Гевара по прозвищу Че

32. Даже Че не всегда мог соответсвовать образу Че.

Чтобы успокоить своих разгневанных кубинских союзников, Советский Союз решил пойти со своего единственного козыря: на Кубу направили члена Политбюро КПСС Анастаса Микояна. 5 ноября 1961 года он встретился с Фиделем и Раулем Кастро, президентом Освальдо Дортикосом, президентом Объединенных революционных организаций Эмилио Араго-несом и руководителем НИАР Карлосом Рафаэлем Родригесом. Во встрече принял участие и советский посол Алексеев - единственный из советских должностных лиц, кого кубинцы, казалось, уважали. Про посла рассказывали, что он плакал от отчаяния, когда узнал об односторонне принятом решении о вывозе ракет. Совершенно очевидно, почему не был приглашен Че. Так или иначе, но на церемонии преобладала прохладная атмосфера, а после нее не было выпущено никакого коммюнике.

На следующий день посланец Кремля еще раз встретился с кубинскими руководителями на приеме в честь годовщины Октябрьской революции в советском посольстве. Лед в отношениях мало-помалу начал таять.

Чтобы еще больше разрядить атмосферу, Микоян произнес несколько очень левых, антиамериканских по духу речей в университете Гаваны, но студенты приняли его довольно критически, а кубинское правительство не оказало ему никакой официальной поддержки.

Ноябрь кубинцы прожили с ощущением, что теперь, когда событиям был дан толчок, остров в своей смертельной конфронтации с Соединенными Штатами будет предоставлен собственной судьбе. Дни шли, и достоинство кубинцев требовало отказа от контроля как со стороны Советов, так и Америки. Президент Кеннеди снял военно-морскую блокаду, а Советский Союз демонтировал ракетные базы.

4 декабря Че дал интервью газете коммунистов Великобритании "Дейли уоркер". Создается впечатление, что перед публикацией интервью было подвергнуто изрядному редактированию, прежде всего для того, чтобы ослабить резкость тона, так как Че гневно возмущался либерализмом Хрущева. Настроение майора Гевары не стало лучше и неделей позже, когда он произвел следующий залп, на сей раз по газете "Революсьон". Газета напечатала дневник, который Че вел во время вторжения в Санта-Клару, причем записи были отредактированы рукой какого-то "очень остроумного господина из Санта-Клары, желавшего приукрасить события, используя непомерное количество прилагательных.

Сомнительная ценность таких добавлений полностью сходит на нет, когда за украшениями забывают о подлинности". В ответ на эту и другие жалобы Че Франки сказал: "Мы надеемся, что когда-нибудь, когда пройдут годы и ты успешно справишься со всеми задачами, поставленными перед тобой революцией, тебя назначат редактором газеты".

Вернувшись к делам индустриализации, Че обнаружил, что за время кризиса производство увеличилось, несмотря на военное положение, прошедшую мобилизацию ополчения и приоритет военных перевозок на транспорте. Этому парадоксу можно было дать только одно объяснение: во время кризиса люди работали более добросовестно, несмотря на добавившиеся проблемы. Политическая напряженность повлекла за собой эффект, которого не могли дать никакие нормы, требования или премии. Это явилось и жизненным уроком для Че: он увидел, насколько сильными могут быть общественное сознание и воля.

Че работал в своем маленьком строгом кабинете на девятом этаже, который был украшен фотографией Камило, грамотой, выданной Че за добровольную работу, рисунком, на котором был изображен шахтер за работой, экономической картой Кубы, двумя кошмарными позолоченными креслами, маленьким телевизором и двумя пепельницами. Именно там, принимая одного из своих новых сотрудников, кубинского экономиста Мигеля Але-хандро Фигераса, которого Че сам выдвинул на должность руководителя группы долгосрочного планирования, он доверительно сказал ему, что будущее за электроникой, тяжелой промышленностью и вычислительной техникой. В то время Че больше ни с кем на Кубе не поделился этими мыслями.

Как обычно, каждый понедельник проводилось заседание коллегии, а сразу же после него, во второй половине дня - обсуждение какого-либо из важнейших вопросов из проблематики министерства. Полемика частенько становилась жаркой, но Че нравилось, когда другие спорили с ним. Он не любил субординации, не затыкал рта оппонентам и не позволял так поступать своим заместителям.

Примерно в то же время Че представил кабинету министров документ под названием "Основные задачи на 1963 год", в котором сделал несколько предложений. Во-первых, Министерство промышленности приступает к закреплению достигнутых успехов и на некоторое время отказывается от каких-либо новых инвестиций (что означало: Куба не должна покупать никаких новых советских фабрик до тех пор, пока не закончит монтаж тех, которые уже закупила в Восточной Европе). Во-вторых, следовало покончить с несоответствием в масштабах заработной платы и объявить войну бюрократизму. В-третьих, министерство настаивает на техническом и профессиональном обучении и начинает сражение за качество продукции.

Кампания производственного обучения, проводимая под руководством министерства, шла своим чередом. Ею было охвачено 34,4 % из 189 514 индустриальных рабочих. Начались также научные исследования, связанные с организацией промышленности. Фигерас вспоминал, что в период 1963-1964 годов было основано десять исследовательских центров Министерства промышленности, несмотря на то что пригодные для научной работы кадры были в то время крайне малочисленными.

Че Гевара оставался все таким же увлекающимся и замкнутым человеком с тяжелым характером; коллегам частенько было нелегко с ним. Энрике Ольтуски вспоминал:

"После многочисленных встреч наши отношения стали ближе, но не переросли в дружбу, а в январе нам несколько раз пришлось скрестить с ним копья. Однажды я положил ему руку на плечо в знак дружеского расположения, а он спросил: "Что за фамильярность?" Так что мне пришлось сразу же убрать руку.

Через несколько дней он сказал мне: "Знаешь, а ты не такой сукин сын, как я думал!"

