Ген подчинения

Глава 1. Ворона, верни ворованное — 1

Когда шеф рассказал мне о нашем новом деле, я даже не удивилась.

— Знаете, Василий Васильевич, — сказала я, — когда вы взяли меня вашей помощницей, я рассчитывала расследовать убийства! — (легкое лукавство: с убийствами к шефу обращаются редко.) — А не кражу драгоценностей воронами!

Василий Васильевич посмотрел на меня неправдоподобно голубыми глазами с вертикальным зрачком и совершенно по-человечески вздохнул.

— Погодите, Анна, — сообщил он. — Если я что-нибудь понимаю в колбасных обрезках, дело серьезнее, чем вам кажется. Может быть, даже с политическим подтекстом.

Шеф очень хорошо понимал в колбасных обрезках. Он написал о них книгу. Точнее, надиктовал.

— Что мне пока делать? — грустно спросила я. — Опросить свидетелей?

Про себя я прикидывала: улица, на которой живет потерпевшая, не ближний свет. Денег на такси шеф, конечно, не даст, придется добираться на трамвае, а потом, наверное, брать извозчика…

— Смотреть и учиться, — сказал шеф и спрыгнул со стопки городских уложений о порядке и законности.

Я работала у Василия Васильевича уже вторую неделю, но знала его гораздо дольше. И мне было известно, что возлежать на стопке чего-нибудь — его любимое занятие. Второе после поучений.

Он направился к выходу, покачивая хвостом. Перед дверью обернулся ко мне, смерил тяжелым взглядом, и я подумала: «Ну вот сейчас!»

Но шеф не мяукнул, вновь меня разочаровав. Вместо этого он сказал:

— Ну что же вы? Берите шляпку, берите кошелку… и плащ не забудьте, на улице прохладно.

— А кошелку зачем? — спросила я.

— А что я, по-вашему, должен морозить лапы?

Да, в самом деле. Что это я.

Клетчатая кошелка выглядела очень добротно и старомодно, наверное, еще в день покупки — лет этак двадцать назад. За годы верной службы сумка успела слегка поистрепаться по углам, но не собиралась сдаваться еще лет десять. Весила она, наверное, тонну.

Я только вздохнула, послушно сняла кошелку с секретера, поставила на пол и распахнула ее широкий зев. Василий Васильевич запрыгнул внутрь и принялся, урча, устраиваться. Пока он это делал, я успела дважды поправить шляпку и закрепить ее по-другому, трижды перевязать шарфик и даже протереть зеркало, перед которым я это делала.

— Ну что же вы, Анна! — укоризненно произнес Василий Васильевич. — Нехорошо заставлять клиентку ждать!

Подхватив кошелку с тяжеленным шефом под мышку, я подумала: ну, нет худа без добра. Должно быть, для себя самого он все-таки такси возьмет.

Ничуть не бывало. По дороге до дома потерпевшей — он в Аметистовом конце, а наша с шефом квартира — в Рубиновом, то есть совсем в другой части города — такси проносились у нас над головами, воя двигателями. Я старалась не вздыхать при этом звуке, потому что сумка с каждой секундой становилась все тяжелее.

Мы и правда сначала ехали на трамвае, но шеф велел мне взять билет всего на три станции. Мы сошли гораздо раньше, перед высоким подъемом в гору. Как раз за ним Рубиновый конец кончался и начинался Опаловый, за ним Аметистовый, затем Дельта и Морской. Ну еще между Опаловым и Аметистовым вклинивается кусочек Оловянного конца, но совсем узкий. Сам Оловянный конец огромен, не меньше трети всей нашей территории, и присосался к городу сбоку, как клещ.

Стоял морозный мартовский день, на проводах, шпилях домов и чугунных балюстрадах балконов лежал иней, но небо было чистым, высоким и удивительно голубым, какое случается только осенью и ранней весной.

— Вам нужно куда-нибудь зайти? — спросила я.

— Не совсем, — ответил шеф. — Позвольте вам кое-что показать.

Он велел мне пройти вниз по улице (ну, не вверх, уже хорошо!) и спуститься в полуподвальное помещение, где, судя по вывеске, торговали сувенирами.

