Жатва Дракона

Его светлость ухватился за это предложение, сказав, что он не только организует беспрепятственную поездку Ланни, но и попросит французов сделать то же самое. Однако Ланни сказал: "Лучше не надо, потому что я не хочу приобретать статус официального лица. Дени де Брюин и Шнейдер оба заинтересованы в Бэдд-Эрлинг Эйркрафт и, безусловно, окажут необходимое содействие. Будет лучше, если я буду путешествовать как сын своего отца".

"Ладно!" – согласился представитель министерства иностранных дел.

Самолет доставил Ланни на аэродром Лё Бурже, как и других, у которых было большое количество товаров на продажу или о которых говорили, что они такие. Товары нужны в военное время даже больше, чем в мирное, и деньги, которые делали всё, делали то же самое для бомбардировщиков и танков. Ланни поселился в отеле Крийон. И как только это стало известно, важные люди захотели его увидеть и узнать, что происходит в Вашингтоне и Нью-Йорке, и даже в Ньюкасле, штат Коннектикут.

Барон Шнейдер, в первую очередь. Он пригласил Ланни на обед и продержал его у себя большую часть дня. Сколько самолетов выпускает сейчас Робби, и собирается ли он расширить свой завод? Когда Ланни сказал, вероятно, нет, барон предложил найти способ помочь. Эти большие парни редко говорили прямо: "Я вложу деньги". Такие вопросы надо обдумывать, и отвечать уклончиво и без излишней искренности. Французы, у которых были деньги в течение нескольких поколений, предпочли бы, чтобы все предполагали, что у них все деньги в деле, и что им придется много беспокоиться, а это потребует больше со стороны потенциальных партнёров. Когда Ланни сказал, что его отец не хотел заимствовать больше денег, то это тоже было принято как часть игры, и означало, что он не хотел бы платить за это много. С сегодняшнего дня никаких непривилегированных акций в качестве бонуса!

Оружейный король едва не стал шизофреником в этом кризисе, у человека были разнонаправленные мысли, и он не мог привести их в гармонию, Он хотел, чтобы Франция была защищена, но в то же время он не хотел, чтобы на нее напали. Для него этот конфликт был кошмаром, о котором мечтал маньяк-убийца. Кровавый Сталин, сидящий на своем отдаленном троне и ухмыляющийся с оттенком злорадства. У него было все, что он хотел. Процветающие и уважающие собственность нации, рвали друг другу глотки, в то время как он, экспроприатор, вооружался и готовился грабить Европу или пробудить пролетарские орды, чтобы сделать за него эту работу.

Хозяин Лё Крезо хотел производства истребителей, потому что они нужны для обороны. Он хотел, чтобы французское правительство купило такие самолеты, и он хотел договориться, чтобы Ланни поговорил с генералом Гамеленом, генералом Вейганом и адмиралом Дарланом и рассказал им, какие чудеса совершил или собирается совершить самолет Бэдд-Эрлинг. Сам барон все больше беспокоился о той роли, которую играла в этой войне авиация. Никакой вежливой, упорядоченной войны, как и в прошлом, а только слепые, неизбирательные разрушения с грузами взрывчатки, падающими ночью на города, не щадящими дворцов промышленных магнатов или штабы пожилых и заслуженных генералов и адмиралов! Не щадящие сталелитейные заводы, угольные шахты, оружейные заводы и железные дороги - огромные сложные сооружения, которым барон и его отец и его дед посвятили свои труды, свои мысли и их трудно завоеванный капитал!

Кто-то должен остановить это! И здесь был человек, молодой, энергичный, убедительный, un homme de bonne volonté⁷³, подобного нигде не сыщешь. Гражданин нейтральной страны, он мог свободно путешествовать по Европе. Почему бы ему сейчас не отправиться в Берлин через Швейцарию и заставить нацистов понять, какую ошибку они совершают, и убедить их пойти на компромисс? Польша? В чем польза от разговоров о Польше? Польши уже нет. И разве кто-нибудь в здравом уме мог предсказать, что Франция и Британия могут покорить Германию, такую как она была сейчас, и воссоздать Польшу такой, какой она была? Разве генерал Гамелен не сказал им, что следующая война будет вестись за бетоном и что армия, которая первой выйдет из-за бетона, будет уничтожена?

Ланни сказал, что он будет очень рад встретиться с французскими военными и рассказать им об истребителях, что является делом его отца и, кстати, барона. Но что касается предложений по Германии, то это работа для дипломатов. Шнейдер ответил, что он пробовал дипломатов, самых лучших, которых мог найти, но они потерпели неудачу.

Ланни ответил: "Мне кажется, что прежде чем кто-либо подступится к Гессу или фюреру, французы должны решить, что они готовы уступить. В настоящее время мне кажется, что в этой стране и в Британии царит хаос мнений". Другой грустно признался, что так оно и есть. Только нацисты знали, чего они хотят, и они начали это получать без всякого уважения к установленным правилам вежливости и конвенциям Европы.

II

Во Франции наступили грустные дни. Дни холода, дождя и почти без солнечного света. Дни страха и неуверенности в душах французов. Было введено затемнение, хотя и не такое строгое, как в Лондоне. Уличные фонари закрасили в синий цвет. Надо носить противогаз, куда бы ни шли, и помнить о местонахождении ближайшего убежища. В помещении надо встать лицом к стене, по теории, осколки оконного стекла скорее ударят по спине, чем по глазам. Прошли недели, месяцы, а бомбардировщики не прилетали, постепенно эти меры предосторожности смягчались. Но некуда было деться от неудобств, дефицита и самого худшего, от сомнений и падения духа.

Средний француз не хотел войны, и вряд ли мог поверить, что он в ней находится. Он мог найти так много причин, чтобы в ней не участвовать, и жил в надежде, что каким-то образом "они", высшие силы, найдут способ вытащить его из неприятностей. Большая часть газет, которые он читал, выступала против войны или, во всяком случае, возлагала на нее вину на группы, контролирующие правительство. Даже социалисты не могли решить, как далеко они хотели зайти или в каком направлении. Их газета, Le Populaire, так решила проблему, разделив свою редакционную страницу пополам, одну "жесткую" и другую "мягкую", одну для того, чтобы осуждать Гитлера, а другую, чтобы найти с ним какой-то компромисс.

Позиция красных была еще более бесперспективной для будущего Франции. Коммунистическая партия провозгласила, что это еще одна капиталистическая война и что отечество французских рабочих - это Советский Союз. Правительство ответило, объявив вне закона партию и бросив сотни её лидеров в тюрьму. Результатом этого было лишение Ланни одного из его источников развлечений, а также информации. Дядя Джесс Блеклесс исчез вместе со своей женой. Полиция совершила набег на его квартиру, захватила бумаги и поставила печать на дверь. Возможно, что его племянник нашел бы его, если сделал запросы в правильном квартале, но он не мог позволить себе рекламировать свои красные связи. Он догадался, что Джесс отправился в Москву, и это предположение оказалось правильным.

III

Для la patrie было нелегко понять, что его самая важная политическая партия с несколькими миллионами приверженцев ушла в "подполье" и выступала против национальных интересов. Красные были самыми неутомимыми пропагандистами, и везде, где на фабриках рабочий роптал на 72-часовую неделю, был "товарищ", шептавший: "Это еще одна капиталистическая война". В траншеях для солдата, жаловавшегося на однообразную пищу и компенсацию в два с половиной цента в день, всегда находился кто-то, кто мог бы направить его горечь против этих грязных свиней, не немцев, а политиков дома.

И, конечно же, вражеские агенты работали день и ночь. Немцы по национальности в этом не участвовали, но они создали сложную машину и назначили на свои места французов. Ланни знал многих из этих людей, и он знал, как приходят деньги через Швейцарию, Бельгию и другие нейтральные страны, в том числе и из страны Ланни. Банк международных расчетов в Цюрихе все еще функционировал, и у бизнесменов остался почетный девиз "бизнес как обычно". Французская продажная пресса все еще получала свои "конверты", и даже были газеты, которые не имели спроса, но печатались большими тиражами и раздавались бесплатно. Излишне говорить, что все они звучали гуманным образом, подчеркивая тот факт, что война - очень злая вещь, и что матери любят своих сыновей и не любят, когда их убивают ради les bellicistes, поджигателей войны, в основном политических авантюристов и торговцев смертью.

В первые дни нападения на Польшу французские войска выдвинулись к долине Саар, используя изощренный способ обезвреживания мин, пуская впереди войск стада свиней. Немцы отступили без сопротивления. И после того, как Польша была вычищена, французы задумались и поняли, что их превосходят численностью и атаковать германские укрепления будет очень дорого. Генерал Гамелен, командовавший войсками, вспомнил свое собственное предупреждение и вернулся под защиту своего Мажино.

Немцы назвали свою операцию в Польше блицкригом. Теперь же публика во Франции и Великобритании дала название типу своей войны. Это был Ситцкриг. Полгода такой войны твердо оставил в сознании солдат мысль, что надо удобно устроиться, а враг пусть решает свои проблемы и проливает кровь. В конце концов, были худшие вещи, чем сидеть в казематах, курить сигареты и спорить о том, кто виноват в войне, и какой лучший способ выбраться из нее. Приходили почта и газеты. Кроме того, появилось множество других публикаций, никто не был уверен, откуда они, но их передавали из рук в руки, что было забавно и вызвало дискуссию. Ланни видел образцы. Например, листовку с изображением британского Томми и под ним вопрос: "Где твоя жена?" Если посмотреть листовку на просвет, то получишь ответ, там была обнаженная женщина в руках Томми. Это могло вызвать беспокойство в голове французского солдата, поскольку было хорошо известно, что британская армия взяла на себя большую часть Северной Франции. Они не воевали. И время от времени появлялась листовка с вопросом, кто собирался вывести англичан из Франции и когда? Разве они не захватывали французские порты в прошлых войнах и оставили их за собой? Кто не слышал эту фразу, коварный Альбион?

IV

Об этой подпольной литературе Ланни узнал больше в Шато де Брюин, когда он проводил там свой уик-энд. Оба сына отсутствовали. Дени сын был штабным офицером в штаб-квартире около бельгийской границы, а Шарло был офицером войск резерва за крепостями Бельфор. Старший брат решил, что войну нужно вести независимо от политических последствий. Но Шарло все еще был фашистским мятежником, совершенно неприрученным. Он был склонен к умиротворению, и если бы это было невозможно, то желал победу Гитлеру, чтобы подавить рабочее движение и поставить нужных людей на управление Франции.

Робби Бэдд написал своему деловому партнеру, сказав, что Ланни будет посредником между ними в военное время. Поэтому Дени говорил свободно, излагая свои тщательно продуманные идеи. Цивилизация во Франции должна быть спасена тем же методом, который использовался в Испании. Коррумпированная и порочная "Третья республика", созданная насилием толпы, должна быть свергнута, и католический диктатор, такой как Франко, должен взять на себя ответственность за страну. В настоящее время война идет не с иностранным врагом, а идёт гражданская война, как в Испании. Гитлер и Муссолини помогли там и помогут и здесь, и это единственный способ справиться с этой задачей. Тот факт, что Гитлер заключил сделку с красными, ничего не значит, кроме того, что он хотел обезопасить свою восточную границу на время. Фюрер был непримиримым врагом большевизма и не перестанет им быть, как только у него освободятся руки. Дени получил личные заверения в этом от Курта Мейснера и Отто Абеца, графа Герценберга и других культурных и тактичных немцев, которые проживали в Париже.

Особенно заинтересовался Ланни откровением Дени о деятельности своего младшего сына. Армейский пост Шарло был близок к швейцарской границе, и это было не случайно, а было запланировано. Около пятисот офицеров были замешаны в заговоре Кагуляров год или два назад, и многие из них теперь потворствовали контрабанде напечатанных в Германии листовок через швейцарскую границу и их распространению в войсках. Дени заявил: "У красных было своё 'подполье' в Германии, и они отправляли в литературу из Франции последние шесть или семь лет. Теперь мы вырвали лист из их записной книжки".

Ланни предположил, что это опасное дело в военное время. Но отец сказал Нет, они стали слишком сильными, чтобы их преследовали. У них было слишком много друзей в парламенте и в кабинете. Власти арестовали Марселя Дита за распространение антивоенной литературы, но не осмелились привести его в суд. Несколько высокопоставленных генералов сочувствовали мятежникам, в их числе был маршал Петен, который теперь находится в Мадриде в качестве французского посла, пытаясь там разработать с немецким послом условия, на которых эта идиотская война может быть доведена до конца. Как только это будет сделано, свергнуть правительство будет легко.

V

Ланни уделял пристальное внимание этому упрямому и элегантному французу, членом семьи которого он был уже почти два десятилетия. Дени шёл девятый десяток. Он выглядел усохшим стариком, но его лицо не было слишком морщинистым, и до сих пор никто никогда не мог сказать, что он не является образцом парикмахерских и портновских искусств. Он значительно увеличил свое богатство с тех пор, как его знал Ланни, и, видимо, его общественное положение не пострадало от нескольких месяцев мученичества в тюрьме. Ланни подумал, уменьшил ли возраст его интерес к его особым сексуальным удовольствиям? Он рассказывал о делах других людей, и его яркие темные глаза мерцали, а морщины вокруг его рта углублялись в усмешку. Он воспринимал эти удовольствия как свое право, так же, как на свое богатство и на свое положение главы одной из "двухсот семей", которые управляли Францией. Странно, он знал, что эти семьи существуют, и говорил о них свободно, но он воспринял этот термин как оскорбление, фигуру речи ненавистных классовых врагов, движимых самыми низкими импульсами зависти и жадности.

