Гевара по прозвищу Че

16. Сьерра и равнина.

В Сьерра-Маэстре 10—11 марта 1957 года состоялась общенациональная встреча руководства Движения 26 июля, на которой определялись ближайшие стратегические цели. Было решено, что в условиях политической изоляции режима и нарастающей силы сопротивления в городах пришло время воспользоваться преимуществом, которое давала политическая напряженность,

и начать готовить забастовку. Спустя несколько лет Че утверждал, что «решение о забастовке было принято Равниной, а Сьерра согласилась с ним, так как партизаны оказались не способны ее предотвратить». Но это представление является неверным. Во-первых, Фидель Кастро не выступал против забастовки; во-вторых, хотя у руководителей Сьерры и были определенные сомнения относительно предложенного плана, но не они определяли их позицию.

Че, не принимавший участия во встрече и не бывавший до того времени ни в одном городе Кубы, не имел четкого представления о том, что делается в городах, и вряд ли мог дать адекватную оценку политической ситуации.

Фидель подготовил призыв ко всеобщей забастовке, которая должна была начаться силами Д26 и немедленно распространиться по всей стране. Был основан рабочий фронт; считалось, что он является единым, но на деле в нем существовали различные секты. Ожидалась доставка трех значительных партий оружия. Партизаны должны были попытаться поддержать забастовку, мобилизовав несколько отрядов, которым предстояло спуститься на Равнину и следить за тем, как развернутся события. Не считая ни на чем не основанной надежды на то, что все пойдет как намечено, привлечение всей Повстанческой армии в поддержку попытки свергнуть режим при помощи забастовки было, вероятно, наименее продуманной частью плана.

Отношения между Че и Камило Сьенфуэгосом, которому предстояло возглавить патруль в области Эль-Канто, неподалеку от Сьерры, представляли собой дружбу, замаскированную непрерывной пикировкой. Как-то раз «Радио бемба», никогда не гнушавшееся передавать самые невероятные сплетни, сообщило, что Че способен съесть все, что угодно. Камило, «кровожадный обманщик», изловил в лагере Ла-Отилия двух кошек и приготовил из них жаркое, побившись об заклад, что когда Че узнает, чье это мясо, то не станет его есть. Он передал Че официальное приглашение на обед, но получил ответ: «Мне кажется, капитан, что кот выскочил из мешка». Че имел свои собственные источники информации в лагере.

«Майор...» — начал было Камило и... проиграл пари, так как Че принялся уплетать угощение.

Переписка этих двух командиров также носила заметный оттенок черного юмора. 21 апреля Гевара написал:

«Ты, бедняга. Я получил новости от тебя, когда уже собрался в твой район, чтобы дать неразборчиво кое-что из моих мыслей. У меня есть на это полномочия от гиганта,...ты можешь делать в своем районе все, что пожелаешь, но не рискуй чрезмерно, если хочешь увидеть конец вечеринки, который, кажется, скоро наступит. А под конец — напоминание о трапезе в Ла-Отилии Че написал нечто, наподобие лимерика — английского шуточного стихотворения из пяти строк:

Жил-был старик в Тимбукту,

Он читал в зоопарке какие-то древние книги

И считал себя очень башковитым,

Но его сожрала зебра,

И мне следовало бы сделать с тобой то же самое!»

Камило в письме от 24 апреля так отозвался о почерке Че: «Я не знал, что ты, парень, настолько силен в китайском языке». Но дальше его тон изменился:

«Че, брат моей души. Я получил твою записку и понял, что Фидель поручил тебе руководить военным обучением; я рад, что мы сможем получить первоклассных солдат. Когда мне сказали, что ты должен будешь доставить нам удовольствие своим посещением, я был недоволен. Ты играешь ключевую роль в борьбе и, хотя мы нуждаемся в тебе на стадии борьбы, Куба будет нуждаться в тебе еще больше после окончания войны, так что гигант прав, когда заботится о тебе. Я хотел бы все время быть рядом с тобой; ты был моим командиром в течение долгого времени и навсегда им останешься. Благодаря тебе я теперь получиллтнс принести больше пользы. Я должен делать все возможное, чтобы не подвести тебя. Всегда твой друг».

