Евангелие от Чаквапи

Глава 22

Хрипы… приглушенные удары… Сью приоткрыла глаза. Сперва ей показалось, что звуки были частью ее неспокойного сна, но сон прошел, а звуки остались. Она приподняла голову. Луна была полной, и в слабом свете ее девушка увидела Рико, склонившегося над темным силуэтом лежавшей на боку лошади. Животное несколько раз дернуло вытянутыми ногами и затихло. Теперь звуки изменились, став более походить на хлюпанье. Что делал возле лошади индеец, Сью разглядеть не смогла, но поняла, что животное не выдержало тяжелого перехода. «Скоро и мы умрем, — пронеслось у нее в голове, и она поразилась, насколько спокойно восприняла эту мысль на этот раз. Девушка снова опустила голову на песок и закрыла глаза. — Конечно, нас найдут… Не сразу… может, через месяц, может, через год… — воображение рисовало страшные картинки, но они уже не пугали ее так, как прежде. Странное ощущение безмятежности и умиротворения охватило ее. Она больше не испытывала страха. — Мы будем лежать здесь… Два иссохших трупа с почерневшей кожей, плотно обтягивающей кости».

— Ешь, — голос был тихим и таким же сухим, как все вокруг. Сью не шелохнулась, продолжая лежать на боку, натянув на голову одеяло. — Ешь, силы тебе понадобятся, — в голосе послышались требовательные нотки, и она открыла глаза, сдвинула с лица одеяло. Рико сидел на корточках возле нее, слегка покачиваясь от слабости. Голова его склонилась на бок, спутанные клочья волос свисали на грудь. «Как же ты теперь жалко выглядишь, мой краснокожий герой», — прошептала она. Обидеть его она не хотела, слова вырвались неожиданно для нее самой. Индеец услышал. Уголки рта его немного двинулись в стороны в слабом подобии улыбки. Он кивнул, соглашаясь, и настойчиво повторил:

— Ешь, — в протянутой к ней руке он держал бесформенный кусок, который Сью сперва приняла за камень. Над камнем поднималась едва заметная дымка.

— Что это? — она проговорила слова совсем тихо, но он услышал и пояснил:

— Печень… Печень лошади. Она придаст тебе сил.

Сью бросила взгляд на сырую, еще дымящуюся печень, и в ужасе отшатнулась:

— Нет, — девушка брезгливо выставила перед собой ладонь, показывая, что ни за что не притронется к куску сырой плоти, вырезанной из еще минуту назад живого существа. Она вдруг ощутила внутри себя неодолимую вину перед бедной лошадкой, убитой только ради того, чтобы они могли утолить голод. — Я… я не буду…

Индеец тяжело вздохнул, помолчал немного, а затем заговорил быстро, но на удивление мягко:

— Солнце встанет часа через три. Еще через час после этого оно снова будет жечь твою кожу, иссушать тебя. Милях в десяти отсюда — вон за теми скалами — он повел головой в сторону расположенной южнее горной гряды, — можно найти пищу и воду. Надо пройти по каньону на ту сторону скал. Там есть роща кактусов — из них добудем воду, а мякоть высушим на солнце. Надолго еды хватит. Если добредем до этой рощи, считай, мы спасены. Если нет — останемся здесь навсегда.

Она посмотрела на указанные Рико скалы — они были совсем рядом. Казалось в миле, не более. Но она знала насколько в пустыне обманчива эта кажущаяся близость — идешь, идешь, и цель пути твоего — вот она, совсем рядом… но все так же недосягаема… Десять миль… При нормальных условиях — два часа неспешным, прогулочным шагом… Но сейчас, когда они полностью обессилены, на это уйдут все пять-шесть.

— Я не смогу.

— Тогда оставайся, — он равнодушно пожал плечами и впился зубами в сырую печень, отрывая от нее кусок. Глаза его стали холодными, как в тот самый первый раз, когда он нашел ее и когда сказал те же слова — «Тогда оставайся». И сейчас, мерно разжевывая кусок сырой печени, он смотрел на нее с тем же безразличием, что и в первый раз. Она видела, как по его подбородку сочится алый сок, и невольно поежилась от отвращения. Рико встал, явно намереваясь уйти.

