Ген подчинения

Глава 18. Горе Галины Георгиевны — 1

Перепалка Василия Васильевича и Прохора отчетливо доносилась до меня из-за стены. Прохор нападал, Василий Васильевич защищался — как всегда.

В иное время мое любопытство было бы затронуто, но не сейчас. Сейчас, пожалуй, я даже на четверых всадников Апокалипсиса посмотрела бы без особого интереса.

Но шеф все время говорил мне, что от этого состояния нет иного спасения, кроме как заставлять себя интересоваться чем-то, пробуждать душевные силы. Так что я поднялась с постели.

Просто сказать — поднялась. На деле это потребовало от меня солидных усилий. Сперва опустить одну ногу, потом другую, потом опереться о столбик кровати… Рука до сих пор болела, а на ногу неприятно было ступать, хотя врач утверждал, что все уже зажило.

Подойдя к двери, я разобрала, что голоса звучали из спальни шефа — она наискосок от моей, по другую сторону коридора. А прямо напротив моей комнаты будет комната котенка, ранее гостевая. Все равно гостей у нас никогда не бывает.

— Воля ваша, Василий Васильевич, но котенку в таком возрасте давать полную свободу — значит, попрощаться с вазами, занавесками и прочим имуществом! Сохранность которого, смею заметить, вы возложили не только на Антонину Кузьминичну, но и на меня!

— Он не котенок, Прохор! Он — мыслящее существо!

— В этом возрасте он прежде всего прыгающее и бегающее существо! — после короткой паузы Прохор добавил: — С неразвитым глазомером.

— Не позволю запереть ребенка в клетку!

— В таком случае извольте запереть в клетку свои журналы и любимые чайные блюдца!

Даже в своем состоянии я не могла не улыбнуться. Театральные интонации Прохора звучали, как всегда, неподражаемо. А Василий Васильевич, как легко можно было догадаться по его репликам, слегка спятил в ожидании выстраданного отпрыска, и не собирался сдавать позиции под напором здравомыслия своего слуги.

Мне случалось слышать или читать о счастливых молодых родителях, которые центнерами скупают игрушки и пеленки, готовясь к торжественному событию. Помешательство Мурчалова зашло еще дальше: он подготовил для котенка отдельную комнату, набив ее книгами и даже поставив туда глобус и телескоп — будто специально, чтобы все это погибло, сброшенное на пол в безумных прыжках.

— Материальные соображения меня не волнуют! — я даже вздрогнула: это шефа-то! — Мой ребенок должен быть гармонично развитой личностью!

— Даже если бы в программу гимназических испытаний включили качание на шторах, готовить его к ним еще рано!

Прохор сказал это с таким апломбом, что я засмеялась.

Это был короткий смешок, неожиданный для меня самой, и перепалка тут же стихла. Дверь спальни шефа отворилась, и оттуда выглянули и шеф, и Прохор.

— Аня? — спросил шеф. — Вы смеетесь?

— Простите, — сказала я, все еще улыбаясь. — Это я радуюсь, что вы будете таким хорошим отцом.

Шеф и Прохор переглянулись.

Прохор шумно выдохнул.

— Ну слава богу, барышня, — сказал он. — Стало быть, и к утреннему чаю спуститесь?

Я прислушалась к себе. Вязкая апатия, которая мешала мне подняться с постели, заставляла равнодушно откладывать книгу или карандаши, уже не казалась мне такой непреодолимой. Все вокруг по-прежнему не имело особого смысла, но мне подумалось, что я не выдержу еще один день сидения кровати и глядения в окно, как медленно желтеют высаженные напротив нашего дома вязы. А именно так я провела несколько прошедших недель. Может, почти целый месяц: мне тяжело было вспомнить текущую дату.

— Спущусь, — сказала я. — Только переоденусь.

На мне все еще был халат поверх ночной рубашки: ничего иного последнее время я не носила.

— Конечно, — сказал шеф. — Не торопитесь, Аня, мы подождем.

В день, когда я впервые спустилась к завтраку, по совпадению газеты напечатали некрологи для Ильи Резникова.

Смерть нелегального ученого не стала для меня неожиданностью. Уже на следующий день после нашего с Эльдаром побега из его лаборатории Пастухов и Василий Васильевич заверили меня, что он наверняка не жилец. Им удалось выяснить, что Резников держал дополнительную трущобную лабораторию и вел дела со Златовскими — которые и в самом деле на поверку оказались Серебряковыми — в обход главарей банд, с которыми работал. И, конечно, этим бандам такая его самодеятельность по душе не пришлась.