Че руководил военной школой и при этом участвовал в многочисленных перестрелках с отрядом Санчеса Москераса, который занимал Минас-де-Вейсито.

Че случайно принял участие в, возможно, самой важной из стычек этого противостояния. При этом он, как ни странно, ни словом не упомянул о ней в своих воспоминаниях. Это произошло в местечке под названием Бернабе, на плантации, владелец которой отказался продавать коров повстанцам, объяснив, что не хочет неприятностей. Но, не ограничившись отказом, он сооб щил о присутствии партизан их противникам. Санчес Москерас решил реквизировать рогатый скот для своего отряда и послал нескольких солдат, которые столкнулись с группой вооруженных партизан, преисполненных решимости не позволить врагам сделать это. Че, находившийся поблизости, решил выяснить, что за стрельба, и, не успев понять, что происходит, оказался в гуще боя. Он принялся стрелять по солдатам, окружавшим ранчо. Один из повстанцев, видевший его действия, вспоминал: «Он стрелял два, три или четыре раза, пригибался, отбегал назад или вперед и падал на землю. Солдаты кричали ему: «Не бегай, трус!» Сотня против одного — и они называли его трусом, зато сами не рискнули погнаться за ним».

Ему повезло: партизанский патруль, отправившийся на розыски командира, прикрыл огнем партизан, участвовавших в перестрелке, дав возможность Че и его людям отойти вместе со скотом в сторону Ла-Месы.

Это было последнее боевое столкновение перед всеобщей забастовкой. Через несколько лет Эфихенио Амейхейрас перечислил вехи, которыми были отмечены основные этапы на пути к победе революции:

«Набег на Монкаду, 30 ноября; «Гранма»; Алегриа-де-Пио; Ла-Плата; Герберт Мэтьюз берет интервью, 13 марта; «Коринтия»; казармы Эль-Уверо; смерть Франка Пайса и забастовка, которой он придал почти общенациональный масштаб; два сражения в Пино-дель-Агуа; Сан-Лоренцо, Мота и Эль-Омбрито; Второй фронт и фронт «Франк Муньос»; № III; партизаны Революционного Директората в горах Эскамбрея; ночь 100 бомб; похищение Фанхио; Камило на Равнине. Все это наряду с восстаниями на востоке, в Камагуэе и Лас-Вильясе дало возможность понять, насколько широкий размах приобрело революционное движение».

Акция началась с захвата радиостанции в Гаване и трансляции по радио призыва Фиделя к забастовке. В Сантьяго, где так и не успели оправиться после разгрома восстания, состоявшегося в минувшем ноябре, не смогли придать действиям должного размаха и допустили множество ошибок. Обещанное оружие пришло, и забастовка началась, но не повсеместно, а лишь в отдельных пунктах и точках, что облегчило правительству ответные Действия по ее подавлению.

Проблема состояла не в недостатке социальной напряженности, а в слабости планирования. На противостояние диктатуре людей вывели безо всякого оружия. Таким образом, очень важную роль приобретали немногочисленные и слабо вооруженные ополченцы, а также координация действий забастовщиков с партизанами Сьерры, район действий которых был очень ограничен. Помимо этого, призыв к забастовке не получил достаточно массового распространения. Движение 26 июля надеялось привлечь к акциям наряду со своими активистами и сторонниками группы рабочих, но те были недостаточно организованы даже в пределах собственных ячеек.

Когда забастовка началась, в Сьерре воцарилась радость. Аргентинский журналист Хорхе Рикардо Масетти, который находился в это время в штабе повстанцев, описал, как Фидель, получив новости, кричал, плясал от радости и говорил, что теперь они все отправятся в Гавану. Даже Че на третий день все еще не считал забастовку потерпевшей поражение: она захлебнулась в Гаване, но активно продолжалась в других городах. Тем не менее движение истекло кровью в героических, но преждевременных столкновениях. Провал забастовки позволил армии Батисты перейти в наступление.

