Фостер

ПОД «ЖЕЛЕЗНОЙ» ПЯТОЙ»

Каждый, кто попадал на словолитню впервые, сразу окунался в атмосферу, насыщенную свинцовой пылью. «Фабрики смерти» — так называли эти предприятия. Самая грязная и опасная для здоровья работа здесь доставалась иммигрантам, темным, забитым, плохо знавшим английский язык, озабоченным только одним — как бы не потерять место и не умереть с голоду. Многие, отравленные свинцовыми испарениями, заболевали чахоткой. Хозяева никаких мер по охране здоровья не признавали — заболевшего просто вышвыривали на улицу. В те времена в Штатах не существовало какого-либо социального законодательства, не было и законов об охране труда. На словолитне мрачно шутили, что если прилежно экономить, то можно будет к моменту смерти, вызванной свинцовым отравлением, приобрести на сбережения гроб.

Такие условия труда господствовали на словолитне Гарисона Уата, где довелось работать Уильяму Фостеру.

Еще более бесчеловечная система эксплуатации существовала на предприятиях по производству удобрений в Уэст-Рэдинге и Уасмисинге (штат Пенсильвания), на которых трудился Уильям в 1898–1900 годах. Здесь перерабатывались в удобрения всякого рода отбросы и нечистоты, трупы дохлых собак, кошек, лошадей, коров и свиней, царили невероятная грязь и смрад, воздух был пропитан миазмами. Среди бела дня в производственных помещениях стояла такая темень от пыли, что приходилось пользоваться фонарями. Невыносимо было летом, когда двор завален «сырьем» — тушами животных, кишевшими под палящими лучами солнца червями. Царившая здесь вонь пропитывала одежду и тело. Избавиться от этого отвратительного запаха была невозможно. Мириады мух и всевозможных насекомых заполняли эту «адову кухню», где трудились илоты XIX века.

Мясники, свежевавшие туши, получали всего десять долларов в неделю, а их помощники — семь с половиной. Работа на таких предприятиях была равнозначна самоубийству. У многих гноились глаза, болело горло, появлялись чирьи и язвы на теле. И здесь туберкулез — эта профессиональная болезнь американских пролетариев — собирал обильную жатву.

Большинство покорно сносило свою долю, ведь любой протест грозил потерей работы, а это означало голодную смерть. Бунтовщиков предприниматели заносили в «черные списки», лишали места, подвергали преследованиям, и все же сопротивление эксплуатации неуклонно росло.

Каторжные условия труда постепенно пробуждали классовое самосознание рабочих, толкали их на борьбу с предпринимателями. О себе Фостер говорил, что он с юных лет сознательно восстал против капитализма и всегда был проникнут той классовой ненавистью к предпринимателям, которая для рабочего является почти инстинктивной.

— Я жадно читал книги и был наделен неутолимой жаждой к наблюдениям, — говорил Фостер уже в зрелом возрасте, вспоминая свою юность. — Я не мог не возмущаться гнетом, который видел вокруг себя и испытывал сам. Одним из первых проявлений моего мятежного духа было резкое возмущение контрастом между богатством и бедностью, который я наблюдал повсюду. Не имея еще ни малейшего представления о социализме и об истинном значении капитализма, я — правда, очень путано, резко — восставал против положения, при котором миллионы людей были вынуждены преждевременно сходить в могилу из-за непосильного труда в промышленности и всю жизнь терпеть нужду, в то время как богачи — явные бездельники и моты — пользовались всеми благами жизни.

С этим я никак не мог мириться. К тому же собственный печальный опыт работы в промышленности переполнил чашу моего терпения. Грубая несправедливость такого положения оскорбляла во мне чувство равенства. В течение долгих лет тяжелой работы в промышленности при низкой заработной плате и длинном рабочем дне (я всегда работал десять часов в день и шесть дней в неделю, а десять лет на железной дороге — по двенадцать часов в день и семь дней в неделю) мое возмущение росло и становилось все более сознательным.

