Фостер

ВСТРЕЧА С РАБОЧЕЙ ЕВРОПОЙ

В начале 1910 года Фостер, скопив 100 долларов и сложив свои нехитрые пожитки в чемоданчик, вновь пустился в далекие странствия. Снова он пересекает о запада на восток Соединенные Штаты. Снова, прыгая с поезда на поезд, едет, примостившись на буферах, на вагонной крыше или укрывшись в товарнике. В этом искусстве он приобрел такую сноровку, что ему мог бы позавидовать любой опытный хобо.

В Нью-Йорке Фостер сел на пароход, который вскоре доставил его во французский порт Шербур. И вот он уже в Париже — колыбели революций, бессмертной Коммуны, массового рабочего движения, городе уникальных дворцов и музеев.

Уильям Фостер прибыл в Париж в поисках революционной правды, магической формулы, точного рецепта, с помощью которого можно было бы разрушить капиталистический строй и на его обломках создать справедливое общество трудящихся, где гармонически сочетались бы физический и умственный труд, были бы исключены эксплуатация и войны, обузданы эгоизм и жадность, навсегда изгнаны из человека всякие пороки.

Фостер верил, что создание такого «града будущего» не утопия, а реальная возможность, он был убежден, что построить его смогут только рабочие, он твердо знал, что создать его можно не путем эволюции капитализма «от зла к добру», а только через революцию, через насильственное свержение власти эксплуататоров. Неясным оставался вопрос, как конкретно осуществить такую революцию.

Разочарованный в деятельности двух американских социалистических партий, больше враждовавших между собой и внутри себя, чем с капитализмом, Фостер склонялся к мысли, что революцию можно совершить скорей всего путем непосредственных решительных схваток рабочих с капиталистами, через забастовки, перерастающие в генеральную битву — всеобщую стачку, сперва парализующую, а потом и разрушающую машину капиталистической власти. Но в этой синдикалистской схеме было еще много загадок, много туманного. Ведь по этой схеме еще никто и нигде не одерживал победы. Она требовала теоретического обоснования и практической проверки. Вот за этим-то и явился в Париж Фостер.

В первую очередь его интересовала деятельность могущественной Всеобщей конфедерации труда — ВКТ, созданной в 1895 году, — самого боевого в то время и самого массового профсоюзного объединения в Европе. Вначале в ней преобладали реформисты, потом верх взяли сторонники революционных действий — синдикалисты. «Эта профсоюзная организация, — писал позднее Фостер, — проводила тогда серию местных и генеральных забастовок, вызывавших энтузиазм у рабочих всех стран. Ее боевая деятельность, проповедь саботажа, всеобщей стачки и обещание общества, руководимого профсоюзами, казались мне последним словом в революционной политике».

Панорама рабочего движения во Франции на первый взгляд производила внушительное впечатление. Французская социалистическая партия являлась одной из самых массовых рабочих партий II Интернационала. Ее возглавляли закаленные борцы за дело социализма Поль Лафарг и Жюль Гед, народный трибун Жан Жорес, в ее рядах числились прославленный писатель Анатоль Франс и многие другие знаменитые ученые, художники, артисты. Социалистическая партия располагала десятками депутатов в парламенте, мэрами, муниципальными советниками. Ее боевой орган «Юманите» была излюбленной газетой рабочих.

Наряду с Социалистической партией действовала Всеобщая конфедерация труда. Число ее членов и авторитет росли из года в год. ВКТ вела неустанную борьбу за права и интересы рабочего класса. Буржуазия видела в ней опасного врага. Полиция преследовала ее руководителей и активистов, войска и жандармерия подавляли организуемые ею забастовки.

