Ген подчинения

Глава 19. Горе Галины Георгиевны — 2

Богатейшая женщина Необходимска проживала не в самом престижном Опаловом конце, как было бы естественно, а в Аметистовом — там же, где (бывшая?) пиратка Горбановская. Может быть, тем, кто в молодости торговал с теплыми заморскими странами, там уютнее — больше похоже на привычные края. Может быть, нувориши просто чувствовали себя неуютно в окружении слишком изысканных соседей.

Архитектурой дом Байстрюк тоже напоминал особняк Горбановской: квадратное строение, в середине внутренний дворик. Только Горбановская свой дом сдавала в наем, а Галина Георгиевна жила одна. Кроме того, открытый внутренний дворик она забрала стеклянной крышей, такой же, как купол над всем Аметистовым концом, превратив его в крытый атриум.

Словно чтобы еще больше поразить воображение случайных гостей, с потолка атриума свисала невероятных размеров хрустальная люстра. Такая длинная, что насчитывала, должно быть, не меньше трех моих ростов!

Хозяйка сама провела нам экскурсию по своему дому.

— Когда-то я устраивала тут такие приемы, — проговорила она с ностальгией. — Были совсем другие времена, молодые люди, надобно было уметь пустить пыль в глаза деловым партнерам! Я и купила-то этот особняк с первого удачного контракта, в рассрочку — рисковое вложение, но оно окупилось. Наверное, давно уже нужно было его продать — мне одной он вовсе не нужен, а стоит его содержание немало. Но именно здесь умер Коленька… — она вздохнула. — Как он любил бегать по этим коридорам! Проносился по всему дому сверху донизу, по этим галереям, ни слуги, ни нянечка не могли его поймать! Такой уж был проказник! — она вздохнула и улыбнулась, как будто память о сыне совсем уже не причиняла ей боли.

Наверное, и не причиняла: сколько лет прошло! Я читала, что с возрастом многие трагедии забываются, и в памяти остается только хорошее, не отравленное тем, что случилось потом.

В этот момент я остро пожалела, что мне еще не под восемьдесят. Как чудесно было бы взглянуть на себя нынешнюю с высоты прожитых лет и понять, что все мои беды и проблемы — ерунда и пустяки, и что все, что со мной произошло, можно просто забыть.

— Отличное вложение, — оценил Мурчалов тоном эксперта. — Тогда ведь еще не был построен купол над Аметистовым концом? Поэтому вам и понадобился крытый атриум?

— Совершенно верно, — благосклонно улыбнулась Галина Георгиевна.

Тут же я сообразила, о чем он: даже если бы дом пришел в полную негодность за эти годы, возросшая стоимость земли окупила бы любые затраты моментально. Прежде Аметистовый конец не считался одной из фешенебельных частей города: просто еще один торговый округ, жить в котором настоящей аристократии считалось зазорным.

Насколько я знаю, жилье в Опаловом конце и теперь считается более престижным, и жить там действительно удобнее и приятнее… по крайней мере, летом. Но для многих даже и богатых людей «непрестижная» недвижимость в Аметистовом конце все равно что зеленый виноград для лисы.

В свете этих соображений я немедленно поняла, что и Байстрюк, и Горбановская проживали в Аметиством конце вовсе не из-за того, что их, как парвеню, не принимало высшее городское общество. Уж у нас-то в городе даже аристократия не особенно кичится положением, хотя бы потому, что почти вся эта аристократия — потомки приезжих.

Глупо. Как же глупо — все знать, и не сопоставить! Точно так же, как с генмодами-людьми. Точно так же, как с Резниковым. А туда же, на работу вернуться решила.

Мы шли по нижней галерее атриума, в центре которого, прямо под люстрой, росло старое апельсиновое дерево. Василий Васильевич, сидя у меня на руках, усиленно крутил головой по сторонам, потом спрыгнул на пол и начал обнюхиваться.

— Уточните, где именно появлялся призрак? — спросил шеф.

— По всему дому, — с готовностью ответила Галина Георгиевна.

— Вот как! — хвост шефа загнулся вопросительным знаком. — А все же не откажите показать, где именно его видели?