В один из первых дней после апрельской забастовки Че с проводником направлялся в штаб Фиделя. По пути они наткнулись на хижину, около которой солдаты Батисты только что расстреляли одну из групп снабжения повстанцев. Увидев разоренное место, тела людей и животных, проводник настолько испугался, что

«отказался идти со мной, утверждая, что не знает этих мест. Он сразу же прыгнул в седло, и мы по-дружески расстались. У меня была «беретта». Я вступил на первую из кофейных плантаций. ...Когда я подошел к брошенному дому, раздался напугавший меня шум; я подскочил и чуть не выстрелил, но оказалось, что всего-навсего свинья, тоже перепуганная. Медленно и с большими предосторожностями я преодолел несколько сот метров до нашего поста и обнаружил, что там никого нет. ...Вся эта сцена не имела для меня никакого значения, если не считать удовлетворения от победы над собственным страхом, который я испытывал, пока не прибыл наконец к себе домой, на командный пункт. Той ночью я ощущал себя храбрецом».

Спустя несколько дней произошло столкновение с силами Санчеса Москераса, в результате которого Че оказался отрезан от своего отряда:

«Враги сделали несколько выстрелов из миномета, правда, без малейшего толка. На непродолжительное время справа от меня вспыхнула сильная стрельба, и я отправился навес тить эту позицию, но, когда был на полпути, стрельба началась уже слева. Я послал своего адъютанта неведомо куда, а сам оказался отрезанным от своих бойцов, стрелявших с обеих сторон. Слева от меня солдаты Санчеса Москераса с ужасным шумом лезли вверх по пригорку, сделав предварительно несколько выстрелов из миномета. Наши люди, у которых не хватало опыта, не сумели предпринять ничего, кроме нескольких беспорядочных выстрелов, и бросились бежать вниз по склону.

Что касается меня, то я заметил на прогалине несколько солдатских касок. Один из этой группы мчался вниз в погоне за нашими людьми, удиравшими к кофейным плантациям. Я выстрелил в него из «беретты», промахнулся и сразу же вызвал на себя огонь нескольких винтовок. Я побежал зигзагами, таща на плечах тысячу патронов в огромном кожаном патронташе, а вражеские солдаты подбадривали меня, выкрикивая уничижительные комментарии. Почти добежав до спасительных деревьев, я выронил свой пистолет. Единственным из действий, совершенных в то печальное утро, которым я могу гордиться, было то, что я заставил себя остановиться, вернулся назад, подобрал пистолет и убежал, сопровождаемый на сей раз облачками пыли от винтовочных пуль, ударявшихся в землю прямо у меня за спиной.

Когда я ощутил себя в безопасности, не имея представления о том, где находятся мои товарищи и чем закончилась вражеская атака, то немного отдохнул, укрывшись за большой скалой посреди склона. Моя астма не проявляла себя достаточно долго, чтобы позволить мне пробежать несколько метров, но теперь она отомстила, и сердце дико колотилось в груди. Я услышал треск веток под чьими-то приближавшимися шагами, но я больше уже не мог бежать (хотя именно это мне на самом деле хотелось сделать). Но оказалось, что это шумел один из наших заблудившихся товарищей, новичок в наших рядах. Он успокаивающе сказал: «Не волнуйтесь, майор, я умру вместе с вами». Я хотел не умирать, а скорее сказать что-нибудь неласковое о его матери, и не уверен, что не сделал этого. В тот день я чувствовал себя трусом».

Несколько позже Че, передав командование над колонной № 4 Рамиро Вальдесу, отправился возглавить школу военного обучения новобранцев. В ожидании неизбежного наступления армии после неудачной забастовки Фидель приказал создать в Сьерре продовольственные запасы, реквизировать скот и уси лить дозоры. «Радио ребельде» было перемещено в Ла-Плату, самый безопасный район Сьерра-Маэстры, и оттуда 1 мая возобновило свои передачи.

В это время в Сьерру вернулся Масетти, аргентинский журналист. Его первые материалы были признаны неудачными, и он должен был повторно сделать записи интервью с Че и Фиделем. Из этих двух встреч родилась страстная книга «Те, кто борется, и те, кто кричит» и близкая дружба с Че, который, как известно, не так легко обзаводился друзьями.

