Эстеты из Кукановки

СЛУЧАЙ В «ЗОЛОТОМ РУНЕ»

Районный прокурор Иван Трофимович Кружков, сидя в своем кабинете, вел душеспасительную беседу с председателем колхоза «Золотое руно» Бесолом Бестаевым, старичком в белой войлочной шляпе, с хитрым лицом.

— Я согласен, дорогой товарищ Бестаев, что ваш колхоз самый шумный, самый драчливый, самый хулиганский не только в Сатагдонском районе, но и во всей республике. За прошлый отчетный период у вас было столько инцидентов, что хоть караул кричи.

— Гм… Может быть, инци…денты действительно забредали в наш колхоз, но я их не видал, — осторожно ответил Бесол. — Некогда мне следить за каждым приходящим и уходящим. Сам знаешь, дорогой амбал[2] Курушков, сколько у нас всяких других дел. То сев, то прополка, то барашков надо стричь. Так что тех, про кого ты говоришь, я мог и не заметить. А вот хулиганов у нас сколько хочешь. Прочитай мое заявление, там все написано.

Прокурор вздохнул и начал читать.

— «За один только (месяц в колхозе состоялось четыре хулиганства. Два из них с физическими результатами в виде разбитого носа А. Богазова и укушенной щеки Дз. Табеева. Неизвестные хулиганы похитили с целью посмеяться бабушку местного завмага Хатагова. Ее увезли на колхозном тракторе на территорию соседнего района. Там ее оставили сидеть в казенном инвентаре до утра. А сами ушли. Что повлекло за собой пережог горючего.

Видимо, эти же неизвестные в ту же ночь выкрасили зеленой масляной краской лицо и голову спящего сторожа нефтебазы Лексо Вазагова…»

— Это ничего, голову он побрил, — утешительно сказал Бесол, — а лицо оттерли керосином. Они очень плохо покрасили, и краска легко отошла. Я это к тому написал, что хотел узнать, где эти негодяи достали зеленую краску. Я вот сколько бьюсь…

Прокурор строго посмотрел на Бесола и продолжал:

— «…а потому прошу выделить в распоряжение правления колхоза наряд конных милиционеров из десяти лошадей, желательно вооруженных». Эка хватил ты, уважаемый Бесол! Вам по штату полагается всего один милиционер, так он у вас есть.

— Все равно, что его нету, — смиренно отвечал старик, — днем он спит, а ночью бегает по танцам и сватается к девушкам.

— Тогда выходите из положения своими силами.

— А какие у меня силы?! — защищался Бесол. — Я старый, а хулиганы, да покарает их аллах и народный суд, юные и могучие джигиты.

— Никто тебя не просит сражаться с ними врукопашную, — наставительно заметил прокурор, — отдайте одного-двух под суд для примера.

— Знаем, слыхали, — ядовито сказал Бесол, — а после суда их тетки и матери побегут к прокурору с …пиляцией. А прокурор Касаев заступится за хулиганов и предложит купить им балалайки и обучать музыке за счет колхоза. Нет, так дело не пойдет! Давай конную милицию с автоматами!

— Это невозможно, — решительно сказал Кружков.

— Неужели я так и уйду от тебя с поникшей головой и сгорбленной спиной? — жалобно спросил старик. — Вон у тебя сколько книг. Неужели ни в одной из них нет для меня совета?

Прокурору стало стыдно и жалко старика, такого слабого и беззащитного. Он подумал немножко и сказал:

— Может быть, я кое-что и присоветую. Но для этого мне нужно знать кое-какие детали. Например. Откуда тебе известно, что правонарушители — молодые и сильные ребята?

— Эхе! — воскликнул старик, — ты бы посмотрел, Иван Трофимович, как они бегают! Как призовые скакуны! Еще никому ни разу не удалось догнать их, чтобы заглянуть в лица и узнать, какого отца, какой матери это дети.

— Ясно! — повеселел прокурор. — Я, кажется, смогу дать тебе хороший совет. Если сумеешь его выполнить, — можешь одним махом разоблачить всех хулиганов. А я даю тебе слово за них не заступаться и балалаек им не покупать.

— Давай совет! — радостно сказал старик. — Слушаю тебя.

— Так вот, — начал прокурор. — Видимо, ты не можешь сразу установить — кто именно там у вас хулиганит. То-есть, я хочу сказать, не можешь показать пальцем и сказать: «Вот этот!»

— Не могу, — печально согласился старик.

— Тогда попробуем идти от противного, — торжественно объявил прокурор. — Давай попробуем установить это методом исключения.

Бестаев, выпуча глаза, молчал.

— Не понимаешь, — разочарованно сказал прокурор. — Ну, тогда выразимся по-другому. Ты должен установить не кто является хулиганом, а кто, наоборот, явно не может быть хулиганом.

— Ну… У меня в колхозе шестьсот человек, — сказал старик.

— Погоди! — перебил прокурор. — Ты сам говоришь, что хулиганы — молодые и могучие парни. Значит, стариков и старушек — долой со счетов.

— Ага. — Старика осенило. — Женщин, девушек, детей, инвалидов — тоже не будем считать. Тогда…

— Погоди, Бесол, — остановил его прокурор. Он уже вошел во вкус, — теперь возьмем молодых и сильных и переберем их по косточкам. Начнем со старшего чабана Габи.

— Не может быть такой, — категорически отверг Бесол.

— Почему? — посмеиваясь, спросил прокурор. Он-то сам хорошо знал почему.

— Ты смеешься, прокурор?! Серьезный человек Габи! Герой соцтруда. У него шестеро детей. Ни за что он не пойдет на такое плохое дело. Стригалей тоже не считай. Они по полторы-две нормы дают, их потом на аркане с постели не стащишь. А хулиганы только ночью орудуют. Конюхи, дояры, сыровары нам тоже не подойдут, они для хулиганства не годятся.

— Теперь ты понял! — торжествующе воскликнул Кружков, — отсей всех надежных и солидных людей, кто никак не может быть хулиганом, и…

— Останется совсем мало, — с заблестевшими глазами сказал Бестаев, — Оч-чень хороший мысль, амбал Трофимич!

— Это не моя мысль, — скромно возразил прокурор. — Так советует криминалистика.

— Видно, умная женщина, — похвалил председатель колхоза. — Ее слова достойны того, чтобы записать их на камнях, украшающих нашу базарную площадь… Значит, Иван Трофимич, мы с тобой договорились так. Я выясняю хулиганов. Попробую им сам прикрутить. Если не смогу, — тогда опять приду к тебе и попрошу конную милицию с пулеметом. Хорошо? Ну, тогда по рукам. Да будет твой дом всегда полон медом и маслом, амбал Курушков! — и, почтительно поклонившись, он покинул прокурорский кабинет.

Вернувшись в родное село, Бесол разыскал секретаря комсомольской организации Зарету Кусову и сказал ей:

— Дочь моя, есть важное дело. Сейчас мы с тобой посидим над списками наших колхозников. Надо отобрать несколько человек для… для поощрения. Хорошо бы позвать на помощь и Муртаза, который в народном контроле. Это чтобы моя старуха не приревновала меня к тебе, — и он довольно захихикал.

Пришел Муртаз, и все трое засели за работу. Сидели долго. Работали на совесть. А когда «подбили итоги» — ахнули. Так удивителен и несомненно точен был результат.

Наутро в конторе правления колхоза перед старым Бесолом на скамье чинно сидели зевая и почесываясь четырнадцать рослых, дюжих молодцов — члены футбольной команды колхоза в полном составе, включая и запасных игроков, и второго вратаря.

— Так вот, мальчики, — ласково сказал им Бесол, — я вас пригласил, чтобы сообщить решение правления. Больше вам трудодни начислять не будем.

Когда прошла первая минута замешательства, капитан команды Тотыр растерянно спросил:

— А… а как мы… жить будем?

— Наверное, будете жить, как все другие колхозники, — безмятежно ответил Бесол, — как ваши отцы и матери, сестры, бабушки.

— Но моя бабушка — не футболист! — возмущенно воскликнул вратарь Дзибушка. — Поставь ее в ворота, узнаешь, как нас можно равнять. Полную сетку наберет мячей. К тому же мы на полевой тяжелой работе можем потерять свою спортивную квалификацию.

— Ну! Вы такие атлетики-котлетики, что небо и землю сможете местами поменять, — утешил его старик. — А насчет вашей ква…хикации, то я, конечно, тоже не футболист, но когда-то призы на скачках брал запросто, и по стрельбе тоже был не из последних, и в поле всегда работал лучше всех, и это моей квахикации не мешало.

— Мы — спортсмены! — хором крикнула, команда. — Работать в колхозе не будем!

— Какие вы спортсмены! — обозлился Бесол. — Вон в соседнем «Изобилии» — это действительно спортсмены. Они и на поле по две нормы дают, да еще в свободное время вас колотят. Сколько вам закинули в прошлый матч? Счет был, мне помнится, семь — два?.. Ну, мне с вами разговаривать некогда. Идите, пинайте свой мяч пока не посинеете. А трудодни пусть вам начисляет тот толстый джигит, который по телевидению рассказывает про то, куда мяч упал и в кого попал.

— Ладно, — проворчал Дзибушка, — обойдемся без твоих трудодней. Бабушка и мать не дадут голодать своему родному сыну.

— Ах, так?! — изумился Бесол. — Ну, ладно. Я хотел с вами по-хорошему, даже с прокурором поспорил. Не хотите — будем воевать по всем правилам. Собирайтесь, поедем в райцентр.

— Зачем в райцентр? — со страхом спросил Тотыр, чувствуя, что, кажется, на сей раз они перехватили.

— Зачем? — провизжал старик. — Оформляться. На принудработы. Вон, посмотрите в окно: видишь, грузовик стоит? Это для вас. Выбирайте: или поедете сейчас со мной, или завтра под конвоем милиции. Или будете работать, как все.

— Да за что принудработы? — орал Тотыр вне себя.

— За что, хотите знать? За тунеядство, за иждивенчество. Это во-первых. А во-вторых — за злостное хулиганство, — выложил свой главный козырь председатель колхоза. — И за бабушку в тракторе, и за перепутывание вывесок, и за окрашенную голову Лексо. И еще много кое-чего за вами имеется. За все это прокурор решил по совокупности выселить вас из пределов республики, а я упросил его взять на поруки. Не очень вы мне нужны, но жалею ваших родных, хороших и усердных колхозников… Но если вы не согласны — слезайте с моих рук и переходите на прокурорские.

— Гол! Один-нол — ведет Бесол! — хрипло прошептал Тотыр, и бессильно опустился на скамью.

— Бесол, — кротко спросил его самый хитрый из ребят Салман. — Ты случайно не знаешь, куда хочет нас выслать прокурор? В какую местность? Далеко это?