Однако при более пристальном рассмотрении на этой светлой картине классовой борьбы можно было без труда заметить черные пятна. В Социалистической партии наряду с марксистским течением действовали и реформисты, революционные романтики типа того же Жореса, отрицавшие необходимость установления диктатуры пролетариата. Время от времени из Социалистической партии перебегали в стан буржуазии соглашательские элементы. Буржуазия с ликованием принимала этих ренегатов, которые превращались в самых злобных и опасных врагов социализма и рабочего класса. Такими были ренегаты Пьер Мильерап и Аристид Бриан. Первый за свое предательство был удостоен президентского поста, а второй возглавлял правительство Франции. Именно Бриан бросил войска на подавление забастовки железнодорожников в 1910 году, забастовки, в которой довелось принимать участие и Фостеру. Ведь он был железнодорожником и, когда вспыхнула забастовка, счел долгом предложить свои услуги ВКТ, которая использовала его в качестве оратора на митингах стачечников. Фостер выступал по-английски с переводчиком. Его выступления производили большое впечатление на забастовщиков, впервые слышавших американского рабочего.

Внутриполитическое положение Франции было тогда сложным. Правящие круга готовились к новой схватке с кайзеровской Германией. Буржуазия разжигала в стране шовинистические страсти, призывая к реваншу.

Французские социалисты, впрочем, как и американские, немецкие и других стран, не сумели вскрыть империалистический характер надвигавшейся первой мировой войны. В лучшем случае, подобно Жоресу, они выступали с позиций беззубого пацифизма. В то время Фостер тоже не разбирался в этих вопросах. Хотя в Соединенных Штатах существовала Антиимпериалистическая лига, основанная в 1898 году, когда началась американо-испанская война и число ее членов достигло полумиллиона, эта организация, несмотря на свое название, скорее носила пацифистский характер, чем революционный.

Антисоциалист Брайан более резко критиковал империалистическую политику правящих кругов Соединенных Штатов, чем это делали социалисты. «Не бороться против империалистической политики, а бороться за разрушение капитализма в целом требовали сторонники Де Леона, — писал много лет спустя Фостер. — Обе американские социалистические партии в своих программных заявлениях проявляли полное непонимание характера империализма, недооценивали его значение или попросту игнорировали этот вопрос». Что касается ленинских работ по империализму, то тогда еще они оставались неведомыми огромному большинству деятелей социалистического движения на Западе.

Не лучше обстояло в этом отношении дело и с французской Всеобщей конфедерацией труда. Основанная и руководимая в первые годы социалистами, она затем подпала под влияние анархо-синдикалистских вожаков, унаследовавших идеологическую путаницу Прудона, Бакунина, Бланки и Лассаля. Их горе-теоретики во главе с Жоржем Сорелем выступали на первый взгляд якобы с ультрареволюционных позиций, проповедуя низвержение капиталистического строя путем осуществления генеральной стачки и сопутствующих ей прямых действий — разрушения железных дорог, фабрик и прочих материальных ценностей, что, по их мнению, парализовало бы государство и позволило бы рабочим захватить власть. Полное прекращение работы — это революция, утверждали анархо-синдикалисты.

Главным коньком Сореля, отмечал Фостер в книге «Очерки мирового профсоюзного движения», являлось прославление насилия в классовой борьбе и низведение всеобщей забастовки и социализма до уровня социальных мифов.

Синдикалисты призывали рабочих к перманентным насильственным действиям, саботажу, порче фабричного оборудования. Они возводили в культ «революционное насилие», отметая в то же самое время любые политические лозунги как соглашательские, игнорируя необходимость вовлечения в революционную борьбу трудового крестьянства, средних слоев, целесообразность пропагандистской работы в армии.

В организационном отношении синдикалистские профсоюзы, писал Фостер, были децентрализованы и имели высокую степень автономии. Стремясь к единству действий, они полагались в основном на стихийное движение масс и организованную деятельность боевого меньшинства.

Сектантская ориентация, свойственная анархо-синдикализму, вела к политической изоляции рабочего класса, ослабляла его позиции, снижала возможности его победы. В конце концов многие ультрареволюционные синдикалистские лидеры кончили свою карьеру в рядах самых отъявленных шовинистов, сторонников империалистической войны, а после Великой Октябрьской социалистической революции — и антисоветчиков. Что же касается «философии насилия» Сореля, то ею воспользовался Муссолини для теоретического обоснования фашизма.

