Гевара по прозвищу Че

15. Разногласия.

«В конце года вражеские отряды отступили от Сьерры еще раз, и мы оказались владельцами территории от пика Каракас на западе до Пино-дель-Агва на востоке, от моря, лежавшего на юге, до деревень в предгорьях Сьерры, занятых армией, на севере. Вооруженное перемирие было на самом деле отсрочкой. Партизаны были не способны действовать против сильно укрепленных армейских позиций, а армия не испытывала желания карабкаться в горы Сьерры».

Тем временем у партизан появилась настоятельная потребность в новой, более развитой инфраструктуре. У них были трудности со снабжением продовольствием, лекарствами, оружием и боеприпасами, а также с продолжением пропагандистской кампании.

«В качестве первого шага мы поручили нескольким кампе-синос выращивать определенные зерновые культуры и пообещали, что купим их бобы, зерно, рис и т. д. Одновременно мы организовали маршруты транспортировки через владельцев магазинов в отдаленных деревнях, чтобы доставлять провиант и кое-какое военное снаряжение в Сьерру. Мы собирали караваны из принадлежащих партизанам мулов, которые перевозили не только продовольствие, но и лекарства. Получать оружие с Равнин было достаточно трудно; помимо естественных трудностей, вызванных нашей географической изоляцией, существовали потребности революционных сил в самих городах и их нежелание передать оружие партизанам. Фиделю пришлось приложить массу усилий, чтобы обеспечить нас каким-то военным снаряжением».

Главная цель боев теперь заключалась в обеспечении партизан оружием путем разоружения вражеских солдат. Еще более сложные проблемы были с боеприпасами.

Хотя эти потребности были самыми насущными, Че все же не отказался от идеи создания базового лагеря с развитым хозяйством и вскоре после потери Эль-Омбрито обратил внимание на Ла-Месу. По-испански Ла-Меса означает «стол»: это было очень подходящее название. Долину, окруженную четырьмя горами, Че назвал «Стол вверх ногами», а одну из"гор «Ножка стола». Там он вновь принялся воплощать в жизнь свои идеи о постоянной базе. 3 декабря начались работы по маскировке лагеря, который должен был расположиться в этой долине. Партизаны построили больницу и различные мастерские: кожевенные, обувные (обувь была жизненно необходима при ведении партизанской войны) и Даже мастерскую для изготовления головных уборов — именно там сшили фуражку в шоферском стиле, которую Че время от времени носил. Была также и оружейная мастерская, оборудованная маленьким токарным станком. Позднее возник и табачный цех, где делали сигары. По мнению Че, результаты были неплохими, а вот Хомер Бигарт из «Нью-Йорк геральд трибюн» и уругвайский журналист Карлос Мария Гутьеррес считали, что партизанские сигары были не хуже «партагас», которыми торговали в Гаване.

В Ла-Месе была создана и постоянно работала школа, где детей кампесинос и даже пленных солдат учили читать. Кармен-сита вела занятия со взрослыми; чтение преподавали и некоторые другие повстанцы. Испанский журналист Менесес вспоминал о том, как один из преподавателей послал Че письмо, в котором многословно сетовал на нехватку самых элементарных материалов для обучения крестьянских детей, на что Че сердито и язвительно ответил:

«Я с удовольствием подтверждаю получение Вашего доклада, в котором Вы сожалеете об отсутствии подходящих орудий, с помощью которых Вы могли бы приложить педагогические усилия в той синекуре, которую для Вас предназначила революция. Малолетние субъекты Вашего академического внимания должны будут суметь обойтись Вашим гением, поскольку у меня в пределах досягаемости нет того культурного оружия, которое Вам требуется. При этом я должен сообщить Вам, что если Вы еще раз заставите кого-нибудь совершить десятичасовую прогулку, чтобы передать мне такую груду кретинских замечаний, мне придется отправить человека, чтобы он отрезал Вам яйца. Устраивает? Ваш разъяренный майор Че».

