Фостер

«В БОРЬБЕ ОБРЕТЕШЬ ТЫ ПРАВО СВОЕ…»

Осенью 1904 года Фостер распрощался в английском порту Норс-Шилдс с парусником «Графство Кардигана» и на пароходе направился в Филадельфию.

За четыре года, что он отсутствовал, «город братства» заметно изменился, появились первые небоскребы, улицы стали еще более оживленными и шумными, повсюду виднелись новые фабрики и заводы, поток иммигрантов не уменьшался, в порту высился лес пароходных труб.

Рабочие же по-прежнему оставались бесправными париями, у работодателей была одна лишь забота: побольше выжать из них соков, поменьше платить им. Как всегда, правительство, суд, газеты поддерживали владельцев фабрик, заводов, компаний; полиция, войска разгоняли демонстрации, расправлялись с забастовщиками. Агентство сыщика Пинкертона, поставлявшего фабрикантам шпиков, штрейкбрехеров и провокаторов, превратилось в солидную фирму с филиалами во многих индустриальных центрах, приносившую своему хозяину два миллиона долларов в год чистого дохода.

Но боевой дух рабочих только крепчал в ожесточенных классовых боях. Люди труда все решительнее выступали в защиту своих прав.

Возникали новые профсоюзы, забастовочное движение росло и ширилось, охватывая все новые регионы и отрасли промышленности. Слово «социализм» все чаще раздавалось на рабочих собраниях и митингах.

Лидеры буржуазных партий пугали капиталистов призраком надвигающейся социальной революции. «Милостивые государи, — говорил Марк Ханна, один из лидеров Республиканской партии, обращаясь к воротилам крупного бизнеса на одном из предвыборных выступлений 18 апреля 1903 года, — вы хорошо сделаете, если заранее приведете в порядок паруса, так как есть все основания предполагать, что в недалеком будущем в Соединенных Штатах разразится одна из величайших бурь, какие когда-либо видел свет… Рабочие недовольны своей судьбою… Положение мне рисуется далеко не в розовом свете, напротив, я замечаю, как политический горизонт заволакивается зловещими тучами. Рабочие быстро пропитываются духом, который в них вдохнули социалисты. Социалистическая пропаганда разлилась по всей стране, и скоро она принесет свои плоды в среде рабочего класса. Мы, капиталисты, не должны оставлять без внимания эти факты, несущие бурю. Напротив, нам следует попытаться овладеть этой бурей, а если возможно, отвести ее электричество в наши политические партии».

Марк Ханна призывал капиталистов сплотить ряды в борьбе с рабочими: «Обращая внимание на эти многочисленные факты, я приглашаю вас употребить все усилия, чтобы остановить движение, которое — я нисколько не сомневаюсь в этом — приведет нас к социальной революции, если мы будем продолжать нашу тактику последнего десятилетия.

Мы сами во многом виноваты. Все, что Уолл-стрит в состоянии был сделать, чтобы разжечь волнение, он имел неосторожность сделать. На рынок были выброшены миллионы ценностей. Из среднего класса мы выжали все соки… Покупательная сила рабочих значительно уменьшилась, наши ошибки дали рабочим все основания для возмущения. И когда наступит день восстания — а он приближается, — я медного гроша не дам за голову Пирпонта Моргана, потому что именно он, по мнению рабочих, является ответственным за многие бедствия, свалившиеся на их головы».

В Филадельфии Фостер поступает в Союз моряков атлантического побережья, намеревается плавать на каботажных судах и вовлекать матросов в профсоюзную организацию. Но этим планам не суждено было осуществиться. Фостер получил письмо от одной из сестер, которая жила в штате Орегон, где ее муж обзавелся участком целинной земли. Она предложила Уильяму приехать, взять такой же участок, освоить землю, а потом с прибылью продать, если жизнь на лоне природы не понравится ему. Фостер недолго думая согласился. За годы странствий он соскучился по родным, ему захотелось пожить в обществе сестры.

Денег у него на переезд из Филадельфии в Орегон, разумеется, не имелось, зато он владел искусством ездить «зайцем» по железной дороге. Он смело двинулся в путь тем же испытанным способом.