— В пески! — брякнул старик. — За Кизляром есть песчаная пустыня, так вот, туда. В шестидесятом году, помнится, было такое решение — засадить эту пустыню ананасами, бананами и черным мелким перцем. Чтобы не ввозить из-за границы. Там климат подходящий, очень жарко. Бывает даже пятьдесят градусов. Так что все это вырастет, не беспокойтесь. Ананасы будете кушать и бананы, как на собственной бахче. А семена мы вам дадим хорошие.

— Но как мы будем жить в такой жаре? Там даже речки нету! — чуть не плача взмолился Тотыр.

— Вам будут возить воду со станции Артезиан на вертолетах, — мгновенно придумал Бесол, — а жить вы будете в палатках, — вдохновенно врал он. — Правда, почты там нет, ваши родичи ничего не смогут вам послать. Но зато какое футбольное поле можно там сделать! Просторно! Свободно! Никто не мешает… Ну, чего расселись? Идемте. Шофер уже нервничает.

Но тут встал Тотыр, и, умоляюще склонив голову, попросил дать ему последнее слово.

На другой день с утра вся команда вышла полоть кукурузу. С непривычки дело у футболистов шло плоховато.

— Ты, огрызок дыни, разве так полют? — корил Виктора вратарь Дзибушка. — Для чего у тебя руки, с двух сторон к туловищу прикреплены? Для того, чтобы хвататься за мяч и зарабатывать для команды пенальти? Смотри, как Зарета работает.

— А ты и сам не лучше, магуса (лодырь), — огрызался Виктор, — кукурузу полоть — это тебе не старому хрычу Лексо голову красить…

— Тиш-ше ты! — зашипел Тотыр. Он первым увидел неслышно подошедшего председателя.

— Ну, как делишки? — осведомился тот. — Да, неважно. Так вы и на чурек не заработаете. Твоя бабушка, Тотыр, успевает втрое больше, хотя она и не капитан команды и не имеет спортивной квахикации… Кстати, она хочет вызвать тебя на соревнование. Что скажешь? Принимаешь вызов?

Футболисты угодливо улыбнулись и снова взялись за прополку. А Бесол уже хотел двигаться дальше, но его остановил и отвел в сторону Тотыр.

— Дело прошлое, мы крепко виноваты, — зашептал он в ухо старику, — очень просим, не передавай нас прокурору, а мы будем стараться, доведем выработку до нормы. Но скажи, да буду я жертвой за тебя, как это ты узнал, что именно мы, а не кто другой, шутили немножко по ночам в свободное время?

— Я узнал это своим секретным методом, — хвастливо сказал старик. — Правда, мне немножко помогла одна женщина. Кри… Кри… Я забыл, как ее зовут, очень трудное имя, даже не русское. Но она хорошо знакома прокурору. Хотя, правду говоря, я бы и без нее обошелся. Вон, смотри, сын мой, у тебя еще и сейчас на рукаве зеленая краска, которой вы мазали голову бедняге Лексо. Как тут не узнать! Я уж не ошибусь, не надейся. Так что впредь смотрите у меня. А если что, — и он сделал своей клюкой жест, не допускающий никаких сомнений. — А Лексо я еще всыплю, чтобы не спал во время дежурства… Да! А ведь за вами и еще долг перед колхозом!

— Какой еще долг? — перепугался Тотыр.

— А такой, что на празднике урожая вы должны будете победить команду «Изобилие», — объявил старик, — иначе будем заменять всю команду. Вон, к нам давно ребята из Моздока просятся… Поняли? Теперь все, — и он исчез в зарослях кукурузы.

— Еще гол!.. Два — ноль в пользу Бесола Бестаева, — с восхищением пробормотал Тотыр, — ничего не скажешь, железный старикашка. Хоть в ворота ставь! — и, вздохнув, капитан присоединился к своей команде.

ШУТКА МАМАШИ ДИССАГЕТ

Вы просите меня рассказать о наших наиболее известных женщинах? Хорошо, но нельзя ли конкретнее? Что именно вам нужно? Какие женщины вас интересуют? Врачи? Ученые? Артистки? Писательницы? А может, героини войны? Есть у нас они, есть. Но, думается, вы читали о них в газетах и всяких книгах. Да и в фильмах они не раз фигурировали.

Я вам лучше расскажу о своей мамаше Диссагет. Тоже довольно колоритная фигура и во всей Северной Осетии известная.

Она много лет работала заведующей колхозной птицефермой. А когда стукнуло ей шесть десятков, решили отправить ее на пенсию. Что же из этой затеи получилось?

Мамаша немедленно отправилась на заседание правления колхоза, подступила к столу, где сидели члены президиума, и во всеуслышание объявила:

— Слыхала я, уважаемое правление, что вы хотите дать мне пенсию и отправить на отдых. От всего сердца благодарю вас и сама прошу вас освободить меня от руководящей работы. Я ведь понимаю, что нужно дать дорогу молодым.

После этих слов мамаша лихо сдвинула косынку на ухо и продолжала:

— Но какой пес, какой осел сказал вам, что я кому-нибудь уступлю своих индюков, на которых потратила лучшие годы своей жизни? Пусть это вам и во сне не снится. И вообще, кто это придумал, тому я желаю всю жизнь ходить спотыкаясь.

Члены правления хотели было успокоить мамашу, но она и пикнуть никому не дала:

— За курами и утками ухаживать немудрено, — продолжала она, — это даже вы сумеете. А индюшки — создания нежные, они требуют вежливости и культурного обхождения, и не всякому-каждому станут подчиняться. Знайте, что индюшек от меня отберете только через мой труп. А сейчас я иду на ферму и посмотрю, как вы посмеете меня удержать.

Конечно, ее и не думали удерживать, и она беспрепятственно навестила своих пернатых любимцев.

Лично я никогда не разделял пристрастия матери к этим глупым крикливым созданиям. Подумать только, какая с ними возня! Ведь индюшата требуют особого, диетического питания: рубленые крутые яйца, кукурузная или пшенная каша, а вместо воды — сыворотка. А чуть ветер или дождь, или солнышко припечет — индюшонок брык! — и с катушек долой.

Но мамаша была на них удачлива. Соседки шутя говорили, что индюшки мамаши Диссагет способны из десяти яиц высидеть по дюжине птенцов. Шествует, бывало, моя старушка, маленькая, сухонькая, а за ней бежит целый взвод индюков ростом с хорошего всадника. Она что-то им говорит, а они дружно галдят ей в ответ.

Нет, не люблю я их. А самого главного, громадного белого индюка Султана даже ненавижу. У этой мерзкой твари такой острый клюв, как ятаган. Он мне однажды новые сапоги насквозь проклевал. С мамашей я, конечно, на эту тему не говорил. Но беда была в том, что она и ни о чем другом просто не умела разговаривать.

И все же однажды она сама заговорила со мной на совсем другую тему.

Помню, вернулся я из школы, пообедал и как всегда засел проверять тетрадки своих учеников. По обыкновению замурлыкал любимую песенку о кудрявой Тауче. Мать сидела тут же и перебирала верблюжью шерсть. Послушав несколько минут мои вокальные упражнения, она сказала довольно мирным тоном:

— Сын мой! Чем воспевать какую-то неизвестную девицу, не следовало ли тебе задуматься о женитьбе? Мне возиться с тобой надоело, я уже стара. К тому же у меня свои планы: я хочу разводить новую породу индюков — бронзовых, и для тебя времени у меня совсем не останется.

Я чуть не задохнулся от злости. До чего дошло: даже жениться я должен в интересах индюков. Но грубить матери я не стал, а изобразив на лице скромность и смущение ответил:

— Я и сам подумывал, мать, но как-то неудобно было заговаривать об этом.

— Хи-хи! — смеется мать. — Скажите, какой стыдливый! Знаю я вас. Молчит, молчит, а потом приведет какую-нибудь прическу и бухнет: «Вот моя жена. Познакомьтесь». Перестань ломаться и скажи прямо: выбрал ты себе невесту или и эту заботу хочешь взвалить на мои дряхлые плечи?

Признаться, я перепугался: а вдруг она сама примется подыскивать для меня невесту? Ведь лучше Лизы для меня не было девушки на всем свете. Мать об этом не знала, потому что все время торчала на ферме.

А она продолжала меня шпиговать:

— Может быть, ты слишком молод? Куда торопиться? Вот когда ты приобретешь лысину величиной с тарелку, а зубы, наоборот, растеряешь, вот, может быть, тогда…

— Ладно, мать, — не вытерпел я, — перестань ковырять мое сердце. Дело в том, что есть у меня невеста, есть. Это Лиза Соловьева.

— Лиза Салбиева? — переспрашивает мать, притворившись глухой.

— Русская девушка, которая работает на почте.

— На почте? Гм… — ворчит мамаша. — А на каком языке я буду с ней разговаривать? Мы наймем переводчика, или ты, благородный Мухарбек, бросишь работу и сам будешь нашим толмачом?

Я подавлено молчал. Зато мать продолжала жужжать:

— Кто эта Лиза? Может быть, она похожа на Аличку? Если это так, то сразу заказывай мне гроб: с такой снохой я никогда не уживусь.

Аличка, а точнее Аллочка была особой примечательной. Работала она в сельпо, а в свободное от работы время разгуливала по селению в самых невероятных нарядах, пугая детей и собак. Обычно она щеголяла в красной кружевной шляпке, еле прикрывавшей макушку. Брошь у нее была величиной с блюдце, а к поясу она прикалывала шикарный букет из бумажных цветов, похожих на тыквенные. Работала Аллочка недолго и после недоразумения с шерстяными импортными кофточками она покинула нас, кажется, надолго.

— Да нет же, мать, — говорю я. — Лиза совсем не похожа на ту.

— Не знаю, не знаю, — говорит мать. — А ухаживать за индюками она умеет? Сможет меня подменять на ферме?

Тут я не выдержал, схватил шапку и выскочил на улицу. Здесь я неожиданно встретил заведующую детским садом Фаризу Калманову и рассказал ей о своей беде.

— Плохо дело, Мухар, — говорит Фариза. — Твоя мать любит только своих индюков. Еще не зная девушки, она уже настроилась против нее.

— Только ты Лизе об этом не проговорись, — предупреждаю я.

— А скажи, Мухар, Диссагет видела когда-нибудь Лизу?

— Где ей! — отвечаю. — Она и меня на улице не узнает. А уж тебя — и подавно. Она только и видит…

При этих словах Фариза посмотрела на меня как-то особенно.

— Слушай! А почему бы ей самой не выбрать для тебя жену?

— Стыр бузныг[3], — говорю я. — Представляю, что это будут за выборы! И что она мне подсунет! Девушка должна быть похожа на индюшку. И тогда она понравится матери. Это точно.

— Да ты сначала выслушай! — говорит Фариза, и без передышки за две минуты излагает свой план. Я слушаю — и прихожу в восторг. Идея Фаризы была принята во всех деталях.

