Гевара по прозвищу Че

23. Долгий январь 1959 года.

Утром 2 января по улицам Санта-Клары разъезжали автомобили с громкоговорителями, передававшие объявление, которое к тому же многократно повторялось в передаче "Радио ребельде": "Членам колонны № 8 сообщают, что по приказу майора Эрнесто Че Гевары они должны немедленно собраться в лагере, пройти переформирование и выходить на марш".

К. трем часам дня около четырехсот человек выстроились перед казармами Леонсио Видаль, а затем покинули провинцию Лас-Вильяс в джипах, грузовиках и бронетранспортерах. Че путешествовал в дряхлом "Шевроле" оливкового цвета. С ним ехала Алейда Марч и его обычная свита: Гарри Вильегас, Эрмес Пенья, Мендоса Аргудин, а за рулем Альберто Кастельянос. Вшестером в автомобиле было не очень-то удобно. Че, не слишком уверенный в водительских способностях крестьянских парней, взявшихся управлять автомашинами, с улыбкой предупредил: "Я расстреляю любого, кто наедет на пешехода, устроит аварию или столкновение".

Вторая часть колонны № 8 под руководством Рамиро Вальдеса, которому предстояло еще собрать некоторых солдат, должна была выйти следом.

Тем временем в Гаване, где остатки аппарата диктатуры Батисты продолжали разбегаться или уничтожались, вспыхивали спорадические перестрелки между городскими дружинниками и полицией или военизированными организациями типа "Тигров" сенатора Мансферрера. На тюрьму "Принсипе" был совершен налет, и заключенных освободили. Автомобили ездили по улицам с закрытыми тентами. Около полудня в Центральном парке начался митинг рабочих в поддержку революции. На близлежащих зданиях развевались знамена Движения 26 июля; появились и плакаты в поддержку Фиделя.

Колонна городского ополчения Анхеля Амейхейраса из ста пятидесяти человек - до сих пор она вела действия в предместьях города - первой вошла в город и разместилась в Спортив-" ном дворце. Ее возглавлял Виктор Панеке, старый друг Че. Элой Гутьеррес Менойо прибыл во главе колонны Второго фронта Эс-камбрея и занял институт Ведадо. "Он "героически" вступил в Гавану. Мы считали, что это мог быть маневр для того, чтобы попытаться собрать силы, прийти к власти или затеять еще что-нибудь. Мы уже имели о них представление, но с каждым днем узнавали все лучше и лучше".

Авангард колонны Камило Сьенфуэгоса вступил на базу "Колумбия" в четверть шестого дня, без какого-либо сопротивления со стороны "честных военных", успевших сменить людей Ьатисты в руководстве самой главной военной базы страны. Оттуда Камило переговорил по телефону с Че, находившимся на полпути к Гаване. Численность его колонны сильно увеличилась за счет ополченцев.

Че впервые взглянул на Гавану среди ночи. Он уже слышал тысячи рассказов о столице страны, но никогда еще не видел ее Он направился по дороге Бойерос прямо к лагерю Л а-Кабанья с небольшим отрядом на трех автомобилях. Че без колебания вошел внутрь, точно так же, как Камило на базе "Колумбия" на несколько часов раньше. Его встретил Варела, офицер из числа "честных военных", и немедленно передал Че командование. Варела провел все минувшие сутки, отказываясь есть и пить из опасения, что верные Батисте солдаты из гарнизона могут отравить его.

Было ли это похоже на настоящую победу? Неосвещенный среди глубокой ночи вход в казарму, командир которой сдался прежде, чем ему успели сказать хоть слово...

Че приказал своим людям занять посты, гарнизону велел построиться и тщательно подсчитать оружие, а затем разместил шестьсот человек, составлявших его колонну. На рассвете он поехал на СМК, самую крупную радио- и телевизионную станцию в Гаване, где в дверях его остановили двое дружинников из городской организации Движения 26 июля, конечно же, не знавшие в лицо командующего колонной № 8. Но все же после не слишком долгих объяснений ему позволили войти и связаться по радио с Фиделем, который находился в Баямо, и с Камило, улетевшим на восток, чтобы сообщить о бескровной капитуляции гарнизонов в Гаване.

Че был измотан донельзя, но, как сказал один из офицеров Камило, Антонио Санчес Диас по прозвищу Пинарес: "в Гаване нельзя было опочить ни на своих лаврах, ни на кровати - все гудело".

Построенная в восемнадцатом веке крепость Ла-Кабанья глядит на глубокий залив, занимая господствующее положение над Гаваной. Она состоит из комплекса фортов, казематов, казарм, рвов и служебных зданий. Валы увиты плющом, а в старинных патио до сих пор сохранились орудия колониальной эпохи. Ранним утром 3 января Че выступил перед тремя тысячами солдат армии Батисты, находившимися в крепости. Повстанцы все еще не знали, чего можно ожидать от этих людей, а Че произнес умиротворяющую речь. "Партизаны, - сказал он, - должны будут учиться у вас дисциплине, а вам предстоит научиться от партизан, как выигрывать войну". Он все еще не спал.