В те годы в стране бурно развивалось забастовочное движение. Власти преследовали забастовщиков, словно государственных преступников. Полицейские их истязали, травили собаками, а иногда и просто убивали. Для компрометации забастовщиков широко использовались провокаторы и провокации. Примером тому могут служить события в Чикаго в апреле 1886 года, когда полиция открыла огонь по мирной демонстрации бастующих. День спустя, во время митинга протеста рабочих на Хеймаркетской площади провокатор бросил в толпу бомбу. Было убито четверо рабочих, семеро полицейских, многих ранило. Полицейские вновь открыли по рабочим огонь, ранив еще десятки человек. Затем арестовали лидеров забастовщиков и обвинили их в убийствах. Их долго, «справедливо» судили. Четырех — Спайса, Парсонса, Фишера и Энджела — повесили, один из подсудимых покончил жизнь самоубийством, двое были приговорены к пожизненному заключению.

Власти и предприниматели рассчитывали, что чикагской бойней они положат конец рабочему движению. Но они ошиблись. Прав оказался один из чикагских мучеников — Спайс, предупредивший своих палачей в судейских мантиях:

— Если вы думаете, что, повесив нас, вы сможете уничтожить рабочее движение… движение, от которого угнетенные миллионы, миллионы тех, кто трудится в нужде и нищете, ждут спасения, если вы так думаете, то вешайте нас!

Здесь вы ногой затушите искру, но повсюду — и позади и впереди нас — подымаются языки пламени. Это подземный огонь. Вам не удастся потушить его.

Чикагская трагедия породила праздник 1 Мая — боевой смотр сил трудящихся всего мира, борющихся за свое освобождение. Решение о праздновании 1 Мая в честь выступления в Чикаго было принято на первом конгрессе Социалистического интернационала в 1889 году в Париже. Борьба рабочих за свои права против капиталистического гнета продолжалась…

Между тем гнет этот все более усиливался. Это был вынужден признать не кто иной, как президент Соединенных Штатов Гровер Кливленд, который впервые охарактеризовал капиталистическое предпринимательство как власть «железной пяты».

«Взирая на достижения объединенного капитала, — писал Гровер Кливленд в послании конгрессу в 1888 году, — мы обнаруживаем существование трестов, комбинатов, монополий, в то время как простые граждане страны, оставаясь далеко позади, борются за свое существование или погибают, раздавленные «железной пятой». Корпорации, которые должны действовать в строю ограниченных законом пределах и быть слугами народа, быстро становятся властителями…»

В 1893 году разразился очередной экономический кризис, десятки тысяч рабочих остались без работы. Безработные организовали поход на Вашингтон, власти бросили руководителей похода за решетку. На следующий год в Штатах бастовало рекордное число рабочих — 750 тысяч человек. Крупные забастовки прошли в районе Аппалачей, где в борьбу включились шахтеры, бастовали сталеплавильщики в Гомстеде, железнодорожники во главе с лидером социалистов Юджином Дебсом.

Тревожно было и в «городе братской любви», как не без насмешки рабочие переводили греческое название города — Филадельфия. В 1895 году в городе вспыхнула забастовка трамвайщиков, требовавших права на профсоюзную организацию, повышения заработной платы, улучшения условий труда. Хозяева мобилизовали против забастовщиков штрейкбрехеров и полицию. То тут, то там происходили столкновения и потасовки между бастующими и их сторонниками с одной стороны л полицейскими и штрейкбрехерами — с другой.

Фостер, которому тогда исполнилось четырнадцать лет, уже считал себя настоящим рабочим, ведь он четыре года трудился, зарабатывая на хлеб. Уильям спешил на демонстрации и митинги трамвайщиков, слушал страстные речи руководителей забастовки, разоблачавших жадность хозяев и преступные действия полицейских властей.

Во время одной из таких демонстраций конные полицейские напали на ее участников и стали избивать их длинными дубинками. Рабочие бросились врассыпную. Уильям с другом укрылись в подъезде большого дома, но их настигли разъяренные стражи порядка и начали избивать. Этот наглядный урок классового характера американской демократии запомнился ему на всю жизнь.

Несмотря на зверства полиции и старания хозяев сорвать забастовку, борьба трамвайщиков продолжалась. Трудовое население Филадельфии поддерживало бастующих. В районе Кэйтер-стрит, где жили Фостеры, рабочие построили баррикаду, воспрепятствовав движению трамваев, которые водили под охраной полиции штрейкбрехеры. Фараоны боялись сунуть нос на Кэйтер-стрит. Движение трамваев прекратилось почти повсеместно. Стойкость и солидарность бастующих в конце концов вынудили хозяев пойти на уступки и удовлетворить основные Требования рабочих.

