12. Казнь

После встречи руководителей и интервью журналистам партизаны должны были снова выйти в поход. Во время подготовки прошел слух о том, что неподалеку видели Эутимио Герру. Повстанцы решили его отыскать. Нашел предателя и доставил в лагерь Сиро Фриас. При обыске партизаны нашли личное оружие, какого у них никогда не было, гранаты и охранное свидетельство, подписанное Касильясом. «Ради бога, прошу, — кричал Герра, — расстреляйте меня, только не читайте этого!»

«Он упал на колени перед Фиделем и бесхитростно просил, чтобы его убили. Он сказал, что заслужил смерть. Он, казалось, сильно постарел за короткое время, на его висках было много седины, которой мы не замечали прежде. Сцена была чрезвычайно напряженной. Фидель резко упрекал его за предательство; Эутимио признавал свои грехи и хотел лишь, чтобы его убили. Для каждого из нас, кто видел это, незабываемым остался тот момент, когда с ним говорил Сиро Фриас, друг его семьи. Сиро напомнил Эутимио обо всем, что сделал для него — о той житейской поддержке, которую вместе с братом оказывал его семейству, и о том, как Эутимио предал их, выдав сначала брата Фриаса, которого спустя несколько дней убили жандармы, а затем пытался покончить со всеми нами. Эту длинную и патетическую тираду Эутимио выслушал молча, низко опустив голову. Его спросили, хочет ли он чего-нибудь, и он сказал, да, он хочет, чтобы революция — другими словами, мы — позаботилась о его детях».

Юниверсо — именно ему Фидель Кастро приказал расстрелять Герру — рассказывал: «Я должен был выстрелить в него десять раз. Подошел Че, мы встали у него по бокам и повели его в сторону, чтобы убить не на глазах у всех. Я дал Герре бутылку рома, которую он на ходу осушил одним большим глотком. Он продолжал повторять: «Убейте меня». «В этот самый миг разразилась сильная буря, и все вокруг почернело. Небо перекрещивали молнии, шел необыкновенно сильный ливень, непрерывно гремел гром». «Я нес винтовку, — продолжал Юниверсо Санчес, — а Че выхватил пистолет 22-го калибра и тут же, на месте, застрелил его. «Черт возьми, Че, ты убил его!» Лицо у Че перекосилось, его вырвало. В сочетании с громом это было адское, ужасное зрелище».

Че, который старался избегать косвенных высказываний и полуправды, никогда публично не признавался в том, что казнил предателя. В сделанной позднее записи он сообщил только, что «полыхнула молния, затем раздался долгий раскат грома, так что в тот момент, когда Эутимио Герра встретил свою смерть, никто из находившихся поблизости товарищей не мог расслышать выстрела.

Мы похоронили его здесь же на следующий день... Мануэль Фахардо хотел поставить крест на могиле, но я воспротивился, так как такое свидетельство казни, да еще и на открытом месте, могло оказаться очень опасным для крестьян. Тогда он вырезал маленький крестик на стоявшем поблизости дереве».

Солдаты продолжали громить крестьянские общины в Сьерре по доносам Эутимио даже после его смерти. 25 апреля они открыли огонь по дому Дариеля Аларкона и убили его жену. Партизаны еще раз перешли на новое место. «В то время мы перемещались медленно, не придерживаясь никакого определенного направления, прячась среди холмов».

Словно в отместку за казнь Эутимио, 22 февраля Че настиг очередной приступ астмы. Никаких лекарств у него не было. Приступ был настолько сильным, что в мемуарах он будет говорить о нем как о самом трудном периоде войны. Целую неделю он с большим трудом заставлял себя вползать на склоны. 28 февраля партизаны заметили, что к крестьянскому дому, где они отдыхали, идет армейское подразделение. Это был «хорошо оснащенный отряд, прибывший явно для того, чтобы занять высоту. Мы должны были быстро бежать, чтобы достигнуть гребня холма и перевалить за него, прежде чем отряд отрежет нас. Это оказалось не слишком трудно, так как мы вовремя заметили их».

Но солдаты тоже заметили партизан и открыли по хижине огонь из автоматов и минометов.