По мере развития организаторской деятельности возобновлялись столкновения Че с городским руководством Движения 26 июля. Уже 9 декабря он написал Фиделю Кастро:

«Если нам удастся встретиться или если у меня появится возможность написать тебе письмо подлиннее, я должен буду пожаловаться тебе на руководство, поскольку у меня возникает подозрение, что они форменным образом саботируют эту колонну или, что вероятнее, меня лично. Я чувствую, что при таком положении есть только два выхода: предпринять решительные действия, чтобы предотвратить в дальнейшем такие поступки, или уйти в отставку по причине физической неспособности или какой-нибудь другой, более подходящий, с твоей точки зрения. Это чувство не порождено недоброжелательством, возникшим в результате вынужденного отказа от Эль-Омбрито. ...Факты в общем-то слишком незначительные, чтобы можно было представить тебе бесспорное доказательство, но ты можешь прочитать письма, ...в которых они отвечают на мои важные и срочные запросы, учинив на трех страницах разбор одного моего абзаца, в котором я всего-навсего сообщил, какие мною получены инструкции по поводу одиночных посетителей».

Когда сегодня читаешь переписку между Сьеррой и Равниной, то кажется, что Че был чрезмерно резок в своем осуждении товарищей. Городские организации являлись объектом жестокого преследования со стороны полицейских сил Батисты, их участников часто арестовывали и жестоко мучили, они несли потери из-за проникновения предателей и испытывали постоянные трудности, являвшиеся следствием работы в подполье; кроме того, в связях со Сьеррой постоянно возникали перебои.

12 декабря Рене Рамос Латур сообщил Фиделю, что послал Че через Баямо семнадцать тысяч патронов, главным образом 22-го калибра, а также 44-го и 30,06-го, и через Яо еще две тысячи песо. Еще через два дня он написал Че:

«Че, я полагаю, что большая часть отправленных боеприпасов уже должна быть в твоих руках. ... Можешь поверить, что я был в отчаянии, получая от тебя один запрос за другим, оказываясь совершенно беспомощным, когда дело доходило до практического решения вопроса.... Все, что я послал тебе, было приобретено здесь партиями по 50, 100 и 200 штук, и мы заплатили за это бешеные деньги. ...Ты знаешь, что я стойкий приверженец организации в строгом смысле слова. Тем не менее, когда я попытался быстро переправить тебе боеприпасы, которые ты требовал, то столкнулся с безответственностью людей, задержками, нерешительностью и т. д. и понял, почему ты так прицепился к Ферреру и прочим, сообщившим тебе, что руководители из Баямо не знают, как добраться до тебя. Мое отчаяние дошло до того, что я уже собирался сам отправиться в Баямо и добывать для тебя военное снаряжение, отложив все другие важные и неотложные задачи. ... В течение нескольких дней вы получите 200 курток, 75 пар шерстяного нижнего белья, 150 пар носков, новый мимеограф и еще всякую всячину, которую мы вам посылаем».

Система снабжения, похоже, налаживалась: Че получил небольшой электрогенератор и даже первый том «Капитала» Маркса, который он начал читать еще в Мексике, но так и не смог закончить. Благодаря новому мимеографу удалось возобновить выпуск «Кубано либре»: к концу января газета стала поступать в окрестности Сьерры и близлежащие города.

Один кампесино сказал, что «Кубано либре» нужно было читать при солнечном свете или под очень сильным уличным фонарем, так как трафаретная печать была ужасной. Тем не менее газета поднимала дух. Она относилась к числу навязчивых идей Че. На создание ее «редакции» и сети распространения он затратил очень много времени и имел немало конфликтов; например, когда он узнал, что кто-то использовал экземпляр в качестве туалетной бумаги, то чуть не посадил весь свой штаб на хлеб и воду.

Порой Че охватывали внезапные приступы гнева, но невзирая на это бойцы и кампесинос из округи обожали его. Карменсита охарактеризовала его так:

«Никто в Сьерре не мог сказать о Че дурного слова. Люди любили его, ни у кого не было оснований считать себя несправедливо обиженным, никто не обвинял его, если происходило что-то нехорошее, никто не смел солгать ему, и ему доверяли, доверяли его разуму. Он был прекрасным бойцом-партизаном, им восхищались, его уважали и разговаривали с ним по всей форме».