Забастовка трамвайщиков многому научила Фостера.

«В результате этой забастовки, — вспоминал он потом, — я стал тред-юнионистом, по крайней мере в теории, так как у меня еще не было возможности вступить в профсоюз. Я получил элементарный урок, который научил меня, что индивидуальный рабочий бессилен против предпринимателя и что, только объединяя свои силы с другими рабочими, он может добиться влияния в жизненном для него вопросе о. заработной плате. С этого момента я следил за проявлениями классовой борьбы, за борьбой рабочих за свои права с растущим энтузиазмом, и мой интерес к ирландским делам отошел на второй план, теперь мое внимание окончательно и навсегда оказалось прикованным к классовой борьбе в Америке».

В 90-х годах Соединенные Штаты вступали в империалистическую фазу своего развития. Банки, тресты и монополии усиливали эксплуатацию трудящихся, классовая борьба в стране достигла самого высокого накала со времени войны за независимость. Старые рабочие организации, пропитанные ремесленническими традициями, такие, как «Рыцари труда», сходили со сцены, уступая место профсоюзам реформистского типа в лице возникшей в 1886 году Американской федерации труда, возглавляемой Самуэлем Гомперсом.

Повсеместно росли и развивались социалистические организации. В ту пору среди профсоюзных вожаков часто можно было встретить честных революционеров, верных интересам рабочего класса. Хозяева и власти тщетно пытались запугать и подкупить рабочих лидеров, внушая им мысль о необходимости отказаться от классовой борьбы и довольствоваться мелкими подачками.

В 1896 году в стране состоялись президентские выборы. Кандидатом от демократической партии был выдвинут Уильям Дженнингс Брайан, которого поддержали многочисленные рабочие и профсоюзные организации. Брайан, мелкобуржуазный реформатор, считал, что с введением свободной чеканки серебряных и золотых монет можно будет добиться стабилизации цен и улучшить положение трудящихся. Он обещал ввести 8-часовой рабочий день для государственных служащих, выступал за передачу железных дорог и телеграфа государству, против вмешательства властей в рабочие конфликты.

Пятнадцатилетний Уильям, как и многие рабочие, видел в Брайане противника крупных трестов и сторонника трудящихся. Фостер участвует в митингах и демонстрациях в поддержку кандидатуры Брайана. Он надеется на его победу. Но президентом был избран кандидат Республиканской партии Уильям Маккинли, ставленник миллионеров. Эти выборы показали Фостеру, какой огромной властью пользуются капиталисты в Соединенных Штатах. Расходуя большие средства на подкуп и обман трудящихся, располагая продажной прессой, поддержкой церковников и гангстерских элементов в городах, противники Брайана одержали победу.

Впоследствии, уже будучи руководителем Коммунистической партии, Фостер дал весьма суровую оценку и самому Брайану. Подлаживаясь под демократические настроения фермеров и рабочих, Брайан, хотя и выступал с радикально звучащими лозунгами, на самом же деле являлся выразителем интересов богатых фермеров Запада и Юга. Кроме того, он находился под сильным влиянием владельцев серебряных рудников и действовал в их интересах.

Брайан подвергался жестоким нападкам представителей магнатов Уолл-стрита, называвших его «опасным революционером». В действительности же он относился к рабочему классу с подозрительностью, сторонился его. Позиция, занятая Брайаном во время знаменитого «обезьяньего процесса» в Теннесси в 1929 году, когда он выступил обвинителем учителя Скопса, привлеченного к суду за преподавание учения Дарвина, была свидетельством ограниченности его либерализма.

Любознательный и пытливый, Уильям с юного возраста подружился с книгой. На многие волновавшие вопросы находил ответы в книгах, помогавших ему разобраться в окружающей действительности, уяснить свое место в жизни, выработать пролетарское мировоззрение.

В детстве Уильяма снабжали книгами знакомые и друзья отца, потом он брал книги в народных библиотеках, покупал, выкраивая необходимые деньги из своего скудного заработка.

Из книг почерпнул Фостер критический взгляд на религию и деятельность церковников.

«Моим первым серьезным шагом в выработке разумного пролетарского взгляда на жизнь и политику, — рассказывает Фостер, — был отказ от религиозных убеждений, которые мне тщательно прививали в детстве. Это оказалось для меня довольно легким делом.