В одном из служебных кабинетов казармы Че увидел сержанта, сидевшего за столом, на котором стояла пишущая машинка.

- Ты принимал участие в боях? - спросил он, глядя на серясанта.

- Нет, я конторский служащий.

- Ты пытал людей?

Тот помотал головой. Че спросил, умеет ли он печатать. Тот кивнул.

- Тогда иди, снимай свою форму и возвращайся сюда.

Таким образом было положено начало дружбе с Хуаном Мануэлем Манресой, которой предстояло продлиться пять лет.

На улицах шло веселье; в то же время началась всеобщая забастовка. За первые три дня революции со всей Америки слетелось домой более восьмисот изгнанников. Фидель, неторопливо продвигаясь в Гавану, уверенно закреплял свои политические завоевания, придавая этому больше значения, чем одержанной общими силами военной победе. Он позже скажет: "У меня были некоторые трудности, когда нужно было связаться с колонной на марше и передать ей приказ направиться со всей техникой туда, сюда или куда-нибудь еще, и я должен сказать, что нам очень повезло, что не нужно было сражаться. Положение сложилось такое, что за приказом открыть огонь из миномета последовали бы стреляющие в нас описания журналистов".

Новости о составе временного правительства первыми сообщило "Радио ребельде", а потом повторили газеты: президент - Мануэль Уррутия, премьер-министр - доктор Хосе Миро Кар-дона; кабинет в основном состоял из представителей умеренной буржуазной оппозиции с вкраплениями членов Движения 26 июля, но в него не вошли две другие силы, союзники Д26 в восстании - коммунистическая Народно-социалистическая партия Кубы и Директорат. Повстанцы почти полностью контролировали вооруженные силы (им принадлежали посты главнокомандующего и региональных командующих, хотя в Сантьяго в качестве командующего еще на несколько дней был оставлен Рего Рубидо, сторонник Батисты, бывший в его правительстве военным министром) и полицию (новым шефом полиции стал Эфихенио Амей-хейрас). В их ведении также находились: вновь созданное Министерство расхищенного имущества, задачей которого было Расследование коррупции в администрации Батисты (министр - Фаустино Перес), Министерство просвещения (Армандо Харт), Министерство здравоохранения (Хулио Мартинес Перес, врач из Сьерры), Министерство внутренних дел (Луис Орландо Родри-Гес), Министерство труда (Марсело Фернандес), Министерство связи (Энрике Ольтуски). Небольшой группой была представлена либеральная оппозиция. В целом это правительство было довольно странным.

Некоторые из отстраненных от ведущих ролей не выказали готовности согласиться с таким положением. Чтобы показать что и Директорат принимает участие в революционном процессе' его колонна в четыре часа дня вступила в Гавану и заняла Национальный дворец.

После прибытия в Гавану Карлоса Франки газета Движения 26 июля "Революсьон" начала выходить массовым тиражом. Движение просто заняло типографию и редакционные помещения пробатистовской газеты. Прокламация, напечатанная на внутренней полосе газеты, изображала в незамысловатом стиле пятидесятых годов бородатого повстанца с гранатами на поясе и живописца, заканчивающего лозунг "Вся наша надежда", расположенный между двумя этими фигурами. Было также помещено объявление, восхвалявшее межамериканскую химическую компанию "Дюпон", но этой любовной интриге не суждено было оказаться долгой.

Ночью 4 января Директорат объявил, что собирается провести встречу с президентом Уррутией в Национальном дворце, где Директорат выставит три условия. 5 января, пока Фидель все еще шел к Гаване, Че на базе "Колумбия" встретился с Камило. На этой встрече присутствовал и Карлос Франки. Он рассказывал:

"Затем появился Че в своем богемном костюме. Он спокойно курил трубку и был похож на революционного пророка. Были кое-какие неприятности с Президентским дворцом. Его занял Революционный Директорат. Че не смог увидеться с Фауре Чомоном, и Роландо Кубела тоже не захотел встретиться с ним... Директорат так и не принял Уррутию в качестве президента.... Что с одной, что с другой стороны хватало вдоволь недоверия, интриг и тому подобного... Камило полушутя сказал, что нам стоило бы выпустить пару орудийных залпов, чтобы намекнуть Кубеле, что ему лучше было бы уступить дворец нам. Поскольку я не питал никакой симпатии ко дворцу, то согласился, что мне это кажется хорошей идеей, но Че с его ответственным подходом к делу сказал, что сейчас не время для подобных канонад; он возвратился во дворец, встретился с Фауре Чомоном и все уладил".