Но в 1910 году синдикалистские деятели пользовались непререкаемым авторитетом среди рабочих, а реакция видела в них живое воплощение призрака надвигающейся социальной революции. Все это не могло не сказаться и на отношении Фостера к руководителям французских профсоюзов.

Фостер пробыл во Франции шесть месяцев. За это время он хорошо изучил французский язык. Он добросовестно штудировал работы Сореля и ему подобных пророков синдикализма. Лидеры Всеобщей конфедерации труда тепло приняли заокеанского гостя, приехавшего к ним на учебу. Фостер получил доступ в крупнейшие профсоюзы Франции, участвовал в заседаниях руководящих органов ВКТ, в ее Тулузском конгрессе.

«Я, — рассказывал четверть века спустя Фостер, — впитывал в себя французские синдикалистские теории прямых революционных действий и генеральной стачки, которые с успехом тогда проводились в жизнь профсоюзами. Я от всего сердца разделял ожесточенную войну активистов ВКТ против Социалистической партии и вообще против каких-либо политических действий. Господствовавшие анархистские теории спонтанных революционных действий и децентрализованных профсоюзных организаций казались мне тогда действенным лекарством против бюрократического контроля профсоюзов со стороны реакционеров. Короче говоря, я стал последовательным синдикалистом».

Больше всего привлекало Фостера в профсоюзном движении Франции наличие единого рабочего центра — ВКТ. В США революционные синдикалисты, протестуя против соглашательской политики Американской федерации труда, создали новую, параллельную профсоюзную организацию «Индустриальные рабочие мира», как бы способствуя тем самым расколу рабочего движения на два враждебных, соперничавших друг с другом лагеря. В отличие от них французские синдикалисты применили тактику завоевания реформистских профсоюзов изнутри, путем создания в каждом профсоюзе синдикалистского «ядра», своего рода революционной элиты, которая, завоевав авторитет среди членов профсоюза, захватывала руководство и вершила потом судьбами профсоюза но своему усмотрению, хотя синдикалисты в теории отрицали необходимость какого-либо руководства. Но у них теория никогда не вязалась с практикой…

Из Франции Фостер направился в Германию, где также пробыл полгода, штудируя немецкий язык и изучая рабочее и профсоюзное движение.

В Берлине Фостер живет в доме своего единомышленника Фрица Катера, руководителя Германского синдикалистского союза и, естественно, смотрит на немецкое рабочее движение главным образом глазами этого деятеля.

Если французские профсоюзы произвели на Фостера самое положительное впечатление, то германские его разочаровали. Их возглавляли реформисты, сторонники Бернштейна, стремившиеся не к обострению, а затушевыванию классовой борьбы. Они даже запретили обсуждать в профсоюзах возможность провозглашения генеральной забастовки, которую предлагали применить некоторые по-боевому настроенные социалисты для достижения всеобщего избирательного права.

С первого же дня пребывания в Берлине Фостер проникся чувством враждебности к немецкой социал-демократии. Она ему показалась обуржуазившейся партией, утратившей былую революционную боевитость.

Фостер прибыл в Берлин в воскресенье. Немецкого языка он не знал, денег было в обрез. Не без труда найдя себе скромное пристанище, американский революционер пошел знакомиться с немецкой столицей. Он обратил внимание на группы людей, одетых в черное, спешивших к центру города. Фостер последовал за ними и вскоре оказался участником похорон. По-видимому, хоронили местную знаменитость, ибо улицы были запружены людьми в траурной одежде. Оказалось, что покойником был известный социалистический деятель Пауль Зингер.

Больше всего поразило Фостера, что на похоронах почти отсутствовали красные знамена, в то время как повсюду виднелись германские имперские флаги, и что множество мужчин, шествовавших за погребальной колесницей, видимо руководители и активисты социалистической партии, были в цилиндрах и по своему внешнему виду скорей походили на представителей буржуазии, чем пролетариев.