«Сеньор Че...» И именно у этого Че, столь уважаемого кампесинос, противоречия с людьми Равнины касались не только сетей связи и снабжения, а заходили куда глубже. 23 ноября Армандо Харт написал Че, что им крайне необходимо иметь руководящие структуры на Равнине, так как там имеется много оппортунистов, пытающихся вступить в контакт со Сьеррой, и что их уход к партизанам будет означать ослабление городской организации Движения 26 июля, создание которой потребовало множества усилий и треволнений и которая невзирая на непрерывные репрессии продолжала вести тяжелую работу в подполье. Харт писал: «Несмотря на политические разногласия, я уверяю тебя, что если бы ты хотя бы поговорил с нами, то понял бы», что люди с Равнины не консерваторы и не стремятся к сговору с либеральной частью олигархии. Письмо было чрезвычайно дружественным, даже нежным по отношению к Че.

14 декабря Че обратился с письмом к Рамосу Латуру, преемнику Франка Пайса (позже он сам признал, что это было «воистину идиотское письмо»), защищая свои права и обязанности как бойца-партизана от «постоянных возражений, которые встречает его деятельность по централизации». Не предлагая никакого решения, он кинулся в схватку с Равниной, начав с изложения политических разногласий:

«Что касается идеологических убеждений, то я принадлежу к тем, кто верит в то, что решение мировых проблем лежит за так называемым железным занавесом и рассматривает это движение 26 июля как одно из многих, порожденных стремлением буржуазии избавить себя от экономических оков империализма. Я всегда полагал, что Фидель является подлинным лидером левой буржуазии, хотя потрясающие личные качества выводят его далеко за пределы своего класса. Именно с таким настроением я вступил в эту борьбу: с честной надеждой на работу по освобождению страны, готовый уйти, когда условия предстоящей борьбы станут диктовать правые (такие, как ваши люди). После подписания договора в Майами я считал, что мне нужно стыдиться таких мыслей. К счастью, письмо Фиделя дошло до меня».

И все же несмотря на резкость письма он закончил его словами: «Я надеюсь, что всему этому имеется объяснение».

Рамос Латур ответил 18 декабря: «Я только что получил письмо, которое ты сам считаешь резким; его содержание очень удивляет меня... Мнение обо мне таких людей, как ты, в общем-то не задевает меня, поскольку ты недостаточно хорошо знаешь меня, чтобы судить. Я должен пояснить тебе, что отвечаю из уважения и восхищения, которые всегда испытывал к тебе и которые нисколько не поколебались несмотря на твои слова». После этого изящного вступления Рамос Латур сообщил, что пишет от имени всех членов национального руководства на Равнинах. Он объяснил, что городская организация пошла на жертву, уступив боеприпасы Сьерре, что они могли решить обороняться самостоятельно, и привел в пример ячейку из Маяри, которая передала в Сьерру собранное оружие, продолжив борьбу голыми руками.

Далее он перешел к определению политических горизонтов, изложению своего отношения к коммунизму и подвел итог: «Решение наших бед не заключается в освобождении нас от вредоносного владычества янки путем принятия другого, не менее вредного, советского владычества». Он также дал ясно понять, что в городские организации входят и левые: «Ты, как и мы, чувствуешь потребность избавить нашу страну от коррумпированной администрации, безработицы, милитаризма, бедности, неграмотности, болезней, отсутствия гражданских прав». Себя он назвал рабочим («Не из тех, кто обеспокоен тем, что происходит в Египте, но не станет ничего делать на Кубе» — это был намек на коммунистов из Народно-социалистической партии Кубы) — рабочим, который отказался от изучения социологии и права, чтобы пойти на войну. Он завершил письмо словами о том, что противоречия не имеют большого значения, «пока мы продолжаем работать ради триумфа революции».

Но положение вещей менялось.

В январе 1958 года в Сьерру прибыл Армандо Харт. Он доставил письмо, адресованное Че, в котором содержался ответ руководства Равнины на недоверие к ним, высказанное ранее партизанским командиром. Фидель, обеспокоенный тем тоном, который подчас принимали дебаты, рекомендовал Харту не отдавать письмо; тот так и поступил. Однако на обратном пути Харт был захвачен правительственными войсками, и письмо также попало в их руки. Жизнь Харта висела на волоске'. Правительственная пропагандистская машина обнародовала все, что ей стало известно о дебатах среди революционеров, сделав таким образом серьезные разногласия в Движении 26 июля известными широкой общественности. Раулю Кастро пришлось объяснять Фиделю, что он никогда не упоминал Сталина в письмах к Че и что этот слух был основан на письме, найденном у Харта, в котором речь шла об отношении к Марксу. Расхождение во мнениях, казалось, было улажено.