Галина Георгиевна не отказала. Более того, она, как выяснилось, отлично подготовилась: достала из ридикюля записную книжку, по которой прочла, где именно наблюдался призрак.

Сама она видела его в атриуме, в своей спальне и в своем же кабинете. Обе комнаты располагались на первом этаже, потому что ей тяжело было теперь подниматься по лестницам. Но слуги, которым вменялось в обязанность поддерживать дом в порядке, утверждали, что видели мальчишечью фигуру и на втором этаже, и на третьем.

Да и сама Галина Георгиевна один раз наблюдала, как «Коленька» бежал по галереям верхних этажей.

— Это всегда происходило по ночам или вечерам, после наступления темноты, — добавила Галина Георгиевна. — И всякий раз клубился туман.

— Туман? — заинтересовался Василий Васильевич.

— Белый, потусторонний, — пояснила Галина Георгиевна. — Сперва я решила, что кто-то из слуг затеял шутки с сухим льдом.

— Сначала решили? Потом вы отказались от своего мнения?

— Я рассчитала всех слуг и наняла новых, — просто сказала богатейшая женщина Необходимска. — Не помогло.

— А как выглядел этот призрак?

— Это был Коленька, — вздохнула Галина Георгиевна. — Точно как я его помню… К сожалению, тогда не существовало фотографий, только дагерротипы. Нужно было не двигаться по полчаса. Коленька был таким живым ребенком, таким непоседливым, что невозможно было заставить его стоять смирно! Мне предлагали сделать посмертный дагерротип, но я отказалась. Хотела помнить его живым.

— И никакого изображения у вас не сохранилось? — спросил Василий Васильевич.

— Отчего же? Есть чудесный портрет. Когда Коленьке исполнилось пять лет, я заказала его у самого Аврелия Чернокрылова, сразу как тот иммигрировал. Кисть ему приходилось держать в клюве, но работал он намного быстрее всех известных мне художников. А зрительная память просто непревзойденная. С ним Коленьке не приходилось позировать так долго.

Я ожидала, что портрет висит в спальне хозяйки и размером как минимум метр на полтора. Но оказалось, что он хранится в нижнем ящике секретера в ее кабинете — комнате, где повсюду были расставлены корзинки с вязанием и разложены узорные салфеточки.

Размером портрет был с небольшую книжку и лежал в лакированной шкатулке, заботливо обвязанной в салфетку. С него на меня посмотрел самый обыкновенный мальчуган: курносый, рыжеватый, веснушчатый, в коротких штанишках и с независимым выражением лица. В нем трудно было уловить сходство с Галиной Георгиевной или с херувимом, изображенным на надгробном памятнике. Но талант художника я не могла не отметить: чувствовалось, что мальчишка замер из большого одолжения, что вот-вот ему надоест стоять смирно и он понесется с картины вскачь.

Что-то в нем было очень знакомое, как будто я где-то видела эти вихры и это курносое лицо… Да, точно! Видела! Галерея Розанова, она же Городской художественный музей. Только там мальчик стоял как будто в другой позе…

Напрягшись, я вспомнила. Примерно полгода назад открыли постоянную экспозицию Аврелия Чернокрылова, и там, в частности, были выставлены его карандашные наброски. В том числе и с этим мальчиком: играющим с мячом, грызущим яблоко… Даже подпись я вспомнила: сын вдовы Бойко. М-да.

…Все-таки с приходом фотографии мы многое потеряли. Например, если бы не фотография, я могла бы зарабатывать на жизнь портретами или рисовать наброски для газет. И не встречаться с людьми, которым нужна моя помощь, и не думать о том, что я не гожусь в помощницы сыщика!

— И вот так он и выглядел, как на портрете? — спросил Василий Васильевич, приблизив морду к портрету вплотную, чтобы рассмотреть его как следует.

— Один в один, — подтвердила Галина Георгиевна.

— Но вы ведь видели его издалека, — сказал шеф. — Лица могли не рассмотреть, особенно в темноте.

— Быть может, я не могла разглядеть его во всех деталях, но я готова покляться, что черты примерно те же самые! — возразила она. — Поэтому сперва я подумала на какую-то отраву или наркотик, которую подсыпают мне в еду. Однако повара я сменила первым, и несколько дней даже сама покупала себе еду в булочных, все время в разных. Это тоже не помогло.

