Жатва Дракона - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Пользователь (ч. 4)

– Они с помпой доставили тело в Дюссельдорф, гроб был установлен в церкви, пришел старый отец оплакать сына. Die Nummer Eins пришёл и стал утешать его, говоря, что сын умер за Германию, и что все Нация отомстит за убийство, но отец остановил его: 'Я не хочу слышать о мести', – сказал он, – 'вы виновны в смерти Эдуарда, ваши жестокие преследования заставили бедного еврейского мальчика впасть в безумие'. Die Nummer Eins, бледный от ярости, повернулся на каблуках и вышел, отказавшись произнести похоронное обращение, но не посмел наказать отца или даже поспорить с ним из страха скандала. По-видимому, мы, старая аристократия, по-прежнему, пользуемся определенным иммунитетом.

''Не слишком много рассчитывайте на это'', – предупредил американец. – ''Помните генерала фон Шлейхера!''

Следующим в списке был Генрих Юнг. Ланни позвонил ему домой и услышал, как один из сотрудников Гитлерюгенда воскликнул: какое очаровательное и информативное интервью опубликовал Фёлькишер. Все говорили об этом интервью, и Генрих гордился тем, что мог сказать, что с детства знал Ланни Бэдда и действительно был первым, кто познакомил его с национал-социалистическими идеалами. – "Как далеко мы ушли за двадцать пять лет, Ланни! И как мы были бы удивлены, если бы смогли это предвидеть! Без сомнения, мы будем еще более удивлены, если сможем предвидеть следующие двадцать пять!"

Генрих хотел представить этого знаменитого Kunstsachverständiger своим партийным коллегам. Разве он не придет на ужин и прием на следующий вечер? Более скучного занятия Ланни не мог придумать, но это был его долг, и он согласился. Он взял подарки для детей, и их оценили как молодые, так и старые. Генрих был, по-видимому, одним из немногих партийных чиновников, которые не зарабатывали деньги на стороне. Во всяком случае, он жил в стиле, соразмерном своей зарплате. Кроме того, он и его жена одни из немногих соответствовали арийским идеалам. Они оба были светловолосы и приятны для глаз, если не обращать внимания, что мужчина средних лет здорово увеличил объём своей талии, и что мать выводка стала пухлой и толстой.

Как они гордились принимать в их скромном доме этого изящного светского человека. И что они не делали для него, впихивая в него пищу, смеясь над его остротами и делая все, что в их силах, чтобы продемонстрировать его Parteigenossen! Живое доказательство того, что великая заморская страна прибыла, чтобы оценить расу господ, её фюрера и прекрасное движение, которое он построил! Действительно, это было так, как если бы сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт был сам по себе Америкой и немного ещё Францией и Англией. На приём пришла Германия. Они, руководители гитлерюгенда, были в большинстве своем людьми незнатного происхождения, Kleinbuerger, как и сам Гитлер, а теперь они отвечали за новые поколения и учили их, что думать, и как готовиться к защите Фатерланда и к распространению его миссии и его славы всему миру.

Они прямо сейчас сидели на вершине этого мира. Они видели, как их замечательный фюрер идет от одного триумфа к другому, и убедил всех, что ничего существует, что он не мог бы сделать. Он ввёл войска в Рейнскую область, восстановил призыв в Германскую армию и заставил союзников отказаться от контроля над германским производством вооружения. Он получил Австрию, а затем Судеты. Неимоверные победы! Мюнхенское урегулирование показало всем партийным камрадам крушение британского и французского сопротивления воле фюрера, и они сочли само собой разумеющимся, что Прага, Данциг, Мемель, Вильно, Коридор – все упадут как кегли. Потом придёт время колоний и Украины. Фюрер предложил им подумать о чудесах, которые он сможет выполнить, если у него будут пшеница, уголь, масло, никель и марганец на этой обширной территории. И они думали об этом. Они делали это в присутствии герра Бэдда, который был не чужим, а кровным братом. Хорошо известно, что лучшей нацией в Америке были немцы, а второй англичане, родом из Германии. Это доказывали все основные слова на их языке: Gott und Mann, Vater und Mutter, Blut und Land und See und Himmel und Donnerwetter.

Это было семейное воссоединение, такое утомительное, каким такие дела, должны быть. Мужчины почти все были ветеранами мировой войны, что означало, что они были близки к пятидесяти. У них были толстые шеи и красные лица, а когда они съели колбасные бутерброды и выпили пиво, их шеи стали толще, а лица краснее. Все они были пропагандистами, получив продвижение такими средствами, а это означало, что они выступали даже при разговоре друг с другом. Ланни Бэдд заслужил их почёт потому, что у него был здравый смысл признать их и их достижения. Он сиял отраженным светом и был благодарен за то, что этот свет пролился на него. Parteigenossen брызгали слюной и кашляли глотками, набитыми гортанными звуками и колбасой. А Ланни не должен был вздрагивать от любой атаки, будь то слюнная или диалектическая. Это был Neue Ordnung, и лучше поторопиться и научиться любить его.

Рудольф Гесс, заместитель фюрера и рейхсминистр, также прочитал статью в Фёлькишер и нашел ее в порядке. Так он сказал по телефону. Он был очень занят, так как на нём было все руководство НСДАП. И по мере того, как рейх расширял свои границы, так же расширяла их и партия, а партийный руководитель должен был отбирать и назначать новые группы подчиненных. Но он нашёл время, чтобы пригласить Ланни на обед в ресторане Хорхерс на Лютерштрассе, место, часто посещаемое ведущими нацистами. У них был отдельный кабинет, и они долго сидели, обсуждая то, что было близко их сердцам.

Ланни потрудился продумать паранормальные вопросы, которые смогут заинтересовать его хозяина. Ибо этот чернобровый, суровый фанатик, который приводил в ужас всех самонадеянных и самоуверенных партийных вождей, по своей природе был мягким человеком. Он встречался с паранормальными явлениями, но он не мог разобраться, что может быть истинным, а что не может. Он был покровителем всякого рода эксцентричных астрологов, хиромантов, гадателей по числам и предсказателей по чайным листьям. Ланни привозил к нему мадам Зыжински и мог привести ее снова, и это было одной из причин, по которой он всегда имел доступ к главе НСДАП даже в самое напряженное время.

После их последней встречи Ланни посетил Америку и узнал о работе, проводимой в Университете Дьюка. Там эту работу называли "парапсихологией". Ланни предпочитал иметь дело с правдой везде, где истина служила его целям. Поэтому теперь он рассказал, как сотнями тысяч опытов было доказано, что один человек действительно может увидеть лицо игральных карт, которые другой человек переворачивал в другой комнате. Некоторые люди могли даже сказать, какие карты перевернут до самого события. Астрологи, хироманты и ортодоксальные психологи могли бы легко убедить, как это сделал со своими современниками Галилей, когда он приглашал их смотреть, как он бросает тяжести из падающей башни Пизы. Ланни рассказал об этом Гессу, и депутат с готовностью прислушался и, без сомнения, воспримет это как повод верить всему, что скажет ему какой-нибудь из его астрологов и хиромантов.

В своих собственных целях Ланни заставил Гесса поверить в паранормальный дар некоего престарелого профессора оккультных искусств Прёфеника, который практиковал в Берлине. Теперь Ланни спросил, видел ли его Гесс в последнее время, и заместитель ответил, что он был у него еще один раз, и ему было сказано много важных вещей, в том числе, что фюрер вскоре должен добиться еще одной великой победы. "Добьётся ли он?" – улыбаясь, спросил американец. И ответ был таким: "Похоже, что ему придется, хочет он того или нет". Это было замечание, которое не требовало предсказателя для толкования.

Ланни поинтересовался, как поживает фюрер, и его преданный заместитель хорошо отозвался о его здоровье, но его беспокоил комплекс проблем, возникших из мюнхенского урегулирования. Оба фюрер и его заместитель говорили с Ланни об их опасениях, и теперь заместитель сказал, что эти опасения были оправданы. Жалкие чехи, отбросы творения, не благодарили за оказанную им любезность, позволившую им сохранить свою "независимость". Они стремились сорвать мероприятия, которые фюрер приготовил для администрации Словакии, и, конечно, англичане и французы подстрекали их. "Они, похоже, полны решимости выяснить, долго ли мы будем терпеть", – заметил заместитель. – "Они могут сделать открытие, что наше терпение будет короче, чем они думали".

Ланни сказал: "Я слышал сообщения о том, что фюрера раздражают те, кто убедил его принять мюнхенское урегулирование".

– Хорошо, герр Бэдд, вы знаете, как он, у него есть предчувствие, и он научился следовать ему. Если он ослабевает и уступает другим, то в результате бывают неприятности, как сейчас. Он, естественно, говорит: 'Я должен сделать то, я что хочу. Я тот, кто знает!'

"Значит, мы оба в одной собачьей упряжке?" – Они говорили по-английски, который Гесс знал так же хорошо, как и немецкий, родившись и воспитываясь в управляемом англичанами Египте.

"Я бы не сказал, что это так уж плохо", – улыбнулся заместитель, приветливый человек для всех, кто попал под его обаяние, – "Во всяком случае, с вами такое не случится".

– И поэтому Герман решил отдохнуть в Италии?

Заместитель улыбнулся еще шире. – "У меня не было возможности спросить его, но я предупреждал его много лет назад, насколько легче не прибавлять в весе, чем снова худеть".

Ланни знал, как это интерпретировать. Гесс был бойцом, спортсменом, который поддерживал себя в порядке. Как его обожаемый фюрер, он не пил и не курил. Но Геринг был одним из тех нацистов, который испытывал ненасытную жадность как к деньгам, так и к еде и питью. Что было позором в глазах заместителя. Наверное, не стоило ожидать слишком многого, чтобы номер три полностью одобрял номера два. Однако Ланни знал, что Геринг и Гесс довольно близки друг к другу в своих взглядах на политику. Они были консерваторами из группы, окружавшей фюрера, и хотели, чтобы он шел медленно и помирился с Великобританией и Францией, по крайней мере, сейчас. Геббельс и Риббентроп были радикалами и активистами. Эта пара испытывала жгучую ненависть к Герингу и Гессу. Но фюреру нужны были все четверо, и он управляли ими, как дрессировщик множеством диких животных.

VII

Ланни сидел, изучая лицо этого апостола национал-социализма. Его тяжелые черные брови срослись над глазами, образуя прямую линию на его лице. Его губы образовывали еще одну такую же линию, когда он был в суровом настроении, которое бывало часто. У него были серовато-зеленые глаза, и, когда он смотрел ими на какого-то члена партии, не выполняющего своих обязательств, то приводил того в дрожь. Первые дни он был секретарем фюрера и помогал ему писать Mein Kampf в крепости Ландсберг. Он был фанатичен в своей преданности, а Ланни достаточно насмотрелся на мир, чтобы понять, что такое качество принадлежало немногим.

Это был человек, с которым Ланни мог дружить в счастливые дни. Возможно, они играли бы в теннис и гуляли бы в горах. Они, возможно, исследовали бы природу и причины паранормальных явлений и попытались разобраться в причудах этой вселенной подсознания. Но они родились в период войн и революций, и судьба развела их по разные стороны. Кто из них был прав, это решит история. Между тем Гесс был фанатически настроен заставить Европу идти его путем. А Ланни был здесь коварным другом, наблюдавшим за ним и стремившимся выведать его секреты, с намерением в конечном итоге сбить его с ног и связать его по рукам и ногам.

Всякий раз, когда Ланни хотел что-то получить, он сначала щедро отдавал. Он проанализировал отношение французских политиков к новому германскому соглашению о дружбе. Он рассказал о банкете Шнейдера и о том, что там было сказано. Крах красных в Испании почти сломал им хребет в Париже, и теперь "умиротворение" было воспринято как неизбежность. То же самое было и в Лондоне, где Ланни ещё раз побывал с тех пор, как в последний раз видел Гесса. "Вы не должны слишком обращать внимание на их коммерческую прессу", – заявил американец. – "Люди, которые действительно управляют Великобританией, теперь почти созрели для урегулирования с Германией".

"То, что вы сказали, для меня очень много значит", – ответил собеседник. – "Я только что рискнул своей репутацией у фюрера по этому вопросу. Он плохо знает английский, и вопрос заключается в том, послушает ли он меня или Риббентропа".

– Это потребует времени. Но я уверен, что при доброй воле с обеих сторон, трудности могут быть устранены.

Ланни упомянул о своей поездке в Коридор, чтобы еще раз взглянуть на свой будущий дом. "Я жду", – заметил он с улыбкой, – "потому что я не хотел бы жить в Польше".

– Я думаю, вы можете быть уверены, что ситуация не останется в нынешнем неудовлетворительном состоянии.

– Да, но я меркантилен. Я не вижу никаких причин платить поляку больше денег, чем я должен.

"Я не уверен, что цена упадет", – заметил заместитель фюрера. – "Очень много немцев имеют те же желания, что и вы, и планируют перебраться в Коридор и в Данцигский район, как только он станет частью рейха".

"Может быть, и так", – рассмеялся Ланни, – "но этот польский помещик не встречал никого из них. Он вел себя как еврейский владелец магазина поддержанной одежды, пытаясь привлечь клиента".

– Кто-то должен объяснить этим людям, что они не могут вести себя так, как это делали чехи несколько месяцев назад, и делают это до сих пор. У фюрера нет настроения попадаться на удочку во второй раз, и я сомневаюсь, что кто-нибудь попытается. Я знаю, что я точно не собираюсь.

"И Герман тоже?" – с усмешкой спросил Ланни.

