Фостер

ДЕТСТВО АМЕРИКАНСКОГО РАБОЧЕГО

Уильям З. Фостер с семи лет начал работать продавцом газет. Традиционное вступление в жизнь для Америки XIX — первой половины XX века. Сколько миллионеров, банкиров, кинозвезд, кандидатов в президенты и других знаменитых американцев начинали свою карьеру продавцами газет!

Так, по крайней мере, утверждали их биографы, создававшие легенду об Америке как стране равных и неограниченных возможностей для всех: богатых и бедных, фабрикантов и рабочих, помещиков и фермеров, коренных жителей и иммигрантов. Честно трудись в поте лица своего, будь бережливым и законопослушным, регулярно ходи в церковь, не пьянствуй, не распутствуй и тогда преуспеешь, станешь боссом — хозяином, миллионером, поучали проповедники и удачливые бизнесмены, политиканы и газетные писаки. Подобного рода нравоучения были возведены в ранг официальной философии «американского образа жизни».

На какой почве расцвела столь радужная философия? После победы промышленного Севера над рабовладельческим Югом в гражданской войне 1861–1865 годов Соединенные Штаты вступили в полосу быстрого капиталистического развития, экономической экспансии.

Повсеместно строились железные дороги, гигантские мосты, создавались предприятия, открывались торговые фирмы, осваивался дикий Запад, истреблялись индейцы. Газеты писали о колоссальных спекуляциях, грандиозных аферах, сумасшедших банкротствах, о золотой лихорадке на Аляске, о грабежах, насилиях, прославляли бандита Джесси Джеймса, ковбоя Буфало Билля, писали о баснословных фортунах и не менее баснословных жульничествах банкиров, железнодорожных магнатов, королей нефти, баронов стали и сосисок.

В стране не хватало рабочих рук. Их поставляла Европа. Ежедневно пароходы выбрасывали из своего чрева в американские порты сотни иммигрантов из Ирландии, Англии, Германии и России.

Соединенные Штаты строились, расширялись, росли. Страна была пропитана духом предпринимательства и наживы. Мерилом всех ценностей, всего сущего и живущего стал доллар. Во имя него совершались подвиги и преступления, открытия и изобретения, предательства и героические поступки…

Одновременно с освоением и колонизацией земель внутри страны в основном за счет отчуждения индейской собственности американские капиталы устремлялись при поддержке правительства на восток, юг и запад в поисках новых рынков и сфер влияния.

На востоке США пробились в Японию, которую силой «открыли» для торговли военные корабли адмирала Пир-ри, вторгнувшиеся в Страну восходящего солнца. Походя американские миссионеры и торговцы укрепились на Гавайях.

К югу от реки Рио-Гранде, отделяющей США от Мексики, флибустьеры янки во главе с Уильямом Уолкером облюбовали для своих похождений Центральную Америку. В воздухе носилась идея прорытия межокеанского канала в районе Никарагуа. Именно эту республику попытался захватить Уильям Уолкер, хотя и потерпел неудачу в своем предприятии.

В Карибском бассейне американские дельцы с вожделением взирали на аппетитную сахарницу — Кубу, где с 1868 по 1878 год бушевала война за независимость. США не только стали главными покупателями кубинского сахара, но и владельцами многих плантаций на острове, от которых охотно избавлялись испанцы, потерявшие надежду удержать «антильскую жемчужину» в своих руках.

Немалые интересы имелись у янки и в работорговле, которая продолжала процветать, снабжая живым товаром кубинских плантаторов, хотя торговля рабами была к тому времени уже запрещена великими державами.

Уильям З. Фостер назвал вторую половину XIX века эпохой беспримерного грабежа и эксплуатации. Ничего подобного мир еще не видел. Капиталисты жадно захватывали леса, залежи угля и других полезных ископаемых, хорошие пахотные земли и пастбища, растущие отрасли промышленности, банковское дело и транспорт, расхищая народное достояние, хватая и присваивая все, что представляло какую-либо ценность. Это была оргия «свободного предпринимательства», и над всем господствовал закон джунглей.