Конфронтации удалось избежать, но разногласия сохранились. Директорат согласился освободить дворец, однако его отряды взамен заняли Гаванский университет. Фауре Чомон опубликовал в печати заявление, в котором говорилось: "Мы понимаем: то, что происходит в Сантьяго-де-Куба, неверно; мы полагаем, что для того, чтобы наши жертвы не оказались напрасными, все революционное движение должно быть организовано в единую революционную партию". Провозглашение Сантьяго временной столицей было тактической мерой Фиделя, призванной предотвратить возникновение в Гаване примиренческого правительства. Такому размещению властей не суждено было просуществовать даже недели, но эти меры успели привести в большое раздражение несправедливо отстраненных от принятия решений членов Директората.

Той же ночью Че прибыл на легкомоторном самолете на аэродром Камагуэя, в центре острова, чтобы сообщить Фиделю о положении в Гаване. Фидель в триумфальным кортеже неторопливо продвигался к Гаване. Двое командующих не виделись друг с другом почти шесть месяцев, с тех самых пор, как Че покинул Сьерра-Маэстру во главе колонны № 8. Несколько позже к ним присоединился лрезидент Уррутия, прилетевший из Сантьяго. На фотографии "Уорлд уайд пресс", запечатлевшей их втроем, видно, как Фидель и Че обмениваются понимающими улыбками. А вот послу США Эрлу Смиту было не до улыбок. Он только что покинул базу Колумбия, где беседовал с Камило, уговаривая его воздержаться от казни генерала Кантильо. Смит, искренне враждебный победителям, позже говорил, что бородатые революционеры напомнили ему персонажей виденного незадолго до того кинофильма о Джоне Диллинджере.

5 января, после нескольких задержек и отмены вылета, самолет президента Уррутии приземлился в аэропорту Бойерос в предместьях Гаваны. Камило объявил военное положение и привел в боевую готовность людей своей колонны. В семь часов вечера Директорат передал дворец Уррутии; разлад среди революционеров не выходил из-под контроля. На первой же сессии кабинета было отменено военное положение. Под конец заседания появился Эрл Смит. Он заслуженно считался главной опорой Батисты и потому, естественно, не пользовался добрым расположением кубинцев; его присутствие на заседании правительства и попытки диктовать условия возмутили вооруженных революционеров. Журнал "Боэмия" сообщал: "Бойцы сдержали свой гнев лишь из уважения к нашему северному соседу".

Че дал первые интервью в своем кабинете в Ла-Кабанье. Это была небольшая комната с четырьмя узкими окнами, выходившими на бухту; в одном конце кабинета стоял письменный стол. Вдали виднелся купол Капитолия. Сначала Эрнесто побеседовал с корреспондентом аргентинской газеты "Ла Тарде", затем с ку-

бинскими "Революсьон" и "Эль Мундо", а в течение нескольких следующих дней - с "Пренса либре", "Боэмия" и целой толпой иностранных корреспондентов.

Интервьюируемый отвечал на телефонные звонки; каждый раз, снимая трубку, он испытывал резкую боль в раненом запястье. Он был не таким уж удобным объектом для прессы, его не радовало нашествие журналистов: "То, что мы делаем для свободы людей, не предназначено для публикации, а подробности наших личных жизней - и того меньше". В одном из интервью первой недели революции кто-то рассказал ему о том, что в радиопередачах армии Батисты его часто называли "мятежником на осле". "Что ж, это похвала", - ответил Че.

Он чувствовал себя немного не в своей тарелке, возможно, потому что не совсем понимал, какими должны быть его роль и место на этом этапе революционного процесса. Даже его высказывания относительно аграрной реформы были весьма осторожными: "Одной из основных мер будет предоставление кампесинос того положения, которого они заслуживают", - сказал он, как будто радикальная аграрная реформа не являлась настоятельной необходимостью, с его точки зрения, как будто ему не было ясно, какие права получили сельские жители за один только свой вклад в победу. Он высказывал банальности типа "единство - необходимый фактор" или "мнение о том, что на Кубе не может быть восстания против армии, ложно". Складывалось впечатление, что он еще не до конца определился идеологически, не добился для себя самого достаточной ясности и был склонен подвергать автоцензуре свои высказывания для прессы.

Среди офицеров Ловстанческой армии из окружения Че журналисты наткнулись на Алейду Марч. Они не были в Лас-Ви-льясе и не знали, кто такая Алейда. Она также дала журналистам интервью - это была, видимо, первая из тех немногочисленных бесед с журналистами, которые она имела за свою жизнь.