«Мы легко забрались на вершину, по крайней мере большинство из нас, и пошли дальше; для меня же это было трудным делом. Я справился, но у меня был такой приступ астмы, что каждый шаг давался с трудом. Я помню, как в это трудное время Кресло помогал мне идти. Когда я больше не мог выдерживать высокий темп, то попросил, чтобы меня оставили. Кампесино заговорил со мной примерно так же, как солдаты разговаривали с его товарищами: «Ты, кусок аргентинского дерьма, или ты пойдешь, или я буду бить тебя всю дорогу».

Мануэль Фахардо через много лет с восхищением вспоминал, что «Креспо просто взвалил Че себе на плечо, вместе с рюкзаком и всем остальным!». Правда, версия Эфихенио Амейхейраса была менее лестной:

«Звуки стрельбы из миномета и пулеметные очереди подействовали на выбивавшегося из сил Че как живительный эликсир. Можно сказать, что из всех нас, бежавших, его земляк и товарищ Фанхио должен был бы особенно гордиться им. Потом Че признался нам, что появление вражеских солдат было лучшим средством от болезни».

Партизаны уходили через местность под названием Пургато-рио, где им попалась на пути хижина. Фидель решил оставить там Че в обществе не совсем понятного новобранца Луиса Барреры iio прозвищу Эль Маэстро. По словам Эфихенио Амейхейраса, «с рассветом мы должны были оставить его на произвол судьбы, доедаться лекарства в области, наполненной жандармами. ...Мы сказали ему: «До свидания», некоторые с объятием, другие с рукопожатием, оставляя человека на милость предателей». «Фидель минуту великодушия дал нам магазинную винтовку «джонсон», из сокровищ нашей партизанской группы, чтобы мы могли защищаться».

«Кампесино помчался с поручением и принес мне сколько нужно адреналина. А затем мы тронулись в путь; это были самые тяжелые дни боев в Сьерре. Я шел от дерева к дереву, опираясь на винтовку, в компании перепуганного бойца, на которого нападала дрожь всякий раз, когда он слышал стрельбу, и начинался нервный припадок, когда астма вынуждала меня кашлять в каком-нибудь опасном месте. Нам потребовалось десять дней, чтобы добраться до дома Эпифанио, хотя на самом деле он находился на расстоянии дневного перехода».

Че прибыл в место встречи 11 марта. Везде кишели армей-патрули, но Фидель и остальные партизаны все же должны были прийти. Однако сначала, через пару дней, прибыли новости о существенном подкреплении из городов и заодно дурные вести. Сантьяго был арестован Франк Пайс, а в Гаване — Армандо Харт.

«13 марта, когда мы ожидали новых партизан, по радио передали новости о неудавшемся покушении на Батисту и назвали некоторых погибших. Во-первых, среди них был студенческий лидер Хосе Антонио Эчеверрия, а также и другие, например Менелао Мора».

Нападения на Национальный дворец и радиостанцию также оказались неудачными. Обе акции были проведены по указанию руководства Д26 в качестве первого опыта стратегии городской партизанской войны. Эта проба сил повлекла значительные потери среди студентов, но не остановила Д26 в его борьбе против диктатуры.

Тем временем у Че произошло столкновение с командиром вновь прибывшего пополнения.

«— Кто ты? — спросил Че.

— Хорхе Сотус[15]. А в чем дело?

— У меня приказ Фиделя: сразу после вашего прибытия принять у тебя командование и доставить вас в место встречи.

— Не выйдет. Я не доверяю никому. И этим отрядом командовать буду только я один.

— Что ты хочешь этим сказать?

— У меня приказ от руководства Равнины: доставить это подкрепление Фиделю.

— Утро вечера мудренее», — ответил Че, проглотив свою гордость.

Той ночью вокруг походного костра пели студенты из Сантьяго.

«Подкрепление состояло из пятидесяти человек, только тридцать из которых были вооружены. У них было два пулемета — «мэдсен» и «джонсон». За месяцы, проведенные в Сьерре, мы стали ветеранами и видели теперь у новобранцев все те ошибки, которые поначалу совершали люди с «Гранмы»... Разница между этими двумя группами была огромной: наша была дисциплинированной, собранной и закаленной в боях, а новички все еще мучились от болезней, которыми страдает большинство вновь прибывшх в Сьерру; они не привыкли принимать пищу только один раз в день и отказывались есть то, чего не могли точно распознать. Их рюкзаки были полны бесполезными вещами и, чтобы облегчить ношу, они предпочитали избавиться от банки сгущенного молока, нежели от полотенца (страшное преступление для партизана). Мы, воспользовавшись возможностью, подобрали все продовольствие, оставленное ими на дороге».