Капиталисты грызлись между собой. Без зазрения совести они крали друг у друга железные дороги, посылали вооруженные банды для уничтожения нефтеперегонных заводов конкурента, наводняли рынок обесцененными акциями, оптом покупали и продавали законодателей.

Рабочие и фермеры тоже рассматривались крупными капиталистами как ниспосланные им богом рабы, которых можно эксплуатировать без предела. Предоставляя трудящимся, хотя и с большой неохотой, некоторую видимость политической свободы, капиталисты выколачивали из их труда двойные и тройные прибыли. В те годы они хладнокровно обрекли миллионы рабочих на смерть в шахтах, на фабриках и железных дорогах, где не было и намека ка технику безопасности.

В этот период выдвинулись капиталистические клики Рокфеллеров, морганов, асторов, гарриманов, Вандербильтов и им подобных миллиардеров. Их алчность не знала предела.

Миллионные массы народа жили в нужде и нищете, в то время как их капиталистические хозяева купались в роскоши, наживая новые и новые миллионы. С их жадностью могло сравниться лишь их невежество, ибо о культуре они не имели ни малейшего понятия. У них не было ни чувства патриотизма, ни чувства ответственности перед народом. Их лозунгами были: «Для наживы все средства хороши» и «Пусть народ убирается к черту». Они жили в роскошных, но безвкусных дворцах, рабски подражая разложившемуся дворянству Европы, окружая себя так называемым «обществом» и устраивая претенциозные ужины и обеды. Марк Твен назвал эту эпоху «позолоченным веком».

Нельзя сказать, чтобы в Соединенных Штатах не раздавались голоса, осуждавшие эту систему и призывавшие рабочих и фермеров защищать свои права. Великий американский поэт Уолт Уитмен был одним из первых критиков пресловутого «американского образа жизни».

«Рабочие! — писал поэт накануне гражданской войны. — Шайка изолгавшихся северян-пустозвонов прожужжала вам уши привычными речами о демократии и демократической партии. Другая шайка вопит об «американизме». Но то, что так называемая демократия поклялась теперь осуществить, обещает грядущим поколениям простых людей больше бед, чем самая страшная болезнь. Другая партия делает то же. Все они спекулируют великим словом «американизм», ничуть не понимая его смысла, подобно тем людям, которые громче и больше всех кричат о религии, а сами по ночам совершают зверские убийства, сеют в мире ненависть, страх, предвзятость, кастовую рознь, кровавую месть, вводят законы о наказании за взгляды и верования… Чего опасается современная молодежь? Я подскажу ей, чего надо опасаться: коварства американцев. По-моему, худшего коварства нет на свете».

Уитмен надеялся, что с победой северян над рабовладельцами Юга страна возродится, многие ее язвы исчезнут. Но этого не случилось. Пятнадцать лет спустя поэт скорбел: «В бизнесе (всепожирающее новое слово «бизнес») существует одна только цель — любыми средствами добиться барыша. В сказке один дракон сожрал всех драконов. Нажива — вот наш современный дракон, который поглотил всех других. Что такое высшее общество? Толпа шикарно разодетых спекулянтов и пошляков… Пусть приближаемся мы небывало большими шагами к тому, чтобы стать колоссальной империей, превзойти империю Александра и гордую республику Рима. Пусть присоединим мы Техас, Калифорнию, Аляску и на севере стремимся захватить Канаду, а на юге — Кубу, мы стали похожи на существо, наделенное громадным, хорошо приспособленным и все более развивающимся телом, но почти лишенное души».

Так выглядела американская действительность с близкого расстояния. Но со стороны старой Европы, где еще правили монархи и свобода рисовалась в виде горделивой девушки, закованной в цепи, многим беднякам и обездоленным Соединенные Штаты Америки представлялись тогда землей обетованной, республикой равных для всех возможностей, лишенной классовых и религиозных предрассудков и барьеров и ценившей превыше всего трудолюбие и честность. Люди устремлялись из Европы в Америку, спасаясь от нищеты, социальных несправедливостей, национального угнетения, политических преследований, религиозной нетерпимости.