Тут надо сказать, что город наш держат пять банд, объединенных в своего рода союз; Резников прислуживал этому союзу, имел от них множество заказов, за счет чего и выживала его клиника. Как рассказал мне шеф, генетик из Резникова был так себе, он даже Медицинскую академию закончил за свой кошт, а не за казенный. Позднее он занял свое положение, поскольку не чурался никаких заказов и умел подать себя — ну да, мужчина был эффектный.

В той лаборатории, где меня держали в плену, Резников экспериментировал втайне от своих хозяев, надеясь затем громко заявить о себе. Может быть, он даже хотел вывести свою собственную армию оборотней-генмодов — теперь точно понять было трудно, ведь я сожгла бумаги (за что меня слегка поругал Пастухов, но чужое неодобрение меня в кои-то веки нимало не задело).

В общем, шеф сказал:

— Нам о нем волноваться нечего, они сами и поволнуются, и разберутся. Да так, как нам и в голову бы не пришло… Аня, да что же вы сидите, как неживая? Может быть, книжку мне почитаете?

Я согласилась тогда, и читала шефу из свежеизданного сборника стихов, пока на глаза мои вдруг откуда ни возьмись не навернулись слезы — что странно, стихотворение было совсем не грустное!

Больше читать вслух шеф меня не просил, но попыток расшевелить не бросил. Например, подолгу лежал у меня на коленях, читая лекции о том, как надо интересоваться окружающим миром. Эти лекции мне даже нравились: шеф мягкий, пушистый, а гладить себя разрешает редко. Но слова его я пропускала мимо ушей.

И вот теперь за утренним чаем я прочла сюжет о том, что тело Ильи Ильича Резникова, «в прошлом известнейшего генетика, обманом добившегося расположения столпов нашего города», обнаружилось в одном из так и не восстановленных складов Морского конца. Обычное место для сброса трупов, нам про него еще в школе сыщиков рассказывали.

Шеф, который читал свой собственный экземпляр газеты, стоя прямо на нем всеми четырьмя лапами, сказал:

— Ну вот, теперь можете быть окончательно спокойны, что он вам больше не угрожает! А Серебрякова мы поймаем.

Я зябко передернула плечами. Резников меня и раньше не беспокоил. При мысли о нем и о его представительном лице с тонкими усиками я ощущала только отвращение. Ледяной ужас хватал за сердце только при мысле о Златовской, или как там у нее на самом деле фамилия, хоть она и была уже мертва, даже от моей руки. Пару раз я ее видела во сне. Она вставала, прямо с пробитым стулом черепом, и тянула ко мне руки — «доченька, дай обниму».

Но говорить об этом шефу мне не хотелось.

— Хорошо, — сказала я и принялась мазать булку сливочным маслом.

Впрочем, не успела я откусить, как в столовую вошла Антонина — как всегда, с непроницаемо каменным выражением лица и поджатыми губами.

— К вам посетительница, Василий Васильевич, — сказала она. — Я проводила ее в ваш кабинет.

Сперва я удивилась: посетительница во время завтрака — как это неуместно! К шефу обычно обращались люди интеллигентные, которые не подгадывали свой визит к приему пищи.

Только потом мои глаза упали на циферблат часов и я поняла, что гостья явилась во вполне приемлемое время: было уже почти десять. Надо же. Мне и в голову не пришло, что я так долго переодевалась.

Тут же я вспомнила, как подолгу замирала то с одним предметом туалета в руках, то с другим. А расчесывание и вовсе отняло целую вечность.

Неожиданно остро уколола злая, почти презрительная обида на саму себя. Как это я так!..

Мурчалов посмотрел на меня через стол.

— Прошу меня извинить, Аня, мне нужно принять клиентку. А вы не торопитесь, доедайте и присоединяйтесь, если разговор еще будет идти.

Я отложила булку в сторону.

— Спасибо за предложение, шеф, я сыта.

Мне в самом деле расхотелось есть. Последние дни и обед, и вечерний чай, и утренний чай мне чаще всего приносила Антонина и стояла над душой, пока я не поем. Сегодня вроде бы аппетит разыгрался, но приступ злости свел его на нет.

Непривычное для меня состояние: раньше я всегда садилась за стол голодная, а в промежутках еще и перекусывала. Забыть поесть казалось мне невозможным. Уж не одно ли это из усовершенствований в человеческом организме, предусмотренное моими создателями? Чтобы иметь сильные мышцы, острое зрение и нюх, человек должен хорошо питаться.

