Ген подчинения

Глава 22. Горе Галины Георгиевны — 5

Следующие несколько минут я помню из рук вон плохо. Помню, что ломанулась куда-то, круша тканевые стены. Помню, как увидела какой-то аппарат — длинный металлический цилиндр, похожий на телескоп, и расположенную вокруг него систему маленьких зеркал, по которым бегали розовые и зеленые лучи. Помню огромный вентилятор, вокруг которого клубился белый пар. Помню, как меня схватил кто-то — то ли те же парни, которые попали со мной в одну очередь, то ли сам доктор Монро.

Впрочем нет, доктор Монро командовал — перепуганным, почти истеричным голосом: «Выведите ее на воздух! Выведите… Барышня, успокойтесь, никто вам тут ничего плохого… Да у нее нож!»

Да, у меня правда был нож: я ведь пообещала себе, что никогда больше не стану держать его там, где тяжело достать? Вот и достала.

Но нож — это опасно. Я им убила человека.

Почему-то я вспомнила Волкова: и в звериной, и в человеческой форме. Его лицо, осунувшееся, бледное, несчастное встало передо мной в темноте, и я замерла, прижав руки к телу. Меня била крупная дрожь, я чувствовала влагу на щеках и на загривке — но надо было не двигаться, надо было стоять и не трогать никого, потому что люди хрупкие, и их шеи так легко расходятся под лезвием.

Эльдар смог взять себя под контроль. Неужели я не смогу?

«Разожми пальцы! — велела я себе. — Ну!»

Нож выпал из моей руки.

Дальше кто-то, предельно осторожно придерживая меня за плечи, повел меня куда-то, и на мое разгоряченное лицо вдруг дохнуло благословенно прохладным свежим осенним воздухом. Я ощутила тепло солнечных лучей.

— Аллах милосердный! Что вы с ней сделали?!

Этот голос я знала. Это была Марина Алеева, моя подруга, с которой я поссорилась… или нет?

Почти против воли я расслабилась, обмякла — и повисла на Марине, которая перехватила меня у того, кто вывел меня на свет. Та почти не пошатнулась под моим весом: прямо удивительно, если учитывать, насколько она меньше и легче меня!

— Вы ее знаете? — спросил отлично поставленный голос Монро. — Она служила на флоте?

— Нигде она не служила, о чем вы! — сердито и раздраженно воскликнула Марина. — О всемогущий, да посмотрите на нее! Вы за это ответите!

— Ровным счетом ничего не сделал! — судя по интонациям, Монро взвинчивал себя, чтобы перейти в нападение. — Обычный аттракцион, игра света и тени, ничего более! А вот она, с другой стороны, разрушила декорации, чуть было не разломала аппаратуру, угрожала мне ножом!.. Вы должны быть благодарны, что я ее в каталажку не сдаю! Только по моему великодушию! А вам бы следовало быть внимательнее — кто же выпускает человека с боевой травмой в людное место без присмотра!

— С боевой травмой? — поразилась Марина.

— Неважно, неважно! — тон Монро изменился снова, из обвиняющего сделался просто торопливым. — Пойдемте, нужно усадить ее где-нибудь в тихом месте…

— Подальше от ваших клиентов, вы хотите сказать? — едко спросила Марина.

— Какая вам разница, барышня? Вы хотите ей помочь или нет? Пойдемте же!

Монро в самом деле помог Марине, перекинув вторую мою руку себе через плечо. В отличие от Марины, он был одного со мной роста, так что транспортировать меня куда-то им было сложно, но они как-то справились.

Эту дорогу я совсем не помню: я все еще толком не соображала, меня по-прежнему била дрожь, к горлу то и дело подступала тошнота. Все силы уходили только на то, чтобы не исторгнуть содержимое желудка на собственные ботинки.

Наконец, меня усадили куда-то — кажется, на стул, но мы все еще были на свежем воздухе… и голоса вокруг утихли, так что это не могло быть кафе с верандой… где же мы?

— Мне нужно вернуться к моим клиентам, — торопливо сообщил Монро. — Я пришлю к вам кого-нибудь!

— Это я к вам кого-нибудь пришлю! Скорее всего, наряд полиции!

— Я не причем, меня ЦГУП уже проверило! — тут же возразил Монро.