Будучи подростком, еще задолго до того, как я познакомился с социалистической литературой, я прочел много книг, которые вытеснили религию из моей головы.

Для приобретения настоящего материалистического мировоззрения мне нужно было лишь прочесть труды Маркса и Энгельса, что я и сделал через несколько лет. Мой опыт в отношении религии не кажется мне чем-то исключительным. Я всегда считал, что всякий непредубежденный человек, прочитав те основные труды, какие прочел я, не сможет больше верить в бездоказательные легенды, на которых строится религия».

Хотя церковь отделена от государства в Соединенных Штатах, однако нет другой такой капиталистической страны в мире, где бы религиозное ханжество не пустило бы столь глубокие корни. Атеизм не только в конце XIX века, но и теперь считается в США вызовом установленному порядку. Для обывателя и «охранителя основ» американской буржуазной демократии атеизм равнозначен государственному преступлению. В этих условиях стать атеистом требовало большого гражданского мужества, и юный Фостер его проявил в полной мере.

Фостер на всю жизнь сохранил интерес к научной критике религиозного мировоззрения, внимательно следил за его эволюцией, отмечал и анализировал причины падения церковного влияния в современном обществе. В одной из самых глубоких своих книг, «Закат мирового капитализма», которую Фостер выпустит полстолетия спустя — в 1949 году, в главе «Упадок религии», он пишет, что возникновение классовой борьбы и развитие революционного движения рабочих, руководимого диалектическим материализмом Маркса, ослабили власть религии над умами людей.

В этой книге Фостер обращает внимание на упадок влияния всех религий как на одно из важнейших знамений послеоктябрьской революционной эпохи и указывает на причины этого явления — распространение образования, индустриализацию, рост авторитета Советского государства.

Что касается католической церкви, то, по мнению Фостера, она переживает величайшие трудности во всей своей истории — наступил кризис финансового, политического, но главным образом религиозного характера.

В то же самое время Фостер вовсе не считал, что дни религии сочтены. Общий кризис христианской религии, указывал он, развивается не по прямой нисходящей линии, а скорее по зигзагообразной. Религиозные культы еще обладают большим влиянием, религия не обязательно отомрет сразу же вместе с капитализмом. Она может существовать и при социализме, но для этого ей придется перестать поддерживать капитализм и примириться с реальным фактом существования новой, социалистической экономической и политической системы.

Не менее глубокий след в сознании молодого Фостера оставили книги о французской революции 1789 года и о войне за независимость английских колоний в Америке. Эти книги показали ему живительную силу революций, их величие, созидательную мощь. Они укрепили в нем убеждение, что и революционная борьба трудящихся против капиталистического гнета не является химерой, а может увенчаться успехом.

Следует ли удивляться, что Уильям Фостер, не только свидетель, но и жертва жестокой капиталистической эксплуатации, тщетно пытавшийся разобраться в ев сложном механизме, при первом же контакте с социалистами воспринял их учение как долгожданное откровение. Весь процесс разочарования капиталистической экономикой, правительством и религией подготавливал Фостера к обращению в социализм, что, по его собственному признанию, произошло с драматической быстротой. Однажды вечером летом 1900 года он наткнулся в Филадельфии на углу Брод-стрит и Саутс-стрит на уличного оратора и остановился послушать его. Оратор был социалистом. До этого познания Фостера о социализме и анархизме исходили из туманных, путаных и лживых статей в капиталистической печати и тому подобных источников. Несмотря на то, что он много читал, ему еще не попадалась ни одна книга или брошюра социалистического автора.

Как завороженный слушал юный Фостер оратора, который остро критиковал Брайана. Уильям полностью согласился с его доводами. Аргументы оратора позволили Фостеру правильно понять значение классовой борьбы, с которой он уже соприкасался. Призыв оратора к рабочим взять власть, фабрики и отменить капиталистическую систему прибыли показался Фостеру подлинным решением рабочего вопроса. Оратор без особого труда сумел доказать ему, что капиталисты не только бесполезны, но и вредны для общества. Уильям быстро понял, что полезными производителями являются рабочие, что потенциально они достаточно сильны, чтобы взять в свои руки руководство обществом, и что, придя к власти, они вполне сумеют управлять экономической и политической жизнью общества гораздо лучше, чем это делают капиталисты.