Об этом гадко было даже думать.

Чтобы оборвать ставшую привычной спираль мрачных мыслей, я встала.

— Пора мне возвращаться к своим обязанностям.

Мурчалов внимательно посмотрел на меня.

— Как хотите. Но не перенапрягайтесь, мы с Прохором вполне способны дать вам отдохнуть, сколько потребуется.

Еще бы им не дать. Все равно от меня никакого толку.

Но уж по крайней мере вести записи для шефа я могу. И лучше, чем Прохор: в отличие от него, пишу я быстро и аккуратно. У личного слуги шефа много достоинств, но чистописание в их число не входит.

Мы поднялись в кабинет шефа.

Почему-то при мысле о клиентке или гостье я успела представить себе относительно молодую женщину — пришла к Мурчалову, чтобы он собрал для нее сведения либо о муже, либо о деловых партнерах. Почему-то я совершенно не ожидала увидеть пожилую, даже откровенно старую даму.

И уж тем более я не ожидала, что узнаю ее. Это была старушка, которую я видела на Спасо-Илаевском кладбище пару месяцев назад, когда «расследовала» дело украденной собаки Ангелины.

Теперь я рассмотрела ее значительно лучше.

Дама была одета очень, очень опрятно и немного старомодно — это бросалось в глаза в первую очередь. Знаете, бывают люди, у которых одежда словно отутюжена и накрахмалена за пять минут до выхода из дома? Вот она была из таких. Во вторую очередь становилось понятно, что одежда эта очень богатая — но только если внимательно приглядеться. Мне стало это понятно лишь по текстуре ткани: такое редко увидишь в мануфактурных магазинах, где я предпочитаю одеваться!

И только я обратила на это внимание, как тут же заметила и другое: платье и болеро дамы были пошиты очень, очень давно. Не «слегка старомодное», а «очень старомодное» — но настолько простой и элегантный покрой, что за двадцать или тридцать лет не вышли из моды! Или мне так показалось? В моде ведь я не особенно разбираюсь. Хватит, налепила уже ошибок! Надо прекращать делать о людях выводы по внешности.

Но вряд ли я могу ошибиться, если скажу, что глаза нашей гостьи смотрели неожиданно молодо, ясно. Такие взгляды иной раз называют лучистыми.

Дама улыбнулась нам, показав ямочки на щеках.

— Доброе утро, господин Мурчалов! — сказала она. — Вы еще более пушисты, чем мне о вас рассказывали!

У нее был чуточку по-старушечьи надтреснутый, но все равно на редкость приятный голос. Впрочем, это я помнила еще по кладбищу.

— Рад, чрезвычайно рад визиту! — промурлыкал шеф, вскакивая на стол перед посетительницей. — Если я не ошибаюсь, Байстрюк Галина Георгиевна?

— Ваша осведомленность делает вам честь, — сказала дама. — Польщена! Не думала, что через столько лет после ухода от дел меня все еще будут узнавать!

— Как же не узнать самую знаменитую женщину Необходимска? — спросил Мурчалов.

— Самую богатую, вы хотите сказать? — улыбнулась Галина Георгиевна. — Вы мне льстите! Состояние Татьяны Афанасьевны, вероятно, побольше моего.

Ничуть не смутившись меркантильного оборота, которое приняло обсуждение, шеф уселся на стол и обернул хвостом передние лапы.

— Если говорить об оборотах ее кумпанства — безусловно. Если говорить о ее личном состоянии… Но прошу меня извинить за невольно допущенную неделикатность!

— Нет, что вы, это я позволила себе вульгарность, — возразила Галина Георгиевна. — Слава богу, в моем возрасте уже можно позволить себе что угодно, за исключением лишней чашки кофе за ужином! Но перейдем к делу. У молодого известного специалиста вроде вас их наверняка множество, не хочу отнимать время.

— Для вас времени у меня сколько угодно, — склонил голову шеф.

Я знала, что он не лукавит: хоть я и не занималась делами последнюю неделю, нетрудно было понять, что в сыщицкой работе царит затишье, раз шеф всего себя отдал организации детской для своего котенка.

— Позвольте представить вам мою ассистентку, Ходокову Анну Владимировну, — продолжал шеф. — Я безусловно доверяю ей, при ней вы можете говорить, как если бы мы с вами были наедине.

Шеф всегда произносит эту фразу перед клиентами, мне бы уже надо было к ней привыкнуть. Но в этот момент что-то во мне неожиданно запротестовало.

