Женщины в жизни Владимира Высоцкого. «Ходил в меня влюбленный весь слабый женский пол…»

«Как счастье зыбко — опять ошибка!..»

Во второй половине 1960-х годов у Высоцкого и его друзей — Яловича, Епифанцева, Абдулова и других — возникла навязчивая идея — создать собственный театр. Репетировали по ночам, в клубе КГБ.

Вскоре там стала появляться юная актриса театра имени Ленинского комсомола Ирина Печерникова. Она говорила, что у них с Высоцким «странные были отношения… Я первый раз увидела Высоцкого — и возненавидела его всеми фибрами души… Все время цеплялся, острил, издевался. Я его презирала со всей моей детской категоричностью. Как-то раз пришла на репетицию и вдруг слышу — кто-то здорово поет хрипатым голосом: «Парус, порвали парус». Я влетаю — опоздала немножко, — все кучей стоят, слушают. Проползла между ними и вижу, что это тот самый, ненавистный мне… И ляпнула: «Ну, надо же…» Он как раз петь закончил, посмотрел на меня: «Ну, что?» Я говорю: «Надо же, такой противный — и такую песню спел». Он расхохотался…»[544]

Потом наступила довольно длительная пауза в их отношениях. Вскоре после триумфа в фильме «Доживем до понедельника» у Ирины вспыхнул бурный роман с польским музыкантом, руководителем польского рок-ансамбля «Бизоны» Збигневым Бизонем. Ирина, не раздумывая, вступает с ним в брак — и уезжает за границу. Ей завидовали.

Напрасно. Вскоре Печерникова с поп-звездой развелась.

Проведя два года за границей, Ирина совершенно не знала о бешеной популярности Высоцкого на родине. А посему при случайной встрече в коридорах «Мосфильма» она «из вежливости решила задать вопрос: «Скажите, Володя, вот вы тогда свою песню пели, «Парус». А вы еще что-нибудь еще написали?» У него просто шок был. Он меня за руку схватил: «Слушай, тебя Бог послал. Ты вообще ничего не слышала?» — «Нет…» — «Ладно, у тебя время есть?» Я говорю: «Сценарий отдам и свободна. А что?» — «Мне нужно минимум три часа. Пойдем и отдадим твой сценарий». Он повез меня к себе домой, куда-то в Матвеевское, и часа два, может быть, три, пел. Я для него была как чистый лист. Подружились сразу — насмерть просто…»[545]

«Был ли он в меня влюблен? — задавала себе вопрос актриса. — Не знаю, наверное, немножко, если это длилось несколько месяцев, и каждый день я приходила на его спектакль или сидела у него дома. Я его обожала, даже боготворила. За то, что со своей горы Афон разглядел меня, посадил на ладошку и опустил рядом с собой на вершине…»[546]

Во время работы над дискоспектаклем «Алиса в Стране чудес», вспоминает Печерникова, «мы с Севой Абдулова часто у него ночами сидели. Слушали музыку, трепались, пили джин с тоником, а Володя сочинял. Иногда приносил листок: «Вот, родилась строчка». То было замечательное, какое-то волшебное время…»[547]

«Каждый день я приходила на спектакль или сидела у него дома. Володя писал «Алису…», писал трудно, и я кожей ощущала, что я ему нужна… Может, я казалась ему похожей на Алису из Страны чудес. Не знаю…»[548]

Однажды Владимир Семенович заявился в дом Ирины и упросил ее родителей отдать их чадо в его распоряжение на трое суток. Дескать, очень надо. Доверили. Поехали в аэропорт. Она думала, встречать кого-то. А они, незаметно для нее, оказались в самолете. «Я болтаю, он шутит, смешит меня… И тут я спрашиваю: «Володя, а куда мы летим?» Он начинает хохотать: «Слушай, а почему ты сейчас-то спросила?»[549]

Приземлились в Адлере, потом перебрались в Гагры, где находилась киногруппа фильма «Плохой хороший человек». Высоцкий определил Иру в какой-то домик, сам умчался на съемки. Вечером заехал за ней на машине и они рванули в Сухуми. Там был объявлен его концерт, ради которого он, собственно, ее и привез. Не обращая внимания на зал, он пел ей. А она сидела с пылающими щеками.