Дени де Брюин разбил сердце своей прекраснодушной и очаровательной жены, а затем оставил её для Ланни Бэдда, чтобы восстановить разбитое в меру его возможностей. Когда Мари сказала мужу, что она взяла любовника, он был расстроен, но ненадолго. Как здравомыслящий светский француз, он пришел к выводу, что мать его сыновей и хранительница его дома пусть лучше будет веселой и довольной, чем мрачной и обиженной. Поэтому он предоставил обладающему приятной внешностью молодому американцу статус почетного гостя и мало-помалу друга. Такое отношение было трудно представить американцу, но для такого союза у французов было имя vie à trois, жизнь втроем, и в книгах по истории были многочисленные примеры, в частности Анатоль Франс и его amie, мадам де Кайллавет.

Ланни оглянулся на те годы, когда он был сначала любовником, а затем своего рода дополнительным вдовцом и приемным отцом её сыновей. Он не смог сделать для них то, что он хотел бы сделать. Но потом подумал, что Мари не понравилось бы, если бы у него это удалось. Она была католичкой и консерватором, и если бы она была жива, ему пришлось бы скрывать от нее свою тайну. Когда она умерла, он и Дени шли на бок о бок на похоронах. Они произнесли скорбные слова, но Дени не сказал ни слова о раскаянии и в годы дружбы и делового общения, которые последовали за этим, Ланни никогда не слышал от стареющего человека ни одного слово личной эмоции, горя, страха, стыда, отчаяния, даже депрессии. Гнев, да, и самый ожесточенный, но всегда политический, имеющий отношение к защите его состояния и социального превосходства, которые оно давало ему.

Таков был "учтивый" мир, в котором поведение людей было отрепетировано веками, и все действия, все жесты стилизовались и стали непреложными. В таком мире нравы, как правило, становились манерами, и никто не спрашивал, что происходит в душе, только необходимо вести себя в соответствии с ожиданиями и не беспокоить никого своими проблемами. Никто не спросит, соответствует ли вашим мыслям то, что вы говорите. Напротив, все были склонны считать само собой разумеющимся, что вы этого не делаете, и что если бы вы это сделали, вы были бы в некотором роде bête⁷⁴. Весь мир был сценой, и мужчины и женщины играли на нем возвышенные и достойные роли. Что у них было в душе, и что они делали, когда они уходили в свои гримёрные, были вопросами, в которые не следовало вторгаться.

Мари рассказала Ланни, что ее муж был одним из тех несчастных мужчин, которые "должны были иметь девственниц". В годы, прошедшие после того, Ланни ни разу не спросил, где он брал этих девственниц, сколько платил за них, или какие шаги он предпринял, чтобы убедиться, что он получает то, за что заплатил. Он знал, что Дени был католиком и воспитывал своих сыновей в той же вере. Но Ланни не спрашивал, как он примиряет эту свою практику со своим вероучением, или что он говорит в исповедальне. Ланни знал, что вероучение Дени приговорило Ланни Бэдда, протестанта, к вечному огню. Но это смутило бы Дени, если говорить об этом, поэтому Ланни этого не делал.

Перед камином в гостиной этой старинной виллы из красного камня, названной замком, они говорили о деятельности британского флота, которая скорее возмущала Дени, потому что она усложнил программу умиротворения, на которую он положил все свои силы. Они говорили о личностях политического и финансового и социального мира, поскольку кодекс вежливости не запрещал сплетен, а превращал их, наоборот, в одно из социальных развлечений. Если случайно один из тех, о ком вы говорили, зашел бы в комнату, тему без смущения сменили бы. Ланни слушал, и если бы он обнаружил, что новый посетитель был тем, кто ненавидел немцев и хотел выиграть войну, он будет осторожен в разговоре и не допустит смущения хозяина.

VI

Ланни вернулся в Париж и занял свое место в престижном обществе, где люди знали, что происходит, потому что они сами были вершителями происходящего. Мужчин было мало, и его приглашали на приемы, ужины и танцы. Его все еще помнили как мужа богатейшей наследницы, и предполагалось, что он будет искать другую. Тем временем, было много одиноких дам, ищущих утешения. Эта война, которую немногие хотели и не знали, как выйти из нее, нарушила разумный мир и привела женщин в состояние близкое к истерике. Никогда еще Ланни не чувствовал таких трудностей, чтобы заставить их говорить на общие темы. Никогда раньше он не испытывал такого опыта на званых обедах убирать колена, чтобы избежать давления дамы с одной стороны, только для того, чтобы обнаружить давление дамы с другой стороны. Он обратил внимание на обложки журналов и плакатов в киосках, и подумал, что никогда не видел так много того, что французы называли la belle poitrine, и то, что нынешний американский сленг называл "творожным тортом", означавшим обнаженные молодые женские тела. У него появилась мысль, что это означает гибель нации или социального класса, в котором происходят такие вещи.

Ланни наблюдал, как создавался во французском правительстве обычай, в соответствии с которым новый член Кабинета министров праздновал свое триумф, выбирая одну ingénues из Комеди-Франсез или chanteuse из Opéra как свою amie. Именно так эти молодые леди делали свою карьеру, так как эти великие институты, несущие искусство, находились под государственным контролем. Конечно, каждая дама должна была иметь меха и драгоценности, чтобы соответствовать своему новому статусу, и именно поэтому французские политики были так охочи до "конвертов", и почему так много народных лидеров превращалось в реакционеров. Государственная политика определялась дамами, которые активно поощряли карьеру своих избранных государственных деятелей и ненавидели тех дам, которые поддерживали меры соперничающих государственных мужей.

В разгар страшной опасности во Франции, которая должна была готовиться к борьбе за свою жизнь, глава правительства наслаждался дружбой прекрасной голубоглазый дочери магната консервирования сардин и жены французского маркиза по имени де Крюссоль. Наиболее активным соперником премьер-министра за почетное место был адвокат, который выбрал дочь богатого подрядчика, женатого на графине по имени Портес. Значит, маркиза Жанна и графиня Элен ненавидели друг друга и публично осуждали друг друга, и когда кто-то из них отдавал предпочтение какому-то человеку или мероприятию, то другой автоматически принимал меры, чтобы отменить мероприятие, и задвинуть этого человека. Ситуация осложнялась тем, что Элен де Портес была ярой умиротворительницей, в то время как ее любовник Поль Рейно нападал на Даладье из-за отсутствия у него настойчивости в ведении войны. Элен, высокая, агрессивная, с глубоко сидящими глазами и необычно непривлекательная, объявила за обеденным столом, что намерена изменить взгляды своего возлюбленного. – "Vous verrez! Vous verrez!" Вы увидите!

В настоящее время в светском обществе Парижа ходил восхитительный анекдот об этих двух соперниках. Элен хотела выйти замуж за своего Поля, но французский закон запретил ей делать это до истечения трех лет после развода. Этот закон мог быть отменен министром юстиции в качестве чрезвычайной меры, но этим министром был Поль Рейно, и было бы не совсем правильно, если бы он предпринял такие действия в свою пользу. Итак, Элен проглотила свою гордость и отправилась к своей ненавистной сопернице, подруге Эдуарда Даладье. Весь мир знал, что "Дала" хотел избавиться от Бонне, его пронацистского министра иностранных дел, но не смел из-за голосов, которыми тот командовал в Палате. Итак, теперь, сказала Элен: "Почему Эдуарду не занять самому пост министра иностранных дел, и поставить Бонне на пост министра юстиции, где он будет менее вреден? Он может сделать моего Пола министром финансов, что удовлетворит Поля, и Даладье больше не придется бояться его как соперника".

Премьер нашел такую схему отличной и произвёл перестановки. После чего Элен пришла к Одетте, жене Бонне, и сказала: "Даладье был решительно настроен покончить с вашим мужем, но я убедила его вместо этого сделать его министром юстиции. Теперь ваш муж может сделать мне одолжение, изменив Закон о разводе, чтобы я могла выйти замуж за Поля в конце года?"

Так формировались кабинеты и создавались законы в la grande nation. И поэтому про-германски настроенные не несли никаких наказаний, поскольку министр юстиции был одним из них. Действительно, парижские остряки говорили, что Жорж Бонне служил каждому правительству в Европе, кроме французского!

VII

Курт Мейснер и его окружение вернулись в Германию. Тоже сделал и граф Герценберг со своим, в которое входила Марселина. Она танцевала в одном из самых дорогих ночных заведений в Берлине, и это событие было отмечено парижской прессой с комментариями в соответствии с их политикой. Ланни счел это обстоятельство для себя удобным, поскольку оно помогло ему создать репутацию умиротворителя и дало ему возможность вести разговоры в желаемом направлении. Беседуя с очень элегантной любовницей одного из стальных королей, Ланни защищал право своей сводной сестры делать все возможное, чтобы поддерживать культурные отношения между двумя величайшими народами Европы. Дама согласилась, а взамен Ланни согласился бы с правом стального короля ежемесячно отправлять полмиллиона тонн лотарингской руды в Бельгию, даже если она потом оказывалась в Германии. Les aftaires sont les affaires!

Ланни отпраздновал свой сороковой день рождения полётом в Мадрид. Он приземлился на том же аэродроме, где три года назад он покинул Альфи. Он походил по улицам, где он возил Рауля Пальму, в то время, когда падали артиллерийские снаряды, а вражеские самолеты, в том числе несколько Бэдд-Эрлингов, сбрасывали бомбы. Было невыносимо больно видеть этот величественный город в таком ужасно разрушенном состоянии. И никто не прилагал никаких усилий для его восстановления. Генералиссимус Франко был солдатом, христианским крестоносцем, как он это понимал, но он был плохим администратором и не экономистом. Единственная концепция его правительства заключалась в том, чтобы убивать всех людей, которые не соглашались с его идеями, или, по крайней мере, заключать их за решетку и кормить их очень плохо. Плотники и каменщики, сталевары и шахтеры уже были убиты или умирали тысячами. Что не способствовало восстановлению разрушенных городов Испании.

Задачей Ланни был разговор с маршалом Петеном, послом Франции в Мадриде. Ланни прибыл по рекомендации Дени де Брюина, что являлось высшим мандатом. Герою Вердена было теперь восемьдесят три года, и он представлял собою морщинистую фигурку в форме и орденах. Его тело было слабым, но его разум все еще действовал в узких пределах его идеологии. Он принял посетителя в великолепном дворце, который был его резиденцией и штабом. Ланни принял его именно так, а не как просо офис, из-за обилия там военной формы. Так было по всему городу. Концентрационный лагерь, а не центр промышленности и торговли.

Анри Филипп Бенони Омер Жозеф Петен относился к народу Франции по-отцовски. Он любил его и знал, что было ему надо. Его божественным предназначением было говорить ему, что делать, и следить, чтобы он это сделал. Старый джентльмен был так же благочестив, как и сам Франко, и согласно тому же вероучению Святой Матери-Церкви. Он был почти единодушным выбором фракций, которые стремились свергнуть злую, атеистическую республику. Огненные Кресты, Юные Патриоты, даже Кагуляры действовали от его имени и смотрели на него, как на человека, который возьмёт на себя ответственность и будет править. Как и у Франко, у них тоже был расстрельный список, возможно, они снова вынесут мадам Гильотину, если настанет время. Они убрали бы под метелку всех республиканцев, демократов, социалистов и коммунистов, синдикалистов и анархистов, атеистов и масонов, и la patrie снова стала бы благочестивой и счастливой, как это было два столетия назад.

Старый герой свободно говорил дрожащим голосом. Он испытывал чувство предназначения, сознание того, что судьба христианской Европы зависела от переговоров, которые он вел с немецким послом. Вопросы были срочными, потому что, конечно, фюреру нельзя было ждать бесконечно. Немцы были честными, даже любезными. Они не настаивали на формальностях или престиже. Франция не должна просить мира, даже не должна предлагать мир. Всё, что было нужно, состояло в том, чтобы разумные люди должны были заложить основу, на которой две великие державы должны были жить вместе в будущем. Британия не исключалась. Напротив, ей предлагались те же самые справедливые условия, здесь, в Мадриде, и по другим каналам. Целостность Британской империи будет гарантирована навсегда, и все, о чем её просили, признать, что Восточная Европа является сферой влияния Германии.

У Ланни была своя история. Он был личным другом фюрера, его второго номера и третьего. Он упомянул о своем недавнем визите в Берхтесгаден, но конечно же, без духов, поскольку Святая Матерь-Церковь считает их созданиями дьявола. Retro me, Satanas! Рассказ Ланни согрел холодное сердце этого военного патриарха, и он поговорил с франко-американским агентом, как будто он был сыном, познакомил его с несколькими своими советниками и дал ему пропуск в франко-германско-испансую хунту, которая вела нацистско-фашистскую пропаганду в Испанской и Португальской Америке, а также в Соединенных Штатах.

VIII

Поэтому, когда Ланни вернулся в Париж, у него было что поместить в отчет. Он отправлял их дважды в неделю Буллиту. Конечно, без указания своего имени. Ему было очень забавно встретиться с послом на светском приеме и получать холодные упреки за его пронацистские настроения, слухи о которых доходили до Буллита с разных сторон, как он говорил. Ланни с улыбкой отрицал, что он про-нацист. Он только эксперт в области искусства и любитель красоты, также он представляет интересы Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, у которого нет фаворитов, и который осуществляет продажи только тем, у кого были наличные деньги. "Торговец смертью, а?" – спросил богатый филадельфиец. Он пополнел и частично облысел, но в прежние времена был довольно "радикальным" и написал роман о правящем классе своего родного города, в котором ведущие деятели считали, что могут распознать себя.