VIII

Ближайший друг фюрера больше всего на свете хотел узнать об отношении Франции к их союзу с большевиками. Идут ли в рамках этого союза военные приготовления? А тайные обмены планами и информацией? Ланни рассказал о визите Дени де Брюина к генералу Гамелену, немного его приукрасив. Французский высший командный состав был старым и усталым. А мировая война была для них слишком большой, и они ничего не узнали за двадцать лет. Они смотрели на Россию с тем же отвращением, что и Гесс, и их представления о правопорядке мало отличались от нацистского. С каждым днем они стали более ясно понимать, что российская сделка привела их в неправильный лагерь.

"Ради Бога, постарайтесь разбудить их! " – воскликнул Гесс. – "Эта ситуация вечная провокация для нас, красная тряпка, машущая в лицо фюреру. Почему французские лидеры не могут решиться, быть им нашими друзьями или нашими врагами?"

– Необходимо время, чтобы преодолеть наследственный антагонизм между двумя странами. Фюреру нужно набраться терпения.

– Терпение не является самым заметным из его качеств, герр Бэдд. Мы видим нашу страну в окружении интриг и предательств, а мы люди, которые знают, что хотят, и откровенно говорят о том, что думают.

– Я знаю, поэтому я здесь, как ваш друг и друг фюрера. Скажите мне вот что: есть ли какая-нибудь правда в слухах относительно возможности вашей сделки с русскими?

– Никто не может сказать, что может или не может выйти из этой ситуации. Я могу только рассказать вам о своем собственном отношении. Я бы счел это величайшим бедствием в истории. Все мои надежды опираются на дружбу между Германией и Англо-Саксонскими народами, в том числе и вашим. Это потому, что я частично англичанин, выросший в английском окружении и хорошо знающим их. За двадцать лет, что я был секретарем фюрера и ближайшим его соратником, я пытался убедить его в этом, и я знаю, что у меня было какое-то влияние. Можно увидеть много следов этого в Mein Kampf. Но я не всесилен и не могу творить чудеса. Одна уступка за другой, но британские правящие классы кажутся безнадежно привязанными к их традиции баланса сил. Как мы можем убедить их доверять нам?

– Я вижу много признаков того, что вы продвигаетесь вперед, герр Гесс.

– Они наши друзья, пока они видят Францию богатой и сильной. В тот момент, когда Франция проявляет признаки слабости, они вновь становятся нашими врагами. Они играют в грязные политические игры с большевистскими бандитами, достаточно, чтобы беспокоить нас и принуждать тратить огромные суммы на вооружение. Когда фюрер представляет мне новые доказательства этой предательской политики, что я могу сказать в ответ? Когда он цитирует мне древнюю фразу, perfide Albion, то я могу ему показаться, только мечтателем и простофилей?

– Надеюсь, что вы не уступите, мой друг. Я знаю кое-кого из компании Риббентропа и слышал аргументы, которые он представляет фюреру.

– Не проходит и дня, чтобы я не слышал их, герр Бэдд. Германия и Россия являются естественными союзниками, потому что мы индустриальная страна, а они сельскохозяйственная, они могут снабжать нас неограниченным количеством сырья, принимая взамен наше машины. Наши враги в прошлой войне установили барьеры, чтобы держать нас в отдельно, и ничто в мире не причинило бы этим врагам столько боли, как увидеть, как мы разрушаем эти барьеры и разделяем землю между нами. Ничто не стоит на этом пути, кроме идеологических различий, а люди, которые циничны и не имеют реальных убеждений, могут легко снять одно пальто и надеть другое.

– Это действительно очень больно, герр Гесс. Некоторые, кто утверждает, что знают всё, говорят мне, что в Москве сейчас сильна прогерманская партия.

– Я не думаю, что Сталин расстрелял их всех, и, возможно, жалеет, что не расстрелял так много.

– Я собираюсь скоро уехать в Лондон, и один из первых вопросов, которые задаст мне лорд Уикторп, это возможность умиротворения между вами и Советами. Ничто так не волнует британцев.

– Это самый опасный элемент в этой ситуации. Мы используем эти угрозы, чтобы вызвать беспокойство друг у друга, и в настоящее время мы попали в ситуацию, когда у нас возникает соблазн осуществить угрозы. Я бы предпочел, чтобы вы сказали правду, что я смотрю на эту идею с отвращением и изо всех сил стараюсь разрешить все проблемы, стоящие между нами и Британией и Францией.

– А что я скажу об отношении фюрера?

– Я думаю, он предпочел бы рассказать вам об этом сам.

– У него будет время увидеться со мной?

– Я уверен, что он найдёт время.

– И он не слишком сердится на меня за то, что убеждал его в Мюнхенском урегулировании?

– Он сердится на меня, потому что я немец, и он думает, что я не должен позволить втянуть себя в лагерь врагов Германии. Но для него совершенно естественно, что американец должен умолять о терпении и понимании. Как британцам удалось втянуть Америку в ссору, и он, конечно, не хочет, чтобы это повторилось.

– Конечно, нет, герр Гесс, моему отцу и мне так больно наблюдать, как вы ищите сотрудничества с большевиками.

– Скажите об этом фюреру и попытайтесь убедить его не слишком серьезно относиться к лондонской прессе. Я собираюсь встретиться с ним завтра и постараюсь устроить вашу встречу. И настроить дружелюбно, насколько это возможно, хотя я не могу обещать, потому что сейчас жалкие чехи ведут себя как шайка хулиганов на нашем заднем дворе.

Несмотря на все свои решения и заботы, Ланни думал о Лорел Крестон. Жила ли она по-прежнему в пансионате Баумгартнер, и если да, то чем она занималась и, в особенности, что она думала о нем? С его стороны было крайне грубо прервать знакомство без единого слова. А какое слово он мог бы сказать? В конце концов, если он брал даму на концерт и водил её в музеи два раза, то является ли это обязательством приглашать ее еще куда-нибудь или объяснить, почему он этого не сделал? Она знала, что он здесь по делу, и не могла бы она предположить, что он внезапно оказался занятым и просто не имеет времени на осмотр достопримечательностей?

Но Ланни знал, что она так думать не будет. Она предположила бы, что он потерял к ней интерес. И решила бы, что она не оправдала его ожиданий, какими бы они ни были. Ну, это было бы его правом. И, безусловно, и никаких моральных ошибок. Она получила право рассказать ему, что она думает о нем. И он, разумеется, имел право больше не слушать об этом, если он этого не хотел! Он удовлетворил свое любопытство и теперь решил отправиться в другое место и встретиться с людьми, которые будут говорить ему приятные вещи или, по крайней мере, не будут называть его длинными именами греческого происхождения.

Ей было бы больно. И Ланни был мягким человеком, который не хотел обижать чьи-то чувства, особенно той, кем он восхищался и был бы рад иметь другом. Об этом, конечно, не могло быть и речи. Он обдумывал это со всех точек зрения и считал это безнадежным. Он не мог написать ей вежливую записку и дать какое-то оправдание, потому что не было никаких оправданий. Сказать, что он был слишком занят, было бы хуже, чем ничего не говорить. Потому что его работа была явно не такой. Он наверняка нашел бы пару минут, чтобы позвонить и сказать, что его вызвали из города. Теперь он вернулся в город. И если она увидит его или прочтет о нем в газете или кто-то из пансионеров расскажет о нем, все будет ещё хуже.

Он просто должен был бросить ее. У него не могло быть никакой подруги, кроме тех, кого он уже имел. Большинство из них в возрасте его матери. Его долг требовал этого. Но Мать-Природа создала человека так, что он часто вступает в конфликт со своим долгом, чаще всего искусственно созданной вещью. Ни природа, ни Бог не создавали агентов президента и не налагали на них запрет притворяться любить то, что они ненавидели, и ненавидеть то, что они любили. Матушка-природа продолжала втискивать Лорел Крестон в мысли Ланни Бэдда и заставляла его волноваться, потому что он обращался с ней с бессердечной несерьезностью.

Нечего было думать о ней, так он сказал себе. Что она за человек на самом деле и как она додумалась до мыслей, резко отличавшихся от идей "хорошего общества" в консервативном старом Балтиморе? Однажды он может снова столкнуться с ней, будь то у Холденхерстов или у своих друзей на Ривьере. И он был вынужден представить, как он будет вести себя при встрече, и о чем они будут говорить. Он не должен быть слишком сердечным. Нет, скорее холодным, обладающим чувством собственного достоинства, чтобы сказать: "Да, конечно, я тот, кем вы можете меня называть. И меня это нисколько не беспокоит". Ланни, в своей двойной роли, должен был научиться чувствовать эмоции, которые он выражал, и когда он произносил такие речи, он должен был спокойно презирать дерзкую мисс Крестон.

Но потом, в другом настроении, ему стало любопытно, что она за писательница. Талантливая женщина, которую действительно следует поощрять. В большой Прусской государственной библиотеке, которая находилась в Унтер-ден-Линден рядом с гостиницей Ланни, были многочисленные толстые тома справочников Reader's Guide, в которых перечислены все статьи, которые были опубликованы во всех американских журналах. Эти тома восходили к началу века, что было значительно дальше, чем период творчества Лорел Крестон. У Ланни возникло соблазн остановиться и посмотреть ее имя, и он нашел полдюжины коротких рассказов. Три были в переплетенных книгах в библиотеке. Так Ланни провел часть дня в компании той леди, от которой он только что окончательно отказался.

Он нашел эти рассказы, похожими на тот, который он прочитал ранее. Полные острого и даже едкого юмора. Все они описывали американцев из праздного класса, в котором автор был воспитан. Местность не имела значения, так как такие американцы всегда были одинаковыми, исполненными благих намерений, но бесполезными. Мишенью сатиры было их чванство. Они все хотели быть "кем-то". Им было скучно дома, но они уезжали, беря с собою дом, куда бы они ни ехали. Они привозили только несколько ярлыков на чемоданах и несколько избитых иностранных фраз. Один из рассказов в заумном журнале назывался "Coelum Non Animum". Название было взято из строки Горация: "те, которые едут за море, меняют лишь небо, а не душу". Все три рассказа имели то, что Ланни было приятно назвать "социальной" точкой зрения. Когда он вышел из библиотеки, ему хотелось высказать автору свое истинное мнение.

Потом он сказал: "О, черт!" И вернулся в Адлон, чтобы узнать, нет ли сообщений от Монка или Гесса.

Ланни наблюдал за согласованной прессой в Берлине. Утренние, дневные и вечерние выпуски не отличались друг от друга, тиражи продолжали падать, потому что немцы думали, зачем платить деньги, если заранее знать, что найдёшь? В эти первые дни марта именно Прага занимала первые страницы, потому что Прага нападала на правительство отца Тисо, которое нацисты создали в Словакии. Берлин неистовствовал по отношению к Праге, и было очевидно, что что-то готовится. И не за горами. В своем выступлении перед Мюнхенским урегулированием Гитлер отрицал, что есть такая страна, как Чехословакия, и теперь он доказывал это, отделяя словаков от чехов, готовя для каждого отдельную судьбу.

И в это время Лондон взорвался заголовками газет. Одна из его ненавистных "демократических" газет опубликовала то, что, по ее утверждению, было ультиматумом, который Гитлер предъявил Праге. Скоординированная пресса Берлина не указала, каковы были предполагаемые условия, но объявила их фантастическими, не имеющими ничего общего с действительностью, а затем продолжила объяснять невозможность ведения дел с людьми, чья печать была бесконтрольна и безответственна, принадлежала евреям и финансировалась большевиками или банкирами. Ланни понял, что авиапочта дошла до Рика, и Рик знал, что с ней делать. Он понимал также, что нацисты узнают, что среди них есть высокопоставленный шпион, и существует серьезная утечка в их тщательно сконструированном дипломатическом аппарате.

В тот вечер Ланни планировал посетить приём в городском доме своего старого друга графа Штубендорфа. Там соберётся цвет нацистов, и Ланни знал, о чем бы они ни говорили, первым делом в их мыслях была бы эта загадка. Они будут смотреть друг на друга и внутренне спрашивать, кто был предателем, который продался, или дураком, который проболтался? Ланни видел их мысленно, поскольку он несколько раз бывал в этом дворце из серого шведского гранита на Конигине Августаштрассе и встречал элегантную компанию в обшитых панелями гостиных. Он видел противного маленького доктора, хромающего там и сям на своих косолапых ногах. Его не обманывала его собственная пропаганда. Он знал, что кто-то предал фюрера, и он будет вглядываться своими острыми темными глазами в лица всех, пытаясь проникнуть в их тайные мысли. Очень опасно находиться рядом с "Юппхеном" Геббельсом в тот вечер!

И продавец шампанского, красивый, с изысканными манерами, выглядящий как дипломат из кинофильма. Циничный, беспринципный и с огнем ненависти, горящим в его сердце к Англии и англичанам, которые считали его клоуном и ни в коем случае не джентльменом, к чему тот стремился. Он ненавидел американцев, потому что они говорили по-английски и выглядели, как англичане, и, как правило, были на стороне англичан, когда дело доходило до раскрытия карт. Он оглядит комнату и неожиданно обнаружит там американца. По всей вероятности, единственного, потому что Штубендорф был юнкером из юнкерства Восточной Пруссии, и только он терпел внука президента Оружейных заводов Бэдд, потому что тот с детства был гостем в замке Штубендорф и знал старого графа и, кроме того, был женат на одной из самых богатых женщин в мире.

Риббентроп не знал этого. Его глаза высветили бы Ланни, и его мысли были бы такими: "Что, собственно, делает этот чужак среди нас, а может ли он быть источником этой опасной утечки?" У других может тоже возникнуть такая же мысль, и любой из них может взять телефон и позвонить в штаб Гестапо и поговорить с бывшим школьным учителем с чистым лицом и душой демона, шепча: "Вам когда-нибудь приходило в голову посмотреть на этого парня Ланни Бэдда, который может похвастаться тем, что он друг фюрера?" Генрих Гиммлер никогда не ходил на приемы, у него не было времени на такую ерунду. Днем и ночью он был в своем кабинете, устраивая ад своим подчиненным, потому что они не ликвидировали эту утечку. Он будет рыться в своих досье и в своей памяти, пытаясь получить какой-то намек на личность предателя или дурака. И если когда-либо его внимание будет обращено на Ланни Бэдда, то карьере агента президента придёт конец. Даже если у них не будет ничего определенного, они будут следовать за ним всюду, куда бы он ни пошел, вскрывать всю его почту, подвергать перекрёстному допросу его друзей и вообще не позволять ему наслаждаться жизнью в Нацилэнде.