Такие отношения, конечно, не могли продолжаться вечно. И «в конце концов, Володя попытался их изменить, довольно-таки решительно, — и не получилось. Он был для меня как сказочник, а не-сказки мне не хотелось. Я очень долго все себе придумывала: и людей, и ситуации»[550]

В канун очередного приезда Марины Влади они рассорились. Ирина в лоб спросила Высоцкого, любит ли он Марину. Он честно ответил: «Люблю». «И все, — рассказывает Печерникова. — Наше Зазеркалье мгновенно разлетелось на мелкие стеклышки. И я вместе с ним. Володю это жутко разозлило. Все это было безумно страшно, больно, и я исчезла…»[551]

Долгое время — года три — они не встречались и не разговаривали вовсе. Но бездушная и хладнокровная киносудьба свела их вместе в 1975-м году на съемочной площадке «Арапа». Причем в любовной сцене. «…Кульминация нашей беготни — он бросает меня на роскошную кровать, и мы там изображаем страсть…»[552]

Но в разгар съемок случилась беда — Ира сломала ногу. Месяц искали ей замену, но подходящей кандидатуры так и не нашли: в уникальное, специально для нее сшитое платье, никто не умещался. В итоге режиссер фильма Александр Митта приехал к ней домой, уговаривать. Она стала отнекиваться: «…Мы же там бегаем по лестницам, а я еле-еле на одной ноге стою!» — «Ничего, Владимир Семенович на руках будет носить»… Он носил меня на руках с гипсовой ногой и молчал…»[553] Сцена безумной страсти у актеров никак не получалась. Митта стал орать: «У меня «Кодак»! Семь дублей запороли!» Эпизод они-таки сыграли. Иринино лицо было в белом гриме, у Высоцкого, понятное дело, в коричневом — эфиоп все-таки. «Группа упала: мы выглядели как две мартышки: у меня коричневый нос, подбородок и два пятна на щеках, у него — белый нос, подбородок и пятна на щеках…»

Но, как говорит Ирина, они так и не помирились…[554] Она признавалась: «После съемок я ему не один раз звонила, а он все время кидал трубку…»[555]Потом она еще раз встретила Высоцкого, случайно. Сказала Т.И. Пельтцер, что побежит вперед, займет очередь на такси. «И вдруг на стоянку ее приводит Володя с каким-то приятелем. Я что-то сказала и вместо ответа получила заряд ярости. Я потом неделю болела… Не простил меня Володя»[556]. «Таких злых, ненавидящих глаз я никогда не видела — обошел меня, как чуму какую-то…»[557]

Многих знакомых женщин Высоцкого в силу неведомых причин словно преследовал какой-то злой рок — с кем-то случались несчастья, кто-то тяжко заболевал, у кого-то рушилась личная жизнь…

Не миновал этот рок и Печерникову. Работа не спасала — ни редкие съемки, ни работа в Малом театре. Ирину настигла лавина страшных потерь: сначала умерла мама, следом любимый учитель — художественный руководитель Малого Михаил Царев. Она оказалась в пустоте одиночества. Лекарством стал коньяк. В тишине, наедине с самой собой. Даже самые близкие друзья не догадывались, как Ирина проводила свободные вечера. Так продолжалось год или полтора. «От этой проклятой привычки, которая погубила на Руси немало талантливых людей… удалось благополучно избавиться в 1988 году…»[558]

Она бросила пить. Держалась полгода. Чтобы уберечь себя от подобных срывов в будущем, решила поехать к крымскому целителю Довженко — кодироваться. Там встретила актера Сашу Соловьева, который прибыл в Феодосию с той же целью. Кроме общих проблем их объединяла давняя взаимная симпатия. Они встречались, радовались друг другу, но вскоре расстались: Саши был женат, у него рос маленький сын. Печерникова и Соловьев окончательно связали свои судьбы только в 1996 году. (Кстати, Соловьев был исполнителем роли Красавчика в фильме «Зеленый фургон», соавтором сценария которого был Владимир Семенович Высоцкий, даже не упомянутый в титрах.)

