Федор Черенков

ПОСЛЕСЛОВИЕ

...Конечно, Кунцево — не «начало Москвы». И Фёдор — не уроженец «переулочков Арбата». Однако никто, наверное, не мог бы так соответствовать этому городу.

Улицы в нём создавались по принципу «слободы»: бок о бок селились кожевенники, кузнецы, хамовники (ткачи, по-сегодняшнему), толмачи (переводчики), у которых имелось целых два переулка в тогдашней допетровской столице. Люди выползли из-под крепости, Кремля, и жили так, как им хотелось. Москва не по плану строилась. Умеешь что-либо — вперёд! Поможем — поначалу. А селились так, как захочется по работе. Импровизационно.

Мы и до сих пор, слава богу, можем выйти неожиданным образом через незаметный переулок с одного парадного проспекта на другой. А можем оказаться в тупике. Кончилась улица.

К чему мы? Так ведь это так похоже на Черенкова! Его футбольные движения не по прямой. Он такую кривизну давал, что и Москва удивлялась. И его непосредственные движения настолько самостоятельны и прихотливы, что ускользают и до сих пор от объективного анализа. Потому что он совершенно свободен.

Говорите, тупик? Ну, это же Фёдор для противников придумал. А своим не только можно, но и нужно пройти, пробежать, проскакать с мячом. Где, не исключено, и будет безмятежным образом ждать Черенков, который каким-то московским, кривоколенным образом уже успел прибежать к чужим воротам, дабы завершить неплохо начатое дело.

При этом не забудем про мяч в его ногах. Он будто чертил те немыслимые импровизации старомосковских улочек, переулочков и даже тупичков непредсказуемыми, опять же истинно джазовыми передачами.

И в дриблинг Фёдор шёл совершенно необъяснимо, подчиняясь лишь мысли свободного, ничем не связанного — ни идеологически, ни как иначе — человека.

При этом он был честный мастеровой. Ведь совесть — не обуза, а суть. И тут вновь к вопросу о слободе. Черенков не хотел работать плохо. Ибо стыдно будет перед теми, кто купил билеты на игру. А стыд для него — весомее любой кары.

Он же превосходно знал своих болельщиков. Потому что не отгораживался непробиваемым стеклом и забором в черте или даже за чертой города. Фёдор всегда был своим, жил в условной соседней квартире. И, по идее, с ним можно было поговорить. Или он изредка сам вступал в диалог. И даже во дворе мог поиграть.

Можно долго рассуждать о его простоте и человечности. Но зачем? Лучше фактами подтверждать. Вот Олег Кошелев, корреспондент ТАСС, припомнил эпизод, случившийся в 2007 году. Он тогда с сыном подъезжал на машине к стадиону имени Нетто. Глядь — Черенков туда же продвигается. Пешком.

Вдруг Фёдор голосует. И просит — так вышло — как раз Олега остановиться. В чём дело? Оказывается, старушку нужно обратно к метро довезти. Плохо бабушке.

Чьей? Ничьей. Московской. Или киевской, ереванской, тбилисской. Нет разницы. Но дело в Белокаменной происходило. Большой мастер Черенков не мог по-другому. И отвезли ведь старенькую! Хотя большинство прошло мимо, не обращая на неё внимания.

А Фёдор — не мог. И не только посадил бабушку в машину, но и сам поехал вместе с ней — хотя до начала игры оставалось всего ничего. Зато какие счастливые возвращались на той же машине и Кошелев с наследником, и, понятно, Черенков!

Так и хочется вздохнуть: «князь Фёдор». Ведь если вспомнить «Войну и мир» Льва Толстого, то именно такой персонаж появляется в эпилоге знаменитого романа. Однако то лишь небольшой намёк, мазочек на огромной картине, данной Львом Николаевичем.

А в романе есть и московское общество, где выделяется семейство Ростовых. Красивое, весёлое, щедрое, хлебосольное! Разорившееся, понятно, при определённых военных обстоятельствах, о которых сегодняшние школьники пусть сами прочитают.

И наш Фёдор Черенков был таким. По той привычке из старой Москвы он не мог пройти мимо больного, измученного человека. Не совсем верно, что отдавал зарплату беднякам, будучи действовавшим футболистом. А вот когда за ветеранов играли — да.

Сергей Родионов вспоминал, что Фёдор просил в долг по окончании какого-то матча. Причём матча тяжёлого. Ведь ветераны и во Вьетнам ездили, и в отделившийся Казахстан. И вот на перроне... передаёт деньги очередной страждущей бабушке. Всё пытала его мысль: он вроде живёт хорошо — почему же другие так плохо? А затем уже обращается к другу Сергею: дай, мол, отдам. Ведь семья, дети...

