Женаты по договору

Глава 21. Пробуждение

Мираэль плохо запомнила, что было после того безумства в библиотеке. Вроде как Аттавио одел ее и отнес в спальню… Говорил что-то… Обнимал… Прижимал к себе и гладил, хотя ее беспрестанно било и трясло и очень хотелось оттолкнуться, закричать и броситься прочь…

Вот только… Сил никаких не было. Как будто мужчина не только грубо взял ее тело, но и сокрушил само сознание. Показал такие грани… Обнажив такие чувства… Что справится с ними не было ни возможности, ни умения…

Было сложно и от эмоций. Она чувствовала… многое… И слишком сильное, чтобы справиться самостоятельно. И потому боялась, страдала и упивалась одновременно.

Разве подобное вообще возможно?

Мира помнила боль. Помнила животное отчаяние.

Помнила жестокость и грубость.

И в тоже время — невероятное наслаждение и удовольствие.

Она, конечно, знала, что Аттавио может быть грубым и властным.

Но чтобы настолько…

К черту отмахиваясь от всех границ и нормы…

Что же все-таки произошло?

Почему он так с ней?

На утро болят все мышцы. И внешние, и внутренние. Еще почему-то болит горло и раскалываются виски.

Но все перекрывает отчаянная мысль, что, открыв глаза, Мира увидит лежащего рядом мужа. И что она категорически не знает, что говорить и что…

Чувствовать теперь.

Но она переступает через это и, медленно подняв ресницы, поворачивает на бок голову.

И не видит ничего.

Точнее говоря — никого.

Аттавио в спальне нет.

И спальня эта — ее. Красивая. Светлая. Уютная и теплая.

Противный комок подступает к горлу, и Мира, задав рот, вскакивает, чтобы броситься в ванную комнату. Там она едва успевает согнуться над унитазом, и ее рвет — громко и некрасиво, сводя сильнейшими спазмами живот и раскалывая голову.

Окончательно сводя с ума и повергая в отчаяние.

На несколько секунд ее отпускает, но потом — еще раз тошнит, пока желудок полностью не опустошается.

Смыв рвотные массы, девушка заваливается на пол и сворачивается в клубочек. И нет, на этот раз не плачет, а просто мелко трясется, как от озноба.

И не понимает, сколько проходит времени, когда слышит осторожный стук в дверь:

— Госпожа? — доносится до нее обеспокоенный голос Золы, — Госпожа, вы тут? Разрешите — я войду?

Так как Мира не отзывается, дверь открывается и внутрь заглядывает девушка с встревоженным выражением лица. Увидев скрюченную на полу графиню, она вскрикивает, бросается к ней и обхватывает за плечи, чтобы приподнять.

— Мадам, что с вами? — лепечет она перепуганно, — Вам плохо? Вас тошнит? Болит что-то? О творец, не молчите, пожалуйста! Скажите что-нибудь! Мне позвать графа? Госпожа!

— Нет… — единственное, что может с трудом выдавить из себя зеленая, с обескровленными губами Мира, — Не надо… Все нормально… Воды принеси… пожалуйста…

— Конечно! Одну минуту!

Горничная бросается прочь, вот только возвращается не одна, а с массивной фигурой графа за плечом. И Мира недовольно стонет, совершенно не желая, чтобы муж увидел ее… в таком состоянии.

Да и сама она не желает его видеть после вчерашнего. Будь у нее силы — она бы выпалила что-то злое и колючее в его сторону. А еще швырнула бы чем-нибудь, чтоб скрылся, да поскорее!

К счастью, сам мужчина ничего не говорит. С совершенно каменным лицом он входит в ванную, наклоняется и легко подхватывает ее на руки. Возвращает в комнату и аккуратно укладывает обратно на постель. Потом берет из рук Золы стакан с водой и подносит к губам жены. Мира поднимает руки, чтобы забрать его, но мужчина качает головой и говорит:

— Я сам.

Скривившись, Мира тем не менее опускает руки на одеяло и позволяет ему это. А, напившись, откидывается на подушки и прикрывает глаза. Ей становится немного лучше, но смотреть на Аттавио по-прежнему не хочет. И, хотя она это не видит, граф хмурится и бесшумно переводит дыхание.

— Зола, выйди, — приказывает он.

— Но…

— Пожалуйста. Выйди. Я останусь с мадам.

— Но… Ладно… Как прикажете…

Дождавшись, когда девушка выйдет и прикроет за собой дверь, мужчина аккуратно касается руки Миры, но та резко одергивает ее и морщится.