Отряды вышли в сторону Сьерры, но двигались очень медленно, так как были плохо обучены. Сотус оказался одним из худших, но Че не осмеливался выступить против него, несмотря на то, что имел прямой приказ Фиделя принять команду.

«В то время у меня все еще был комплекс иностранца, и я не хотел доводить дело до крайности, хотя отряд выглядел очень несуразно. После коротких переходов, которые отнимали много времени лишь из-за недостатка подготовки, мы прибыли в нужное место в Ла-Дерече, где должны были ждать Фиделя Кастро».

Фидель прибыл 24 марта, и партизанские силы объединились.

«Фидель сразу же стал ругать меня за то, что я не настоял на своих полномочиях и оставил власть в руках новичка Сотуса... Были также сформированы новые взводы, в которых объединили новичков с ветеранами, а из них создали три группы, которыми командовали Рауль Кастро, Хуан Альмейда и Хорхе Сотус. Авангард был поручен Камило Сьенфуэгосу, а Эфихенио Амейхейрасу — тыловое охранение. Я был назван медиком штабного подразделения, которым командовал Юниверсо Санчес... Мы обсуждали, что можем сделать в нынешнем положении и составе. Мне казалось, что мы должны напасть на первый же попавшийся пост, чтобы поскорее дать новым товарищам обстреляться. Но Фидель и остальная часть совета сочли, что лучше будет некоторое время потренировать их на марше, чтобы они могли привыкнуть к суровости жизни в джунглях и горах и к подъему по крутым склонам гор. Было решено после первых занятий по партизанской военной подготовке отправиться на восток и идти как можно дальше, пока не появится возможность удивить какую-нибудь группу жандармов».

Отряд из восьмидесяти человек провел конец марта и весь апрель в походах и обучении. Че присоединился к Креспо и Фахардо, решившим объединить свои съестные припасы. Он, правда, совершенно не одобрял их привычку носить запас провианта в рюкзаках, в то время как сам предпочитал съедать все сразу, а дальше идти голодным, нежели нести что-нибудь. «Мне вовсе не улыбается присоединяться к вам, потому что я ем много, пусть даже и не каждый день». Он всегда доказывал, что «лучше умереть с полным животом, чем с пустым». Но Кресло запомнил, что несмотря на эти высказывания, он делился всем; если бы у него был хотя бы «кусок леденца, он разбил бы его камнем на три части».

Опыт быстро оказывал свое действие на участников перехода. «Ветераны показывали новобранцам, как готовить пищу и наилучшим образом использовать провиант, как укладывать рюкзак и как пешком передвигаться по Сьерре».

Именно в это время повстанцы начали отращивать бороды и волосы; «возможно, первоначально это должно было помочь отличать ветеранов от новичков». Кресло, крестьянский парень, первым перестал подстригать волосы. Фидель стриг волосы, но отпускал бороду; Че последовал его примеру, хотя борода у него росла плохо. Повстанцы с густыми бородами начали превращаться в легенду Сьерры; в то время как правительство генерала Батисты отрицало самое их существование, они устанавливали все более тесные отношения с кампесинос. И «в это же самое время правительство даже возило нескольких журналистов на военном самолете, чтобы показать им с высоты нескольких тысяч футов, что в Сьерра-Маэстре никого нет. Это была бессмысленная акция, которая никого не убедила».

Чтобы прорвать завесу дезинформации, Движение 26 июля организовало еще одно интервью для американского журналиста. 23 апреля Аиде Сантамария и Селия Санчес поднялись в горы Сьерры вместе с представителем Си-би-эс Робертом Тэйбром и оператором. Главное интервью происходило на пике Туркино («восхождение на него было почти мистическим действом»), самом высоком и недоступном месте горной системы. Именно тогда была сделана фотография партизан, размахивающих винтовками и кричащих «вива Куба!», которая в течение многих лет служила символом кубинской революции.

Че был тогда в прекрасном настроении: он наконец-то добыл себе парусиновый гамак.

