Эстеты из Кукановки

ПЕГАС БРЫКАЕТСЯ

Утром Василий Тимофеевич Кубарев проснулся с чувством невыразимого облегчения. Какое счастье! Больше не нужно торопиться на работу, не нужно целый божий рабочий день крутить арифмометр и шаркать косточками счетов. Не нужно подсчитывать копейки и гривенники. Ура, ура! Со вчерашнего дня он, Василий Кубарев, числится на заслуженном отдыхе. Свободен, как лесной дрозд из песенки.

А вот жена, Анна Трофимовна, запамятовала об этом. И, не принимая во внимание происшедших перемен, вошла в комнату с обычным утренним приветствием:

— Ты чего это прохлаждаешься? Опоздать на работу хочешь? Полюбуйтесь на него, люди добрые, дрыхнет, как кот…

Василий Тимофеевич поглядел на жену, приоткрыв только один глаз и нахально усмехнулся.

— Ах, батюшки! — пришла в себя супруга. — А у меня из головы вон, что ты у нас нынче вольный казак. Ну, теперь и мне полегче станет. Будешь помогать по хозяйству.

Она уселась на стул и стала перечислять, загибая пальцы:

— Перво-наперво выколоти ковры. Эта пылесосная канитель мне уже надоела. Вся пыль на месте остается. Надо выбивать палкой. Потом запасись картошкой хотя бы недельки на две. А еще поприбивай плинтуса там, где они отошли от стенки, вон щели какие. А еще собери зимнюю одежду для химчистки. Утюг электрический исправь. Ну, а потом видно будет. Что-нибудь придумаем…

Но Василий Тимофеевич ласково и в то же время твердо заявил:

— Не трудись. Нюша, придумывать. Ничего этого я делать не буду.

— Как это не будешь? — удивилась жена. — А что будешь? Валяться день-деньской? Или, может, «козла» забивать как ошалелый?

— Валяться на боку я не стану, — ответствовал Кубарев, — я не из тех, кто может сидеть без дела, сложив руки на пояснице… Я буду работать еще больше, Нюша. Но только в другом качестве…

Жена удивилась еще больше. Она никогда не слышала, чтобы ее муж стремился когда-нибудь перейти в другое качество. Но он пояснил, добродушно улыбаясь:

— Ты, подруга жизни, и не подозреваешь, что я все последние годы лелеял в душе одну заветную мечту. Вот, думал я, освобожусь от работы и осуществлю свое извечное стремление. Одну, но пламенную страсть.

«Уж нет ли у старого хрыча на стороне хахлюшки?» — подумала Анна Трофимовна, услышав про пламенную страсть.

— Теперь у меня есть все, что нужно: время и условия. И я могу полностью отдаться творческому труду. Я начну писать стихи, Анюта. Стану поэтом. Что, я хуже других, что ли?

Жена, не зная, как отнестись к этому коммюнике, пошла на кухню, где ее внимания требовал варившийся на плите свекольник, а Тимофеевич умылся, оделся, выпил чашку ячменного кофе с молоком и рогаликом и отправился по магазинам.

Он приобрел несколько общих тетрадей, три шариковые ручки по 35 копеек, копирку. Потом пошел в книжный магазин. Купил несколько сборников стихов каких-то неизвестных ему поэтов, а затем сказал продавщице следующее:

— Мне нужно руководство для начинающих поэтов. Учебник по стихосложению.

— У нас нету, — сказала девушка за прилавком. — Может быть, дать вам Маяковского? Или вот письма Максима Горького.

— Вы мне голову не морочьте! — рассердился Кубарев. — Я очень прекрасно знаю, что Максим Горький был драматургом, а не поэтом. А Маяковский никогда не был педагогом. Мне нужно такое пособие, которое помогло бы трудящимся в сжатые сроки научиться писать стихи. У меня, знаете, на эти антимонии времени нету. Мне скорее писать надо.

Девушка, несколько испугавшись, сказала:

— Вы, гражданин, пойдите лучше в Союз писателей. В секцию поэзии. Там вам, возможно, дадут консультацию.

— Еще лучше! — возмутился Кубарев. — Так это же для молодежи! А я вполне уже совершеннолетний. Мне другие методы нужны. Не буду же я за парту садиться! Я очень хорошо знаю, что такое рифма. Знаю, что стихи надо писать не подряд, как доклад или письмо, а столбиком. И еще нужна мысль. Идея… Ладно. Попробую без учебника.

Придя домой, он пообедал, немножко поспал, а потом сел за стол и перевоплотился в поэта. Он начал писать стихи.

И в первые же минуты внезапно с большой радостью обнаружил, что писать стихи вовсе не так трудно, как об этом ему говорили до сих пор.

«Все понятно, — подумал Тимофеич, — просто пугают, чтобы отвадить нашего брата-самородка. Для себя берегут гонорары и площадь…»

У него получалось довольно бойко. Он писал день, писал два. Аккуратные зарифмованные строчки ложились на бумагу. Но иногда Кубарев уставал, бросал ручку и валился на диван.

«Тоже нелегкий кусок хлеба, — размышлял он. — Рука прямо занемела. На счетах — и то легче было. Надо будет уломать Анюту, снять с книжки сумму и купить машинку. А печатать быстро научусь».

И снова садился за стол.

Вскоре одно произведение было готово. Тимофеич прочел его вслух и порадовался:

— Ладушки-ладушки! Во как гладко получилось! Знал бы раньше — раньше бы ушел на творческую работу, не ждя, когда пенсия выйдет.