— Принесите воды, затем можете пиздовать на все четыре стороны! — гневно проговорила Марина.

Я не ожидала от нее, неизменно правильной, даже такого относительно мягкого ругательства, но засмеяться не смогла: воздух втягивался и вырывался со всхлипами, в груди его не хватало.

— Ну-ка, дыши со мной, — Марина отняла мои руки от моей же груди, где я машинально комкала ткань пальто, словно оно меня душило, взяла их в свои. Она тоже не носила перчаток. — Давай, вдох — выдох, вдох — выдох, и-и вдох — выдох…

Постепенно я начала успокаиваться. Мне стало ясно, что я сижу на стуле, действительно принадлежавшим ранее кафе на веранде, теперь закрытому по случае осени: все огромные окна веранды были закрыты ставнями, и на каждой ставне висело по замку. Узнала я и место: к востоку к цирку примыкает небольшой сквер. Никогда раньше я по нему не гуляла, а поэтому и про кафе не знала.

Кроме стульев — проржавевших и не очень удобных — здесь стоял даже железный столик со столешницей, заваленной коричнево-оранжевыми листьями и древесной трухой. Почему их не внесли внутрь кафе, бог весть. Может быть, забыли. Может быть, решили выбросить, но почему-либо не сообщили службам вывоза мусора. Тогда владельцы непременно получат штраф…

Но сейчас мне было не до проблем владельцев кафе. Я только радовалась, что есть возможность присесть не на землю, потому что ноги не держали. И не на общественную лавочку: мне не хотелось, чтобы на меня глазели дети.

— Анечка… — проговорила Марина очень нежно, ласково. — Что с тобой, моя дорогая? Что они с тобой сделали?

Не особенно задумываясь о том, что я говорю и почему, я сказала:

— Я убила человека, и они мне это показали.

— Что?! — Марина ахнула.

— Я убила человека, — покорно повторила я. — Милену Норбертовну Златовскую. Она меня сконструировала. Я генмод. Я родилась в лаборатории, уж не знаю, где они меня выращивали. В чьем-то животе, наверное. Едва ли она сама меня рожала. Только я ничего не помню оттуда. Шеф говорит, это потому что я была под булавкой очень долго. Может, с самого раннего детства. Не знаю.

Марина быстро оглянулась — смотрела, не подслушивает ли кто. В этом не было необходимости. Мои чувства уже пришли в норму, и я могла бы сказать, что вокруг нас в радиусе слышимости нет ни человека, ни генмода: по ковру опавших листьев невозможно подкрасться незаметно. Да и кому мы нужны? У слабонервной девицы случился истерический припадок, подруга ее успокаивает — ничего необычного!

Но мне сейчас было все равно, даже если бы кто и подслушал и захотел бы отправить меня в тюрьму. Я бы пошла покорно. Лишь бы не в лабораторию на опыты. Тогда я бы, наверное, впала в священную ярость и разнесла бы вокруг все, и покончила бы с собой.

Мне подумалось: вот сейчас Марина убежит в ужасе.

Но вместо этого она уселась прямо на стол, по-прежнему держа мои руки в своих, так что они оказались у нее на коленях.

— Расскажи мне все, — попросила Марина тем же спокойным, ласковым тоном. — Если только это не засекречено.

Это, конечно, было засекречено. Но в тот момент соображения секретности были от меня дальше, чем возможный полет на Луну при помощи пушки.

Я уткнулась лбом в колени Марины, а она положила ладонь мне на шею. Ее рука была очень теплой, ободряющей.

И я рассказала все.

Сбивчиво, путано — Марине много раз приходилось осторожно меня переспрашивать и направлять рассказ в другое русло. Кое-как у меня хватило присутствия духа не обмолвиться о том, что Эльдар оборотень: в конце концов, это был его секрет. Ладно моя генмодность — я рисковала только собой. Но оборотней относительно много; из обмолвок шефа я поняла, что в Сарелии действительно до сих пор прячутся по лесам целые деревни волков, а еще есть оборотни-птицы и где-то совсем на юге, по слухам, — оборотни-большие кошки. Если их попытались уничтожить полностью три-четыре века назад, то где гарантия, что не попытаются уничтожить снова.