В воскресенье я позавтракал в одиночестве, ибо мамаша спозаранок ушла на ферму: должна была вылупиться партия бронзовых индюшат, а без мамаши они, конечно, не стали бы вылупляться.

Надев модный костюм и финские туфли, надушившись одеколоном «Ориган», я отправился к мамаше. Она еще с порога заявила мне, что запах моих духов может не понравиться птицам. Но я пропустил этот попрек мимо ушей и участливо спросил:

— Мать, а как твои индюшата? Вылупились? Я пришел проведать. Очень беспокоюсь.

Старуха растрогалась до невозможности.

— Мухарбек, дорогой мальчик! — говорит она нежно, — а мне-то всегда казалось, что ты их терпеть не можешь.

— Как ты ошибалась! — восклицаю я лицемерно. — Разве можно не любить этих прекрасных птичек! Какие у них роскошные хвосты! А какой махровый нос у Султана! Просто загляденье.

— Кхе-кхе… Меня больше интересует их упитанность, — суховато говорит мамаша, — но во всяком случае спасибо, — и тут она начинает вглядываться в дорогу, ведущую к селению.

— Что-то яркое приближается, — задумчиво говорит она. — Не пожарная ли машина?

Мое сердце начинает бешено стучать.

— Нет, — отвечаю, — мне кажется, что это идут две девушки.

— А кто они, эти девушки?

— Мать! — торжественно говорю я в то время, как меня прошибает холодный пот, — моя судьба в твоих руках. Сегодня ты должна выбрать мне невесту. Одну из этих двух. Одна из них Лиза, а другая — Фариза.

Старуха смотрит на меня, как на сумасшедшего, Я было хотел повторить свое объявление, но девушки уже подошли и остановились в двух шагах. Одна в скромном синем платьице, ее темные косы аккуратно уложены на затылке. Другая в своем оранжевом платье похожа на большой апельсин. На шее ожерелье из зеленых камней величиной с наперсток, на ногах туфли, из которых одновременно вылезают и пальцы, и пятки. Расфуфыренная таким образом Фариза могла бы поспорить с цирковым клоуном. Я прямо направляюсь к ней.

— Приветствую тебя, Мухарбек, — говорит она по-русски, вертя головой и скаля зубы. — Познакомь меня, пожалуйста, со своей маман.

Я обеих подвожу к маме и говорю замогильным голосом:

— Решай, мать. Выбирай. Как скажешь, так и будет.

Не думайте обо мне, что я авантюрист. Ведь я играл наверняка! Но тут мать сделала ход, который выбил у меня из рук все козыри. Она шагнула вперед и взяла за руку… Фаризу! Мое сердце оборвалось и покатилось в придорожную пыль. Я зажмурил глаза.

— Бессовестная! — сказала мамаша. — Ты хочешь выйти замуж за моего сына? А что скажет твой муж Симон?

Потом она повернулась ко мне.

— Для чего ты устроил этот спектакль, сын мой? Мне просто жаль бедную девушку, которой придется прожить свою жизнь с таким… гм… неумным парнем.

Она обняла Лизу и спросила ее по-осетински:

— Мое солнышко, прибыла ли посылка на мое имя?

— Да, тетя Диссагет, — отвечает ей по-русски эта притворщица, — Я уже распаковала. Яйца четырехдневные и ни одно не треснуло. Индюшки будут мясистые и выносливые.

Из оцепенения меня вывел Султан, усердно клевавший шнурки моих туфель. Я хотел было наподдать этой мерзкой птице, но…

— На девушек не сердись, — сказала мать, — это моя выдумка. Мне уже надоело, что ты морочишь голову и мне, и Лизе… И почему ты считаешь нас глупее себя? — безжалостно продолжала она. — Вот нас здесь четверо. Трое из нас — начальство. Я — заведующая индюками, Фариза — директор детского садика, а Лиза — начальник почты. А ты? Кто ты? Просто учитель. Кстати, у вас директор школы тоже женщина. Но ведь мы тебя не упрекаем. Занимаешь такую должность по своим способностям. А я тебе скажу, почему ты прятал от меня Лизу. Ты думал: «Моя мать женщина старого закала, она привержена к адату и не согласится на такой брак». Верно?

Я молчал, тупо глядя на Султана, уже дергавшего меня за штанину. Мне было стыдно. Я, оказывается, не знал свою мать.

— О юноша, — сказала мать, отгоняя Султана, — не все ли равно, какой национальности будет твоя жена, лишь бы она была человеком. А язык общий как-нибудь найдем…

Конечно, я попросил у них прощения и получил его. Иначе и свадьбы не было бы. А теперь у нас все в порядке. Вот приду сейчас и расцелую всех трех: мамашу, Лизу и Фаризу.

Нет, нет, у меня только одна жена. А Фаризой мы назвали нашу маленькую дочь. Ей всего полгода, а она уже тянется к индюкам. Вся в бабушку… Но хватит болтать. Вот приду сейчас, бабка откроет дверь и скажет:

— Заходи, учитель! Тут тебе и Лиза, тут и Фариза. А я побегу к своим индюкам. Слышишь, как орут? Даже здесь слышно.

ПОХИЩЕНИЕ МАДИНЫ

Бывали вы когда-нибудь в Фиагдоне? Недавно в этом осетинском селении произошла интересная история. О ней я и хочу сегодня рассказать вам.

Начнем с того, что к тетушке Саниат из районного центра приехали гости: племянник Тотырбек и племянница Мадина, которая до этого училась в столице республики — городе Орджоникидзе. По случаю их приезда тетка Саниат устроила вечеринку. Молодежь собралась со всего селения, играли попеременно два аккордеона. Танцевали с таким азартом, что пыль взвивалась столбом, посуда в шкафу угрожающе звенела, а с потолка сыпалась штукатурка.

Хороши в Фиагдоне девушки, но даже среди них Мадина выделялась своей красотой и стройностью стана, и, как магнит, привлекала взоры молодых джигитов. Понравилась она и бригадиру-животноводу Темболу. Он глядел на нее разинув рот, сдвигая шапку то на одно ухо, то на другое, и, наконец, не выдержав, подошел к ее брату Тотырбеку.

— Черные косы, черные брови — прямо белый ягненок! — довольно нелогично заявил он, и толкнул приятеля в бок.

— Ничего сестренка, не хуже других, — скромно ответил тот. — Хочешь, познакомлю?

— Клянусь предками! — восторженно взревел Тембол, — если бы ты еще и уговорил ее выйти за меня замуж — я бы стал тебе слугой до конца своих дней!

Такая перспектива, по-видимому, устраивала Тотырбека. Он немедленно подошел к сестре и уведомил ее о чувствах, внезапно вспыхнувших под щегольской зеленой рубашкой бригадира.

— О ком это ты? А! Вон о том страшилище с головой, как тыква? Наверно, я чем-то провинилась перед тобой, братишка, что ты хочешь спихнуть меня за первого пожелавшего! — и она засмеялась, показав белые, как свежий сыр, зубы.

Тембол же этот смех расценил по-своему. «Радуется, — подумал он, — значит, она не прочь». В этом мнении утвердил его и Тотырбек.

— Она от тебя без ума. Но какая девушка открыто признается, что ей нравится молодой человек? Надо же покривляться для приличия. А то люди осудят.

— А замуж за меня она пойдет? — деловито осведомился Тембол.

— Прежде, чем сажать хлебы в печь, ее нужно протопить, — туманно ответил хитрец. — На пожар, что ли?

— Но она вот-вот уедет куда-нибудь по распределению, а там ее живо подхватят… Если сосватаешь, — и он умильно поглядел в глаза Тотырбеку, — я подарю тебе новую каракулевую шапку и дедовский старинный кинжал. Целый килограмм чистого серебра!

На другой день Тотырбек, разыскав Тембола, с таинственным видом сообщил ему:

— С тебя магарыч. Она согласна стать хозяйкой в твоем доме.

— Когда же присылать сватов? — засуетился Тембол.

— Сватов не надо. Она девушка практичная, говорит, что на свадьбу уйдет много денег, а они в хозяйстве еще пригодятся. Она говорит, лучше будет, если ты ее похитишь по старинному обычаю.

Тембол призадумался. Конечно, неплохо было бы организовать похищение. Но как бы не потянули к прокурору. Доказывай потом, что девушка сама проявила инициативу. Да еще на всех собраниях будут прорабатывать за «пережитки старины».

Но Тотырбек его успокоил.

— Не волнуйся, в случае чего — я свидетель ее согласия.

И они стали деловито обсуждать план похищения.

— Завтра вечером меня дома не будет, — пояснял Тотырбек, — поеду в Карджин… Мадина спит в комнате направо, а тетка — налево. Смотри, не перепутай! И не бойся, тетка глухая, не услышит.

А вся соль была в том, что Тотырбек намеренно указал комнаты наоборот. Он рассчитал, что Тембол нарвется на тетку. Вот смеху-то будет!

Но случилось непредвиденное. В комнате Мадины перегорела лампочка, девушке нужно было писать что-то, и они с теткой поменялись комнатами.

…Поздним вечером, сидя за столом, Мадина услыхала за спиной легкий шорох. Не успела она обернуться, как на ее голову упала плотная мохнатая бурка. Чьи-то руки быстро завернули ее и понесли. Несущий громко сопел. Потом ее взвалили на тачанку, и кони взяли с места. Экипаж мчался, подскакивая на ухабах, и, наконец, остановился. Девушку внесли в комнату, положили на что-то мягкое и ушли. Она слышала, как хлопнула дверь. Выпутавшись из бурки, Мадина осмотрелась и по фотографии, висевшей на стене, без труда поняла, что она попала в жилище своего поклонника.

Дверь открылась, и, улыбаясь во весь рот, вошел Тембол.

— Ты не скучала без меня, о моя черная голубка? — осведомился он. — Вот я перед тобой, как горный олень.

Он подошел поближе и протянул к ней руки. Но не успел «горный олень» коснуться плеча Мадины, как отлетел в дальний угол, отброшенный ударом маленького, но крепкого кулачка.

— Так и навеки искалечить можно, — пробормотал он ошеломленно, потирая челюсть и со страхом поглядывая на «черную голубку».

— Спортом надо заниматься, — наставительно сказала Мадина, — а теперь пошел отсюда вон!

Тембол не удивился тому, что Мадина гонит его из собственной комнаты. Он подумал о другом. «Обиделась, наверно, что не на машине ее вез». А вслух смиренно сказал:

— Не сердись, солнечный луч, я ведь даже сундучок твой прихватил, — и он поставил на пол кожаный чемоданчик.

— И как ты только додумался? — удивилась Мадина. — Действительно он мне очень нужен… А теперь подойди-ка сюда!