— Поговорим? — спрашивает он тем не менее. Тихо и мягко.

Несколько секунд девушка молчит. Но потом все же размыкает губы и недовольно, сдерживая раздражение, произносит.

— Не хочу.

— Но придется.

Как всегда — властен и бескомпромиссен. Но сейчас Мире не до этого. И хотя тошнота прошла, неприятное жжение в животе и в горле после рвоты никуда не девается. Но хоть отвлекает от… других ощущений.

— Мне плохо сейчас, Аттавио, — говорит она, — Не до разговоров, правда…

— Посмотри на меня, Мираэль.

Девушка рассеянно качает головой и на этот раз сопротивляется. Продолжает лежать с закрытыми глазами.

— Посмотри, — повторяет Аттавио, — Пожалуйста…

Мира делает обратное. Поворачивается на бок и спиной к мужчине. Через секунду матрас под весом графа прогибается сильнее — это он наклоняется к девушке и упирается рукой в одеяло перед ней.

— Прости меня, Мираэль… — обжигает его тихий и вкрадчивый голос где-то в районе виска, — Я действительно очень сожалею…

Мира вздыхает, но продолжает лежать неподвижно. Странно, но сейчас ей было все равно и на извинения Аттавио, и на него самого. Ей хотелось одного — остаться в одиночестве. И, может быть, еще немного поспать…

Жаль, что муж не умеет читать ее мыслей. А если ему это иногда и удается, то сейчас он игнорирует свой талант и остается в спальне.

Но хотя бы больше ничего не требует. И Мира, незаметно для себя, все-таки проваливается в сон — беспокойный и тревожный.

Это оказывается непросто — сдерживать себя. Аттавио буквально разрывает изнутри, как ему хочется схватить Мираэль и как следует встряхнуть ее.

Получить от нее отклик. Эмоций. Услышать ее и понять.

Она ненавидит его? Презирает? Видеть не хочет? Так пусть сама скажет! Накричит! Выругается, в конце концов, как и полагается рассерженной женщине!

Вот только вместо этого она молчит.

А еще ей было плохо. Иначе почему лежала в ванной, бледная, как смерть?

Хотя после воды ей стало заметно лучше. В губы и щеки вернулась краска, и сама она, расслабившись, уснула.

Сам же Аттавио, посидев рядом еще пару минут, встает и раздраженно выходит.

В холле встречает Антуана Ломели, своего компаньона, человека немногим его младше и куда как более легкого и приятного характера, чем у самого графа. Всегда обаятельный и внимательный, в нужное время он может проявить и жесткость, и настойчивость, необходимые в серьезных делах. И если некоторая фривольность все же присутствовала в его поведении, граф мог закрыть на это глаза. Слишком уж много их связывало — и работа, и многолетний совместный опыт.

Однако Аттавио едва не рявкает, замечая, как тот, самозабвенно и ярко улыбаясь, флиртует с молоденькой горничной. Вовремя одергивает себя и с неотразимой ясностью понимает — с ним определенно не все в порядке.

Он страшно раздражен. И зол. И готов сорваться на ком угодно, лишь бы это помогло его самочувствию.

Что это — маразм? Неожиданный, но неминуемый?

— Граф! — заметив Аттавио, Антуан улыбается уже своему партнеру и кивает тому. — Доброе утро! Я с документами!

— В кабинет! — командует Аттавио, — Ты завтракал?

— Как всегда. Но от кофе не откажусь. Спасибо!

— Рина? Кофе!

— Слушаюсь, хозяин, — откликается горничная испуганно и смущенно и почти мгновенно испаряется, чтобы выполнить приказ.

Дернув подбородком, Аттавио указывает в сторону кабинета и тут же сам шагает в его сторону. Ломели не отстает, но что-то в напряженной спине впереди идущего мужчины его настораживает и, оказавшись в кабинете, он обеспокоенно спрашивает:

— Послушай! С тобой все в порядке? Ты нервный какой-то…

— Документы, Антуан.

— Хорошо-хорошо. Я понял…

Компаньон достает из дипломата несколько папок и, подойдя к столу, раскладывает их. Усевшись в кресло, Аттавио начинает методично разбирать их и просматривать. Скрупулезно перелистывает страницы, вчитывается и в итоге, взяв перо и откинув крышечку с чернильницы, решительно делает какие-то пометки. От этого зрелища Антуан Ломели морщится и нервно дергает плечом.