Ланни решил вести совершенно неприметную жизнь в течение следующих нескольких дней. Он вспомнил Эмиля Мейснера, брата Курта, которого обещал навестить. Звук голоса Ланни по телефону затронул глубокие чувства прусского генерала. Он слышал голос не эксперта по искусству средних лет, а маленького американского мальчика, который приехал в качестве гостя к его отцу домой на Рождество, с изумлением глядя на огромный замок со снегом на башнях и любя всех и все немецкое. Ланни Бэдд завоевал сердце матери и отца Эмиля, теперь уже умерших. Он был верным поклонником Курта и его покровителем в течение долгих лет. И эти вещи делали его членом семьи Мейснеров, если он захочет. "Приходите обедать по-семейному", – сказал Эмиль, и Ланни ответил: "Прекрасно!"

Мейснеры никогда не были богатыми людьми. У отца была скромная зарплата управляющего большого имения Штубендорф. Но у Эмиля был прекрасный дом и он жил с размахом, намного превосходящим его зарплату генерала рейхсвера. Он следовал практике прусской касты офицеров и не женился, пока не смог найти дочь богатой буржуазной семьи и побудить родителей невесты дать ей хорошее приданое. Поскольку нельзя получить всё, жена Эмиля была несколько долговязой и костлявой. Но она родила ему полдюжины детей. Мальчики были в военных училищах, готовые идти по стопам отца. Фрау Мейснер, дочь производителя кожаных изделий, прекрасно понимала своё высокое положение и была одета элегантно даже для семейного обеда, сидела прямо как шомпол, следила за каждым движением слуг и редко высказывала своё мнение.

Ланни мог оглянуться назад на то время, когда лейтенанту Эмилю Мейснеру было интересно изложить гегелевскую философию, очень абстрактную и метафизическую, и такую же патриотическую разработку Фихте. Тогда он посещал художественные выставки вместе со своим младшим братом и играл на флейте на семейных рождественских торжествах. Но эти дни были в далеком прошлом. Генерал Эмиль Мейснер был теперь профессиональным военным, поглощенным техническими проблемами самого быстрого и эффективного уничтожения своих собратьев. Как это ни странно, его очень мало интересовали те силы, которые могли привести к войне. "Я оставляю политику политикам", – заметил он, подразумевая достойное и патрицианское презрение к подобным действиям. Задача армейского офицера была проще и элементарнее: быть готовым к войне на тот момент, когда будет отдан приказ, и с этого момента двигаться вперед к победе.

Задача Ланни состояла в том, чтобы узнавать что-то от каждого человека, с которым он встречался. Так теперь он стал сыном производителя самолетов, знакомого с техническими условиями этой отрасли как на английском, так и на немецком языках. Эмиль воодушевился, поскольку его специальностью было координация авиации с деятельностью пехоты и артиллерии. Он и его коллеги развлекались, ставя перед собой такие задачи. Этот высокий, длиннолицый, торжественный и туго застегнутый офицер достал схемы и диаграммы и вел себя, как ребенок с своим первым набором оловянных солдатиков.

Так Ланни, который ни разу в жизни не убивал и не собирался этого делать, научился рассчитывать убийство тысяч и даже десятков тысяч с помощью математики, функций траекторий, огневой мощи, скоростью расширения газов и других наук с длинными техническими названиями. Его старый друг не скрывал от него никаких секретов, поскольку Ланни был Бэдд-Эрлингом, и Эмиль много знал об эффективности самолетов Бэдд-Эрлинг, но не знал, что отец Ланни находится на грани ссоры с главой Люфтваффе. Ланни внимательно слушал и запоминал всё, что смог, потому что Рик был летчиком, как и сын Рика, Альфи, и они были близки с людьми королевских военно-воздушных сил, которые были бы рады получить эту информацию. Кроме того, это могло бы быть интересно для Дени де Брюина для того, чтобы привести розовощекого старого генерала Гамелена в подобие умственной деятельности.

XII

Вернувшись с этого тихого вечера, Ланни обнаружил в своей почте одно из тех незаметных писем, отчего его сердце забилось быстрее. Письмо сообщало ему в одном предложении, что есть возможность получить хорошего Дефреггера, нужно встретиться сегодняшним вечером или следующим. Сегодняшним вечером уже было поздно, поэтому Ланни пришлось провести целый день довольно беспокойно. Он пытался заняться картинным бизнесом, раздумывая, почему все его подпольные дела сошлись так близко. Если самые важные секреты Вильгельмштрассе и Люфтваффе будут выкрадены на одной и той же неделе, то гестапо просто сойдёт с ума!

Бернхардт Монк влез в машину Ланни в точно назначенное время. И по своему обычаю сразу перешел к делу. – "Я не могу сказать определённо, но я уверен, что у нас есть хороший шанс получить то, что мы хотим. Мне не сообщили никаких деталей, кроме того, что если это можно будет сделать, то это сделают в следующую субботу вечером. Идея состоит в том, что всё раскроется не раньше утра понедельника, что даст нам время, чтобы вытащить материал из страны".

– Это чертежи или образец?

– Образец. Я предполагаю, что это заводская работа, кто-то на заводе.

– Вы узнали что-нибудь о размере или весе?

– Речь идет о размерах двух чемоданов, расположенных рядом, а вес около двадцати килограммов. Проблема в том, как добраться до границы. Мои связи с кораблями утрачены, и я боюсь пытаться их возобновить. У Труди были контакты с машинистами локомотивов, которые раньше возили посылки для нее, но большинство этих товарищей сейчас находятся в концентрационных лагерях. Сейчас литература ввозится контрабандой в Германию под грузом сена в крестьянских повозках, но на это нужно время. И если будет объявлена тревога, они будут осматривать каждое транспортное средство, покидающее страну. Я подумал о возможности разобрать устройство и разделить его на части или, возможно, спрятать их в разных местах автомобиля или под ним. Образец, как мне сказали, состоит в основном из труб, и я полагаю, что эксперты вашего отца будут знать, как собрать их снова.

– Это обоснованное предположение.

– Самый лучший способ вывоза образца, это быстрый автомобиль, который доставит меня до голландской границы за несколько часов.

Это звучало как намек, и Ланни сказал: "Я хотел бы помочь вам, Монк, но я рассказал вам о своих обстоятельствах".

– Все, что я ищу, - это совет - две головы лучше, чем одна. Денег, которые вы мне дали, будет достаточно, чтобы купить хороший автомобиль, единственная проблема в том, что если я сделаю покупку, а образец будет недоступен, то я потрачу много денег.

– Автомобиль можно продать снова, и в любом случае, не колеблясь, воспользуйся возможностью. Когда мой отец чего-то хочет, то он этого хочет, и он использует дюжину машин, чтобы добиться результата.

– Хорошо, если это так, то я пойду дальше. Я могу договориться, чтобы мне купили мундир шофера, и если автомобиль будет зарегистрирован на имя какого-то человека, который живет за границей, то я думаю, что смогу пересечь границу, если не будет объявлена тревога.

– Мне это кажется рискованным проектом, Монк.

– Конечно, было бы лучше, если бы у меня был пассажир, кто-то, кто будет владельцем автомобиля, и кто будет выглядеть так, что его постоянно возит шофер. Знаете ли вы человека с либеральным складом ума, который мог бы прокатиться на автомобиле, скажем, до Гавра?

Ланни ответил: "Даже если бы я знал либерального человека в этой стране, я бы не осмелился общаться с ним, и он вряд ли доверял бы искусствоведу, который только что публично восхвалял Гитлера".

"Это правда", – согласился Монк. – "Но если бы у меня было бы имя заслуживающего доверия человека, то я мог бы обратиться к нему сам или сделать так, чтобы кто-то ещё это сделал".

"Подождите немного", – сказал искусствовед. Он подумал: "Пит Корсатти! У него циничные высказывания, но он порядочный человек в душе. Он показал это, когда встретил этих несчастных евреев". И затем: "Да, но он журналист, и даже если бы он ничего не написал об этой истории, вряд ли можно было бы ожидать, что он не расскажет об этом своим друзьям".

Вслух Ланни сказал: "Полагаю, что если я смогу найти честного человека, то вы могли бы связаться с ним, не раскрывая, что я в этом замешан".

– Что-то вроде этого я и имел в виду.

– Человеку даже не нужно знать о нагнетателе. Это может быть просто предложение помочь подпольщику бежать из Германии.

– Правильно.

– Даже если этот план не удался бы, и полиция поймала вас, я думаю, что это не было бы таким серьезным делом для иностранца. Он купил машину и нанял шофера, чтобы отвезти его, или вы пришли к нему, сказав, что у вас есть машина напрокат и предложили отвезти его туда, куда он пожелает. У вас могут быть рекомендательные письма, полагаю.

– Их легко приготовить, и люди редко проверяют их.

– Я думаю о своём друге венгре Золтане Кертежи, возможно, вы слышали, как я говорил о нем в Париже. Он эксперт по искусству и научил меня большей части того, что я знаю о торговле. Я могу позвонить ему и сказать, что у меня есть на примете отличная картина, он сел бы на самолет и немедленно прилетел бы. Если бы у него была картина, которую нужно было вывезти, а я не был бы в состоянии его отвезти, то он принял бы предложение человека, который выезжал бы на машине и предложил подвезти его за разумную цену.

Звучит неплохо. Но затем, подумав об этом, Ланни умерил пыл. – "Проблема в том, что Золтан попрыгунчик, он был в Лондоне в последний раз, когда он писал мне, а сейчас он может быть в Нью-Йорке. Тогда и телефонные звонки - дело прослушки, и телеграммы открыты для гестапо. Этим должен быть кто-то, кто уже здесь, и с кем вы можете общаться напрямую".

XIII

Они катались по широкому бульвару мимо огней множества автомобилей. Богатые берлинцы выезжали на свои развлечения или возвращались с них. В больших городах ночь не отличалась от дня. Пока Ланни соблюдал правила дорожного движения, никто не мог остановить его машину. Он мог ездить повсюду всю ночь, если пожелает. А Монк сказал, что он не торопится.

Наконец пришла новая многообещающая идея. – "В этом городе находится проездом американская леди, писательница и умница. Она симпатична, и я уверен, что она честна. Я имею в виду, что даже если она откажется помочь вам, то она сохранит ваш секрет. Я мало знаю её. Но у неё никогда не должна появиться мысль, что я связан с этим делом".

– Как я с ней встречусь?

– Она живет в пансионате, и я боюсь, что вам придется пойти туда и вызвать ее. Риск одного посещения будет небольшим, потому что горничная, которая открывает дверь, вряд ли имеет доступ к досье гестапо.

– Наверное. Но я не могу ни с кем разговаривать в общественной приемной пансиона.

– Вы должны тщательно подобрать слова, убеждающие ее, что вы честный человек, и уговорить ее выйти с вами прогуляться по какой-нибудь не слишком пустой, но и не очень оживлённой улице.

– Что я могу объяснить, как узнал о ней?

– Один из служащих пансиона заметил выражение ее лица или слышал кое-какие слова, которые она произнесла. Это заставило вас пойти в Государственную библиотеку, где вы нашли её имя в справочнике Reader's Guide и отыскали несколько ее коротких рассказов. Вы прочитали их и сделали вывод, что она человек, которому можно доверять. За вами охотится гестапо, и вам необходимо выбраться из Германии, ваши друзья достали деньги на машину, и она должна купить её и взять вас шофером. Когда вы окажетесь за пределами Германии, то автомобиль перейдёт в ее собственность.

– Donnerwetter!

– По мнению моего отца, это будет небольшая цена, а с точки зрения леди, это будет опыт, полезный для ее карьеры писателя. Пока ее наблюдения ограничиваются одним небольшим кругом. А вы могли бы преподать ей больше знаний о Германии за один день, чем она узнала бы в пансионе Баумгартнер за год.

"Все это кажется достаточно разумным", – заявил подпольщик. – "Конечно, вам нужно будет рассказать мне о ее рассказах, я не могу пойти в Государственную библиотеку".

– Конечно, я расскажу вам все, что знаю о ней. Но я не могу принять такое решение без оценки ситуации. Мне нужно будет перебрать все детали операции и выявить все моменты, которые могут привести ко мне. Если женщина попадёт в беду, полиция будет расспрашивать всех в пансионе, и станет известно, что я имел с ней контакты. Я в невыгодном положении, потому что не знаю, как вы спрячете нагнетатель в машине, и поэтому, каковы будут риски. Я должен предусмотреть множество чрезвычайных ситуаций, к которым вы должны быть морально подготовлены. Дайте мне время до завтрашнего вечера, и я дам вам знать.

XIV

Ланни вернулся в свой гостиничный номер, разделся и лег в постель, но не заснул. Он лежал, ругая себя, потому что снова нарушил свои обещания. Он делал то, чего не должен был делать, и пренебрег всем, что должен был сделать, и нет целого места в нём. Так говорило учение епископальной церкви, которое он давно изучал в академии Сент-Томас. Ты же, Господи, помилуй нас и разреши нам в последний раз сделать это, и мы обещаем быть вечно праведными!