Однако счастливые дни для Ирины длились недолго. Соловьев погиб. Сегодня Печерникову «гложет страх, что я никому не нужна. Я привыкла, чтобы меня любили зрители. И меня любили, я это чувствовала… А сейчас уже столько лет меня не любят… Наверное, я забрела не туда… Значит, надо все сбросить и начать с нуля. Иначе задохнусь. Уже силы на исходе…»[559]

У Высоцкого были довольно своеобразные отношения с Кирой Муратовой, кинорежиссером и актрисой (кроме главной роли в «Коротких встречах» она сыграла еще небольшой эпизод в «Опасных гастролях»).

Пробуя Высоцкого в свой первый самостоятельный фильм, Кира Георгиевна поначалу не испытывала особого энтузиазма. Она видела в роли главного героя геолога Максима совсем иного актера — Станислава Любшина. Но тот «изменил» ей, предпочтя роль еще более романтическую — отважного разведчика Белова-Вайса в фильме «Щит и меч». Плюс ко всему съемки предполагались в Германии, а не в какой-то там Одессе. Кинооператор картины Геннадий Карюк недобрым словом поминает Любшина, не называя, впрочем, его фамилию: «…Недосягаемый и красивый. Хорошо попробовался, занял деньги у Киры Муратовой и исчез навсегда. Ни героя, ни денег по сей день…»[560]

В общем, пришлось Муратовой обращаться к Высоцкому, написать ему письмо. Владимир не обиделся — вернулся. Сегодня она говорит, что «…до сих пор благодарна Высоцкому, что он принял ситуацию очень спокойно…»[561]

Муратова утверждает, что именно во время съемок фильма Высоцкий научился «хрипеть» — до 1967 года он пел обычным (? — Ю.С.) своим голосом, а форсировать его начал, лишь побывав геологом.

Потом у постановщицы картины возникли проблемы с исполнительницей главной роли Антониной Дмитриевой. Ее работа Муратовой откровенно не нравилась. К тому же Дмитриева умудрилась вдрызг рассориться с администрацией картины. И тогда муж — кинорежиссер Александр Муратов — предложил Кире Георгиевне: «Ты же так хорошо показываешь, играй сама». Она решилась.

В итоге в фильме родился совершенно непривычный для тогдашнего отечественного кинематографа дуэт возлюбленных. Их чувства были настолько искренни, что казалось: такое сыграть невозможно. По сюжету отношения геолога Максима (Высоцкий) и чиновницы Валентины Ивановны (Муратова) были довольно сложными, не делимыми на черные и белые полосы. Рядом с нежностью друг к другу постоянно присутствовала тщательно оберегаемая независимость двух характеров. Это был интересный фильм…

Один из исследователей творчества Киры Муратовой проницательно заметил, что, если где Муратова и проговаривается, так это в названиях. «Встречи» и впрямь оказались «короткими»?..

«Вскоре после фильма «Короткие встречи» Кира Георгиевна развелась с мужем…», — таким неожиданным пассажем завершает описание этого отрезка жизни Муратовой Дмитрий Быков в своем очерке[562].

Небрежно или неосторожно оброненная фраза, конечно же, не повод для каких-либо многозначительных выводов относительно отношений Высоцкого и Муратовой. Мне так кажется…

Тем более что один из ее сценаристов «со всей пролетарской» прямотой говорил так: «Жить рядом с Кирой — одно удовольствие, но работать…» Она всегда умела продемонстрировать свой характер, бескомпромиссный, принципиальный и порой несносный. Говорят, достался он ей от родителей.

Хотя Муратова и утверждает, что «не люблю, когда меня открывают, как консервную банку. Могу порезать краями…»[563], но рискнем. Ведь ее жизнь полным полна неожиданных поворотов, легенд и загадок.