Естественно, рассчитывались. До новой экзотической поездки. И вновь возникала какая-нибудь старушка на вокзале. Или старичок.

Нельзя пройти и мимо рассказа известного фотографа Фёдора Кислякова: «Когда офис “Спартака” был на “Чистых прудах”, он пришёл туда по каким-то своим делам. Погода была страшная, лило, а я в одном пиджачке, как всегда. Подходит Фёдор, куртку даёт: “Забирай!” — “Как? А ты?” — “А у меня вторая здесь есть с собой”. Прямо снял с себя. Она у меня до сих пор есть. Красная».

Дочь Настя вспоминала похожее: «Как-то зимой он ехал в общественном транспорте. В автобусе, кажется. Холодно. Он увидел парнишку, совсем легко одетого. Так он снял с себя одежду, отдал ему, благословил: “С Богом!” — а сам поехал на тренировку. Он уже по ветеранам ездил в Сокольники».

И это не рождественская сказка. Брат Виталий подтверждает: «Ещё когда жили на Вяземской, я тоже заезжал. Во двор заходишь, здороваешься — там же все выросли. С одним поздороваешься, смотришь — ботиночки знакомые. С другим — курточка знакомая. Все в его вещах ходили!»

Отчего так? Потому что Черенков не перепродавал привезённое из-за рубежа. Он всё раздавал. И не оттого, что имелась тогда бездарная государственная ответственность за «фарцу», «спекуляцию». Просто не хотел — и всё. А как же «жвачка»: этой резиной, которая теперь лезет из каждого киоска, тогда торговали, между прочим. Поверите — раздавал, из Сингапура вернувшись!

Несколько позднее спрашивал, конечно, ближних: нужен ли им, допустим, магнитофончик? Если нужен, то пожалуйста! Алексей Абрамов, с которым он учиться начинал в Горном институте, и сейчас ту доисторическую кассетную технику хранит. Та же история и с сапожками, и с туфлями, и с ботинками.

Только не с бутсами!

«Единственное, что он никогда не раздавал, — вспоминала первая жена Ольга, — это бутсы. Это для него было святое. Когда он получал новые бутсы, он их мазал каким-то маслом... Говорит: мне надо будет в них несколько тренировок побегать. Носки поддевал, чтоб по ноге пришлось. Он их чуть ли не языком вылизывал».

Языком не языком, а примеривал для дальнейшего действа. Походить, побегать, поиграть. Потом снова подумать, что-то изменить. Так как у всякого человека возможно несоответствие общего размера и именно подъёма. Иногда обувь потому и «разнашивается». Однако то наша с вами обувь. Не бутсы же!

Виталий Черенков вспомнил, как брат Фёдор купил себе шило, чтобы раскручивать шипы. То есть фактически он переделывал себе бутсы. Потому что их плохо делал классный сапожник? Нет, оттого что это шило — лично его, Черенкова, инструмент. И лишь ему, Фёдору, им работать. Таким же манером он занимался и шнуровкой от тех же бутс, уверяя младшего брата, что это всё очень важно.

Он же мастеровой из Москвы! Разве столяр или плотник станет использовать плохую пилу с неотделанными зазубринами или туповатый неловкий топор? А у кузнеца был всегда и сложненький молоточек к молоту.

Вот поэтому и мази всякие непонятные у Черенкова имелись. И шило личного качества. Как у сапожника. Хотя сапожник, подчеркнём, на газоне перед стотысячной аудиторией не появлялся. А Фёдор — выбегал. Оттого и считал, что ему, футболисту, и ответ держать.

Нам, жителям мегаполиса, стоило бы чуть призадуматься. Мы ведь земляки Черенкова. И что, часто мы куртку готовы с себя снять, дабы помочь ближнему?

Между прочим, ему, Фёдору, стремились помочь многие. И «жигули» подарили, мы помним. И вообще: тогдашний болельщик таковым оставался навсегда. Пусть уж и сам постарел, сдал сильно, но Черенкова-то разве возможно забыть?

Один влиятельный и состоятельный поклонник попросил передать любимому футболисту сумму в 100 тысяч рублей. Известный нам Александр Беляев взял в свидетели Альберта Ермакова, и они вдвоём попробовали ту сумму Фёдору Фёдоровичу вручить.

«Попробовали» — не преувеличение. Так как футболист, по их поразительному рассказу, настоятельно предложил деньги... разделить на троих. И если бы два его старых знакомых были чуть менее настойчивы, то ему это бы и удалось. Впрочем, не сомневаемся, что какими-то иными способами Черенков отблагодарил товарищей.

Потому что москвичом мало родиться. Надо стараться соответствовать. С чем у большинства, прямо скажем, неидеально.