Мы рассмеялись и стали друзьями".

Возникали все новые и новые анекдоты о своеобразном стиле поведения Че. Например, 21 января, во время заседания коллегии, рядом с Че стоял закрытый термос с кофе. Хаиме Вальдес Гравалоса попросил Че открыть его и налить кофе, но термос так и стоял закрытым. Когда спустя немного времени Гравалоса возмущенно повторил свою просьбу, Че ответил, что "тут недостаточно кофе для всех, так что никто не будет его пить".

Через некоторое время Че сказал своему коллеге Мигелю Алехандро Фигерасу: "Ты знаешь, что я не слишком ценю материальные стимулы, но я буду использовать материальные взыскания. Поскольку в обязанности твоего штата входит посещение двух фабрик в месяц, а вы этого не сделали, то начиная с нынешнего дня никто не получит зарплаты, пока вы не наверстаете упущенное".

Че своей строгостью и сверхъестественной требовательностью в сочетании с резкими перепадами в настроении мог вызывать в людях как поразительную преданность, так и непримиримую ненависть. Но женщины, работавшие в министерстве, восхищались им. Вероника Фернандес, служившая под его руководством, рассказывала позднее: "Свойства характера и внешность Че производили неизгладимое впечатление на девушек в министерстве, а некоторые были просто влюблены в него. Он был мужчиной, которого природа одарила красивыми чертами лица. Он был очень мужественным, с красивыми глазами. Эти глаза были говорящими".

Через шесть или семь лет после этих событий Кубу посетил никарагуанский поэт Эрнесто Карденаль, собиравший в поездке различные истории из жизни Че. Все стремились внести вклад в его поиски. В результате получилась компиляция анекдотов о министре, который обедал в кафетерии как простой рабочий, стоя в общей очереди с алюминиевым подносом, который стоял, прислонившись к креслу, чтобы не уснуть сидя, и читал служебные документы по воскресеньям, вернувшись домой после целого дня добровольной работы. Суть этих историй во многом отражает следующий диалог:

Карденаль: "Не каждый может быть таким, как Че".

Аиде Сантамария: "Даже Че не всегда мог соответствовать образу Че. Порой и он тоже уставал, добирался до дому измученный и хотел всего лишь побыть со своими детьми".

В феврале Че снова довел себя до предела. По Гаване прошел слух, что он сошел с ума, что теперь ему недостаточно еженедельной воскресной добровольной работы - он хочет в одиночку срезать весь урожай сахарного тростника. 3 февраля он вдруг приехал в Камагуэй, на сахарный завод, который, как и партизанская колонна Че в Сьерре, носил имя Сиро Редондо, чтобы провести испытания машины для уборки тростника.

Весь год Че изо всех сил подгонял разработку проекта механизации уборки тростника; для этого была создана специальная конструкторская группа. Такой техники не имелось ни на Кубе, ни в социалистических странах. Конструкторы перепробовали все, от попыток скопировать гавайский резак, который они видели в кино, до прилаживания южноафриканского механизма к старому "торнтону" американского производства, который они нашли на свалке. Когда наконец опытный образец был создан, Че приказал изготовить тысячу резаков, которые можно было бы установить на обычном тракторе в пятьдесят лошадиных сил и использовать в повседневных полевых работах. Опытный образец было необходимо испытать, и Че поехал в Камагуэй, где встретился с'местной комиссией.

"Мы так напугались, что и дохнуть не могли", - вспоминал один из кампесинос, отвечавших за установку оборудования.

Первые испытания состоялись в усадьбе Л а-Норма. Было воскресенье 3 февраля 1963 года, четыре часа утра. За машиной шла толпа подборщиков, которые должны были подрезать слишком высоко срубленные стебли и пропущенные участки.

Там, конечно же, находился и Анхель Герра, главный конструктор машины. Контроль за ходом испытания вел Мигель Ипаррагирре, а Че непрерывно повторял ему, чтобы он не смел фальсифицировать результаты.

В результате каторжной работы в течение девяти с половиной часов было собрано шесть тысяч арроб1. После этого машина сломалась, и, чтобы привести ее в рабочее состояние, понадобилось три с половиной часа. Че несколько раз спрыгивал с трактора, чтобы посмотреть, "что же, черт возьми, происходит".

Он попытался утаить событие от прессы, но все же уступил требованиям газеты "Революсьон", которая направила в Кама-гуэй репортера Хосе Васкеса и фотографа Корду.

Журналисты провели весь день в тщетных попытках приблизиться к Че. "Это не пропаганда, - заявил он им. - Тут совершенно нечего фотографировать".

Но он все же разрешил Корде и молодому фотографу из местной газеты Аделанте сделать несколько снимков - конечно, при том условии, что потом они сами возьмут в руки мачете и примутся рубить тростник. Все было очень серьезно, и никто не позировал фотографам, чтобы доказать сомневающимся, что уборка тростника может быть частично механизирована. На фотографиях тех дней можно видеть Че или сидящим на тракторе, или вместе с механиками копающимся в механизме.

5 и 6 февраля было убрано соответственно 5900 и 8800 арроб. Репортер "Революсьон" спросил Че, сколько они убрали 8 февраля, и тот ответил, как всегда, сухо: "Десять тысяч арроб и еще сте-бель2" (один из его телохранителей порезал ногу). Репортер дословно передал по телефону фразу в редакцию.

На следующий день, читая "Революсьон", Че страшно удивился: черт возьми, что за глупость они написали?

"- Что это за стебель?

- Может, у вас в Аргентине это означает "и еще чуть-чуть"?

- О, проваливай!"

Следующий утомительный день, 9 февраля, начался у него с полета ранним утром на маленьком самолете в Камагуэй, чтобы проверить, насколько продвинулась уборка урожая. На митинге в театре "Алькасар" он появился в пыльном комбинезоне, прямо с плантации. К тому времени кучи собранного тростника достигли величины почти 60 500 пеков (466 кубометров).

