саркастически улыбнулся.

— Радуйся, что всё началось с твоей машины: Хакан проявил милосердие. Он тебя предупредил. Дал возможность уехать, пока не поздно. Если ты останешься, албанцам придётся решить вопрос окончательно.

— Пойми, Ибрагим. Я видел жизнь. Пуд соли съел, как у нас говорят. Мне не нужно в Германии то, от чего я уехал из России. В Мюнхене у меня жена, моё додзе, мои ученики. Всего лишь хочу жить спокойно. И никуда больше не бежать, понимаешь?

— Понимаю. Но чего ты хочешь от меня?

Ибрагим прекрасно знал, чего Баранов хочет. И тюрштеер знал, каковы будут условия турка. Поэтому разговор между ними был во многом формальностью. Представлением, которое двое разыгрывали — контракт давно составлен, вопрос только в том, подпишут ли его обе стороны.

— Чтобы ты объяснил Хакану: хоть тут бывает Косово, но я живу в Германии. А если его не устроит, то пусть здесь ненадолго настанет Россия. Я с ним встречусь, на любых условиях. Даже не буду стараться победить, если так нужно, я не гордый. Это не тот вопрос, который стоит решать по-албански.

Ибрагим не отвечал на протяжении трёх глубоких затяжек. Он медленно выпускал плотные облака дыма, обволакивающие его фигуру в полутьме: словно полупрозрачные фигуры стройных красавиц танцевали вокруг толстяка. В этот момент он действительно напоминал султана, которым так хотел казаться.

Потом он всё-таки заговорил.

— Я мог бы убедить Хакана не поступать с моим человеком так, как это принято у албанцев. Если бы ты был моим человеком.

— Но ведь я работаю на тебя.

— Ты работаешь в «Кемере». Это ещё не значит быть моим человеком.

От иной работы на Ибрагима старый каратист отказывался уже очень много раз. Турок всегда был настойчив, но мягок в этом вопросе. Так же вели себя в девяностые ребята в кожаных куртках, которые ходили по спортивным залам. Владимир и тогда долго отказывался: пока не сложилась ситуация, когда выбора просто не осталось. Жизнь прожить — не поле перейти…

— Я подумаю, Ибрагим.

— Думай быстрее, Володя: Хакан-то уже всё решил.

Что Россия, что Германия — одни и те же грабли на кривой дорожке для спортсменов.

По дороге наружу, прочь из прокуренного помещения, Владимир мог только материться про себя. Проблема не в Ибрагиме: он был нормальным мужиком, особенно если узнать поближе. Просто уж очень не хотелось заниматься чем-то, кроме легальной работы. Пусть не самой лёгкой и денежной. Больших денег Баранову давно не хотелось, в отличие от покоя.

Первым, кого Владимир увидел на улице, был тот самый человек, недавно приходивший к дому. Уж лучше бы албанец, честное слово…

При свете дня его было проще рассмотреть, разве что капюшон застиранной спортивной кофты скрывал половину лица. Всё те же старые кеды, дурацкие синие штаны с начёсом. Понятно, почему он выглядел именно так.

— Ос!

Казалось, что прохожие вовсе не замечают странного мужчину. Они чудом не сталкивались с ним, проходя мимо. Может, для них этого человека и правда не существовало? Хотя Злата-то видела его превосходно…

— Я же просил: позже.

— Ожидание затянулось. Время давно пришло.

— Может, скоро албанцы избавят тебя от беспокойств по этому поводу. Замочат меня и всё. Приходи позже, будь добр!..

Баранов отпихнул загадочного человека, преградившего ему путь, и зашагал прочь. Даже если бы сам Масутацу Ояма предстал сейчас перед ним, Владимир проявил бы не больше почтения. Его голова была занята более приземлённым вопросом…

***

— Ич! Ни! Сан! Си!

На каждом новом круге «физухи» дядя Володя ускорял счёт — и нам приходилось всё быстрее отжиматься, приседать, поднимать гири, делать «складки».

— Го! Року! Сити! Хати!

Любой, кто серьёзно занимался каратэ, может считать что-то только по-японски, пусть даже его знакомство с языком одной каратешной терминологией и ограничится. Пот, пролитый в такт этим «ич, ни, сан» намертво склеит японские числительные с сознанием.

— Ку! Дзю!..

— ДЗЮ!!! — разом выдохнули два десятка крепких парней в кимоно.

В нашем додзе можно было легко забыть, что за этими стенами — Германия. Кажется, ремонта здесь не делали годов с 70-х, а дядя Володя не стремился облагородить зал. Некоторые из нас говорили, что сенсей таким образом печётся о духе додзе. Но по-моему, дядя Володя просто привык на родине к суровым условиям тренировок и совершенно не видел смысла что-то менять.

Это же был не модный фитнес-клуб, знаете ли. Здесь занимались каратэ, да ещё самым жёстким его стилем.