Стояла поздняя осень, в горах уже выпал снег, случались морозы, пересекать континент по методу хобо в это время года не рекомендовалось.

Действительно, это путешествие оказалось не из легких. Фостер пробыл в пути две недели. Его неоднократно сбрасывали с поезда охранники, у него украли пальто, весь свой капитал — несколько долларов — он истратил в первые же дни на еду, получить работу в пути оказалось невозможно. Чтобы не умереть с голоду, Фостеру пришлось просить хлеба у одного пекаря. В конце ноября, измученный и голодный, но довольный тем, что и на этот раз удалось обойти охранников, Фостер прибыл в Орегон.

Тогда еще действовал закон о гомстедах — наделах целинных земель, которые могли получить на определенных условиях американские граждане. Наделы предоставлялись размером в 160 акров на семью. После того как гомстедер обрабатывал землю и обзаводился хозяйством, он мог уплатить за полученный участок и стать его полноправным собственником. В начале XX века лучшие земли были уже давно распределены. Многие участки доставались крупным земельным компаниям, завладевшим ими через подставных лиц. Земля, которую получили Уильям и его зять, находилась на склоне Каскадных гор, у слияния двух речушек, в тридцати пяти километрах от железной дороги. Участок был покрыт лесом, здесь часто шли дожди, зима была суровой, а лето душное и жаркое.

Фостер и его сестра с мужем построили по деревянной избушке, стали корчевать лес, но вскоре были вынуждены прекратить работу. Здешние места явно не годились для сельского хозяйства. Участки никакого дохода не давали и дать не могли. Пришлось искать заработка на стороне. В течение трех лет Фостер проводил на участке два-три летних месяца, охотясь, занимаясь рыбной ловлей. В конце концов участок был продан за несколько сот долларов. «Это первый и последний раз, когда я владел какой-либо собственностью», — с облегчением писал потом Фостер.

Эти три года, что он пребывал в «собственниках», Фостер работал в Портленде и его окрестностях строителем, рабочим в железнодорожных мастерских, лесорубом, потом — кочегаром на дистанции Портленд — Уматилла.

Профессия кочегара считалась тогда одной из самых тяжелых и трудных. На нее подбирали сильных и выносливых людей, чаще всего негров. Приходилось иногда по 16 часов в сутки стоять у раскаленной топки паровоза, непрерывно заполняя ее ненасытное чрево углем. Не каждый выдерживал такую нагрузку. Нередко случалось, что по окончании смены кочегара снимали с паровоза в обморочном состоянии. Фостер неустанно агитировал своих товарищей по работе вступать в профсоюз, бороться за сокращение рабочего дня и повышение зарплаты.

В годы работы в Портленде Фостер становится активным членом Социалистической партии, приобщается к чтению политической литературы. Он с жадностью поглощает брошюры и книги американских деятелей социалистического движения, а также работы Маркса и Энгельса и их европейских последователей — Лафарга, Плеханова, Каутского, Бебеля.

Социалистическое движение в Соединенных Штатах к тому времени уже насчитывало около полувека. Первыми пропагандистами социалистических идей в Америке были сторонники Маркса и Энгельса — немецкие иммигранты Фридрих Зорге, Майер, Фогт и другие, основавшие в 1857 году в Нью-Йорке Коммунистический клуб, 10 лет спустя клуб присоединился к Международному товариществу рабочих. Активно действовали в США й лассальянцы. Но и те и другие в основном вращались среди рабочих-иностранцев, многие из которых даже не владели английским языком.

В 80-х годах возникает Социалистическая рабочая партия. Со временем ее лидером стал Даниэль Де Леон, игравший на протяжении четверти века выдающуюся роль в рабочем движении Соединенных Штатов. Де Леон родился на острове Кюрасао, получил образование в Голландии и Германии, где изучал живые и древние языки. Он свободно говорил на семи языках. В 1876 году Де Леон приехал в США и вскоре стал профессором международного права в Колумбийском университете. На этом посту он находился недолго. Университетские власти, недовольные его радикальными высказываниями, увольняют Де Леона, и он всецело посвящает себя пропаганде социалистических идей. Фостер называет его «неутомимым и преданным борцом за революцию». Де Леон был блестящим писателем и с 1890 года до своей смерти в 1914 году оказывал большое влияние на ориентацию революционного движения в США.