Че объявил, что будет использоваться тысяча резаков; пятьсот уже было готово, а теперь главная задача стояла перед операторами новой техники: по мере использования дать предложения по ее усовершенствованию. (Польский журналист Кароль позже говорил, что "ни в одной стране мира не имелось тысячи резаков, и никто не стал бы производить тысячу машин без опытного образца".)

Обращаясь и к рабочим сахарной промышленности, и к чиновникам, Че сказал:

"Я намерен здесь похвастаться. Я начал уборку с помощью машины в понедельник. Сначала дело шло как обычно - кардан сломался, то сломалось, другое, некоторые товарищи были неосторожны и получили ушибы, был даже несчастный случай... При проверке машина срезала четыре тысячи пеков... На этой неделе я срезал сорок пять тысяч... Машиной можно нарезать восемьсот пеков в час на поле среднего размера ... я сказал бы, что это - работа для двоих, а не для одного оператора... Нельзя требовать, чтобы люди проводили на тракторе по двенадцать часов в день". Но он сам однажды провел за этой работой тринадцать часов подряд.

Он закончил выступление, защищая новую машину, даже с учетом ее недостатков, к которым относились чрезмерная усложненность и значительное количество конструктивных недоработок: "резка стеблей идет слишком жестко, работа на машине очень утомительна, и, кроме того, заросли тростника никак не заканчиваются". Эта фраза вызвала бурные аплодисменты присутствовавших - они-то хорошо знали, что заросли сахарного тростника бесконечны.

Позволив себе день отдыха, Че вернулся к работе в Министерстве промышленности и сразу же открыл цех по изготовлению колючей проволоки. 11 февраля он вновь отправился в заросли сахарного тростника и побил свой собственный рекорд, убрав 18 700 пеков за девять с половиной часов. На вопросы явившейся к нему группы журналистов канадского телевидения он дал формальные ответы, не приняв посетителей всерьез: те, похоже, не понимали, насколько важным было дело, которым он занимался.

А вот партнеры Че по министерской команде работали в его отсутствие буквально не щадя живота своего. Так же, как и при нем, ни у кого не возникало побуждений устроить дополнительный отдых, так же, если кофе не хватало на всех, то его не пил никто. 12 февраля он без особых происшествий показал знаменательный результат - 21 400 пеков. Охваченный волнением, он спросил Ипаррагирре: "Ну, сколько теперь?" Остановить его удалось только одним способом: встать перед трактором и сказать, что работавшие с ним вконец измотаны. Умывшись холодной водой, он там же, на месте, принял аудитора московского банка. У русского был такой вид, как будто он не понимал, с какой стати должен был залезать в глубь зарослей сахарного тростника и вести там с министром деловые разговоры. Менее всего он хотел слушать о важности механизации уборки тростника. А Че, казалось, не слишком беспокоился о банковских кредитах.

14 февраля Че сообщили, что неподалеку в зарослях сахарного тростника начался пожар, и Гевара со своей командой умчался на плантацию. Если тростник не убрать, то вполне можно было бы потерять урожай. Товарищи пробовали остановить его: возможно, пожар возник в результате диверсии и поблизости могла оказаться засада контрреволюционеров. Однако Че и не подумал остановиться. "Пошли!" Уборка тростника на горящем поле напоминала муки чистилища, где вместо воздуха тучи пыли и горячей золы; у Че начался приступ астмы. С трудом хватая ртом воздух, с головы до ног засыпанный пеплом, прилипшим к потному телу, он руководил действиями уборщиков.

Но всего этого ему было недостаточно. 15 февраля Че принял участие в соревновании с лучшим оператором сахарного завода "Бразилиа" Ибраимом Вентурой и победил, хотя при этом сорвал тормоза у своей машины. Через день он потерпел поражение в другом соревновании, с Роберто Гонсалесом с завода "Бланкиа-суль", проходившем на очень трудном каменистом и неровном поле. В районе скрывались контрреволюционеры-диверсанты, и Че доводил до исступления свою охрану, отказываясь от мер предосторожности. 17 февраля на заводе "Венесуэла" он убрал 20 000 арроб.

Че покинул Камагуэй, собрав куда больше обещанных ста тысяч арроб. Машина, конечно, работала, но треть всего времени испытаний отняло исправление поломок и преодоление технических трудностей, так что для ритмичности работы поблизости все время должен был находиться механик. Но в данном случае утверждение о том, что добровольная работа стоит больше, чем нормальная оплаченная, было опровергнуто. Накладные расходы, осуществленные в ходе работы команды Че, оказались меньше, чем стоимость произведенной ею продукции.

Несмотря на все приложенные им усилия по механизации уборки, Че должен был два месяца спустя признать, что "заготовка сахара идет совсем не так, как надо". Тому было много причин. Одной из них явилось то, что ради организации севооборота в 1962 году на месте многих посадок сахарного тростника были посеяны другие культуры. Че вступил в конфликт с Национальным институтом аграрной реформы, несмотря на то что был связан давней дружбой с его руководителем Карлосом Рафаэлем Родри-гесом.

Во-вторых, "значительно уменьшились трудовые ресурсы и стало меньше рубщиков, так как многие кампесинос теперь, получив землю и работу, уклоняются от заготовки сахара". Третьей причиной была крайне низкая эффективность работы добровольцев. В Камагуэе, где традиционно не хватало рабочей силы для уборки урожая, люди, отправившиеся на помощь, проявили себя плохо, и от них и впрямь было больше помех, чем пользы. Зато добровольная работа полностью оправдала себя в провинции Гавана, "где те из нас, кто продолжает по воскресеньям вкладывать свою частицу труда, могут увидеть, что эффективность ... сильно увеличилась. Целые толпы выдающихся бюрократов теперь превратились в выдающихся резчиков тростника".

