Эстеты из Кукановки

ДВАДЦАТЫЙ МАЙ БЕЛИТЫ

Мальсаг никогда не возлагал особых надежд на эту девочку. Хотя и родилась она первого мая, в самый праздник. Имя ей дали тоже не особенно красивое: не Хава или, скажем, Бика, а попросту Белита. Но отец все-таки любил ее.

— Ладно уж, пусть живет, — говорил он добродушно. — У меня, кроме нее, еще три сына, Алаудин, Балаудин и Салаудин. Вот они — моя надежда, они, надеюсь, прославят нашу семью. А, возможно, и весь аул. А девчонка — что? Выйдет замуж — и все.

Подумав, он добавлял:

— Конечно, если бы я не был передовой, то мог бы взять за нее калым. И немалый. А поскольку я передовой, то брать калым мне не полагается. Тем более, что жена моя тоже передовая: она первая из женщин аула надела пальто.

Чтобы пояснить эти слова — скажу несколько слов.

В те времена, о которых вел речь старик в рассказе, и далее несколько раньше, для женщин этой небольшой кавказской республики надеть пальто было таким же смелым поступком, как для женщины Средней Азии — снять паранджу.

«Женщину должна греть ее горячая кровь» — сказал пророк. И на основании этого эгоистического установления бедняжка и зимой щеголяла в одном платье, прикрыв голову и плечи шалью. Поэтому стоит ли удивляться тому, что в те времена одним из самых серьезных политических мероприятий была кампания «Пальто горянке!»

Увидев в магазине хорошие теплые пальто с меховыми воротниками, причем очень дешевые, да еще в рассрочку, жена Мальсага Маржан живо сбегала домой за деньгами и тут же, в магазине, оформив надлежащим образом документ о рассрочке, она облачилась в пальто.

— Пусть пророк сам разгуливает в ситцевой рубашонке, если ему нравится, а то и нагишом, — заявила она пораженным ее поступком товаркам, — там, в раю, небось, нет ни снега, ни мороза. Ему легко болтать. А я больше не хочу мерзнуть. Да и вам не советую.

Односельчанок не пришлось долго агитировать, они быстро смекнули что к чему и помчались в магазин. Пророк, конечно, уважаемая личность, но нужно все-таки успеть выбрать пальто получше. Маржан, небось, забрала самое красивое.

И не только по этой причине слыла Маржан передовой. Они с мужем в свое время одними из первых вступили в колхоз и без препирательств отвели туда своих двух буйволов. И сыновей отдали не в медресе, а в советскую школу.

Надо сказать, что сыновья Мальсага и Маржан со временем оправдали чаяния отца. Алаудин стал знаменитым хирургом, Балаудин инженером-изобретателем, а Салаудин — прославленным бурильщиком. Все трое частенько попадали в газеты. Жили братья в Грозном, обзавелись семьями. С родителями же осталась одна Белита, которая еще бегала в сельскую школу. Отец против ее учебы не возражал: во-первых, он был передовой, а во-вторых, она могла читать ему заметки, в которых прославлялись подвиги ее прославленных братьев.

Но ежегодно, что бы там ни было, а все три брата с семьями на Первое мая обязательно приезжали в аул к родителям. Здесь они проводили праздники, заодно торжественно отмечали день рождения сестренки.

В один из таких приездов братья сказали отцу:

— В этом году Белита кончит школу, куда ее тогда девать?

— Как куда? — вытаращил глаза старик. — Замуж выйдет, или на работу устроим. Хватит с нее и семи классов, девчонка она без особых способностей, ни врачом, ни ученым она не будет. Ей бы только песни петь да на гармошке играть.

— Но ведь ты передовой человек! — сказал Алаудин.

— Первым в колхоз вступил, — поднажал Балаудин.

— Люди скажут, Мальсаг единственную дочь не захотел доучить до среднего образования, — поставил точку Салаудин.

— А что, я ей здесь академию построю, что ли? — обозлился отец.

— На это у тебя денег не хватит. (Алаудин.)

— А зачем, когда в городе техникумы есть? (Балаудин.)

— И даже институты. (Салаудин.)

— А жить она будет у меня! — сказали хором три брата.

Так Белита переехала в город и поступила в педагогический техникум. Но отец, как и прежде, не возлагал на нее особых надежд.

— Ну, хорошо, будет она учительницей, а если очень постарается, то, может быть, и кассиршей в универмаге. Выше этого ей не взобраться. Ладно. Но вот что мне не нравится, несерьезно она учится, бумагу портит. Я сам видел: пишет посередине тетради, а вокруг много места пустого оставляет. Нехорошо. Вы же знаете, я не скупой. Вон ей купил заграничную ручку, дорогую, в коробочке. Пусть пишет. Но баловаться-то зачем? Уже взрослая ведь. Говорю ей, а она только смеется.

Братья выслушали эту речь, поглядели в тетрадки сестры и дружно сказали отцу, что Белита пишет правильно и что, если хочешь стать кассиршей, то писать нужно именно так.

Но они не сказали отцу, что кроме этих законных тетрадок у нее были и другие, куда она переписывала из разных книжек особенно понравившиеся ей стихи и песни. Скажи старику, а он встревожится, и как бы не забрал девчонку обратно в аул.

На следующий год после этого разговора, весной, неожиданно прикатил на машине Алаудин.

— На этот раз будем праздновать у меня, я квартиру новую получил. Собирайтесь, отец и мать! Да поскорее…

Старик немножко, для порядка, поворчал, что, мол, вот придется еще несколько километров трястись в машине. Но все-таки согласился. Маржан, с помощью соседского мальчишки обезглавила несколько индюков и гусей, напихала в глиняный горшок буйволиного зеленоватого масла, которое, как известно, гораздо вкуснее коровьего, прихватила мешочек жареной кукурузной муки для халвы и галушек.