Эта встреча позабавила Ланни, но и опечалила его, потому что он был явно одиноким, и время от времени чувствовал отвращение к своей работе. У него действительно не было ни одного настоящего друга в этом величественном городе удовольствий, la ville lumière, так было принято называть его. Здесь были старые друзья, которые разделяли его тайные идеи, но он не мог приблизиться к ним, даже в частном порядке. Ему приходилось общаться с теми, кому он не доверял, и видеть, как растёт их влияние и слышать их злобные высказывания. Даже Оливия Хеллштайн, дочь владельца большого еврейского банковского дома, с которой Эмили пыталась устроить брак с Ланни. Только подумать об этом! Он видел, как головорезы Геринга били по голой спине дядю Соломона Оливии, берлинского банкира, чтобы добиться от него выкупа. Ланни приехал в Париж и рассказал об этом семье, и стал свидетелем их ужаса и горя. Но теперь Оливия, мадам де Бруссай и самые фешенебельные матроны не были абсолютно уверены, что надо побеждать нацистский фашизм! Ведь победа над фашизмом почти наверняка принесла бы революцию в Италию и Испанию. И подумать только, что это даст левым политикам Франции? Ланни снова вспомнил, что Рик говорит, что класс больше, чем страна. Действительно, он был больше, чем национальность, он был больше, чем религия, или как называть то, что отличало евреев от язычников.

В качестве утешения Ланни нанёс официальный визит Эмили Чэттерсворт. Он поехал на поезде и был удивлен, когда понял, что впервые в своей жизни он отправился в Буковый лес таким образом. По словам Эмили, ее здоровье ухудшилось, и она боялась поездки на Ривьеру. Но все ее друзья беспокоились, потому что ее дом стоял на пути вторжения во Францию по плану Шлиффена⁷⁵. Что думает Ланни? Он рассказал ей о продолжающихся переговорах и уверен, что Гитлер не двинется до весны. Французская армия считала себя лучшей в Европе и, безусловно, будет биться изо всех сил. Что можно было сказать более того? Ланни посоветовала ей ехать сейчас, потому что, когда начнутся настоящие боевые действия, ее машины будут реквизированы, а в ее замке разместится штаб или госпиталь.

Он рассказал ей о своём разговоре с Бьюти по телефону. Эмили делала то же самое и хотела узнать, а что эта за "странная леди", которую он послал в Бьенвеню? Ланни сказал, что в ней нет ничего странного. Он был удивлен, что Эмили не читала ее очень живые рассказы. Нет, он не любит ее и не собирается. Но у неё дар медиума, и Ланни был уверен, что Парсифалю будет интересно экспериментировать с ней. Парсифаль посылал Ланни копии своих заметок о её сообщениях. Те, что считались духами, оказались членами ее семьи из Балтимора и Восточного побережья штата Мэриленд, а также некоторыми из родственников Парсифаля в Айове. Оба места были далеко от Мыса Антиб, и все было очень странно и увлекательно. В настоящее время Парсифаль пытается экспериментировать с Лорел гипнозом, и Ланни едва мог дождаться возможности участвовать в этом. Он пообещал матери, что он обязательно приедет на Рождество.

IX

Ланни не разговаривал с Лорел по телефону. Его мать должна была знать об этом. И среди многих добродетелей миссис Бьюти Бэдд Дингл была одна слабость, которая заключалась в том, что она требовала быть первой в мыслях своего драгоценного единственного сына. Она была готова уступить Ирме Барнс, потому что Ирма была настолько невероятно богата, и потому, что она была её собственным выбором. Но мать не могла уступить Розмэри, Мари и больше всего таинственной немецкой женщине, о чьем присутствии в Париже она догадывалась, но чье имя она никогда не слышала. Ланни не хотел ничего подобного для автора "Троглодита". Поэтому он написал только вежливую записку, поздравив Лорел с ее успехом в качестве медиума. Одновременно он отправил длинное письмо своей матери, заполнив его интересными сплетнями и заверениями в любви.

Лорел ответила в том же тоне, что и он. Она тоже была поражена тем, что вышло из ее подсознания, и была благодарна мистеру Динглу за его наставления и миссис Дингл за ее гостеприимство и неизменную доброту. Она продолжила свои занятия литературой и надеялась хорошо использовать полученный опыт. Она была огорчена этой ужасной войной и надеялась, что Ланни не подвергается никакой опасности. Это все. Сдержанно и тщательно сформулировано. Ланни, который сам привык писать так, перечитал фразы несколько раз и понял, что она говорит ему, что он может ей доверять, и что независимо от того, кто мог бы читать ее письма, будь то в Бьенвеню или Париже. Никто не смог увидеть даже намёка о Берлине или Берхтесгадене или о злоключениях мисс Эльвириты Джонс.

Поэтому, когда Ланни прибыл в дом своей матери за пару дней до Рождества, все было в порядке со всеми заинтересованными сторонами. Лорел сумела завоевать доверие Бьюти и превратилась в последователя "Новое Мысли", несколько раз повторяя свои маленькие молитвы, чтобы поддерживать себя в гармонии с Вечностью. Что она думала об этом, и как долго она будет следовать этому после того, как она вернётся к умным интеллектуалам в журнальном мире Нью-Йорка, это были вопросы, которые Ланни не задавал. Когда вы находишься в Риме, делайте так, как это делают римляне, если только это не Римляне Дуче в Нуово Имперо! Ланни тщательно объяснил Лорел, что способ ужиться с духами состоит в том, чтобы верить в них и принимать все, что они вам говорят. И, конечно же, никому не было никакого вреда, чтобы соглашаться с этим седоволосым и розовощеким старым джентльменом. Джентльмен, который проявлял доброту к каждому, кого он встречал, какими бы циничными и даже жестокими они ни были в душе. И кто терпеливо расследовал подсознание Лорел и предоставлял ей подробные машинописные заметки об этом. "Почему", — воскликнула она, — "в Нью-Йорке люди ходят к психоаналитикам, платя десять или двадцать долларов в час, и не узнавая столько!"

X

Это место было домом Ланни с тех пор, как он помнил себя. Здесь он научился танцевать, читать и играть на пианино. Спустившись на крошечный пляж, он подружился с рыбачившими здесь мальчишками и научился плавать и ходить на лодке. Здесь он пережил большую часть Первой мировой войны, и сюда он помог перевести Марселя, искалеченного и изуродованного. Здесь была студия, где Марсель рисовал, и где у Ланни теперь была его библиотека, и его пианино, сильно затронутое морским воздухом. Здесь ему казалось, он мог бы провести все свои дни в безмятежности. Если бы это был мир, в котором совесть человека позволяла бы ему наслаждаться такой роскошью.

У него было так много счастливых воспоминаний об этой вилле, построенной вокруг внутреннего двора, расцвеченного цветами и населенного пчелами и птицами. Всегда здесь были собаки, и почти всегда здесь ребенок учился ходить и танцевать. Сначала Ланни, затем Марселина, потом Фрэнсис, потом маленький мальчик Фредди Робин, а теперь ребёнок Марселины, теперь двухлетний, милый, какими когда-то были оба его родителя. Ребёнок не помнил своей матери и не знал, что его бросили ради красивого и высокомерного сына Юнкера. Ланни брал его крошечные ручки, напевал мелодию и учил его маленьким шагам, и это было похоже на то, как учат птицу клевать или рыбу плавать. Марсель Дэтаз. Он снова понесёт это имя в мир, и что он собирается с ним делать?

Ривьера была переполнена, такой Ланни никогда не видел ее. Так много людей хотело уехать из Парижа и от ожидавшихся бомбёжек! Предлагались фантастические арендные ставки, но Бьюти сопротивлялась искушению и арендовала Лоджию Марджи и Коттедж двоюродной сестре Софи по старым ставкам. Теперь была вдова и ее внучка, умолявшая поселиться во второй студии, той, которая была построена для Курта и его фортепиано. Бьюти всегда нуждалась в деньгах, потому что она никогда не могла устоять перед прекрасными вещами в магазинах, а также потому, что она была добросердечной и была жертвой людей, которые были в беде. Часто совершенно ничтожных людей, охотящихся на зажиточных. Ланни смог порадовать её новостями о том, что у нее будет много денег, чтобы перенести войну. И это будут доллары, а не франки, которые уже снизились до двух с половиной центов. Выставка в Балтиморе прошла успешно, и теперь она была в Питтсбурге и потом будет в Кливленде.

Первым делом, что Ланни должен был делать, когда приезжал домой, это рассказывать Бьюти о своих приключениях. О каждом человеке, которого он встретил, и обо всём, что сказал этот человек. Робби и Эстер, Ганси и Бесс, Йоханнес и Мама, Реверди и Лизбет, Ирма и Седди, Фрэнсис и Фанни, Рик и Нина и Альфи, Дени, Эмили и Оливия и так далее. Когда он подумал, что все закончилось, она начнет задавать вопросы и обнаружит, что он пропустил самые важные детали. Она расскажет ему о Софи, Марджи и Максине и других друзьях здесь на побережье и перечислит приехавших знаменитостей. Ланни делал заметки в своем уме, как часть работы агента президента

Только после того, как Бьюти была удовлетворена, он мог обратить свое внимание на своего отчима, мадам и нового медиума. У них тоже были свои истории и масса новых записей. Ланни считал, что благоразумно вести разговоры с ними перед камином в гостиной, чтобы его дорогая мать могла принять в них участие. Он никогда не приглашал Лорел на прогулку, потому что, если бы он это сделал, то услышал бы: "Ланни, ты влюбился в эту женщину?" У Бьюти была полная возможность изучить эту женщину, и она не могла найти в ней никакого реального изъяна, за исключением того, что она не была наследницей, и почему Ланни не сможет использовать свои возможности? Бьюти вытащила из него историю его беседы с Реверди, и это почти заставило ее плакать. — "Ланни, где ещё ты сможешь найти кого-нибудь лучше этой прекрасной девушки?" Его оправдания потерпели неудачу, потому что он, конечно же, не собирается отправиться в путешествие теперь, когда моря кишат подводными лодками. Но так или иначе, Лизбет могла бы жить здесь, и Бьюти позаботится о ней, как никто и никогда не заботился в мире.

XI

Три исследователя парапсихологии проводили эксперименты изо дня в день. Сначала мадам была раздосадована, опасаясь, что ее статус в семье будет нарушен. Но Лорел сумела завоевать ее доверие, и теперь она примирилась. Они пытались получить "взаимное соответствие". То есть выяснить, смогут ли "духи" мадам передать половину предложения, а "духи" Лорел дать другую половину. Или если один может представить какие-то факты о какой-то определенной сущности, а другой - дать факты, которые им соответствуют. Это было похоже на составление частей головоломки. И единственным человеком, который знал всю картину, был Парсифаль, который эту головоломку и сочинил. По крайней мере, это доказывало телепатию, способность двух медиумов погрузиться в ум экспериментатора, когда они были в трансе. Это могло даже означать, что на определенном уровне, что все три разума были едины. Убедившись в этом, старый джентльмен решил устранить телепатию как гипотезу. Он поставил "духам" такую задачу: "Второй книжный шкаф справа от двери студии Ланни, третья полка сверху, семнадцатая книга, отсчитываемая слева, дайте мне строку 11 на странице 272". Сам Парсифаль не знал, какая это книга, не говоря уже о том, что было на странице, чей номер он выбрал наугад. Если бы медиум мог выполнить эту задачу, то это должно было означать, что существует какая-то форма ясновидения. После нескольких раз, Парсифаль предложил мадам процитировать одну половину строчки, а Лорел в другой комнате другую половину.

Леди из Балтимора выявила нескольких "контролей", наиболее предпочтительным из которых был Отто Кан, нью-йоркский банкир, который покинул места своей прибыльной деятельности примерно шесть лет назад. В мире духов он был, как и в реальной жизни, супер-умной личностью, и с большим удовольствием демонстрировал свою способность справиться с любой задачей, поставленной перед ним. Он услышал, как "контроль" мадам Текумсе рассказывал о себе и о своем круге друзей. Тогда банкир объявил, что найдёт этого старого индейца в "мире духов". Вскоре он объявил, что преуспел и подружился с ним. После этого они стали похожи на две радиозвезды, которые выступали в качестве гостей на программах друг друга.

Международный интеллектуал развлекался, притворяясь, что испытывает благоговейный трепет перед вождём каменного века, и относился к нему со всей церемонией, требуемой его званием. Текумсе никогда не имел ничего общего с банкирами, и не мог ожидать, что старший партнер Кун, Лёб энд Компани был правителем другого и более могущественного сорта. Он принимал почтение белого человека и серьезно относился к каждому комплименту, который ему делался. Исходя из этого, пара была хорошими компаньонами, а Отто всегда был тактичен, указывая на какую-либо ошибку, которую могут сделать духи Текумсе. Отто знал Шекспира и цитировал хвастовство Оуэна Глендаура: "Я духов вызывать могу из бездны"⁷⁶ на свой манер: "И они придут, когда я позову их". И, конечно же, вот они!

Ланни много читал о взаимном соответствии в трудах Британского общества парапсихических исследований. Были случаи, когда одна часть предложения была предоставлена в Англии, а другая часть в Австралии. Эксперименты проводились в течение полувека известными учеными, писателями и священнослужителями, а записи об этом пылились на полках библиотеки. Ланни подумал, кто-нибудь когда-нибудь открывал эти книги? Уделял ли научный мир какое-либо внимание тому, что было так тщательно доказано? "Призраки!" – говорили скептики, и считали тупыми тех, кто даже пытался узнать о таких вещах. Ланни напомнил себе, что древние греки знали, что земля круглая и что она движется. Но ученый мир решил забыть об этом на тысячу лет и более и заточил Галилея в темнице и заставил его отказаться от ереси. Eppur 'si muove!