Че упорно утверждал, что добровольная работа является краеугольным камнем общества, основанного на принципах коллективизма. Хорхе Рискет рассказывал, что он на какой-то встрече в провинции Орьенте предложил выделить в качестве материального поощрения лучшим рабочим добровольческим бригадам жилье на время уборки урожая. Выслушав предложение, Че спросил его:

"- Тебе не кажется, что это будет перебор в материальном стимулировании?

- Черт возьми, Че, нужно же дать людям какое-то место для жилья. Маленькие домишки - не великое дело, и, больше того, в них резчики будут жить вместе, сразу по десять человек. Нет, я не считаю, что это будет перебор".

Уборка тростника явилась удачным приключением, общий фон которого составляли более или менее крупные неудачи. По возвращении из Камагуэя Че вновь погрузился в проблемы промышленности. Как обычно, он доказывал, что возможность вытащить кубинскую экономику из депрессии кроется исключительно в ее развитии.

24 марта он выступал на собрании рабочих текстильной фабрики в Аригуанабо и говорил об образовании Единой партии социалистической революции (ЕПСР). Он возмущался тем, что на фабрике, где работали в основном женщины, из ста девяноста семи рабочих, принятых в партию, было лишь пять женщин. Он сказал, что "женщины все же должны быть освобождены от опутывающих их уз прошлого, которое до сих пор живо", так как мужчины, похоже, "думают, что женщины до сих пор недостаточно развиты, чтобы с ними стоило считаться". Он вспомнил о случае, происшедшем в его министерстве: женщину пришлось перевести на другую работу, так как ее муж, армейский офицер, не позволял ей ездить в командировки по стране. "Это вопиющий пример дискриминации женщин.... Прошлое продолжает отягощать нас".

Че также посетил завод безалкогольных напитков Марсело Саладо (бывшее предприятие компании "Кока-кола") и обратился к его работникам с резкими вопросами, которые уже прежде задавал в телевизионном выступлении: "Почему у колы не такой вкус, как прежде?" Панно Эрнандес, технический руководитель, пожаловался на всеобщую критику, которой подвергалась продукция завода, и сказал, что они прилагали огромные усилие для улучшения качества.

"Поймите, я сказал то, что сказал, потому что напиток действительно на вкус напоминает микстуру от кашля. Неужели мы не можем делать колу так же хорошо, как американцы, или даже лучше?"

Было похоже, что не могли.

Че всегда входил на производственные предприятия через цеха и никогда - через управленческий корпус. Кадры документального фильма показывают его встречу с рабочими (Че, улыбаясь, прерывает фразу на полуслове). Такое впечатление, что он чувствовал себя как дома. Но подчас у него находились резкие слова и для фабричных рабочих. После посещения мотоциклетного завода в Сантьяго-де-Куба он написал рабочим сердитое письмо, в котором бранил их за то, что члены ОРО берут мотоциклы для личного пользования, и указывал, что "рабочие не имеют никаких прав на ту продукцию, которую выпускают. Пекари не имеют никакого права на дополнительный хлеб, рабочие цементного производства не имеют никакого права на дополнительные мешки цемента, и вы тоже не имеете права на мотоциклы".

Во втором квартале 1963 года мать Че, Селия Ла Серна, была арестована при возвращении из Уругвая в Аргентину по обвинению в перевозке коммунистической литературы. Она провела два месяца в женской тюрьме Буэнос-Айреса, что серьезно подкосило ее здоровье. Это был первый ход нового правительства Аргентины в вендетте, объявленной им Че. А на домашней фотографии Алейды Марч видно, что она находится на последних сроках беременности, ожидая четвертого ребенка Че. Дочь, названная в честь бабушки Селией, родилась 14 июня.

20 мая, на годовщине газеты Народной социалистической партии "Ой", Че произнес очень неудачную речь. Она содержала пересказ учебника по марксизму и похвалы старым кадрам НСП. Та же самая точка зрения нашла отражение во введении к книге "Марксистско-ленинская партия" - сборнике текстов по теории партийного строительства и речей Фиделя Кастро. Один из биографов Че, итальянец Роберто Массари, сетовал: "Гевара воздал хвалу книге низкого теоретического уровня". Странно, что Че, который настолько критически относился к пути, избранному советской экономикой, не имел никакого представления о социальном неравенстве, политическом авторитаризме и репрессивном полицейском устройстве того государства, каким являлся СССР. Кроме того, он, конечно, не обладал теоретическим багажом, который позволил бы ему держаться в отдалении от советских догм. Он был пленником неандертальского марксизма. Как правильно заметили Кароль и Франки, невежество Че не дало ему возможности составить достаточно полное и точное представление о проблеме.

Но, как ни странно, именно в это время Че вступил в спор с советским марксизмом, заявив о его непоследовательности в управлении экономикой. Первый номер нового журнала "Наша промышленность", предназначенного для полемики и публикации официальных сообщений, вышел в свет 1 июня. Он был напечатан на низкосортной бумаге, сделанной из выжимок сахарного тростника по заказу министерства. Журнал открывался статьей Че, во введении к которой безапелляционно указывалось, что советское "финансовое самоуправление" предприятий отличается от кубинского принципа централизации, который вполне подходит для маленькой страны с хорошими коммуникациями.

Возражение последовало не от вечных врагов Че - представителей старых кадров НСП, а от одного из его политических "потомков", блестящего министра внешней торговли, майора Альберто Моры. В журнале "Внешняя торговля", не называя никаких имен, Мора написал: "Некоторые товарищи говорят, что теория прибавочной стоимости Маркса в настоящее время не действует в государственном секторе кубинской экономики". Че не теряя времени бросился в спор, перепечатав в третьем номере "Нашей промышленности" статью Моры и сопроводив ее своим собственным ответом "О концепции стоимости и возражения на некоторые утверждения по поводу этой проблемы".

