Эстеты из Кукановки

ПАРАСЮК МЕНЯЕТ ВЫВЕСКУ

Ревизор Губанов был славой и гордостью Степкинского района. Никто не умел так ловко схватить за лапу ворюгу, норовящего забраться в государственную мошну. Говорят, что Губанов мог с закрытыми глазами, на ощупь, отличить настоящий документ от липы, а с открытыми — безошибочно по лицам определял: кто любитель списывать по актам хорошую продукцию, кто имеет склонность к припискам, а кто дока по взятке.

Благодаря таким качествам этот щупленький пожилой человек был грозой очковтирателей, мошенников и хапуг всех мастей и рангов. Матерые, покрытые шрамами от меча Фемиды жулики предпочитали вить себе гнезда в любой точке земного шара, минуя Степки.

О растратах и хищениях в Степках почти забыли, и местные блюстители закона скромно пробавлялись делами о мелком хулиганстве и краже белья с веревок. Районная милиция, имея массу времени на тренировку, вышла по футболу на первое место в области. Молодой следователь от безделья начал сочинять стихи. А прокурор пристрастился к решению шахматных задач и сильно преуспел в этом занятии. В кутузке половина жилплощади постоянно пустовала, и, наконец, в ней открыли курсы по изучению испанского языка.

Однажды в Степки приехал ревизор из центра. Увидев Губанова, он рассыпался в любезностях.

— Как же, Аникей Павлович, слух о вас прошел по всей Руси великой. Скажу прямо: вы артист! Художник! Оренуар, так сказать. Про такое лицо нужно слагать песни и хоралы. Куда смотрят местные поэты!

Губанов отродясь не слыхал хоралов и в глаза не видал ни одного поэта. Он сконфузился и ничего не ответил.

— И такой талант скрывается в Степках! — пел гость. — А что, если я умыкну вас в Москву? Вы там всем столичным специалистам носы утрете.

Однако Губанов не хотел утирать столичные носы. Обретя дар речи, он бессвязно, но твердо сказал:

— Я уеду, а Парасюк останется? Нет уж…

Заезжий гость ничего не понял, но увидев в глазах ревизора неукротимый стальной блеск, в смущении отступился.

Кто же этот таинственный Парасюк, которого не пожелал оставить ревизор Губанов? Его малолетний сынишка? Дедушка, получающий из рук Аникея Павловича свою утреннюю порцию манной каши? Или разиня-сосед, в нетрезвом виде подлезший под машину с надписью «Учебная» и временно потерявший трудоспособность? Нет, Парасюк — это единственный в районе жулик, которого пока что не удалось свалить всесильному ревизору. Правда, уже не однажды тяжкая рука мастера внезапных ревизий бывала на неприметном расстоянии от парасюкова шиворота. Но махинатор каждый раз ускользал, словно смазанный питательным кремом «Янтарь».

Ревизор обратил внимание на Парасюка, когда тот, будучи директором небольшой фабрички «Шило-мыло», за полгода умудрился приобрести дачу, машину и японский микроприемник «Дэзи» и ходил по Степкам, источая музыку из левого внутреннего кармана. А в то же время никаких признаков растрат и хищений на его предприятии не наблюдалось.

— Пора! — сказал Губанов, услышав музыку из кармана, и отправился к Парасюку. Тот встретил его, как любимого брата, пропавшего без вести во время войны. Он почти прослезился. Но сдержав счастливые слезы, воскликнул:

— Наконец-то! Нюша, чаю! Крепкого, свежего, с лимончиком.

— Чай отложим на другое время, — холодно сказал Губанов. — Я по делу.

— С ревизией? — прищурил желтенькие глазки Парасюк. — Но если вы хотите обревизовать «Шило-мыло», то опоздали ровно на два дня. Это жалкое карликовое предприятие ликвидировано. А я отдаюсь в распоряжение отдела кадров местпрома, — и, любовно глядя на ревизора, добавил с элегической ноткой в голосе:

— Вот я и безработный, уважаемый Аникей Павлыч. Такова жизнь, как сказали древние. Трудишься, врастаешь в коллектив, он в тебя врастает. И вдруг остаешься у разбитого корыта.

Парасюк у разбитого корыта сидел ровно два часа. Уже к концу рабочего дня прибыл приказ о назначении его директором солидного треста «Шампунь».

Ревизор следил за успехами Феофила Иваныча на новом посту, как за первыми шагами собственного ребенка. И появился на пороге в тот же миг, как узнал, что Парасюк из своей месячной зарплаты приобрел сразу четыре хорасанских ковра по семьсот рублей каждый.