"Я не могу назвать себя секретарем Че, потому что я - боец. Я сражалась рядом с ним в ходе кампании в Лас-Вильясе и принимала там участие во всех боевых действиях. Поэтому я являюсь чем-то вроде его ординарца... Когда мне стало фактически невозможно оставаться в Сайта-Кларе из-за моих революционных действий, я решила присоединиться к числу иных борцов с диктатурой, взяв в руки оружие... Я признаю, что поначалу жизнь там показалась мне очень трудной, но затем я привыкла к ней, особенно после того, как приняла участие в первых столкновениях с врагом".

Больше ничего от нее узнать не смогли.

8 января Че из крепости Л а-Кабанья услышал, как народ приветствует прибывшую в столицу колонну Фиделя. В бинокль он смог рассмотреть джип в голове колонны, в котором стояли рядом Фидель и Камило. Толпа собралась такая, что автомобилям пришлось остановиться.

Для того чтобы приобрести в Гаване бесспорный статус народного лидера, Фиделю понадобился всего один день. Его речи на базе "Колумбия" (когда он говорил там, ему на плечи садились голуби, а рядом стоял Камило, к которому Фидель время от времени обращался: "Разве не так, Камило?"), его призывы к порядку как к единственному пути осуществления перемен, его искреннее стремление демонтировать аппарат диктатуры Батисты, полностью совпадающее с желанием народа, озарявший его волшебный ореол - все это позволило ему преодолеть возникший раскол с Директоратом и использовать общественное мнение для оказания давления на него. В течение примерно пары дней Директорат пребывал в состоянии обороны, но, когда его вынудили объясниться, для чего его людям понадобилось занимать оружейные склады, он предпочел совершить политическое отступление.

На следующий день Фидель избавился от "честных военных" и уменьшил число сторонников Батисты. Баркин был отправлен в Военную академию, Борбонет назначен командиром танкового батальона, а Рего Рубидо получил должность посла в Бразилии. Амейхейрас объявил, что полиция будет подчиняться командованию Повстанческой армии, а не Министерству внутренних дел, а Че и Камило получили приказ разоружить стихийное ополчение.

Немного позже по личному указанию Фиделя состоялась встреча, в которой участвовали Рауль Кастро, Че, Рамиро Валь-дес и представитель НСП Освальдо Санчес, имевший большой опыт конспиративной работы в кубинском коммунистическом подполье. На этой встрече был основан Государственный совет безопасности.

В те же январские дни Че имел несколько неприятных встреч с Гутьерресом Менойо и другими лидерами Второго фронта. Американский журналист Ричард Харрис описал встречу, на которой присутствовали Камило, Че, Рауль и четверо майоров ВТОРОГО фронта: Гутьеррес Менойо, Флейтас, Каррера и Уильям Морган. Обстановка была чрезвычайно напряженной, настолько, что в один из моментов разговора командиры схватились ыло за оружие. Но в качестве миротворца на сей раз выступил амило. Лидеры Второго фронта требовали, чтобы им позволили сохранить свои звания после присоединения к Повстанческой армии, а Че резко отказывал им в этом.

"- Зачем делать различия между офицерами Второго фронта и вашими? - спросил Каррера.

- Кто дал вам ваши звезды?

- Они были завоеваны в бою! - воскликнул Каррера.

- В каком бою?"

На этом совещании так и не удалось прийти к единому мнению. Рауль Кастро вынес решение, согласно которому в каждом случае нужно разбираться индивидуально.

Месяц спустя Че запишет в своем дневнике:

"Через несколько дней из гостиницы "Капри" пришел первый счет, подписанный "Флейтас", на 15 000 песо за еду и спиртное для нескольких борцов за свободу. Когда настало время присвоения званий, почти сотня капитанов и изрядное число майоров изъявили желание пользоваться всеми благами жизни; среди них была большая группа избранных, представителями которой являлись неразлучные Менойо и Флейтас. Они стремились занять всевозможные официальные государственные посты. Это не были хорошо оплачиваемые рабочие места, но они имели одну общую особенность: именно через эти посты происходили до революции все хищения. Инспекторы Министерства финансов, сборщики налогов, другие места, куда должны были поступать деньги, в которые можно было бы запустить свои жадные пальцы - они всем сердцем стремились к этим постам... С самого начала возникли серьезные разногласия, которые привели к обмену резкостями, но наш очевидный не была ли это оговорка фрейдистского толка? революционный здравый смысл возобладал, и мы пошли на это ради сохранения единства. Мы , однако, не выпускали из рук оружия. Мы не должны были допустить никаких хищений и при этом не должны были предоставить посты тем, кого мы знали как потенциальных предателей, но мы не избавлялись от них. Мы медлили исключительно ради единства, и это не было до конца понято. Это был один из грехов революции".

Если не говорить о "грехах" компромисса - которые, несомненно, не могут быть поставлены в укор Че, - Фидель преуспел в создании небольшой, но надежной Повстанческой армии. Ей предстояло служить гарантией того, что революция не окажется прерванной в течение ближайших дней. Но какая революция? Каковы ее цели?