«Многолетний жизненный опыт затем только подтвердил это первое впечатление, — писал Фостер. — С того времени я стал считать себя социалистом. Этот уличный митинг явился поворотным пунктом в моей жизни».

Но такая внезапная смена мировоззрения Фостера еще не была вполне цельной и законченной. Много раз с тех пор в борьбе за социализм ему приходилось изменять свои взгляды на политическую стратегию и тактику, но основа его новых убеждений оставалась неизменной и прочной. «С тех далеких дней — почти полвека тому назад, когда я стал социалистом, — разъясняет Фостер, — я на горьком опыте убедился в том, что, защищая свой строй, капитализм проявляет гораздо больше упорства и хитрости, чем я мог себе тогда представить, и что поэтому борьба за социализм очень трудна. Но весь мой жизненный опыт подтвердил правильность принятого мною тогда основного решения: всецело посвятить себя борьбе за социализм».

Усвоение Фостером материалистического мировоззрения и социалистических убеждений имело огромное значение для всей его последующей деятельности. Вскоре после упомянутого выше митинга Уильям получил довольно выгодное место — административную должность на крупном заводе удобрений фирмы «Армор энд Компани» в Джексонвилле (штат Флорида). Убедившись, что Фостер хорошо знал дело, директор обещал ему быстрое продвижение по службе. Но Фостер уже считал себя социалистом и не хотел превращаться в винтик хозяйского аппарата эксплуатации рабочих. Он бросил сулившую большие выгоды административную работу. «Я избрал правильный путь», — скажет он потом об этом своем решении.

Фостер с увлечением знакомится с социалистической литературой, принимает участие в агитации за кандидата в президенты социалиста Дебса в 1900 году. Он полон энтузиазма, участвует в рабочих собраниях, митингах, демонстрациях. Но здоровье его пошаливает. Уильям кашляет. У него начинается туберкулезный процесс. В том же году умирают его родители. Сперва отец, потом мать. Две старшие его сестры были уже в то время замужем.

Уильям направляется на солнечную Кубу, где он надеется получить работу и поправить свое здоровье.

Почему именно на Кубу? Потому что о Кубе ему много хорошего рассказывал его брат Джон, служивший в американской армии и принимавший участие в военных действиях на острове во время американо-испанской войны. Джон получил тяжелое ранение в боях на Кубе и вернулся в родительский дом.

На Кубе всего лишь два года тому назад закончилась освободительная война против испанского господства. Когда стало очевидным, что кубинцы одерживают победу, в войну вмешались Соединенные Штаты. Они обещали ускорить освобождение острова от испанского владычества. В действительности же правящие круги Америки намеревались под этим предлогом завладеть испанским колониальным наследством, что им и удалось сделать. После нескольких неудачных сражений Испания признала себя побежденной и подписала в декабре 1898 года мирный договор, по которому уступила США за 20 миллионов долларов острова Пуэрто-Рико и Гуам, а также Филиппины. Испания обязалась оставить Кубу, которую в нарушение ранее данного обещания оккупировали американские войска.

Империалистическая агрессия правящих кругов США против Кубы, Филиппин и других бывших владений Испании, по словам Фостера, вызвала тревогу и протесты широких демократических масс народа Соединенных Штатов. Антиимпериализм был главным лозунгом кандидатов в президенты Брайана и Дебса во время очередной избирательной кампании 1900 года. Марк Твен остроумно выразил общественное возмущение, заявив, что на американском флаге «белые полосы следует перекрасить в черные, а звезды заменить черепами со скрещенными костями». В Чикаго в октябре 1899 года собралась антиимпериалистическая конференция.

Однако волна шовинистической и псевдопатриотической пропаганды, подогреваемой властями и монополиями, захлестнула протесты тех, кто осуждал империалистические захваты.

В Гаване, куда Фостер прибыл после выборов, еще Хозяйничали американские войска. Экономическая жизнь Острова была парализована. По городу слонялись толпы безработных — бывших рабов и участников войны за независимость. Здесь было трудно получить работу.

