Жажда смерти

5

В субботу с одиннадцати утра я засел в своем кабинете с толпой юристов и адвокатов, чтобы выработать генеральную линию по защите наших интересов вообще и освобождению Пахом Пахомыча в частности. Примерно к часу дня, плавая в клубах табачного дыма и охрипнув от бесплодных споров, я твердо усвоил два базовых принципа российского правосудия.

Первый заключался в том, что наша судебная система является совершенно независимой. В том смысле, что она никак не зависит от закона. И регулируется либо начальственными указаниями, либо размерами взяток. В практической перспективе это означало, что если Москва не возьмется вдруг нас душить, то худшее из того, что нам угрожает — это кратковременные аресты сотрудников. Тюрьмы и сумы можно было пока не опасаться. Поскольку денег и связей на месте у нас было, все-таки больше, чем у Гозданкера и Лихачева.

Согласно второму принципу, хорошим адвокатом считается не тот, кто забивает себе голову всякой процессуальной белибердой, а тот, у кого судьи не боятся брать наличность. С этой точки зрения, я был вполне недурным начинающим законником. То есть я ничего не понимал в юриспруденции, но пара-тройка прикормленных судей у меня имелась.

Придя к этим утешительным выводам, в час дня мы объявили перерыв, и моя секретарша Оксана послала дежурную машину за пивом и закуской для оголодавших сутяг. А в начале второго мне позвонил Сырцов.

— Я должен увидеть тебя немедленно, — свистящим шепотом сообщил он.

— Приезжай, — ответил я. — Я на службе.

Нам еще предстояло проработать техническую часть: иски и жалобы.

— Я не хочу встречаться там, — прошептал Сырцов. — За вашим зданием следят.

— Следят не за зданием, — машинально поправил я. — Следят за нами. Нет никакой разницы, где мы встретимся.

— Есть, — упорствовал Сырцов. — Давай встретимся в загородном парке. Через полчаса.

— Как я тебя узнаю? — спросил я, цитируя расхожую фразу из шпионских фильмов.

Но он был слишком испуган, чтобы отреагировать на юмор.

— Я буду у входа, — сообщил он и положил трубку. Оставив юристов под строгим присмотром Оксаны доказывать свое превосходство друг над другом и запретив им расходиться до моего возвращения, я отправился в загородный парк. Стоял холодный осенний день, дул порывистый, пронизывающий ветер. Накануне и ночью лил дождь, и все кругом было в грязи и лужах. Сырцов в теплом лыжном костюме уже дожидался меня, прячась за торговым ларьком не то от ветра, не то от преследования.

Я вылез из машины, ежась в своем легком пальто. Мы молча двинулись вглубь парка по аллее, засыпанной влажной пожухлой листвой. Сырцов шел, слегка подпрыгивая, и, погруженный в себя, безостановочно двигал нижней челюстью, как суслик. За нами, старательно обходя лужи, плелась моя охрана.

Прежде, когда Сырцов работал у нас, у него тоже была охрана, но, перейдя на службу в мэрию, он по требованию Кулакова был вынужден ограничиться одним водителем. Кулаков считал, что наличие телохранителей, или, как он выражался, «жлобов», компрометирует чиновника, нанося непоправимый вред репутации городских властей.

В парке было пусто и промозгло. Деревья под порывами ветра неприязненно качали голыми черными ветками. Унылый пейзаж несколько разнообразили уродливые статуи с отколотыми конечностями.

Кроме нас с Сырцовым здесь была еще пара пожилых идиотов, которые укрепляли здоровье, занимаясь в отдалении бегом трусцой. На головах у них были капюшоны, а на руках — перчатки. Статуи были одеты по-летнему.

— Не иначе как сотрудники Лихачева, — указывая на спортсменов, заметил я в надежде шуткой вывести Пашу из оцепенения.

— Ты думаешь? — вздрогнул он.

— Да нет, конечно, — поспешно ответил я, жалея о своих словах. — Такие же божий странники, как мы с тобой. Ветром гонимые.

Он подозрительно покосился на меня и вновь впал в тягостное молчание.

— У меня пропал аппетит, — сказал наконец Сырцов. И поскольку я не откликнулся на это сообщение, он прибавил:

— Я перестал спать ночами.

— Я вижу, — коротко отозвался я.

Следы бессонницы и впрямь отчетливо читались на его бледном лице с лихорадочно блестевшими глазами.