Внутри оказалось тихо, тепло и жутковато. Сувениры — механические животные, в основном, вороны, кошки и еноты — размеренно тикали и покачивали головами. Продавца я не заметила.

— Василич! — вдруг воскликнул кто-то. — До чего приятно тебя видеть!

Я ойкнула и чуть было не выронила сумку с шефом: один из механических экспонатов, большой черный грач, вдруг ожил и запрыгнул на стойку. Многие бы сказали «ворон», но я все-таки закончила Школу сыщиков имени Энгелиуса.

У грача были голубые, как и у шефа, глаза. Я знала, что такие у всех генмодифицированных граждан животного происхождения, и постаралась справиться с собой. Мне ли перед ними теряться? Конечно, я мало общалась с генмодами, если не считать шефа, но занятия по слежке у нас вела самая настоящая ищейка, мадам Эрдель.

— И я рад тебя видеть, Аврелий, — сказал шеф. — Это моя помощница, Анна Владимировна.

— Рад, премного рад! — воскликнул грач. — Что, хочешь показать ей секреты мастерства?

— Только некоторые, дорогой мой, — усмехнулся шеф в усы. — Проездную плату запиши на мой счет.

— Ну конечно, дружище, ну конечно! А вы, барышня, открывайте створку, тут дверца есть… и потрудитесь за собой закрыть, ко мне работник только утром и вечером приходит, нечего ей открытой болтаться…

Я послушно открыла и закрыла за собой маленькую дверцу в стойке, и шеф лапой указал мне на еще одну дверь — явно в подсобку. В подсобке, ничем не примечательной комнате с кухонным уголком, столом и диваном, мы по инструкции шефа полезли в шкаф. Там вместо теплых пальто или сюртуков оказался пролом в каменной стене. Похоже, он вел прямо вглубь холма.

От прохода начинался коридор, по которому я могла идти, только пригнувшись. К счастью, он был не очень узким, мне не пришлось даже особенно подбирать юбки. Они у меня короткие, открывающие лодыжки, но довольно пышные: холодно же!

Света здесь тоже хватало: через равные промежутки горели лампочки.

Коридор тянулся довольно долго, я успела даже задуматься, не наградит ли он меня постоянной сутулостью. К счастью, он окончился помещением размером с главную залу в квартире семейства среднего достатка: три пары в вальсе разойдутся с трудом.

Посреди помещения в полу было отверстие, как будто лестница вниз. Над ним аркой изгибалась металлическая конструкция.

— Это пневмотруба, — сказал шеф. — Они тянутся под всем городом. Вы, конечно, довольно высокого роста для женщины, но некоторые псы покрупнее будут. Подойдите же.

Подойдя, я увидела, что от дыры в полу тянется вниз металлический желоб, теряясь в темноте. А в арочной конструкции была закреплена капсула с ремнями безопасности внутри. Ее верхняя стеклянная крышка была откинута. Чем-то она напоминала аттракционы на выставке новейших достижений науки и техники. Я тут же вспомнила, что читала о проекте пневмотруб, давно, роясь в подборке старых журналов в кабинете шефа. Только я понятия не имела, что его воплотили в жизнь. Наверное, в люльку полагалось ложиться, и тебя пускали по трубе… ой нет!

— Нет, Василий Васильевич! — воскликнула я. — И не просите! Давайте лучше на перекладных! Или… или такси за мой счет!

Тут я погорячилась: такси через весь город посадило бы меня на кефирную диету дня на три. Но все лучше, чем лезть в эту преисподнюю!

Василий Васильевич вздохнул.

— Анна, вы не понимаете. Дело крайне щепетильное. Нельзя, чтобы видели, что я за него взялся. Я в этом городе персона известная. Если заметят мой интерес, нам будет стократно труднее разыскать преступника. А в открытом со всех сторон такси на нас обратят внимание, поверьте мне. Да и общественный транспорт немногим лучше. К тому же, это дело не последнее, вам надо привыкнуть перемещаться скрытно.

— Чем же так важно это дело?! — воскликнула я. — Ворона украла у дамы брошку, вот и все! Такое происходит сплошь и рядом!

— Не у простой дамы, непростую брошку и непростая ворона, — покачал головой шеф. — Я понимаю, откуда у вас такие превратные представления, в газетах всего не пишут… Но мадам Горбановская — золовка депутата Городского собрания мадам Соляченковой. А в Городском собрании сейчас слушается законопроект об ужесточении контроля за генмодами, вплоть до ошейников. Вы понимаете?