Впрочем, давайте погорюем попозже. Ведь всё-таки в России прошёл чемпионат мира по футболу! Страна приняла его, как и ожидалось, замечательно. Москва — так особенно. Имеется в виду прославленная улица Никольская.

Карнавал. Люди разных цветов кожи — белые, коричневые, чёрные, жёлтые — месяц с лишним танцевали и пели. Кто «Катюшу», кто своё, другое. Подпевали и нашему Блантеру, и их неизвестным нам композиторам.

В футбол играли по мелочи. Точнее, в волейбол, если считать ту прелестную переброску мячика головами (не забыли Родионова?) обычным променадом перед сном.

Да и вообще чемпионат прошёл очень здорово. Много прекрасных матчей, более чем достойное выступление хозяев, совсем малый процент правонарушений.

И хорват Лука Модрич, признанный лучшим футболистом первенства. Небольшого росточка, упрямый, умный, хитрый, честный.

Мы как соавторы объявили в «Спорт-экспрессе» о реинкарнации. В смысле: жив Черенков!

Если кто-то неправильно понял, то постараемся пояснить. Модрич, разумеется, — не Черенков. И Черенков — не Модрич.

Речь шла о непотопляемости основных футбольных принципов. Связанных с тем, что побеждать должны техника, интеллект, преданность коллективу, а также мужество и личная самоотдача. А не грубость, наглость, бесстыдство и жалкое подобие артистизма.

Всем перечисленным положительным качествам москвич Черенков соответствовал в полной мере. Как и хорват Модрич. Не забудем и про то, что у обоих за спиной длинная карьера как в клубах (а Фёдор тоже во Францию уезжал), так и в сборной. То есть это не «звёздочки», что исчезают с утренним светом, не «калифы на час». Это люди, праведно заслужившие себе репутацию долгими, трудными выступлениями на зелёном поле.

Другое дело, что одного с нами уже нет. А другой — вот он, даже ещё и футболистом года стал, опередив неизбежных, казалось, Криштиану Роналду и Лионеля Месси. В общем, ничего иного мы не имели в виду. А за карьерой Луки, которая также, увы, близка к завершению, будем следить вместе со всей многонациональной массой любителей футбола.

Мы-то всегда рядом с Черенковым. Вот и памятник на стадионе «Открытие Арена» появился.

Только от этого монумента на душе одно остаётся: нет с нами Фёдора Фёдоровича. Потому что без души сделано большое и нужное дело скульптором Филиппом Рукавишниковым. Человеком в чёрной шубе и синих кроссовках — в таком эпатажном наряде, по крайней мере, он пришёл на церемонию открытия памятника...

Начнём с постановочной фотографии 1983 года, созданной после признания спартаковца лучшим футболистом СССР. Прямо скажем: подбоченившийся Черенков на фоне множества футбольных мячей — не лучшая находка. Так как в жизни он был не такой, как на снимке.

Впрочем, это фото выбрали с помощью голосования болельщиков. Большей частью, видимо, молодых. Этого скульптору, что называется, не предъявишь.

Но ведь и дальше дело тоже не пошло. Виталий Черенков рассказывает: «Мы пытались что-то сделать. Настя сразу позвонила: “Это что-то ужасное”. Очень много чего не понравилось. Начали по деталям разбирать. То, что он сделал героя-рыцаря... У него просто фигура была другая. В нём было другое содержание. Это не Фёдор, каким он его показал...»

Вынуждены согласиться: выпяченная, будто бронированная грудь — совершенно не черенковская. Дальше Виталий обращается к племяннице: «Помнишь, он сделал такие пальцы, как у музыканта. Загнутые вверх. Я говорю: “Не было таких пальцев!” Сначала сделал такие мышцы грудные, а ноги наоборот».

Здесь необходимы комментарии. Фёдор, безусловно, «музыкант своего дела», однако пальцы у него были обыкновенные. Что же до традиции те пальцы «загибать» (к сожалению, это жаргонное выражение, характеризующее высокомерное, хамоватое поведение, уже вошло в современный лексикон), то это точно не про Черенкова.

А вот что касается ног — труднее объяснить, но, правда, Фёдор Фёдорович был весьма своеобразно сложен. И на форму ног обратил внимание в 1978 году ещё Валерий Гладилин при первой встрече с молодым дебютантом. Потому что это были очень сильные ноги — «как у пловца», по выражению Валерия Павловича.

Эта тонкость тоже была упущена при работе над памятником. Автор монумента торопился. У него имелись и другие заказы.

В результате, когда Виталий пришёл через небольшое время, то увидел почти запечатанную фигуру, готовую к отправке. Открытым оставалось только лицо. Младший брат понёсся вверх доказывать свою правоту: «Правый глаз и сейчас не совсем ровно стоит, а тогда был ещё более косой... Я полез на леса, начал показывать по деталям. Нос тоже. У него же горбинка чёткая была».