«Сьерра к тому времени была уверена, что могла развивать . дальше партизанскую войну, распространять ее на другие территории и перейти таким образом от осады деревень к городам , которые находились в руках диктатуры, и заставить машину режима развалиться, постепенно удушая и изматывая ее. Равнина предложила, по-видимому, более революционный подход, такой, как организация вооруженной борьбы в каждом городе, которая достигла бы высшей точки во всеобщей забастовке, чтобы свергнуть Батисту и позволить оппозиции в кратчайший срок захватить власть. ... Согласно этому плану, всеобщая забастовка объявлялась внезапно, без предшествующей политической подготовки и без массовых действий».

Че, хотя и не был не прав, все же частенько недооценивал ту роль, которую борьба в городах играла и продолжала играть в революционном политическом процессе, призванном свергнуть диктатуру. Отрицая эту роль (возможно потому, что его представлениям недоставало исторической перспективы движения, на чавшейся с набега на казармы Монкада в 1953 году), он видел в партизанской войне скорее автономный процесс, чем авангард широко распространенного гражданского неповиновения, из которого она возникла и которым непрерывно подпитывалась. Невзирая на глубокий ум и мировоззрение Че, возникшее из латиноамериканизма а-ля Симон Боливар1, в то время его можно было считать просто-напросто провинциальным интеллектуалом, который ни разу толком не бывал в городе.

Но не только эти споры заботили Че. Помимо военных вопросов, в его голове зрели планы организации радиостанции в Сьерре. Эта тема уже обсуждалась ранее по предложению Франка Пайса, но на той стадии она в основном предусматривала установление бесперебойной связи между штабом Фиделя и руководством в Сантьяго.

23 декабря 1957 года один из командиров подразделений сказал Че, что у него в Баямо есть знакомый радиотехник, который считает, что может сделать передатчик для Сьерры. Че дал ему «добро» на работу и десять песо в придачу. Радиотехник Эдуарде Фернандес владел маленькой ремонтной мастерской в Баямо и был участником Движения 26 июля. Через несколько дней он встретился с Че в лагере Эль-Омбрито: «Я обнаружил, что он глубоко заинтересован в этом деле и полон энтузиазма».

8 января 1958 года Че написал:

«Сообщите Даниэлю псевдоним Рене Рамоса Латура, Деборе или кому-нибудь еще из руководства, что у меня есть техник, который обещает за две недели установить радиовещательное устройство; это будет стоить приблизительно 500 песо. Оборудование можно доставить через Гавану. Техник живет в Баямо, Сенеа, № 54, его имя — Эдуарде Фернандес».

Через две недели от Рамоса Латура пришло согласие на этот план: «Я жду техника, чтобы он сообщил нам, в каком оборудовании нуждается; мы смогли бы добыть все это для него».

В Сантьяго состоялась тайная встреча Даниэля — Рамоса Латура с Фернандесом. Немного времени спустя в Гавану начало поступать необходимое оборудование. Был собран маленький передатчик, а затем снова разобран и по частям перевезен в Баямо. Это было только начало. Оказалось чрезвычайно трудно доставить передатчик в сердце Сьерра-Маэстры и заново собрать его. Сначала его следовало доставить в промежуточный интендантский склад в предгорьях Сьерры, избежав по дороге армейских кордонов. Затем оборудование в джипе, укрытое широкими юбками женщин-пассажирок, прибыло в Сьерру. Следующая остановка была в доме бабушки Сиро Редондо, откуда носильщики на спинах перенесли разобранный передатчик еще дальше, останавливаясь по дороге в нескольких ранчо, пока наконец один из патрулей Че не забрал доставленное. На второй неделе февраля среди повстанцев прошел слух о том, что их собственная радиостанция начала работу.

А Че тем временем трудился над воплощением еще одного предмета сврих мечтаний — оружейной мастерской. При поддержке Ориса Дельфина Сальдивара, вместе с которым он работал еще в лагере Эль-Омбрито, Че разрабатывал «наше новейшее оружие», которому мы придавали исключительную важность: «М-26», известное так же как «спутник» — маленькую бомбу из консервной банки. Первоначально ее запускали, используя сложную систему, своего рода катапульту, сделанную из резинок, снятых с подводного гарпуна. Позднее бомбу усовершенствовали так, чтобы ее можно было выпускать с помощью винтовки, используя холостой патрон, что придало устройству гораздо большую эффективность. Эти бомбочки издавали много шума и могли сильно напугать, но так как их корпус состоял лишь из жестянки, то их смертоносность была крайне мала и, даже взорвавшись совсем рядом с вражеским солдатом, они наносили ему только легкие раны».