Одним из таких иммигрантов был прибывший в Нью-Йорк в 1868 году Джеймс Фостер, крестьянский юноша родом из графства Карлод (Ирландия). Участник ирландского освободительного движения — фений (так когда-то называли себя участники легендарной военной дружины древних ирландцев), Джеймс по совету своих руководителей поступил добровольцем в армию, где вел антианглийскую пропаганду среди солдат и соотечественников. В связи с отправкой части войск из Ирландии в Индию фении надеялись, что им удастся распропагандировать солдат-ирландцев, поднять восстание и захватить власть. Но кто-то предал заговорщиков, и Джеймсу пришлось поспешно бежать в Америку.

Ирландский мятежник уже никогда не вернется на свой зеленый остров. Он навсегда останется в Америке.

Ирландские иммигранты находились почти в самом низу социальной пирамиды Соединенных Штатов. За ними следовали выходцы из Восточной Европы, затем негры и индейцы. Янки считали ирландцев отменными, но недалекими работягами, фанатиками католической веры, любителями выпить, забияками и драчунами.

Ирландцы селились колониями, имели свои патриотические организации, сохраняли национальные обычаи и привычки, шумно праздновали день святого Патрика, покровителя Ирландии. Большинство из них, будучи неквалифицированными рабочими, жили в такой же нищете в Штатах, как и у себя на родине.

Джеймс Фостер в этом отношении не был исключением. Он перепробовал дюжину разных профессий — был и конюхом, и плотником, и мойщиком экипажей, имел даже одно время лавчонку, но стать бизнесменом ему Не было суждено. Он так и не смог одолеть грамоту, а какой из неграмотного бизнесмен?

Вскоре по прибытии в США Джеймс женился на Элизабет Маклауфлин, тоже иммигрантке, англо-шотландского происхождения, родом из Карлисла (Англия), потомственной ткачихе. Элизабет, на семь лет моложе мужа, была строгой католичкой. Пошли дети. У бедняков всегда их много. Но Фостеры побили все рекорды. За сравнительно непродолжительную жизнь (Элизабет умерла в 53-летнем возрасте) ина родила своему мужу двадцать три ребенка. Большинство и. з них умерло в детстве от недоедания и болезней. Выжили только четверо — Анна, Мэйбл, Клара и герой нашей книги Уильям Зебюлон Фостер.

«Я родился 25 февраля 1881 года, — рассказывал Фостер, — в фабричном городке Тоунтон, в штате Массачусетс (где во время революции 1776 года было поднято Первое знамя восстания, которое, кстати сказать, было красным). В те годы казалось, что капитализм во всем мире будет еще долго жить и процветать. Поэтому неудивительно, что люди, которым этот метод организованного грабежа трудящихся приносил наибольшие выгоды, считали капиталистическую систему ниспосланной свыше, Вечной и самой совершенной системой организации жизни и труда человечества».

Так относились к капитализму коренные жители Новой Англии, бывшей британской колонии, на которой расположен штат Массачусетс. Они считали себя аристократами, основателями американской республики. Они отличались высокомерием, солидностью, хитростью, трудолюбием, религиозным ханжеством и лицемерием, унаследованными от первых поселенцев. Одним словом, это были типичные янки.

Но эти особенности старожилов Новой Англии не были присущи жившим по своим особым законам иммигрантам, тем более беднякам. В многодетной семье Фостеров всего недоставало, за исключение;*! хорошего настроения. Ирландцы любят песню, веселую шутку, не прочь пропустить стаканчик крепкого виски или опорожнить бутылку пенистого пива.

Джеймс в молодости увлекался спортом, он даже утверждал, что в Ирландии был чемпионом по прыжкам в длину и высоту. Всю свою жизнь он дружил с боксерами, футболистами, жокеями.

Дом Фостеров был приютом и для многих участников забастовочной борьбы на угольных шахтах соседней Пенсильвании, спасавшихся бегством от полицейских преследований.

Уильям видел с детства этих мужественных людей в родном доме, слушал их увлекательные рассказы. Отец терпеть не мог полицейских, особенно ирландского происхождения, считал их паразитами.