— Ой, — сказала я. — То есть ворона была генмодом?

— Как заявляет мадам Горбановская — да. В газеты эта информация пока не попала: главный редактор «Вестей» сочувствует генмодам, а редактор «Ведомостей» подчинился давлению начальника полиции, который не хочет новой волны жестокости против ворон. Их ведь подозревают в первую очередь, — объяснил шеф. — Если украли что-то блестящее — вороны, съедобное — собаки, шуршащее — коты… Сами знаете.

Я закусила губы.

— Неужели вы не готовы переступить через свой страх ради борьбы с предрассудками и помощи несправедливо подозреваемым? — грустно спросил Василий Васильевич. — Или мне сразу вас уволить?

Ответ, конечно, мог быть только один.

— Надеюсь, от меня хоть что-нибудь уцелеет, чтобы бороться за добро и справедливость, — пробурчала я, устраиваясь в капсуле и прижимая шефа к себе обеими руками.

Нет худа без добра: он очень мягкий и пушистый.

Раньше я думала, что смотреть на трупы в анатомическом театре страшно. Нет, трупы — это просто противно. Страшно, когда металлическая капсула медленно отъезжает от платформы, а потом резко проваливается вниз, и вокруг тебя скользят черные металлические стены, а ты совсем-совсем ничего не видишь, и весь мир превращается в жуткое-прежуткое ощущение падения!

Мне совсем не стыдно признать, что я вопила так, что мой собственный визг оставался позади меня еще долго, витая в изгибах пневмосистемы. Наверное, он и сейчас там живет, как маленькое недружелюбное привидение.

Когда капсула остановилась, мне даже страшно было разжать руки — а вдруг я задушила шефа?

Но шеф оказался в порядке: этот котяра нас всех переживет.

Он легко соскочил с моей груди на пол приемной станции и начал сердито вылизываться.

— Анна, надеюсь, в следующий раз вы обойдетесь без такой экзальтации, — сказал он укоризненно.

— Ничего не обещаю, — ответила я.

Когда я вылезла из капсулы, мне пришлось переколоть шляпную булавку и оправить пальто. Затем я подобрала с пола упавшую кошелку и предложила шефу запрыгивать.

— Нет надобности, — сказал он. — Снимите пальто и положите в нее. Мы уже в Аметистовом конце.

В Аметистовом конце! Надо же, как быстро.

Внутренне дрожа от избытка чувств и с трудом шевеля негнущимся пальцами, я свернула пальто и засунула его в сумку. Боюсь, при этом я обошлась с неплохим сукном не самым бережным образом. После встряски пневмотранспортом все это казалось сущими пустяками.

Вслед за шефом я прошла еще одним узким каменным коридором и оказалась в другой лавке, на сей раз продающей детские цепочки, поводки и комбинезоны для собак. Все здесь пропитывал застоявшийся запах вареной гречки с печенкой, от которого мне стало немного дурно. Хозяйка лавки, черная поджарая сука шласбургского дога, молчаливо, но довольно любезно раскланялась с шефом.

Не то чтобы стереотипы не правы: кошки и собаки действительно недолюбливают друг друга. То же можно сказать и о кошках и птицах. И тем не менее, ни разу еще я не видела, чтобы это помешало деловым операциям.

Выйдя из магазинчика, мы оказались в духоте яркого тропического дня.

Солнце, проходящее через ажурный купол над нами, грело, словно под увеличительным стеклом. Тонко и немного искусственно пахло тропическими цветами — во всяком случае, мне этот запах всегда кажется искусственным — и апельсинами на разной стадии гниения. В Аметистовом конце очень любят апельсиновые деревья: они растут здесь вдоль улиц. Сейчас некоторые цвели, другие плодоносили, а под ногами попадались раздавленные фрукты. То и дело резко вскрикивали попугаи, чьи зеленые хвосты иногда мелькали среди пальм и апельсиновых ветвей.