Че с самого начала назвал вещи своими именами: никаких "некоторых товарищей" не было. Он сам как министр промышленности и министр финансов Луис Альварес Ром заняли позиции, защищая явление, получившее известность под названием "бюджетное финансирование", "поскольку нужно четко определять не только принципы, но также и людей, которые их отстаивают".

После длинного ряда цитат и контрцитат Че добрался до сути. Закон прибавочной стоимости "регулирует коммерческие отношения в условиях капитализма, и поэтому когда рыночные отношения по любой причине например, в результате мощного вмешательства государства подвергаются искажению, он тоже окажется искаженным".

Мора утверждал, что государственная собственность все же не является общественной собственностью; это доказывают противоречия, которые наблюдаются непосредственно в деятельности предприятий, принадлежащих государству. Че ответил, что такие противоречия есть на каждом уровне кубинской промышленности, начиная с самой крошечной мастерской и до самого верха, и что они являются внутренними противоречиями, присущими процессу.

А в заключение он приветствовал участие Моры в дебатах и с похвалой отозвался о состоянии внешней торговли. Хотя все это, конечно, было выражено в относительно дружеской манере, Мора был серьезно задет резкостью статьи. Они были друзьями, но когда Че вступил в полемику, его ироничный и неприязненный тон буквально ошеломил Мору.

По существу, это было внутриправительственное столкновение между приверженцами двух различных подходов к управлению экономикой, один из которых представляли Альберто Мора, Роландо Диас и Марсело Фернандес, председатель Центрального банка. Эти трое, недавно пришедшие к марксизму, никогда не состояли в НСП, но имели советских советников по экономике. Их линию поддерживали старые члены НСП, работавшие в НИАР. Другую позицию представляли Че, о котором Мигель Алехандро Фигерас отозвался как о "мятежнике с серьезными основаниями для мятежа", Луис Альварес Ром из Министерства финансов и Энрике Ольтуски из Объединенного планового комитета. Никто из них не желал точного повторения советской действительности, и каждый считал, что в условиях Кубы все можно было бы сделать не так, как в СССР.

Просоветская сторона горячо защищала "финансовое самоуправление" фирм, при котором использовались крупные банковские ссуды, существовала некоторая автономия, главным инструментом для увеличения производства служили материальные стимулы, а заработная плата была дифференцированной для вознаграждения за высокую производительность труда. Че отстаивал централизацию промышленности, говоря, что Куба имела лучшую бухгалтерию и коммуникации во всей Латинской Америке, а также управленческий опыт монополий Соединенных Штатов, который не должен был пропасть впустую, особенно в промышленности. Кроме того, необходимость централизации диктовалась малым количеством промышленных предприятий (на всей Кубе их было меньше, чем в одной Москве) и недостатком квалифицированных руководителей. Для Че самоуправление предприятий, которое должно было побуждать их к соревнованию между собой, означало возвращение к примитивному капитализму или же движение к социализму, который сбился с пути и базировался не столько на сотрудничестве, сколько на конкуренции. Че прежде всего искал доводы для опровержения мысли о том, что фирмы должны стать своеобразными небольшими монстрами, руководствующимися получением максимальной прибыли, а не общественными интересами.

Родригес из НИАР неоднократно говорил о сельскохозяйственном бюрократическом централизме и о тех бедствиях, который он принес поначалу. Он и Че, казалось, достигли молчаливого соглашения (то, что хорошо для промышленности, вовсе не обязательно годится для сельского хозяйства) или же, по крайней мере, согласились избегать конфронтации. В любом случае, это был только первый раунд.

В конце июня Че нанес краткий визит в Алжир, чтобы укрепить связи между правительством Ахмеда Бен Беллы и кубинской революцией. Карлос Франки, участвовавший в визите, позже вспоминал, что Че все более критично относился к Советскому Союзу. "Он принимал некоторые из основных китайских принципов: зависеть от собственных сил, не ожидая ничего ни от капитализма, ни от Советского Союза и его гегемонии".

Че встретился также с журналистом Хорхе Рикардо Масетти. Это был его человек в Алжире.

В первые годы революции Масетти руководил кубинским агентством печати "Пренса Латина". В марте 1961 года он в ответ на нарастающее сектантство в революционном движении ушел в отставку, но во время попытки вторжения на Плая-Хирон вернулся к работе. Там он в течение всех трех дней боевых действий находился на передовой, посылая информацию о событиях и допрашивая пленных. Масетти поехал в Тунис с поручением от Фиделя - передать ФИО, алжирскому Фронту национального освобождения, предложение о поддержке. В январе 1962 года в Тунис прибыло кубинское судно "Бая-де-Нипе", доставившее минометы и винтовки для алжирских партизан. Масетти руководил передачей оружия, которое было доставлено в лагерь поблизости от алжирской границы. После этого судно, на борту которого теперь находились дети-сироты и раненые алжирские партизаны, вернулось на Кубу. В конце 1962 года Масетти, дождавшись появления на свет своей дочери, вновь покинул Гавану и исчез из поля зрения.

В кругах, близких к кубинскому правительству, поговаривали, что Масетти в Алжире принимал участие в действиях, руководство которыми издалека осуществлял Че, и что он, несомненно, имел некоторое отношение к присутствию на севере Африки кубинских добровольцев и медиков, которые служили советниками алжирцев в их борьбе против марокканской монархии. Это была правда. Масетти встретился с Че, и их беседы 1963 года сказались позднее на будущем обоих.

В середине июля Че возвратился в Гавану и впервые встретился с делегацией из Вьетнама. Ли Ван Сау вспоминал: "Встреча состоялась ранним утром июля 1963 года в его кабинете в Министерстве промышленности. Мы проговорили до рассвета. Че разъяснил свою точку зрения по отношению к нам и нашей борьбе против янки и настаивал на своей идее насчет создания "многих Вьетнамов". Тогда Че впервые высказал концепцию, которой останется верен до конца жизни: борьба против империализма происходит во всем мире, и победа в ней может быть одержана только путем приумножения количества очагов сопротивления в различных странах третьего мира".