Интервью с Че было записано в разгар воздушного налета, и Масетти потом говорил, что звук бомбовых разрывов должен был создать хороший фон. Чтобы получить шум на ленте, Че вывел его из укрытия. Во втором интервью, в присутствии Фиделя, «Ге-вара решил составить контраст Фиделю: каждый раз, когда Фидель начинал сердиться, Че отпускал шуточки».

3 мая в Альтос-де-Момпье состоялась вторая общенациональная встреча руководства Д26. Рамос Латур и Фаустино Перес, с которыми у Че шли давние дебаты, пригласили Че посетить ее.

«Встреча была напряженной»; результаты забастовки оказались, очевидно, неблагоприятными, и Фидель воспользовался возможностью возложить ответственность на Равнину. Вероятно (здесь, впрочем, существует широкий простор для домыслов, так как если даже на встрече и вели протокол, то он все равно ни разу не был опубликован), Фидель предъявил городским лидерам три обвинения: что они переоценили роль городов в общей борьбе; что сектантство в рабочем движении привело к его отказу от сотрудничества с другими группами, особенно Народно-социалистической партией (НСП); что ополченцы на Равнине были организованы «как отряды, параллельные партизанским, но не имели никакой подготовки и совершенно не были испытаны в боях».

Главная ошибка городских руководителей заключалась в исходной посылке, согласно которой революция, возглавляемая Движением 26 июля, могла осуществиться в городах, а сельские партизаны будут являться не основной военной силой, а скорее вспомогательными силами сопротивления, выполняющими преимущественно пропагандистскую функцию.

Другая точка зрения, которую разделял Че, состояла в том, что партизаны Сьерры являются основной силой, а остальные революционные организации должны оказывать им поддержку. После жарких споров удалось наконец прийти к соглашению о том, что сельское партизанское движение будет рассматриваться в качестве ключевого звена в революционном движении. Равнине же следовало поддерживать на высоком уровне активность в городах, что должно было привести к политической изоляции ре жима и создать питательную среду для роста ополчения. При нынешнем ходе событий и набранном наступательном порыве кубинский революционный процесс мог бы естественным образом достичь этого результата в течение ближайших месяцев — конечно, при условии, что партизаны Сьерры смогут отбить наступление, которое как раз тогда готовило правительство, желая закрепить свои недавние успехи.

«После изматывающих и часто чересчур жарких споров присутствующие решили» исключить из состава руководства Фаустино Переса и Давида Сальвадора, а Рене Рамоса Латура направить в Сьерру. Фидель оставался верховным главнокомандующим партизанских отрядов и становился координатором ополченцев на Равнине. А тем, в свою очередь, предстояло действовать в интересах партизанских колонн. Структура организации в изгнании тоже должна была измениться. Карлоса Франки вызвали в Сьерру, чтобы поручить ему руководство «Радио ребельде», а Мануэля Уррутиа утвердили кандидатом на должность временного президента.

Фаустино Перес, который несмотря на яростные споры продолжал пользоваться большим уважением Че за смелость и честность, должен был совершить краткую поездку в Гавану, чтобы подготовить собственную замену. Рамос Латур, которого Че в то время недооценивал и которого ему предстояло высоко оценить в будущем, был назначен командующим колонной в Сьерра-Ма-эстре.

(Несмотря на все эти соглашения, Франкини, прибыв из Майами 29 мая, обнаружил, что отношения между Сьеррой и Равниной оказались практически разорванными. «Они приняли меня не только потому, что я прилетел на самолете, но и потому, что я прибыл из Майами, а не из Гаваны или Сантьяго».)

В конце встречи Че было поручено осмотреть оборонительные линии в Сьерре, где, по мнению Фиделя, армия должна была предпринять первые попытки ожидаемого наступления. «Этот небольшой клочок территории должен был суметь защитить себя с помощью двухсот с небольшим исправных винтовок, когда армия Батисты спустя несколько дней начнет свою операцию «найти и УНИЧТОЖИТЬ».