До прихода Де Леона в Социалистическую рабочую партию, она состояла на три четверти из немецких иммигрантов, даже ее центральный орган выходил на немецком языке. Под руководством Де Леона СРП значительно расширила свое влияние в среде рабочего класса. Де Леон открыто выступал как последователь Маркса. Энергичный агитатор и пропагандист, он немало сделал для соединения социализма с рабочим движением в США. Остроумный, находчивый, страстный, преданный социалистическим идеалам, пишет один из его биографов, Де Леон неустанно стремился к воспитанию рабочих в духе идей классовой борьбы и социализма, к внушению рабочим чувства классовой гордости и самоуважения, к подготовке их к выполнению стоящей перед ними великой исторической задачи — свержения капиталистического эксплуататорского строя.

Де Леон и его последователи страстно бичевали правых, соглашательских, реформистских лидеров социалистического и профсоюзного движения, которых они именовали «рабочими приказчиками класса капиталистов». Ленин считал это выражение прекрасным и глубоко верным. «Теория сотрудничества классов, — писал Де Леон, — представляет в Америке роковую иллюзию, по ходу американского развития вполне естественно возникающую В умах народа. Обязанность марксиста — твердо и со всей решительностью выступать против нее и подвергнуть ее уничтожающей критике».

И все же Де Леон, несмотря на свою приверженности к марксизму, не смог преодолеть многих сектантски? анархо-синдикалистских заблуждений. Он считал ненужной и даже вредной борьбу за ближайшие интересы рабочий, Его лозунгом было «Все — или ничего». Борьба с реформизмом привела его к бойкоту профсоюзов, руководимая «рабочими приказчиками капиталистов» типа Самуэлй Гомперса, и к созданию параллельных профсоюзных организаций, носивших зачастую сектантский ультрареволюционный характер и поэтому не привлекавших на свою сторону широкие массы рабочих. Де Леон и его сторонники создали еще один профцентр — Социалистический альянс профессиональных организаций и рабочих союзов».

Де Леон не воспринимал марксистского учения о союзниках рабочего класса, зачисляя все классы, за исключением пролетариата, в одну реакционную массу, в том числе и все крестьянство. Эти ошибки Де Леона позволили Фостеру назвать его своего рода «ревизионистом наоборот», ибо в борьбе с оппортунизмом и реформизмом этот выдающийся деятель американского социализма, по существу, ревизовал ряд основных положений Маркса.

Несмотря на сектантские ошибки, Де Леон пользовался большим авторитетом среди революционно мыслящих рабочих, которых привлекала необычайная скромность лидера Социалистической рабочей партии, его спартанский образ жизни, его непримиримость по отношению к капиталистической системе.

Еще в 1887 году в предисловии к американскому изданию своей книги «Положение рабочего класса в Англии» Фридрих Энгельс призывал трудящихся Соединенных Штатов «объединить различные независимые отряды в одну национальную рабочую армию с временной программой, хотя бы и несовершенной, лишь бы только действительно программой рабочего класса, — таков ближайший крупный шаг, который предстоит совершить в Америке»[1]. К сожалению, такого объединения не удалось добиться ни в политическом, ни в профсоюзном плане. Сектантская политика Социалистической рабочей партии привела в 1901 году к ее расколу и возникновению еще одной — Социалистической партии. К новой партии присоединились многие прогрессивные деятели культуры, писатели Джек Лондон, Эптон Синклер и другие. Во главе Социалистической партии встал рабочий Юджин Дебс. Он был создателем и лидером профсоюза американских железнодорожников, руководил знаменитой Пульмановской стачкой в 1894 году. Власти постоянно преследовали Юджина Дебса, неоднократно заключали его в тюрьму. Блестящий оратор и популяризатор идей социализма, Дебс пользовался большим авторитетом среди трудящихся, неоднократно выдвигался кандидатом в президенты От Социалистической партии. На выборах 1912 года он получил рекордное число голосов — свыше 900 тысяч.