XII

Ланни написал Парсифалю, предложив ему загипнотизировать этих медиумов, чтобы увидеть, может ли вынужденный транс выйти на другой уровень сознания, чем добровольный транс. Также, могут ли они сочетаться. Парсифаль делал это, и теперь это стало регулярным представлением, которое друзья Бьюти добивались увидеть, но муж Бьюти позволял это только серьезным последователям оккультизма. Ланни входил в их число. И теперь он сидел в гостиной дома своей матери вместе со своим отчимом и двумя медиумами. Единственными другими гостями были Софи и ее муж, мистер Армитадж, который был инженером и был вдумчивым человеком, пользовавшийся возможностью выходить с женой в интересные места.

Очень интересно видеть, как Парсифаль Дингл применяет свое учение о всеобщей доброжелательности к технике гипноза. Он не делал сложных пассов, не пытался доминировать и производить глубокое впечатление. Он просто говорил своему пациенту, чтобы тот пристально смотрел ему в глаза, пока он тихо произносил слова о сне. Под этим успокаивающим влиянием обе женщины научились переходить в транс в течение нескольких секунд и снова выходить при спокойно произнесённой команде. Это было удобно, потому что он неоднократно повторял эксперимент и менял его по своему усмотрению. Они никогда не подвергались никаким нагрузкам и никогда не знали, что они говорили или делали в гипнотическом сне.

Пациентка сидела, глядя перед собой открытыми глазами, не двигаясь и не разговаривая, пока ей не говорили. Парсифаль предлагал ей поднять руку и говорил ей, что рука не будет чувствовать усталости. Так могло оставаться, по-видимому, неограниченное время. Но он не пытался достичь предела. Ланни подумал об Адольфе Гитлере, который, похвалялся тем, что может держать фашистский салют перед целой армией своих войск, проходящих мимо, и ни разу не опустив руку! Возможно, Ади гипнотизировал себя. Кто мог знать?

Парсифаль говорил: "Рука не будет ничего ощущать", брал иглу и прикасался ей к коже женщины, и она не чувствовала прикосновений. Он мог прогнать иглу через руку, и она не вздрогнула и не кровоточила. Он говорил Лорел, что ее разум будет разделен на две половины, и что ее правая рука напишет ответы на вопросы, которые шептались ей в правое ухо, а ее губы отвечали на вопросы, прошептанные в ее левое ухо. Она делала это со скоростью и без каких-либо признаков замешательства или усталости потом. Он давал ей задачи, что она будет делать, когда выйдет из транса. Не те трюки, которыми исполнители со сцены вызывают смех, а серьезные эксперименты, чтобы выяснить, насколько далеко гипноз может остановить ее нормальное сознание. Парсифаль сказала ей, что она не узнает Бьюти Бэдд, когда увидит ее. Затем он прекратил транс и спросил Лорел, где была Бьюти, и Лорел бродила по комнате, очень смутившись, глядя то одну женщину, то на другую и долго не могла решить, кто была ее хозяйка.

XIII

Но для Ланни самыми увлекательными экспериментами были с "уменьшением возраста", о которых он читал в одной из тех старых "отвергнутых" книгах доктора Таки, и которые Парсифаль повторил с большой осторожностью. Он заставил мадам спать и сказал ей, что ей пять лет, а затем дал ей карандаш и бумагу и попросил ее нарисовать человека. Эта старуха, толстая, дряблая и впадающая во второе детство, вернулась в своё первое. Она безукоризненно сыграла роль крошечного ребенка, застенчивого, нерешительного, но добросовестного и стремящегося угодить. Она схватила карандаш, как будто это палка, и приложила глаза к бумаге, как это делает ребенок. Два грубо нарисованных круга, маленький на вершине большого и четыре чёрточки из большого. Это был человек. Она не просто играла ребенка, но думала и чувствовала себя ребенком. Все, что было у нее в голове тогда восстановилось теперь, и все, что входило в ее сознание с того времени, было заблокировано. Ланни читал во многих книгах по психологии, что никакая память никогда не теряется. Но видеть, что этот принцип в действии был чем-то сверхъестественным, поразительным, как кататься на машине времени Г. Г. Уэллса.

Этот крестьянский ребенок знал только свой родной язык. И Парсифаль вышел и нашел польского беженца, зарабатывающего себе на жизнь в качестве официанта в кафе, и привел его в дом для перевода. Ребенок боялся своего отца, который напивался и бил ее. Также она боялась снежных метелей, однажды потерявшись в ней. Когда Парсифаль сказал, что ей исполнилось двенадцать лет, она могла нарисовать человека намного лучше, и она была счастливее, потому что у нее был ее теленок, драгоценное домашнее животное по имени Куба, о котором она рассказывала Ланни много лет назад. Парсифаль собирал массу записей и удивлял её в бодрствующем состоянии её прошлым, о котором она забыла.

А потом Лорел Крестон. Любопытный контраст между крестьянской жизнью в австрийской части Польши под властью невежественных Габсбургов и жизнью дочери землевладельца на Восточном берегу гордого "Свободного штата" Мэриленд! В возрасте пяти лет Лорел учили, как держать карандаш, и сидеть очень прямо за столом и говорить с надлежащими манерами. У нее было три прекрасных куклы, также французская гувернантка. Но, как ни странно, ее жизнь была омрачена тем же самым проклятием алкоголя, которое мучило польского крестьянского ребенка. Ее отец был "пьющим человеком", и она видела его в состоянии, которое пугало ее, и видела свою мать в слезах. Она не узнавала никого в гостиной Бьенвеню, даже того доброго старого джентльмена, который задавал ей вопросы.

Когда две женщины были возвращены в детство, в то же время появились забавные сцены, поскольку они не только не узнавали друг друга, но и каждый считал непонятным, что другой должен претендовать на роль ребенка. Когда Парсифаль сказал им, что им исполнилось пятнадцать лет, мадам была кухонной работницей в городе Краков, а Лорел была в школе-интернате в районе Роланд-Парк в Балтиморе. Они были достаточно взрослые, чтобы знать дату, и мадам сказала, что это было 1890 год, а Лорел любезно и уверенно заявила, что это 1923 год, и что джентльмен из Вермонта по имени Кальвин Кулидж недавно стал президентом Соединенных Штатов. Обе женщины были пассивны и не обращались друг к другу, но отвечали только на вопросы Парсифаля.

Наверное, это дало ответ на вопрос, который Ланни задавал себе. Лорел Крестон исполнился тридцать один год. Он ничего не сказал об этом, когда она вышла из транса. Ведь это была ее тайна, если она хотела сохранить ее. Он счёл ее отважной, доверяя кому-либо копаться в своей прошлой жизни. Вслух он прокомментировал, что этот эксперимент пролил свет на технику фрейдистов, чье восхождение к процветанию он наблюдал всю жизнь. Он знал, что люди посвящают годы, записывая сны, читая их и слушая фантастические их интерпретации. Если бы у вас были деньги, то вы могли бы потратить много тысяч, и, возможно, это удержало бы вас от греха, но Ланни еще не знал человека, который этим был излечен от чего-либо. Здесь, благодаря этому простому методу гипноза, который "отвергли" врачи, можно получить свои ранние воспоминания и жить с ними и изучать их столько времени, сколько понравится.

Время, прошу, поверни свой бег вспять,

Верни меня в детство хоть на день опять⁷⁷.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Договор с преисподнею

⁷⁸

I

Лазурный берег был почти таким же благоприятным местом, как и Париж для деятельности агента президента. Умиротворители кишели там, и Канны были своего рода промежуточным местом между Италией и Испанией. Двумя странами, которые называли себя нейтральными, и граждане которых поэтому могли свободно приезжать и уезжать, выполняя поручения противников. Светское общество гудело сплетнями о делах Серрано Суньера и Сеньора Хуана Марца, графа Чиано и генерала Бальбо, Чарльза Бедо и полдюжины английских лордов, которые приезжали и интриговали.

Какую роль сыграл Муссолини в этой войне? Он был одной третью "Оси", в которую приняли Японию. Друзья Ланни на Ривьере согласились с тем, что Дуче должен иметь свою долю трофеев, и можно было почти точно рассказать, как должна идти война по его мнению. Бедо сообщил, что немцы не хотят его. Италия гораздо более полезна как нейтральная страна. Великобритания и Франция неохотно вмешивались в ее торговлю, и она могла отправлять оружие в Германию и получать уголь взамен. Британия пыталась купить у нее оружие, но Муссолини хотел слишком высокую цену и продолжил возить немецкий уголь на итальянских судах. Англичане угрожали остановить этот трафик, и противоречия становились всё горячее. Дивизия французской армии стояла в Ментоне, готовая заблокировать дорогу вдоль Ривьеры, и войска охраняли все проходы через Приморские Альпы. Без шансов!

И Франко, что он собирался делать? Он был связан с Осью узами благодарности, а также долгами в марках и лирах, чтобы отдать которые ему могло потребоваться несколько жизней. Его корабли могли возить медь, железную руду и ртуть в Италию, и он может угрожать союзникам захватом Гибралтара. Посмеет ли он? Ланни использовал своих испанских друзей и собирал сплетни во время обедов с ними. Они считали, что фюрер скомпрометировал свое дело сделкой с Красной Россией, и поэтому Испания больше не была связана своей подписью под Антикоминтерновским пактом. Их страна, как и Италия, может быть более полезной как нейтральная. Они сообщили по секрету о базах подводных лодок в Бискайском заливе, об испанских судах, тайно снабжающих топливом немецкие подводные лодки в море, и о радиостанциях, созданных их немецкими друзьями в испанских и португальских гаванях.

Затем появились новости с Ближнего Востока, Балкан, Турции и арабских земель. Курьеры приходили на кораблях, а сообщения - по секретным радиосетям. Все это считалось совершенно секретным, но что-то просачивалось, и если посещать подходящие социальные мероприятия и поить подходящих людей, то можно получить удивительную информацию. Ланни продолжал писать отчеты, их стало так много, что они могли вызвать беспокойство, если отправлять их в американское посольство в Париже. Поэтому он адресовал их незаметному "Мистеру У.К. Буллитту, рю Габриель дом 2, Париж". Он никогда не отправлял письма из Жуана, а ездил в Канны и бросал их в неприметный почтовый ящик. Время от времени при важном сообщении он посещал более крупный город Ницца.

II

На вид жизнь сына президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт была беспечной. Все его друзья были рады, что он стал тем, кого они называли здравомыслящим, и получал удовольствие от своего богатства и положения своей семьи. Мировые события мало что изменили для экспатриантов Ривьеры. Они переехали сюда, чтобы уйти от забот. А дома бизнес процветал, и денег было много. Они тратили их на изысканные удовольствия и возмущались даже малейшими неудобствами. Ситцкриг был чем-то далеким. О нём читали в газетах и обсуждали за аперитивом.

Боевые действия проходили в виде диверсионных рейдов, в основном в темные ночи. Несколько poilus⁷⁹, получившие свои два с половиной цента в день, надев черные кожаные костюмы, хорошо смазанные, чтобы сделать их скользкими, и прокрадывались за свою линию Мажино, вооруженные ножами, заточенными до остроты бритвы. Они заставали врасплох вражеский форпост и резали горло нескольким Fridolin, так они называли бошей в этой войне. В тоже время где-то еще вдоль линии фронта несколько Fridolins делали то же самое с несколькими poilus. Всё это походило на войну с индейцами, которая велась в Америке на протяжении нескольких столетий, и о которой Европа знала из рассказов о Кожаном чулке и при посещении кинотеатров.

Война могла прийти на Ривьеру только из Италии. И зачем беспокоиться об этом? Итальянцы были уже здесь, некоторые в военной форме, а некоторые в спортивных костюмах. Они были очаровательными парнями, всегда рады помочь на ужине или на танцах. Разумеется, они требовали Ниццу по праву первородства и были готовы взять Канны и Мыс для большей безопасности. Но какая разница для живущих здесь американцев или даже для британцев и французов? Итальянцы были джентльменами и вели себя как таковые. Они сбросили бы красных, и поезда ходили бы по расписанию, чего они, конечно же, не делали в настоящее время. Итальянцы не уставали давать заверения своим друзьям. И каждый вечер можно слышать голос американского поэта Эзры Паунда, вещавшего по-английски на станции с Итальянской Ривьеры, высмеивающий идею управления любой страной невежественной толпой и восхвалявший фашизм и его "корпоративное государство", как форму будущего общества.

III

Эксперименты по парапсихологии продолжались, и у Ланни была возможность познакомиться с мыслями Лорел Крестон. Он обнаружил, что она восприимчива и увлечена. Он знал немногих интеллектуальных женщин в своей жизни, дамы его круга интересовались только одной областью знаний, которую можно было бы назвать прикладной психологией, хотя она больше подходила к менее претенциозному названию сплетен. Эта наука имела отношение к тому, что происходило в мыслях других дам и джентльменов, знакомым им, и это было необходимо для жизни стадных существ, чтобы знать, куда полетит стая, или побежит стадо.

Лорел интересовало все, что она могла узнать о мире, в котором она жила, и теперь она узнала о своем собственном инструменте познания. Каков был ее ум, и сколько умов у нее было? Какими были эти трансы, в которые она так легко попадала, и где было ее сознание в то время? Ей хотелось бы, чтобы у нее было два ума, один, чтобы сидеть и наблюдать, пока другой находится в трансе. Как бы то ни было, она задавала вопросы и изучала заметки Парсифаля и выделяла тот или иной вопрос и предлагала новые эксперименты, чтобы решить некоторую неопределенность.