Она родилась в бессарабском городке Сороки в семье профессиональных румынских революционеров. Отец был русский, носивший фамилию, по разным источникам, то ли Головко, то ли Коротков. Мама же была чистокровной румынкой и неистовой коммунисткой. Много лет ей пришлось провести в тюрьме. Затем семье удалось бежать в СССР. Когда началась война, отец вернулся в Молдавию, вступил в партизанский отряд и погиб при освобождении Кишинева. Кира с мамой всю войну находились в эвакуации в Ташкенте. После победы они возвратились в Румынию. Мама быстро сделала карьеру стала министром культуры. В 1950-х годах Кира уехала учиться в Москву поступила во ВГИК. И долго еще сохраняла румынское гражданство, вплоть до 1970-х годов, пока жива была мать. Но со своими земляками рассорилась очень быстро. Случилась курьезная, с точки зрения сегодняшнего дня, история. Курсовую работу она написала о «крамольных» импрессионистах. За это ее исключили из румынского комсомола. Зато ее институтский учитель Сергей Герасимов души в ученице не чаял.

Вначале в кино она работала вместе с мужем Александром Муратовым. Фильмы у них получались очень уж правильными. А потому — незапоминающимися. Сняв первый самостоятельный фильм «Короткие встречи», Кира Георгиевна вступила в сплошную «черную полосу». Один за другим ее фильмы ставили на «полку». Зато сегодня только перечисление ее наград и званий заняло бы целую страницу. И она получила право следовать принципу: «В первую очередь я хочу нравиться себе самой».

Высоцкий всегда трогательно подчеркивал свое нежное отношение к Кире Георгиевне: «Киру Муратову я очень уважаю и люблю. Она прекрасный режиссер… очень талантливый человек. Я очень хорошо к ней отношусь… и с удовольствием бы еще снимался…»

В том фильме роль Нади, мимолетной любовницы геолога Максима, сыграла юная дебютантка Нина Русланова, которая была еще студенткой. Но, как она сама говорит, «наши встречи… были действительно достаточно короткими…»[564] Столь же непродолжительной оказалась и их встреча на съемках фильма «Контрабанда»…

Одесский период в жизни Высоцкого тесно переплетался с белорусским. Жена кинорежиссера Виктора Турова Ольга Лысенко искренне поведала о своих непростых отношениях с Владимиром Семеновичем. Они познакомились в Браславе во время съемок фильма «Война под крышами». Работы как таковой не было: Высоцкий просто приехал в гости к Турову. Погуляли. Потом сами Туровы вскоре оказались в Москве. Приехали к Высоцкому. «Посещение комнаты Высоцкого в Новых Черемушках, — рассказывала Ольга, — произвело на меня шокирующее впечатление. Я долго не могла перевести дух от железных солдатских кроватей, табуреток…»

Потом Высоцкий вновь оказался в съемочной группе Турова. «Выехали мы рано и почти весь путь ехали молча. Володя был с гитарой. Из Даугавпилса он должен был поездом уехать в Москву. Вдруг Высоцкий просит остановить наш студийный «уазик», выходит из машины и говорит: «Послушайте, я сейчас сочинил песню».

Это была «Песня о земле». После строк «Кто-то (так в тексте. — Ю.С.) сказал, что земля умерла…» у меня просто сердце упало, не знаю, что на меня нашло.

А дальше пошло какое-то наваждение. Стоило ему появиться у нас в Минске, первое, что он делал, так это начинал петь эту песню. При этом прямо сверлил своим коротким взглядом. От его пения нервы мои напрягались, меня начинало трясти, я чувствовала, что душе моей больно, больно.

Однажды я не выдержала:

— Володя, ну невозможно же так… Ну что ты хочешь? Ну хорошо, мы с тобой побежим, упадем, разобьем лбы. Куда ты нас зовешь?

Он так сжал мою руку, что мне сделалось больно, и я вскрикнула:

— Володя. Ты понимаешь, что нас слишком мало?

— Хорошо, я больше не буду».

После этого разговора, появлялась у нас, Высоцкий сразу с порога спрашивал: «Здравствуй, Витя, а где Ольга?..»