Толпа забивала улицы: в холодное время года в Аметистовом конце не протолкнуться. С других концов города сюда приезжают на прогулку. Вот летом тут тихо: в самую жару часть купола раздвигают, но даже и тогда оставшиеся конструкции мешают свободному ходу воздуха, и духота тут такая, что не вздохнуть.

Нам нужно было пройти всего две улицы, но за это время мне дважды наступили на подол, один раз обругали, и один раз я чуть не поскользнулась на гнилом апельсине, а вспотела так, что меня можно было выжимать. А Василию Васильевичу все было нипочем: он шествовал рядом со мною, распушив хвост, щурил глаза и явно наслаждался теплом.

Наконец мы оказались у особняка мадам Горбановской. То было низкое приземистое здание типичной для Аметистового конца архитектуры, с открытыми галереями и квадратным двором в середине. Пройдя под арку во двор, мы увидели, что туда выходят не одна, а несколько дверей. Очевидно, особняк был поделен на несколько квартир, одну из которых занимала сама мадам, другие сдавались. Как вкратце объяснил мне шеф, не из необходимости, а из бережливости: в юности мадам Горбановская сделала состояние на морской торговле и могла бы жить безбедно в особняке даже побольше этого. Но при всем при том отличалась изрядной скупостью.

Я постучала в квартиру номер один.

Мне открыл слуга, который был бы невероятно чопорным, если бы не повязка на глазу и деревянная нога. Он посмотрел на меня так, что я сразу вспомнила одновременно о том, что сама подшиваю себе юбки, а еще о том, что в Школе сыщиков у меня была четверка с минусом по рукопашному бою. Это уже просто нечестно! Напыщенные дворецкие могут заставить тебя сомневаться в себе по одному пункту, но по двум сразу…

— Частный сыщик Василий Мурчалов, — сообщил шеф, немигающе глядя на слугу. — Обо мне было доложено.

— Разумеется, ваше-с, — кивнул слуга. И кинул на меня пронзительно-вопросительный взгляд.

— Барышня со мной, — бросил шеф, проходя мимо ног слуги в коридор.

Слуга не двинулся с места.

На секунду у меня возникла дикая мысль, будто он ждет, что я сейчас опущусь на колени и попробую проползти вслед за шефом. Но, к счастью, слуга отступил, стуча деревяшкой по паркету.

Убранство квартиры сразу напоминало о морском прошлом мадам Горбановской.

На стене, прямо поверх модного сейчас шамаханского ковра, висел огромный деревянный штурвал с довольно зловещими зазубринами на рукоятях и колесе. Почему-то создавалось ощущение, что их нанесли саблей. Сабли — штук десять, самого разного размера и степени изукрашенности — украшали противоположную стену. Многочисленные тахты были забросаны расшитыми подушками в восточном стиле, а на низком столике посреди комнаты стоял высокий кальян невиданной красоты — такому место, наверное, в музее.

Сам столик с изогнутыми золочеными ножками и стеклянным верхом тоже производил впечатление произведения искусства.

Мадам Горбановская не заставила себя долго ждать. Она вошла — а точнее, вплыла — в гостиную.

Мадам, очевидно, собиралась уходить или только что пришла, потому что одета была по-уличному, хоть и слегка старомодно: в платье с турнюром и тюрбан. Золотистый шелк тюрбана придерживала огромная брошь с изображением якоря и черепа, полную белую шею мадам Горбановской обвивали янтарные бусы, а на груди лежала массивная золотая цепь с подвеской в виде усеянного бриллиантами кораблика. Еще по две броши скрепляли банты, украшавшие объемные рукава. Эти были помельче и так блестели, что я не разглядела, что на них изображалось. Пальцы мадам усеивали перстни и кольца, иногда по два-три на одном пальце. Кроме того, каждое ее запястье украшало несколько браслетов.

Сверкало и само платье, бежево-желтое, расшитое черными розами, под стать тюрбану.

Мне подумалось, что удивительно, как это вороны не унесли ее целиком. Правда, им пришлось бы скооперироваться несколькими стаями.

— А, вот и вы, Мурчалов, — произнесла мадам трубным низким голосом, скривив полные губы (верхняя губа была рассечена старым белесым шрамом). — Неужели вы взялись за это дело? Вы, с вашей-то репутацией! Оно не стоит выеденного яйца!