Поэтому я наспех сочинила ложь, что Волкова похитили якобы потому, что просто сочли хорошим материалом для экспериментов — мол, молодой здоровый парень, которого никто не хватится. А то, как и почему я выбралась, я и вовсе скомкала. Да я сама еще не очень понимала это. Шеф мне сказал, что, по предварительной версии, слюна оборотней временно подавляет восприимчивость генмодов к воздействию булавки, так что когда Волков меня укусил, я на какое-то время получила иммунитет. Но почему это происходит и даже точно ли это так, он сказать не мог — «мы начали исследования, но пока еще ничего не ясно».

Да, и еще я знала, что с этими исследованиями как-то связан козел Матвей Вениаминович, может быть, даже возглавляет их. Это была одна из причин, по которой им с шефом никуда не деться друг от друга.

Так что я честно сказала Марине, что говорю ей не все. Мол, не мои это тайны.

Она продолжила гладить меня по шее и по спине.

— Все в порядке, — сказала моя подруга. — Я понимаю.

— Понимаешь?! — неожиданно во мне вспыхнула ярость. Я вскинула голову, разрывая расстояние между нами. — Ты уверена, что понимаешь?! Когда тебя вертят, как куклу, и ты ничего не можешь сделать! Нет тебя, но ты все видишь, все чувствуешь — и не осознаешь! Но вся память об этом с тобой!

— Понимаю, — Марина твердо встретила мой взгляд. — Может, не так хорошо, но больше, чем ты думаешь. У меня что-то похожее было в прошлом. Правда, без генетических экспериментов, но я была безвольной куклой целый год.

Я изумленно уставилась на нее. О чем она?..

Марина вздохнула.

— Честное слово, не знаю, стоит ли рассказывать тебе об этом сейчас. Мы о твоей боли говорим, не о моей.

Я качнула головой.

— Нет, нет. Я хочу услышать.

Мне тут же стало стыдно, что я оскалилась на Марину, когда она только и делает, что пытается мне помочь. Кто знает, может быть, она в самом деле понимает больше, чем мне кажется?

Марина набрала побольше воздуху в грудь.

— Ладно… мне об этом говорить лишний раз тоже не хочется. И вспоминать не хочется. Но если тебе это поможет…

— Нет, что ты, если тебе неприятно, не вспоминай! — тут же передумала я. — Какая же я подруга, если я заставлю тебя говорить о неприятном?

Марина улыбнулась.

— Моя единственная. У меня больше нет друзей. Ни после школы, ни после университета никого не осталось.

Мне сложно было в это поверить: Марина же такая яркая, такая открытая!.. Но тут она все-таки заговорила о себе, и все стало ясно.

— Дело в том, что я дочь состоятельных родителей. Моя семья была не слишком богатой, но мама с папой усердно работали, чтобы расширить свое кумпанство. Они занимались заморской торговлей, и дела шли в гору. Когда мне было четырнадцать лет, они взяли ссуду, чтобы купить собственный пароход, вот насколько хорошо шли дела! — Марина вздохнула. — К сожалению, этот пароход так и не вернулся из своего единственного плавания. Мама с папой были на нем.

Я смотрела на Марину во все глаза.

— Напоминает завязку какой-нибудь слезливой книжки, правда? — сказала Марина деланно беззаботным тоном. — Не стесняйся! Когда я первый раз рассказала об этом кому-то в университете, сразу пошел слушок, что я все придумала и даже что я — паталогическая лгунья!

— Поэтому нет друзей? — тихо спросила я.

— Еще мой мерзкий характер, — усмехнулась Марина. — Я и сейчас-то горячая, а тогда вообще была огонь — не подойди! Все из-за гимназии моей… — она вздохнула. — В гимназии, конечно, все про эту историю знали. Я училась в хорошей школе, очень престижной, с отпрысками лучших семейств Необходимска! — она сказала это горько. — Наш директор собирался избираться в Городской совет. Возможно, он даже себя мэром видел… хотя почему видел? Всего десять лет прошло, наверное, как раз к этому посту подбирается! — еще один невеселый смешок. — Когда пришло известие о гибели родителей и о том, что банкиры за долги забрали наш дом и все другое имущество, он вызвал меня к себе в кабинет и предложил договоренность.