Флажок ФИО на столе и собака, пачкавшая в коридорах министерства, являлись новыми аспектами жизни Че. Но когда же Че завел своего чудовищного бесхвостого пса, который с хозяйским видом расхаживал повсюду? Пес (его звали Муралья, то есть Великая Стена) посещал заседания коллегии министерства, как и любой из ее членов. Он сидел в ногах у Че, требовал, чтобы его ласкали, и время от времени принимался шумно чесать голову задней ногой. Муралья научился входить в лифт, выходить на девятом этаже, находить кабинет Че и скрестись в дверь до тех пор, пока он не открывал. Он был талисманом министерства, но Че имел превосходные отношения со всеми окрестными бродячими собаками; он кормил их, а они слушались его и ходили за ним следом, словно еще одна группа телохранителей. Собаколовам он велел оставить собак в покое.

В минувшем году Че приказал новым руководителям промышленных предприятий в кратчайшее время получить образование хотя бы в объеме шести классов. Это было трудное задание, чуть ли не невозможное, так как эти люди трудились как рабы, преодолевая нехватку запасных частей и сырья, а также выполняя при этом свои политические и военные обязанности. Даже Че, несмотря на всю свою строгость, был вынужден признать истинное положение вещей и предоставить им еще один год. Экзамены прошли в конце года, и сто тридцать два из девятисот восьмидесяти шести кандидатов не выдержали их, а очень многие даже не нашли возможности явиться.

10 августа разгневанный Че на заседании коллегии министерства дал оценку прошедшим экзаменам. Он был очень строг и вновь повторил, что те, кто не выдержал испытаний, будут уволены, получившие оценки "D" и "С"1 получат переэкзаменовку, а неявившиеся будут лишены зарплаты до тех пор, пока не сдадут экзамен.

Это заседание проходило особенно напряженно. Сначала Че признал, что рабочие отношения с ним очень взрывоопасны, после чего обрушился на генерального директора Эдисона Веласкеса. Тот, очень плохо умевший излагать свои мысли, высказался, что "на Кубе нет ни революционеров, ни мужчин", и обвинил присутствовавших в том, что они не желают воспринимать критику. Че поднялся с места:

"То, что мы здесь не желаем выслушивать критику, - это ложь... Я не знаю, почему ты решил высказать все это так агрессивно, - это ни к чему, парень, даже при всех тех трудностях, с которыми мы сталкиваемся; мы не хоровым пением занимаемся... Нет, нет, каждое мнение будет выслушано. Один господин как-то сказал здесь, что я ревизионист и что меня следует отстранить от управления фабриками. Я просто пришел в бешенство, так как мне показались в корне неправильными разговоры о том, что министра нужно снять с работы из-за чьего-то личного отношения к нему. Я всегда защищал право людей говорить все, что они считают нужным... до тех пор, пока они справляются со своей работой. Но я не обязан принимать критику, с которой не согласен, и у меня есть такое же право, как и у любого из вас, высказать это".

Но страсти на заседании продолжали накаляться, особенно после того, как Гравалоса потребовал самых решительных мер в борьбе с руководителями неэффективно работающих предприятий. "Рубить головы", - сказал он, а Че ответил, что для проведения таких действий нужно сначала создать справедливую систему. Он также сказал, что худшее из того, что делается на Кубе, "порождено не в этом министерстве". Что касается Хусеплана, "то вы даже не поверите мне, насколько он был бы далек от действительности", если бы не Ольтуски, "который только что побывал всельской местности и вернулся, кое-что узнав". Себя он тоже бранил за то, что "допускал нарушения правил - играл в шахматы, что отнимает ценное время, - но вообще-то посвящал все свое время проблемам страны".

Шахматы были единственным излишеством в его жизни, к которому он относился серьезно. "Когда я покинул министерство, то позвал жену и сказал ей, что собираюсь повидаться со своей второй любовью, и она ответила: "Я знаю, ты идешь играть в шахматы". Ради этого излишества он был готов идти на жертвы. Если не считать этих редких часов отдыха или развлечения, он работал неустанно, посещал предприятия в самое, казалось бы, неподходящее время и без предупреждения, чтобы поговорить с людьми и поработать. Никто не удивлялся, когда он вдруг материализовался где-нибудь, как привидение; наоборот, его часто встречал душевный и непосредственный прием. Так, например, на верфи Хибара рабочие подняли крик: "Че приехал!", и никто не мог их остановить.

Под конец года Союз кубинских писателей опубликовал вторую книгу Че "Воспоминания о революционной войне". Издание было неполным; в более поздних переизданиях было добавлено очень много материала. "Я не хотел, чтобы ее издавали в частях и отрывках, но на мое мнение не обратили никакого внимания, а я не : представляю себе, как кто-нибудь может понять книгу, не имея подробных знаний о революции". Книга пользовалась огромным успехом, около каждого книжного магазина Кубы стояли длинные очереди. За границей она тоже широко раскупалась.

"Воспоминания" явились воплощением ностальгии Че по Сьерра-Маэстре. В апреле, выступая перед студентами в Минас-дель-Фрио, он сказал: "Каждый раз, оказываясь поблизости от Сьерры, я не могу противостоять искушению возвратиться туда".| Это был также путь сохранения памяти: "Годы проходят, и память о восстании исчезнет, если события не будут достоверно зарегистрированы, те события, которые уже уходят в глубину латиноамериканской истории".

В предисловии он обратился ко всем участникам революционных событий с призывом поделиться своими воспоминаниями.

