Габриэль-сатаноборец. Хроника времени папы Льва XIII

4

…Нунций был в высочайшей степени обходителен и любезен. Рядом с сурово насупившимся епископом он выглядел воплощением доброты и благожелательности. Пажес долго и подробно рассказывал о тернистом пути своих заблуждений и духовных поисков, о своем окончательном прозрении, о готовности всеми слабыми силами своими служить Христу и его церкви. Потом заговорил монсеньор нунций, и голос его постепенно наливался металлом, а маленькие черные глазки становились пронизывающими и даже угрожающими.

— Сын мой, — сказал нунций, — господь наш всемилосерд и прощает не до семи, а до семижды семидесяти раз. Ваши грехи — очень тяжелые, вы это сами хорошо понимаете, — вам может отпустить после таинства исповеди любой приходский кюре. Но ведь это не все, что занимает нас, — я имею в виду и церковь, и вас персонально. Если ваше раскаяние действительно так глубоко, как можно понять из вашего великолепного пылкого монолога, то вы, вероятно, хотели бы приложить все усилия к тому, чтобы не только возместить ущерб, причиненный вами церкви и делу божиему, но и сделать все возможное, чтобы приумножить ее духовное богатство, привести к ней не только отпавших, но и новых овец божиих, чтобы нанести разящие удары ее противникам. Вы уже, надеюсь, задумывались над тем, как вы будете работать на этом поприще?

— Да, монсеньор, конечно. Я счастлив констатировать, что мои размышления идут в том самом направлении, которое вы сейчас так отчетливо и проникновенно охарактеризовали. Из программы, вами начертанной, мне посильна только одна ее сторона: битва с врагами церкви. Ибо после того, что вложили в духовную сокровищницу церкви такие гиганты учености и святости, как отцы первых веков христианства, как великие схоласты средневековья, как занимавшие в разное время апостольский престол первосвященники церкви и занимающий его сейчас святейший Лев XIII, я не могу надеяться своими слабыми силами внести в эту сокровищницу что-нибудь, заслуживающее внимания. Но отстаивать ее тем, чтобы наносить удары врагам церкви, чтобы биться с ними без страха и устали, — об этом я думаю и мечтаю.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду масонов, синагогу Сатаны, как метко названо это скопище служителей нечестия в одной из энциклик святейшего папы Пия IX. Я состоял в масонской ложе и осведомлен, так сказать, изнутри о механизме их злодеяний.

— Насколько мне известно, вы были в масонах три месяца? — это подал голос епископ Граши.

— Да, монсеньор, три месяца, и этого времени оказалось достаточно, чтобы понять всю гибельность для души человеческой пребывания в этой организации, созданной и руководимой силами ада.

Вмешался нунций:

— Если я вас правильно понял, сын мой, вы хотели бы приступить к разработке темы, преподанной нам в прошлогодней энциклике святейшего отца нашего…

— Вы меня совершенно правильно поняли, ваше высокопреосвященство. Я уже начал писать книгу из серии «Разоблачение масонства». Первая книга будет называться «Братья трех точек».

Аудиенция закончилась в высшей степени сердечно. Нунций отечески облобызал Пажеса в обе щеки и благословил предстоящие ему великие труды на пользу церкви и христианства.

Когда новообращенный христианин вышел из кабинета, прелаты долго молча смотрели друг на друга: епископ — хмуро и насупившись, нунций — добродушно и ласково улыбаясь. Заговорил второй.

— Вы чем-то недовольны, монсеньор? — спросил он и еще удобней расположился в своем глубочайшем кресле.

— Я был бы более чем доволен, ваше высокопреосвященство, — ответил епископ, — если бы был уверен в том, что здесь не кроется какая-нибудь очень коварная в отношении церкви затея…

— Друг мой, — сказал нунций ди Ренци, и его маленькие веселые глазки, тонувшие в багрово-румяных щеках, глянули напряженно и пронизывающе, — ваши опасения, может быть, имеют под собой известные основания. Но сделаем поправку на некоторые особенности вашей блестящей личности, которую, как вы знаете, я очень высоко ставлю…

…И нунций опять засиял всеми своими улыбками, давая понять, что все дальнейшее надо понимать как шутку.