Уильям Фостер возвратился в Штаты. Не без труда он раздобыл деньги на обратное путешествие и добрался до города Тампы во Флориде, где господствовали порядки рабовладельческого юга. Полиция арестовывала безработных за «бродяжничество», а затем направляла на принудительные работы в фосфорные шахты или на лесоразработки, где их нещадно эксплуатировали. Жертвами этой системы являлись в первую очередь негры, но полиция не щадила и белых. Чтобы избежать такой участи, Фостер нанялся лесорубом к подрядчику, который занимался заготовкой шпал. Прибыв на место, Уильям обнаружил, что работники этого подрядчика находились у него в долговом рабстве. Покинуть подрядчика все боялись: беглецов хватала полиция и отсылала на принудительные работы. Фостер предложил объявить забастовку, но рабочие были напуганы, не верили в победу. Пришлось тайно покинуть подрядчика.

Следующим пристанищем Фостера была лесопильня, тоже во Флориде. Здесь работали восемь белых и шесть негров, с ними — хозяин и его четверо сыновей. Трудились от зари до захода солнца. Местность была малярийной, все глотали хинин. Кормили плохо, платили того хуже. При еженедельном расчете всегда оказывалось, что рабочий оставался у хозяина в долгу. Рабочий платил хозяину отдельно за еду, ночлег и прочие услуги, стоимость которых обычно превышала зарплату. Протесты или сопротивление приводили к аресту недовольных. Время от времени на лесопильню по ночам наезжали куклуксклановцы.

Свидетелем одного такого наезда стал Фостер. Банда пьяных всадников, дико вопя и беспорядочно стреляя, ворвалась ночью на лесопильню, угрожая расправой неграм. Хозяин и его сыновья встретили погромщиков как желанных гостей. Негры в страхе попрятались. Фостер пытался убедить рабочих оказать сопротивление. Но безрезультатно. Страх потерять работу да и жизнь словно парализовывал их, лишал воли к сопротивлению.

Фостер уходит и отсюда. Пробравшись «зайцем» на проходивший мимо поезд, Фостер прибыл некоторое время спустя в Нью-Йорк, где нанялся вожатым трамвая, ходившего по Третьей авеню.

Тогда еще Нью-Йорк не имел метрополитена, конка отживала свои дни, автомобиль делал только первые шаги, а надземные поезда двигались при помощи паровозов. В моду входил трамвай. В городе повсюду прокладывались для него пути. Трамвайные компании загребали огромные прибыли и не только от продажи билетов, но и от эксплуатации своих служащих. Вагоновожатые, получая всего 22 цента в час, работали по десять часов в день, без выходных.

Вагоновожатым в те времена приходилось нелегко. Улицы, по которым проезжал трамвай, были забиты пешеходами, колясками, каретами и всякого рода фургонами. Вожатый вел трамвай стоя. Работал он под открытым небом, летом его поливал дождь, а зимой он мерз от холода. Кондукторов не было, плату за проезд собирал вагоновожатый.

Трамвайные служащие не были членами профсоюза, что делало их жертвой предпринимательского произвола.

Вожатые требовали от хозяев оборудования отгороженных от пассажиров и защищенных ветровым стеклом кабин с сиденьями. Но хозяева утверждали, что такие нововведения ухудшат бдительность вожатого, в результате чего не только не уменьшится, но возрастет число несчастных случаев и катастроф.

Фостер и некоторые другие вожатые стали помышлять о создании профсоюза. Уильям обратился к Американской федерации труда за помощью и поддержкой. Профсоюзные боссы пообещали молодому рабочему «признать» профсоюз транспортников, если удастся его создать! Хозяева быстро прослышали о «подрывной» деятельности Фостера и его единомышленников и всех их уволили с работы. Профсоюз транспортников был создан только 30 лет спустя!

В Нью-Йорке Фостер вступил в ряды Социалистической партии.

Снова его здоровье ухудшилось. Пораженные легкие все больше давали о себе знать. Фостер решил направиться в более теплые края — на западное побережье, поближе к солнечной Калифорнии. У него в кармане было всего лишь 20 долларов. Их хватило добраться до Техаса, Оттуда пришлось передвигаться без билета по железной дороге.

Обычно таким способом путешествовали по стране американские хобо, пли, как их сокращенно называли, бо. Хобо — бродяги, босяки, нищие, оборванцы, без денег, документов, вещей, без определенного места жительства.