— Но вы уверены, что это был именно ваш сын, а не какой-то случайный мальчик? — спросил шеф.

— Мать всюду узнает своего ребенка, даже полвека спустя, — последовал спокойный ответ. — Конечно, это не мог быть он, но сходство изумительное. Поэтому я все больше и больше склоняюсь к тому, что стала жертвой тщательно подготовленной мистификации.

— Да, действительно, ситуация странная, — подтвердил Василий Васильевич. — Почти наверняка вы правы. Обещаю вам, что брошу все силы на расследование этого дела. Бесстыдство этих мошенников поражает воображение, их нужно наказать!

По резким движениям хвоста шефа я видела, что он абсолютно искренен.

Галина Георгиевна вздохнула.

— Прошу вас только, если эти мошенники каким-то образом используют для махинаций живого мальчика… Не сдавайте его полиции, а приведите ко мне. Я хочу посмотреть на ребенка, который так похож на моего Коленьку!

Шеф тут же ей это пообещал.

Однако чем больше мы обходили особняк, тем больше, шеф, казалось, терял уверенность в своих силах. Он обнюхивал и обыскивал все ходы, кажется, злясь все больше и больше. Мы очень медленно прошлись по галереям второго и третьего этажа, заглянули во все комнаты. Большая часть из них производила удручающее впечатление: закрытые портьерами окна, мебель в чехлах… Дом и в самом деле грустил без настоящего дела.

Наконец шеф попросил взять его на руки и очень тихо сообщил мне на ухо:

— Ничего не понимаю! Конечно, можно еще пригласить на консультацию Дмитрия или частного эксперта-генпса, но, похоже, детьми здесь не пахнет! Я различаю всего пять человеческих запахов, все они слуги. А вы ничего странного не унюхали?

Я пожала плечами.

— Разве что довольно сильно пахнет озоном. Но это, похоже, от люстры, очень уж она мощная.

Не знаю, зачем шеф спрашивал меня. Нюх у меня, конечно, гораздо лучше, чем у среднего человека — опять нужно поблагодарить моих создателей. Но и собачьему, и даже кошачьему уступает.

— Знаете, — задумчиво сказал шеф, — еще я подумал об этих историях с мистиками в Долии… Была у них такая мода лет пять-семь назад. Но там они использовали зеркала, а тут ничего похожего я не вижу. Давайте, впрочем, простучим стены.

— То есть вы подозреваете, что мальчик — оптическая иллюзия? — спросила я шефа.

— Пока я даже не знаю, что подозревать, — сказал шеф. — Знаю только, что после смены слуг тяжело было бы протаскивать в дом по вечерам ребенка и не оставить следов!

Мы еще раз обошли все комнаты, обстукивая стены. Нашли несколько потайных ниш и одну потайную комнату, но Галина Георгиевна сообщила, что прекрасно о них знает и использует по назначению. Никакой сложной системы зеркал, которая, по словам шефа, требовалась для создания оптической иллюзии, не обнаружили.

В результате договорились с Галиной Георгиевной, что мы вернемся в дом вечером и попробуем полюбоваться на призрака своими глазами.

До вечера было еще далеко, а дома нас ждал вкусный обед от Антонины. Галина Георгиевна предлагала нам остаться обедать у нее, но Василий Васильевич вежливо отклонил приглашение: «В других обстоятельствах почел бы за честь, но во время расследования предпочитаю сохранять с клиентами дистанцию».

Поднимаясь по ступеням нашего высокого крыльца, я вдруг с удивлением почувствовала, что живот у меня в самом деле подводит. Я хотела есть! Надо же.

Мне никогда бы и в голову не пришло, что чувство голода может вызывать радость.

Однако вместо накрытого стола в нашей гостиной (она же столовая) нас ожидал гость — новый клиент. Или, скорее, старый: Матвей Вениаминович Рогачев, профессор Медицинской Академии, который несколько месяцев назад нанял шефа для расследования вероятной подмены кофе в кафе и ресторанах Необходимска.