Обрадованный этим приглашением «жених» приблизился к Мадине, которая пристально смотрела в окно на улицу.

— Что это за кошки? — сердито спросила она, показывая пальцем.

— Где ты видишь кошек, бусинка моего сердца? — испуганно спросил Тембол, — я кроме коров ничего на улице не вижу, о свет моих очей!

— Я тебе покажу «свет очей»! — еще больше рассердилась невеста. — Интересно, за кем закреплено это дохлое стадо?

— За мной! — гордо отвечал Тембол — Я же бригадир животноводов. Разве тебе не говорил твой брат?

— Интересно, а почему они без присмотра на улице бродят? И чем ты, бригадир, их кормишь? Есть у тебя комбикорм, силос?

— Да это порода такая! — защищался Тембол, уже забыв о своих матримониальных планах. — Им никакой корм не впрок. Надо будет другую породу завести. Вот приедет новый зоотехник, тогда…

— Он уже приехал, о величайший из лодырей, — закричала Мадина, подняв руки над головой. — Он приехал и видит твой позор!

— Как приехал? — испуганно отступил Тембол. — Где же он?

— Он перед тобой, о горе колхоза! Я новый зоотехник! — и Мадина так сверкнула глазами, что незадачливый жених опрометью выскочил из комнаты. Но за порогом он встретил Тотырбека, который заботливо осведомился, что за синее пятно у него на скуле, а затем заявил:

— А я за шапкой приехал. И за кинжалом. Ты ведь обещал…

— Я тебе целый мешок шапок дам, только увези ее поскорее, ради живых и мертвых!

— А что случилось? Ты, наверное, обидел слабую девушку, и она…

— Слабую! — завопил жених. — Разве только потоку, что ей не удалось с одного удара разбить мою голову? Увези ее, если в тебе еще есть хоть капля совести!

Тотырбек вошел в комнату, но через минуту выскочил обратно.

— Не хочет уезжать — сообщил он. — Пока, говорит, не наведу здесь порядка, никуда не поеду. Акт на тебя составляет. Я, говорит, за порчу стада на него в суд подам. Иди, подписывай акт. Видно, придется тебе другую невесту подыскивать.

— Голову ему другую подыщи! — посоветовала похищенная, появившись на пороге. — Одевайся, о губитель колхозного стада, пойдем с тобой коровники смотреть. Представляю, что там творится! — и они, повернувшись к брату, продолжила: — А о тебе поговорим в райкоме комсомола. Будешь знать!

— Так ты же сама собиралась сюда ехать! — защищался Тотырбек. — Вот он тебя и привез…

— Спасибо! — ядовито сказала невеста. — Без вас бы никак не добралась… Да оденешься ли ты когда-нибудь? Сколько мне еще ждать? — переключилась она на Тембола.

Тембол, дрожа и не попадая в рукава, стал натягивать пальто.

— «Фарн фацауы»! («Благодать грядет в дом жениха!»), — тихонько пропел Тотырбек слова из свадебной песни. Но, вспомнив что-то, умолк и, понурившись, поплелся к автобусной остановке. Без шапки и без серебряного кинжала.

ДОРОГОЙ ВЫКУП

Те, кто распустил слухи о гордости испанских грандов, видимо, не бывали в Осетии и не встречались со старым Тузаром. Иначе они запели бы другую песню. Уж если речь зашла о гордости, то у одного деда Тузара ее больше, чем у всех ста девятнадцати испанских грандов вместе взятых. До невозможности гордый и надменный старик!

Между прочим. Основания для гордости у него имеются довольно веские. Земляки его называют «Дважды партизан Советского Союза». И это правильно. Первый раз он партизанил во время гражданской войны, а второй — в Великую Отечественную. Еще в ранней юности дедушка проявил революционный дух: девятилетним мальчишкой он украл нагайку у самого пристава! За этот подвиг ему угрожала порка, но он хорошо спрятался.

Однако дед гордился больше всего титулом «кукурузного короля»: его звено с гектара собирало до ста центнеров кукурузы, его не смогла догнать даже комсомолка Диза. Но, скажем прямо, дед сильно опасался, что она когда-нибудь его догонит, и потому относился к ней с прохладцей.

И вот, как нарочно…

Надо сказать, что единственный сын старика, тракторист Заурбек считался завидным женихом. За него пошла бы любая девушка селения. Но он посватался не к любой, а именно к Дизе.

— Почему ты недоволен, дада? — спрашивал Заурбек отца, — разве не пора мне жениться? Разве не нужна в нашем доме хозяйка? Мужчинам трудно без женского глаза.

— Ну и женись, — скучным голосом отвечал дед Тузар.

— Тебе не нравится невеста, я чувствую. Но почему? Ведь она работящая, грамотная девушка и будет тебе хорошей дочерью.

— Эх, сынок, — загробным голосом отвечал дед, — как она может мне не нравиться? Чудная девушка, прямо из нартских сказаний. А я вот о чем думаю. Ведь и старуха моя, царство ей небесное, до замужества была тихая и скромная. Но все то время, что мы прожили вместе, она молчала разве что во время сна. И то не всегда. Заведет, бывало, свою мельницу с утра — и конца не жди. Я только тем и спасался, что убегал на кукурузное поле. Может быть, в том и причина, что я так хорошо освоил кукурузу… А у этой девушки, что ты хочешь привести в наш дом, очень много общего с твоей матерью, сынок. Она тоже не станет молчать, если даже ей за час молчания пообещают слиток золота с лошадиную голову.

Совершенно случайно эти слова услышала проходившая мимо соседка Косер. Та самая, которая всем желает добра. И она сообщила об этом Дизе. Та немедленно взорвалась:

— Ах, так! Значит, я болтушка и не могу ни минуты помолчать? Хорошо же! Ладно. Я ему покажу. Старый кукурузный кочан, сам будет просить, чтобы я с ним говорила, а я буду молчать. Со всеми родичами Заура буду разговаривать, а с дедом — нет!

— Да стану я твоей жертвой, Диза, неужели ты будешь обычай молчания соблюдать? — радостно удивилась Косер. — А что тебе скажет твой комсомол?

— Я не по обычаю, — спохватилась Диза, — я просто так буду молчать. Год помолчу, а там видно будет… Ничего. Выдержу. Дома через Заура буду с ним объясняться, а в поле у нас звенья разные, обойдемся без разговоров.

Если говорить начистоту, то нынешним молодым снохам очень нелегко было соблюдать обряд молчания. Как быть, если и молодая невестка, и все родственники мужа работают в одном колхозе? То тебе деверь на ферму корма не завез. То племянник мужа ветеринара забыл вызвать. То дядя твоего благоверного поленился и не покрыл крышу коровника. Как тут утерпеть и не поругаться с нерадивыми?

Нет, не могли молчать молодые колхозницы колхоза «Рухс», они пускались (на всякие хитрости и принимали в качестве выкупа за разговор — «уайсадагкаг» какой-нибудь пустяк. Говорят, что Еличка Кусова начала разговаривать со свекром, когда он принес ей с огорода редьку. Другие утверждают, что свекор принес не редьку, а тыкву, и что первые слова Елички свекру были: «Зря ты, отец, сорвал эту тыкву. Она еще совсем зеленая».

Да. По мнению некоторых стариков, молодые невестки начинали разговаривать слишком скоро и говорили слишком много, а потому следовало давать им подарки не за разговор, а скорее за молчание. Но разве можно устанавливать такой обычай?

А тут такая история. Диза — самая говорливая и острая на язык девушка — добровольно обрекает себя на годовое молчание. И добро бы с каким-нибудь дальним родственником, который живет в… ну, скажем, в Хумалаге, или Чиколе. Но ведь тут человек, с которым живешь под одной крышей, встречаешься каждый день! И вот, послушайте, что из этого получилось.

Этой осенью звено Дизы собрало по 152 центнера с гектара. А звено ее свекра — только по 148. Обогнала-таки сноха!

— Ну, Диза, соберем собрание, и расскажешь всем о своем опыте, — решил председатель колхоза Арсен Дзгоев.

Диза была не против, почему бы и не поделиться опытом? Польза-то будет для всей артели.

— Хорошо, — сказала она. — Но только уговор. Чтобы нашего деда там не было. Я при нем не говорю.

Но дед тоже был не лыком шит.

— А я тоже хочу послушать, — заявил он председателю. — Ты не беспокойся, Арсен, я сяду в уголочке, она меня и не увидит.

Попробовали. Но глазастая Диза тотчас же заметила спрятавшегося за чужими спинами деда и моментально умолкла.

Этот случай вывел из себя даже незлобивого Арсена.

— Да подари ты ей какой-нибудь пустяк! — обрушился он на Тузара. — Черт с ними, с обычаями, для пользы дела пойдем на такой компромисс. Ведь у нас передача передового опыта срывается!

— А я при чем? — разъярился дед. — О каком пустяке ты толкуешь? Я ей и элитную телку давал, и часы золотые, и импортный отрез на пальто. А она мне через сына передает, мол, сама куплю и часы, и пальто. Не такой, мол, мне выкуп нужен. А чего она хочет — не говорит. Какой беды, какого несчастья ей нужно, самому Сырдону не догадаться.

И Заурбеку, мужу Дизы, несладко приходилось. Как вернется с поля домой — только и дела, что разбирать домашние конфликты. Да еще переводчиком служи между женой и отцом.

— Скажи ему, что суп в печке, — шепчет бывало Диза. — Хлеб в салфетку завернут. Да не оставляйте мне тут грязных тарелок, а то мухи заведутся. А я пошла на собрание.

А тут новая беда. Вычитала Диза в газете, что на Украине в колхозе «Красный партизан» с гектара собирают до двухсот центнеров. И узнала она, что там есть какой-то высокоурожайный сорт «Партизанка».

С той минуты не стало житья председателю колхоза. Женщины Дизиного звена не давали ему покоя — где хочешь, а достань этих самых семян. Хоть немного, на пробу.

— Загонят они меня в могилу эти «кукурузные дамы», ни о чем больше разговора нет. Даже супруга моя — и то… Совсем она с разумом рассталась.

Действительно, от жены председателю попадало еще больше, чем от Дизы. Она не хотела слушать никаких отговорок.

— Пока мы будем «Партизанку» добывать, на Украине еще что-нибудь придумают. Так мы их никогда и не догоним! — рассуждала она. И, мне кажется, совершенно логично.

А тут дед Тузар очень не ко времени:

— Зубы у меня заболели, председатель, — ныл он, — вся челюсть болит. Не то, что работать — спать не могу. Давай мне машину, поеду в город к доктору.

— Нет у меня машины! — обозлился Арсен, — все в расходе. Картошку возят, свеклу, стройматериалы… Да и зачем тебе в город? Шел бы к нашему фельдшеру.