Мне трудно судить о том, каким дядя Володя был человеком: он нисколько не выделял меня из общей массы обучавшихся, да и вообще панибратства с ними избегал. Не стремился говорить по душам. Но у него был огромный тренерский талант, вот это несомненно: удивительно, как простой русский мужик умудрялся столь точно воссоздать совершенно японские отношения учителя и учеников.

— Ямэ!

Наконец-то дядя Володя остановил нас. Он степенно выхаживал вдоль обшарпанной стены, в идеально чистом кимоно — но при очень потрёпанном, затёртом и застиранном чёрном поясе. Я бы сказал, что на вид пояс был уже скорее серым. Вероятно, именно в этом наш сенсей как раз видел какой-то смысл.

— Фудо-дачи! Ос!

— ОССС!..

— Переходим к кихону.

И это сразу после тяжелейшей тренировки на силу и выносливость: теперь дядя Володя собирался заставить нас исполнять технику, причём правильно и красиво. Тренеры, с которыми я имел дело прежде, предпочитали делать наоборот: «физухой» занятие заканчивали. Но только не дядя Володя.

Он подводил нас к кумите, то есть тренировочными поединкам, уже совершенно лишёнными сил. Но зато ощутившими какое-то странное просветление: ведь тяжёлая физическая работа обладает удивительным свойством прочищать голову. К моменту, когда я выходил на татами против одного из своих товарищей, при мне не имелось ни одной лишней мысли. И уж тем более — какого-то страха.

— У кимоно карманов нет! — говорил по этому поводу дядя Володя.

Уж не знаю, таким ли образом добивались внутреннего равновесия ученики Оямы, но на нас — молодых парней из Мюнхена, это работало.

Да, я сказал только о молодых парнях — но с нами занимался и один пожилой немец. Я бы даже сказал, что Томас был самым настоящим стариком, но о его точном возрасте никто никогда не говорил. Несмотря на свои годы, Томас оставался поджарым, весьма резким, обладал жёстким ударом. По его словам, много лет занимался боксом — и это чувствовалось. Томаса не хватило бы нынче даже на один полноценный раунд, но мощную серию ударов он был способен выдать. И не хуже, чем в молодости, я уверен. Даже лучше. Говорят, Фунакоси Гитин на смертном одре заявил, что только теперь понял, как наносить гяку-цки…

Горе тому, кто попытался бы обидеть такого старика.

Ещё у Томаса были расплывшиеся, посиневшие с годами татуировки, явно армейские. Учитывая его внешность идеального арийца — некоторые в шутку (а иногда и почти всерьёз) поговаривали, будто этот суровый старикан служил ещё в Вермахте. Но я думаю, что Томас всё-таки был не настолько стар. Впрочем, кто знает?

Я рассказываю о Томасе потому, что именно он удержал нас одним вечером от ненужной драки. Среди учеников пошли слухи: у дяди Володи какие-то проблемы с албанцами. Поэтому странный человек в спортивной одежде, молча и неподвижно стоявший напротив додзе, вызывал у нас вполне понятные подозрения.

— Это дела сенсея. — сказал Томас, едва бросив взгляд в сторону незнакомца. — Нам не нужно вмешиваться.

В этот момент он выглядел и говорил как человек, который действительно понял всю ситуацию. У меня возникло ощущение, будто Томас раньше встречал этого незнакомого нам мужчину.

Мы все уважали Томаса, так что послушались его — хотя уже готовы были перейти улицу и задать незнакомцу пару неприятных вопросов. Вместо этого вопрос я задал Томасу, почти шёпотом. Он слегка улыбнулся: морщины глаз собрались в глубокие длинные борозды.

— Есть противник, с которым мы все рано или поздно встречаемся. Никому этого не избежать, и тебе тоже, если не бросишь спорт раньше. Я сам прошёл через это, и сенсей Владимир должен.

Прошло пятнадцать лет, и теперь я хорошо понимаю, о чём говорил Томас, которого давно уже нет на свете. Но тогда, конечно, автор этих строк только пожал плечами.

***

Баранов всегда шёл в додзе пешком, хотя расстояние до него было приличным, и почти любой человек преодолел бы его на автобусе или машине. Но Владимир считал ходьбу отличной разминкой и никогда не упускал такой возможности. Уже стемнело: тренировки начинались поздно.

Очень скоро Баранов понял, что пять внушительных фигур движутся за ним по опустевшей улице, где нет видеокамер, совершенно не просто так. Но по этому поводу он не предпринял ничего, хотя мог неожиданно запрыгнуть в автобус или оторваться, рванув в знакомый переулок. Преследователям не успеть добежать до его конца раньше, чем Владимир скроется за следующим углом, это точно. Ищи-свищи.

Однако Баранов пережил слишком многое, чтобы чего-то бояться. Особенно смерти.

Да и разве смысл боевого искусства не в том, чтобы готовиться к бою? Пусть уже под пятьдесят лет, но кто такие эти албанцы, чтобы сказать: Баранов, ты своё отыграл?