В кабинете Парасюка он застал полный хаос. Какие-то артельщики запихивали в рогожные кули папки с документами. Секретарша бережно укутывала в гардину пишущую машинку. Завкадрами бодро совал в печку архивные анкеты уволенных по собственному желанию. Всей этой сутолокой дирижировал сам директор:

— Вечно не вовремя! — с досадой махнул он рукой. — Конец нашему родному «Шампуню». Закрыли. Придется, видимо, уходить в отставку… Эй, чучело, ты куда сейф тянешь? Оставь, пусть стоит. И кресло тоже не трогай… Вы уже уходите, голубчик? Случайно, не слыхали, где можно достать приличные брильянтовые серьги? Супруга моя мечтает. За ценой я бы не постоял…

Парасюк не ушел в отставку. Он возглавил большое предприятие, комбинат, созданный из нескольких фабричек-смежниц, носящий звучное название «Универсум».

Губанов окончательно потерял покой. «Вот ведь незадача, — тосковал он, ворочаясь ночью без сна. — Явно ворует, жулябия, а в руки не дается. Только нацелишься, — а он уже в другое место упорхнул. Причем, как в песне: «Все выше и выше, и выше». Хоть бы годик его не трогали, что ли…

В погоне за Парасюком ревизор выбился из сил и взял отпуск. Но прогуляв в Хосте всего две недели, он затосковал еще больше. Ему чудилось, что Парасюк начисто разворовал все добро комбината. И он решил нагрянуть на него экспромтом.

«Вот приеду, а он, идол жирный, сидит в кабинете, липовые накладные фабрикует. Тут я его и… Или — я приеду, а он на склад забрался, лучшую продукцию налево отбирает. Тут я его и…»

В Степки ревизор приехал ночью. А утром, схватив портфель, помчался в «Универсум».

Его появление как громом поразило Парасюка. Он побледнел, будто пред ним предстал по крайней мере командор или отец Гамлета. Обычно жизнерадостный директор сжался в кресле и коснеющими устами лепетал:

— Н-не ждал. Сов-совсем не ждал. — И, совсем растерявшись, забубнил. — А мы тут без вас выпуск маскарадных и театральных костюмов наладили. Из импортной синтетики. Хотите, для супруги что-нибудь… костюм Татьяны Онегиной. Цвета шанжан или само. Потом перешить можно будет. А для вас подойдет костюм Мефисто…

— Довольно паясничать! — загремел ревизор. — Хватит! Конец вашим плутням! Мне все известно. Ситец и сатин гоните налево, частникам, а на костюмы суете неликвидную дерюгу…

Парасюк свалился в кресло, как мешок, из которого высыпали содержимое:

— Сплоховал мой аппарат, — прошептал он. — Когда приехали-то? Ах, подлецы, продрыхали, не информировали… Аникей Павлыч, а не поладить ли нам мирным путем? Ведь так хорошо сосуществовали…

— Прошу отвечать на вопросы, — сухо сказал ревизор, и глаза его заблистали чудесным огнем.

Зато Парасюк сник, увял. Его розовенькое личико посерело, глаза потускнели, точно у судака, который не меньше недели пролежал в холодильнике. Ревизор даже пожалел его:

— Расскажите о своей общественно-вредной деятельности, — благодушно предложил он. — Можно в общих чертах, вкратце.

Этот интимный разговор прервала вошедшая секретарша. Она передала Парасюку бумажку со штампом во всю верхушку бланка. Парасюк пробежал ее глазами и положил на стол. Секретарша вышла.

— Ну, раскрывайте душу, — торопил Губанов. — Нам еще с документами возиться.

— Какую душу? — внезапно спросил Парасюк. — Кому? Вам? — от прежнего беспомощного, жалкого лепета не осталось ни нотки. Голос Феофила Парасюка звучал, как медь гремящая и кимвал бряцающий. — Вы куда пришли? К куме в гости? Ах, к управляющему комбината «Универсум»? Так здесь такого нет, почтенный! Перед вами Феофил Иванович Парасюк, начальник управления! Понятно вам! Вот приказ! — он сунул под нос ревизору бумажку, принесенную секретаршей. — А теперь мне некогда. Нужно принимать дела, — и Парасюк величественно поднялся с кресла. — Да, кстати, — уже другим, будничным, деловым тоном сказал он, — вы теперь в моем подчинении. Так я попрошу без приглашения не являться. Понадобитесь, — сам вызову. Разумеется, через секретаршу. Пора кончать с этой самодеятельностью и анархией в ревизорском аппарате.

Губанов замер, положив дрожащие пальцы на лист бумаги, где сверху было крупно написано: «Акт». Потом встал и, еле волоча ноги, поплелся к выходу. Бессознательно он шептал: «Все выше и выше, и выше… Парасюк там правит бал…» Но потом он выпрямился, расправил плечи и прежний грозный огонь заблистал в его маленьких глазках.

— Рано торжествуешь победу, Парасюк! — звучно произнес ревизор. — Моя ошибка в том, что я действовал один. А таких, как ты, надо обкладывать со всех сторон, как медведя, не оставляя лазеек… Ну, что ж… Сегодня же я еду. А здесь оставлю свои глаза и уши, я найду надежных помощников, юных, смелых, зорких и ловких… И тогда еще посмотрим, кто кого.

И он бодро зашагал к невысокому, скромному зданию, на фронтоне которого виднелись красные буквы: «Городской комитет комсомола».