Че оказался отодвинут на второй план, но он и не хотел находиться на первом. У него не было ни профессии для участия во власти, ни стремления к ней. И при этом он не имел никакого представления о том, насколько далеко революции предстоит пойти и какова должна быть его роль в этом процессе. Ничего не известно и о его разговорах с Фиделем в те дни; сохранилось лишь несколько фотографий, иллюстрирующих газетные заметки, на которых видно сосредоточенное выражение лица Че, когда он слушает Фиделя ночью на базе "Колумбия", или два дня спустя, когда они оба сидят на раскладушке. На фотографиях хорошо видно, что Фидель говорил, а Че слушал.

Так или иначе, но передышка совпала с прибытием в Гавану семьи Че. 9 января он поехал в аэропорт встречать своих родителей. Обняв сына, Селия Гевара сказала журналистам: "Мы не видели друг друга шесть лет, начиная с того дня, когда я провожала сына на вокзале Ретиро в Буэнос-Айресе, откуда он уехал в Венесуэлу, чтобы работать в лепрозории".

Отец Че настороженно рассматривал множество бородатых и вооруженных людей, оборванных солдат мятежной армии, украшенных ожерельями из собачьих зубов или зерен, медалями с изображением Пресвятой Девы, распятиями и амулетами.

Фотографии, сделанные во время этого визита, показывают, насколько нуждался Че в отдыхе, мире и тишине (эта потребность возникла у него в течение последних месяцев) и какую привязанность он чувствовал к матери. Селия и он сидят на диване. Его мать держит в руках чашку кофе и, кажется, что-то говорит ему. Че откинулся на спинку и держит на коленях кепи, а не свой обычный берет. Его глаза закрыты, а рот полуоткрыт. Рядом с ним смотрит в камеру его брат Хуан Мартин. На другой фотографии Че склонил голову на плечо матери. И здесь его глаза закрыты; он физически вымотан.

Отец Че спросил, намеревается ли сын как-то продолжать свою медицинскую карьеру.

"Знаешь что, старик, возьми мой медицинский диплом; тебя ведь тоже зовут Эрнесто Гевара, как и меня, так что ты можешь повесить табличку со своим именем и приставкой "Д. М". на конторе своей строительной фирмы и без всяких проблем начать убивать людей".

Когда же отец повторил вопрос, Че серьезно ответил: "Некоторое время тому назад я оставил медицину хотя через несколько Дней после этого разговора он получит почетный диплом Кубинской национальной медицинской школы и не станет отказываться от него. Теперь я - боец, работающий для того, чтобы поддержать правительство. Что произойдет со мной? Я даже не знаю, где упокоятся мои кости".

Общение было нелегким. Годы разлуки хотя и не превратили их в незнакомцев, но сильно отдалили Че от родных. Сын стал теперь жестким и очень уверенным в себе человеком. Когда отец попросил у него джип, чтобы совершить поездку в Сьерра-Маэ-стру, он ответил: "Я предоставлю в твое распоряжение джип и солдата, который уже ездил по этому маршруту. Но должен предупредить, что тебе придется раскошелиться на бензин и питание".

Вместе с семьей Гевара прибыли два журналиста, с которыми Че связывала давняя дружба. Карлос Мария Гутьеррес и Хорхе Рикардо Масетти намеревались описать триумф революции. Состоялось первое собрание "Свободного клуба прессы" - такое шутливое название когда-то получили посиделки в хижине на высотах Сьерра-Маэстры. Вскоре Че предстояло вовлечь его участников в крупномасштабную журналистскую операцию.

Но в то же самое время Че предпринял и акцию полицейского характера; возможно, потому что политические партнеры из НСП предупредили его о том, насколько важным должно явиться подобное мероприятие. Он конфисковал досье Бюро подавления коммунистической активности (БПКА), одной из бесчисленных организаций тайной полиции, созданных при Батисте. Скорее всего это было сделано для того, чтобы выявить тайных агентов и доносчиков из старого аппарата, в бесчисленном количестве наполнивших новую полицию. Главными результатами этой акции явились арест заместителя начальника БПКА Каста-ньо и пресс-конференция, в ходе которой журналистам были представлены доказательства покушений на жизнь Фиделя, готовившихся этой организацией.

13 января Че, возвращаясь к своей роли педагога, исполнению которой помешала война, открыл на базе Ла-Кабанья Военную академию культуры. Он стремился продолжить обучение кампесинос из своей колонны грамоте, а также указать этим крестьянам, вынужденным взяться за оружие, на наличие в жизни иных возможностей. В числе преподавателей этой академии вскоре предстояло оказаться поэту Николасу Гильену и пианистке Энрикете Аламанса. Студенты Гаваны должны были преподавать грамоту и начальные курсы общеобразовательных дисциплин.