Удивило Фостера и то, что на похоронах полностью отсутствовала полиция, ее функции выполняла специальная партийная служба порядка. По-видимому, власти доверяли социал-демократической партии до такой степени, что спокойно предоставляли в ее распоряжение улицы города, будучи уверенными, что никаких «эксцессов» не произойдет.

Фостер так был возмущен увиденным, что написал письмо в журнал ВКТ «Ви увриер», осуждая подобного рода «обычай» немецких социалистов. Журнал напечатал письмо. Его прочли в Германии, и в «Ви увриер» был направлен по этому поводу официальный протест руководства Германской социал-демократической партии, в котором в резком тоне опровергались «необоснованные» обвинения в национализме и мелкобуржуазном легализме, выдвинутые американским, тогда еще безвестным, рабочим деятелем Уильямом Фостером в адрес немецких социал-демократов.

В Германии Фостер детально ознакомился с деятельностью социал-демократов — с их партией, профсоюзами, кооперативами, их вождями и литературой. Все, что он узнал и увидел, только подтвердило, его отрицательное мнение о реформистах. Он воочию убедился, что в социал-демократическом движении верховодят бюрократы-реформисты, чуждые социализму. Последующие события полностью подтвердили отрицательное мнение Фостера о правых в германской социал-демократии. Три года спустя большинство депутатов социал-демократической партии поддержало вступление Германии в империалистическую войну.

Затем правые социал-демократические лидеры сотрудничали с реакцией в подавлении германской революции, всемерно помогали эксплуататорам, стремясь снова вдохнуть жизнь в загнивающую капиталистическую систему. «Клевеща на Советскую Россию и поддерживая Брюннинга и Гинденбурга, — писал Фостер в книге «Страницы из жизни рабочего», — отказываясь от создания единого антифашистского фронта с коммунистической партией, социал-демократические вожди открыли дорогу Гитлеру и, когда тот пришел к власти, капитулировали перед ним, даже не сделав попытки к сопротивлению. Таковы были последствия подчинения социал-демократии буржуазной идеологии, господство которой можно было столь осязательно наблюдать даже на похоронах Пауля Зингера».

Фостер стремился как можно больше увидеть и услышать. Именно желание узнать из первоисточника, что к чему, и привело его к Карлу Каутскому, книги которого переводились на английский язык и издавались в Соединенных Штатах. Их хорошо знали американские социалисты.

Каутский принял Фостера в своем долге в берлинском предместье Фриденау. Шел 1911 год. Лидеру немецких социал-демократов было тогда 57 лет, он находился в зените своей славы как теоретик социалистического движения и один из руководителей II Интернационала.

Автор «Экономического учения Карла Маркса» с интересом встретил Фостера и подробно расспрашивал его о состоянии рабочего и профсоюзного движения в Соединенных Штатах.

Затем настал черед Фостера задавать вопросы. Он откровенно сказал своему собеседнику, что, прочитав его труды, не обнаружил в них главного — революции. «Я отметил, — вспоминает Фостер, — что, хотя он постоянно подчеркивает в своих работах силу и влияние германской социал-демократии, я так и не смог понять, каким образом ее сила и влияние будут использованы для свержения капиталистического строя. Я спросил его, как он все-таки мыслит себе победу революции, учитывая, что тогда он не был сторонником пи постепенного выкупа капиталистической собственности (реформистской линии), пи революционной всеобщей забастовки (синдикалистской линии) и не поддерживал четко идею революционного восстания».

В ответ Каутский стал разглагольствовать о росте и мощи германской социал-демократии. Он приводил данные о количестве членов партии, о полученных ею на выборах голосах, о силе профсоюзов и влиянии кооперативов, контролируемых социал-демократами. Но каким образом все это должно привести рабочих к власти, оставалось неясным.