Однако в отношении к профсоюзам Социалистическая партия придерживалась такой же сектантской политики, Как и СРП. В 1905 году она способствовала созданию еще Одной профсоюзной организации — «Индустриальные рабочие мира».

ИРМ возникли под непосредственным влиянием революции 1905 года в России. «Все мы, мужчины и женщины, — говорила на учредительном съезде ИРМ Люси Парсонс, вдова участника событий на Хеймаркетской площади Альберта Р. Парсонса, — должны проникнуться решимостью, воодушевляющей рабочих далекой России и далекой Сибири, где, как нам казалось, у мужчин и женщин уничтожен всякий проблеск надежды. Последуем их примеру». Лидер горняков Хейвуд, по прозвищу Большой Билл, выразил с трибуны съезда надежду, что новое движение «будет расти и охватит всю страну, пока в него не вольется огромное большинство трудящихся, которые восстанут против капиталистической системы, как это сделал ныне рабочий класс России».

Съезд приветствовал «великую борьбу рабочего класса далекой России против невыносимого произвола, угнетения и жестокости» и обещал «моральную и финансовую поддержку в пределах своих возможностей нашим преследуемым и страждущим братьям, борющимся в России».

ИРМ, выступившие за бескомпромиссную борьбу с капитализмом, за развитие забастовочного движения привлекли к себе многих революционно настроенных рабочих, в том числе социалистов. Последователям ИРМ был свойствен революционный энтузиазм, безграничная преданность рабочему делу, самоотверженность в борьбе против капиталистов. «Никогда ни до этого, ни после не было Такой организации, — пишут Ричард О. Бойер и Герберт М. Морейс, авторы «Нерассказанной истории рабочего движения в США». — Ее члены, по крайней мере на Западе, всегда были в движении, переходя с одной работы на другую, кочуя из штата в штат — от Рио-Гранде до Колумбии, от Омахи до Сан-Диего, вскакивая в товарные поезда, пристраиваясь на буферах. Они путешествовали куда глаза глядят, как багаж без адреса. То были профсоюзы на колесах, стальных колесах. Лязг и грохот этих колес, их мерный незатихающий металлический стук, запах угля и дыма, паровозные гудки, разрывающие тишину ночи, все это было хорошо известно почти каждому ее члену. Постоянный характер носили также стычки между уоббли, как обычно именовали членов ИРМ, и вооруженными «клячами», как называли тормозных кондукторов; они разыгрывались зимними ночами в Скалистых горах, когда быть выброшенным из поезда значило погибнуть…»

Видную роль в деятельности ИРМ играл Большой Билл — Хейвуд, лидер боевой Западной федерации рудокопов, организатор и участник многочисленных забастовок, неутомимый борец за права рабочих. Ирландец по происхождению, огромного, почти двухметрового, роста с пышной шапкой льняных волос на голове, обладатель громоподобного голоса, этот могучий циклоп (он видел лишь одним глазом, на другой ослеп от несчастного случая в детстве), Хейвуд пользовался любовью и уважением рабочих и вызывал злобный страх и ненависть капиталистов.

Большой Билл не был святым, пишут о нем Бойер и Морейс. Ему было свойственно тщеславие, смирения у него не больше, чем у бульдога. Он боролся со своими слабостями так же упорно, как и за победу бастующих. Если сегодня терпел неудачу, то назавтра боролся еще упорнее. Временами, когда он шатался по пивным, смеясь, затевая драки и декламируя стихи, задирая штрейкбрехеров и бандитов, казался просто драчливым гигантом. Потом Большой Билл в течение года не появлялся в пивных — в это время читал Бокля и Моргана, Дарвина и Маркса, а главное — своего любимого Шекспира.

Полицейские провокаторы — агенты предпринимателей, «вижилянты» (дословно — стражи) — ура-патриоты, американский вариант «черной сотни», преследовавшие рабочих и профсоюзных деятелей, — неоднократно покушались на жизнь Большого Билла. В него стреляли, его арестовывали, заключали в тюрьму, предавали суду, травили в печати, требовали расправы над ним в конгрессе.