Поэтому старый каратист просто шёл по улице размеренной походкой, пока те пятеро постепенно приближались. Наверняка они прекрасно знали маршрут Баранова: ещё двести метров — и он свернёт в парк, где поздним вечером точно нет совсем никого. Додзе находится прямо за этим небольшим парком, почти что сквером — но албанцы сделают всё, чтобы Владимир сегодня до зала не дошёл.

Его душу сильно грели две мысли.

Во-первых, раз уж их целых пятеро — они точно не станут стрелять в спину. Нет, тут хватило бы и одного ублюдка. Или всадили бы в него целый магазин из машины. Албанцы явно мыслили по принципу «око за око», собирались избить Владимира — может быть, до смерти. А может, просто покалечить, особой разницы нет, но скорее всё-таки первое.

Во-вторых, что-то подсказывало Баранову: сам Хакан среди этих людей. Судя по тому, что он успел узнать про албанцев — без личного участия оскорблённого тут не обойдётся. Тем более что этот Хакан — не дон Корлеоне и даже не Ибрагим. По сути дела, довольно мелкий бандит — разве что отбитый на всю голову. А потому уважаемый в своей диаспоре.

Эх, только Злату жалко. Впрочем, она молодая: поплачет и забудет.

Войдя в сонный парк, узкие тропинки которого далеко не везде освещались, Владимир ожидал услышать за спиной топот бегущих. Однако услышал он совсем другое.

— Ос!

Мужчина стоял прямо под фонарём. Он сбросил с головы капюшон, и теперь лицо было легко разглядеть. Конечно же, это было лицо самого Владимира Баранова — только лет на тридцать моложе.

— Ос! — Баранов сбросил с плеча спортивную сумку, встал в фудо-дачи, исполнил положенное приветствие.

Теперь уклоняться уже не имелось смысла. Вот он, прямо перед старым бойцом. Единственный противник, который не был побеждён ещё ни одним спортсменом: возраст. В совершенно осязаемой форме, как сказал бы образованный человек — антропоморфная персонификация. И этот бой — реалистичная метафора того, что испытал рано или поздно любой каратист. И не только каратист.

Слышал Володя когда-то мудрёный термин: «магический реализм». С чем-то подобным он столкнулся уже давно. Пару раз они дрались, и тогда Баранов легко побеждал. Новую встречу так оттягивал именно из-за неуверенности в очередной победе.

Между тем албанцы приближались. Кто-то их них окликнул русского.

— Ну хорошо, я готов. — произнёс Баранов, разминая плечи. — Но смотри: те мудаки тоже хотят меня убить. К ним присоединишься?

Молодой Баранов, кем бы они ни был — демоном, призраком или проекцией сознания, этой деталью ситуации оказался несколько обескуражен. Он уже успел принять стойку дзенкуцу-дачи, готовясь к бою, но теперь расслабился.

— Нет. Ты же знаешь, кто я такой. Возраст — это не только старческая слабость: это и ещё и опыт. А опыт, как ни крути, всегда на твоей стороне.

Баранов перевёл взгляд с молодого двойника на албанских бандитов, среди которых уже легко было узнать Хакана, а потом обратно. Помял набитые кулаки: суставы его пальцев сочно хрустели.

— Так что, будем мочить козлов?

— Хаджимэ!

***

Я мало что знаю обо всей этой мутной истории вокруг дяди Володи и албанцев. Сами понимаете: я всё-таки был хорошим мальчиком и почти не вращался в подобных кругах. Но некоторые парни, занимавшиеся в нашем додзе, определённо знали многое — может, и не из первых рук, но всё-таки.

По их словам, об убийстве Хакана ходили по злачным районам Мюнхена очень разные слухи, причём не только связанные с личностью русского тренера по каратэ. Одно все знали точно: с того дня тюрштеером дядя Володя больше не работал. Вероятно, действительно случилось нечто, после чего его положение в малознакомом мне обществе сильно изменилось. По крайней мере, новая машина моего сенсея, которая появилась уже через несколько месяцев, была в несколько раз дороже прежней.

Так всё и делалось в Германии среди иммигрантов, это факт. Об остальном я не стремился узнать.

Старик Томас, сидя в углу задрипанной раздевалки, посмеивался над нашими обсуждениями, звучавшими вполголоса. Хитрый прищур в те моменты, когда удавалось поймать его взгляд, как бы выражал: ну что, я ведь говорил?

С каждым годом я всё больше убеждаюсь: Томас был прав. Кроме того, недавно начал замечать в толпе одну смутно знакомую фигуру…

Дядя Володя погиб через пять лет. Если судить по официальной версии, то попал под машину, катаясь на велосипеде: сердце подвело. Некоторые шептались и о криминальных делах вокруг мюнхенских танцхаусов: мол, не всё так чисто...

Но мне, честно говоря, хочется верить в немного другую версию, которую мы с Томасом никогда не обсуждали. А с другими товарищами по каратэ — и подавно. Потому что нечего тут обсуждать. Придёт время — каждому всё станет понятно.

Или, в крайнем случае, нет.