Фостер заметил Каутскому, что, судя по его словам, немецкая социал-демократия надеется прийти к власти не через революцию, а отвоевывая по кусочку власть у буржуазии, то есть реформистским путем.

Каутский не на шутку рассердился. «Если вы предлагаете, — ответил он Фостеру, — чтобы социал-демократы бросили рабочих на пушки германской армии, то разрешите заявить вам — этого никогда не случится. Этого как раз жаждет кайзер, и мы вовсе не предполагаем войти в расставленную нам ловушку».

В последующие годы Фостер неоднократно размышлял над этими словами Каутского. Отказавшись, по существу, от идеи завоевания власти рабочим классом и тем более от идеи пролетарской диктатуры, германская социал-демократия как раз и попала в расставленную ей буржуазией ловушку. Пределом ее мечтаний стала буржуазная демократия, а не социализм, а это привело ее к борьбе с передовым отрядом рабочего класса — коммунистами, к политике клеветы и ненависти к первому в мире государству рабочих и крестьян — Стране Советов. Сам же Каутский забрел в болото ренегатства и предательства интересов рабочего класса. И незадолго до своей смерти стал свидетелем не триумфа немецких трудящихся, а захвата власти гитлеровцами.

Почти на смертном одре, в 1938 году, Каутский признался в одной из своих последних статей, что в историческом споре о диктатуре пролетариата прав оказался все-таки Ленин, а не он. Запоздалое раскаяние старого ренегата явилось слабым утешением для его сторонников, многие из которых закончили свою политическую карьеру в гитлеровских застенках.

В статьях и корреспонденциях, которые публиковались в газетах и журналах ИРМ, Фостер критиковал реформистскую деятельность германской социал-демократии, подчеркивая, что она является основным препятствием на пути к революции в этой стране. Он также критиковал позицию левого крыла социал-демократической партии, возглавляемого Розой Люксембург и Карлом Либкнехтом, за то, что они не порывали с реформистами и не проводили синдикалистскую линию в профсоюзном движении. В этом, конечно, Фостер ошибался, но в целом правильно определил, насколько гибельной была для рабочего класса Германии оппортунистическая и реформистская линия правых и центристов, господствовавших тогда в германской социал-демократии и в профсоюзном движении.

Руководящая верхушка немецкого профсоюзного движения, по словам Фостера, скатилась к тому времени к оппортунизму, и в результате профсоюзное движение стало (если не теоретически, то организационно) основным центром ревизионизма в Германии. Эта верхушка установила жесткий централизованный контроль над профсоюзами, свела к минимуму демократию и систематически душила все проявления боевой активности рядовых членов профсоюзов. Одним из многих примеров такой политики было стремление лишить праздник 1 Мая его боевой активности. Социал-демократические профсоюзные лидеры, на словах провозглашая свою преданность партии, на деле придерживались принципа «нейтральности» и аполитичности профсоюзов.

Пребывание в Германии, детальное ознакомление с положением в рабочем движении, ограниченное влияние Германского синдикалистского союза подтвердили сложившееся у Фостера еще во Франции убеждение, что наличие параллельных профсоюзов ослабляет позиции рабочих в их борьбе с капиталистами. Сторонникам революционных действий — а под ними он подразумевал тогда синдикалистов — следовало работать в цеховых и любых других массовых профсоюзах. Этому учил также английский опыт, где успешно действовал единый профсоюзный центр — Конгресс тред-юнионов.

Из Германии Фостер намеревался направиться в Италию, а затем в Испанию, где надеялся завершить изучение европейского рабочего движения, но генеральный секретарь ИРМ Винсент Сент-Джон известил его телеграммой, что он назначен делегатом от «Индустриальных рабочих мира» на конференцию Международного секретариата профсоюзных организаций, которая должна была состояться в Будапеште с 10 по 12 августа 1911 года.