В конце 1905 года, вскоре после создания ИРМ, пшик Гарри Орчард убил бывшего губернатора штата Айдахо Фрэнка Стюненберга, ярого противника Западной федерации рудокопов. Задержанный полицией Орчард показал, что свое преступление совершил по указанию Большого Билла и двух других руководителей профсоюза рудокопов — Чарлза Г. Мойера и Джорджа Петтибона. Хейвуд, Мойер и Петтибон были арестованы в феврале 1906 года. Они просидели в тюрьме 16 месяцев. Суд над ними закончился только в конце июня 1907 года.

Власти и горнопромышленники делали все возможное, чтобы отправить Хейвуда и его товарищей на эшафот, рам президент Теодор Рузвельт объявил Хейвуда, Мойера, Петтибона, а заодно и Дебса «нежелательными гражданами». Но на защиту Большого Билла и его соратников нетала рабочая Америка. По всей стране проходили массовые демонстрации и митинги с требованием освободить невиновных лидеров рудокопов.

Хейвуд и его товарищи были оправданы присяжными и обрели свободу. Их мужественное поведение в тюрьме и на процессе привлекло к ИРМ много новых бойцов. Однако и этой организации не удалось привлечь на свою сторону большинство рабочего класса. В руководстве ИРМ возобладала анархо-синдикалистская ориентация, пренебрежение к политической борьбе рабочего класса. «Индустриальные рабочие мира» (ИРМ), как и Американская федерация труда (АФТ), выдвигали в основном экономические требования. Разница между ними заключалась главным образом в том, что АФТ добивалась их осуществления путем компромисса с предпринимателями, а ИРМ — путем стачек, принимавших зачастую затяжной характер и сопровождавшихся репрессиями, кровопролитием, попытками подавить их с помощью полиции и даже войск.

Отсутствие единства в рядах рабочего класса пагубно сказывалось на развитии революционного движения в Соединенных Штатах.

Фостер с первых же шагов ИРМ проникся сочувствием к боевой деятельности этой организации, выступал в защиту ее лидеров, подвергавшихся преследованиям. Он участвовал в борьбе за освобождение Хейвуда, Мойера и Петтибона, интересовался событиями в мире, русской революцией 1905 года, которая послужила еще одним стимулом роста революционного энтузиазма и революционной сознательности молодого рабочего. Фостер был усердным читателем органа Социалистической партии «Призыв к разуму», активным его распространителем.

Социалистическая партия постепенно набирала силу. В 1905 году она насчитывала свыше 23 тысяч членов. Тираж «Призыва к разуму» достиг 250 тысяч экземпляров. Но в идеологическом плане руководство Социалистической партии сползало все больше в трясину оппортунизма. Руководство в партии захватили мелкобуржуазные деятели — врачи, адвокаты, священники, всякого рода проповедники. Они вовсе не были заинтересованы в революционном изменении капиталистического строя в Соединенных Штатах. Их полностью удовлетворяли реформы либерального типа. Этим реформистским элементам противостояли сторонники революционной ориентации, выступавшие с марксистских позиций. Борьба между реформистами и революционерами велась не только в рядах Социалистической партии, но и в профсоюзах и других рабочих организациях.

«Естественно, — вспоминает Фостер, — я проявлял большой интерес к фракционной борьбе и с самого начала оказался на левом крыле Социалистической партии. Весь мой опыт классовой борьбы и все, что я вычитал о ней в книгах, делали из меня активного борца. Я понял элементарную правду: классовая борьба — это несомненный факт. Я был глубоко убежден, что реформистский план постепенного превращения капитализма в социализм путем осуществления реформ — несбыточная мечта. Беспощадный капиталистический класс не может быть лишенным власти путем увещевания, выборов или отступного. Он уступит власть только превосходящей силе трудящихся масс. Поэтому я решительно присоединился к пролетарскому течению, которое стремилось превратить Социалистическую партию в революционную организацию».

Тем временем Фостер готовился сменить профессию кочегара на паровозного машиниста. Но это ему не удалось. В 1907 году разразился экономический кризис. Произошел он внезапно, неожиданно, по крайней мере для рабочих. Вдруг на заводах и фабриках остановилось производство, стали увольнять рабочих. Потом началась паника на бирже. Закрылись банки. Прокатилась волна банкротств. Появилась армия безработных.