— Ну что вы, уважаемая Ирина Ахмедовна, — шеф, не церемонясь, вспрыгнул на стол и потерся спиной о роскошный кальян. — Яичную скорлупу частенько недооценивают, а она бывает и полезной, и даже вкусной.

— Да тут и расследовать нечего! — мадам Горбановская тяжело опустилась на диван. — Дело ясное!

— Тем не менее, меня наняли расследовать это дело, и я собираюсь сполна отработать свой гонорар, — шеф слегка распушился.

Мадам Горбановская усмехнулась.

— Ну, уж вы-то, в отличие от прочих… этих ваших… всегда умели держать свое слово. Похвальное качество, никто не держит слово, и что теперь делать после этого несусветного запрета дуэлей? — она вздохнула. — Как призвать к ответу?.. Ну да ладно. Вы, полагаю, хотите услышать все, что произошло, из моих уст?

— Был бы весьма признателен.

Мне показалось, что шеф дернул хвостом на упоминании «этих ваших», но я не была уверена.

Мадам Горбановская скривилась.

— Если бы это был кто угодно другой, а не вы! Я уже и так рассказала все этим пронырам-полицейским. А то я не знаю, что стражи порядка никуда не годятся, но они меня вымотали! — она снова фыркнула. Потом ее острые глазки обратились на меня. — А это что за замарашка с вами?

— Моя ассистентка, — шеф взмахнул хвостом. — Анна Владимировна Ходокова. Исключительно надежна и неболтлива. Она будет записывать. Анна Владимировна, прошу вас.

Я немного приободрилась от того, что шеф назвал меня надежной и неболтливой. Но неловко было оттого, что Горбановская не предложила мне присесть. Шефу она, конечно, тоже не предложила запрыгивать на стол, но не могла же я последовать его примеру!

Пришлось достать из кармана блокнот и карандаш и приготовиться записывать стоя. На сцене театра так иногда поступали бравые сыщики, но нас в Школе ничему подобному не учили, поэтому записи получились довольно корявыми.

Все же, вот что мне удалось записать.

Вчера мадам Горбановская собралась вместе с сестрой, мадам Соляченковой, проверить приходно-расходные книги одной из компаний, которыми они владели в доле — ежеквартальный ритуал. Компания находилась в Морском конце, там, где кончается Дельта. В этих краях скорее нужно опасаться шалых чаек, но, тем не менее, на Горбановскую напала ворона — ворона-генмод! В природе вороны потерпевшая абсолютно не сомневалась из-за громадных размеров и голубых глаз птицы.

— Будь при мне сабля, я бы ее зарубила! — трубно сообщила мадам Горбановская. — Но Лола, эта дурочка, боится холодного оружия. Я никогда не беру оружие, если иду куда-то вместе с ней.

— А как вы были одеты, когда шли по делам? — спросил шеф.

— О, очень скромно! Не люблю показуху, знаете ли… Примерно, как сейчас.

— На вас был этот тюрбан?

— Ну, уж не этот! Вам простительно, Мурчалов, но тюрбан совершенно не подходит для длительных прогулок! К тому же, в Морской конец — там сейчас холодно, бр-р! На мне была отличная соболиная шапка.

— Были ли на ней украшения?

— Разумеется! — мадам как будто даже удивилась. — Я всегда украшаю свои головные уборы эмблемой нашего боевого братства! — она коснулась броши с якорем и черепами на тюрбане. — Как иначе я могу ответить на эти ужасные слухи, будто мы занимались пиратством и разбоем?

— И кулон с корабликом тоже был на вас?

— Никуда без него не хожу, это мой талисман! — она с гордостью коснулась кораблика. — Это «Страх и ужас», последний фрегат, на котором я ходила! Не правда ли, он красавец?

Картина начала для меня вырисовываться.

— А где же была закреплена похищенная брошь?

— На кушаке, рядом с часами.

— Вот с этими часами? — спросил шеф, показав лапой на хорошенькие часы-кулон, и сейчас висевшие на поясе мадам. Золотые, с корпусом, инкрустированном опалами и жемчугом.

Мадам величественно кивнула.

— Это мои любимые часы.

— И все же ворона схватила именно брошь?

— Понимаю, о чем вы! — закивала Горбановская. — Ей неудобно было пикировать к моему поясу, проще было утащить с шапки! Но — ох уж эти генмоды, не в обиду вам будет сказано, Мурчалов!