— Нет, — сказал дед, — фельдшер наш — человек молодой, нет у него столько сил, чтобы с моими зубами управиться. Давай машину! Ведь первый раз прошу!

— Ладно. До станции только. А там поездом добирайся, — махнул рукой председатель. И дед укатил.

Теперь Дизе уж ничто не мешало всласть спорить с механизаторами, которые, конечно же, не умеют обращаться с кукурузными комбайнами и в любой момент могут загубить машины. Не раз она налетала на Арсена, упрекая его в неповоротливости, в том, что он любит все откладывать на завтра и на послезавтра. В общем, крику было больше, чем достаточно, и руководители артели уже крепко поругивали деда, застрявшего в городе у зубного врача. А Диза не переставала донимать всех разговорами о «Партизанке» и грозилась, что сама поедет добывать это драгоценное зерно.

И вот, когда на собрании Диза вот так же пела дифирамбы «Партизанке», соседка Косер толкнула ее в бок и шепнула:

— А вон, кажется, и ваш Тузар сюда направляется. Приехал…

И Диза оборвала свою речь на полуслове. Председатель облегченно вздохнул и объявил перерыв.

Тузар вошел, опираясь на свою суковатую палку, а за ним вошли Заурбек и его приятель Дабе. Каждый тащил на плечах по большому мешку, и оба синхронно ухмылялись.

— Салам, уважаемые колхозники, — тонким голосом сказал дед, — вот я и вернулся.

— Хорошо сделал, — сказал Арсен, вздыхая. — Крику будет меньше. Ну, как твои зубы? Выдернули, их доктора?

— Какие зубы? — удивился дед. — Мои? А зачем их выдергивать, если они сроду не болели. Ну, мне сейчас не до таких пустяков. Есть дела поважнее. Прежде всего, шлют вам привет колхозники из «Красного партизана» и шлют еще на развод два мешка семенной кукурузы «Партизанка». Я им рассказал, что…

Но тут его перебил звонкий, радостный крик, такой пронзительный, что стекла в окнах зазвенели:

— О-ой, отец дорогой, неужели ты ездил на Украину? Вот молодец, лучше всех, вас, молодых! — Диза вихрем подлетела к мешкам и начала их развязывать. — А ты спросил, как за нею ухаживать? И какая у них земля? Похожа на нашу? — тут она повернулась к председателю и затарахтела еще громче:

— Ну, сардар, выделяй нам теперь опытный участок, мне и нашему отцу. Пусть у меня язык отсохнет (аминь, — прошептал Арсен), если мы не догоним украинцев! — и так далее, та-та-та, та-ра-ра!

Оглушенный Арсен глянул злыми глазами на деда и прошептал ему в ухо:

— Лучше бы за кукурузой кто другой съездил. Может, твоя «чындз» помолчала бы еще годик-другой.

— Я — против, — сказал дед. — Лично мне от этого дурацкого обычая были одни неудобства. Пересолит она суп, или лепешки недопечет, скажешь ей — а она не отвечает. Никакого интереса. То ли дело была моя старуха! Ну, я думаю, теперь Диза ее догонит. Жизнь у нас будет несладкая. О покое и думать забудь…

Но тут эту мирную беседу прервал голос Дизы:

— Так дашь нам участок под «Партизанку», или нет? Тогда я буду писать в сельхозотдел обкома партии…

Председатель вздохнул и сказал тем самым голосом, каким он обычно делал доклады: ровным и прямым, как линейка:

— Какой может быть разговор! Конечно, выделим для тебя и твоего свекра опытный участок…

И добавил своим обычным, живым голосом:

— А обета своего, ты, дочь моя, не сдержала! Кто обещал, что будет год молчать? А ты не утерпела…

Но Диза нимало не смутилась:

— Да, это правда. Просто когда я увидела эти мешки — я обо всем позабыла от радости… К тому же, — добавила она, с удовольствием погружая руки в мешок с кукурузой, — и подарок того стоил. Когда, какой невестке в Осетии давали «уайсадагкаг» такой цены?

Эти слова услышала, конечно же, соседка Косер, которая всем желает только добра. Она подошла к группе женщин и ехидно сказала им:

— Да. Всякие я видела чудеса. Но чтобы свекор дарил невестке уайсадагкаг два мешка кукурузы — такое вижу в первый раз.

— Счастливая она! — сказали в ответ женщины.

КРОВНАЯ МЕСТЬ

Не ищите на карте Северной Осетии селение Дзанат: все равно не найдете, только время зря потеряете. Это название придумала я сама, чтобы дедушка Хадзбатыр не обиделся на мои разоблачения. Хоть он и сварливый и придирчивый старик, но и к нему нужно относиться корректно и с полным уважением. Однако я должна оговориться: селение Дзанат существует, но под другим названием. Так что я почти не вру.

Так вот. Когда пришла пора расстаться с некоторыми, явно ненужными старыми адатами, жители селения Дзанат не особенно ломали над этим голову. Одни обычаи решили оставить, и даже развить их, так сказать, модернизировать. Другие — забраковали начисто. Об этом хорошо сказал знатный овцевод Дабек:

— Если мои родители (да светит им вечный свет!) оставили мне хороший дом, где я могу укрыться от непогоды, — конечно, я буду в нем жить и прославлять руки, построившие его. Но если я унаследую дрянной обветшалый хлев, который и от легкого ветерка шатается — я его сам развалю, чтобы на его месте выстроить другой, прочный и красивый. Но дедушка Хадзбатыр был с ним в корне не согласен. Он яростно отстаивал все до одного дряхлые пережитки, он защищал их с пеной у рта. Причем доводов у него всегда было сколько угодно.

— Калым? А как же иначе? Издавна так ведется. Чем больше заплатишь за жену, тем она тебе дороже. Не зря же все без исключения люди говорят любимым своим: «дорогая моя» или «дорогой мой!» Значит, это правильно.

— Кровная месть вам не нравится? Так ведь она осталась нам от наших предков. Издавна так ведется, чтобы люди мстили за кровь их родственников, пролитую какими-нибудь негодяями. Это — доблесть мужчины. Где как не в кровной мести мужчина может показать свою храбрость и отвагу?

Его изречения не могли убедить односельчан, прекрасно знавших и нередко видевших, как сам поборник старины «ценил» собственную супругу, износившую от него немало синяков. Но вступать в дискуссию с Хадзбатыром никто не хотел, ибо с избытком хватало гораздо более важных тем для обсуждения. Нужно было позаботиться об улучшении породы скота, сажать районированных сортов плодовые деревья, выводить новые виды кукурузы. Но дедушку Хадзбатыра все это нимало не волновало: он предпочитал проводить свое время на свадьбах, поминках и других торжествах с застольями, где была возможность хлебнуть хмельного и хорошо закусить.

Но вот, в отпуск приехали молодые ребята из воинской части, и в их числе Сослан Токаев и Виктор Тукаев. Больше всех их приезд взволновал старого Хадзбатыра. С места в карьер он заявил:

— Вот увидите, эти двое обязательно подерутся. Быть беде. Помяните мое слово:

— Придумаешь тоже, дедушка, — удивлялись молодые. — С чего им драться? Что они не поделили? И девушки у них разные: у Сослана — Зара, а у Виктора — Варя.

— Нет, нет, это неминуемо, — загадочно шептал дед, — спросите у меня, и я вам отвечу. Клянусь своим отцом, одного из этих молодцов мы будем оплакивать. Ведь между их фамилиями — старая вражда!

— Вспомнил! — сказала старуха Фардзинова. — Была вражда сто лет тому. Уже отцы этих ребят — и то не враждовали, и оба вместе воевали, и оба вместе погибли. Так что…

— Молчи, старая утка! — оскорбился дед. — Много ты понимаешь в мужских делах. Посмотри, какие они статные, сильные. Глаза горят огнем. Настоящие джигиты. Да еще военному делу учатся. Ну, как им утерпеть и не подраться?

— Ты бы, старый ворчун, лучше шел пасеку караулить, — советовал председатель колхоза Осман Караев. — Делать тебе нечего, вот и лезет в голову всякая чушь.

— Что ты, пирсидател, — качая головой, жалостно стонал дед, — не могу я на пасеку, меня пчелы не любят, да посвятят их мертвым. Закусают, что тогда? Ходи опухший…

— Ну, за ягнятами бы смотрел. Все польза.

— И ягнята меня не любят. Разбегаются во все стороны, чтобы им пропасть.

— Ну, в поле воду бы возил колхозникам.

— И колхозники… — машинально заводил дед, но, сообразив, что над ним подшучивают, начинал плеваться, и под хохот окружающих удалялся, опираясь на клюку.

А Сослан и Виктор и не подозревали, что им обязательно нужно подраться, чтобы угодить деду Хадзбатыру и оправдать его прорицания. Они, вместе с другими отпускниками, помогали колхозникам в поле, на огородах и не проявляли друг к другу особого интереса. В свободное время они усиленно занимались спортом. Именно в те месяцы в селении Дзанат родилось несколько спортивных коллективов: альпинистский кружок, футбольная и волейбольная команды.

И, как ни странно, одним из самых отъявленных болельщиков во время футбольных матчей был дед Хадзбатыр. Чуть где тренировка или игра — дед тут как тут. Он забывал все на свете и обычно так орал, давая советы играющим, или критикуя их, что к концу матча синел, как селезень. Если же говорить напрямик, то дед в спорте ни черта не смыслил. Ему лишь бы была свалка, а остальное он считал как бы декорацией, фоном.

Оставаясь верным своей теории, дед особый интерес проявлял к двум футбольным командам, которые возглавляли Виктор и Сослан. И когда Виктор во время особенно острого момента сбил Сослана, дед в порыве восторга так разволновался, что швырнул на землю свою шапку и захрипел:

— Ага! Говорил я вам? Погодите, кровь еще свое возьмет. Она свое слово скажет! Еще и не то будет.

Но на эти прорицания никто не обратил никакого внимания (извините за рифму), и, как оказалось впоследствии, зря.

…Прошло несколько дней — и нежданно-негаданно случилось происшествие, надолго запомнившееся жителям селения. Первым заметил зловещие признаки, конечно же, дед Хадзбатыр, как обычно сидевший на ныхасе[4] вместе с несколькими стариками. Старики точили лясы и строгали палочки. И вдруг дед Хадзбатыр совершенно ясно увидел, как по дороге, ведущей в лес, показался Сослан, а с ним вместе шел… Виктор. Они шли очень быстро, озабоченно оглядываясь, и каждый нес в руке что-то длинное, издалека напоминавшее шашку.

Дед сначала онемел от изумления, потом подскочил на месте и заверещал, как козленок.

— Не говорил ли я вам? Ведь они, клянусь огнем моего очага, идут драться! Вот теперь вы перестанете смеяться над моими словами!