Я выскакивала из комнаты, мы встречались в коридоре, обнимались и так, обнявшись, стояли некоторое время. Витя куда-то уходил, приходил, смотрел на нас. Он все понимал».

Она признавалась: «С Высоцким было очень интересно общаться. Стоило ему начать говорить, как он становился центром любой компании. У него была такая завораживающая складность речи и мощнейшая энергетика. Он мог часами рассказывать истории о разных смешных случаях и делиться своими впечатлениями о странах и людях… Володя как ребенок был любопытен и любознателен. Его наивность в чисто житейских делах была потрясающей. Все новое, что он видел впервые, что его удивляло, вызывало живой интерес. Он мог часами с детской непосредственностью допытываться и интересоваться тем, чего раньше не знал. Даже в своих слабостях он был фантастичен… Помню наш разговор:

— Володя, ну сколько ты будешь еще пить? Да посмотри ты на себя, на кого ты стал похож?..

— Буду пить еще дней семь…»[565]

Примерно в тот же период — чуть раньше, где-то с лета 1968 года, — у Владимира Высоцкого разгорелся бурный роман с полной противоположностью Ольги Лысенко — со знойно-соблазнительной Лионел-лой Пырьевой (позднее — Скирда, Стриженова). Сверкнув чарующими очами в фильме «Свет далекой звезды», «леди Ли» мигом обворожила несгораемого мэтра советского кино Ивана Пырьева, успела незадолго до его смерти женить на себе. Естественно, молодой жене сразу удалось заполучить звездную роль Грушеньки в фильме мужа Пырьева «Братья Карамазовы».

Спустя годы, Пырьева, выступая на 25-х Шукшинских чтениях на Алтае (20 июля 2000 года), почему-то упорно называла Ивана Александровича Пырьева своим отцом. Хотя, может быть, автор репортажа с торжеств — корреспондент «Делового Бийска» Николай Добровольский просто ослышался.

Лионелле, естественно, трудно было устоять перед энергичным напором опального певца на красноярской природе во время съемок «Хозяина тайги». Тем более, сценарий того требовал. Хотя о делах сердечных, происходивших в ту пору в красноярских краях, судить сложно. Тем более, учитывая, что главный герой данного повествования с тоской отписывал в белокаменную столицу Вениамину Смехову о своем житье-бытье в «медвежьем углу» — Выезжем Логе: «Эх! — думаю я. — Нет среди нас Веньки и баб. А жаль!..»[566]

Пырьева признавалась: «Мы по жизни были хорошими друзьями. После фильма «Братья Карамазовы» мне сразу же предложили роль современной героини в «Хозяине тайги». Сначала я была возмущена. Высоцкий меня по дружески высмеял. В фильме подобрался неплохой коллектив… хотелось посмотреть настоящую Сибирь, и я согласилась…»[567]

Аборигены — жители Выезжего Лога — утверждали, что «они жили вместе и, не скрывая чувств, обнимались и целовались у всех на виду»[568].

Дед по фамилии Басистный рассказывал, что актриса, поссорившись с Высоцким, даже пыталась отравиться, и за ней из Красноярска прилетал вертолет. Спасли.

Из «глубины сибирских руд» отправилась очаровательная Пырьева вслед за Высоцким в Одессу. Ее ждала роль «несравненной мадемуазель Софи», верной соратницы господина революционера Бенгальского-Коваленко, героя «Опасных гастролей». Лио-нелла Ивановна вспоминала: «В первом фильме («Хозяин тайги». — Ю.С.) я даже пощечину ему дала, по сценарию, а потом он настоял, чтобы я снималась в «Гастролях»: там он мне две пощечины «отвесил», а целовал бессчетное количество раз…»[569]

Режиссер-постановщик «Гастролей» Георгий Юнгвальд-Хилькевич рассказывал: «…на фильм не утвердили Риту Терехову, потому что мне предложили снимать Лионеллу Пырьеву. Это был своего рода компромисс на утверждение в роли Высоцкого. У Тереховой осталась обида. Я не борец!..»[570]