За неделю он написал порядочно: балладу о Понтии Пилате, цикл сатирических стихотворений о бюрократизме, несколько басен о вреде алкоголизма и две песни: одну об орошении засушливых земель, а другую — о браконьере, которого изловили пионеры.

— Надо будет теперь договориться с каким-нибудь известным композитором, — вздохнул он, — к сожалению, я сам не смогу их положить на музыку. Толкнусь к этому… Свиридову. А то, может, к Туликову…

Сложив подготовленные опусы в папочку, Василий Тимофеевич отправился в редакцию журнала «Взгляд в прошлое». Его приняла симпатичная редакторша с высокой прической в виде поставленное вертикально дыни и с фиолетовыми веками.

— Как интересно! — промурлыкала она. — Свежо! Оригинально! Особенно хороши вот эти строки:

…Очень, очень впечатляет… Но наше издательство с научным уклоном. Оно академично, серьезно, далеко от шуток. Правда, упорно поговаривают, что у нас откроется литературный отдел, и даже с кроссвордами. Вот тогда мы с удовольствием… Оставьте адрес, дадим вам знать. А пока что советую вам отнести это незаурядное произведение в ежемесячник «Руку, товарищ!».

В этой редакции никого не было. Только в машбюро дремал за машинкой квелый старичок с позеленевшей бородкой. К нему и обратился Кубарев. Старичок охотно принялся за чтение стихов. Стихотворение начиналось так:

И заканчивалось строками: «Будем сердечными, чуткими, добрыми… Будем! Спасибо нам скажет упорное… Советский народ!».

— Какая литературная находка! — воскликнул и восторге старичок. — Я завидую вам белой завистью. Ничего подобного я никогда не читал (тут старичок сказал чистую правду). Жаль, что у нас стихи заготовлены и расписаны по номерам на три года вперед. Ведь вы не пожелаете ждать три года?

— Еще чего! — надменно отверг Кубарев. — Да уже через год другие темы набегут. О чем ваша редакция думает? Весь ваш трехлетний запас может лопнуть, выйти из моды… Ну, это уж не моя забота. Желаю здравствовать…

Когда Кубарев вышел, старичок ехидно захихикал: на него редакцией была возложена задача — отваживать нежелательных авторов, но при этом делать это деликатно, упаси боже, не обидеть, чтобы не пожаловались в высшую инстанцию. И старичок в этом деле достиг совершенства.

А Кубарев поехал в редакцию издательства «Молодняк». Он попал в кабинет главного редактора, но тот был тертым калачом и живехонько перекантовал его к литконсультанту. Тоже не менее тертому калачу.

— Оставьте. Ответ по почте, — сухо бросил литконсультант.

Он знал, что делал. За письменную консультацию ему платили, а за устную — нет.

— Только поскорее, — строго предупредил Кубарев, — а то отдам в другую редакцию.

Через три дня он получил ответ:

В «Быте» Василия Тимофеевича приняли очень хорошо, но сказали, что стихи им не нужны, а нужен хороший фактический фельетон на «нержавеющую» тему.

Он работал над фельетоном ровно два дня и назвал его «И это — люди нашего города!». В фельетоне были такие строки:

Редактор отдела посмотрел в окно, сосчитал до ста, потом сказал:

— У вас, Василий Тимофеевич, слишком острое перо. Вы, Василий Тимофеевич, максималист. Ваша критика убийственна, беспощадна. Вы буквально никого не щадите. Разите наповал. Но ведь должна же быть и гуманность! Нет, если мы выступим с этим фельетоном, нас просто не поймут… Но пишете вы замечательно. Вот что я вам посоветую: уберите из материала конкретность, всю фактуру Сделайте его беллетризованным, абстрактным. И отнесите в журнал «ТИП». Что такое «ТИП»? Это «Теория и практика…» Там ваше произведение примут и опубликуют. Это уж точно. Если не примут — снова приходите ко мне, и я добьюсь опубликования вашего замечательного материала.

Когда Василий Тимофеевич скрылся за дверью, молодой литсотрудник спросил редактора отдела:

— Борис Васильевич, а зачем вся эта морока? Жалко мне этого деда. Так и будут его гонять по редакциям. Хотите — я верну его и скажу честно и откровенно, что его материал никуда не годится, что литература, как видно, не его амплуа.

Юноша уже сорвался со стула, чтобы бежать вслед за Кубаревым, но редактор отдела удержал его:

— Игорь, — сказал он, — не надо. Он тебе не поверит — это в лучшем случае. А может и побить. Видел, какая у него палка? Ты не слышал, как в редакции «Степь» побили поэта-литконсультанта Сашу Макарова? Один вот такой же дядька принес басню о том, как встарь выбирали место для основания Москвы. А когда Саша отверг эту басню, автор ударил его по голове пачкой паркетных дощечек, которые попутно где-то купил. А потом оказалось, что он «с приветом» и за свои поступки не отвечает. И ему ничего не было.

— Но ведь он еще раз придет, — уныло пробормотал Игорь. — Вы сами его пригласили.

Редактор лукаво усмехнулся.

— Пусть приходит, — сказал он. — Меня уже здесь не будет. Я перехожу работать начальником издательства, там он меня никак не достанет… К тому же надо проучить ребят из «ТИП»а: они ко мне один раз прислали даму, которая заново перевела всего Петрарку. Я чуть с ума не сошел от этой дамы… Пусть теперь попляшут…

— Ну, вам виднее, — согласился Игорь. И подумал, что стратегию и тактику Бориса Васильича нужно бы запомнить. Пригодится.