— А, Мурчалов, — сказал он, увидев шефа. — С одной стороны, я рад, что вы наконец-то решили вернуться к работе! — надо же, а я и не знала, что шеф делал перерыв. — С другой стороны, весьма удивлен, что в такой тяжелый для города момент вас где-то опять носит. Я занятая личность, у меня нет времени вас дожидаться.

Рогачев — генмод-козел, и, честно скажу: до него я никогда я не встречала генмода, чья видовая принадлежность настолько соответствовала бы его внутренним качествам.

Шеф машинально распушился и выставил вперед усы, но ответил Рогачеву почти вежливо:

— И какая же беда на сей раз постигла наш славный город? Вместо перепелиных яиц некоторые трактирщики осмеливаются подавать куриные?

— Сарказм — оружие слабых умов, — фыркнул Рогачев. — Ну, если вы не считаете нашествие сомнительных ученых из-за границы по приглашению организованной преступности тяжелыми временами, то ваш ум еще слабее, чем мне прежде представлялось.

Вывернув шею, Матвей Вениаминович прямо пастью достал из кармана в своей шелковой попоне маленькую брошюру и бросил ее на стол.

Василий Васильевич требовательно стукнул меня по руке. Я подошла к столу и дала шефу спрыгнуть у меня с рук прямо на скатерть.

Поддев брошюру лапкой, Мурчалов раскрыл ее и принялся изучать. Я, разумеется, изучала ее вместе с ним.

Брошюра повествовала о научной ярмарке, приуроченной к ежегодной конференции по проблематике генетических исследований, которую проводила Медицинская Академия Необходимска в начале октября.

Медицинская конференция — значительное событие в нашем городе, но не из ряда вон выходящее. Ради него, помню, у нас в Школе сыщиков сдвигали практику в морге (морг числился за Медицинской Академией, и в дни конференции студентов в здание не пускали).

Но обычно эта говорильня длится три дня и проходит почти незамеченной для всего остального города, за исключением студентов смежных специальностей. Хотя, конечно, «Вести» и «Ведомости» обязательно тиснут хотя бы одну-две заметки об успехах наших ученых-генетиков и, может быть, о знаменитых зарубежных гостях, если они ожидаются.

Эта же брошюра обещала «Ярмарку с демонстрацией новейших достижений науки!» для широкого круга участников, детскую контактную лабораторию, публичные лекции… Длиться все это мероприятие должно было две недели и проходить даже не в здании Медицинской Академии, а в здании крытого цирка-шапито.

Надо же! Цирк как он есть.

— Смотрю, Медицинская Академия перенимает опыт заморских коллег? — спросил Василий Васильевич. — Насколько я знаю, в Галлии подобные конференции проводят уже лет пять. Для привлечения общественного интереса и финансирования. А в Каганатах есть давняя традиция императорских смотров, которые также выглядят весьма похоже!

— Ну, ежели галлийским коллегам угодно устраивать в буквальном смысле цирк, чтобы им накидали мелочи на блюдце, не мне их осуждать, — едко проговорил козел, будтор забыв собственное недавнее замечание о сарказме. — А наших южных коллег и в самом деле финансирует их император, и они неплохо устроились, должен я сказать! Тут же речь не идет о сборе пожертвований. Наоборот, организационный комитет нашел весьма щедрых спонсоров, которые выставили свои собственные условия и велели расширить масштабы.

— Каких спонсоров? — спросил шеф.

По его тону я поняла, что он уже заинтересовался проблемой Рогачева.

— Одним из условиев спонсоров была анонимность, но я умею читать между строк! И у меня есть знакомства в организационном комитете… В общем, речь идет о тех же самых лицах, которые ранее были нанимателями небезызвестного вам Ильи Резникова… и не надо топорщить усы, я знаю, что вы причастны к тому, что этот проходимец выпал из фавора у бандитов! Правда, не знаю, как, но без вас там точно не обошлось.

Шеф фыркнул.

— И что вы вменяете мне в вину?

Матвей Вениаминович оскалился, показав длинные желтые зубы.

— Всю эту суету. Мне ясно, что Резников зарвался. Но если бы вы не помогли убрать его из картины, «семьям» не понадобился бы новый функционер на его место. И они не объявили бы эти… смотрины.