Была горбинка, верно. Это в детстве Феде мячом попали неудачно.

Были и щемящая тоска, и застенчивость во взгляде. Где они? Куда подевались?

И что, скажут, каждую детальку на памятнике отражать? Может, у создателя есть собственный, неясный для нас замысел? Может, он Фёдора таким вот увидел?

Вовсе нет. Не увидел способный человек ничего. И не хотел, главное, видеть. В интервью одному из авторов этой книги он откровенно признался, что не знает своего персонажа. «Игру Черенкова не видел. В футболе ничего особо не понимаю».

То есть получил растиражированную фотографию — и пошёл быстренько ваять.

«Футболист — значит, футболист. Оригинальным всё равно не будешь, — уверенно заявил Рукавишников-младший. — Простора для творческого самоутверждения нет... Мы обычно быстро всё делаем... Скульптур футболистов по миру тысячи. Мяч, кеды... Делали этакого победителя. Всё-таки воин, некий идол».

Произносилось всё это с какой-то даже, как показалось, гордостью, парадоксальной и необъяснимой. Причём — под диктофон, то есть заведомо предназначалось для публикации...

«Этакий победитель, воин, некий идол». Это до какой же степени нужно было не понимать, КОГО тебе доверили увековечить.

...А ведь в той же Москве есть памятник Гоголю скульптора Николая Андреева, над которым мастер трудился (официально) не менее двух лет. Причём добился права творить исключительно на соревновательной основе. Зато получился шедевр. Тут вновь: каждый решает сам.

С другой стороны, памятник есть памятник. Живого человека не вернёшь. Особенно такого, как Черенков.

Мы же знаем: никем его не заменишь. Хоть рисуй его, хоть лепи и ваяй.

Он ведь у каждого свой. Где-то блистательно техничный. Где-то мужественный. Где-то изящный. Где-то якобы простоватый. Настолько велик этот скромный человек, что вроде бы и ясно всё.

Хотя вряд ли. Черенков — всегда загадка. И пока мы и наши потомки будем её решать — он никуда и не ушёл. Или в Кунцеве, или в Сокольниках. Или в Хамовниках, или на Новокузнецкой, или на Тверской, а то и на Ордынке. Или на той же Никольской, наконец.

Где-то его видели. Только он неуловим.

Москва пока, конечно, жива. Не всё покуда посносили. Но сердце всякого нормального москвича получило удар, который трудно с чем-то сравнить. Он же Москве сын.

Стрельцов был — Эдик. Старший сын. Черенков же — Федя. Младший.

Самый любимый, самый беззащитный, самый родной сын и брат. А ведь город — это люди. Уезжая и возвращаясь назад, они всегда были убеждены, что и Кремль не исчезнет, и Манеж, и Гостиный Двор.

Но 4 октября 2014 года москвичи узнали, что не будет больше его. Черенкова. Вроде как город лишился чего-то самого главного. И не здание снесли, нет. Много хуже.

Потому что сегодня, через годы, никуда наша боль не уходит. «Без меня народ не полный», — говорил прекрасный писатель Андрей Платонов. Можно много строить, сносить, переносить, выкладывать и укладывать. Но поставить глубоко бездарный памятник на долгожданном спартаковском стадионе... Этого Фёдор Фёдорович явно не заслужил. Хотя «Спартак» и сделал великое дело, увековечив его память. Перед матчами люди ему поклоняются, кладут цветы, а дети — спрашивают отцов, кем был этот кудрявый дядя.

Это, в конце концов, главное. Но вот ещё бы ко всему этому капельку души...

...Важнее, впрочем, каким Черенков летит по футбольному полю в памяти нашей — игривым, мужественным, спокойным, изящным, скромным, смешливым, деликатным. Стеснительно улыбаясь.

И вот той улыбкой мы, пожалуй, и закончим. Точнее, историей, с ней связанной, которую нам рассказал поэт и журналист Алексей Щукин.

Как-то в нулевые годы переходили улицу по «зебре» Фёдор Фёдорович и его коллега по «Спорт-экспрессу». Сейчас-то, правду говоря, водители повежливее стали. А тогда, лет десять назад, могли и не пропустить пешехода. Но тут, возле памятника Владимиру Маяковскому, шофёрский люд встал и загудел, приветствуя кумира. И Черенков с журналистом торжественно улицу перешли.

«Вот, — чуть завистливо произнёс литератор, — как вас приветствуют». — «Ну, — философски заметил футболист, — это ведь как когда. Иногда пропустят, иногда — нет. Бывает».

«Ага, — угрюмо бросил корреспондент, — я тут каждый день хожу. И хоть бы один паразит...»

И вот здесь Фёдор улыбнулся. Мягко и почти незаметно.