— О горе, горе! — воскликнула проходившая мимо бабка Фардзинова, — мальчики, мальчики, да буду я вашей жертвой, неужели вы хотите так позорно закончить свои молодые годы? Да сжалится господь над вашими матерями!

Ее вопль услышал подошедший к ныхасу председатель колхоза Осман Караев. Он осведомился, в чем дело и над чьими матерями должен был сжалиться всевышний. А разобравшись в вопросе, — немедленно принял меры.

— Мурад! — подозвал он своего сынишку, плутоватого парня лет десяти, — незаметно следуй за ними, и когда они станут творить что-нибудь плохое — останови. А если они тебя не послушают — беги скорее и сообщи нам.

Но дед схватил мальчишку за рукав и начал визжать, что, мол, нечего мешать судьбе, и она, мол, сама распорядится, кому из двоих кровников уцелеть, а кому — переселиться к праотцам.

— Ваша храбрость прославится в веках, отважные юноши! — вопил он, — и девушки Осетии будут слагать о вас песни.

— Девушки Осетии будут обсуждать их на комсомольском собрании, — заявила Анечка Кулаева, член бюро комсомольской организации, — и дадут там им жару… Беги, Мурад, скорее!

Мурад вырвался из немощных лапок Хадзбатыра и вихрем помчался к лесу. Осман поглядел гонцу вслед и двинулся в том же направлении, постепенно ускоряя шаг. За ним пошла Анечка, поплелась бабка Фардзинова, а потом потянулись и остальные.

Председатель был вне себя от злости. Вот еще новое дело — кровная месть! Как бы на бюро райкома не потащили из-за этих двух оболтусов! Будто им больше делать нечего. Горы — вон они, лезьте туда на здоровье. Или гоняйте мяч. Так нет… Только старому дрючку Хадзбатыру радость: вон он как ликует! Словно на пир идет…

…Но вот навстречу мчится Мурад. Он, захлебываясь, вопит во все горло:

— Фадис! Фадис! Опоздали мы, опоздали, они уже дерутся! Скорее бегите, а то убьют друг друга!

— Как дерутся? Кулаками? Далеко они? — схватив, его за руку и не прерывая бега, спрашивал Осман.

— Шашками! Шашками! — вопил Мурад. — Так и сверкают! Да еще кричат друг на друга, а что — непонятно, но очень сердито!..

Они с маху влетели в лес и остановились.

— Еще дальше, — хныкал Мурад, — там, где растет старая груша, под которой я, когда был маленький…

Они помчались дальше, а за ними бежали остальные… Вот и старая груша, под которой Мурад… гм… Да, мальчик был прав: Виктор и Сослан были здесь и дрались. Они бились на шашках, или на саблях, и это оружие ослепительно сверкало на солнце.

— Ге-е-ей! — заревел Караев. — Остановитесь! Ума вы лишились, что ли? Перестаньте, чтоб вам разориться!

Противники остановились и с изумлением смотрели на многочисленных зрителей, обступивших их.

— А что это у них на головах? — тихонько спросил Осман сынишку.

— Не знаю, я близко подойти побоялся, — прорыдал Мурад, — наверно, военные шапки такие. Я видел в одном журнале…

А тем временем «кровники» прислонили свои орудия смерти к стволу старой груши, сняли головные уборы. Сослан почтительно обратился к Осману:

— Что случилось, уважаемый Осман? Почему вы все прибежали в лес? Не пожар ли?

— Я тебе покажу сейчас пожар! — рявкнул тот. — Не могли свои счеты сводить в другом месте? А мне потом расхлебывать? Да еще хоронить кого-то из вас! Мало у меня других забот…

Сослан с недоумением посмотрел на Виктора. Тот усмехнулся и пожал плечами. Друзья поняли друг друга и перемигнулись.

— Делать нечего, — пробурчал Сослан, — из уважения к старшим придется нам, Виктор, помириться, — и он протянул руку Виктору. Тот преувеличенно жарко пожал ее.

— Трусы! Зайцы! — неистово завизжал дед Хадзбатыр, никак не ожидавший такого поворота дела. — Ваши предки проклянут вас из гроба! Как?! Прекратить в одну минуту такую хорошую, старинную кровную месть?!

Но старуха Фардзинова, проливавшая слезы радости, ткнула его кулаком в бок, и остальные слова застряли у деда в глотке.

— Ладно, — сказал Караев, — пошли по домам. Некогда тут с вами…

— Шашки я заберу, — сказала старуха Фардзинова, — чтобы не безобразничали больше, — она сгребла оружие и завернула его в свой фартук. На протестующее движение Виктора она заявила: — Когда будете уезжать — отдам. А до тех пор и не думайте. Нам тут ни шашек, ни пушек не надо… И шашки у них какие-то не как у людей. В театре их украли, что-ли…

Так безобидно кончилась эта история. Проведя еще несколько футбольных матчей и волейбольных встреч, организовав напоследок состязание в плавании, наши отпускники уехали к себе в часть, и разговоры о кровной мести постепенно затихли, да и вообще этот случай забылся.

…Однажды вечером председатель колхоза Осман Караев, сидя у себя дома, просматривал сводки по надою молока. Мурад читал газету «Советский спорт», а мать его пряла шерсть.

— Дада[5], — сказал Мурад, — а вот в этой газете пишут про наших односельчан, Виктора и Сослана… Ну, помнишь, еще хотели друг друга убить по кровной мести?

— Что?! — всполошился Осман. — Как?! Неужели эти негодники и там не успокоились? Да как их просмотрели?

— Подожди, не волнуйся, я сейчас тебе все прочитаю. Мне кажется, ничего страшного в этой статье для тебя нет… Слушай.

— «Спортивная хроника. Из Энской части нам сообщают, что в фехтовании на эс… па… дыронах первое место занял боец Сослан Токаев, второе — его друг и односельчанин Виктор Тукаев. Они показали высокое мастерство и…» — ну, это неинтересно, тут про их тренера пишут… Дада, а вот тут рядом и снимок напечатан. Смотри! И на головах такие-же штуки, какие были, когда они дрались в нашем лесу… Дада, а что это такое — эс-па-дырон? Осетинское слово? Да? Похоже на Кадгарон.

Осман не ответил. Он вырвал из рук сына газету и, прочитав заметку от первого слова до последнего, уронил листок на пол.

— Вот шельмецы! — сказал он без злости, и даже вроде как-будто с некоторым одобрением. — Пойду завтра к старому бездельнику Хадзбатыру и суну ему под нос статейку. Пусть тогда болтает всякую чепуху про кровную месть.

И неожиданно набросился на сынишку:

— А ты тоже хорош! Газету спортивную я тебе вот уже два года выписываю, а ты все еще ничего не понимаешь, не можешь эспа-дырон от шампура отличить! Вот приедет Сослан — попрошу его, чтобы обучил тебя. Мужчина должен владеть хоть каким-то оружием, иначе кто будет защищать твоих родных, когда они состарятся?

Мурад стыдливо потупил глаза.

«ЗЕМЛЯК» ИЗ ЛЕФОРТОВА

Эта традиция родилась как-то стихийно, сама собой. В Москве несколько лет тому назад появилось осетинское землячество. Или что-то вроде этого.

Но кому из нас, живущих вне родной республики, не хочется иной раз встретиться с земляками, переброситься словом на родном языке? Пошутить, немножко позубоскалить. Кому не хочется, если не сплясать, то хотя бы поглядеть, притопывая, на огневую лезгинку, или как ее стали называть «зилга кафт»? Кто откажется отведать осетинских яств, вкуснее которых — а об этом знают все — нет нечего на нашей обширной планете? Кто не заинтересуется письмом, полученным кем-то из друзей из Алагира или Зилги?

А как приятно послушать пластинки с героическими песнями в исполнении мужского хора! Или родную гармошку?

Вот на такой-то мощной основе родилось в столице осетинское землячество или что-то в этом роде.

Староста землячества Ахсарбек прежде всего собрал адреса всех московских осетин и осетинок. Работа была нелегкая. Но ему, бывшему фронтовику, это все же удалось.

И вот, мы стали собираться ежегодно, в канун Октябрьских праздников в зале одного из московских ресторанов, а точнее в районе Выставки.

Народу приходило много. Студенты, домохозяйки, пенсионеры, блестящие генералы и скромные служащие, доктора наук и артисты, журналисты, киноработники, художники. Все скоро перезнакомились и подружились.

А наши женщины перенесли сюда и свои священные традиции. Каждая из них приносила угощение: блюдо с собственноручно изготовленными пирогами. В основном это были пироги с сыром, свекольной ботвой, с мясом.

И столы, накрытые официантами на европейский манер, с этими блюдами сразу приобретали свой, родной «специфический» вид.

А некоторые члены землячества начали хитрить, Они стали приходить пораньше, чтобы захватить место поближе к Оличке. Нет, нет, совсем не то, что вы подумали или хотели подумать. Оличка уже не молода, хотя и довольно приятной наружности. Работает она технологом на пищекомбинате. Приветливая, добрая женщина. Она имеет семью, и никаких фиглей-миглей тут быть не могло.

А притягивает она к себе по самой что ни на есть материалистической причине. Оличка — великая мастерица стряпать. Она всегда приносит такие олибахта, что и мертвый встанет из гроба, чтобы их отведать. Румяные, пышные, с тонкой корочкой. А начинка? Ох, эта начинка!

Конечно, и в Москве есть и мука, и масло, и сковородки. Но вот, ни у кого такие олибахта не получаются, как у Олички. Наши пироги совсем не то: и начинка суховата, сколько ни пихай туда всякой всячины, и тесто не такое пышное.

Однажды, когда я сетовала на свои кулинарные неудачи, закройщица ателье Сашенька сказала мне:

— Оличка хитрая лисичка. Она не покупает, как мы, творог, в магазине. Она сама делает сыр для начинки. Да, да! Сама заквашивает молоко и отжимает сыр, как полагается. Но вот где она достает закваску — этого я узнать не смогла. Тут ведь желудок нужен, коровий или бараний. А где его взять? В магазинах их не продают. Может, на мясокомбинат толкнуться?

Я ничего не могла присоветовать Саше. Желудка и в моем хозяйстве не было. Кроме, конечно, моего собственного.

А еще Оличка прекрасно играла на гармошке. Мы с удовольствием слушали осетинские пластинки и танцевали под эту музыку. Но вот возьмет Оличка в руки свою простую старенькую, еще от бабушки, гармонь — и даже пожилые, степенные земляки не могут усидеть на месте.

Вечера наши кончались общим хороводом (по-осетински он называется симд), после чего все разъезжались по домам. До будущего года.

Но однажды, несколько лет назад, нам пришлось нарушить наше правило — приглашать на эти встречи только земляков. Вот как это случилось.

Собрались мы в назначенный день, в назначенные час и в назначенном месте. Уселись за столы. И вдруг по залу пошел глухой шепот. Шепот становился громче, громче, и, наконец, перешел в довольно громкий ропот.