Сама Маргарита Борисовна рассказывала, что после проб ассистенты Юнгвальд-Хилькевича нашли, как им казалось, благовидный предлог для отказа — прислали телеграмму, мол, вы нам не подходите из-за сильной разницы в росте с главным героем картины. Ее очень развеселил такой своеобразный отказ, и она со смехом рассказывала потом об этом «революционеру Коваленко-Бенгальскому»[571]. В общем, история запутаная. Тем более что сама Пырьева утверждает, что на ее роль предполагалась Марина Влади, «но она не смогла. В конце концов, меня режиссер взял без проб…»[572]

Разумеется, когда в Одессу вырывалась Марина Влади, поведение приходилось корректировать: «…приехала Марина, — вспоминала Пырьева. — Подкатила на «Волге». Володя тотчас увидел ее, подлетел к ней, затем последовал долгий-долгий поцелуй, как иной раз бывает в фильмах. Одесситы, окружившие их, были в полнейшем восторге: «Ой, вы посмотрите сюда, это же Марина Влади!..»[573] Ревнующей женщине трудно было скрыть зависть и раздражение: «Поселилась наша романтическая пара не в гостинице, а на даче — или у Говорухина, или у Юнгвальд-Хилькевича..»[574]

Роман Высоцкого с Пырьевой, скорее всего, был скоротечен и угарен. Как писал Павел Леонидов, у него «был запой, и он был на квартире Лионеллы Пырьевой…» Лионелла сознавалась, что «однажды я его приютила в квартире, когда отовсюду его гнали, я в то время уезжала сниматься в Ленинград. Впоследствии в одной из его песен возникли такие красноречивые строки: «Молодая вдова пожалела меня и оставила жить у себя…»[575] Простим Лионелле Ивановне искажение слов поэта? Конечно. Тем более, что она сама была уверена: «Может, я слишком самонадеянна, но песня Высоцкого «А где был я вчера, не найти, хоть убей…»…явно навеяна нашими с Володей отношениями…»[576] Она действительно как-то «взяла к себе жить» Высоцкого. Было это в декабре 1968 года. Она в самом деле уезжала в Питер, правда, не на съемки, а на премьеру «Братьев Карамазовых». Накануне к ней в квартиру на Смоленской забрел Владимир Семенович с Гариком Кохановским. Узнав об отъезде хозяйки, стал настойчиво уговаривать оставить ему ключи. Пырьева стала отнекиваться, но, в конце концов, сдалась. Кохановский произвел на нее впечатление человека степенного и серьезного. По возвращении в Москву Пырьева обнаружила дома полный разгром и гору пустых бутылок.

Она рассказывала: «Ко мне он заявлялся пьяненьким, страшно бледным, но тихеньким. Частенько просил кардиомин. Когда ему совсем становилось худо, брел по стенке до диванчика и засыпал…»[577] Однажды она не выдержала: «Еще раз придешь в таком виде, отправлю в больницу!» Ее знакомый психиатр из «Склифа» предложил сообщить ему, когда Высоцкий снова придет в непотребном виде. Вскоре подходящий случай представился. Врач приехал и забрал пьяного в дым поэта с собой, а Лионелле наказал подыскать хорошую клинику. Она подключила к этому делу Павла Леонидова-Рабиновича с его огромными связями. Определившись с лечебницей, Леонидов с Пырьевой поехали в институт Склифосовского. Увидев бывшую возлюбленную, Высоцкий взвидся: «Ага! Это ты меня! Ты ж обещала, что упрячешь меня в дурдом!» Но запой удалось-таки прервать…

В 1976 году Лионелла Ивановна вышла замуж за Олега Стриженова, старинного приятеля Владимира Семеновича. Олег Александрович к прошлому жену не ревнует «нисколько, да и давно это было, еще до нашего близкого знакомства…»[578]

