Эстеты из Кукановки

НЕПОНЯТНОЕ СЛОВО

Последние пять минут до конца рабочего дня Эдик вертелся, как на горячей сковороде. В семь вечера у него свидание. Свидание первое, и потому опаздывать нельзя. Но до семи еще нужно переделать кучу дел: небритым не пойдешь. Да и цветы недурно бы купить.

Едва стрелки часов возвестили Эдику «конец работы и начало жизни», он сорвался со стула, как ошпаренный. На ходу, вслепую застегивая пуговицы, помчался к ближайшей парикмахерской. Но картина, которую он там увидал, заставила его похолодеть. Около двадцати мужчин именно в этот вечер притащились именно в эту парикмахерскую, чтобы избавиться от излишней щетины, украшавшей их лица. А мастеров было всего два. Дрожа от негодования (не могут электробритву купить, жмоты!), Эдик занял очередь. Вдруг толпа ожидающих заволновалась, загудела и выбросила из своих недр юношу в черном костюме и белом галстуке. Юноша, зардевшись, прошествовал к освободившемуся брадобрею.

— Почему его без очереди? — завизжал Эдик голосом поросенка, влекомого на заклание.

— Он жених, — хором информировала очередь.

Эдик проглотил проклятие, выскочил из негостеприимной цирюльни и полетел к галантерейному магазину.

— Белый галстук! Быстро! — захлебываясь крикнул он, распихивая граждан, толпящихся у прилавка. — И еще вон тот, цвета полыни с искрами. Как это — с цепи сорвался? Наоборот, я жених. Да, вот так. Не знали? Ну, надо было знать!.. Да. Все! Будьте здоровы и не кашляйте. От хулигана слышу.

Нацепив белый галстук в ближайшей подворотне, он отправился в другую парикмахерскую и уже с порога застенчивым шепотком попросил:

— Граждане, пропустите без очереди. Я жених. Она ждет меня в загсе. Если опоздаю, сами поймаете…

— Все мы тут женихи! — склочно проворчал старичок с бородкой клинышком.

— Нет, не все! — наставительно сказал Эдик, прочно занимая кресло.

…На электричку он мчался в темпе «аллюр три креста». Работая локтями, как пропеллером, дружелюбно повторяя «извините, простите», вломился в вагон, по пути наступив сразу на три чьи-то ноги и увлекая с собой в глубь вагона чужую авоську, зацепившуюся за пуговицу его пальто.

— И куда несет нелегкая! — закричала владелица авоськи. — Ломится, как трактор! Да что ты меня тянешь? Отцепись!..

— Извините, я в таком состоянии, — сообщил Эдик, — спешу в загс. Ах, ох! Опаздываю!

Выскочив на платформе вокзала, «жених» увидел табачный ларек. Оттиснув локтем трех мужчин, он гугниво сказал:

— Я извиняй, русску плёхо знайт, я эспаньоло, какой есть лючший сигарет, камарад?

— Господин камарад, возьмите «Шипку», — посоветовал один из оттиснутых граждан. — Не пожалеете.

— Грация! Гран мерси боку! Мир, друзба. Испасибо! — проорал Эдик и, схватив сигареты, помчался прочь, крича:

— Такси! Шеф! Гони сюда свои керогаз! Живо!

— Вот так гранмерси! — удивилась киоскерша. — Небось, с Таганки иностранец-то!

А Эдик тем временем уже подкатил к кондитерской. Здесь у прилавка стояла старушка с малолетним существом, закутанным так, что видна была только покрасневшая пуговка носика. Существо, тыча замусоленным пальчиком в витрину, просило:

— Бабутка! Купи мне вон то! В золотой бумаске!

— Ох, господи! — Это отреагировала старуха, отброшенная молодецким натиском Эдика в дальний угол. — И откуда только берутся такие шалые! Чего ребенка толкаешь, ирод!

— Разве это ребенок? Целый гвардеец, хи-хи! — И, толкнув еще троих взрослых, сбив с ног уборщицу с веником, Эдик молниеносно развалил очередь у кассы, схватил чек, вырвал из рук ошеломленной продавщицы коробку «Южного ореха» и как бы растаял в воздухе, оставив ушибленных любителей сладкого подсчитывать свои синяки.