Что же случилось?

И все, в том числе и я, почему-то посмотрели в тот угол, где обычно сидела Оличка.

Но ее там не было.

И все же место не пустовало. Там сидел какой-то незнакомец. Рыжевато-седоватый. На осетина никак не похож.

Наш староста Ахсарбек встал со своего места и направился к нему.

А тот, видя всеобщее внимание, тоже встал. И все заметили, что у него покраснели щеки.

Ахсарбек спросил рыжевато-седоватого:

— Извините, гость, говорят — спрос не беда. Скажите, кто вы? И как сюда попали? Нет ли тут ошибки? Может быть, вас ждут где-то в другом месте?

— Я Смирнов, Иван Павлович, металлист, работаю на московском заводе. А ошибки тут нет. Вот у меня документ.

И показывает пригласительный билет на имя Ольги Николаевны Газановой, Олички то есть. Немного испугавшись, Ахсарбек спросил:

— Уважаемый, если не секрет, почему не пришла сама приглашенная? Что с ней? Жива, ли, здорова ли?

Гость очень тихо зашептал:

— Она, знаете, жива-здорова. Но…

Тут со всех сторон стали кричать заинтересованные:

— Громче! Ничего не слышно!

И тут гость стал восклицать:

— Ольга! Николаевна! Уехала! В Монголию! Налаживать! Там! Кондитерское! Производство! И просила! Меня!..

«Он сейчас лопнет», — подумал Ахсарбек, а вслух сказал:

— Понятно, гость. А вы кто ей будете?

— Я! Ей! Буду! Супруг!!! — снова проорал мужикашка. — И! Она! Меня! Уполномочила! Присутство…

Со всех сторон послышались возгласы:

— Понятно! Ясно! Пусть он замолчит!..

А староста рассудительно сказал:

— Есть правило собираться только осетинам. Мы должны обсудить ваше попадание сюда и ваше оставание здесь.

Так, несколько запутавшись, он взял быка за рога, крикнув:

— Кто за — прошу поднять руки.

Все были «за». Все руки поднялись единодушно.

— Вот теперь садитесь, — разрешил Ахсарбек. А генерал Созанов печально сказал:

— Худо дело, афсымарта[6], на сей раз остались мы без Оличкиных пирогов.

Но тут гость снова встал.

— Извините, я совсем забыл! Оля мне наказала… Я конечно, без привычки… но я старался. Уж извините… — и он сдернул салфетку со стоявшего перед ним блюда. И мы все увидели стопку пирогов. Как и полагается, их было пять.

Правда, мы потом разглядели, что пироги эти были не совсем круглые, а кривые, косые, один толще своих товарищей, другой несколько пригорел, а третий — с дырой на боку. Но Иван Павлович не смущаясь сказал:

— Меня, знаете, сыр подвел. Он в холодильнике немного перемерз. Оля ведь уехала с неделю назад.

Самый старший из нас, художник Олисаев предложил наполнить бокалы и выпить за отсутствующих. Когда это было выполнено — он снова налил вина и передал супругу Олички:

— Ты осетинский зять, спутник жизни нашей Олички, тебе передаю бокал и слово. Скажи здравицу какую хочешь.

Иван Павлович снова зарумянился, принял бокал и закричал:

— Да царанбон бира![7]

Сразу как-то весело стало, и все пошло как положено. Тосты, музыка, танцы и пение. Иван Павлович оказался весьма компанейским парнем. Он даже немножко потанцевал симд, а потом под: шумок подошел к старосте Ахсарбеку и тихонько сказал ему:

— Она ведь на два года уехала. Можно, я и в следующий раз тоже приду? А? С сыном.

— А как зовут сына? — смеясь, спросил староста.

— Таймураз! Да. Вот так. Таймураз Иванович.

С тех пор на наши встречи приходят родичи, друзья, знакомые какой бы национальности они не были. И получается очень весело.

УДАЧА С ИЗНАНОЧНОЙ СТОРОНЫ

Родители Фидара Хасиева твердо решили уехать из города обратно в селение. Как селение называлось я сейчас не помню, то ли Фиагдон, то ли Зилга, то ли Карджин. Ну, это, в конце концов, неважно, а важен факт, что решили и начали собираться.

— Но почему? — недоумевал Фидар. — Чем вам плохо в городе? Квартира — просторная, а лучшая из трех комнат — ваша. Горячая вода, телевизор, холодильник. Даже телефон есть. Чего вам еще нужно?

— Может, я чем-то не угодила? — подала голос жена Фидара Соня, — тогда скажите прямо и я постараюсь свою вину искупить. А вы подумали о том, что без вас Маратик и Мадинка будут скучать? Они к вам привыкли, а вы…

— Нет, нет, дети мои, — покачал головой старый Ахсар, — все было хорошо. И телефон, конечно, вещь нужная в хозяйстве, хотя нам со старухой звонить, прямо скажем, некуда… Но, честно говоря, стыдно нам стало жить здесь на всем готовом. Ведь мы еще работать можем! Мне всего шестьдесят с двумя, а старухе и того меньше: она моложе меня на три года…

— На четыре с половиной, — обиженно прервала его до сих пор молчавшая Гегена.

— Да. Так вот, — продолжал Ахсар, — силы еще есть, а мы, как какие-нибудь тунеядцы, лодыри, все тащим с базара или из магазина: и лук, и картошку, и чеснок…

— И яйца, и сыр, и молоко, — поддержала его жена. — До чего дошло: даже свекольные листья для дзахараджинта[8] — и за те деньги платим! Стыд и позор!

— Да. Так вот, — продолжал Ахсар, — перед людьми стыдно. Разве мы с женой не можем обеспечить себя пищей на каждый день? Можем, клянусь отцами! Есть у нас в селении домик, клочок земли. Вот и будем так ковыряться. Яблони и вишни еще не захирели, фрукты будут. А в свободное время и колхозу поможем в меру своих сил.

— Снова кур разведу, — подала голос Гегена. — Козу купим. И вам сможем уделять кое-что: свежих яичек, мягкого сыру, молодой картошки. А внуков на лето будем забирать к себе, и вы отдохнете, и они на воздухе будут.

В общем, у стариков все было уже продумано до мелочей, и отговаривать было бесполезно.

— Старый хрыч начитался газет, — неодобрительно пробурчал Фидар, когда машина с родителями скрылась за поворотом, — свою продовольственную программу выработал. Теперь уже с ними не сладить… Ну, ладно. Обойдемся как-нибудь.

Нельзя сказать, что молодые Хасиевы так уж сильно были привязаны к старикам и жить без них не желали. Причина их неудовольствия была гораздо серьезнее и глубже, чем эмоции. Дело в том, что после отъезда стариков Фидар юридически остался в трехкомнатной квартире единственным жильцом, а это грозило неприятностями. Жена его и дети-двойняшки были прописаны у родителей Сони: у нее на это были какие-то таинственные причины. Но жили они, конечно, вместе с Фидаром.

— Ну, теперь придется тебе вместе с детьми прописаться сюда, — заявил жене Фидар. — Я вообще не понимаю, к чему были эти фокусы с пропиской. Может, ты рассчитывала получить квартиру родителей по наследству? Так они еще нас переживут! На твоем папаше можно крепость-масыг построить, он и не пошатнется. А что касается мамаши — то она по магазинам бегает как призовой конь.

— А ты моих родителей не трогай, — вспылила Соня, — они тебе ничего плохого не сделали. А прописываться сюда я не буду: ты забыл, что у меня очередь на кооператив подходит?

— Ах, да! — Фидар, вспомнив про кооператив, осекся и с уважением посмотрел на жену.

— То-то! — удовлетворенно произнесла Соня, — все ты забываешь, а я должна помнить и учитывать. Небось, что машину решили купить — тоже забыл?

— Не забыл, — сконфузился Фидар, — но ведь очередь на машину еще очень далеко.

Планы укрепления собственного благосостояния у этой семьи были разработаны основательно, и о них стоит рассказать читателю подробнее.

Соня, будучи «в тяжелых жилищных условиях» (юридически она с двумя детьми и ее родители жили впятером в двухкомнатной квартире) подала заявление на квартиру в строящемся кооперативном доме. Ее спросили — почему она не живет с мужем?

— Муж не хочет расстаться со своими родителями, а свекровь меня терпеть не может. Она и раньше была против нашего брака.

Соню пожалели, и она была принята в кооператив.

— Квартира обойдется нам в восемь тысяч, — подсчитывала Соня, — а продадим мы ее вдвое дороже. Вот тогда и машину сможем купить.

— Извини, но я так и не понял, какой дурак купит этот кооператив за двойную цену?

— Этот дурак — наш харафырт Садулла. Он собирается женить сына, и для молодоженов нужна квартира, потому что старики не желают жить вместе с молодыми. Чтобы от своего лоботряса избавиться, Садулла и больше даст. К тому же ему просто необходимо потратить часть своих трудовых сбережений: уж очень много у него скопилось, сберкассы города лопаются от его денежек. Вот он и опасается.

— Еще бы! — с завистью поддакнул Фидар, — столько лет заведовать плодоовощной базой, да денег не скопить — это надо быть ослом… Ну, ладно, действуй. Но только осторожно.

Так они порешили несколько лет назад. Соня стояла в очереди на кооператив, а Фидар записался на «Жигули». Они сладко мечтали о том дне, когда…

Но неожиданно на пути к осуществлению мечты встало серьезное препятствие. Когда дом был уже выстроен — Соне отказали в ордере.

— Родители вашего мужа выписались и уехали в селение, — сказали ей, — теперь вы вполне можете поселиться вместе с ним. А у нас на очереди стоят более нуждающиеся, чем вы…

Соня примчалась домой всклокоченная, заплаканная и еле дышала от злости.

— Ну, что ж, значит, так суждено, — философски заметил Фидар, выслушав рассказ жены. — Хватит морочить голову себе и людям. Не зря говорится — не ищи там, где не терял. Я тебе сразу гово…

— Никогда! — закричала Соня. — Своими руками выбросить на ветер восемь тысяч рублей?! Нет, нет и нет! Лучше пусть провалится подо мной земля!

— Но что же ты думаешь делать? — выпучил глаза Фидар. — Ведь это же правда, что квартира у нас большая и хорошая. И кладовка большая, и кухня девять метров. Лоджия, прихожая, санузел разде…

— Молчи! — взвизгнула Соня. — Я ни за что не упущу эту квартиру! Так хорошо было задумано, столько лет ждали — и вдруг отказаться! Никогда! Хотят меня насильно прописать в эту квартиру — не будет этого! Я найду, что делать! Я… подаю на развод!

От неожиданности Фидар подавился (дело было за ужином), а потом захохотал. Смеялся он долго, повизгивая и похрюкивая. У него даже слезы выступили на глазах. Но Соня даже не улыбнулась. Она, стукнув кулаком по столу, прекратила это веселье.