Дело было в том, что должность агента президента Ланни должна быть основной. Её он должен был бы выполнять в первую очередь, а всем остальным не заниматься. Он должен был оставить похищение нагнетателей Бобу Смиту, бывшему ковбою, который был секретным агентом Робби в течение тридцати лет и в настоящее время возглавлял частную полицию на заводе Бэдд-Эрлинг. Вместо этого он поддался соблазну помочь заработать сотню тысяч марок для антинацистского подполья и, кстати, помочь самолетам своей страны догнать самолёты Der Dicke. Это были определенные и осязаемые вещи, тогда как доклады для Ф.Д.Р. казались стрелами в пустоту. Неужели этот перегруженный работой человек действительно их читает и помнит, что он читал? И использует ли он когда-нибудь что-нибудь из них. Отклонит ли ход человеческих событий на миллионную часть градуса все блуждания Ланни Бэдда по земле, его интриги, расспросы, печатание отчетов и их рассылка?

Ланни всегда говорил себе, что не верит в тревоги. Но на этот раз, по его мнению, это была не тревога, это было предвидение. Он ожидал возможных событий и принимал необходимые меры. Он представлял себе дюжину различных способов упаковки чемодана двойного размера в автомобиль, не позволяя ему выглядеть таким, каким он был. А затем много разных способов убедить пограничников, что нагнетатель в действительности был косметичкой леди или чем-то ещё. У него накопилось много всего, что он должен был рассказать Монку. Он не осмеливался делать письменные заметки, но он фиксировал их на своих пальцах и учил наизусть, как он делал это с одиннадцатью пунктами требований Гитлера в отношении Чехословакии. Он разработал всю последовательность визита Монка в пансион. Он выдумал всю его речь шепотом, которая убедила бы должным образом воспитанную светскую леди из Балтимора выйти на прогулку с бывшим матросом, которого она никогда не видела прежде, и который мог показаться ей чем-то вроде грубого субъекта.

Ланни особенно не беспокоился о Лорел Крестон, потому что, в конце концов, никто её не мог заставить выйти на прогулку, если она этого не захочет. Она может не отправляться в автомобильное путешествие. Если бы она согласилась. Ну, Ланни подумал о замечании Франца Листа относительно какой-то женщины, у которой был голос, но не было темперамента, так что он захотел жениться на ней и разбить ее сердце так, чтобы она могла действительно запеть. Если бы Лорел Крестон действительно испугалась нацистов, то это внесло бы трепет в ее писания, а если бы они арестовали ее, и она попала бы в газеты, то она вчетверо увеличила бы цены, которые она могла бы взимать с редакторов журналов.

Но тут же Ланни подумал: "Господи, она может написать об этом эпизоде! Она вставит его в рассказ!" Поэтому он загнул ещё один палец на еще одно предостережение, которое он должен передать Монку. Он должен взять у благородной леди торжественное обещание, что она никогда не будет писать ничего, что могло бы дать гестапо какой-либо намек на методы, с помощью которых подполье ввозит своих эмиссаров в Нацилэнд и вывозит! Наверное, было почти утро, когда Ланни впал в смутный сон. После этого он не мог вспомнить, что произошло, но, должно быть, это было ужасно. Потому что, в конце концов, он оказался привязанным к плахе, и над ним стоял Der Dicke, восстановивший свой полный вес и мускульную силу. Он был одет во фрак, какой надевает нацистский палач в государственных случаях, но его грудь была украшена наградами, включая большую золотую восьмиконечную звезду. Его лицо исказилось от ярости, и он помахал над головой Ланни огромным окровавленным боевым топором и кричал: "Dummer Narr! Mit solcher Stümperei wollst du mich hinters Licht führen?²³" И Ланни, судорожно стараясь освободиться от пут, открыл глаза. И обнаружил, что он забыл выключить отопление в своей комнате, и на него была наброшена перина, которую называют plumeau, которые в Германии толстые, как подушки, но короткие. Поэтому половина туловища потеет, а вторая половина мёрзнет.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Лицом с опасностью

²⁴

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО Ланни планировал долго гулять в Тиргартене. Он еще не решил, что он скажет, да или нет. Два коротких слова, которые решали судьбу людей и империй. Он хотел снова проанализировать все трудные моменты и проверить по пальцам те вещи, которые Монку необходимо выучить наизусть. Но он не успел умыться и побриться, одеться и съесть поздний завтрак, как раздался телефонный звонок. Звонил герр обер-лейтенант СС Джекел из личного окружения фюрера, которого Ланни встречал в Берхтесгадене и вёз на своей машине на последний партийный съезд в Нюрнберге. Ланни спустился в холл, церемонно поклонился и пожал руку молодого офицера. Секретари, помощники и адъютанты великих людей являются важными личностями. Они договариваются о встречах, делают тонкие намеки, и то и дело создают или разрушают карьеры. Они начинают осознавать своё собственное могущество и с подозрением относятся ко всякого рода подходам. Поэтому имея дело с ними, необходимо соблюдать точно выверенное количество достоинства, но с оттенком сердечности и осведомленности о них, как о человеческих существах.

Ланни проинформировали, что фюрер примет его в своем новом офисе в канцелярии два часа дня. Это было, конечно, королевское повеление, и для агента президента самое главное в мире. Герр Бэдд сказал, что для него это большая честь, и что он явится точно в срок. Итак, Ланни отправился на свою прогулку в парке в лёгкий и скорее приятный снегопад. Ни Монк, ни мисс Крестон не занимали его мысли. Все его мысли были сосредоточены на Ади Шикльгрубере. Он думал, что можно получить от него, и, как подойти к каждой теме.

Такой разговор, как сражение, и командир, который желает победить, должен изучить противника, а также карты местности, и предвидеть каждый шаг противника и планировать свои ответные ходы. В этом случае местностью была душа Ади, и Ланни изучил её тщательно, бывая гостем в его доме. Он изучал её при различных обстоятельствах. Ади был личностью, патологически испытывающей сильное пристрастие, и его рефлексы были автоматическими, как у электрической машины. Если нажать определенные кнопки, машина будет работать гладко и в течение длительного времени. Но если нажать другие, то у машины произойдёт короткое замыкание, и, возможно, она взорвётся и взрывом выметет вас из помещения. Achtung, Ланни!

Здание старой канцелярии вполне устраивало кайзеров, но не устраивало бывшего обитателя приюта для бездомных в Вене. В Гитлере жил несостоявшийся архитектор. Он хотел следовать этой профессии и теперь хотел показать Австрии и Германии, что они отвергли и унизили одного из великих строителей всех времен. Так, теперь вдоль Вильгельмштрассе простиралось трехэтажное гранитное здание, похожее на казарму. Этот эффект подчёркивался вооруженными автоматами охранниками СС из собственного лейбштандарта фюрера. У Ланни был пропуск, и он прошел в огромный длинный коридор с красными мраморными полами. Пройдя по этому коридору, он подошел к двойным дверям с бронзовым гербом, составленным из инициалов AH. Открыв одну из этих дверей, он встретил секретаря, который знал его лично и проводил его во внутреннее святилище.

Было бы оскорблением величества предположить, но Ланни был совершенно уверен, что фюрер скопировал идею офиса у Муссолини точно так же, как он скопировал его программу, его технические приёмы и множество его атрибутов. Офис диктатора должен быть огромным, чтобы поразить посетителя. Стол должен быть огромным, и посетитель должен был пройти длинный путь к нему, совершенно один, чтобы ничто не могло поддержать его нетвёрдые шаги. Конечно, сам диктатор должен был быть сверхчеловеческого роста, как скульптурный египетский фараон. Но, к сожалению, Дуче был приземистым парнем, любившим хорошо поесть, а Фюрер был едва среднего роста, и его можно было бы принять за владельца Kolonialwarenladen в маленьком немецком городе, то есть бакалейной лавки.

Комната была обшита панелями из темного дерева и имела большие двери, ведущие в парк Канцелярии, покрытый снегом. Там был камин с пылающими бревнами, над ним весел один из нескольких портретов Бисмарка работы Ленбаха. Рядом была статуя Фридриха Великого, намного превышавшая настоящие размеры этого маленького человека. Там были тяжелые шторы, толстые ковры и огромные люстры, свисающие с высокого потолка. На столе лежали очки в роговой оправе, которые фюрер надевал, когда хотел читать, но которые он не надел бы ни на одно публичное мероприятие даже за десять миллионов марок.

На нем был простой деловой костюм и приятная улыбка. Он встал и сказал: "Wilkommen, Herr Budd,", и повел своего гостя к одному из больших кресел перед огнем. Ланни сказал: "Sie erwiesen mir eine grosse Ehre, mein Führer", а затем он подождал королевского выражения интереса к приёму данного посетителя.

''Вы были в Америке с тех пор, как я вас видел в последний раз?'' – поинтересовался фюрер всех немцев.

– Да, Exzellenz, также в Британии и Франции.

– У вас самая восхитительная профессия, герр Бэдд. Мне больше всего хотелось бы путешествовать по миру, выбирая шедевры для великих коллекций произведений искусства.

''Вы были бы другим доктором Боде, если бы взяли на себя такие обязанности''. – Это был комплимент, который один Kunstsachverständiger мог сделать другому.

''Вы знаете, как мне польстить'', – ответил фюрер. Улыбка показала, что он принял комплимент, но этого было мало. Спустя мгновение великий человек добавил: ''Руди сказал мне, что вы поговорили с некоторыми из наших друзей в Лондоне и Париже''.

Итак, это был намёк. Фюрер хотел услышать мнение Ланни о международной ситуации. Ади был в положении солдата, который идёт ночью через поле, которое его враги усеяли смертоносными минами. Каждый шаг, это новое решение. И если бы только кто-то наблюдал за посевом и смог сделать карту поля! Того фюрер будет слушать с удовольствием. Но когда тот закончит, то фюрер не будет абсолютно уверен, действительно ли его фаворит знает то, что он утверждает, и точно ли нарисована его карта. В конце концов, великий человек решит следовать тому, что он называет своей ''интуицией'', поднимая ногу и одновременно закрывая глаза.

Говорить о мнении правящего класса в Лондоне и Париже – это специальность агента президента. Он слушал их разговоры подряд часами, неделями и месяцами, и при каждом предложении, которое он откладывал у себя в памяти, он замечал: ''Это заинтересует Ади!'' Затем при следующем предложении: ''Это скажет ему больше, чем он должен знать!'' Деликатный вопрос, который постоянно взывает к совести Ланни. Чтобы поддерживать интерес этих высокопоставленных нацистов, он должен приносить им информацию, которая стоит того, и какое-то время должна быть актуальной. Но если он передаст секреты, которые слишком сильно помогут им, то он может сокрушить свое дело.

Что, в частности, должен был сделать Ланни с войной, которую он теперь считал неизбежной? Собирался ли он подтолкнуть её или отложить? Во время нападения на Испанию он хотел войны, потому что знал, что диктаторы к ней не были готовы и должны были отступить. Теперь у них было почти на три года больше времени, за которое они могли подготовиться. Для достижения этой цели они напрягали все свои ресурсы. Англичане и французы должны были делать то же самое. Их усилия ограничивались частично общественным мнением из-за отсутствия у него информации. А отчасти потому, что их правящие классы на самом деле не хотели бороться с фашизмом, а наоборот хотели того же в своих собственных странах, чтобы противостоять профсоюзам, но в модифицированной форме, чтобы не выглядеть столь грубо или так противно, как Муссолини, Гитлер и Франко!

III

Эта позиция была предметом выступления Ланни Бэдд. Он рассказал о банкете, который дал барон Шнейдер в своем городском доме, и о том, кто там присутствовал, и что именно говорил. Ади, как женщина, проявлял интерес к личностям, особенно к тем, от кого он ожидал что-то получить. Он тщательно их изучал и помнил о них всё. Эти ведущие французские финансисты были для него просто именами. И он хотел бы знать, как они выглядели, их семейное положение и интересы в бизнесе, и просто, как к ним можно подойти. Несколько из них понесли потери в связи с изменениями, связанными со Шкодой и другими предприятиями в Чехословакии. Они поднимают шум вокруг этого, и Гитлер, который рассчитывал взять себе все и везде, был приверженцем законности и был готов платить взятки, если они не будут слишком большими. "Они должны спросить кого-то в этой стране", – сказал он. – "Мои предприниматели не имеют каких-либо проблем со мной. Они сейчас делают в три раза больше денег, чем они когда-либо делали в своей жизни. Это в буквальном смысле".

Это действительно был вопрос огромной важности. Для этого плейбой Бэдд вернётся к вражеским финансистам, и то, что он скажет им, будет принято во внимание. Так Ади перешёл к частностям. – "Когда я пришел к власти, более сорока процентов немецких предприятий были не в состоянии вообще выплачивать какие-либо дивиденды. До моего прихода среднее значение всех выплаченных дивидендов составило 2,8 процентов. Когда сегодня средняя выплата превышает шесть процентов".

– Вы не возражаете, если я это запишу?

"Конечно, нет, герр Бэдд'', – и Гитлер повторил цифры, а Ланни быстро записал их. – "Вы, несомненно, знаете, доктора Круппа фон Болен унд Гальбах. Он сказал мне на днях, что валовой доход его металлургического бизнеса увеличился более чем в семь раз за последние шесть лет, и в настоящее время составляет более половины миллиарда марок. Или спросите Кирдорфа, почетного председателя нашего стального картеля, он скажет вам, что в прошлом году он заплатил пятипроцентный дивиденд, и в то же время выделил на расширение завода и в качестве резерва для покрытия амортизации сумму больше, чем первоначальный капитал своей корпорации. Мы заставляем нашу промышленность работать, герр Бэдд, иногда даже быстрее, чем ей нравится".

"Я понимаю вас, герр рейхсканцлер", – сказал Ланни, отвечая на улыбку великого человека.

– Наши враги скажут вам, что это происходит потому, что мы вооружаем нашу страну, но наш ответ состоит в том, что мы можем повернуть те же силы на дело мира в любой день, когда они будут готовы предоставить нам наши права и разрешить нам наслаждаться чувством безопасности.