Кроме того, она начала копаться в библиотеке, которую Ланни накопил на эту тему. Это была небольшая библиотека, но некоторые из книг не были совсем небольшими. Она прочитала объёмную книгу Майерса и два тома Герни и двухтомник Джанет Психологическое исцеление, что-то вроде тысячи двухсот страниц. Лорел изучала их одну за другой и повторяла некоторые из экспериментов. Она читала Ости и Гелета и Уильяма МакДугалла, и ее удивление росло, как научный мир мог оставаться таким равнодушным к вселенной, скрытой в подсознании человека. Она хотела писать по этому поводу. И Ланни сказал: "Пишите, но популярным журналам это не будет интересно, а если это будет книга, то она не будет продаваться. Исследования парапсихологии это блажь богатых".

На что Лорел заявила: "Я могу зарабатывать на жизнь, сочиняя беллетристку, и она никогда не занимала все мое время".

Она брала блокнот и карандаш, полотняное кресло и подушку и находила себе солнечное место на территории поместья. Тогда никто не видел ее до обеда. Она никогда не рассказывала, что пишет. Ланни догадался, что это были антинацистские рассказы, которые она опубликует под псевдонимом после того, как покинет это место. Она уклонялась от публичных мероприятий, и те немногие, кто встречал ее, думали о ней как о еще одном из тех странных людей, которые с самого начала были в Бьенвеню. Художники, поэты, музыканты, танцоры, религиозные целители, медиумы, даже призраки. Ланни понимал, что новый медиум выполняет договор, который они заключили с ней в Швейцарии, и был впечатлен строгостью, с какой она это делала.

IV

Лорел Крестон не могла сомневаться, чем занимается Ланни. Он не говорил. Но когда он отправлялся обедать с Хуаном Марцем или ужинал в доме Калифорни герцога и герцогини Виндзорских, Бьюти спрашивала, кого он встретил, и что они говорили. Лорел никогда не задавала вопросов, даже когда она и Ланни были одни. Это бывало редко, потому что она избегала этого, а на экспериментах всегда присутствовал Парсифаль. Леди из Балтимора была отнюдь не дилетантом в прикладной психологии и понимала, что хозяйка этого дома следит за всем, что там происходит.

Мать не раз спрашивала: "Ланни, ты влюбился в Лорел?" И он ответил: "Нет, дорогая старушка, ничуточки. Меня интересует ее работа". Затем настало время, когда Бьюти удивила его другим замечанием: "Ланни, я это обдумала, и мне кажется, что Лорел такая женщина, на которой ты должен жениться. Она интересуется всем, чем и ты. И я полагаю, ты никогда ни с кем не будешь довольным, кроме как с синим чулком".

Он дал свой обычный огорчительный ответ: "Я не собираюсь жениться, дорогая, я очень хорошо обхожусь сейчас, и, насколько я понимаю, Лорел тоже".

"Мужчина никогда не может заглянуть глубоко в сердце женщины", – ответила мать. – "Ни одна женщина не останется старой девой, если захочет".

Нужно было бы знать хозяйку Бьенвеню, чтобы понять, какую снисходительность она проявляет со своей стороны. Первый раз в жизни Ланни его мать рекомендовала девушку или женщину, которая не была, по крайней мере, умеренно богатой. Это был триумф идей Парсифаля Дингла над идеями beau monde, grand monde, monde d’élite. Ланни был удивлен, но также тронут и несколько обеспокоен, потому что он был менее откровенен, когда сказал, что не влюблен в Лорел Крестон. Он ругал себя за то, что он снова запутался в этом инфернальном половом вопросе. Он считал абсурдным быть влюбленным в двух женщин, и теперь, по-видимому, он был влюблен сразу в трёх! Лорел, признался он, оказалась прекрасной женщиной. Но такой же была Лизбет, и ещё была Присцилла Хойл, к его большому удивлению. Как счастлив был бы я с любою, Будь порознь они, а не вместе!⁸⁰

V

Есть старая поговорка, что соседство - главная часть любви. И сейчас Лорел жила по соседству! Одинокий вдовец ежедневно сталкивался не только с ее прелестями, но и с ее мыслями, и с еще более важным, ее характером. Она была честна, она была откровенной, она была заинтересована в поиске истины. Она, конечно же, была женщиной, которую Труди выбрала бы для него. И Труди-призрак все еще влиял на жизнь Ланни. Труди-призрак был его совестью и смотрел на его выбор. Он говорил: "Дело на первом месте. Дело - это все. Дело - будущее всего человечества, даже после того, как мы с тобой уйдём, и наши имена будут забыты".

Ежедневно у него были одни и те же мысли: "Что бы я делал, если бы попросил ее выйти за меня замуж, и она согласилась? Где я буду ее прятать, и как мы будем жить?" Это была старая проблема, на которую не было ответа. Держать ее в Бьенвеню, как этого хотела Бьюти? Как спиритуалистический медиум, она была чудачеством, на которое светский мир не обращал внимания, и которое вызывало улыбку. Она была одной из прихотей Парсифаля Дингла, и Ланни тут был не причём. Но, будучи женой Ланни, она стала бы будущей хозяйкой усадьбы и важной персоной. Все захотели бы встретиться с ней, и сплетни о ней распространились по всему светскому миру. Разве нацистские агенты упустили бы человека, который был гостем фюрера так много раз, что дало ему пропуск в нацистские круги на Ривьере, в Берлине, Париже, Лондоне, Нью-Йорке? Несомненно, они проверили бы его историю в Германии, и сколько это займёт времени, прежде чем кто-нибудь начнет задавать вопросы о таинственном медиуме, которая была в Бергхофе, а затем исчезла с лица земли?

Нет, было очевидно, что если бы Ланни хотел иметь Лорел женой, ему пришлось бы прятать ее. Но где? Конечно, не в том месте, которое посещали люди, у которых он собирал информацию. Ей придется оставаться в незаметной квартире и никогда не появляться на публике, как его жена. Труди это делала, но согласилась бы Лорел делать это? А как насчет ее антинацистских рассказов, журналов и чеков из-за границы? Подпольная жизнь была возможна в мирное время, но теперь война умножила эти трудности. Ланни мог вообразить сотню промахов, которые могли бы быть сделаны, но одного было бы достаточно, чтобы погубить его работу.

Лорел говорила о возвращении в Нью-Йорк после завершения работы медиумом. И это настроило Ланни на другой лад. Он мог бы взять автомобиль, и они могли бы провести восхитительный медовый месяц в южных штатах. Но тогда где они будут жить? Снять квартиру в какой-либо немодной части Нью-Йорка, а Лорел арендует почтовый ящик под своим настоящим именем? Но как долго это будет продолжаться до того, как ее литературные друзья станут любопытствовать о женщине-писателе, которая никогда не приглашает никого туда, где она живёт? Будет ли она любить его, никого не видя, даже когда он был бы в Европе месяцами подряд? А если она заболеет или попадёт в несчастный случай.

Или предположим, что ее писания станут настолько успешными, что гестапо прикажет своим агентам в Нью-Йорке отследить ее и выяснить ее окружение, и где она получила поразительно правильную информацию? Гестапо может получить любые данные, которые действительно захочет получить. И Ланни никогда не должен даже на мгновение забывать, что Лорел Крестон была у них в розыскном списке в Берлине. На сегодняшний день у них были все ее опубликованные работы, в том числе много неопубликованных рукописей. И у них было много людей, которые знали английский язык, а также обладали литературными достоинствами и могли сравнивать сочинения Лорел Крестон с книгами Мэри Морроу и любого другого автора, под псевдонимом которого она могла бы работать.

Например, Форрест Квадратт! Дайте ему полдюжины коротких рассказов, и он очень скоро мог бы сказать, что они написаны одним и тем же автором. Сколько времени потребуется обаятельной личности с неограниченными средствами пригласить секретаршу издателя на ужин или внедрить сотрудника в какой-нибудь журнал? Как только они заметят Лорел и ее почтовый ящик, сколько времени необходимо, чтобы прослушать ее телефон и установить диктофон в ее квартире. А потом получить имя и запись разговора кавалера, который навещает её время от времени, или встречает ее на уличных углах и отвозит ее в какую-нибудь придорожную гостиницу в Джерси?

VI

Проходили недели, множились парапсихические чудеса, так же как и отчеты агента президента 103. От итальянцев он узнал об ожесточенной вражде между Риббентропом и Чиано, что не обещало ничего хорошего для Оси. Зять Муссолини обвинил продавца шампанского в том, что тот нарушил обещание дать ему три года для подготовки Италии к войне, а теперь захватывал все, что находилось в поле его зрения. Италия мечтала о Ницце, Корсике и Тунисе, но была еще не достаточно сильной, чтобы их захватить, и теперь боялась, что фюрер сам захочет захватить Тунис. Италия обманет его, на чём согласились все итальянцы. В тот момент, когда Франция показала признаки неуверенности, Дуче вмешается, ведь он был ближе.

Что касается Испании, она почти наверняка вмешалась бы, если бы это сделала Италия, и захватит Танжер. Что касается Гибралтара, то было понятно, что Италия собирается бомбить его для себя, а взамен будет иметь подводные базы на испанском побережье. Таким образом, возможности британского средиземноморского флота будут сокращены, а затем Муссолини сможет поставлять военное снаряжение, а испанская армия может вторгнуться на Скалу с суши. Салоны умиротворителей на Ривьере жужжали разговорами об этих действиях. Понимая, что они не могут добраться домой без посторонней помощи, многие французы пришли к мнению Дени де Брюина, что подавить волю их политических врагов можно военным поражением.

Россия вступила в войну с Финляндией, заявив, что эта маленькая страна находится в руках фашистов, и ее укрепляют и готовят в качестве базы для нападения на Россию. Сначала Красная армия действовала очень плохо, и весь светский мир радовался и горячо симпатизировал маленькой стране, борющейся за свою свободу. В скандинавских странах, в Великобритании и Франции, даже в далекой Америке, возник критический спрос на помощь финнам. Правые увидели в этом благоприятный шанс для достижения своей цели начать войну с Советским Союзом. Три года назад стоявший крик о самолетах для республиканской Испании приводил их в бешенство, но теперь они сами стали кричать о самолетах для Финляндии, хотя самой Франции их было недостаточно, чтобы защитить себя от врага, стоявшего у ее ворот.

Ланни Бэдд постоянно садился на Голубой экспресс, ночной поезд в Париж, и навещал своих правых друзей. Там он наблюдал небольшую гражданскую войну между Даладье и его дамой, с одной стороны, и Рейно и его леди, с другой. Жанна де Круссоль изнуряла своего премьера рассказами о происках Элен де Портес и требованиями, чтобы ее обожаемый Эдуард избавился от какого-то члена кабинета, который был на стороне Рейно, или какого-то генерала, который осмелился обедать с министром юстиции. Даладье в военной чрезвычайной ситуации получил диктаторские полномочия. Но, как диктатор он был не очень хорош, потому что его либеральная совесть мучила его. Ему было трудно принимать решения, и он редко делал это, пока не становилось слишком поздно.

Так обстояло дело с Финляндией. "Дала" думал, что что-то нужно сделать, но он не мог быть тем, кто бы это сделал. Если отправлять войска, то им пришлось бы пройти через Норвегию и Швецию, а Германия, вероятно, нападет на эти страны, и это будет означать настоящие и ужасные бои. Премьер произносил речи, в которых он обещал избегать пролития французской крови в безрассудных авантюрах. И в этом он поддерживал старого генерала Гамелена, который хотел оставаться за своими укреплениями.

Они стремились создать войска из добровольцев, как британских, так и французских, снабдить их оружием из обеих стран и отправить их через Швецию при немецком попустительстве. Предполагалось, что это самый секретный секрет в мире, и цензоры не позволят опубликовать ни слова. Но об этом знали знатные друзья Ланни, а некоторые из них поставляли самолеты и танки. Он смог направить своему боссу перечень поставок и рассказ о том, что произошло на заседании Верховного совета 7 февраля, в котором проблема Финляндии была предметом обсуждения и на котором, что характерно, они решили отложить свои решения.

"Слишком мало и слишком поздно" – была формула. Русские урегулировали этот вопрос, подняв новые войска и начав решительное наступление на Линию Маннергейма, названную в честь финского барона, который там командовал. Он заслужил поклонение правых по всей Европе своей расправой над финскими красными после Первой мировой войны. У него было немецкое имя и немецкая подготовка, и именно на нем была сосредоточена советская ненависть. Теперь новости приходили все хуже и хуже, с точки зрения воинствующих пацифистов, которые были друзьями и информантами Ланни Бэдда. В начале марта, когда англичане и французы приняли решение действовать, и собрали пятьдесят тысяч солдат от каждой страны, прошёл слух, что финны в Москве запросили мира.

VII

Ланни вернулся в Бьенвеню и сосредоточил все свои силы исследовании подсознания Лорел Крестон, а также мадам, Парсифаля Дингла и своёго собственного, когда они, кажется, работали вместе. Во всяком случае, Лорел в трансе могла рассказать любому из них о том, что они делали или говорили. Мадам в своём трансе могла делать то же самое. Почему одна женщина могла обнаружить это с помощью покойного международного еврейского банкира, а другая - вождя индейцев, была одной из тайн этой неизмеримо таинственной вселенной.