Я слушала, завороженная, и смотрела на Марину со странным чувством, полузабытым, но очень знакомым. Не сразу я сообразила — мне же просто хочется ее нарисовать! Такое у нее было лицо в этот момент: уязвимое, чуть отрешенное и в то же время полное внутренней силы! А как по нему скользила резная тень от клена…

Некоторые художники десятилетиями ищут такую натуру. Другие ищут всю жизнь.

Но я уже месяц не бралась за карандаши и кисти. У меня даже мысли такой не возникало.

Марина же, не имея представления о внезапном возрождении моей тяги к рисованию, продолжала свой рассказ.

— …Обучение в гимназии было оплачено только до конца учебного года… а стояла середина апреля. Еще два года мне оставалось учиться до выпуска. Директор сказал, что из уважения к памяти моих родителей он оставит меня в школе, при условии, что я стану образцовой ученицей.

— Отличницей? — спросила я. Это показалось мне великодушным предложением, но по интонации Марины я чувствовала, что крылся здесь и подвох.

Когда-то я читала книжку, где девочку в подобной же ситуации оставили в школе-пансионе, но заставили отрабатывать содержание, прислуживая другим девочкам и драя полы. Но там дело происходило в Галлии, кажется, а может быть, в Юландии? Не помню, книга мне не понравилась.

— Нет, именно образцовой, — она покачала головой. — Это значило, что я должна не только хорошо учиться, но и подтягивать других отстающих девочек по предметам, помогать учителям в оформлении классных документов, участвовать во всех школьных мероприятиях, будь то благотворительный концерт или раздача супа бездомным. Разумеется, отличаясь опрятным внешним видом и безукоризненным поведением. А чтобы его доброе дело не прошло незамеченным, директор пригласил в школу репортеров. Сначала они написали статью для «Педагогического вестника», потом о его благодеянии даже «Ведомости» написали! — надо было слышать, с какими интонациями Марина произнесла «благодеяние».

— Тебя плохо кормили? — с сочувствием спросила я. — Над тобой издевались?

— Кормили как и всех, — пожала плечами Марина. — Это ведь был пансион. Издевались… нет, пожалуй. Но все девочки, которым я помогала заниматься, знали, что я не могу поругаться с ними или одернуть их, как бы ужасно они себя ни вели в отношении меня. Ведь одно грубое слово, слетевшее с моих губ, значило бы, что я больше не образец успеваемости! Однажды у меня похитили коран, переплетенный матерью… потом вернули, но без переплета. Старшая по комнате ханжески сказала, что бедной сироте не пристало иметь такие дорогие вещи. К счастью, это был только один такой случай.

— И переплет ты больше не видела?

Марина улыбнулась.

— На самом деле я терпеть его не могла. Мама любила всякие блестящие вещи, с кучей бисера. Я — нет. Так что это ничего.

Ну конечно, подумала я. Именно потому, что тебе было все нипочем, ты до сих пор говоришь об этом с таким лицом.

— Это правда были пустяки, — мягко проговорила Марина, видно, увидев что-то у меня в глазах. — И даже то, что из-за всех этих дополнительных обязанностей мне редко удавалось поспать больше пяти-шести часов за ночь, тоже было не так страшно. Отчасти я навлекла это на себя сама: училась особенно усердно. Я подумала — что со мной станет, когда директор завершит свою предвыборную кампанию? Хватит ли его щедрости на два года? А ведь это была действительно щедрость, несмотря ни на что, — Марина вздохнула. — Я очень постаралась и уложилась с изучением программы в один год вместо двух. В конце девятого класса я заявила, что хочу держать экзамен сразу за десятый. И выдержала. Сдала на низкие баллы, но этого хватило для получения аттестата. Потом я еще два года работала приказчицей в обувной лавке и доучивала то, что мне не хватало для поступления в университет. Там было легче — оставалось больше свободного времени. Я даже высыпалась. Главное, что мне не надо было больше молчать и терпеть все, что бы со мной ни делали, и соглашаться со всем, чего от меня требовали! — теперь голос ее набрал гневную силу, хотя она по-прежнему старалась говорить негромко, чтобы нас не подслушали.

— Так вот что значит, что ты целый год была куклой, — поняла я.