— Перестань. Лучше выслушай. Мы с тобой разводимся. Мне немедленно дают ордер на кооператив. Я загоню ее Садулле… Не бойся, это будет оформлено как обмен. А потом мы с тобой снова зарегистрируемся. Это вполне законно.

— А где мы будем справлять вторую свадьбу? — поинтересовался Фидар. — Может, в «Интуристе», как и в первый раз? А, может, поедем в загородный отель для разнообразия?

— О господи! — Соня подняла глаза к небу, — уж, кажется, все на себя беру, ему осталось дать согласие на развод. Так он и тут уперся!

— А как мы объясним причину развода? — присмирев, спросил Фидар.

— Ну, это уж пустяки, — смягчилась Соня. — Ты будешь говорить то же самое, что говоришь мне каждый день: у меня ужасный характер, я выжила твоих родителей из дому. А ты не можешь жить без родителей, они старые, беспомощные и нуждаются в твоей поддержке. К тому же я — плохая хозяйка, все деньги трачу на тряпки, а тебе не даю даже на пиво. Ну, и так далее. Сам все это знаешь наизусть.

— Ну, это нетрудно, — успокоился Фидар. — Но вот что ты будешь говорить?

— Не беспокойся. Найду, что о тебе сказать.

— Нет, так не пойдет! Давай, говори сейчас!

— А я скажу, что ты дома ничего не делаешь, только читаешь газеты и смотришь телевизор. А еще — ты со мной плохо обращаешься, ругаешь неприличными словами и даже бьешь…

— Ты с ума сошла! — возмутился Фидар. — Да все соседи могут подтвердить, что я тебя никогда пальцем не тронул, разве что отбивался от твоих нападений.

— Так я тебе и позволила себя пальцами трогать, — презрительно заявила Соня, — а насчет соседей — это идея. Завтра, когда мы вернемся с работы, ты меня изобьешь, — приказала она.

На другой день соседи Хасиевых услышали детские крики и плач. Когда они открыли двери на лестничную площадку, то увидели, что на пороге квартиры Хасиевых стоят детишки Маратик и Мадинка, и, заливаясь слезами, кричат, что папа убивает маму.

Соседи вбежали в квартиру и увидели, что Соня лежит на полу, прикрыв лицо руками, а Фидар колотит ее по спине, рыча сквозь зубы:

— Держите меня! Иначе я задушу эту тварь, и меня будут судить! О-о-о, проклятая богом и людьми! Нет больше моих сил! Соседи, когда меня арестуют — не оставьте моих сирот!..

А Соня, задыхаясь, кричала:

— Спасите! Он меня убивает без всякой вины!

— Громче кричи! — прошептал Фидар, осторожно дергая жену за волосы, а вслух возопил:

— Ты и ангелов, и святых угодников выведешь из терпения! Видит бог, сколько лет я терпел, у него все это записано. Но своих родителей оскорблять я не позволю! Они меня родили, вырастили и на ноги поставили, а теперь эта негодница говорит о них всякие пакости. Не-ет, не держите меня, я все равно убью ее, другого выхода нет!

Соседи бросились разнимать супругов. Соня рыдала, дети ревели, а Фидар продолжал изрыгать проклятия в адрес жены и рвался из рук соседей, желая во что бы то ни стало «убить эту змею». И лишь когда соседи пообещали вызвать милицию — он угомонился.

Но драка повторилась на другой день. Из квартиры слышался грохот падающей мебели и звон разбиваемой посуды. На этот раз соседям удалось ликвидировать конфликт довольно быстро.

— Ты что разбил? — деловито спросила Соня, когда соседи разошлись по домам.

— Три бутылки из-под вина.

— Чучело, — заметила добродушно жена, — это же 60 копеек.

— А… Они были нестандартные, — утешил ее муж. — Их в магазине не приняли. А ты что расквасила? Перегоревшие лампочки? Молодец. Давай, собирай осколки, а то ребята порежутся…

Такие спектакли продолжались целую неделю. Труднее всего было играть роли перед детьми, но не посвящать же их в игру! Они в простоте душевной могли выдать родителей. Поэтому Хасиевы не ослабляли военных действий и в тесном семейном кругу.

— Хулиган! Негодяй! — кричала Соня. — Животное!

— А ты распутница! — с удовольствием отвечал Фидар. — Кому ты подарила мой серебряный портсигар? И куда ты бегаешь по вечерам? И это называется жена и мать!

Во время таких перепалок дверь на лестницу была приоткрыта, чтобы соседям было слышнее.

Наконец, наступил день развода. О примирении не могло быть и речи.

— Да разве можно жить с этим алкоголиком? Ведь в приступе белой горячки он может зарезать и меня, и детей.

— Но ваши соседи говорят, что пьяным Фидар Хасиев никогда не был, даже когда дрался с вами, — заметил судья.

— Он о-очень хитрый! — мгновенно нашлась Соня, — он пьет не на работе, а только дома, перед сном. Поужинает, примет душ, почистит зубы, а потом напивается и ложится спать. Кроме того он скряга: меня и детей морит голодом.

Судья удивленно оглядел пышную фигуру Сони, но промолчал. Из дальнейшего выступления истицы выяснилось, что Фидар является наркоманом, пишет анонимки, подделывает старинные вещи, и вдобавок болен паршой, а лечиться не хочет, стесняясь докторов.

— Ну… Так мы не договаривались! — проворчал шепотом разъяренный Фидар, и когда судья предоставил ему слово — ринулся в бой.

— Судьи и прочие граждане! — начал он со слезами в голосе, — я наказан поделом: родители меня отговаривали от женитьбы на этой женщине, но я не послушал — и вот, что я получил! Она называет меня лысым дураком! Но кто же в этом виноват? Я ничего не скрою, все расскажу! Конечно, это предрассудки и быть того не может, но моя жена занимается колдовством. Она подсыпает в пищу какой-то порошок и называет это венгерской приправой. По вечерам уходит к своим возлюбленным, а мне говорит, что занята на дежурстве. Конечно, она меня хочет отравить, это я твердо знаю: ведь именно от изготовленной ею пищи у меня начали выпадать волосы… Ну, ладно, пусть будет так. Но ведь она оскорбляет моих родителей! А этого я по-зво-лить не мо-гу! — и он ударил себя кулаком в грудь.

— Как именно оскорбляет? — спросил судья.

— Про отца сказала, что он всю квартиру продушил чесноком, а о моей престарелой матери говорила соседке, что она ест суп деревянной ложкой и стирает не порошком «Дарья», а простым мылом.

— Это мелочь, — кротко заметил судья, — из-за этого не стоит разводиться.

— Мелочь? — вскипел Фидар. — Как бы не так! Это еще не все. Вот, послушайте. Моя мать отлично нечет наши осетинские пироги. Прямо скажу: нет ей равной в этом деле. И что же? Моя жена их демонстративно не ест. Принципиально. Дошло до того, что она однажды выбросила во-от такой фыдджын! — и он широко расставил руки.

— Его чудная мамаша хотела, чтобы я разжирела, как свинья! — крикнула Соня. — И поэтому каждый день пекла пироги. По ее милости моя фигура уж не та, что была… Нет, хватит! Разводите нас немедленно!

Их развели.

В этот вечер в квартире Хасиевых царили мир и тишина. Соседи, подслушивавшие у дверей, были разочарованы.

— Сегодня он ее не побил, — прошептала старая Куджеон.

— Как же можно чужую женщину бить? — удивилась ее дочь Марина, — когда она была женой — тогда бил. А теперь не имеет права.

— Неплохо ты придумал насчет колдовства, — ласково сказала Соня бывшему мужу. — Все сразу подумали, что ты сумасшедший. И насчет пирогов тоже интересно. Мне бы и в голову не пришло. Но врать тоже нужно в пределах. Я ведь никакого пирога не выбрасывала.

— Гм… А помнишь, как ты соседке Куджеон отдала целый хабизджин? — возразил Фидар. — Все равно, что выбросила. Даже еще хуже. Лучше бы я его сам съел… Ну, ладно, будем ужинать. А почему дети до сих пор не спят и развесив уши слушают наши разговоры?

…Прошло несколько месяцев. Кооперативная квартира была беспрепятственно получена и продана Садулле за уже известную читателю сумму. Приобретены «Жигули» цвета бычьей печени. Фидар прошел курсы водителей. Это было нетрудно, так как он раньше был экскаваторщиком. Семейство уже однажды съездило в селение к родителям Фидара, которые ровным счетом ничего не знали о всех этих перипетиях. Все было благополучно.

Но однажды Соня сказала бывшему мужу:

— А не пора ли подавать на регистрацию? Что-то мне не нравится, как ты поглядываешь на эту вертихвостку Марину.

— А что? — самодовольно ухмыляясь, сказал Фидар. — Я теперь человек свободный, а она и в самом деле ничего себе.

Но заявление о восстановлении семьи все-таки написал. И снова началась подготовка почвы. Но уже в обратном направлении.

— Детям нужен отец, — говорила Соня соседкам, — особенно сыну. Ради детей я готова простить этого плохого человека.

А Фидар, играя во дворе с соседями в домино, объяснял:

— Детей мне жалко, вот главная причина. Все-таки они носят мою фамилию, в них течет моя кровь. Конечно, моя бывшая жена не ангел, но — дети!.. Что вы мне посоветуете?

Соседи, конечно, посоветовали простить. Ради детей. Только!

Хасиевы очень быстро восстановили семью. Теперь Соня без всяких уговоров прописалась с детьми у мужа. Жили мирно. По выходным дням они на новой машине ездили в селение к родителям Фидара, которые не покладая рук трудились и в колхозе, и на своем участке, выращивая замечательные овощи и фрукты. Этих плодов хватало на две семьи, да еще оставалось для базара. Словом, все шло прекрасно. Без сучка и задоринки.

Впрочем, одна задоринка все же нашлась.

В один из выходных дней, во время поездки в селение, один из колхозников, встретив молодых Хасиевых с детьми, шутя спросил сынишку Фидара Маратика:

— Какой хороший мальчик! Но только я тебя не знаю. Скажи, как тебя зовут, кто твой папа?

— Меня зовут Марат, — бойко отрапортовал мальчишка, — а мой папа — Фидар Хасиев. Он пьяница и хулиган… И еще он негодяй, — вспомнив, добавил Маратик, — он хотел убить нашу маму.

Но тут вступила в разговор его сестренка Мадина:

— Мама у нас тоже не лучше, — заявила она. — Колдунья и спекулянтка. И еще она распутница. Она украла у папы портсигар и хотела отравить его супом. И еще она подлая змея.

Новый знакомый так и остался стоять, как столб. А Фидар и Соня не смели поднять глаз. Они будто упали в костер.