– Я рад иметь точные цифры, и я эффективно использую их. Люди, о которых я говорил вам, хорошо осведомлены о ваших достижениях, и немало завидуют им. Это особенно справедливо в отношении Англии, где у них нет тех же наследственных подозрений в отношении немецких достижений.

– Скажите откровенно, герр Бэдд, что, по вашему мнению, является основным препятствием на пути к Британо-немецкому взаимопониманию? Я уверен, что не нужно повторять, что эту цель я больше всего желаю достичь.

– На данный момент, Exzellenz, это, кажется, вопрос о Праге. Везде, где я пытался спорить с людьми, я слышу: 'Да, но он гарантировал независимость Чехословакии, и теперь он не намерен выполнять свои обязательства'.

– Но когда я гарантировал независимость страны, разве это означало, что я гарантировал им право вести идеологическую войну против меня? Я хочу мира на моей восточной границе. А что я нахожу? Постоянные оскорбления и унижения, булавочные уколы в мой адрес. Я считаю, британская и французская пресса толкает чехов на поддержание пропагандистской войны. Если я возражаю, мне рассказывают, что означает свобода печати. Если я говорю о подпольных еврейских влияниях, меня называют фанатиком. Но я узнаю крысу, когда я вижу её, и особенно, когда я чувствую, что она грызёт кончики пальцев моих ног.

Ланни не хотел, чтобы Ади начал охоту на крыс, которая может продлиться оставшуюся часть дня. И он не хотел говорить о судьбе Чехословакии. Поскольку он считал, что эта несчастная маленькая страна уже находится в желудке боа-констриктора, о чём он так и доложил Ф.Д.Р. Он поспешил сказать: ''Я могу сообщить вам только то, что слышу, Exzellenz. Второе возражение связано с вашими намерениями в отношении Польши''.

– И снова у вас есть ответ на это, герр Бэдд. Они упрекают меня такой же ситуацией, что и в Судетской области. Я вижу, как немецкие граждане подвергаются насилию и ущемляются в своих правах умственно недоразвитыми и отсталыми людьми, и, если я возражаю, то меня называют агрессором и тираном. Я могу лишь ответить, что агрессия была совершена Версальским диктатом, и что я не собираюсь отдыхать до тех пор, пока те земли, в которых проживает большинство немецкого населения, не вернутся в мой рейх, которому они принадлежат и полны решимости там быть.

– Я так и привык отвечать, герр рейхсканцлер, и, кстати, вам может быть интересно узнать, что я только что вернулся из поездки в так называемый Коридор.

– Вы купили то поместье, о котором говорили?

– Я поехал еще раз взглянуть на него. На данный момент оно выглядит не так весело, покрыто снегом, но через пару месяцев все изменится, я полагаю.

– Каков размер поместья?

– Около двадцати гектаров. Это немного, если быть фермером, но этого достаточно для частной жизни и семьи. Оно принадлежит польскому джентльмену, который воевал с пикой против ваших войск в прошлой войне. Я воспользовался случаем, чтобы рассказать ему о нынешней ситуации, и узнал, что он считает, что польская армия полностью подготовлена и готова продемонстрировать себя лучшей в Европе.

– Те, кто поощряет польский народ в таких тщеславных заблуждениях, оказывают ему плохую услугу. Я терпелив и вежлив с поляками, потому что я знаю, что они просто пешки, которых используют более сильные и коварные силы. Но при увеличении оскорблений и унижений, кровь будет не на моих руках.

''Я держу моего польского кавалериста в полной зависимости'', – сказал искусствовед с одной из своих очаровательных улыбок. – ''Я не сказал ему, что не соглашусь жить в Польше, но я намекнул, что беспокоюсь о ближайшем будущем''.

''Он может посеять в Польше еще один урожай'', – ответил фюрер немцев. – ''Но я думаю, что вы можете с уверенностью сказать, что он пожнёт его в Германии. Но ему нечего бояться, потому что мы не грабители, и будем относиться к нашему польскому меньшинству с беспристрастным правосудием, конечно, при условии, что они подчинятся нашим законам и будут держать язык за зубами''.

Так вот оно было, и казалось, что президентский агент полностью окупил свою автомобильную прогулку в Коридор и обратно.

Некоторое время они говорили о том ужасе, который скрывался на другой стороне Польши, так назвал это фюрер. Он сказал, что не хотел ссориться с бедными трогательными поляками, die armen traurigen Polen, по одной из причин. Эта причина была в том, что они были достаточно умны, чтобы ненавидеть большевиков, и были политическим и географическим барьером для них. Тактично, насколько возможно, Ланни подвёл к тому, что государственные деятели Франции и Англии теперь были обеспокоены слухами о секретных переговорах, ведущихся для достижения какого-то взаимопонимания между Германией и Россией. Фюрер вскипел: "Это их совесть страдает от сознания вины! Франция сама совершила это преступление против западной цивилизации. И Британия уже годами преследует ту же идею. Теперь их пугает страх, что я могу выстрелить первым".

– Они действительно напуганы, герр рейхсканцлер. Они задают мне вопрос: 'Это серьезно или это блеф?' Что вы хотите, чтобы я рассказал им?

– Скажите им, что в мире всеобщего недоверия, который они создали, невозможно отличить реальность от блефа. Что, является блефом сегодня, становится реальностью завтра. Я простой человек из народа, герр Бэдд, и не знаю трюков этих тонких дипломатов, я говорю, что думаю. Совершенно случайно я сделал открытие, что это самая эффективная форма дипломатии. Все готовы верить в то, что я имею в виду, за исключением того, что я говорю. Разве это не странно?

– В этом есть свои юмористические аспекты, Exzellenz.

– Nun wohl, позвольте им наслаждаться юмором, если они могут. Я говорю им, что я пытаюсь защитить западную цивилизацию от самого скверного бедствия, которое появилось в современной истории. И я приглашаю их помочь мне. Если они захотят это сделать, то все в порядке, мир в безопасности. Но если они попытаются продать западную цивилизацию, то речь пойдёт, кто получит плату. Тогда пусть у них дрожат колени при мысли о том, что я могу оказаться впереди. Как вы говорите на своем диком Западе, я выстрелю быстрее, чем они.

"Я удивлен, узнав, что вы знакомы с нашими американскими обычаями", – улыбнулся Ланни.

– Вы забыли, что я воспитывался на рассказах Карла Мая. Неужели я не показывал вам свою коллекцию Верной руки в Бергхофе?

– Я слышал о ней, герр рейхсканцлер.

– У меня есть целая комната, заполненная первыми изданиями и реликвиями этого восхитительного романтика, который сделал вашу страну живой в моем юношеском воображении. От него я узнал, какую большую роль сыграли немцы в создании вашей культуры. И это одна из причин, почему я хочу так сохранить дружбу, которая никогда не должна была быть нарушена войной. Вы читали что-нибудь из этих книг, герр Бэдд?

– Должен признаться, что я никогда не слышал о них, пока не имел честь познакомиться с вами, Exzellenz. Затем я прочитал несколько из них, потому что я хотел понять ваши мысли и влияния, которые их сформировали.

Ланни хотел бы добавить: "Мне показалось, что создатель Верной руки читал о Кожаном чулке Купера". Но он знал, что подобное заявление вычеркнуло бы его из жизни. Вместо этого он заметил: "Говоря о Бергхофе, я вспомнил о мадам Зыжински и о странных опытах, которые мы проводили с ней. Она снова вернулась на Ривьеру и уже поправилась. Мы провели еще несколько экспериментов с интересными результатами".

Этот вопрос очень интересовал фюрера, но он не хотел, чтобы об этом знали, поскольку он запретил оккультные искусства в своем рейхе и не мог позволить себе нарушать свои собственные законы. Ланни заверил его, что держит обещание никому не говорить об этом, но добавил: "Я живу в надежде, что исследование подсознания и его секретов вскоре станет таким же респектабельным, как, например, исследование природы атома. Несколько дней назад я рассказывал герру Гессу о работах, которые сейчас идут в Университете Дьюка в штате Северная Каролина".

Ланни долго говорил о "экстрасенсорном восприятии" и "психокинетическом эффекте", а также о других явлениях с длинными и впечатляющими названиями. Даже в немецком университете они прозвучали бы респектабельно. Гитлер заметил: "Возможно, я могу организовать, чтобы наши авторитеты рассмотрели эти вопросы, и, возможно, летом мы с вами сможем провести некоторые из этих экспериментов. Надеюсь, к тому времени я освобожусь от множества мелких недоразумений, которые в последнее время занимали мои мысли. Я собираюсь сделать все возможное для достижения этой цели".

Сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт улыбнулся одной из своих самых обаятельных улыбок и заметил: "Все мы в ожидании истории, Exzellenz, вы ее создаете". И после того, как позволил своей лести проникнуть в диктаторский ум, продолжил: "Знаком ли Exzellenz с глубоким высказыванием Наполеона, что 'политика – это судьба' "

Гитлер сидел и смотрел в пылающий камин. Это замечание пришлось именно по его вкусу, как знал Ланни. "Один из величайших умов", – проговорил задумчиво фюрер. – "Очень жаль, что он не был немцем и не имел справедливой возможности испытать свои политические идеи".

В течение девяти лет Ланни пристально изучал фюрера немцев. Он понял, что судьба всех диктаторов слушать лесть и становиться более восприимчивым к ней. Немногие осмеливаются сказать "нет" в их присутствии, и им всё меньше хочется слышать это самонадеянное слово. Точно так же, как Ланни наблюдал при каждом посещении, как щеки Ади становятся немного круглее, и его луковичный нос немного худеет, он наблюдал растущую удовлетворенность великого человека самим собой. И как могло быть иначе? Когда все в его стране считают его творцом чудес, почему он должен быть тем, кто не верит им?

Ланни считал, что можно с уверенностью сказать: "Наполеон начал свою карьеру полтора столетия назад, герр рейхсканцлер, и человечество многому научилось за это время. Я действительно верю, что для второго 'маленького капрала' будет возможно достичь того, о чем мечтал первый, то есть объединения Европы".

Второй маленький капрал воспринял это так же, как и ожидал Ланни, то есть, как само собой разумеющееся. – "Вы, герр Бэдд, можете видеть мою карьеру только издали, и, возможно, вы не понимаете, насколько жизнь легче для вас, чем для меня. Для человека больших дел жизнь слишком часто принимает вид ряда вероломств его врагов и глупостей его последователей. Жизнь такого человека подобна шагам ощупью в темноте по неведомой тропе, окруженной ловушками и обрывами".

– Вся жизнь такая, Exzellenz, и великий человек – тот, кто знает свою дорогу и держится за неё. Время от времени вспыхивает молния, которая делает ее ясной для всего мира: Рейнская область, Аншлюс, Мюнхен, и что дальше?

– То, что дальше, оказалось чередой жалких интриг, тщетных действий, оскорблений и унижений, что заставило меня почувствовать, что то, что мир называет моей последней победой, а на самом деле оказалось моим первым поражением. Я принял ваш совет, вы помните, я ждал, действовал осторожно, искал компромиссов, и что я вижу? Мои оппоненты решили, что я слабак, что я не думаю, что я говорю, что меня можно обмануть, и что надо мной можно издеваться. Чехословакия, это гнездо многих видов паразитов, с которыми я, предполагается, должен жить в мире, чтобы они могли гудеть под моей кроватью и находить их, извивающихся у меня в тарелке! Знаете ли вы этих несчастных 'патриотов', с которыми мне приходится иметь дело? Со словацкими, русинскими, закарпато-украинскими и какими ещё политиками, к чьей идиотской болтовне я должен прислушаться и чьи предательские заговоры я должен расстраивать?

"Да, Exzellenz", – смиренно ответил Ланни, – "я читаю вашу прессу, и я слушаю ваше радио".

Сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт знал, что он виноват в глазах Ади, и он принял положение школьника рядом с учителем с поднятой линейкой. Он был готов к тому, что сейчас получит удар по пальцам. Но в критический момент его спасло одно из тех совпадений, которые заставляют людей размышлять о возможности экстрасенсорного восприятия. Дальняя входная дверь открылась, и в комнату вошел благопристойный, одетый в черное секретарь, очень робко, как будто не был уверен, что его примут, и был готов испариться, как минимум, при первом намеке на враждебность. Фюрер обернулся и посмотрел, затем стал ждать. Так поощряемый человек быстро подошёл, почти пробежал через большую комнату.

В руке он держал полоску бумаги, которая, по-видимому, была лентой от телетайпа. Ни слова не говоря, он положил ее в протянутую руку фюрера, и великий человек взглянул на нее. Если бы его кресло было подключено к электричеству, которое внезапно включилось, таков был эффект. "Teufelsdreck!" – вскричал он и подскочил один раз, а затем второй сильный удар поднял его на ноги. Затем последовал поток слов, которые не могли быть напечатаны ни в одной немецкой книге. Поток был прерван одним взглядом на секретаря и словом – "R-r-r raus!" Человек убежал даже быстрее, чем вошел, и Гитлер сделал полдюжины шагов по комнате, яростно выругался, затем повернулся и подошел к своему гостю, протягивая клочок бумаги: "Sehen Sie, Herr Budd-die gottverdammten Schurken!"