— Ты серьезно, Дэрташ? — раздраженно спрашивает он, — Мы месяц носимся с этим контрактом — и опять что-то не так?! Черт, Аттавио! Что происходит?

— Ситуация изменилась, Антуан, — холодно отзывается граф, — Не видел вчерашних сводок? На западном побережье похолодание. А значит, ценник на миднарское взрастет. А с ним — и на инжурский виноград и персики. Дальше продолжать?

— Ладно. Я понял. Доработаем.

Следующая папка подвергается такой же переработке.

— А тут что не так? — поджимает губы Антуан, подходя ближе и наклоняясь над столом.

— Три дня назад в Зилле начался переворот. Как думаешь, насколько выгодно мы теперь сможем приобрести там зерно?

— Слушай, но это не подтвержденная информация…

— Не сегодня, так завтра подтвердиться.

— А ты не разоришься на своих шпионах, Дэрташ, а?

— Заглохни. Идем дальше…

К тому времени, как горничная приносит кофе, Аттавио успевает проработать половину папок. Поэтому к своей чашке не прикасается, когда как его компаньон с удовольствием берет свою. Правда, горничную игнорирует и продолжает недовольно хмурится. И бьет обжигающе горячий напиток громко и раздраженно, категорически отказываясь мириться с происходящим произволом, но при этом прекрасно понимая — против графа ему не пойти.

И в то же время чувствуя — несмотря на весь свой привычный профессионализм и дотошность, что-то иное гложет Аттавио. Вот и зверствует, подвергает миллионные контракты сомнениям и вот уже десятой, наверное, переработке.

Поэтому, когда тот все-таки заканчивает и отодвигает документы в сторону, чтобы взять свой кофе, спрашивает:

— А как поживает госпожа графиня?

И именно в этот момент все встает для Антуана на свои места. Потому что Аттавио, чересчур сильно сжав пальцами чашечку, вдруг ломает хрупкий фарфор, и кофе течет по ним на стол, минуя, слава творцу, документы.

Но граф даже не дергается. И не материться. Только смотрит прямо перед собой и зубы сжимает — аж до скрипа.

Из чего следует — что-то с маленькой графиней и правда не так. Может, поссорились? Или что-то похуже? Заболела?

Или… хо-хо-хо… Не приведи господи, измена?

Тогда да, Антуан может его понять.

Сам-то Аттавио после возвращения супруги резко оборвал все возможные связи. Да Ломели все видел собственными глазами — слишком тот собственнически держал женушку подле себя. И глазами жрал, думая, видимо, что никто не видит.

— Я могу чем-нибудь помочь? — серьезно спрашивает товарища Антуан.

Аттавио бесшумно переводит дыхания, но на компаньона не смотрит.

— Сам разберусь, — отвечает раздраженно, — Но спасибо за предложение.

Понимая, что бесполезно и пытаться разговорить графа, Антуан все же не хочет уходить просто так. Все-таки он считает того своим другом. Столько прожито-пережито вместе… Слишком много всего они видели и делали, что бы вот так просто оставлять человека наедине с терзающими его мыслями.

Так и просидели они часа два, выпив не одну чашку кофе и обсудив пару насущных дел. Конечно, это не особенно помогло Аттавио, зато дало ему время собраться с мыслями и сосредоточится. Что тот, несомненно, оценил, потому что, проводив товарища, негромко и скупо произносит:

— Спасибо… Встретимся завтра на бирже. Как обычно.

— Конечно. И… удачи, что ли, граф. Пожалуйста, не будь слишком строг. Мираэль, она… молоденькая совсем.

— Ломели!

— Все-все, я понял. Ушел! До завтра!

Аттавио дожидается, когда компаньон уйдет, а дворецкий закроет за ним дверь. И только после этого позволяет себе устало прикрыть глаза и потереть переносицу. Одному творцу известно, каких усилий ему стоило не только сконцентрироваться на работе, но и не потерять перед партнером лицо. На деле же он продолжал упрямо думать только об одном — о той самой «совсем еще молоденькой» графине, которая сейчас спала в своей спальне после всего того, что он позволил себе с ней…

Нет, на стыд он, конечно, размениваться не будет. Не до того.

Но вопрос надо решать.

Причем срочно. Он просто не может позволить, чтобы Мираэль его возненавидела.

Слишком уж он прикипел к этой девочке, пусть и за такой короткий срок. И теперь чувствует за нее ответственность. И она должна почувствовать то же, чтобы снова начать доверять.