— Я не хочу садиться, — в отчаянии пробормотал Сырцов.

— Да тут и не сядешь, — возразил я. — Ни одной скамейки поблизости.

— Легко тебе острить! — заныл он. — Тебе-то ничего не угрожает! Ты же не подписывал документы.

— Документов не подписывал, — согласился я. — Но принимал деятельное участие в организации преступлений. Работал непосредственным помощником начальника шайки.

— За это не сажают, — вздохнул он с сожалением. Мне даже стало неловко и захотелось извиниться.

— Пахомыча закрыли не за документы, — попытался урезонить я его. — Они подсунули ему ствол. То же самое может произойти с любым из нас.

— Им наплевать на меня! — сказал он угрюмо. — Они думают только о себе.

— Кто они? Люди Лихачева?

Он не ответил. Схватив с земли длинную тонкую мокрую ветку, он принялся царапать ею по асфальту. Разумеется, он имел в виду партнеров. И, скорее всего, меня. Их пособника. Это было несправедливое утверждение. Но вряд ли бы ему стало легче, если бы я рассказал, что именно думает о нем Виктор.

— Они сдадут меня, как сдали Пахомыча, — добавил он упавшим голосом.

— Освобождением Пахомыча занимаюсь лично я, — ответил я, стараясь не раздражаться. — До конца недели я его вытащу.

— А если не получится? — недоверчиво осведомился он.

— Значит, мы его вытащим на следующей неделе, — уверенно ответил я. — Готов поспорить.

Внезапно Сырцов остановился и развернулся ко мне.

— Две недели в тюрьме! — выкрикнул он. — Ты представляешь, что это такое?!

— Нет, — сказал я. — Не представляю. Как и ты. Но даже если я напишу на имя Лихачева заявление посадить меня вместо тебя и Пахомыча, он все равно мою просьбу не выполнит.

— Я не переживу этого позора! — захлебывался он, не слушая меня. — Я не смогу! У меня жена и двое детей. Они в андийской школе учатся. На них будут пальцем показывать!

— Ты зря накручиваешь себя заранее, — проговорил я терпеливо. — Мы делаем все, чтобы тебя обезопасить. Храповицкий в первую очередь. Нам нужно только немного времени.

— Ты можешь гарантировать, что меня не арестуют?! — воскликнул он.

Этого я обещать не мог. Но и потворствовать его истерике я не собирался. Чем глубже он проваливался в свои страхи, тем больше глупостей мог натворить. Пора было приступать к процедуре его отрезвления.

— Я могу гарантировать тебе другое, — мягко сказал я. — Что я не побегу в налоговую рассказывать о том, как ты тайком от нас продавал стройплощадки. И не платил с этих сделок налоги. Хотя сумма, кажется, набежала приличная. Больше лимона, если не ошибаюсь.

Он остановился как вкопанный.

— Миллион? — ужаснулся он. — Откуда такие деньги? Ты что говоришь? Да я сроду таких сумм не видел!

— Я не сказал миллион, — поправил я. — Я сказал, больше миллиона. Примерно полтора-два.

— Я не продавал! Не продавал! — закричал он, брызгая слюной. — Это ложь! Вы все хотите от меня избавиться!

Я просто смотрел на него, ничего не отвечая. Он булькнул или всхлипнул, сглотнул и отвернулся.

— Допустим, я продавал, — вдруг торопливо пробормотал он. — Ну и что из этого? Так поступают все в мэрии. Да там и не было миллиона. Тем более двух. Гораздо меньше. К тому же меня, по сути, выкинули из бизнеса. Обо мне забыли. Хотя я лично сделал для Храповицкого больше, чем все остальные директора вместе взятые! А что я получил в результате? Что? Уголовную статью? Десять лет с конфискацией.

Ни одно из его заявлений не было правдой. Да и статью он еще не получил. Но, взвинченный и измученный, он был абсолютно глух к голосу рассудка.

— Если я начну перечислять, что именно ты получил, работая у Храповицкого, боюсь, я не успею закончить до вечера, — проговорил я сдержанно. — Кем ты был до него? Колхозным бухгалтером, если я не ошибаюсь. Сидел на окладе. Премии получал куриными тушками. Или комбикормом. Он сделал тебя богатым человеком. Сколько у тебя было на заграничных счетах в прошлом году? Миллионов пять-шесть? Больше? На скромную жизнь тебе уже хватало. Он назначил тебя заместителем мэра, где ты довольно энергично продолжил свое обогащение, уже не согласовывая это с ним. Или все это ты считаешь недостаточным?