Недосуг, однако, было разбираться: госпожа Байстрюк уже улыбалась мне во все ямочки и протягивала руку в кружевной перчатке для рукопожатия. Пришлось пожимать и тоже изображать ответную улыбку.

«Наверное, она на самом деле какая-нибудь гадина, — мрачно подумала я. — Самая богатая женщина Необходимска! Не может быть, чтобы разбогатела на чем-то честном».

— Не хотите ли чаю? — продолжал Мурчалов.

— Благодарю вас, будет очень кстати.

Не дожидаясь просьбы шефа, я развернулась и отправилась на кухню.

И это после слов о доверии!

«Да нет же, — сказала я себе, спускаясь на кухню. — При чем тут это? Ты всегда делаешь чай, когда приходят богатые клиенты!»

Почему-то на середине лестницы на первый этаж я чуть не разрыдалась. Потребовалось нешуточное усилие воли, чтобы взять себя в руки. Может быть, все же не стоило мне сегодня выходить из своей комнаты…

Нет! Хватит! Хватит прятаться от всех!

Вот и с Волковым так с самой нашей переделки не осмелилась поговорить — хотя шеф несколько раз передавал мне его просьбы о встрече, а один раз даже принес письмо, которое я не читала.

В кухне хозяйничала Антонина, прибираясь после завтрака.

Она бросила на меня непроницаемый взгляд — в подпольных карточных боях нашей экономке цены бы не было — и вручила уже готовый поднос с чаем и сладким печеньем.

— Работаете уже?

— Да, — ответила я.

— Я ножницы у вас из комнаты забрала, — сообщила мне экономка. — Если понадобятся, скажите мне.

Фраза показалась мне загадочной — зачем бы Антонине забирать ножницы из моей комнаты? — но думать над ней было недосуг: нужно было нести чай шефу и клиентке. На это я, по крайней мере, еще гожусь.

— …Ну что ж, думаю, просить вас о конфиденциальности нет нужды, — услышала я фразу Галины Георгиевны, входя в кабинет.

— Естественно, — шеф чуть наклонил голову.

Я поставила чайный поднос на стол, быстро и аккуратно разлила ароматный напиток: гостье в чашку, шефу в блюдечко. Нужно было заварить самой — Антонина отличная кухарка, но чай лучше всего получается именно у меня, это признавалось всеми обитателями нашего небольшого хозяйства. Но при одной мысли об этом меня охватывала усталость. Нет, хорошо, что чай уже заварен.

— Должна у вас уточнить: насколько вы осведомлены о моих семейных обстоятельствах? — спросила Галина Георгиевна, сделав аккуратный глоток.

— Лишь то, что известно всему городу. Вы овдовели очень давно, когда ваш муж, капитан Байстрюк, героически погиб во время войны. Никогда не были замужем повторно, почти не имеете родни, так как ваш муж порвал с семьей все связи, а вы сами — сирота.

— Все так, — благосклонно кивнула Галина Георгиевна. — А мой единственный сын, Коленька, к сожалению, ненадолго пережил Михаила Федоровича, — она вздохнула, а я тут же вспомнила, как она сидела на кладбище у могилы. Так это она читала сказки своему сыну! Я подумала, внуку… Надо было сразу догадаться: могила-то совсем старая. — После этого я с головою ушла в торговлю, не без удачи, как вы уже отметили. Поэтому я всегда охотно тратила: вкладывалась в городское благоустройство, открывала школы и больницы. Но мне не удалось растратить все. Большая часть денег после моей смерти, по-видимому, отойдет городским университетам — а может быть, военному флоту, смотря кто из них лучше покажет себя в подхалимстве.

«Да, — подумала я с удовольствием, — определенно, не так проста».

— Вы хотите, чтобы я навел для вас справки, насколько честно каждое из выбранных вами учреждений распоряжается финансами? — предположил Мурчалов.

— Нет, — покачала головой Галина Георгиевна. — Последнее время мое завещание вызывает у меня все больше неуверенности. Вот уже неделю как я вижу призрак моего покойного сына.

Последовала театральная пауза, которой дама, определенно, наслаждалась, хотя и сохраняла невозмутимое выражение лица.

Шеф также умудрился не растерять своей невозмутимости.

— Чем же я могу вам помочь в таком случае? — спросил он.

— А! Расследовать вероятное мошенничество или даже покушение на убийство, — сообщила Галина Георгиевна. — Хотя я и стара, но из ума еще не выжила. И без тени сомнения знаю, что призраков не существует.