«Гамак — предмет вожделения каждого партизана; лишь я один еще не получил его из-за партизанского закона, гласившего, что парусина дается только тем, кто уже сделал гамаки из мешков. Это должно было служить для борьбы с ленью. Гамак из мешковины мог сделать каждый, и как только ты делал его, то обретал право получить парусиновый гамак, едва их доставляли в отряд. Из-за моей аллергии я не мог пользоваться мешковинным гамаком — дело было в пыли и ворсе — и должен был спать на земле. Поскольку у меня не было гамака из мешковины, то я не должен был получить и парусинового. Эти повседневные мелочи составляли часть дискомфорта партизанской жизни, к которому каждый должен был притерпеться. Но Фидель обратил внимание на мое положение и сделал для меня исключение, так что я смог получить гамак».

После спуска с пика Туркино астма Че снова обострилась. Ему было очень плохо. Он плелся в хвосте колонны, и у него забрали его автомат «томпсон». «Чтобы получить его обратно, понадобилось почти три дня, и они относятся к числу самых трудных дней, из тех, которые я провел в Сьерре: я был безоружен, а мы в любой момент могли столкнуться с жандармами».

Они продолжали укреплять отношения с кампесинос.

«В те дни я должен был выполнять свои обязанности медика повсюду, куда мы ни приходили. Это было довольно скучно, так как у нас было очень мало медикаментов, а набор заболеваний в Сьерре оказался очень однообразным. Признаки нищеты говорили сами за себя: преждевременно состарившиеся беззубые женщины, дети со вздутыми животами, зараженные паразитами, страдающие от рахита и общего дефицита витаминов.

Я помню маленькую девочку, наблюдавшую за консультациями, которые я давал местным женщинам, пришедшим в почти религиозном настроении, чтобы выяснить причину своих страданий. Когда подошла очередь ее матери, эта маленькая девочка, прислушивавшаяся ко всему, происходившему в хижине, где я вел прием, шепнула в ухо матери: «Мама, этот доктор рассказывает всем одну и ту же историю».

Партизаны и кампесинос сплавлялись в единое целое; никто не знал, на каком этапе долгого перехода это случилось, или же когда то, что провозглашалось, стало истиной: мы с кампесинос стали заодно. Что же касается меня, я знаю только одно: те медицинские консультации для сельских жителей Сьерры сделали решение, к которому мы только подходили, куда более прочным и продуманным. Многострадальные и терпеливые жители Сьерра-Маэстры и не подозревали, что выступили в роли кузнецов, выковавших нашу революционную идеологию».

Странствуя по дорогам и проселкам Сьерра-Маэстры, доктор Гевара заблудился. Он три дня скитался в чащобе, пока кампесинос не показали ему, где находится лагерь повстанцев. «Я был очень тронут теплым приемом, который мне оказали, когда я снова попал в отряд».

Теперь, в начале мая, партизаны курсировали по долинам и взгорьям восточной части Сьерра-Маэстры: они искали партию оружия, которая должна была прийти в Сантьяго. Сообщения об отправлении этого груза были противоречивыми, а он был очень важен, так как численность отряда сильно возросла благодаря молодым кампесинос. Один из бойцов авангарда, отправившийся на поиски контакта, был захвачен соддатами гарнизона Пио-дель-Агва и казнен.

Оружие имелось, зато источники информации повстанцев были очень ненадежными. Вместо новостей приходилось удовлетворяться слухами. Не попало ли оружие в руки армии? Пока партизаны пребывали в ожидании, к ним поднялся еще один американский журналист, Эндрю Сент-Джордж. С ним пришлось иметь дело Че, поскольку никто в отряде не говорил по-английски, а они могли кое-как общаться на французском языке. Как раз во время пребывания Сент-Джорджа американское телевидение передало интервью Тэйбра. «Это обрадовало и ободрило всех, кроме корреспондента. Бедное маленькое журналистское сердце Эндрю Сент-Джорджа оказалось разбито. На следующий день после трансляции он на своей яхте отплыл с побережья Бабуна в Сантьяго-де-Куба».

Передача интервью Тэйбра было не единственным из важных сообщений, дошедших до слуха повстанцев. Во время суда над пленными членами экспедиции «Гранмы» один из судей высказал несогласие с правительством, проголосовав против предложенного приговора. Решившись на это, судья Мануэль Уррутиа рисковал жизнью.