— А теперь у меня все заберут! — выпалил он. — Они же конфискуют имущество! Доберутся до моих счетов. Да еще отправят в тюрьму! Уж лучше бы я был простым бухгалтером, но на свободе! Что будет делать моя семья? Она останется ни с чем. Я должен думать о ней. Я не хочу в камеру! Не хочу, понял?! — голос его сорвался. — И потом, потом, — с обидой спохватился он. — Почему это я был простым бухгалтером? К твоему сведению, я был главным бухгалтером. И разве моя голова ничего не стоит? Да меня сто раз приглашали в другие фирмы! И денег, кстати, предлагали не меньше. Я просто отказывался.

— Никто не отрицает твоих заслуг, — примирительно заметил я. — И никто от тебя не отрекается. Ты один из нас. На следующей неделе Храповицкий летит в президентскую администрацию. Возможно, тебе осталось потерпеть лишь несколько дней, и вся эта история закончится. Ложись в больницу. Запасайся справками. Мы заодно. Мы тебе поможем.

— Я не выдержу в тюрьме, — твердил он дрожащим голосом. — Мне нельзя. У меня язва желудка. Я два раза в год должен проходить обследование. Я и сейчас еле хожу. Если меня засунут в камеру, я все расскажу.

Теперь уже резко остановился я.

— Забудь об этом! — прикрикнул я на него, теряя самообладание. — Это не просто подлость. Это к тому же самоубийство. На сегодняшний день у них нет никаких улик! У них пустые руки, пойми ты это! Лихачев действует методами КГБ. Гонит волну. Он пытается тебя сломать. Но времена изменились. Сейчас это уже не проходит. Нужны доказательства. Факты.

— А финансовые документы?

— Финансовые документы свидетельствуют лишь о том, что деньги из твоей фирмы уходили в другую фирму. И все! За то, что происходило с ними в другой фирме, ты не несешь никакой ответственности. На той фирме не было таблички, что она обналичивающая. Это домыслы Лихачева. Ты не обязан был ее проверять. К тому же, вспомни, ты всего лишь учредитель. Учредитель! То есть по закону ты отвечаешь только долей своего уставного капитала. У тебя был директор, который вел всю хозяйственную деятельность. Ты не вникал в его операции...

— Но он же скажет, что выполнял мои приказы! — перебил он. — Он все будет валить на меня. Почему вы не ищете директора?

— Мы ищем, — соврал я. — Со вчерашнего вечера. Хотя, поверь, это не имеет такого уж значения. В конце концов, что бы он ни говорил, это всего лишь его слово против твоего.

— А составы с нефтью? — живо откликнулся он. — Которые пропали! Это же и дураку понятно, что воровство! Я и тогда был против этого! Это была идея Виктора!

— Паша, послушай же ты меня наконец! — взмолился я. — Ты действовал в рамках существующего законодательства. Я уже тысячу раз консультировался с юристами. Сам просмотрел не только статьи, но и подзаконные акты, все разъяснения. Ни одна из найденных полицией бумаг не свидетельствует о совершении тобою преступлений. Твой директор перечислял кому-то деньги. Ты не знаешь, кому. Ты не знаешь, какие услуги при этом выполнялись. Но по документам они выполнялись. Твой директор отправлял кому-то нефть. Ты не виноват в том, что она не доходила. У нашего холдинга нет претензий к твоей фирме. У государства, в лице налоговой инспекции, которая сто раз проверяла и холдинг, и твою фирму, нет к тебе претензий! Это тебе ясно?

Он не ответил. Судя по выражению его лица, мои слова его не убеждали.

— На сегодняшний день тебя вообще не в чем обвинять, — продолжал я. — Максимум, что можно инкриминировать, да и то не тебе, а твоему директору — это халатность или превышение служебных полномочий. Такие дела не доходят до суда, а если и доходят, то там же рассыпаются. Как только ты признаешься в чем-то, ты вешаешь на себя срок. Сам! Потому что это уже преступный умысел! А если ты еще сдуру расскажешь, что получал за это наличные...

— Я не собираюсь ничего говорить о деньгах! — взвизгнул он. — Я еще не выжил из ума! Я скажу, что выполнял чужие приказы!