Отто Кан рассмеялся при вопросах об этом. Он был слишком утончен, чтобы раздражаться, как Текумсе, на предположение "этой старой телепатии". Он сказал, что, конечно, он понимает, что любому трудно поверить в духов. Он сам испытывал именно такое отношение. Но он был здесь, и он знал, что он здесь, и это смущало его, чтобы так говорить. Почему он здесь? Ну, это был трудный вопрос. Он поставил встречный вопрос: почему он был на земле? И как он узнал то, о чём он рассказывал? Ну, как мог любой дух объяснить своё бестелесное существование? Вещи сами приходили ему в голову, как и на земле, например, стать покровителем искусства или заинтересоваться красивой дивой в "Метрополитен-опера".

Когда после транса эти высказывания были сообщены Лорел Крестон, она сказала, что это очень похоже на беседы этого общительного крупного финансиста, которые она помнила в доме своего дяди в Балтиморе. Может быть, в ее подсознании появился другой рассказчик, состоящий из Отто Кана, Ланни Бэдда, Парсифаля Дингла и круга их друзей? Конечно, это была одна из самых увлекательных проблем в мире! "Мисс Бошам" доктора Мортона Принса вмещала в себе пять отдельных личностей, но если их могло быть пять, почему бы не пять миллионов, или, если на то пошло, всех людей, которые теперь жили на земле или когда-либо жили там? Когда они задали этот вопрос Отто Кана, он ответил: "Ну, почему бы и нет?"

Эти увлекательные расспрашивания продолжались. Тем временем солнце продолжало свой древний путь, вставая каждое утро примерно на минуту раньше. Весна возвращалась на Ривьеру. Фиговые деревья выбрасывали свои почки, стебли напоминали длинные серые свечи с ярко-зеленым пламенем на концах. Тюльпаны и нарциссы усыпали своими цветами двор, а белые цветы жасмина наполняли его своими нежным запахом. Птицы строили гнезда в лозах, а пчелы наполняли воздух жужжанием. Маленькая человеческая пчела жужжала, маленькая человеческая птица пела и в этом дворе. И Ланни снова восхищался, увидев, как обновляется жизнь, настолько полная восхитительного рвения и веры в своём начале, и так часто печальна в своём конце.

Тепло распространилось на север, а почки и цветы пошли по всей Европе. Это принесло радость детям, но взрослым только страх, поскольку они знали, что означает удлинение дней и высыхание земли в военное время. В далеком Вашингтоне сенатор Борах назвал это "странной войной". Возможно, он пытался защитить себя, торжественно заверив страну прошлым летом, что он узнал из надежных источников, что в этом году в Европе войны не будет. Фраза "странная война" пошла гулять по всему миру. Это название нравилось людям, ожидавших сенсаций, и которые не могли наслаждаться завтраком без убийства десятков тысяч своих собратьев. Ланни слышал, как американцы на Ривьере использовали это название, и он хотел кричать: "Идиоты! "

Он знал, что в течение семи лет Адольф Гитлер и его умелые исполнители готовились к тому, что они собираются делать этой весной, летом и осенью. Вся промышленная мощь одной из трех или четырех величайших стран на земле была обращена в производство смертоносного оружия. "Пушки перед маслом", - сказал Геринг. И будьте уверены, что он добьётся этого со всей силой своей воли. Теперь, в конце восьмой зимы, армии выстроились на границах, люди тренировались как спортсмены перед гонкой, планы были дописаны до последней буквы. Самолеты находились в подземных ангарах. Танки были спрятаны в лесах или на полях, замаскированные под стога сена или сараи. Снаряды были сложены рядами, как деревенские улицы. Из заводов выходили реки новых самолетов, новых танков, новых снарядов, все, что можно было использовать на войне и совсем немного где-то ещё. Всё было готово, чтобы привести в действие восемьдесят миллионов нацистских роботов, а также рабов, которых они уже захватили, и миллионы, для которых у них были уже построены загоны.

VIII

Таково было обещание весны 1940 года на старом континенте Европы. Вопрос заключался только в том, где Гитлер нанесёт удар, и в какой день? И задача Ланни Бэдда найти ответы на эти вопросы. Он встречался со многими людьми, которые стремились рассказать ему об этом. Но это походило на диагнозы многих врачей или гороскопы многих астрологов. Они не сходились. Место, где это можно было узнать, находилось в Берхтесгадене, и Ланни подумал о поездке туда через Швейцарию, но он продолжал колебаться, потому что он не мог предложить снова привезти мисс Эльвириту Джонс. Он полагал, что было бы благоразумно, дать памяти об этой даме потускнеть. Но тем временем приближался решительный час. Ланни рассмотрел возможность посетить Швейцарию, а оттуда написать Гессу предложение пригласить госпожу Зыжински на второй визит. Конечно, поляков в настоящее время в Германии не жалуют, и они, вероятно, будут её обыскивать, чтобы убедиться в отсутствии кинжала или капсулы с ядом. Но их любопытство могло бы превзойти их отвращение. А если бы она смогла произвести дух Пауля Эрнеста Людвига фон Бенекендорфа и фон Гинденбурга, как она это сделала во время своего прежнего визита, они предоставили бы ей статус почетного арийца.

Это было бы рискованным предприятием, потому что он не знал, выкопало ли гестапо уже всю правду о разыскиваемой Лорел Крестон. Несмотря на это, он решил сделать это. Но судьба сжалилась и представила ему другое решение его проблемы. По почте пришёл один из тех незаметных конвертов, которые в последние годы вносили неожиданные изменения в планы Ланни Бэдда. На этот раз на конверте была швейцарская марка, а также печать и номер французского цензора. Он содержал надпись на английском языке и очень формально адресован Мсьё Ланнигу Прескотту Бэдду, знатоку искусств, Бьенвеню, Жуан-ле-Пен, Приморские Альпы, Франция. Почетный титул, конечно, специально для цензора.

Бьюти была в комнате, когда Хосе принес эту почту. В то время как мать смотрела на свою собственную, в основном, счета, увы! Ланни сунул письмо в карман и сделал вид, что был поглощен передовицей London Times. Через некоторое время он встал, пошел в свою комнату и закрыл дверь, где он открыл письмо и прочитал:

"Дорогой сэр. Я веду поиск картин, которые могут представить интерес для американских коллекционеров, согласно вашему недавнему предложению. Должен сообщить вам, что я нашёл работу Вернера здесь, в Женеве, которая мне кажется ценной, и которую вы, возможно, захотите осмотреть при следующем посещении. Моя работа не оставляет мне много свободного времени, но мне так повезло, что образовалось свободное время во вторник и пятницу после обеда. Я использую его для работы в превосходной публичной библиотеке этого города, надеясь увеличить мои знания о изобразительном искусстве, чтобы я мог быть полезным такому выдающемуся авторитету, как вы. Не будучи уверенным, где вы сейчас, я отправляю вам копии этого письма на адрес вашей дочери в Англии, а также на адрес вашего отца в Бэдд-Эрлинг Эйркрафт, Коннектикут.

С уважением, Брюн".

Ланни несколько раз перечитал это письмо и изучил каждую фразу, зная, что Бернхардт Монк делал то же самое. Конечно, комплименты были для цензора, также упоминание о Бэдд-Эрлинг. Значимым словом в письме было имя художника. Антон фон Вернер рисовал военные сцены времён кайзера и, кстати, был фаворитом жирного фельдмаршала. Без сомнения, сведения о художнике Монк почерпнул в прекрасной публичной библиотеке Женевы. То, что он хотел рассказать Ланни Бэдду, было то, что у него были важные новости о планах немецкой армии, и что Ланни мог найти его в этой библиотеке во вторник или в пятницу днем. Кстати, он убрал одну букву из своего имени, что сделало его имя французским, а не немецким. Это также для цензора, важного человека в жизни секретных агентов.

IX

Ланни не стал терять времени в нерешительности. День был понедельник, и это было время "самых свежих новостей". Но то, что было сегодня свежим, могло протухнуть завтра. Он сказал своей матери: "Я получил письмо от человека из Женевы, который думает, что у него есть хорошая картина, поэтому я еду ночным поездом". У Бьюти могли быть подозрения, но озвучить их не сулило ей ничего хорошего.

Когда Ланни рассказал Лорел Крестон о своем плане, она сказала: "Если вы уедете на какое-то время, то не застанете меня здесь, когда вернетесь. У меня есть дела, и я должна быть в Нью-Йорке".

Ланни ответил: "Мне будет не хватать вас, но если уезжать, то будет лучше не задерживаться".

Американский государственный департамент призывал всех американцев вернуться домой и зафрахтовал несколько лайнеров для их перевозки. На бортах кораблей был нанесен американский флаг, и была надежда, что подводные лодки отнесутся к нему с вежливостью. Через несколько дней один из них убывает из Марселя, а старый друг Ланни Джерри Пендлтон попытается устроить Лорел на нём. Это не будет элегантным путешествием, но их встретит та же самая нью-йоркская гавань и та же Статуя Свободы. Американцы оценили эту гавань и эту статую в эти дни бедствий.

Так пара прощалась с другом. "Вы многому научили меня", – сказала женщина, – "и я никогда не перестану быть благодарной вам. Надеюсь, мы всегда будем друзьями".

"Конечно, да", – был ответ. – "Могу ли я писать вам?"

– Надеюсь, вы это сделаете. Я не знаю, каким будет мой адрес, но я напишу вам в Бьенвеню. Кроме того, вы всегда можете связаться со мной через Bluebook. Они приняли мой другой рассказ. Она не сказала ему, о чём он. Но она сказала: "Я хочу, чтобы вы знали, что мои глаза не были закрыты, пока я была здесь. Я думаю, что знаю, что вы делаете, и я почитаю вас за это. Будьте уверены, что я никогда даже не намекну об этом ни одной живой душе. Позаботьтесь о себе и удачи вам".

"Спасибо", – сказал агент президента – "Я тоже много думал о вас, и благодарен за то, что вы сделали, и за то, что вы только что сказали". Все было очень формально и правильно, но за этим было глубокое чувство, и Ланни мог представить, что в ее глазах могут быть слезы после того, как она войдёт в свою комнату. Но самое обидное было то, он не мог знать, не вызвано ли её отношение к нему интересом к этому вопросу. И это было бы похоже на попытку выяснить, заряжен ли револьвер, глядящий в твое сердце.

X

Ланни посетил швейцарское консульство и получил визу в свой паспорт. В качестве цели посещения было указано приобретение картин. Он сложил свои вещи в пару сумок, в том числе переписку, связанную со своей профессией. Это на тот случай, если кто-нибудь будет обыскивать сумки в его гостиничном номере. Он взял несколько тысяч долларов из своего банка в Каннах. Он мог это делать, не вызывая вопросов, потому что делал так на протяжении многих лет. Он принёс банкноты в бюро путешествий своего бывшего наставника, который занимался обменом денег со всей Европы. Ланни сказал: "Я хочу все швейцарские франки, что ты можешь достать. Но не упоминай меня, потому что я не хочу, чтобы все знали, что у меня находится в карманах пиджака". Джерри ухмыльнулся, вспомнив, как в прежние времена Бьюти Бэдд настояла на том, чтобы он сопровождал Ланни с пистолетом, охраняя пару миллионов франков.

Поезд быстро шёл по долинам французских Альп, а на следующее утро пассажир вышел на вокзале Корнавен старого города, на который он приезжал, и с которого уезжал с момента окончания Первой мировой войны. Он здесь покупал картины. И после того, как он поселился в отеле Бо-Риваж, он решил продемонстрировать род своих занятий, посетив арт-дилеров. Он хотел удовлетворить агентов разных стран, которые здесь кишели. Поскольку это было не просто место Лиги Наций, но и своего рода биржа для шпионов всей Европы. Правительство твердо решило сохранить нейтралитет страны и всячески старалось это делать. Но, конечно, было много людей, которые искали шанс заработать деньги, а некоторые из них хотели получать их с обеих сторон.

После обеда Ланни отправился на очередную прогулку, на этот раз в публичную библиотеку, которая находилась в здании университета. Он шел как турист, разглядывая просторный Променад Бастионов и парк, который он делит пополам. Когда он поднялся по ступенькам здания, самого крупного в этом почтенном городе, его настроение было настроением укротителя, входящего в клетку, полную диких зверей. У него не было даже преимущества укротителя, знавшего своих зверей. Тут нельзя было отличить льва от тигра, гиены или шакала, или любого из них от респектабельного часовщика или ростовщика. Здесь были и настоящие студенты, многие из которых были беженцами. Поскольку это была родина свободы, это было убежище все четыре столетия разнообразных притеснений. Вольтер нашёл свой дом в близлежащей деревне, откуда он отправил книги, которые свергли ancien régime. Здесь родился Руссо, и Ленин занимался в этой библиотеке. Несомненно, среди современных студентов, мужчин и женщин, были люди, которые скрывали свою могучую молодость и готовились изменить будущее мира. Ланни не стал осматривать древние издания Библии, или рукописи Джона Кальвина, или книги, принадлежавшие Боннивару. Он прошёлся по читальному залу, делая вид, что ищет книгу о швейцарских живописцах. Найдя её, он сел и стал читать, только время от времени бросая быстрый взгляд на зал. Он искал знакомую коротко остриженную немецкую голову с прямым и крепким загривком, седевшей на туловище, которое не могло быть у студента, а только у матроса и воина. Без сомнения, Монк уселся бы там, где он тоже мог бы следить. Он знал бы, что искал, и, вполне возможно, он знал бы некоторых львов и шакалов. Подпольщик вошел через главный вход и сделал то, что сделал Ланни, выбрал книгу и уселся, просматривая её. Они быстро обменялись взглядами. И через некоторое время Монк встал и вышел. Ланни подождал короткий промежуток времени. Когда он вышел, его друг стоял на ступенях, глядя в парк. Ланни даже не взглянул на него и прошёл мимо. Он знал, что друг последует за ним, и он шёл, поворачивая через несколько углов, чтобы его друг мог убедиться, что за ними нет слежки. Их встречи в Германии всегда были под покровом темноты. Ланни знал, что должна быть какая-то особая причина, по которой Монк назначил встречу на день. Возможно, он работал по вечерам, или, возможно, библиотека вечером была закрыта. Что бы ни происходило с подпольщиком, у него на то была причина, и Ланни должен был это учитывать.