Смотрины! Выходит, Рогачев имел в виду, что новая «научная ярмарка» представляла своего рода расширенное собеседование о приеме на работу… Только вот речь шла не об обычных вакансиях, допустим, гувернера или управляющего, а о человеке, который бы заведовал клиникой для преступных элементов!

— А кроме того, — продолжал Матвей Вениаминович, — все это вылилось в профанацию чистого научного знания! Вы можете себе представить, эти… субъекты!.. являются в Академию, читают там лекции, даже ходят консультировать по госпиталю! И отнимают время выступлений у заслуженных профессоров! Тогда как среди них может скрываться пособник бандитов.

— А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, — шелковым голосом попросил шеф. — Мне интересно, с чего вас охватило такое радение за судьбы города и науки!

Дальше Матвей Вениаминович экал, мекал, но в итоге все-таки рассказал.

Раньше конференция проводилась в течение двух дней, участников было немного, и каждому выступающего доставалось тридцать минут на выступление: двадцать — на раскрытие темы, десять — на то, чтобы задавали вопросы.

Теперь же благодаря рекламе и обширному финансированию (спонсоры оплачивали гостиницу для выступающих, чего раньше никогда не делалось), число участников выросло в несколько раз. Количество дней конференции увеличили до пяти — речь идет о самой конференции, а не о всяких дополнительных мероприятиях, которые, как и говорилось в брошюре, растянулись на две недели. Однако это не помогло до конца, и выступление каждого участника пришлось сократить до пятнадцати минут: десять минут на рассказ, пять минут на общение с аудиторией.

По словам Матвея Вениаминовича, это было неслыханным оскорблением.

— Что можно успеть рассказать за десять минут? — возмущался он. — Да одно перечисление моих ученых реалий отнимает больше!

— Охотно верю, — согласился шеф. — Чего же вы хотите от меня?

— Выяснить, кто именно из выступающих имеет связи с преступностью! — твердо заявил козел. — Резников был хотя бы величиной известной. Мы знали, чего от него ждать.

— Вы же понимаете, что едва ли мне удастся найти неопровержимые доказательства.

— Неважно, — мне показалось, что прямоугольные зрачки Рогачева горели особенной мстительностью. — Вы лишь дайте мне имя и фамилию, а уж моего авторитета хватит, чтобы обеспечить ему репутацию не лучше, чем у Резникова!

Ага, то есть на сей раз козел хотел, совершенно не скрываясь, использовать нас с шефом в какой-то подковерной борьбе между медиками. Еще чего не хватало.

Я поглядела на шефа, уверенная, что тот откажется.

Тот набрал воздуха в грудь, раздул манишку… и сказал:

— Хорошо, Матвей Вениаминович. У меня сейчас есть другие клиенты, но ради нашего с вами давнего знакомства и пламенной взаимной неприязни я могу взяться за это дело. Другой вопрос — как вы компенсируете время, которое я потрачу на него. Ведь я мог бы тратить его на общение с моим юным отпрыском!

Козел хмыкнул.

— А, пошел торг! Только не надо притворяться, что вас это не интересует! Вы тоже хотите быть в курсе всего происходящего в городе и тоже попытались бы выяснить, кто станет новым генетиком у мафии!

(Я отметила незнакомое, иностранно звучащее слово. Мафия — это тоже, наверное, преступность!)

— Предположим, и захотел бы, но я не стал бы делать это в такой спешке, — парировал шеф. — И уж тем более не стал бы проверять для этого всех, приезжих на конференцию. Подождал бы какое-то время, пока все не успокоится. За срочность, мой дорогой Матвей Вениаминович, надобно доплачивать.

— Ну, сверх ваших обычных расценок могу добавить полное обследование вашего… отпрыска… в госпитале Академии. Под моим личным надзором.

Они поспорили еще немного и сошлись на трех обследованиях для котенка с разницей в полгода.

Меня охватило нехорошее предчувствие. В прошлый раз, занявшись тем, что предложил нам профессор Медакадемии, мы наткнулись на подпольную лабораторию и свели заочное знакомство со Златовскими — а также очное с одним из созданных ими человекогенмодов.

Чем, интересно, кончится его просьба расследовать нечто, связанное с организованной преступностью?