— Еще хуже! — вздохнул я. — Час от часу не легче. Это означает наличие сговора. Другая статья. Наказание за нее в два раза больше! Да поговори ты сам с юристами, если мне не веришь!

— Я говорил с женой, — признался он неожиданно. — Я ведь никогда ей ничего не рассказывал. А тут взял и рассказал. Сегодня ночью... Она плакала. Заклинала меня детьми. Она говорит, что налоговой полиции нужен не я, а Храповицкий. Что я тут ни при чем. Что я всего лишь исполнитель. Стрелочник. Почему я должен страдать за кого-то?

— Паша, деньги нигде не предлагают просто так. В других фирмах тебе пришлось бы заниматься тем же самым. Пойми одно: ты не сможешь причинить вреда Храповицкому, не причинив вреда себе. Твое признание в первую очередь означает твою вину. Это аксиома. Думаю, даже твоя жена не будет с этим спорить. Тогда как вину Храповицкого еще нужно будет доказать. Это особенности нашего закона. Мы можем сесть только в одном случае: если возьмемся за руки, сами придем в суд и дружно во всем сознаемся. Хотя если мы так поступим, наши адвокаты обжалуют приговор на основании нашей психической неполноценности.

— Жена говорит, что если я все расскажу, они дадут мне гарантии, — уперся Сырцов.

Я уже тихо ненавидел его жену. И я не сочувствовал ему. Если бы речь шла о нем одном, я бы повернулся и ушел. Предоставив ему действовать по собственному разумению и в соответствии с указаниями его дражайшей половины. Но он тянул за собой на дно всех нас. Мы не могли выплыть, не вытащив его.

— Если я во всем признаюсь и буду с ними сотрудничать, мне дадут максимум два года условно, — продолжал он с какой-то непостижимой для меня готовностью к такому исходу. — Я смогу остаться на свободе. Имущество, конечно, все равно конфискуют, но тут уж не до имущества! К тому же что-то все равно останется.

— Паша, не хочу тебя огорчать, но судить тебя будет не твоя жена. И даже не налоговая полиция. Выносить приговор тебе будут судьи, а это совсем другая история. Ты же не игрок. Ты умный, трезвый, расчетливый человек.

Менее всего в эту минуту он походил на умного, трезвого, расчетливого человека. Но я упорно продолжал его убеждать:

— Это не рулетка. И рискуешь ты не деньгами, а своей жизнью. Зачем? Только потому, что тебе страшно? Но ведь еще ничего не произошло! Тебя еще даже не допрашивали. Посоветуйся с адвокатами. Если ты не доверяешь нашим, съезди в Москву, поговори со столичными знаменитостями. Я даю тебе слово, что ни один из них не рекомендует тебе того, что ты собираешься предпринять. Это безумие. Если ты так поступишь, ты точно сядешь! Причем один. Потому что все остальные будут отпираться. И учитывая, что закон на нашей стороне, а судьям мы будем платить, то козлом отпущения останешься ты! И это будет твой личный выбор! Твой и твоей жены! Моя уверенность, кажется, его поколебала.

— Ты и вправду так думаешь? — заглядывая мне в глаза, с сомнением пробормотал он.

Я и вправду так думал. Мне даже не пришлось притворяться, выдерживая его взгляд.

— Хочешь, поехали сейчас со мной? — предложил я. — У меня полон кабинет юристов, которые меня дожидаются. Послушай их. Ты же можешь их просто послушать?

Некоторое время он еще сомневался.

— Но ведь за нами следят, — нерешительно заметил он.

— И что? — возразил я. — Чем наша встреча здесь лучше встречи в офисе? Мы все равно под подозрением. Если мы перестанем встречаться, это не станет доказательством нашей невиновности. До сих пор мы держались вместе. То есть, борясь за себя, мы боролись за тебя и Пахомыча. Всеми нашими деньгами, всем нашим влиянием. Неужели ты и вправду хочешь остаться один?

— Ну, хорошо, — он все-таки сдался. — Поехали.

Орда юристов, отдохнувшая и повеселевшая, накинулась на Сырцова с таким напором, что через час он уже начал приходить в себя. А еще через некоторое время даже пытался отшутиться в ответ на задиристые выпады адвоката Немтышкина. Когда он уходил от меня, он уже не так сильно напоминал сумасшедшего.