Они были на одной из глухих улиц, и он остановился, чтобы посмотреть содержимое витрины. Вскоре его товарищ стал рядом с ним и шепнул: "Вы можете встретиться со мной сегодня? " Когда Ланни ответил утвердительно, Монк сказал: "Я буду перед памятником Реформации ровно в десять часов". Ланни ответил: "О.К.", а другой прошел дальше.

Ланни понимал, что эти сложные меры предосторожности означают реальную опасность. Бывший организатор социал-демократической партии, бывший капитан Интернациональной бригады в Испании, может быть известен нацистским агентам здесь, и понимал, как рискует Ланни, встречаясь с ним даже на мгновение. Ланни жаждал, что пронесёт, и только надеялся, что Монк не попросит его вывезти какие-либо документы в военное время. И не скажет ему, что Der Dicke узнал, кто украл его нагнетатель! Или, что Гесс узнал, кого именно Ланни привозил в Бергхоф!

XI

Приезжий сел в такси и был доставлен на правый берег города, а затем в парк Ариана, местонахождение великолепного сооружения с квадратными серыми колоннами Дворца Лиги Наций. Здесь в личном кабинете почти как у президента стального картеля сидел его старый друг Сидней Армстронг, прекрасный парень, искренняя душа и прототип всех бюрократов. Он был рад видеть своего соотечественника и имел уйму времени для разговора с ним. На самом деле у него было так много времени, что он был смущен и опечален этим. Никто больше не приходил к нему, никто не спрашивал его совета. Мир собирался жить сам по себе по своим жестоким и разрушительным правилам. Ланни Бэдд был, как можно было бы сказать, одним из акушеров этой великой организации или, во всяком случае, ассистентом, медсестрой, которая прибегала с горячей водой, ванночкой и стерилизованным полотенцам. Он наблюдал за её ростом с точки зрения члена семьи, человека, которого брали в детскую и делились с ним секретами. И так было в течение двадцати одного года. Из них он пропустил только несколько, не обедая в доме Сиднея и не слушая неизвестные для широкого круга лиц подробности о том, как трудно было сдерживать злые страсти человечества. А теперь не прибыл ли он на похороны этой яркой мечты президента Принстонского университета, который буквально отдал свою жизнь за неё?

На самом деле это было так. В этом отчаянном кризисе с декабря не было ни одного заседания Ассамблеи, ни Совета. Затем они предприняли действительно одно решительное действие, исключив Советский Союз за его агрессию против Финляндии. Китайский делегат воскликнул: "У нас такого не было!", имея в виду восемь или девять лет, в течение которых Лига отказывалась принять те же меры против японских захватчиков Маньчжурии. Это выглядело явно неудачно, потому что казалось, что линия Лиги стала антисоветской, что Сидней отрицал.

Во всяком случае, было очевидно, что конец близок. Драгоценные архивы были собраны и отправлены во Францию, большую страну, которая в состоянии защитить себя. Персонал был сокращен до восьмидесяти девяти человек, и все они были перемещены в одно крыло, где они демонстрировали трогательные усилия, имитируя свою прежнюю деятельность. Семьсот периодических изданий приходили со всего мира, и все они были прочитаны и проиндексированы. Великолепную библиотеку из трехсот тысяч томов пришлось оставить там, где она была, из-за ее огромного веса. Но каждое окно в трехстороннем дворце должно было быть покрыто затемняющей бумагой по правилам города Женевы.

Наихудшей проблемой была нехватка денег. Какая страна будет платить свою квоту храму мира в разгар войны? Персоналу был предоставлен выбор, уйти в отставку через месяц или остаться на месте, ожидая отставки с предупреждением за один день. Сидней остался, потому что, куда еще он мог пойти, и что еще он мог делать? Ему было сорок восемь, и он потратил ровно половину своей жизни на эту работу или на её подготовку. Он был одним из экспертов президента Вильсона, выбранным в 1916 году для подготовки планов этого великого начинания. Теперь, после того, как он руководил большим штатом клерков и секретарей и имел полномочия отдавать приказы дипломатам и государственным деятелям и генералам всего мира, он размышлял о перспективах обучать класс в каком-нибудь захудалом колледже у себя на родине.

XII

Сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт был доставлен на ужин, чтобы встретить очаровательную даму, которую у него был шанс завоевать. Но только в те дни он был влюблен в Мари де Брюин. Там было двое детей, которые старательно демонстрировали семейную печаль, но у них это плохо получалось, потому что смерть Лиги означала их возвращение в Америку, сказочную страну, которую они знали только из кино и иллюстрированных газет. А тут Ланни добавил им любознательности, рассказывая о миллионерах, которые подписывали чеки на одну или две сотни тысяч долларов, чтобы заплатить за старые картины, а также о величественном заводе, сияющем огнями всю ночь, из которого каждые два или три часа выходил смертоносный истребитель.

После скромной еды – "Мы учимся экономить", – сказал отец, они сидели и говорили о перспективах мира. Ланни не мог высказать свои реальные мысли и не хотел ничего выдумывать, поэтому он слушал, что идеально подходило для его друга. Живя в этой крошечной стране, зажатой горами и окруженной воюющими сторонами или потенциальными воюющими сторонами, Сидней Армстронг встречал всяких людей и слышал противоречивые мнения. Он пытался сохранить то, что он назвал "разумной и сбалансированной точкой зрения", которая заключалась в том, что эта война зашла в тупик и должна привести к перемириям и возвратить Лиге роль арбитра. Очевидно, что французы не будут сражаться, пока их не вынудят. Англичане не могут. Как мог кит сражаться со слоном? А что касается немцев, то, что им удастся добиться силой? У них было всё, что они хотели, и все, что им нужно было сделать, это укрепить свои завоевания и проводить свою линию.

Я – оракул. Когда вещаю, все должны притихнуть⁸¹. Ланни не сказал, что недавно был в Германии, и был совершенно уверен, что у Гитлера и Геринга и Риббентропа были другие взгляды. Он ограничился рассказом о встречах с британскими и французскими государственными деятелями и с различными личностями на Ривьере, у которых были те же идеи, что у чиновника Лиги. Сидней рассказал о немцах и австрийцах, которые были здесь и что они говорили. Ланни запомнил имена, поскольку понял, что в эти дни мало кто сюда приедет, кроме нацистских агентов и привилегированных бизнесменов.

"Полагаю, у немецкого подполья есть свои агенты здесь?" – небрежно заметил он.

Его друг ответил: "Немецкое подполье - это миф. Все, что от него осталось было уничтожено Гиммлером".

– Но разве у вас нет беженцев?

– Да, но они довольно неактивны, полиция внимательно за ними наблюдает. Трудно себе представить, насколько швейцарцы хотят сохранить нейтралитет в этой войне, и, естественно, они больше всего боятся недовольства немцев.

Хозяин включил радио. Привычка, от которой в эти времена трудно избавиться, поскольку, пока пьёшь кофе или ликер, весь британский флот мог быть потоплен, или Париж или Берлин могли разбомбить до основания. То, что услышала семья, было выступлением Уинстона Черчилля, обращавшегося к различным нейтральным государствам и указывавшего им, что они вынужденные помогать власти, победа которой будет означать их собственное порабощение. Это казалось ответом на мысль Сиднея о том, что в Европе может быть мир для всех при нацистах. Первый лорд Адмиралтейства был бойцом, и было трудно представить, что он остался бы в любом правительстве, которое согласилось на перемирие или даже на патовую ситуацию с мерзкими Назистами. Его первое лордство произносила "ц" по-английски, как "з". И это, казалось, подчеркивало его презрение, как будто он не давал им даже права выбирать свои собственные название.

В этот день эти мерзавцы потопили два норвежских торговых судна и не предприняли никаких мер, чтобы помочь беспомощным морякам. Уже сотня скандинавских судов была потоплена вопреки цивилизованной практике. Однако нацисты потребовали от этих малых государств наиболее жесткое соблюдение "нейтралитета" в их собственном понимании. Их военная промышленность зависела от высококачественной железной руды, которая поступала из северной Швеции, и подвозилась по железной дороге в норвежский порт Нарвик, а оттуда шла на юг вдоль побережья, держась в пределах трехмильного зоны, которая должна была представлять собой норвежские воды. Британцы требовали права минировать эти воды, и Черчилль заявил, что это была самая важная прореха в британской блокаде Германии. Нацистская пресса разразилась яростной бранью Первого Лорда и угрозами норвежцам, если они уступят британским требованиям.

Сидней Армстронг, человек прецедентов и обширного знания о них, рассуждал по этому поводу. Как сами норвежцы минировали эти воды во время последней войны, и что авторитеты международного права писали по этому вопросу. Он все еще не мог понять, что все его знания напрасны и что ни один из этих "законов" не будет соблюдаться. Нацисты не признавали никакого закона, кроме своей собственной воли "Это, конечно, крайне важный момент для них", – признался чиновник. – "Этот водный коридор, можно сказать, их ахиллесова пята".

"Ты мог бы сказать, что это место, где кит может покусать слона", – с улыбкой заметил сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт.

XIII

Ланни сказал, что у него назначена встреча, и вызвал такси. Его отвезли в его гостиницу. Весна еще не дошла до этих высоких регионов, и вечер был холодным, но ясным. Затемнение было нарушено луной, которая не контролировалась городским правительством. Ланни подошел к знаменитому памятнику, который был в виде длинной стены, со статуями героев протестантской Реформации, стоящих перед ней. Он проделал всё, чтобы убедиться, что за ним никто не следит. Он шел по дороге, которая была перед стеной и никого не видел. Но когда он подошел к дворцу Эйнар и повернул за угол, то услышал шаги позади него. Он вышел на улицу и повернул еще один угол, шаги следовали за ним. Он замедлил ход и услышал голос Бернхардта Монка, шепчущего: "Следуйте за мной". Он повиновался, и они повернули на три-четыре угла и подошли к скверу, которого Ланни никогда раньше не видел. Под сенью деревьев человек остановился.

В первый раз, когда Ланни встретил этого антинацистского конспиратора шесть лет назад в Лондоне, он прошептал: "Wir sprechen besser Deutsch". На этот раз он сказал: "Лучше говорить по-английски". Так они и сделали. "Я должен быть особенно осторожен", – начал Монк. – "Я надеюсь остаться здесь на некоторое время и, возможно, буду иметь важные новости из Германии. Можете ли вы приходить сюда время от времени? "

"Очень легко", – был ответ. – "Я приступлю к восстановлению картинного бизнеса здесь и сделаю одну или две покупки".

– Вы получили мое письмо. Какое?

– В Жуане. А как я мог так быстро попасть сюда.

– Я не знаю, как долго такие письма проходят через цензуру, я мог только попробовать. Вот новости, которые у меня есть сейчас. Германия собирается захватить Норвегию в течение следующей недели или десяти дней.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно. Я не могу даже намекнуть, как я это получил, но это с самого верху. Корабли собраны и загружены, а те, которые идут на север, могут быть уже в пути. Это будет внезапное нападение, и все порты будут захвачены. Считается, что норвежцы будут спать. Вы можете найти какой-либо способ предупредить их?

– Я могу поехать в Лондон и попытаться. Беда в том, что военные не обращают внимания на предупреждения из неизвестных источников. Вы вряд ли представляете, сколько диких слухов ходит в Великобритании и во Франции. Я сам слышал десятки, и все из самых надёжных источников.

– Я знаю, как это было в Испании. Сделайте все, что в ваших силах, но, конечно, не ставя под угрозу своё положение. Я буду здесь, пока не напишу снова, меня здесь считают студентом, работающим в библиотеке.

– Вам нужны деньги?

– Я могу использовать кое-что, но не слишком много.

– Я привез остальные ваши деньги, половину в долларах, а остальные в швейцарских франках. Если это слишком много, я могу взять их обратно,

– Я могу использовать их сейчас. Вы понимаете, я хотел бы рассказать вам, что я делаю, но это противоречит правилам.

– Скорее всего, не говорите мне ничего, кроме того, что вы хотите, чтобы я озвучил. Что хотят нацисты от нападения на Норвегию?

– Защитить свой коридор до Нарвика и иметь базы подводных лодок во фьордах для нападения на британскую морскую торговлю.

– Они получат там ещё одну войну и упорную.

– Они думают иначе. Они рассчитывают на внезапность и беспомощность гражданских лиц перед лицом современного оружия в руках страшных и недобросовестных людей.

– И что дальше?

– Бросок через Голландию и Бельгию, старый план Шлиффена, но на этот раз они не допустят ошибок, которые сделал фон Клюк.

– Вы верите, что они могут сломать линию Мажино?

– Я знаю, что они верят в это, и я знаю, что они разрабатывают новое оружие и тренируют команды людей для выполнения точных и научно обоснованных задач. Если французская разведка не вскроет их планы, то им будет плохо.

– Я очень сомневаюсь, что они что-то делают, они находятся в шоковом состоянии духа.

– Они собираются заключить мир?

– Я не думаю, что они собираются сделать что-то определенное, они будут только ссориться между собой, пока не наступит Der Tag.

– И англичане?

– Они будут сражаться, когда им придется, и они, конечно же, не пойдут на мир. Правительство, которое это попробует, будет сброшено.

– А Америка?

– Не рассчитывайте, что моя страна будет делать что-нибудь, кроме торговли. Для того, чтобы помочь нам, должна произойти революция в общественном настроении.