Ланни взял клочок и прочел четыре слова: "Hacha hat Tiso abgesetzt". Ему не нужно было задавать никаких вопросов. Он действительно не мог этого сделать, потому что Гитлер снова пошёл по комнате, гневно бушуя таким хриплым голосом, который весь цивилизованный мир знал по радио. Это была одна из его особенностей, которой Ланни не переставал удивляться, он кричал так же громко на одного человека, как на десять тысяч, и был готов ругать или увещевать, воспитывать или вдохновлять как одного человека, так и миллионы. – "Видите, герр Бэдд, что я должен терпеть! Это убогое, самонадеянное существо было представлено мне как прирученный чех, человек, который будет развивать дружбу с Германией, слабак, больной человек, который ничего не может сделать, даже если пожелает. Но этот человек интригует, лжет моим агентам, ставит препятствия на моем пути почти полгода. Он осмеливается быть недовольным правительством, которое отец Тисо возглавил в провинции Словакия, и на каком основании, кроме того, что этот способный священник благоприятен для нашей национал-социалистической идеологии и больше не допустит, чтобы его родная земля стала жертвой еврейских интриг, и чтобы его крестьян грабили еврейские ростовщики! И вот я читаю: 'Гаха низложил Тисо!' Неповиновение моей воле, моих точных наставлений! Итак, вы видите, как это происходит, они больше не верят, что я думаю то, что я говорю, они заставляют меня снова учить их. Gut, Sie sollen haben was Sie wollen!"

Фюрер бросился к столу и нажал кнопку. По-видимому, какой-то телефонный аппарат погрузился в стол, и, вероятно, аппарат не требовал громкого голоса, но голос фюрера всегда был громким, когда он сердился. – "Ich wünsche Ribbentrop! Keitel! Rudi! Sie sollen so schnell wie möglich kommen!" Можно подумать, что в Германии произошла революция, когда глава правительства упомянул этих августейших людей без их титулов. Разумеется, кайзер никогда бы не сделал этого, независимо от того, кто бросил вызов его имперской и властной воле!

VII

Хорошее воспитание предполагало, что при данном стечении обстоятельств Ланни Бэдд должен уйти. Но его обязанности агента президента побудили его остаться и услышать, что Ади Шикльгрубер собирается делать с этим роем паразитов, которые гудели над его постелью и извивались в его тарелке с одним яйцом-пашот на вершине. И, видимо, это устраивало Ади. С ним должен был быть кто-то, перед кем он мог неистовствовать до прибытия в здание Новой канцелярии его министра иностранных дел, его фельдмаршала и его заместителя фюрера и главы партии. Если бы в такой чрезвычайной ситуации он остался бы один, то у него мог бы лопнуть кровеносный сосуд, или даже его легкие!

Ланни видел несколько раз Гитлера в таком состоянии исступления, и всегда оно было то же самое. Он ходил по полу, почти бегом. Изливал поток слов, так быстро, что для иностранца было трудно понять их, особенно, когда он переходил на иннтальский диалект места, где он родился. Он тряс кулаками на своих мнимых врагов и назвал их самыми мерзкими именами, которые он знал, Marxisten, jüdische Schweinehunde, Agenten der plutocratischen Democratie. Было довольно неприятно находиться близко от него. Выкрики сопровождались мелкими брызгами. Постепенно они собирались в уголках его рта и создавали пену. Ланни слышал много раз, что, когда такой гнев достигал кульминации, он становился своего рода приступом эпилепсии, и Ади Шикльгрубер бросался на пол и жевал ковер. Но Ланни никогда этого не видел.

Конечно, он должен был согласиться со всем, что говорил фюрер, в противном случае это был бы конец их знакомства. Да, конечно же, словаки имели право на независимость, которую для них требовал отец Тисо, и Глинкова гвардия, которую он сформировал, была организацией героических патриотов. Гаха, президент Чешской Республики и набожный католик, был, несомненно, марксистским орудием. Генерал Кейтель наверняка согласится немедленно мобилизовать войска. ВВС, без сомнения, были готовы действовать. Гитлер бросился к передающему устройству и потребовал передать сообщение Герингу, приказав ему сразу вылетать из Сан-Ремо независимо от состояния его здоровья.

В слепом гневе, который наблюдал Ланни, была специфическая особенность. Ади точно знал, что он делал, частью своего ума наблюдая и вычисляя происходящее. В богатых домах, особенно среди американцев, Ланни видел испорченных детей, которые научились получать что хотели, впадая в такие истерики. Они тоже знали, что они делают, и когда они получили то, что они хотели, истерика прекращалась. Они даже знали, что существуют определенные лица, которые не поддаются истерике, и с этими людьми они использовали другую тактику. Ланни подозревал, что сын старого Алоиса Шикльгрубера, единственный ребенок обожающей его молодой матери, узнал, как жевать ковер, когда ему было год или меньше, и продолжал это, потому что обнаружил, что это пугало людей и заставляло их уступать его требованиям.

VIII

Прибыл Рудольф Гесс, а через пару минут маршал Кейтель, недавно назначенный начальником Верховного командования рейхсвера. К этому времени Ланни узнал столько, сколько ему нужно было знать, и ему действительно пора было убираться. Он сказал, что уверен, что у фюрера есть государственные вопросы для обсуждения, и что он должен извиниться и откланяться. Что оценили прибывшие люди. Он появился на Вильгельмштрассе всего за несколько минут до появления дополнительных выпусков газет. "Юппхену" Геббельсу, le diable boiteux²⁵, не нужно было ждать указаний от своего фюрера. Они сотрудничали почти два десятилетия и знали технику друг друга. Ланни читал заголовки газет и думал, что печать Нацилэнда стала средством распространения фюрерских истерик всей немецкой публике. То же самое состояние ума, те же слова, те же образы, те же угрозы. Сын президента Бэдд-Эрлинг Эйркрафт мог представить, что с наступлением темноты каждый Spiessburger Фатерланда будет валяться на полу, жуя собственный коврик или, возможно, бетонное городское покрытие места, в котором он проживал.

Для агента президента здесь было делать нечего. Обо всем этом он уже сообщил своему шефу. И теперь телеграф и радио распространяли новости о мобилизации немецкой армии и о том, что готовится ультиматум Праге. Ланни пришлось выкинуть из головы все международные дела и решить, хочет ли он дать зеленый свет Бернхардту Монку. Вмешается ли в проект Монка приезд маршала Геринга и приведение в боеготовность немецких ВВС? Наверное, нет, если это была "заводская работа". Но Ланни не мог быть в этом уверен, и ему пришлось подождать до вечера, чтобы спросить об этом своего коллегу конспиратора. Был четверг. Если делать работу, то она должна быть сделана в субботу вечером. Это означало, что Монку понадобится два дня и две ночи, чтобы убедить Лорел Крестон, купить себе машину и получить необходимые документы, чтобы выехать из Берлина в Голландию. Нельзя терять время на колебания!

Было бы действительно трудно сказать "нет", когда дело зашло так далеко, и другого плана не предвиделось. Ланни не мог думать о других планах. И когда он встретил своего друга в тот вечер, его первый вопрос был: "Что вы решили? " Монк ответил: "Я ничего не решил, я ждал вашего решения. Кроме того, я в шоке". Ланни сказал: "Хорошо, вы можете попробовать мисс Крестон, если хотите. Что бы она ни делала, я уверен, что она вас не выдаст".

Двое подпольщиков долго ездили по улицам главного города Нацилэнда, держась главных бульваров, где хороший автомобиль ничем не отличался от любой другой хорошего автомобиля. Тщательно соблюдая правила уличного движения и двигаясь ни быстро, ни медленно, водитель наблюдал в зеркале заднего вида за отсутствием слежки. Тому, кто водил машину четверть века и занимался конспиративной деятельностью почти так же долго, такие вещи были второй натурой и очень мало мешали разговорам.

Ланни рассказал всё, что знал о Лорел Крестон, о ее характере, ее идеях, ее манерах и воспитании. О её дядюшке, её двоюродной сестре, их яхте и семье в Балтиморе. Затем о её коротких рассказах и журналах, в которых они появились, и как можно их найти в Прусской государственной библиотеке на Вильгельмштрассе. О литературном стиле эпизодов, их социальной значимости и обо всём, что могло бы пробудить интерес марксиста бывшего моряка и профсоюзного лидера, получившего образование самостоятельно и любящего читать. Ланни рассказал о пансионате Баумгартнер, о людях, которые там жили, и которых Монк скорее всего увидит, и которые увидят его. После того, как он убедился, что его друг все это хорошо усвоил, он, как отличный драматический актёр произнёс красноречивую и трогательную речь, которую Монк должен был повторить в надежде убедить эту даму выйти на улицу со странным человеком. То, чего не делала ни одна настоящая леди из Балтимора за триста лет с тех пор, как английский лорд впервые основал этот город.

Монк задавал вопросы о психологии таких леди, так резко отличавшейся от его собственной. Ланни объяснил, что они сдержаны, и не пожимают руки человеку, когда знакомятся. Им не нравятся возбуждение, громкие голоса или сильные эмоции любого рода. Какими бы сатирическими не выглядели их рассказы, которые они пишут о своем собственном классе, они подсознательно связаны с его манерами, предрассудками и отвергают всё чужое или эксцентричное. Монку не надо выглядеть человеком, во всем следующим моде, но он должен быть одет в не привлекающий внимания костюм и быть чисто выбритым. Он должен говорить по-английски, не обязательно хорошо, но медленно и отчетливо. Его манера должна быть спокойной и сдержанной, и он должен льстить леди только одним способом, предполагая, что у неё есть понимание психологии, а прозорливость ее ума позволит ей признать его целостность и идеализм, когда она с ними встретится. "И, конечно, без даже самых слабых намеков на секс", – добавил старомодный Ланни Бэдд.

Итак, в девять часов утра, после того, как работающие постояльцы успели уйти на работу, "Die Miss" вызвали к телефону. Она услышала, как глубокий голос произнес на отчётливом английском: "Мисс Крестон, меня зовут Антон Зиберт, вы никогда не слышали обо мне, но я являюсь большим почитателем вашего литературного таланта, и я позволю себе просить разрешения сказать вам об этом".

На данный момент леди из Балтимора еще не достигла той стадии, когда число ее "поклонников" стало обузой, и она не могла не порадоваться, как и испугаться. "Я не знала, что у меня есть читатели в Германии", – ответила она.

– Я только что прочитал все ваши произведения, которые можно найти в нашей большой государственной библиотеке, и на меня огромное впечатление оказала социальная проницательность и спокойная ирония, которые я нашёл в ваших рассказах. Я знаю, что я очень самонадеян, когда звоню вам, но существует братство в мире литературы, которое выходит за рамки обычных социальных условностей.

– Могу ли я спросить, мистер Зиберт, как вы узнали, что я здесь?

– Я знаю лиц, проживающих в этом пансионе, и слышал, как они говорили о вас. Это заставило меня прочитать то, что вы написали, и теперь я прошу оказать мне честь выслушать моё почтение. Так случилось, что я много путешествовал по миру, и у меня есть опыт, который вы, возможно, найдете подходящим для своего пера. Именно поэтому я прошу вас простить это необычное обращение.

Был момент, когда результат висел на волоске. "Ну, действительно, мистер Зиберт ..." – начала обеспокоенная леди.

– Уверяю вас, вы найдете во мне уважительного человека, и я обещаю не тратить много вашего времени. Мне не потребуется много времени, чтобы дать вам представление о моей истории, и я предлагаю её совершенно свободно. Я должен ясно заявить, что я человек, который преуспел в этом мире, и история о том, как я это сделал, решительно отличается от обычной.

Леди, пытающаяся писать для популярных журналов, не может не знать об ограниченности своего опыта, и если ее не зовут Джейн Остин, она не может оставаться в атмосфере званых чаепитий и не более того. Лорел Крестон ответила: "Вы очень любезны, сэр. Когда вы хотите зайти? "

– Я в вашем районе, и был бы рад приехать сейчас, если вы позволите. Я обещаю уйти, как только вы скажете мне, что у вас есть другие дела.

И женщина, чувствуя себя восхитительно смелой и нетрадиционной, ответила: "Вы можете прийти, сэр".

Она вышла в гостиную пансиона, одетая в сшитый на заказ шерстяной коричневый костюм. Он увидел, что она маленькая, довольно красивая, с карими глазами и каштановыми волосами. Она носила очки и была довольно бледна, как будто слишком долго сидела в закрытом помещении суровой берлинской зимой. Она увидела мужчину крепкого телосложения, с широкими плечами, бычьей шеей и руками, очевидно, привыкшими к грубой работе, с темными коротко стрижеными волосами на круглой голове, которую он склонил к ней с почтением. Она решила, что он очень немецкий, но не могла ни о чём больше догадаться. Она ожидала встретиться с интеллектуалом, и здесь, похоже, был моряк или что-то в этом роде, и что он мог понять в ее замысловатых историях о богатых праздных американцах? Она устремила на него пару встревоженных умных глаз и приготовилась открыть для себя что-то новое в этих чужих и явно пугающих людях.

Он сел на стул в нескольких шагах от нее и не наклонился к ней, а сложил руки перед собой и начал говорить на слегка запинающемся английском и таким тихим голосом, что она едва могла его услышать. – "Мисс Крестон, как я мог понять из ваших рассказов, моя попытка установить контакт должна показаться вам странной, но я также знаю, что вы разбираетесь в людях. Вас гипнотизируют проблемы личности, вы внимательно следите за людьми и пытаетесь понять, что действительно ими двигает. Часто их мотивы бывают не самыми высокими, и чтобы не слишком сильно расстраиваться, вы учите себя улыбаться их притязаниям. Это правда, не так ли?"

"Я должна сказать, что это разумное предположение обо мне", – ответила чопорная леди.

– Я надеюсь, что вы примените свои психологические приёмы к нынешней ситуации. Незнакомец из совершенно другого мира, человек, который прожил тяжелую и трудную жизнь. Но у него есть фундаментальные человеческие качества, целостность духа и моральная добросовестность, которую где угодно можно распознать и чтить. Я надеюсь, что вы найдете во мне эти качества.

– Продолжайте, мистер Зиберт.