Но главной страстью Джеймса было, разумеется, священное дело освобождения Ирландии от ненавистного английского ига. Джеймс жил надеждой, что его родина Эйри, как ирландцы называют свой остров, добьется независимости и он сможет вернуться домой со всей семьей.

Ирландские революционеры были самыми желанными гостями у Фостеров. Их смелые подвиги в борьбе против англичан, их жизнь, полная приключений и опасностей, приводили в восторг юного Уильяма. Он мечтал стать таким же отважным борцом за свободу, как эти друзья и единомышленники его отца.

Первые воспоминания Уильяма связаны с Филадельфией, центром Новой Англии, куда его семья переехала в 1888 году. Уильяму только исполнилось семь лет. Фостеры поселились в районе трущоб, на Кэйтер-стрит, где жил рабочий люд. Тогда еще в Штатах не пользовались электричеством, улицы освещались газовыми и керосиновыми светильниками. Не было еще и небоскребов, автомобилей и, разумеется, радио, кино, самолетов. Из великих завоеваний цивилизации XIX века входили в моду только телефон и железные дороги.

Кэйтер-стрит была заселена преимущественно ирландцами, жившими в развалюхах, лишенных водопровода, газа и прочих удобств. Главной достопримечательностью Кэйтер-стрит было несколько конюшен и публичных домов самого низкого пошиба. Обитатели этого района, вспоминает Фостер, вели полуголодную, безнадежную, полную лишений жизнь. Промышляли случайной работой, попрошайничеством, мелкими кражами. У него навсегда остались в памяти одна безумная женщина и два полоумных парня, постоянно слонявшиеся по Кэйтер-стрит.

Политическая жизнь Филадельфии была во власти боссов Республиканской партии, которые использовали в своих целях местный преступный мир. Опираясь на него, республиканцы добивались победы на выборах, осуществляли различные махинации. В кварталах, где проживала беднота, с молчаливого согласия властей орудовали организованные банды.

Принадлежность к банде как бы поднимала социальный статус обитателя трущоб, сулила ему иллюзию безопасности от превратностей судьбы, подстерегавших его на каждом шагу. Ванды соперничали между собой, боролись за расширение своего влияния. Столкновения между враждующими шайками иногда принимали характер настоящих уличных сражений, с убитыми и ранеными.

У каждой банды имелось свое, часто весьма романтическое или устрашающее название: «Львы», «Парковые воробьи», «Мстители». Участники банды, действовавшей на Кэйтер-стрит, именовали себя «бульдогами». Среди «бульдогов» были не только преступные элементы, по и. рабочие — строители, кочегары, истопники. В нее входил и Уильям. Банда состояла как бы из трех звеньев — юношеского, молодежного и взрослого. Юношеское звено занималось спортом, самодеятельностью. У юных «бульдогов» были своя футбольная команда и духовой оркестр. «Бульдоги» старшего возраста имели бейсбольную команду, стрелковое общество, политический клуб.

«Бульдоги» занимались не только спортом и самодеятельностью. Среди них было немало мелких воришек и просто хулиганов. Вырастая, многие из них становились профессиональными уголовниками — ворами, налетчиками, сутенерами, вышибалами публичных домов, контрабандистами, гангстерами.

Юный Фостер неоднократно был свидетелем, как алкоголь превращал наиболее стойких выпивох в калек, лишал воли, человеческого облика. Фостер наблюдал, как хронические пьяницы опускались так, что были не в состоянии не только работать, но даже просить милостыню или красть. Вшивые, в лохмотьях, они слонялись по пустырям, питались отбросами. Многие гибли зимой от холода, другие умирали от туберкулеза или кончали жизнь белой горячкой.

«Бульдоги», как и участники других банд, отличались религиозными, национальными и расовыми предрассудками.

Например, с большой неприязнью они относились к неграм. Появление негра на Кэйтер-стрит грозило ему избиением, а то и тяжелыми увечьями.

Хотя «бульдоги» использовались машиной Республиканской партии для закупки голосов во время выборов, они враждебно относились к полиции, к штрейкбрехерам. Во время крупных забастовок «бульдоги» становились на сторону рабочих. В особенности они проявили дух пролетарской солидарности во время забастовки трамвайщиков в середине 90-х годов, когда ими были перевернуты десятки вагонов, которые хозяева пытались под охраной вооруженных полицейских вывести на линию.