— Ты не посмеешь. Ты не бросишь меня здесь, — испуганно проговорила она, но он только слабо усмехнулся в ответ, повернулся и побрел в сторону скал.

— Чертов индеец! Дикарь, животное! — ей казалось, что она прокричала ему в спину эти слова, но губы лишь едва разомкнулись. Давясь гневом, она ударила себя ладонями по коленям, ударила больно, в бессильной ярости. Та же ярость, желание доказать этому безмозглому зверю в обличие человека, что она не тряпка, что ничем ни хуже него, заставили ее подняться и пойти следом за ним.

— Все это ваше свинячье мужское высокомерие, — бубнила она себе под нос, буравя глазами его спину. — Только дай вам повод доказать свое превосходство.

Он остановился, поджидая ее, а когда она поравнялась с ним, слегка улыбнулся потрескавшимися, запачканными лошадиной кровью губами, подбадривающе кивнул и протянул ей сочащуюся печень.

Только сейчас она начала понимать, что он поступил правильно, сыграв на ее чувствах, заставив не раскисать, заставив собрать остатки сил и идти. Что он мог еще сделать? Сью понимала, что не сможет он тащить ее на себе, но все равно тихо пробурчала «наглец», стараясь на этот раз говорить так, чтобы он не расслышал. Взяла протянутую печень влажную, скользкую, еще горячую и, закрыв глаза, поднесла к губам, откусила немного, с отвращением морщась. Она думала, что кусок встанет у нее комком в горле, но мясо оказалось на удивление вкусным и мягким. Откусила еще кусок — теперь уже с жадностью вгрызаясь в теплую, сочившуюся кровью мякоть.

— Не спеши, ешь понемногу, — он остановился, прислушался, а затем обернулся, напряженно вглядываясь куда-то вдаль. — На юге собирается песчаная буря, но… — замолчал на мгновение, а затем успокаивающе добавил, — но нас она не достанет, стороной пройдет.

Пока Ник вел машину по темной улице среди полуразрушенных домов, я при включенном в салоне свете лихорадочно листал купленный в Санта-Ане путеводитель, оставляя на страницах бурые отпечатки перепачканными кровью Лаваро пальцами. Больницу на карте Эль-Пайсаноса я нашел без труда. Как и во многих других мексиканских городах, ориентироваться в Эль-Пайсаносе оказалось несложно — улицы не имели названий, а были пронумерованы, — нечетные шли кольцами, а четные расходились от центра города лучами. Больница располагалась в самом конце 32‑й улицы на выезде из города. Оставалось только выяснить, где же мы находимся.

В некоторых местах проезд перекрывали горы мусора, и нам приходилось сворачивать в узкие проулки между домами, еще более путаясь в географии негостеприимного города. Мы уже не понимали, в какую сторону едем и с какой стороны приехали. Джип то и дело подскакивал на колдобинах, валявшихся тут и там разломанных досках, и кусках битого кирпича, но Ник не снижал скорости. Крепко вцепившись в руль, он всем телом склонился вперед, едва не налегая на руль, и безумными, перепуганными глазами обшаривал высвечивающуюся в лучах фар дорогу. Я оглянулся на заднее сидение. Лаваро лежал с закрытыми глазами, голова его безвольно моталась из стороны в сторону в такт движениям джипа. Пришпиленный к нижней губе язык несуразно торчал из приоткрытого рта. Зрелище было жутким, но, переборов себя, я протянул руку и приложил пальцы к его сонной артерии. Пульс был — едва заметный, слабый, но был. Лаваро все еще цеплялся за жизнь, и теперь только от нас зависело, получит он шанс выжить или нет.

— Помедленней, Ник, — резко гаркнул я, отводя взгляд от раненого колумбийца. — А то он язык себе откусит.

Никита огрызнулся сквозь зубы, но газ сбросил. Вскоре нам повезло — впереди замаячил просвет между домами, послышался шум улицы. Через минуту мы вырулили из темного проулка к оживленной трассе и остановились. Машины проносились мимо, ослепляя яркими пятнами фар.