В Гаване Че продолжал поддерживать строгую дисциплину и вел такой же спартанский образ жизни, что и в Сьерре. Он жил на базе, в домике из четырех комнат, где размещались Алейда, Оскар Фернандес Мель и ординарцы. Он управлял лагерем из крохотного кабинетика до тех пор, пока доктор Адольфо Родригес де ла Вега не сказал ему напрямик: "Пойми, это просто дерьмо какое-то. Ты не можешь, сидя здесь, командовать полком - стоит только взглянуть со стороны". Подростков, состоявших при его штабном подразделении - Вильегаса, Аргудина, Касте-льяноса и Эрмеса Пенью - он держал под строгим отеческим надзором, запрещал им пользоваться гарнизонными автомобилями и наказывал мальчишек, когда те удирали в Гавану, поражавшую их юное крестьянское воображение. Со дня на день из Мексики должен был приехать его друг Хулио Касерес – Эль Патохо.

Че организовал несколько маленьких мастерских для того, чтобы самостоятельно готовить необходимые запасы, и назначил руководить ими Орландо Боррего, своего лейтенанта, а до того - практичного студента, обучавшегося бухгалтерскому делу, который присоединился к колонне в горах Эскамбрея. Они эвфимистически назывались Свободными мастерскими Ла-Кабанья.

Тем временем непродолжительные судебные процессы и последующие казни батистовских палачей породили первые признаки напряженности между неоперившейся Революцией и американским правительством. С одной стороны, не были удовлетворены запросы об экстрадиции сенатора Мансферрера, который на своей яхте прибыл в Майами, прихватив 17 миллионов долларов, присвоенных из государственной казны, и Вентуры, одного из самых жестоких убийц, носивших форму полиции Батисты. С другой стороны, сенатор Уэйн Морс обвинял Революцию в том, что онабез разбора расстреливает своих противников. Это обвинение было повторено журналом "Ньюсуик" и явилось началом крупномасштабной антикастровской кампании, которую американская печать ведет до сих пор.

По сообщению британского историка Хью Томаса, 20 января были расстреляны двести солдат и полицейских, ревностно служивших режиму Батисты. Расследования и казни проходили в обстановке, накаляемой ежедневными сообщениями средств информации о находках тайных захоронений прежнего режима, проводившихся при нем пытках, насилиях и убийствах безоружных молодых людей. Тайные захоронения были открыты для всеобщего обозрения, были найдены досье, касавшиеся резни среди беззащитных кампесинос во время наступления в Сьерра-Маэ-стре. Репортер "Чикаго трибюн" Жюль Дюбуа рассказал американским читателям об одном из процессов: осужденный полицейский признался в том, что во время городских волнений подверг пыткам и убил по меньшей мере семнадцать молодых людей. Фидель начал контратаку против американской кампании с Речи, произнесенной 21 января в Национальном дворце. В ней он сравнивал преступления, совершенные в период диктатуры с теми, которые были осуждены в Нюрнберге, и заявлял о праве народа на осуществление правосудия и исполнение приговоров Он попросил поднять руки тех, кто считает, что мучители должны ответить перед судом. Согласно воспоминаниям Карлоса Франки, который был тогда редактором газеты "Революсьон", "в ответ на вопрос Фиделя раздалось оглушительное "Да!"". Частный общенациональный опрос показал, что 93 процента населения одобряют суды и казни. Че присутствовал на этом собрании но не принял участия в выступлениях. А в это же самое время журналисты - и не только его друзья, но и многие другие профессиональные деятели латиноамериканской печати - приступили к осуществлению "Операции "Правда"", которую они стремились противопоставить утверждениям, исходившим из США.

Давление со стороны Соединенных Штатов было чрезвычайно жгучим вопросом. Среди сторонников революции по этому поводу кипели страсти; Фидель понимал, что уступить нажиму сейчас, на ранней стадии революции, будет равнозначно отказу от суверенитета Кубы в дальнейшем. "Революсьон" писала, что расстрелы являлись возмездием "варварам, которые вырывали у людей глаза, кастрировали, жгли огнем, отрывали яички и сдирали ногти, запихивали железки в женские влагалища, жгли ноги, отрезали пальцы - тем, чьи действия, мягко выражаясь, представляют собой ужасающую картину". А далее газета подводила резюме: "Только вчера мы слышали, как Че отвечал группе ополченцев, желавших преподать урок кое-кому из осведомителей, до сих пор находящихся на свободе: "Ни вы, ни кто-либо еще не может брать это дело в собственные руки. Имеются революционные трибуналы. Если кто угодно попытается действовать по собственной инициативе, я прикажу арестовать его и судить судом революционного трибунала так же как и преступников против народа".