12 лет — до начала XX века — прожила семья Фостера на Кэйтер-стрит, в этом «прелестном очаге капиталистической цивилизации», как не без иронии ее называл Уильям.

Только 30 лет спустя Фостеру довелось вновь посетить эти места. «Бульдогов» уже не было и в помине. За эти годы Соединенные Штаты шагнули далеко вперед по пути технического прогресса, но лачуги на Кэйтер-стрит остались те же. Здесь продолжали царить нищета, антисанитария, преступность. Изменился только цвет кожи ее обитателей — на Кэйтер-стрит теперь жил негритянский рабочий люд.

В этих местах прошли детские и юношеские годы Уильяма. Семи лет он поступил в начальную школу. Мальчонкой продавал газеты. Но уже в десятилетнем возрасте ему пришлось навсегда расстаться со школой и искать более доходную, чем продажа газет, работу. Отец был не в состоянии прокормить большую семью.

В 1891 году Уильям поступил к скульптору Кретчману, у которого проработал подручным («Моя первая настоящая работа — «джоб», — напишет он впоследствии) около трех лет, получая сперва полтора, а потом по два доллара в неделю. 6–8 долларов в месяц — сумма ничтожная даже для того времени, но все-таки это была подмога для скудного бюджета семьи ирландского мятежника, мытарствовавшего на «обетованной» земле Америки.

Кретчман слыл весьма авторитетным и преуспевающим скульптором. Он был создателем монумента в честь победы северян в гражданской войне на поле брани в Геттисбурге, соавтором статуи Уильяма Пенна, основателя Пенсильвании, венчавшей купол филадельфийского муниципалитета, и многих других памятников и скульптур. Большой популярностью пользовались его юбилейные медали. Кретчман преуспел и в граверном искусстве, Причем настолько, что фальшивомонетчики неоднократно Предлагали ему стать их сообщником.

Работа скульптора — нелегкий труд. Молодой Уильям Выполнял при своем патроне функции подсобного рабочего: таскал кули с гипсом, относил заказы, прибирал мастерскую. Случалось иногда и так, что по юношеской Нерасторопности молодой помощник Кретчмана при уборке мастерской разбивал какую-нибудь вещицу скульптора, но Кретчман не обижался. Помощник пришелся по душе ему, он надеялся, что со временем из Уильяма получится скульптор.

Кретчман часто выезжал из Филадельфии в Нью-Йорк, Бостон, Вашингтон и другие города на различные конгрессы, торжества, встречи, где сбывал свои юбилейные медали. Уильям сопровождал скульптора в поездках. Юноше нравилось знакомство с новыми городами и людьми, но он тяготился поручением хозяина продавать медали. Уильям с детства терпеть не мог торгашей и любой вид бизнеса.

Кретчман пытался приобщить своего юного помощника к искусству. Скульптор обучал Уильяма резьбе по дереву и камню, граверству, рисунку. Но ученик не проявлял ни способностей, ни желания стать художником. Отец призывал Уильяма посвятить себя делу освобождения Ирландии от английских поработителей; мать втайне надеялась вырастить из него священника. Отцы-иезуиты готовы были принять в свой колледж сына набожной Шотландки, но Билли, как называли Уильяма домашние, стремился к станкам, к машинам. Уильям мечтал стать фабричным рабочим, приобрести специальность, работать с инструментом, строить, производить предметы, нужные людям. Ирландия была далеко, и ее беды не волновали его, как Фостера-отца. Не влекла его и карьера священника, она казалась скучной и ненужной.

В 1894 году Уильям оставляет скульптора и нанимается подсобным рабочим в Американскую словолитную компанию в Балтиморе.

На новом месте Фостер проработал около трех лет. В словолитне он впервые столкнулся с властью «железной пяты», как назвал Джек Лондон систему капиталистической эксплуатации в ее американском варианте. Тут у Фостера появились первые проблески классового сознания, которые приведут его спустя некоторое время в ряды Социалистической партии…