"Мы лишь просим рассказчика придерживаться действительности, но не делать собственных умозаключений или что-то преувеличивать, не пытаться притворяться, что он был в каком-то месте, когда на самом деле его там не было, или же говорить что-то, не соответствующее истине. Мы просим, чтобы каждый после того как напишет несколько страниц наилучшим образом, насколько позволяет его образование и возможности, отредактировал сам себя как можно тщательнее и удалил любое слово, если автор не полностью уверен в нем или же оно не является достоверным фактом".

После опубликования книги Че получил приглашение вступить в Союз писателей, но отказался, заявив, что он является писателем далеко не в той степени, как ему хотелось бы. Он также отказался от гонораров за публикацию книги в социалистических странах.

В начале октября по провинциям Орьенте и Камагуэй прошел сильный ураган. Че совершил поездку по пострадавшим районам. Человеческие жертвы оказались немногочисленными, но погибло много скота, пятьсот жилых домов было разрушено. Промышленности, правда, был нанесен лишь незначительный ущерб. Как всегда, Че был покорен спонтанной реакцией населения и уровнем организации народа, особенно в бригадах, сформированных Министерством общественных работ. Спустя несколько дней на международной встрече студентов и преподавателей архитектуры его ожидал еще один приятный сюрприз: "Вы заставили меня забыть, насколько важно, к какому социальному классу принадлежит индивидуум. Молодежь - это свежесть идеалов и их культурного восприятия, особенно когда люди перешагивают через грань отрочества и приступают к служению бескорыстным интересам".

Именно в этот промежуток времени Че заявил о своем выходе из состава Объединенного планового комитета, и Фидель взял на себя непосредственное руководство этой сферой деятельности. "У Хусеплана нет никакого авторитета. Теперь, когда туда пришел Фидель, авторитет появится, но когда я там был, его не было. Кроме того, я имел только один портфель ... руководителя фантомной экономической комиссии, которая ничего не решала".

Че также рассказал о безмерных амбициях первых дней революции: "Мы хотели строить школы - и строили, хотели строить больницы - и строили. Мы строили дороги и туристские курорты, клубы и районы для рабочих. Заработная плата росла. И в то же самое время мы говорили о развитии. Это было невозможно, цифры просто-напросто не сходились".

Противоречия, имевшиеся в промышленности, не позволяли осуществлять развитие в таких условиях. На заседании коллегии Че сказал, что Куба не получила в полном объеме обещанных поставок из-за границы: "Мы не выполнили обязательств по контрактам с социалистическими странами, и социалистические страны в ответ не выполняют свои обязательства и спокойно отказывают нам в поставках".

Че указал на признаки ослабления связей с СССР и очень резко констатировал наличие там бедственного положения в сельском хозяйстве. Он не мог понять, почему через сорок пять лет после революции там все еще происходят такие провалы. Что-то было в корне неправильно. Он назвал это "сельскохозяйственной катастрофой" и сказал, что Советский Союз должен иметь не только более справедливое общество, чем Соединенные Штаты, но также и более производительное.

Помимо всего прочего, товары, прибывавшие из стран социалистического блока, имели очень низкое качество. Рауль Маль-донадо: "Начало ощущаться отчаяние из-за низкого качества изделий и машин, которые мы получали из Восточной Европы. Это был прогноз того, что могло случиться и на Кубе".

И "прогноз" уже превращался в факт. 2 ноября Че дал интервью Севере Касалису (Сикитрилье) для газеты "Ла Тарде": "- Почему снизилось качество обуви?

- Некоторый первоначальный недостаток сырья, а также конфискация частной собственности привели к ужасной потере осознания значения качества. Мы также пали жертвой этого.... Но мы приближаемся к разрешению этой проблемы, и обувь можно взять в качестве конкретного примера... Вы сами, например, разве не сообщали на днях, что опытные образцы ботинок были симпатичными, хотя многие из них были ужасны?"

В тот же день Че познакомился с докладом Кубинского института минеральных ресурсов и сделал оптимистичную пометку о Хесусе Суаресе Гайоле, своем бывшем товарище по оружию, который "один из немногих проявляет веру и энтузиазм и имеет серьезное желание высказывать их вслух".

Больше всего удовольствия Че доставлял уровень компетентности, которого достигли сотрудники его министерства. Он поздравлял себя с тем, что ему удалось создать удачную команду.. Орландо Боррего, его заместитель, был человеком с "яркой индвидуальностью" и огромной работоспособностью. Работали у н го также Тирсо Сайс, инженер-химик, и капитан первого ранга Кастинейрас, во время войны участник тайной антибатистовской организации на флоте, а теперь принявший на себя колоссальные обязанности заместителя министра по легкой промышленности. Че считал, что большим потенциалом обладает Марио Сорилья. Капитан Анхель Гомес Треба хотя и имел "склонность отдавать приказы в военном стиле" и был "несколько грубоват", а также был неутомимым тружеником, полным энтузиазма. В министерстве также работали Сантьяго Ривера и Ольтуски, которого затем перевели в Хусеплан.

Че относился к себе строже, чем к другим. "На фоне личных неудач, которые случаются у каждого, мои настолько заметны и впечатляющи сами по себе, что нет никакой необходимости перечислять их". Наиболее серьезная из ошибок, допущенных в его работе министра, по его собственному мнению, состояла в том, что он всегда стремился к действию (его воинственность была порождением жизненного опыта) и избегал обсуждений. Из-за недостаточно эффективной работы государственной администрации Че принял за обыкновение сначала действовать, потом задавать вопросы и затем смотреть, что получится. Он признал, что именно по его инициативе и без обсуждения на правительственном уровне в министерстве был принят метод бюджетной централизации, что так же начались соревнование и добровольная работа (именно за тот метод, которым она была организована, ее "критиковал Фидель"). Если бы предварительно состоялось обсуждение, то "у нас было бы больше столкновений на начальной стадии, но рабочие отношения были бы более определенными".