— Куда теперь? — Ник повернулся, вопрошающе глядя на меня. Лицо его было белым, как мел, он беспрестанно моргал выпученными, блестящими в свете фар глазами и суетливо тер дрожащими пальцами подбородок. Я не знал, что ему ответить, и лишь неопределенно махнул рукой. Мне тоже было страшно, и я тоже не знал, что делать. Мало того, что наше положение не вызывало оптимизма, в нашей машине умирал человек. Я чувствовал, как по коже слонами бегут холодные мурашки. Ощущение, что, оглянись я на Лаваро еще раз и обязательно увижу смутную тень в черном балахоне, занесшую над ним острую, крючковатую косу, не покидало меня… Присутствие смерти… Я физически чувствовал ее — тихую, страшную, холодную, скрывающую под темной рясой сгусток всесильной злобы, готовый выплеснуться в любой момент и навсегда поглотить раненого колумбийца, а заодно и нас с дрожащим от страха Ником. Даже в джунглях у ФАРКа я не испытывал такого ужаса, как сейчас…

Никита молча, насупившись, оглядел лежащую перед нами дорогу — три полосы в одну сторону, три в другую, — и, вырулив из темного проулка, влился в поток машин. Мы медленно ехали вдоль тротуара, всматриваясь в висевшие на стенах домов таблички с номерами строений, пока не наткнулись на то, что искали. «Calle 28»[5] — возвещала флуоресцентная вывеска на углу одного из домов. Судя по возрастающей нумерации домов, мы двигались в направлении выезда из города, и теперь оставалось только свернуть на первом же перекрестке, пересечь 30‑ю улицу и выскочить на 32‑ю. Ник резко прибавил скорость.

— Сбавь газ, — посоветовал я. — Не хватало еще, чтобы полицейские зацепили нас за превышение скорости.

— Где ты их здесь видел? — лоб его покрывали капельки пота, губы дрожали. — Вот до больницы доберемся, там полицию сразу и вызовут… или бандюков своих местных.

— Да хватит каркать! — я сорвался, с силой долбанув кулаком по передней панели.

— Опять в дерьме, — философски констатировал Никита и нервно рассмеялся.

Вырулив на 32‑ю улицу, мы увидели больницу сразу же. Трехэтажное здание возвышалось над одноэтажными домиками, отличаясь от их вычурных архитектурных изысков аскетической сухостью. Святящаяся в темноте надпись «Госпиталь Святой Девы Марии» исключала всякие сомнения в том, что мы приехали по правильному адресу. На площадке, расположенной неподалеку от стеклянных дверей приемного покоя, стояло несколько карет скорой помощи да пара легковых машин.

— Ну что? — Ник притормозил и повернулся ко мне.

— Что-что? Подъезжай к дверям. Занесем его, — я ткнул пальцем себе за спину, — и свалим отсюда.

Никита подрулил к двери приемного покоя, остановил джип, но мотор глушить не стал. Мы вышли и начали аккуратно вытаскивать Лаваро. Тело его было обмякшим и оттого еще более тяжелым и непослушным. Краем глаза я заметил, как из-за стойки за стеклянными дверьми поднялась дородная женщина в белом халате, с опаской наблюдая за нашей возней. Поняв в чем дело, она вышла из-за стойки, махнула кому-то, не видимому нам, рукой и решительно направилась к выходу. За ее спиной послышалось дребезжание колес по мраморному полу, и показался санитар, спешно катящий впереди себя тележку для перевозки больных. Стеклянные двери автоматически раздвинулись, санитар выкатил тележку. Пока мы с Ником осторожно укладывали на нее Лаваро, женщина развязала стягивающую его грудь рубашку, профессиональным взглядом осмотрела рану, потом на мгновение задержалась на приколотом к нижней губе языке.

— Огнестрельное, готовьте операционную, — быстро проговорила она в рацию, которую держала в руке, а санитар поспешил внутрь, увозя беднягу-колумбийца. Женщина перевела взгляд на нас — тяжелый, осуждающий, качнула головой и тихо сказала: — Когда же вы прекратите стрелять друг друга?

В этот миг закричал Никита. Слов я не разобрал — возбужденный, нечленораздельный вой вырвался из его глотки. Он тянул руку, указывая на автомобильную стоянку возле больницы. Четверо парней сломя голову бежали в нашу сторону. В руках они сжимая в руках пистолеты.