16 февраля Фидель собрал свои силы, чтобы еще раз ударить по Пино-дель-Агва. Это должно было быть скорее беспокоящее действие, бросок из засады, чем попытка занять казармы, которые теперь охранялись сильной командой.

Фидель лично командовал нападением, авангард вел Камило. Взвод Гильермо Гарсии засел в засаде на случай прибытия к осажденным подкрепления. В пять утра Камило двинулся вперед, но обнаружил, что охрана укрылась в казармах.

«Охранники установили простейшую сигнальную систему, состоявшую из проволоки, подвешенной над землей, к которой были привязаны канистры, гремевшие, если кто-либо задевал их. Однако солдаты оставили пастись нескольких лошадей, и поэтому, когда наш авангард начал спотыкаться и поднял шум, часовые подумали, что это дело бродивших вокруг лошадей. Камило таким образом удалось продвинуться практически прямо туда, где находились солдаты».

Повстанцы для начала провели бесполезную бомбардировку, а затем авангард захватил первую оборонительную линию солдат. «Через несколько минут бойцы Камило подавили их сопротивление, захватили одиннадцать единиц оружия, среди которых было два автомата, убили семь или восемь человек и захватили троих пленных. Но защитники немедленно перегруппировали свои силы, и наша атака была остановлена».

Пытаясь развить нападение, повстанцы понесли потери. Рану в ногу получил и сам Камило.

«Несмотря на свое ранение, Камило при первых лучах рассвета среди адской стрельбы бросился назад, чтобы попытаться вернуть оружие. Он был еще раз ранен, но оказался счастливчиком, так как пуля навылет прошла ему через живот, не задев никаких жизненно важных органов. Но хотя Камило спасся, автомат был потерян. Несколько товарищей, оказавшихся отрезанными на позициях рядом с казармами, засыпали здание «спутниками», они же «М-26», вызвав замешательство среди солдат».

Когда развиднелось, стало спокойнее, лишь время от времени тарахтели отдельные пулеметные очереди. Немного позже выяснилось, что план Фиделя, предусматривавший устройство засады, оказался провидческим. Со стороны Оро-де-Гиса явилась вражеская команда, угодившая в засаду, которую возглавлял Пако Кабрера. Именно на случай таких непредвиденных обстоятельств Фидель и подготовил засаду. Передовая группа армейского подразделения Батисты была разгромлена, потеряв одиннадцать человек погибшими. ,Еще пятеро попали в плен, среди них и лейтенант по имени Лафарте. Повстанцам удалось захватить много оружия.

Вторая засада не удалась, так как солдаты сумели обнаружить позиции повстанцев, и Рауль Кастро был вынужден отступить. Но осада Пинар-дель-Рио продолжалась.

«На протяжении всей ночи я упорно доказывал, что возможно было предпринять атаку вроде той, что провел Камило, и сокрушить жандармов, размещенных в Пино-дель-Агва. Фидель не был в восторге от идеи, но согласился опробовать ее; он послал под командованием Эскалопа отряд, состоявший из взводов Игнасио Переса и Рауля Кастро Меркадера. Товарищи подошли и делали все, что было в их силах, чтобы подобраться к казармам, но были отбиты шквальным огнем солдат; они быстро отошли, не пытаясь возобновить атаку. Я попросил предоставить мне командование ударными силами, на что Фидель неохотно согласился. Моя идея состояла в том, чтобы подобраться как можно ближе и при помощи «коктейля Молотова»1, изготовленного из бензина, имеющегося на лесопилке, поджечь деревянные строения. Это должно было вынудить солдат или к сдаче или к беспорядочному бегству, во время которого они подставятся под пули».

Однако Фидель не был убеждён и послал Че записку:

«Если все зависит от атаки с этого фланга, без поддержки от Камило и Гильермо, то я не думаю, что следует предпринимать какие-нибудь самоубийственные действия, так как все это закончится с большим количеством потерь, а цель достигнута не будет. Я искренне советую тебе быть поосторожнее. Мой окончательный приказ — ты не должен участвовать в сражении как боец. Удостоверься в том, что верно руководишь нашими людьми, вот что необходимо прямо сейчас».