Без сомнения, Че был сторонником революционного судопроизводства, но рассказы кубинских беглецов о том, что он был "мясником из Ла-Кабаньи", руководившим большей частью расстрелов в Гаване, являются чистейшим вымыслом. В Ла-Кабанье размещались 1-й и 2-й Революционные трибуналы; первый рассматривал дела полицейских и солдат, а второй (у которого не было права вынесения смертных приговоров) - дела гражданских лиц. Революционный трибунал № 1, председателем которого был Мигель Анхель Дуке де Эстрада, выносил смертные приговоры лишь в редких случаях; в январе их было не больше двух дюжин. Че не присутствовал на заседаниях трибунала, но рассматривал апелляции по своей должности коменданта. Вряд ли он испытывал какие-нибудь сомнения при утверждении приговоров: он верил в то правосудие, которое осуществлял, а за последние несколько лет приобрел очень трезвый подход к вопросам жизни и смерти.

* * *

21 января в Гавану прибыла Ильда Гадеа с дочерью Ильдой Геварой. Девочке было уже почти три года. В аэропорту их по просьбе Че встречал Оскар Фернандес Мель. Но вскоре они все же встретились - впервые после мексиканских времен. По словам Ильды, "Эрнесто, со своей обычной откровенностью, рассказал мне о другой женщине, которую он встретил во время сражения за Санта-Клару... Сначала он возражал против развода, но, по моему мнению, никакого другого решения не было".

Их беседа, возможно, ограничивалась обсуждением ранее принятых решений о разводе и о судьбе ребенка. Маленькой Ильде вместе с матерью предстояло провести некоторое время на Кубе. Сохранилась фотография Че с дочерью: комната в каком-то доме, Че в клеенчатой куртке разговаривает с маленькой Ильдой; рядом кукла такой же величины, как и дочь, белая и неподвижная. Девочка, опершись на руку подбородком, внимательно слушает, не глядя на отца. Кукла была куплена группой товарищей Че в подарок для его дочери, так как у него самого вовсе не было денег.

Че в конце концов высказался по поводу того, что представлялось ему ошибочным в действиях правительства. Все, что он осмыслил, вылилось наружу в одной из лучших речей, которые он когда-либо произносил. Это случилось 27 января, во время беседы в "Сосьедад нуэстро тьемпо" - "Обществе нашего времени", которое, судя по всему, было культурным центром НСП. Тема беседы была определена как "Будущее общества под властью Повстанческой армии".

(Скорее всего он выступал на этой встрече по приглашению НСП как представитель левого крыла Движения 26 июля. Но в тот же самый день Блас Рока, постоянный лидер Народно-социалистической партии, выступал где-то еще. Не было ли между ним и Че чего-то наподобие соревнования?)

Вначале Че говорил о том времени, когда повстанцы находились в Мексике, и о некоторых членах Д26, ветеранах штурма Монкады, которые позднее отошли от революции, так как считали, что вся проблема заключалась только в том, чтобы просто избавиться от Батисты и захватить власть.

Он подробно рассказал о партизанах как о группе с широким диапазоном взглядов, физически разбитой, но продолжавшей борьбу. С тех самых пор, как они "расположились в горах Сьер-ра-Маэстры, но не приросли к ним", важнейшим фактором стало присоединение к партизанам кампесинос. Именно они ("приходившие к нам соломенные шляпы") были запуганы и озлоблены действиями армии Батисты, а притягивало их звучание двух волшебных слов: аграрная реформа.

И здесь он нашел свой якорь, понял смысл своего присутствия, свое место в структуре происходящего: напоминать о социальном содержании революции и в особенности об аграрном элементе.

За те недели января, пока Че определял свои первые реакции на происходящее, ему уже пришлось коснуться этого вопроса. В опубликованной статье "Крестьянская война и население" он говорил о принудительном изгнании кампесинос силами армии. Это выглядело так, словно он желал вспомнить об аграрной составляющей революционного движения, в котором теперь стали доминировать города.

Как только точка опоры была найдена, он рассмотрел апрельскую забастовку 1958 года лишь с одной точки зрения: "В результате Движение 26 июля усилилось, а опыт открыл его лидерам важную истину... что революция не принадлежит той или иной группе, а должна быть делом всего кубинского народа".

Затем он еще раз упомянул о тех настроениях крестьянского населения, которые взрастили в нем партизаны: "Ни в Сьерра-Маэстре, ни где-либо еще ни один мужчина и ни одна женщина в Повстанческой армии никогда не забывали о своей основной миссии, которая заключалась в том, чтобы улучшить участь кампесинос, включить их в борьбу за землю".