В ожидании новостей об оружии мятежники проводили время, сражаясь с москитами, обучаясь выживанию в ужасных антисанитарных условиях Сьерры, медленно распространяя свое влияние и увеличивая количество сторонников. В это время

«качество нашего обоняния находилось в соответствии с нашим образом жизни. Мы могли различать гамаки партизан по запаху. Злейшими нашими врагами были «макагуэра», разновидность слепня... которые жалили нас в открытые места. Расчесанный укус сразу же воспалялся, настолько мы были грязны».

Слухи об оружии реализовались 18 мая. Когда груз поднялся в горы,

«это было совершенно удивительное зрелище. Перед сияющими глазами бойцов были выставлены орудия смерти. Три станковых пулемета, три автомата «мэдсен», девять винтовок «М-1», десять полуавтоматических карабинов «джонсон» и шесть тысяч патронов. Хотя на каждую винтовку «М-1» было всего лишь по 45 патронов, их и прочее оружие раздали согласно достоинствам каждого бойца и стажу его пребывания в Сьерре. Че вручили один из «мэдсенов». Я до сих пор помню, как взял этот автомат, весь в каплях смазки».

Партизан теперь стало более ста пятидесяти человек, и среди них появилось несколько довольно колоритных фигур. Один из них — симпатичный молодой кампесино по кличке Ковбой Кид, очень походивший на этого легендарного юношу. Парню предстояло пройти по жизненному пути плечом к плечу с Че. Был в отряде и пятнадцатилетний мальчик с фермы, которого звали Хоэль Иглесиас. Первое впечатление Хоэля при виде отряда было не очень-то воодушевляющим: «Мы увидели толпу тощих людей, бледных и бородатых, одетых в очень бедную форму, которая воняла на всю округу». Фидель не принял его в отряд, сказав, что мальчик еще слишком мал. Но Хоэль, как и многие другие кампесинос, пришел не для того, чтобы уйти обратно. Когда другие неудачники отправились по домам, он продолжал крутиться в отряде до тех пор, пока Че не обратил на него внимание.

«— Ты сможешь нести этот мешок?»

Мешок был набит тяжелыми боеприпасами для пулемета. Хоэль поднял его и таким образом вступил в роль адъютанта.

23 мая Фидель распустил тех, кто казался не слишком надежным, и количество людей в отряде «сократилось до ста двадцати семи человек, в основном вооруженных, из них около восьмидесяти были вооружены хорошо». Оружие остальных было почти бесполезным.

25 мая до группы дошло известие о том, что революционеры под предводительством Калихто Санчеса высадились с яхты «Коринтия» на побережье Маяри. Опираясь на эти туманные сведения и не зная, как события развернулись на самом деле (почти вся группа была сразу же захвачена отрядами Батисты), Фидель решил приступить к действиям, которые откладывались уже два месяца. Уцелевшие мореплаватели с «Гранмы» не могли не думать о том, что только что вступившие на берег люди, преследуемые по пятам армейскими подразделениями, борются сейчас за свою жизнь. Они полагали, что активность с их стороны «может оттянуть часть сил врага, и у вновь прибывших революционеров окажется шанс добраться до места, где они смогут собраться с силами и вступить в борьбу».

За этим решением последовал спор. Че предлагал немедленно устроить засаду на армейский грузовик, направляющийся в Сьерру, а Фидель считал, что им следует начать с серьезного нападения на казармы. Это, по мнению Фиделя, должно было стать неопровержимым доказательством присутствия партизан.

«Это явилось бы мощным психологическим ударом и стало бы известно по всей стране. Нападение на грузовик не дало бы такого эффекта. В этом случае армия могла сообщить, что несколько солдат погибло и получило ранения в дорожном происшествии, и, хотя люди и будут подозревать правду, они так и не узнают о нашем эффективном присутствии как боевой силы в Сьерра-Маэстре. Фидель принял решение, но я не был убежден».

Спустя годы Че признает, что Фидель был прав, и скажет в свое оправдание, что «в то время все мы испытывали такое непреодолимое стремление к борьбе, что были готовы на любые, самые решительные действия, но совершенно не обладали терпением или, что тоже вероятно, не были способны заглянуть хоть немного вперед».{10}


Загрузка...