— О, я не обиделся, — заверил ее шеф.

— Эта брошь — фамильное достояние, я заказала переделать ее из булавки для галстука моего драгоценного покойного супруга… Его дед был одним из создателей генмодов, и когда-то с помощью этой булавки управлял теми, кого он вывел. А после смерти деда булавка досталась мужу, он ею очень дорожил… Но, конечно, генмоды же ужасно злопамятны!.. Вы, Мурчалов, тому первое доказательство.

К моему удивлению шеф не зашипел на нее, а издал мурчащую трель, которая у него заменяла смех.

Внезапно Горбановская поймала мой взгляд и усмехнулась.

— А вы, девочка, наверное, думаете, что я ужасная шовинистка? Нет, тут вы не правы. Я за равноправие, к людям тоже отношусь без иллюзий.

…Когда мы выходили из особняка госпожи Горбановской, я не удержалась от комментария:

— Что за особа!

— Не слишком приятная женщина, — согласился шеф. — Даже не предложила мне сметаны… Но зато и не порубила саблей, а с ее темпераментом это уже плюс. К тому же у нее порядочные знакомства.

Мы вышли на улицу, где народу стало еще больше, а движение оживленнее: подходило обеденное время, и из многих контор на улицу выходили служащие. Некоторые торопились домой, к семьям, другие присаживались за столики кафе, стоящие прямо на тротуарах, третьи покупали пироги тут же, на улице, и шли перекусить в ближайший сквер. Над толпой разносились голоса лотошников, рекламирующих пироги, калачи и квас. Не только шефу не досталось сметаны: я тоже вспомнила, что давно не ела. Ох уж эта Горбановская!

— А откуда вы ее знаете? — спросила я, подхватывая шефа на руки, чтобы не потеряться в толпе. Он тут же забрался мне на плечи, что в такую жару было неудобно, зато он мог говорить прямо мне на ухо.

— Так, оказал когда-то давно некую услугу. Она мне, конечно, заплатила, но меньше, чем следовало бы… никогда не позволяйте рассчитываться с вам одними деньгами, Анна, это непредусмотрительно. Во всяком случае, теперь мы кое-что знаем.

— Да, — сказала я. — Она носила контрольную булавку как украшение! Как это… — меня передернуло. Вот уж гадость, я о них читала. — Очень понимаю эту ворону! — с жаром воскликнула я. — Если бы я была генмодом и увидела бы такое на улице, я бы!..

— Если бы вы были генмодом, вы бы улетели оттуда, теряя перья, — шеф нетерпеливо стукнул меня хвостом по плечу. — Ни один генмод по доброй воле не коснется контрольной булавки, даже если она давно деактивирована. Именно так они и настраиваются — прикосновением.

— Ой… — сказала я.

Только представить себе — одно прикосновение, и ты полностью теряешь личность и волю, становишься рабом того, кто держит контрольную булавку!.. Это, кстати, говоря, не обязательно булавка, но, когда генмодов создавали, контрольные устройства часто маскировали под небольшие украшения. А декоративную булавку может носить и мужчина, и женщина.

— Значит, это был генмод под чьим-то контролем? — спросила я в испуге.

— Возможно, — неохотно сказал шеф, — но тоже маловероятно. У большей части молодняка уже нет этих генов… впрочем, тут кому как повезло. И к тому же подконтрольный генмод, коснувшись контрольной булавки, мог сменить хозяина. Не думаю, что его владелец, — шеф проговорил это слово со сдержанной, но очевидной ненавистью, — стал бы так рисковать. Нет, мы вряд ли имеем дело с генмодом. Скорее всего, это была обычная ворона.

— Но размер! И голубые глаза…

— Вопреки стереотипам, генмоды не так уж отличаются размерами от обычных животных. Просто мы, как правило, живем в лучших условиям и умеем позаботиться о себе. Ворона могла быть просто упитанной. Что касается голубых глаз… вы никогда не слышали о контактных линзах?

Я помотала головой.

Шеф вздохнул и пощекотал мне ухо усами.

— Ну, значит, мы пойдем в единственное место в этом захудалом городишке, где их продают. Там и познакомитесь.