– Даже если нацисты возьмут Париж?

– Это ещё далеко, мой друг. В какой-то момент американцы испугаются и начнут помогать, но никто не может догадаться, когда это произойдёт.

"Скажите им", – сказал подпольщик. – "Если они этого не сделают, Европа будет принадлежать нацистам".

"Я сделаю все, что смогу", – ответил Ланни. – "Завтра я возобновлю мое знакомство с герром Фрёдером, коллекционером старых мастеров здесь. Это небольшой городок, и слух скоро распространится, и я буду искать картины, и все будут мне рады. Я уеду вечерним поездом в Париж и сделаю, что смогу там, а затем улечу в Лондон. Вы понимаете, я больше не могу писать письма из одной страны в другую из-за цензуры".

– Я понимаю, что это похоже, как идти против ветра, но мы должны делать все возможное.

XIV

Ланни разгрузил один карман за другим в руки своего друга. Они боялись привлечь внимание к себе, стоя слишком долго, даже в тени деревьев. Монк сказал: "Удачи". Затем, как запоздалая мысль: "А как насчет нашего друга Лорел Крестон?" Теперь была очередь Ланни подчиниться "правилам". Он, конечно же, не должен говорить, что помог непокорной писательнице бежать из Германии, или что она была гостем в доме его матери. Он никогда не лгал, когда это было возможно, поэтому он ответил осторожно: "Последнее, что я услышал от нее, она собиралась уехать в Нью-Йорк". Затем он добавил: "А как насчет вашей семьи?"

– Я сказал им переехать в юго-западную Францию, где они должны быть в безопасности, по крайней мере, на некоторое время. Конечно, их могут интернировать, у меня нет связи с ними.

– Хотел бы я помочь вам, товарищ, но вы знаете, как это.

– Я точно знаю, как это происходит. Дело на первом месте. Дело - это все. Если мы проиграем, в Европе не будет места, где мы с вами можем скрыться, и за очень короткое время в мире не будет такого места.

"Я согласен с вами", – сказал Ланни. Он подумал, а потом продолжил: "Будет ли шанс узнать, когда вермахт планирует выступить против Франции?"

– Есть очень хороший шанс.

– Хорошо, есть французский художник военных сцен, Мейссонье. Когда вы точно узнаете, когда это произойдёт, напишите мне, что у вас есть одна из его работ. Можно сказать, что у вас есть право выбора, неделя или месяц, или какое бы то ни было время.

"Боюсь, это будет недолго", – сказал Монк. Затем он протянул другу руку и прошептал: "Пока, товарищ!" И скрылся в темноте.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Искры устремляются вверх

⁸²

I

Прибыв в свой парижский отель, Ланни первым делом заказал свой перелёт в Лондон на более позднее время. Затем он заперся в своей комнате, сел на свою маленькую пишущую машинку и отстучал новости, которые он считал более драгоценными, чем все драгоценности в мире. Он поместил их в двойной конверт, как обычно, и адресовал их американскому послу. Он не отправил конверт из отеля, а вышел его на улицу и опустил его в почтовый ящик. Его доставят авиапочтой, но может пройти три или четыре дня, пока он попадёт на глаза Ф.Д.Р., и это может быть слишком поздно.

Ланни мог быть уверен, что президент передаст это предупреждение в посольство Норвегии, но прислушаются ли они к нему? Кто-нибудь в эти дни когда-либо делал бы что-нибудь, пока всё не становилось слишком поздно? У агента президента возникло глубокое недоверие ко всем чиновникам и бюрократам. Каждый в своем удобном кабинете был похож на крота в своей норе и глядел на мир глазами крота. Как могло быть иначе, когда в обитатели кабинетов попадали только лица, которые считали, что мир будет оставаться прежним, и кто был нанят, чтобы всё шло именно так?

Но что мог сделать Ланни? В этом городе не было ни одного человека, которому он мог бы передать свою страшную тайну с надеждой, что это приведет к действиям. Он мог бы пойти к Полю Рейно, который только что заменил Даладье на посту премьер-министра и сказать: "Я знаю это". Ответ будет следующим: "Откуда вы это знаете?" И что он мог сказать тогда? Никакое действие не может быть предпринято без обсуждения в Кабинете. И что бы этот резкий маленький адвокат сказал своим коллегам? – "У меня есть конфиденциальный агент, которому я доверяю"? Сразу пойдут слухи. У премьер-министра есть конфиденциальный агент, и кто это может быть? Как долго это будет продолжаться, пока какой-то секретарь не скажет: "Мсьё Бэдд, американский искусствовед, был с ним час или два назад"? И сколько времени пройдёт до того, как немецкие шпионы поймут этот намёк?

А пока Ланни вышел на улицу и шёл пешком, пока не добрался до магазина канцелярских товаров, и там он купил чрезвычайно элегантный лист бумаги с соответствующим конвертом. Он не стал использовать свою пишущую машинку, а прогулялся к месту, где их давали в аренду. Он предложил заплатить за аренду достаточно много, чтобы написать короткую записку. И ему сказали, что за это не будет никакой платы. Он сел за машинку и начал:

"Сэр. Следующая информация поступила непосредственно из Германии от источника, который до сих пор никогда не ошибался. Немцы намерены вторгнуться и захватить все порты Норвегии в течение ближайших нескольких дней. Они рассчитывают на хитрость и внезапность. Некоторые корабли в направлении северных портов уже пути..."

Ланни привык к пишущим машинам и иногда мог поднимать глаза, когда печатал. Он даже мог оглянуться, услышав шаги. Так он заметил, что хозяин заведения прогуливался позади него. Когда он был рядом, Ланни положил локоть на письмо, огляделся и улыбнулся толстоватому, кругло-глазому джентльмену своей самой любезной улыбкой. – "C'est un beau jour, monsieur".

"Qui, oui", – согласился другой, утверждение Ланни не подлежало сомнению.

"C'est une lettre d'amour"⁸³, – объяснил сочинитель, все еще любезно.

Такому призыву к французской галантности нельзя было не уступить. "Pardon, monsieur", – посмеиваясь, сказал человек и отошёл.

Ланни убрал локоть, и продолжал стучать: "Автор этого письма не осмеливается подписать свое имя, потому что, если он это сделает, то его жизни может угрожать опасность. Предупредите своё правительство и посоветуйте ему тщательно осматривать все суда любого характера, которые пришли с юга и с Балтики в течение последних нескольких недель". Он подписал это словом "Друг" и адресовал его послу Норвегии в Париже, джентльмену, с которым он не имел чести встречаться. Он плотно закрыл письмо, наклеил марку и бросил в почтовый ящик. И это все, что он мог сделать в Париже.

II

В аэропорту Кройдон Ланни позвонил Рику в Плёс. Они договорились о месте их встречи, и все, что сказал Ланни, было: "Я хочу тебя видеть". Рик решил не рассказывать даже членам своей семьи об этом звонке. Ланни приехал в город и на несколько часов закрылся со своим другом в комнате, который последний снял в удалённом отеле.

Ланни не сказал: "Я только что приехал из Швейцарии, и там я узнал вот это". Он сказал: "У меня есть вот такая информация, и ей нужно доверять. Что мы можем с ней сделать?"

Проблема была действительно сложной. Рик не мог ничего сделать от своего имени, потому что было слишком много людей, которые знали, что он является другом Ланни или был. Сейчас Рик редко говорил о своем американском друге и то только в тоне печали. Но даже при этом люди думали о них вместе, и все, кого они знали. Какой-нибудь гестаповский агент, завербованный в Лондоне несколько лет назад, может встречаться с друзьями Рика на чаепитиях и собирать разные сведения о нем. В течение шести лет он служил источником анти нацисткой информации. И мог ли он продолжать это дальше? Считать такое преступлением, но, конечно же, нет!

Кому-то нужно было доверять. И после обсуждения множества разных личностей, они решили, что сэр Альфред Помрой-Нилсон был лучшим выбором. Отец Рика был неизлечимым дилетантом и становился старым и разговорчивым. Но он был человеком чести, и если бы он дал сыну свое слово не раскрывать какой-то секрет, то он сдержал бы его. Он всей душой был глубоко вовлечен в эту войну и, особенно в вопросе борьбы за норвежский нейтралитет, который теперь заполнял газеты и радиопередачи. Из своего большого круга знакомых он выберет кого-нибудь из членов Кабинета или влиятельного члена парламента, которому можно доверить информацию и кто может поднять тревогу.

Рик не упомянул Ланни, или даже о том, что Ланни был в городе. Поскольку его отец мог догадаться, что Ланни был источником его информации, нужно было бы сказать, что информация доставлена членом немецкого подполья, который только что прибыл в Англию. Извиняясь, Ланни сказал: "Я много лет являюсь членом немецкого подполья, и следовательно ты тоже! Поэтому твой отец смело может говорить, что он получил это от члена подполья, которого он давно знает. И он не будет лгать".

Ответом Рика было: "Если совесть человека не позволяет ему придумывать безвредные истории, то, безусловно, ему не место в числе секретных агентов в военное время".

III

Ланни позвонил Седди в министерство иностранных дел. – "Я приехал из Мадрида и Ривьеры, и у меня есть сведения, которые могут представлять интерес". Ответ был: "Поужинаем в клубе".

Итак, в отдельном кабинете ресторана в клубе Карлтон Ланни сидел с Уикторпом и Олбани и несколькими их коллегами, которые знали, что этот легкомысленный американец умеет встречаться с нужными людьми. Еда была нормирована, но не дорогие сорта, поэтому для важных классов военное время мало чем отличалось. Ланни рассказал об Испании, Италии и Ватикане, а также о различных видных деятелях, которые путешествовали и останавливались на Лазурном берегу. Он скромно оценивал свою собственную роль. И говорил: "Я могу рассказать вам, что сказал Шнейдер, и что сказал Вендель, и Рено, и Дючемин, но не спрашивайте меня о моём мнении, потому что я просто эксперт в области искусства, и, честно говоря, сбитый с толку сложностью мировой ситуации". Он остановился посреди своего рассказа и сказал: "Не принимайте это как мое утверждение, это то, что сказал Петен, и это то, на что говорило его окружение, работающее в Мадриде. Естественно, вы должны учитывать тот факт, что они, возможно, говорили не все, что думают. Это может быть то, что они хотят, чтобы я рассказал, и это ваша работа - угадать, что действительно у них на уме".

Люди, с которыми разговаривал Ланни Бэдд, всегда были высшей инстанцией, c мнением которой все должны считаться при объяснении событий и принятия решений. В своей жизни он встречался с немногими, кто не упивался этой ролью и ценил уважение слушателя. Те могли сказать: "Могу ли я повторить это Премьеру, премьер-министру или фюреру?" И мало кто не был бы польщен, что их слова дойдут до таких сияющих вершин. После того как он соглашался, то становился приятным на час или около того, редко задавая какие-либо вопросы, другой человек стал бы пользоваться доверием, иногда без смысла.

Из этих людей из министерства иностранных дел Седди был самым настоящим умиротворителем, тот, кто был готов уступить большинству чрезмерных требований Адольфа Гитлера. Как английский джентльмен, он должен был возмущаться многочисленными преступлениями фюрера в Польше. Но Ланни знал из своих внимательных наблюдений и из бесед с Ирмой, что его страх перед Красной Россией намного перевешивал его возмущение. Поэтому Ланни не должен быть слишком патриотичным для Англии, или для Польши, или для международного правопорядка. Он должен быть достаточно патриотичным, чтобы удовлетворить других людей, но этого недостаточно, чтобы удержать доверие Седди в уединении замка Уикторп!

IV

Ланни ничего не сказал о своём пребывании в Женеве. Он не мог позволить этим людям понять, что он общается с подпольем или, что он был источником информации о военных планах Германии. В Лондоне должны были быть немецкие агенты, не так много, как в Париже, но одного было бы достаточно, чтобы навсегда погубить карьеру Ланни Бэдда и, возможно, даже стоить ему жизни. Одно дело сообщить, что Гитлер просил его сказать, но совсем другое - сообщить самые ценные секреты Generalstab. Ланни мог сделать это один раз, но не дважды, и ему лучше подождать, пока он не будет готов отказаться от своей карьеры.

Мнения, однако, различаются. Любой человек может иметь мнения, даже тот, кто только что заявил, что он не компетентен в чём-либо. Разговор перешел к важному вопросу о том, куда нападет враг, если вообще нападет. Увлекательная проблема, стратегическая, а также психологическая. Нацисты продолжали угрожать то здесь, то там, и каждый раз приходилось размышлять, это просто очередной блеф, или у них на этот раз серьёзные намерения? Конечно, они никогда не расскажут, что у них на уме! Но тогда это может быть именно то, что они будут делать, рассчитывая на то, что поверят всему, кроме этого.

Только сейчас нацисты пугают угрозами Норвегию и говорят, что они будут делать, если эта страна, небольшая по численности населения, хотя и не по территории, уступит дерзкой угрозе британского правительства минировать воды у побережья Норвегии. "Грязный эгоизм Англии и Франции" – была фраза Völkischer Beobachter. что контрастировало с совершенным альтруизмом национал-социализма во всех его международных отношениях.

Гость заявил: "Я, конечно, не военный авторитет, но мне кажется, что для Германии лучшим шагом сейчас будет захват Норвегии".

"Но Ланни!" – воскликнул его светлость. – "Это будет только ещё одна война!"

– Они не принимают в расчёт норвежцев, потому что они мирные люди и очень слабо вооружены, и я думаю, что их могут застать врасплох. Нацисты считают, что, куда бы они ни отправились сражаться, вы последуете за ними.