Основной темой его выступления была история Повстанческой армии, но он снова и снова возвращался к своему главному тезису. Рассказывая об истории контрнаступления, а потом и наступления партизанских колонн, Че сказал:

"Кампесинос были теми невидимыми соратниками, которые делали все, что сами повстанцы были сделать не в состоянии. Они снабжали нас информацией, наблюдали за врагом, выясняли его слабые места, моментально доставляли срочные донесения и вели разведку непосредственно в рядах армии Батисты".

Далее Че вспомнил о впечатлении от тех десяти тысяч коров, которых арендаторы по весьма настойчивому требованию повстанцев вернули кампесинос: "Крестьянские дети впервые выпили молока и попробовали говядины". И сравнил: "А диктатура в свое время постоянно давала им лишь горящие дома, выселение и смерть... Напалмовая бомба, сброшенная на кофейную плантацию, означала уничтожение всего живого на площади 2100 квадратных метров; то, что было разрушено за минуту, придется восстанавливать пять или шесть лет". Рассказывая о кампании в Лас-Вильясе, он подчеркнул: "Мы двигались вперед, используя лозунг аграрной реформы как головной отряд Повстанческой армии".

В конце концов он дошел до января 1959 года: "Аграрная революция не закончилась с принятием Закона № 3"' . Он подчеркнул необходимость борьбы против крупных землевладений и не слишком ясно, но все же возразил против мысли о том, что конфискованная собственность должна быть, согласно Конституции, предварительно оплачена наличными. Когда дело дошло до -формирования программы, пафос был ясен: империализм - это враг, а "крупные землевладения - корень всего экономического зла". Че заявил, что "реформаторам следует ожидать противодействия со стороны тех, кто контролирует 75 процентов кубинского рынка". Таким образом, он предсказал агрессию со стороны США, происшедшую как раз тогда, когда недовольство в империи социальными реформами, проводившимися на Кубе, достигло крайней степени (проблема, которую он сформулировал в газете "Революсьон" от 20 января). Это говорила в нем память о Гватемале.

"Мы располагаем инструментом для проведения изменений в той же степени, в какой образовавшаяся демократия вооружена. У нас есть Повстанческая армия, которая должна быть на передней линии любой борьбы, но наша армия еще не обучена выполнению недавно обретенных обязанностей". Ее следовало обучить и военному делу, и чтению, и письму. Важно отметить, что в мыслях Че на переднем плане в то время была Повстанческая армия, партии революционного фронта, люди из Сьерры. Движение 26 июля, которое он воспринимал как мешанину тенденций с преобладанием городского среднего класса, не занимало высшего положения в его сознании.

Он закончил словами: "Наша революция означала, ... что все выдуманные в креслах теории - это всего-навсего теории... Аграрные революции нужно совершать; нужно сражаться в горах, а затем нести революцию в города". Он говорил не только о Кубе, но и обо всей остальной Латинской Америке.

30 января Че в Гаване посетил советский журналист Василий Чичков. Че мучился от приступа астмы, ему делали уколы, он пластом лежал в постели, в нижней рубашке и теплых носках.

Облик комнаты поразил русского гостя своей спартанской обстановкой: винтовка "М-1" и пистолет в кобуре, висящие на гвозде две кровати, комод и старое зеркало1. Вот как Чичков описал эту встречу:

"Комната Гевары маленькая, может, метров двенадцать. Вдоль стены две железные кровати. Между ними комод и старинное зеркало. На комоде разбросаны длинные толстые сигары, лежат какие-то служебные бумаги...

Гевара сидит на кровати в зеленых солдатских брюках, в белой майке без рукавов, босиком. На большом гвозде, вбитом в стену, висит автомат, пистолет и другое снаряжение командира...

После взаимных приветствий я попросил прежде всего разрешения сфотографировать Гевару. Без особой охоты он натянул на себя гимнастерку, надел фуражку (но не ботинки), и фото было сделано.

- Скажите, пожалуйста, как вы определяете классовый состав участников вашей революции? - начал я, вынимая блокнот и ручку.

- Революцию делали главным образом крестьяне, - негромко начал Гевара. - Я думаю, что среди повстанцев было шестьдесят процентов крестьян, десять процентов рабочих и десять процентов представителей буржуазии. Правда, рабочие очень помогли нам забастовочной борьбой. Но все-таки основа революции - крестьяне.

У Гевары черные, очень большие и очень грустные глаза. Длинные волосы до плеч придают лицу поэтический вид. Гевара очень спокоен, говорит не спеша, даже с интервалами, будто подбирая слово к слову".

Внезапно в комнату вошел Фидель, за ним, чуть погодя, ль Кастро и Вильма Эсприн. Оставив русского потерянно оять в стороне, Фидель и Че сели рядом на кровати и принялись с заговорщицким видом о чем-то негромко беседовать.

Было ли предметом их разговора будущее только что начавшейся революции?