— Именно, — кивнула Марина. — Ты извини, если сравниваю. Я понимаю, что тебе пришлось гораздо тяжелее. Но я тоже немного представляю, каково это, когда загоняешь все внутрь себя, и ни словом, ни взглядом нельзя перечить! Только я хотя бы в сердце была свободна, — она положила руку на грудь. — А ты даже там — нет. Невероятный ужас. Как только представлю, что Всевышний допустил такое, так сразу начинаю жалеть, что не атеистка!

Почему-то эти слова вызвали у меня улыбку — может быть, тем, что на этой фразе в серьезности Марины появился оттенок комизма, как будто она подтрунивала над собственной верой. Многие ли верующие на это способны? Но Марина во многих отношениях была исключением из правил.

— А я атеистка, — сказала я.

— Это, несомненно, преимущество.

Мы улыбнулись обе.

Вдруг я почувствовала некий вопрос, который царапался у меня в горле и рвался на язык. Наверное, я нарушала им установившуюся между нами атмосферу хрупкого доверия и взаимопонимания. Может быть, рисковала даже тем, что в глазах у Марины проскользнет тень скрываемого отвращения или неловкости, но все же я не могла его не задать.

— И тебе… не противно? — тихо спросила я. — Что я такая?

— Какая — такая?

— Не человек?

Марина фыркнула.

— Дорогая, я зарабатываю на жизнь тем, что учу детей-генмодов! С чего бы я испытала к тебе отвращение, узнав, что ты — одна из них?

— Да, но… — из меня вдруг выскочила эта мысль, старательно отпихиваемая весь этот месяц. Сколько я усилий прикладывала, чтобы не думать ее, и вот она излилась даже без всякого намека со стороны моей собеседницы! — У них другие тела, и… мне кажется, многие люди воспринимают генмодов, как особенно умных животных! С ними можно дружить, с ними можно работать, но они другой формы, другого вида, и поэтому легче! А я — вроде такая же, как все, а внутри какой-то гибрид, монстр…

— Аня! — Марина схватила меня за плечи. — Ты не гибрид! И не монстр! И если еще хоть слово такое скажешь о моей подруге, я залеплю тебе пощечину, честное слово!

У Марины были такие бешеные глаза, что я ни секунды не сомневалась: залепит!

Тут она спрыгнула со стола — и крепко-крепко обняла меня, так, что чуть не затрещали ребра. Потом отстранилась, поцеловала в щеку, лоб, в нос — благо, я все еще сидела на стуле, и стоя она дотягивалась без всяких проблем. Даже в губы коротко поцеловала.

— Ты прекрасный человек, куда более настоящий, чем девяносто девять процентов людей в Необходимске! — сказала она, прижимаясь щекой к моей щеке. — И если я тебя еще и не люблю, то очень скоро полюблю совсем! И уж тогда тебе будет от меня не отделаться!

Я обняла ее в ответ и почувствовала, что у меня снова глаза на мокром месте.

— Спасибо, — прошептала я. — Я… я тоже тебя люблю. И вовсе не хочу отделываться.

Если у меня есть шеф, есть Прохор, и теперь вот есть Марина… может быть, все остальное не так уж важно? Может быть, не так уж важно даже то, что я такая плохая сыщица, если они все равно меня любят?

Сыщица! Аттракцион Монро! Призрак, которого я видела!

Уж не такой ли это призрак, который мы наблюдали в доме Галины Георгиевны?! Ведь белый туман клубился совершенно так же!

— Марина! — я прервала объятия первой, забыв даже о наворачивающихся слезах. — Нам нужно вернуться обратно к этому… «Страху в генах»!

— Да, в самом деле, — сердито проговорила Марина. — Нужно задать им перцу как следует! До чего безответственный делец! Пусть катится в ад!

Я охнула, смущенная слишком резким ругательством. Марина фыркнула в ответ на то, как я покраснела.

— В ад, — сочно повторила она, — и еще не туда пусть катится! Даже воды тебе не принес, хотя я ему и велела.

— Мариночка, дело не в этом! Очень может быть, что он — международный аферист, которого мы с шефом ловим!

Теперь настал очередь Марины краснеть — на сей раз от удовольствия.

— Так чего же мы ждем! — воскликнула она. — Пойдем, всегда мечтала поучаствовать в детективной работе!