…Цветочный магазин пустовал. Не было покупателей. Но не было и цветов. Лишь сиротливо торчал на подставке с растопыренными ножками горшок с хризантемами «Снежный шар». Над ним нежно склонился гражданин в шапке «Иван-царевич».

— Беру! — Таким биржевым возгласом Эдик закрепил свое право на белое чудо.

— Позвольте! — удивился «Иван-царевич». — Это я беру, а не вы!

— Нет, не вы, а я! — авторитетно разъяснил Эдик. — Я жених! Выпятив грудь, освещенную белым галстуком, он затарахтел, как мотоцикл из третьей скорости. — Вы должны меня понять! Ведь и вы были когда-то молодым. И в вашей иссохшей груди билось когда-то сердце от одного звука ее голоса. Вспомните…

Так как Эдик еще не придумал, что нужно вспомнить гражданину в меховой шапке, он вцепился в цветочный горшок, оттащил его в угол, выдрал цветы с корнем и, оббивая с корня землю, приговаривал:

— Что! Какой жене? Своей? Кто же дарит своим женам цветы? Она вас еще обругает. Лучше купите ей чулки «Эластик». Очень тронут. Получите деньги. Благодарю за внимание. Привет! — закончил он, покидая магазин.

Субботняя очередь в кино целиком отлита из людей с железной волей и сверхтвердыми сердцами. Четыре раза Эдик делал попытку приблизиться к окошечку. Но очередь ощетинилась острыми локтями и могучими плечами и крепко держала оборону. Тогда он попытался втиснуться в первую половину очереди, радостно объявив: «Вот тут я стоял. За этой гражданкой». Но очередь, глухо ворча, вытолкнула его, как пробку на поверхность воды. Он умолял, просил, говорил жалкие слова. Его никто не слушал, на него никто не смотрел.

Впервые за этот день Эдик пал духом. Волоча ноги, он выбрался из театра и поглядел на часы. Часы были укреплены на фасаде редакции городской газеты.

Гениальная мысль резвым кузнечиком впрыгнула в Эдикову голову. Он вытащил блокнот, авторучку и, держа ее наперевес, ринулся к окошечку, за которым маячила завитая головка дежурного администратора.

— Я из редакции! — деловито сказал он завитой головке. — Небольшое интервью. Сколько дней идет картина? Ах, как интересно. И все время аншлаг? Есть уже отзывы? Как?! Вас не интересует мнение зрителей? Что? Я сам? Ммм… Мне ужасно стыдно, видите, я краснею, но я еще не видел. Редакционная работа, она, знаете, требует всего человека. Все время нужно сдавать материал, писать, писать. Сейчас? Н-нет. Вот разве вечером еще туда-сюда. Хорошо. Конечно, не один. Еще сотрудник из отдела рецензий. Бл-лагодарю вас. Завтра читайте нашу газету. Будет интервью с вами.

…Когда он, запыхавшись, подлетел к скверику, осталось ровно две минуты до назначенного срока. А вон и она идет, переступает своими изящными ножками. Подошла. Улыбнулась.

— Ася! Здравствуйте, Ася! Как я счастлив, что… возьмите, это вам. — Он втиснул в маленькие девичьи ручки коробку конфет и букет пушистых хризантем. — Ах, Ася, если бы вы знали! Но где вам, то есть, знать! Я и сам не знал, на какие подвиги способен в вашу честь.

Ресницы над голубыми глазами затрепетали, как два мохнатых шмеля, а на розовых губах появилась недоверчивая улыбка.

— Не верите?! — задохнулся Эдик. — Да вы… вы… Да я… я… сейчас вам расскажу, что я сегодня вытворял, чтобы вовремя встретиться с вами.

— Расскажите, — прошелестел нежный голос.

И Эдик стал рассказывать.

Когда он закончил повествование и со скромной гордостью умолк, она не сказала ни слова. Только та же улыбка порхала на ее губах. Потом она сунула ему под мышку конфеты, втиснула в трясущиеся руки букет. Все это молча. Потом повернулась и пошла.

— Ася! Куда же вы? — дрожа мелкой щенячьей дрожью спросил Эдик. — Ася-а! Куда? Скажите хоть одно слово!

Услышав этот призыв, она обернулась, и сказала, как он просил, одно слово. До него долетело невнятно:

— …ам.

— Что? Ася! Что вы сказали? Там? Вам? Сам? Зам?

Но она уже исчезла за поворотом.