Че обдумал положение и неохотно решил не входить в бой, передав посыльному: «Скажи Фиделю — пусть идет. Я останусь еще на некоторое время. Я обнаружил, что кордит2 — единственное лекарство от астмы». Колонна отошла, сопровождаемая воздушными атаками налетевших «Б-26», от которых, правда, было больше шума, чем вреда.

Когда Че, сопровождая носилки, на которых лежал Камило, вернулся в лагерь Ла-Меса, то обнаружил там газеты, в которых сообщалось, что он был ранен. Там же он повстречался с уругвайским журналистом Карлосом Марией Гутьерресом, который так описал его внешность: «Карманы его оливково-серой куртки-безрукавки были безобразно раздуты от газет, записных книжек и карандашей... Боковые карманы его брюк были набиты, словно седельные мешки, и оттопыривались под тяжестью патронов, носков и нескольких книг». Че приветствовал его грубоватым окликом: «Эй, ты, уругваец! Есть мате».

С легкой руки Че пить мате стало в Сьерре обычным делом. Где он его брал? Присылала тетя Беатрис. Но какая же поразительная сеть была в состоянии связать его тетю Беатрис, жившую в Аргентине, с краем света в Сьерра-Маэстре?

Карлос Мария Гутьеррес смог взять только одно интервью у неуловимого Че, который с гораздо большей охотой болтал о фотографии, чем отвечал на вопросы. Он предпочитал сдержанность. «Его защитное оружие — саркастическое остроумие и кривая улыбка. Он смотрел на меня, как бы взвешивая степень моей дерзости или наивности. Че знал, как возводить защитные редуты и поднимать разводные мосты. Но в нем было и внутреннее, глубинное дружелюбие, и поэтому его прямолинейность не оставляла шрамов». Однажды, вспоминал Гутьеррес, Че предложил ему перевесить гамак Прямо в хижину, где размещался он сам вместе со своим штабом. «Я принялся благодарить его за заботу, но Гевара резко оборвал меня: «Это не ради тебя, просто я не люблю пить мате в одиночестве».

Че по-дружески нежно издевался над Камило, лежавшим в госпитале, постоянно посмеивался над ним и устраивал разные глупости, например прятал фуражку друга.

Вот что писал Че об участии Фиделя во втором бою в Пино-дель-Агва:

«Я уговорил группу офицеров послать документ... в котором его от имени революции просили не рисковать жизнью без крайних оснований. Я не думаю, что этот несколько ребяческий документ, который мы составили, руководствуясь самыми лучшими намерениями, заслуживал хотя бы того, чтобы он Фидель прочел его, и, само собой разумеется, он не обратил на наш меморандум никакого внимания».

Было довольно странно, что командиры разного ранга, которые по закону мау-мау1 лично вели бойцов в сражение, увлекая их своим примером, решили просить Фиделя совершить прямо Противоположное. Эфихенио Амейхейрас рассказывал:

«При виде того, как один из этих молокососов — а некоторые из них были почти что подростками — вставал в полный рост среди жаркого боя, когда все мы лежали, уткнув носы в землю, и пули свистели у самых ушей, и кричал: «Эй, вы, там, смотрите на меня! Закон мау-мау!» — можно было подумать, что это просто бахвальство. Боец должен был стоять выпрямившись, невзирая на летящие пули и огонь противника. Те, на кого он кричал, : не могли не подражать ему. Все это в целом и представляло собой закон мау-мау — сражаться стоя и идти под пули и огонь, не прячась в укрытия. Мужская игра, которая больше походила на дурацкую игру».

А ряды дураков все продолжали расти. Из главного отряда 1 марта выделились две новые колонны: № 3 во главе с Альмейдой, которой предстояло действовать в районе Сантьяго, и № 6 под командованием Рауля Кастро, предназначенная для создания второго фронта подле того же Сантьяго. Их отправление совпало с рождением «Радио ребельде1».

Именно в это время Фернандес, перебравшийся в Ла-Месу, закончил работу над коротковолновым передатчиком и взялся за первые испытания. Убедившись в том, что техника работает, Фернандес передал по радио «Гимн Вторжения». В результате выяснилось, что радиопередача действительно происходит, но место для передатчика было выбрано неподходящее, в низине между горами. Че решил переместить передатчик в Альтос-де-Корнадо. В те же дни к повстанцам присоединились два человека, имевшие представление о радиовещании: Орестес Валера и Рикардо Мартинес. Ольга Гевара, учительница из отряда Че, также была привлечена к работе новой радиостанции.