– Я начал работать мальчиком и очень мало учился, но я читал всякий раз, когда у меня была возможность. История, философия, поэзия, все, что попадало мне в руки. То, что я собираюсь сказать, не должно демонстрировать мой литературные навыки, а имеет гораздо более важную причину. Были времена и места, когда ученые и мыслители считали желательным говорить притчами, использовать метафоры, исторические аллюзии, ссылки на древнюю мифологию и религии.

Эту заученную речь Ланни Бэдд втолковал своему другу, и он знал её почти наизусть. – "В истории Рима, мисс Крестон, были два брата, которых звали Гракхами, их рассказ был рассказан Плутархом, вы случайно об этом не помните?"

– Боюсь, я забыла своё классическое образование, мистер Зиберт.

– Тогда давайте перейдем к истории Виргинии. Вы читали что-нибудь о Патрике Генри?

– Конечно.

– Он произнес речь, я не могу утверждать, что прочитал ее, но там есть одна фраза, семь слов, которые мне говорили, знает каждый школьник в вашей стране. Не произносите эти слова, а просто скажите, что вы знаете их.

– Я их хорошо знаю.

– Подумайте о них немного, но не как в школе, а как о реальности этого часа.

Странный посетитель сделал паузу, чтобы позволить леди, рожденной недалеко от Виргинии, сказать себе: "Дайте мне свободу или дайте мне смерть". Затем он продолжил: "Вот из таких чувств создается великая литература, возможно, не такая, которая популярна в журналах. Но она затрагивает глубочайшие чувства человеческой души, и она призывает ко всему лучшему и самому благородному в нас. Вы знакомы с поэзией лорда Байрона?"

– Конечно.

– Он написал сонет о старинном замке, который стоит на озере в Швейцарии. Не помните ли вы его, случайно?

– Да, я думаю, что да.

– Первые слова: 'Свободной Мысли вечная Душа'. Может показаться, что я устраиваю вам экзамен, но есть определенные причины для такого моего выступления. Посетитель осмотрел гостиную пансиона. Еще один Berliner Blick!

– Полагаю, я понимаю, что вы имеете в виду, мистер Зиберт.

– Напомните себе первые две строки сонета, если сможете. – Он подождал, пока она мысленно повторит:

Свободной Мысли вечная Душа,

Всего светлее ты в тюрьме, Свобода!

Затем он продолжил: "У каждой нации есть свои стихи, связанные с этой высокой темой, и когда мы ее читаем, в нас что-то шевелится, и у нас возникает чувство единства с поэтом. Вы может вспомните, что в последней строчке этого сонета есть слово 'Бог'. Я не религиозный человек, но у всех нас есть чувство идентичности с Вселенной. Вы знаете отношение Вордсворта, без сомнения".

– Он - поэт, которого я хорошо знаю.

– Он любил природу и отождествлял себя с ней каким-то пантеистическим образом, это был вопрос чувства, инстинкта, который он вряд ли смог бы оправдать своим разумом. Он был счастлив, когда находился на открытом воздухе, гуляя среди любимых им красот природы, которые приносили пользу его здоровью, и в то же время давали темы его стихов. Он избегал часто посещаемые места. Вы помните, он писал: 'Чрезмерен мир для нас'.

Снова говоривший остановился, и его глаза бродили по комнате с тремя дверьми и множеством оконных штор. Может быть там и не было подслушивающего устройства, но кто мог быть уверен?

– Иногда поэт бродил по холмам один, но в остальное время он радовался, когда с ним был его друг, и они обсуждали великие события тех дней. Вы помните эти события, мисс Крестон?

– Смутно.

– Они дали тему великой поэзии Вордсворта, Байрона, Шелли и других поэтов разных стран. Они также стали темой беллетристики. Многие писатели были бы рады услышать из первых рук о таких событиях, От тех, кто на самом деле был свидетелем тех событий и испытал героизм человеческих усилий и глубину человеческих страданий и отчаяния. Гениальный писатель может представить себе эти вещи, но даже он должен иметь местный колорит и детали личности. Шекспир ухватился за истории в хрониках Холиншеда и за итальянские россказни о кровопролитиях и ужасах, которые он слышал. Эти вещи много значат для писателя. Не слишком много времени я у вас отнимаю, мисс Крестон?

– Вовсе нет, мне очень интересно.

– Я заметил, что сегодня довольно приятное утро, серое небо, но это лучшее, что мы можем ожидать в марте. Вордсворт учил любить такие небеса и туман на холмах его Страны Озер. Вы могли бы прогуляться и насладиться свежим воздухом. Это было бы хорошо для вас и доставило бы мне удовольствие сопровождать вас и разговаривать с вами во время прогулки.

Таинственный человек сказал свое слово, тщательно используя притчи, метафоры, исторические аллюзии и ссылки на мифологию, все, что было преподано ему ученым Ланни Бэддом. Он ждал, пока леди всё обдумает, тем временем не сводя с нее глаз, встречая ее вопросительные и, возможно, испуганные взгляды. Она много читала о том, что происходит в Нацилэнде, и знала, что здесь должна действовать свободной мысли вечная душа, некоторые храбрые и преданные души должны бороться с террором. Своими странными косвенными словами этот человек передал ей, что он был одним из этих людей, и хотел передать свой опыт американскому писателю. Это могло быть опасно, но также интересно, и в ее душе была война между леди из хорошего общества и начинающим писателем.

Гость прервал свое замечание: "Само собой разумеется, что, когда воспитанный мужчина идет с дамой, он разрешает ей выбирать маршрут, чтобы она могла чувствовать себя в полной безопасности".

Так начинающий писатель одержал победу во внутренних сомнениях. "Я думаю, мне понравится прогулка, мистер Зиберт", – заметила она. – "Подождете, пока я оденусь?"

XII

Подпольщик стоял у окна, выглядывая наружу, но время от времени поворачивая голову, чтобы увидеть, есть ли признаки того, что за ним следят. Появилась дама из Балтимора, одетая в то же пальто и норковую шляпу, что и при ее выходах с Ланни Бэддом. Они вышли, и она решила идти в направлении Бранденбургских ворот. Они шли рядом, и перед ними и за ними никого не было видно. Мужчина глубоко вздохнул и без всяких предварительных вступлений начал:

"Мисс Крестон, я ценю то, что вы в вашем положении приняли незнакомого человека и доверяете ему, как вы это делаете. Я благодарен вам и уверяю вас, что вы найдете во мне человека, достойного вашей доброты. Я пытался окольно рассказать вам, что я один из тех немцев, которые отказались подчиниться нынешней диктатуре и активно борются с ней. Могу я рассказать вам немного о своей жизни?"

– Для этого я и пришла, мистер Зиберт.

– Во-первых, я в Германии нелегально по поддельному паспорту, и полиция активно ищет меня.

– Но тогда, как вы можете ходить по оживлённой улице?

– По той причине, которую я вам объяснил.

– Разве не разумнее было бы пойти по какой-нибудь более спокойной улице, чем Унтер-ден-Линден?

– Я ведь обещал позволить вам выбрать маршрут, мисс Крестон.

– Мы свернём в первый переулок. У меня нет желания подвергать вас ненужному риску.

Также тихо и медленно, чтобы сделать как можно меньше ошибок в языке, который он только наполовину знал, человек рассказал о своем детстве в промышленном районе возле одного из каналов. О поиске знаний в социалистической рабочей школе. О работе профсоюзов и кооперативов. О жизни моряка, который не отказался от своих убеждений и упорно учил своих товарищей в строго дисциплинированном немецком торговом флоте. Он рассказал о войне, в которой был призван на судно, прорывающее блокаду и попавшее в плен к британскому эсминцу. О своём возвращении в Германию и попытку построить социалистическое государство, которая потерпело неудачу, поскольку лидерам не хватило смелости подавить милитаристов и крупных промышленников своей страны. О борьбе с коммунистами с одной стороны и нацистами с другой. О долгой агонии инфляции и депрессии, а затем приходе Гитлера. Монк не называл никаких имен, но рассказал о своем опыте в концентрационных лагерях и о двух своих побегах. Это были рассказы, которые вызвали головокружение у дамы, воспитанной в спокойной обстановке. Он предложил пощадить ее, но она ответила "нет", если некоторые люди могут терпеть пытки, другие должны быть в состоянии услышать о них.

XIII

Длинная прогулка и долгий разговор. Монк рассказал историю о Труди Шульц, не называя ее имя, не намекая на её мужа или на деньги из Америки. Он рассказал о миллионах брошюр, незаконно ввезенных в Германию, говорящих правду о нацистах и их режиме. И также о документах, вывезенных за границу и там опубликованных. Он рассказал о многих преданных камрадах, которые были пойманы, и о которых больше никто не слышал. Он рассказал об Испании и Интернациональной бригаде и о героизме молодых людей, прибывших со всех уголков земли, чтобы бороться с фашизмом на поле боя, выбранном фашизмом. "Видите ли, мисс Крестон", – сказал подпольщик, – "это борьба, которая требует всех, у кого есть совесть. Когда я читал ваши рассказы, я сказал: 'Вот женщина, чье сердце с нами, и когда она узнает факты, она сыграет свою роль' ".

– Но где здесь моя роль, мистер Зиберт? Что может сделать посторонний?

– Сейчас я нахожусь в особо опасном положении. За мной охотятся днем и ночью, и везде, где я нахожусь, я подвергаю смертельной опасности моих товарищей. Я не могу остановиться ни в никакой гостинице или пансионате, так как отпечатки пальцев на моих паспортах приведут меня прямо в полицию. Я должен выехать из страны без промедления, и я надеюсь быть вашим шофером и отвезти вас в Голландию.

– Но откуда у вас такая идея, мистер Зиберт? У меня нет автомобиля!

– Вы должны понимать, что за мной стоит движение. У меня есть друзья, которые хотят спасти меня и готовы вложить в это деньги. Я сейчас в состоянии вручить вам сумму, достаточную для приобретения среднего по цене автомобиля. Он будет зарегистрирован на ваше имя и будет вашей собственностью. Когда вы достигните Голландии или Англии, если вы будете готовы путешествовать так далеко со мной, то автомобиль будет вашим.

– Мистер Зиберт, у меня дух захватывает. Я не умею водить машину, и я не мог позволить себе роскошь её иметь.

– Тогда вы могли бы её продать, это полностью зависело бы от вас.

Ни разу за время этой долгой прогулки женщина не глядела на мужчину рядом с ней, ни он на нее. Они шли прямо, поглощенные своим разговором, за исключением моментов, когда кто-то проходил мимо их, и они останавливались на середине фразы. Теперь человек поднял взгляд и увидел, что женщина кусает губы.

"Я знаю, что вам кажется, что это безумное предложение", – продолжал он. – "Но позвольте мне объяснить мое затруднительное положение. Я въезжал и выезжал из страны десятки раз. Но только теперь все мои старые прибежища наблюдают, и большинство из моих старых соратников мертвы или в тюрьме".

"Мистер Зиберт", – воскликнула она, – "вы просите ужасную вещь!"

– Я не буду заставлять вас, мисс Крестон. Это вопрос вашей совести. Я указываю, что проблема состоит не в том, что я ищу что-то для себя. Я мог бы жить свободно и безопасно в Германии, если бы я был готов отказаться от моей веры в человеческую порядочность, как это и сделали многие другие. К тому же, так случилось, что у меня есть информация, имеющая жизненно важное значение для внешнего мира, если я смогу вывезти её. Германия тюрьма, но вы обладаете волшебным ключом. Вы американка, и вы принадлежите к тому классу, который имеет привилегию свободно передвигаться по миру и пользоваться уважением.

– Вы ошибаетесь, мистер Зиберт, если вы думаете, что я богатая женщина или что-нибудь рядом.

– Тот, кто смотрит на вас, или кто слышит, как вы говорите, будет знать, что вы, что называется настоящая леди, что вы не переправляете контрабандой товар, не водите компанию с красными, и имеете право на приобретение автомобиля и иметь шофера, который будет возить вас по Европе. Охранники на границе будут вежливы и спросят, какое количество немецких денег вы вывозите, и, возможно, попросят показать ваш кошелек. Они только глянут на вашего слугу и возьмут его разрешение на выезд без комментариев.

– А вдруг всё пойдёт не так? Предположим, что кто-нибудь узнает вас?

– В этом случае у вас будет совершенно ясная история. Вы планировали купить машину и нанять водителя, и появился незнакомый человек, который представился шофером и принес вам рекомендательные письма. Я предоставлю их вам. Они не будут подлинными. Но легко поверить, что вы приняли их и наняли человека. Насколько я понимаю, вы не встречали никаких красных или антифашистов в Германии. Поэтому ваше досье чистое. Нацисты не доставляют много хлопот американцам. Они хотят, чтобы ваша страна держалась подальше от следующей войны, когда она наступит. Мое твердое убеждение, что ваша страна не сможет остаться в стороне, и поэтому вы когда-нибудь поймёте, что помогая мне бежать из сумасшедшей Европы, вы также помогаете своему собственному народу.

XIV

Прогулка оказалась долгой. Такой долгой, что силы женщины иссякли, и она захотела присесть на скамейку в парке, около которой они проходили. Но скамья была покрашена в желтый цвет и на ней была большая черная буква "J". Спутник должен был объяснить ей и провести ее дальше туда, где была "арийская" скамейка. Там они посидели некоторое время, и никто не обращал на них особого внимания. Лорел Крестон задавала вопросы один за другим. Вопросы, которые она не задавала бы, если бы всерьез не думала удовлетворить просьбу этого человека. Он сумел с помощью прекрасных слов, которым его научил Ланни Бэдд, полностью убедить ее, что он был тем, за кого он себя выдавал. Ей даже в голову не приходило, что он может быть профессиональным преступником, пытающимся скрыться от немецкой полиции, скажем, фальшивомонетчиком или контрабандистом драгоценных камней, не говоря уже о руководителе банды, которая собирается ограбить завод Сименс унд Хальске и украсть нагнетатель для истребителя!