"Само собой разумеется, что слабость связей между Министерством промышленности и НИАРом, двумя самыми сильными организациями революции, никак не могла способствовать экономическому развитию страны, зато породила много дурных привычек, которые мы до сих пор пытаемся исправлять".

Похоже, что столкновениями с НИАРом дело не ограничивалось, поскольку в том же выступлении Че упомянул о стычках с ОРО и Советом кубинских рабочих (СКР). Че не сдавал своих позиций, что приводило к конфликтам, - он был убежден, что если избегать дебатов и выбирать окольные пути, то возможность прояснить ситуацию будет утеряна, и та же участь ждет возможность разобраться в спорах об экономической политике, которые шли в самом сердце революции. Именно поэтому "работа министра промышленности забирала столько моего энтузиазма и работоспособности, что я не был способен подняться над ней, быть настоящим национальным лидером".

Сводка работы промышленности, которую изучал Че, .была блестящей. Он видел, что министерство сделало огромный скачок в повышении качества управления отраслью, видел рост трудового энтузиазма, рекордный прирост выпуска продукции - но также видел и то, что происходит вторжение бюрократизма в кубинское общество в целом. На протяжении года эта проблема вновь и вновь возникала в речах, в выступлениях на заседаниях коллегии министерства и даже в частной переписке Че. "Ваша книга о Лаосе оказалась перемолотой в колесах нашей страшной бюрократической машины", - сказал он американской журналистке Анне Луизе Стронг. Ее книга, посвященная китайским коммунам, понравилась Геваре, и он пригласил автора посетить Кубу.

"Позвольте мне признаться, что бюрократия в нашей стране - это скала, твердая и хорошо укрепленная, которая поглощает бумагу, высиживает ее и посылает тому, у кого одна забота: как получше провести время", - эти слова были обращены к Питеру Марукси, редактору канадской газеты "Телеграф".

"Мы воспроизвели под копирку опыт братских стран; это была ошибка, не слишком ужасная, но все же она замедлила свободное развитие наших сил и сделала опасный вклад в один из феноменов, против которых в ходе социалистической революции нужно вести самую тяжелую борьбу - бюрократизм", - писал он в своей статье для газеты "Алжирз уикли".

А эти слова из письма Хосе Матару, руководителю Комитетов защиты революции: "Как мне пока удалось заметить, основное свойство - это недостаток организованности в работе коллегии, что видно из письма, датированного 12 июля, со штемпелем даты поступления 22 июля, в котором просили к 31 июля сообщить мое мнение и которое я получил в министерстве 17 сентября".

Че знал только один способ борьбы с бюрократией: личные контакты между народными массами и их лидерами. Лазаро Бурия, который в семнадцать лет заведовал складом металлоизделий, рассказывал автору, как однажды в воскресенье на склад явился Че в сопровождении сотрудника министерства и обратился к нему:

"- Ты главный здесь? Что нужно делать?

- Вы пришли поработать?

- Именно так, добровольная работа... Ты главный? Говори, что нужно делать?"

Бурия сначала колебался, но потом решился и велел Че измерять железные полосы, раскладывать их по размерам и считать.

А работая в одно из воскресений на шахтах Матамбре, Че решил спуститься к горнякам на самый глубокий уровень. С ним был управляющий шахтами, старый товарищ по революционной войне Альберто Фернандес Монтес де Ока (Пачо), знавший, что высокая влажность вызовет у Че приступ астмы. Увидев, что гость уже в клети подъемника начал задыхаться, Пачо предложил ему вернуться. "Вниз", - настойчиво потребовал Че, и они опустились до 42-го уровня, где Эрнесто провел несколько часов за работой и беседой с шахтерами.

Шахтер по имени Пабло работал отбойным молотком на глубине 6500 футов (около 2 км), когда кто-то тронул его за плечо. Это был Че, он протянул шахтеру руку.

"Нет, майор, в шахтах грязно".

Че в ответ обнял его. Министр был без рубашки, брюк, даже резиновых сапог - в одних трусах, - такая жара царила внизу. Подняв электрический перфоратор, он спросил у Пабло, как им пользоваться, несколько минут бурил, а затем сказал: "Я совсем вымотался. Не знаю, как ты можешь справляться с этой штукой, ведь ты такой маленький".

С этими словами Че скрылся в темноте. Пабло не сразу понял, что это было реальностью.

Че продолжал страдать от астмы. Доктор Фернандес Мель, его старый друг и товарищ по оружию, пытался экспериментально выявить причины приступов, чтобы бороться с заболеванием. Но Че до сих пор не был в состоянии достаточно точно определить, что вызывало обострения, хотя и знал о влиянии нескольких факторов, таких, как погодные условия, пищевые продукты и различные материалы одежды.

Он пользовался средствами, с помощью которых ветеринары лечат лошадей.

"Че приходилось вдыхать через ингалятор адреналин, который расширял его бронхи. Адреналин опьянял его, вызывал боли в животе и особенно в голове. Че также использовал раствор кортизона как противовоспалительное и употреблял очень много жидкости, чтобы растворять адреналин в организме. Его болезнь была ужасной и необычной. Че стал сродни барометру: он мог точно предсказывать приближение холодных атмосферных фронтов. Проявления болезни у него были очень многообразными, например в виде воспаления лобных пазух из-за затрудненности дыхания".

Именно эта личность вызывала все более и более сильное беспокойство у секретных служб Соединенных Штатов Америки. 30 декабря 1963 года среди высших должностных лиц администрации президента Линдона Джонсона был распространен меморандум разведки "Значение возобновленной Кубой кампании подстрекательства к насильственной революции в Латинской Америке". В нем содержалось предупреждение по поводу значительного увеличения количества призывов к латиноамериканской революции в речах Фиделя, передачах "Радио Гаваны" и в выступлениях Че Гевары.