— Я имею в виду состояние вашего пищеварения, дорогой мой друг, и особенно работу желчного пузыря. Мы не материалисты, но знаем, какое влияние на наше настроение и на восприятие происходящего господь в неизреченной мудрости своей предоставил сим презренным и низменным факторам. Но посмотрим на положение вашими глазами, дорогой монсеньор, а еще лучше — посторонним взглядом. Закоренелый враг бога и его церкви, масон и атеист раскаялся в своих заблуждениях и прегрешениях и принялся искупать свои тяжелые — очень тяжелые — грехи. В своих новых трудах, которые не замедлят появиться в печати, он обличает синагогу Сатаны в ее гнусной и отвратительной сущности, убедительно и остроумно (умеет он так — воздадим ему должное) опровергает атеизм и всяческое вольнодумство, славит нашу единоспасающую церковь. Сенсация! Сотни тысяч, миллионы читателей поражены и даже потрясены. Не кто-нибудь еще, а Лео Таксиль признал истинность и святость христианства и католицизма! Плохо для церкви?

— Но, ваше высокопреосвященство… — попытался вставить епископ.

— Понимаю ваши опасения, — властно прервал его нунций. — И даже частично разделяю их. Что же, послушаем другую сторону: вдруг через некоторое время — неделю, месяц, год, годы — Габриэль Антуан Жоган-Пажес объявляет в печати и в устных выступлениях, что он опять раскаялся, что он окончательно убедился в сложности религии и в истинности атеизма. Полагаю, что его позиция в такой ситуации будет выглядеть несравненно менее предпочтительной, чем позиция церкви. Вы, Пажес, скажет ему любой читатель его писаний, уподобляетесь флюгеру и способны поворачиваться куда ветер дует, у вас нет принципов и убеждений, может быть, завтра вы опять повернетесь вокруг собственной оси и перейдете в ислам или, например, в африканский фетишизм? Дорогой друг, станьте в положение Пажеса и попробуйте ответить на такую тираду.

Епископ улыбался, что не очень гармонировало с его изможденным (не постом, а язвой желудка) лицом. И ответил:

— Господа, вы напрасно упрекаете меня в неустойчивости взглядов и смене верований. Я был и остался свободомыслящим, атеистом, врагом всяческой, в том числе поповской, фантастики. Когда я столько-то недель, месяцев, лет тому назад выступил в роли кающегося блудного сына, признавшего, наконец, истинность христианства и католицизма, я намеренно и обдуманно обманывал церковь, я… простите меня, ваше высокопреосвященство, но роль надо играть до конца… я дурачил этих болванов в сутанах, и не помешала мне в этом непогрешимость церкви, не помешало Провидение. Весь вздор, который я говорил, эти ослы принимали всерьез и радовались, как дети. А теперь я вам сообщу, господа верующие и неверующие, некоторые новые подробности о поповских махинациях, которые мне удалось разведать в тех кругах, где меня с момента моего обращения принимали за своего…

Роли и позиции собеседников переменились: епископ ехидно посмеивался, сидя в кресле, а нунций озабоченно ходил по комнате, и живот его колыхался в такт неритмичной походке: прелат прихрамывал от стариковских болей в суставах ног. Потом он сел, долго в молчании думал с почти закрытыми глазами и ответил:

— Может быть, вы и правы, монсеньор. Но бог хранит свою церковь. Мы попытаемся извлечь из ситуации все, что можно. Полагаю, что его святейшество одобрит наши действия. Начнем с того, что заставим Пажеса наиболее ярко показать миру свою новую позицию. Вы пригласите его к себе и посоветуете отправиться в какой-нибудь монастырь, где в течение недели или десяти дней он проведет время в молитвенно-покаянных размышлениях и упражнениях и где он заодно будет самым подробным образом исповедоваться в грехах своих перед каким-нибудь умным, — понимаете, очень умным, — кюре; подберите такого, который по возможности вошел бы в его душу и разгадал бы в ней все сокрытое. Главное же — надо, чтобы все это громко и ярко освещала пресса, сообщения в наших церковных газетах будут перепечатываться и в других. А потом пусть бывшее чудовище атеизма начнет свои подвиги на поприще сокрушения своих прежних кумиров, и прежде всего масонства. Его святейшество одобрит и благословит все, что будет проповедовать великие идеи энциклики «Humanum».

— Мне остается, — сказал епископ, — только преклониться перед мудростью вашего высокопреосвященства, которая всегда приводила меня в благоговейное восхищение. Завтра же я начну действовать по вашим советам.