Лорел Крестон хотела знать, когда он хочет уехать, и он сказал ей, что воскресенье лучший день для пересечения границы. Будет много прогулочных машин, и охранники будут заняты. – "Мы выедем примерно в девять часов утра и на границе будем в пятнадцать".

– У меня не будет времени, чтобы уладить все мои дела, мистер Зиберт.

– Я ничего не могу сказать об этом, но вы и не должны улаживать все свои дела, так как вы скоро могли бы вернуться в Берлин. Вы могли бы придумать в Англии друга, который заболел, и которого вы решили навестить и помочь. Этот друг мог быстро выздороветь, и вы могли бы вернуться без каких-либо комментариев.

– Но мне придется купить машину и получить необходимые документы.

– Вы можете сесть в такси и доехать до дилера, а через десять минут вы станете владельцем автомобиля и документа, подтверждающего вашу собственность.

– И лицензия на автомобиль и все такое?

– Для американской леди дилер с удовольствием позаботится и об этом и доставит машину, куда она захочет. Я заберу автомобиль, а в девять часов утра в воскресенье я предстану перед пансионом в форме настоящего шофера, и вы отбудете при полном параде.

– Кажется, вы все продумали!

– Нужно научиться делать это, когда вступаешь в войну с гестапо. Иногда бывают промахи, но я не думаю, что они будут в этом случае. Ваша собственная позиция слишком безопасна.

– И вы полагаете, что вы сделали мне это необычное предложение исключительно на основе моих рассказов, которые вы прочитали?

– Вы не представляете себе, как много себя вы вложили в свои рассказы, мисс Крестон, я обнаружил там одновременно и теплое сердце, и острый ум, две вещи, которые не всегда сходятся. Я понял, что писатель знает, что такое паразитизм, и как он ослабляет и, в конце концов, уничтожает человеческий характер. Я рискнул предположить, что такой писатель не мог бы быть поклонником нацистской диктатуры и, разумеется, не предал бы доверия, оказанного ей.

– Я восхищалась тем искусством, с которым вам удалось передать мне свои идеи в том пансионе, не сказав ни слова, которое кто-нибудь мог бы понять.

– Естественно, я долго думал об этом и подготовился, пользуясь книгами. Позвольте мне спросить, действительно ли вы знаете этот сонет Байрона.

– То, что я знаю лучше, это более длинное стихотворение под названием Шильонский узник. Речь идет о человеке, который боролся за свободу Швейцарии и был заключен в темницу.

– Его имя было Бонивар.

– Да, я не уверена, что смогу вспомнить сонет.

– Я выучил его по этому случаю. Позвольте мне прочитать его для вас и заранее указать на то, что буквально сотни тысяч мужчин и женщин, никто, кроме гестапо, не знает, сколько их, находятся в застенках по всей Германии в этот момент. И ни за какие-то преступления, только за то, что они отказались подчиниться воле невежественного и фанатичного деспота. Позвольте мне прочитать строки Байрона, которые применимы к нынешней ситуации, не меняя ни одного слова.

"Пожалуйста, читайте", – сказала женщина, и Монк произнёс:

Свободной Мысли вечная Душа,

Всего светлее ты в тюрьме, Свобода!

Там лучшие сердца всего народа

Тебя хранят, одной тобой дыша.

Когда в цепях, во тьме сырого свода,

Твоих сынов томят за годом год,

В их муке зреет для врагов невзгода

И Слава их во всех ветрах поет.

Шильон! Твоя тюрьма старинной кладки

Храм. пол — алтарь: по нем и там и тут

Он, Бонивар, годами шаг свой шаткий

Влачил, и в камне те следы живут.

Да не сотрут их — эти отпечатки!

Они из рабства к богу вопиют!²⁶

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Для кого время скачет галопом

²⁷

ЛАННИ БЭДД многому научился, чтобы не волноваться, когда это не приносит пользы. В пятницу вечером он отправился на просмотр американского фильма, а затем заснул, и если у него и были какие-то кошмары, то он о них не помнил. Утром его руки немного дрожали, когда он открыл письмо, подписанное Брауном. В письме было: "Леди поможет мне найти хорошего Дефреггера". Ланни подумал: "Ну, она запала на это". Так же, как Ланни западал очень часто, начиная с четырнадцати лет, когда его красный дядя отвёл его к итальянской синдикалистке Барбаре Пульезе. С тех пор он часто сталкивался с трудностями, пытаясь помочь людям, которые боролись за новую свободу в области экономики. В случае с Лорел Крестон всё было бы не так плохо, сказал он себе, потому что она не была агентом президента и, конечно, могла научиться понимать борьбу против нацистско-фашистской контрреволюции и написать об этом.

Ланни сжёг записку и отправил золу в канализацию. Затем он сосредоточился на кричащей нацистской прессе. Он увидел, что Гитлер снова собирается воевать. Во всяком случае, он будет продолжать идти своим путем, а другие народы Европы могут противостоять этому вооружённой борьбой, если они этого захотят. В эту субботу 11 марта подлые чехи терроризировали немцев на всех их территориях. По крайней мере, этому верили немцы, которые читали газеты Гитлера или слушали радио Гитлера. Ланни решил, что у него достаточно материала, и он готов его вывезти. Но ему не стоило уезжать одновременно с вывозом нагнетателя. Поэтому он пошёл на концерт и прослушал симфонию Брукнера.

Этой ночью предполагалось совершить кражу нагнетателя, и Ланни захотел иметь несокрушимое алиби. Поэтому он позвонил оберсту Фуртвэнглеру из штаба Der Dicke, извинился за то, что долго не встречался с ним, и пригласил его и его очень унылую провинциальную жену в спектакль "Летучая мышь". Затем он отвез их в ночной клуб, где они смотрели гротескно развратные танцы. Эсэсовский офицер и его леди выпили достаточно много шампанского и домой идти не хотели. Ланни отвел их на еще одно "мероприятие". Была мода совершать обход злачных мест. И в четыре часа утра он отвез их домой и шутил о времени, чтобы прочно закрепить это время в их сознании. Они жили на некотором расстоянии в пригороде и думали, что не стоило ему возвращаться в Адлон так поздно, поэтому они пригласили его занять свою свободную комнату. Разбейте это алиби, если сможете!

Ланни лежал в чужой постели и считал овец, делая все возможное, чтобы не думать о том, что Монк делает в тот час. Он и его товарищи конспираторы разбирают нагнетатель с помощью гаечных ключей или ацетиленовой горелки или того, что может потребоваться. Несущая конструкция, или корпус, и то, что в этом устройстве содержалось, будет разрезано на две или более плоские секции и приварено под шасси автомобиля, где будут незаметными. Трубы и все, что было внутри, отрезали до нужной длины и свертывали в пучки, чтобы они выглядели как наборы инструментов. Они будут спрятаны под задним сиденьем, а поверх них будет сидеть мисс Крестон и лежать ее чемоданы и шляпки. Пограничники вряд ли будут двигать все это. Если не будет объявлена тревога, и все в Германии не будет перевёрнуто с ног на голову.

В воскресенье утром оберст и его леди страдали похмельем, Ланни претворился, что страдал тоже. Он читал утренние газеты и время от времени включал радио, потому что, если бы была объявлена тревога, то о ней могли бы объявить. Однако, Ланни ничего не слышал. Его хозяева убеждали его остаться, и это был безопасный способ провести воскресное утро. Он знал эту пару уже около пяти или шести лет и всегда старался быть любезным, поэтому, если у них когда-либо были подозрения о нём, то они уже давно рассеялись. Он был искусствоведом, который пользовался благосклонностью фюрера и заработал много денег для генерала Геринга, продавая картины, которые Геринг купил задёшево у богатых евреев. Рейхсмаршал уполномочил его продать остальную часть этих сокровищ за цену, которую он сможет получить, и, естественно, ожидал, что эксперт быстро получит выручку. Но Ланни вел себя по-другому. Он был очень добросовестен и настаивал на получении хороших цен, тем самым зарабатывая свои комиссионные во много раз больше. И великий человек, и его помощник оценили это, и ни одному из них не пришло в голову, что Ланни использует такую тактику, как повод для приезда в Германию несколько раз в год и наслаждения честью близости с нацистским номером два.

Сейчас этот похудевший толстяк вернулся из Италии и был занят подготовкой немецких военно-воздушных сил к действию. Их не нужно было много готовить. Они получили опыт над Мадридом и Валенсией, Барселоной и Герникой и над многими другими городами Испании. Они отработали подготовку к бомбардировке Вены, а затем Праги, и теперь опять была Прага. Оберст гордился тем, что все, что его шеф должен был сделать, это нажать несколько кнопок и сказать несколько слов. Это был немецкий Gründlichkeit, и нацисты довели его до совершенства.

У Ланни состоялись разговоры с Гитлером и Гессом, и оба сказали ему, что то, что они говорили, не является конфиденциальным, они хотели, чтобы это стало известно миру. Поэтому Ланни обрадовался и обольстил верного адъютанта, повторив слова этих всемогущих персонажей. Взамен адъютант говорил свободно о своем собственном начальнике, о том, что он сказал и что он планировал сделать. Это было все в духе пожеланий герра Бэдда, поскольку он тоже хотел мира между Германией и Западной Европой, предоставив Фатерланду свободу рук на востоке. Рейхсмаршал умолял фюрера пойти на Мюнхенское урегулирование, но на этот раз он, конечно, не стал бы умолять, и тысяча бомбардировщиков была загружена и готова к взлету, ожидая команды.

III

Ланни решил, что для него было бы разумно снова увидеть Геринга до отъезда из Германии. Трудно решиться на это в понедельник, когда наиболее вероятно Der Dicke узнает о пропавшем нагнетателе. Узнав это, он будет в ярости, и, конечно, одна из его первых мыслей будет об отце и сыне Бэддах. Он мог бы даже сказать что-то об этом. И Ланни рассудил, что будет лучше продемонстрировать ему свой испуг и дать торжественное заверение, что он ничего не знает об этом. Указав, что Англия, Франция и Россия имеют агентов в Германии, более активных и более способных, чем американцы. Геринг вполне мог в это поверить.

Но устроить такой визит надо, конечно, совсем не через общественную приемную, где Ланни встретит десяток видных нацистов, многие из которых не знают его, кроме как понаслышке. Геринг был его другом, и в такое кризисное время для Ланни было бы неприлично уехать, не услышав, какие сообщения рейхсмаршал хотел бы передать лорду Уикторпу, Джеральду Олбани и другим высокопоставленным друзьям Ланни в Англии. Кроме того, были картины. Ланни сказал бы: "Я думаю, что я получу предложение для этого Каналетто, и, может быть, скоро сообщу вам о Сардженте". Der Dicke удивил Ланни, попросив его собрать коллекцию репрезентативных американских картин, и он не хотел, чтобы их отправляли в Германию, а чтобы их хранили в Нью-Йорке. Это было что-то многозначительное. Теперь, когда нацистская военная машина была готова к прыжку, их лидеры готовились к чрезвычайным ситуациям, складывая вещи в безопасных уголках мира!

Ланни спросил Фуртвэнглера, сможет ли Его превосходительство найти время увидеть его во время выполнения его многочисленных обязанностей, а оберст ответил, что Его превосходительство всегда имеет время. Такой руководитель имеет компетентных подчиненных и видит, как они выполняют свою работу, оставляя его свободным для собственных дел. Ланни поблагодарил двух своих хозяев и вернулся в отель в начале полудня. Его мысли были заняты балтиморской леди и ее шофером, приближающимися к голландской границе, и многими разными вещами, которые могут произойти с ними. Он включил радио в своей комнате и сидел, слушая записи Бетховена, Моцарта и Шуберта, прерываемые нацистскими ораторами, поносившими чехов. Было три часа, и теперь машина должна быть на границе. В любой момент радио может сообщить, что известный красный диверсант и преступник был арестован, пытаясь вырваться из страны, выдавая себя за шофера американской писательницы. Были передачи новостей на одной радиостанции, а затем на другой, и ладони Ланни были влажными, когда он вращал рукоятку настройки.

Но таких новостей не было, и тогда он подумал: "Пропажа еще не обнаружена, её обнаружат в семь часов утра или около того". Тогда он подумал: "А её может и не быть вообще! Возможно, они не достали устройство!" Возможно, Монку пришлось позвонить мисс Крестон и сказать ей, что в машине возникла какая-то проблема, и поездку придется отложить. Если бы это случилось, Ланни, по-видимому, получил бы утром записку. Возможно даже, что пропажа никогда не будет обнаружена. Если бы это была внутренняя работа, то не будет никаких следов взлома. И если устройств было много, то они хранились бы в хранилищах, и как часто они проводят инвентаризацию? Кто-то может решить, что был просчет. Или какой-либо подчиненный может обнаружить ошибку и сохранить ее в тайне, опасаясь быть обвиненным. Может случиться так, что тот, кто проводит подсчет, мог быть тем, кто совершил кражу! Разные возможности занимали воображение человека, сидевшего перед радио и слушающего нацистские марши, песни и боевые клики. Этот человек задавался также вопросом, а не летит ли тысяча бомбардировщиков к красивому и романтичному старому городу на реке Влтава, изображаемой в симфонической поэме композитора Сметаны.

В понедельник утром Ланни снова сидел, приклеенный к радио, и между передачами просматривал газеты. По всей видимости, вся Германия была поглощена проблемой Праги и тем, что фюрер намеревался сделать с чешской наглостью. Отца Тисо, премьера Словакии, интернировали в монастырь, который казался подходящим местом для священника. Но теперь преподобный государственный деятель бежал из монастыря и направлялся к Гитлеру просить защиты от своих обидчиков. Немецкие войска были на пути к границе, этой новой границе Чехословакии, которую фюрер "гарантировал" менее полугода назад.