С этими гостинцами бабка еле уместилась на заднем сиденье, а Мальсаг уселся рядом с сыном и всю дорогу рассказывал ему о колхозных делах.

…Вот и большой дом на Первомайской улице, где теперь поселился Алаудин. Высадившись и поздоровавшись с невесткой, старик первым делом приказал приготовить ему ванну, а искупавшись, принялся трезвонить по телефону другим сыновьям.

— Ва-а-а, Балаудин, — орал он в трубку. — Я приехал! И старуха тоже. Вы придете завтра? Твоя жена любит домашнюю халву? Хорошо, старуха изготовит… Ва-а-а, Салаудин! — звонил он другому сыну. — Мы со старухой приехали! Нас привез Алаудин на своей машине. Сейчас она не может, она варит индюков. Твоя жена любит плов? А галушки с чесноком? Хорошо, сделаем.

Закончив телефонные переговоры, Мальсаг сконфуженно посмотрел на Алаудина:

— А где «коза»? — спросил он, — я совсем про нее забыл. А ведь старуха купила ей башмачки, самые модные. Они без пяток, а спереди тоже ничего нету. Придет? Ну, очень хорошо. Знаю, что не пропадет. Куда она денется…

Старшая сноха Нурбика и Маржан в этот день совсем с ног сбились. Надо же такую артель накормить и напоить. И каждого угостить его любимым блюдом. А они как на грех все любят разное. Вот тут и крутись!

Но, однако, управились они к вечеру полностью: старуха готовила национальные блюда, а сноха занималась европейской частью стола: делала салаты, заливное, винегрет и прочую чепуху, испекла торт «Наполеон», который очень любили детишки всех троих братьев.

Старик же в это время осматривал квартиру. Холодильник «ЗИС» не вызвал у него восторга.

— Нет, это все же маленькая вещь. Туда даже барашек не поместится. А как запихать туда кадку с сыром? Вот если бы он был такой большой, как в станционном буфете — еще туда-сюда.

Зато телевизор привел его в восторг. Как только начались вечерние передачи — он уже шлепнулся в кресло и с неослабевающим интересом смотрел все подряд. Даже ужинал он не отводя глаз от экрана и по этой причине облил жирным соусом свой новый бешмет, за что получил тычка от старухи, которая оставалась совершенно равнодушной к замечательному фильму «Развитие оленеводства в Якутии». Старик уснул лишь тогда, когда дикторша пожелала всем спокойной ночи, пообещав на завтра большой праздничный концерт.

Настал день Первомая. Братья с женами отправились на демонстрацию, но Мальсаг отказался наотрез.

— У меня ноги болят от асфальта, — придумал он, — я лучше здесь буду демонстрацию смотреть, по маленькому кино.

И снова угнездился перед телевизором.

С демонстрации семейство вернулось уже с Белитой и всеми остальными. Сели обедать. На отсутствие аппетита никто не жаловался, и вскоре от индюков остались лишь кости и воспоминания. Отдали должное халве, галушкам, плову и другим яствам. После обеда Белита сказала, что она уйдет ненадолго, но вечером они ее снова обязательно увидят. Так и сказала:

— Вы меня вечером увидите.

При этих словах Алаудин засмеялся, а Балаудин и Салаудин переглянулись, но ничего не сказали. Старику же было не до этого: он уже смотрел фильм «Русский музей».

Вечером к старику подсели и остальные члены семьи: никто не хотел пропустить праздничный концерт. С удовольствием посмотрели танцы в исполнении народного ансамбля, послушали певцов и музыкантов.

— А сейчас, — сказала дикторша, появившись на экране, — перед вами выступит молодая поэтесса Белита Мальсагова. Она прочтет вам свои последние стихи. Это — ее подарок родной республике. Кстати, товарищи, поздравим Белиту особо: ведь сегодня ее день рождения, она родилась первого мая. Ей сегодня исполняется ровно двадцать лет.

Мальсаг сначала даже не понял, о чем шла речь и ничему упоминали имя его дочери. При чем тут она?

И лишь когда на экране появилось лицо Белиты и она начала читать стихи, — он уразумел — в чем, собственно, дело. Первые минуты он от волнения плохо слышал, а вместо лица, такого знакомого, ему мерещилось какое-то светлое пятно. Но потом старик пришел в себя и сидел не шевелясь, стараясь не проронить ни слова. В отличие от него Маржан выражала свой восторг довольно бурно: она подпрыгивала на стуле, хохотала, шлепала себя по коленкам и восклицала в особенно, по ее мнению, интересных местах:

— Осто-оберла![1]

А Мальсаг слушал молча.

Последнее стихотворение все слушали молча. В нем Белита благодарила за свое счастье Родину, своих земляков, и, наконец, учителей и друзей. А в конце слова благодарности были обращены к ее семье — братьям, отцу и матери.

Мальсаг вдруг раскашлялся, вынул платок и стал протирать свои очки.

Передача кончилась. Старик еще некоторое время сидел молча. Потом, обернувшись к сыновьям и невесткам, он с торжествующей ноткой в голосе сказал:

— Ну, вот! Не говорил ли я вам, что когда-нибудь эта девчонка принесет нам славу?

— Мне помнится, отец, что ты говорил другое, — попытался восстановить истину Балаудин.

— Может быть, может быть, — охотно согласился Мальсаг. — Ну и что? Разве я не могу ошибаться? Что я, не человек, что-ли?

И как бы про себя добавил:

— Да что же она не идет? Я попрошу, чтобы она здесь, дома, еще раз рассказала нам свои стихи. Я их не совсем запомнил.