24 февраля кубинцы впервые услышали слова: «Говорит «Радио ребельде», голос Сьерра-Маэстры. Мы ведем передачи для Кубы в двадцатиметровом диапазоне ежедневно в пять часов дня и девять часов вечера». Но Че был настроен саркастически: «Нашими единственными слушателями оказались Пелечо, кампесино, чья хижина стояла на холме напротив передатчика, и Фидель, который в это время был в лагере... и слышал радиопередачу».

Фернандес объяснил, что «двадцатиметровый диапазон не годится для радиовещания в пределах Кубы, что он предназначен для дальней связи. Поэтому передачу можно было услышать в Пинар-дель-Рио, но не в Сантьяго... Хотя ее можно было прекрасно принимать за границей».

В один прекрасный день в Венесуэле Абель Тамайо, член комитета в изгнании Движения 26 июля, прибежал на собрание с радостным криком: «Есть контакт! Я поймал их!» Речь шла о «Радио ребельде». Как ни странно, но передачи венесуэльских релейных систем, созданных «Радио румбос» и «Радио континенте», и позднее колумбийского «Радио карако» можно было услышать на Кубе. Венесуэла могла стать ретранслятором для «Радио ребельде», и поэтому началось обсуждение возможности создания такой радиосети.

«Радио ребельде» существовало, оружейная мастерская работала.

В это же самое время Народно-социалистическая партия — кубинские коммунисты — в ответ на просьбу прислать учителей направила к Че двух своих представителей: Пабло Ривальту и Армандо Акосту. Им было также дано поручение вовлекать в борьбу кампесинос — членов НСП и самим принимать участие в боевых действиях. Че твердо сказал им, что дело прежде всего в том, чтобы отбросить сектантство и не вести себя как члены партии: «Вы, парни, можете создавать такие кадры, которые выдерживают мучения во тьме тюремных застенков, но не такие, которые можно поставить на пост с пулеметом». Акоста и Ривальта не должны были претендовать на какую-либо активную роль в руководстве партизанского отряда.

Были и другие новобранцы — например, лейтенант Лафарте из армии Батисты, решивший присоединиться к партизанам под давлением тяжких угрызений совести, и Марк Эрман, американец, обучившийся военному делу в Корее. Благодаря пополнению Че смог основать новый лагерь в Минас-дель-Фрио, другом районе Сьерра-Маэстры. В нем шло партизанское обучение молодых кампесинос; помимо военной подготовки там давали и политическое образование. Школа росла под почти непрерывными воздушными налетами, ученики строили укрепления и рыли траншеи. Хоэль вспоминал: «Главным испытанием в той школе был голод, который был неотъемлемой частью жизни, ... из-за него и бомбежек 50 процентов прибывших бросали обучение».

Именно в это время Че нарушил свое собственное правило — держаться на расстоянии от кампесинос и городских подпольщиков, которым часто приходилось искать убежища в Сьерре. Он влюбился в Сойлу Родригес, восемнадцатилетнюю метиску, дочь неженатого кузнеца из Сьерры, сторонника Движения 26 июля. С этой девушкой он познакомился в Лас-Вегас-де-Хибакоа.

Спустя много лет Сойла написала об их встрече, нарушив молчание, которым до тех пор был окутан этот период жизни Че:

«Было часа четыре дня. Он появился, когда я загоняла корову в хлев. Он ехал на муле, с ним был еще один товарищ, тоже верхом. На нем была одежда какого-то странного зеленого цвета и черный берет. Поздоровав шись, он спросил, здесь ли живет Эль Кабо (прозвище моего отца) — Че хотел подковать своего мула. Я сказала ему, что нет ничего сложного, я сама могу это сделать, потому что отец научил меня.