Фостер потерял работу на железной дороге и переехал из Портленда в Сиэтл, штат Вашингтон, где не без труда устроился рабочим в одной из местных фирм.

В западных штатах, в том числе в штате Вашингтон, столицей которого является Сиэтл, в Социалистической партии преобладали революционные течения, боровшиеся против оппортунистического руководства. Редактора местной социалистической газеты врача Германа Титуса Фостер считал одним из выдающихся американских марксистов начала XX века. Партийную же организацию возглавлял другой врач — Браун, типичный реформист. Со временем он станет мэром города. Фостер разделял взгляды Титуса, поддерживал его в борьбе против Брауна.

В Сиэтле Фостер принимал активное участие в деятельности рабочих организаций. Именно здесь он сформировался как уличный оратор, агитатор за дело социализма, с неизменным успехом выступавший с ящика из-под мыла, служившего ему трибуной, перед самой разнородной рабочей аудиторией. Фостер говорил, что от рабочего уличного оратора требовались не только личное мужество и готовность сесть в тюрьму, быть помятым полицейскими или их единомышленниками, всякого рода вижилянтами, куклуксклановцами и прочими реакционерами, но и глубокие всесторонние политические знания, находчивость, умение дать отпор на провокационные вопросы.

Согласно традиции уличные выступления состояли из двух частей: речи оратора и вопросов, которые задавали ему слушатели, зачастую противники. От того, с каким искусством вел полемику со своими противниками оратор, часто зависел успех уличного митинга.

Рабочие с трудом постигали эту науку. Случались и разные смешные истории. Фостеру запомнился печатник Каллахан из Сиэтла, который мечтал стать уличным оратором, но был одержим «боязнью сцены» и, залезая на заветный ящик из-под мыла, терял дар речи. Однажды Каллахан долго готовился к митингу, на котором должен был произнести краткое вступительное слово и представить ораторов. Митинг Каллахан открыл словами: «Друзья рабочие! Сегодня вечером в двухстах церквах Сиэтла двести проповедников в этот момент поднимаются на амвон, чтобы произнести очередную проповедь. Что же они могут сказать трудящимся? Ничего, абсолютно ничего!» На этом красноречие Каллахана иссякло. Не в силах вымолвить больше ни слова, Каллахан под смех собравшихся, обливаясь потом, слез с ящика в полном изнеможении.

Другой рабочий оратор, социалист Эл Льюис, разоблачал ура-патриотов, безмерно превозносивших «отцов республики» — руководителей войны за независимость США. «Отцов республики» он именовал не иначе как жуликами, контрабандистами, а в одном спиче договорился до того, что объявил их всех бандитами и ворами. Если бы революция не увенчалась успехом, то добрая дюжина «отцов республики» закончила бы свои дни на виселице, воскликнул Льюис в пылу красноречия. В те времена такая критика квасного патриотизма воспринималась рабочими с большим сочувствием.

Иногда слушатели задавали оратору каверзные вопросы с целью проверить его осведомленность или грамотность. Фостер рассказывает, как однажды он и его друзья решили подшутить над знакомым ирландцем, который хотя и был малообразованным, но как оратор славился своей изворотливостью. Ему задали следующий вопрос:

— Скажите, мистер спикер, способствовал или нет развитию протестантизма в Германии тот факт, что во время первой Пелопоннесской войны афиняне пользовались коротким мечом и выступали фалангой, а их враги спартанцы употребляли длинный меч и выступали колонной?

Хотя оратор понятия не имел об Афинах и Спарте, он вовсе не смутился и быстро отпарировал:

— Я отвечу вам, сэр! И да, и нет! Следующий вопрос, пожалуйста!

Оппоненты ирландца были посрамлены.

Но выступления рабочих на уличных митингах далеко не всегда носили столь веселый и безобидный характер. Чаще всего они сопровождались полицейскими репрессиями. Таким образом, рабочий оратор ко всем другим своим качествам должен был обладать еще недюжинной долей мужества и стойкости, если он хотел преуспеть в нелегком искусстве сеятеля революционных идей…