Послание Сент-Джона застало Фостера в Нюрнберге. Как всегда, у него было пусто в кармане. В те времена рабочие организации революционной ориентации не снабжали своих представителей командировочными. Подразумевалось, что революционер всегда найдет выход из положения, выкрутится, раздобудет необходимые для выполнения порученной ему миссии средства. В особенности зазорным считалось платить за железнодорожный проезд, способствуя тем самым обогащению железнодорожных компаний, которые находились в числе самых лютых врагов рабочего движения. Фостер решил пойти пешком из Нюрнберга в Будапешт, остановившись по пути в Дрездене, где должен был состояться очередной конгресс немецких профсоюзов.

Проделав пешком 350 километров от Нюрнберга до Дрездена и побывав на конгрессе, где еще раз убедился, как держат крепко в узде немецкие профбюрократы рабочих, Фостер направился в Будапешт.

По полученным от Сент-Джона указаниям, Фостеру следовало добиваться от конференции Международного секретариата профсоюзных организаций аннулирования мандата вице-президента Американской федерации труда Дункана и признания ИРМ единственным законным представителем трудящихся Соединенных Штатов.

С такого рода требованием и выступил Фостер на первом же заседании конференции. Он аргументировал свое требование тем, что Дункан был членом реакционной Национальной гражданской федерации, а представляемая им АФТ вовсе не являлась революционной организацией рабочего класса. Только «Индустриальные рабочие мира», утверждал Фостер, достойно представляли американских рабочих, так как бескомпромиссно сражались за их интересы, добиваясь свержения капиталистического строя.

Председательствующий на конференции лидер немецких профсоюзов, реформист Карл Легин, попытался было без дискуссии отклонить требование Фостера, по последний решительно возражал.

Легин вынужден был уступить и в течение всего первого дня участники конференции оживленно обсуждали предложение Фостера, и хотя оно было отклонено, тем не менее голос революционных рабочих Америки громко прозвучал на будапештской встрече.

Не имея денег на ночлег и не желая тревожить по этому поводу товарищей, Фостер направился вечером на вокзал, где заночевал в пустом товарном вагоне. Здесь его обнаружила и арестовала полиция, предъявив обвинение в бродяжничестве. Пришлось выкручиваться, объясняя свое пребывание в вагоне утерей командировочных денег. Французские делегаты на будапештской конференции — единомышленники Фостера — выручили его, одолжив необходимую сумму для уплаты штрафа и на другие расходы.

Прошло несколько дней, и Фостер получил новую телеграмму от Сент-Джона, призывавшую его возвратиться в Соединенные Штаты для участия в шестой конференции «Индустриальных рабочих мира», которую намечалось провести в августе в Чикаго.

Пришлось проститься с Европой. Но год, проведенный вдали от Соединенных Штатов, не пропал даром. За это время Фостер прочел немало книг и брошюр о социализме и профсоюзном движении, познакомился лично со многими видными рабочими деятелями.

Фостер покидал Европу оптимистом. Рабочее движение старого континента находилось на подъеме, и хотя в нем было сильно влияние реформистов, последние не всегда могли держать рабочих в узде и повиновении.

Фостер впоследствии глубоко сожалел, что во время своего пребывания в Европе ему не пришлось познакомиться с ленинскими работами, что помогло бы преодолеть укоренившиеся в нем синдикалистские убеждения и вытекавший из них упрощенный, левацкий взгляд на роль и место политической партии рабочего класса в борьбе за свержение капиталистического строя и построение социалистического общества.

Но один важный вывод он сделал — политика параллельных профсоюзов изжила себя. Необходимо добиваться единства профсоюзного движения. Параллельные профсоюзы не укрепляли, а ослабляли силы рабочего класса, изолируя наиболее решительных и сознательных бойцов от остальной массы трудящихся, что отдавало эту массу во власть Самуэля Гомперса и ему подобных «рабочих лейтенантов класса капиталистов».

Фостер возвращался в Соединенные Штаты с твердым намерением отстаивать свою новую точку зрения, будучи уверенным, что только она может вывести на широкую столбовую дорогу американское революционное рабочее движение.