Подковывая мула, я искоса поглядывала на него и заметила, что он смотрит на меня, причем так, как молодые люди смотрят на девушек, и по-настоящему разволновалась. Когда я пошла за рашпилем к ящику с подковами, он спросил, что я делаю, а я объяснила, что уже подрезала копыта, и теперь их нужно подточить, чтобы надеть подковы. Гевара спросил, было ли необходимо делать их копыта такими красивыми... Он продолжал все так же рассматривать меня... В его взгляде было что-то плутовское, казалось, что он хотел отругать меня за что-то, чего я не делала. Закончив работу, я предложила ему кофе. Он сказал мне, что любит кофе без сахара; так я ему и приготовила. Он заинтересовался мною — что я делаю, где научилась подковывать мулов, замужем ли я. Я сказала ему, что я не замужем, но у меня есть дочь. Прощаясь, он сказал:

— Скажи Эль Кабо, что приезжал Гевара».

Сойла сочла его «приятным и очень красивым молодым человеком. Он произвел на меня большое впечатление; действительно, я не могу отрицать, что он очень понравился мне как женщине, особенно его взгляд. Его глаза были очень красивы, и он обладал спокойной улыбкой; этого было достаточно, чтобы растопить любое сердце».

В ту ночь Эль Кабо сказал дочери, что Че «необыкновенный человек». Когда же она спросила, почему, старик объяснил: «Он здесь, чтобы избавить нас от несчастий, голода, грязи и бедности».

Через несколько дней Че и Сойла вступили в любовную связь, которой суждено было продлиться несколько месяцев.

Строительство в Минас-дель-Фрио тем временем успешно продолжалось. Че подумывал о постройке настоящей больницы с несколькими палатами-отделениями. Работа шла с частыми перерывами на воздушные налеты, так как авиация противника обнаружила местоположение лагеря спустя всего две недели после того, как было закончено первое здание. «С тех пор на протяжении трех месяцев мы день и ночь страдали от воздушных налетов».

«Для защиты от бомб нужно как можно крепче зажать зубами какую-нибудь палку. Еще есть пещеры. Но самая лучшая защита — это избавление от страха перед бомбежкой», — часто говорили местные кампесинос, буквально следуя инструкциям Че. Сам он вел себя во время налетов no-разному и время от времени не уходил в укрытие, а только смотрел на самолеты, как будто хотел кому-то что-то доказать.

В Минас-дель-Фрио в окружении Че появился новый участник — шестнадцатилетний Хесус Парра. Че обнаружил его в штабе Фиделя, где подросток лежал, охваченный приступом малярии. Парра, сын чистильщика обуви и кухарки, прошел трехмесячные курсы печатания на машинке. Он печатал двадцать пять слов в минуту, и этого было больше чем достаточно как для осуществления намерений Че, так и для того, чтобы партизаны сочли его интеллектуалом. Именно Парре Че объяснил, почему он собрал вокруг себя столько подростков: «Он сказал, что подростки более сумасшедшие, больше склонны к риску и не слишком много думают». Может быть, Че хотел описать себя?

Эта молодежь проходила военное обучение с палками вместо ружей и изучала кубинскую историю. Вечно голодные, ребята даже устроили голодовку, которую Че прекратил с помощью семи слов, десятка оскорблений и угрозы, что перестреляет их всех. В качестве наказания он оставил их на пять дней без еды, «проводить голодовку». Кастельянос, бывший в числе наказанных, так сказал об этой истории: «Че понимал, что ситуация была серьезной и что наказание было строгим, но ничего иного сделать было нельзя, так как продовольствия не имелось вовсе».

И тот же самый Че, по словам Лафарте, каждый вечер клал около своего гамака небольшую флягу с водой на тот случай, если ему ночью потребуется принять пилюли. Утром он смачивал кончики пальцев и протирал слипшиеся глаза, приговаривая при этом: «Я совсем промок, че, я совсем промок».

Сойла Родригес пришла, чтобы остаться в лагере, и Че перенес свой гамак в небольшую травяную хижину, где они поселились вдвоем. Сойла помогала на кухне и в больнице, а также носила корреспонденцию в Мансанилью. «Я сильно и нежно влюбилась. Я была предана ему не только как боец, но и как женщина». Ей предстояло научить Че мудрости гор.

«Он все время спрашивал меня о самых разных вещах, касающихся Сьерра-Маэстры — как называются те или иные растения, для чего они используются, особенно лекарственные. Его очень заинтересовали два из них; одно, которое мы называем пито разновидность агавы, с очень зелеными, острыми как бритва листьями, использующееся для остановки сильных кровотечений, и ямагуа, тоже применяемое при кровотечениях. Он хотел узнать все о животных и птицах гор».^{13}