Хобо чаще всего «брали на абордаж» товарные поезда на ходу, пробираясь в вагоны, перевозящие скот, шпалы или машины, прятались в холодильниках, устраивались на крышах или скрывались под вагонами. В пути хобо добывали себе на пропитание случайной работой, попрошайничали, иногда промышляли мелким воровством.

Полиция и железнодорожная охрана немилосердно преследовали хобо. Их сбрасывали с поездов в глухих местах, избивали, сажали в тюрьму, накладывали на них штрафы, которые заставляли отрабатывать на плантациях или рудниках. Полицейскому или охраннику ничего нй стоило убить хобо, за это он не нес никакой ответственности.

Фостер «зайцем» пересек шесть раз страну от восточного побережья до западного, не считая более коротких маршрутов. Он-то знал, что опасность в пути возникала неожиданно, хобо не успевал оглянуться, как оказывался задавленным обрушившимся на него многотонным грузом или летел под колеса поезда, сброшенный пинком незаметно подкравшегося к нему охранника.

Фостер сам неоднократно находился на волосок от смерти во время скитаний по железным дорогам Штатов. Однажды он неудачно прыгнул в поезд. В другой раз, спасаясь от преследований охранников, был вынужден соскочить на полном ходу с поезда. Пришлось ему прыгать и с крыши одного вагона на крышу другого. Был и такой случай, когда полицейские открыли по нему огонь, пытаясь помешать вскочить на мчавшийся поезд. «Несколько раз меня арестовывали, дважды я чуть не замерз, раз двадцать я чуть не погиб под колесами поезда» — таков был, по словам Фостера, итог его железнодорожных скитаний.

Особенно тяжко приходилось зимой в северных и горных штатах, где температура иногда падала до 35 градусов ниже нуля. И вот на таком холоде по-летнему одетому Фостеру однажды пришлось просидеть на крыше вагона целые сутки. Чтобы не замерзнуть, он прыгал, размахивал руками, растирал себе лицо. Но все же обморозил нос и щеки. «Я чуть не потерпел во время этого путешествия свое Ватерлоо», — с улыбкой много лет спустя говорил Фостер. В другой раз в этом же районе он отморозил ноги.

Часто во время таких странствий Фостеру приходилось искать пристанища в салунах — больших американских трактирах, открытых круглые сутки, где можно было не только поесть и выпить, но и посмотреть непристойное представление, поиграть в покер или рулетку, потанцевать и «получить» за два доллара женщину. В этих заведениях, слава о которых гремела по всему дикому Западу, дровосеки, шахтеры, рыбаки, золотоискатели, строители оставляли свои скудные заработки, а иногда и жизнь. По существовавшему на Западе обычаю, хобо разрешалось посидеть и отогреться в салуне, и Фостер воспользовался этим.

Во времена первого трансконтинентального переезда к западному побережью Фостер застрял на некоторое время в городишке Эко в Техасе. Поблизости был расположен город Бомонт, где забил первый нефтяной фонтан На Западе. Этот район считался самым диким местом в Техасе. Грабежи и убийства были здесь обычным делом. Фостер нанялся в Эко рабочим по прокладке железнодорожного полотна, что дало ему возможность вновь наблюдать южных расистов в действии.

Командовал на участке Фостера некий Гарднер, темнолицый южанин, сын рабовладельца, ярый расист. Когда однажды повар Фрэнк, пьяница и дебошир, кичившийся своим «благородным» происхождением (он якобы был родственником какого-то миллионера), во всеуслышание заявил, что у Гарднера в жилах течет негритянская кровь, последний выстрелил в него в упор, поковеркав пулей лицо. После чего Гарднер заявил своей жертве: «Считай, что ты дешево отделался… За такое оскорбление я мог бы пристрелить тебя как собаку, и никто не посмел бы арестовать меня. А теперь сматывайся отсюда. Если через десять минут я застану тебя здесь, попрощаешься с жизнью».

Поработав некоторое время на укладке шпал, Фостер вновь снимается с места. Он держит путь в Портленд, штат Орегон.

Легкие продолжали беспокоить Уильяма. Теперь он надеялся поправить свое здоровье, нанявшись матросом на корабль. Морской воздух излечивал и не такие болезни. И еще: не терпелось узнать свет, побывать в заморских странах, увидеть, как живут и трудятся люди в других широтах.