В своей скандально известной книге «Андрей Миронов и я» Татьяна Егорова вспоминает о премьере спектакля в Театре сатиры пьесы Александра Штейна «Последний парад» с песнями Высоцкого. «Во время спектакля мы все смотрели в зал на знаменитого барда. Запрещенный, дерзкий, смелый, гениальный, потрясающий своими экстравагантными поступками, он сидел в зале один, сиротливо, казался совсем мальчишкой и как-то странно слушал свои песни не в своем исполнении…» Потом был банкет в малом репетиционном зале за длинным столом — в честь премьеры и окончания сезона. Потом «стол постепенно становился растерзанным И пустым. Было поздно, остались самые крепкие. Высоцкий взял гитару и запел: «И когда наши кони устанут под нами скакать…» Вокруг него образовался круг артистов. Я взяла свой стул и села неподалеку. Он впился в меня глазами и вместе со стулом подвинулся к моему стулу. Ударил по струнам: «В желтой жаркой Африке…» Брякнул по струнам. Встал. Налил водки. Выпил. Налил бокал шампанского — протянул мне. Опять ударил по струнам и новая песня — глядя мне в глаза: «Когда вода всемирного потопа-а-а-а…» Мой цензор был во хмелю и крепко спал, и я без руля и без ветрил бросилась в «поток» под названием «Высоцкий». Он это чувствовал, у нас произошло сцепление… Какого рода сцепление было у Высоцкого, мне не дано знать, скорее всего это было вечное одиночество… В этом небольшом зале летали невидимые огненные стрелы, вспыхивали невидимые молнии — напряжение было такое, как во время грозы. Своим рычащим и хриплым голосом, впившись в мои зрачки, Высоцкий продолжал: «Только чувству, словно кораблю, долго оставаться на плаву…» Я сидела, улыбаясь, в малиновой юбке, в белой кофточке, как во сне, раскачиваясь на стуле, с остатками шампанского в прозрачном бокале…»[579]

«Я явно ему нравилась, — кокетничала актриса. — Андрюша (Миронов. — Ю.С.) все это видел и пришел просто в невменяемое состояние от ревности. Сказал: «Пойдем, я тебе покажу фотографию». Вывел меня в коридор и ка-ак даст! Там была полная тьма, и он не понимал даже, куда бьет. Так что эта горбинка на переносице — имени Высоцкого и Миронова. У Андрюши после этого случая на руке остался шрам. И в душе тоже…»[580]

Коллега Егоровой по Театру сатиры замечательная актриса Вера Васильева в своей книге «Продолжение души» в числе самых любимых своих ролей называла Дашу из спектакля «Последний парад»: «Я помню, на читку пьесы Александр Петрович Штейн пришел с Володей, и, когда подходил момент исполнять очередную песню, Володя брал гитару и пел. Его пение было очень впечатляющим, словно открывало какой-то невидимый для нас мир… Мы все влюбились в него, почувствовали его душу. И когда пели его песни, всегда словно слышали голос с хрипотцой, но не смели подражать ему, так как считали это кощунством. В те годы мы даже не предполагали, какой легендарный человек так скромно сидел на наших репетициях…»[581]

И вновь о мистике, сопровождавшей Высоцкого на протяжении всей жизни. Когда Ирина Мазурке-вич вышла замуж, на следующее утро после свадьбы ей позвонили люди, знающие о своеобразии их отношений с Высоцким, и сообщили, что Владимир Семенович скончался. Напророчил Ибрагим Ганнибал, говоря в финале фильма «Сказ про то, как царь Петр арапа женил» своей возлюбленной Наташе, роль которой досталась Мазуркевич! А говорил он: «…Счастье мое, никому я тебя до смерти не отдам». Так получилось, что до смерти и не отдал…

С Высоцким она познакомилась на пробах к «Арапу». «Я была этаким «чудом с косичками»: маленькая, с пухлыми губами и огромными глазищами. На репетиции нас познакомили с Высоцким, и только я начала что-то ему говорить: «Владимир Семенович, вы…» — он расхохотался. Я покраснела. «Ха-ха-ха, Владимир Семенович! — хохотал он сиплым своим голосом. — Да зови меня просто Володя». Ему было тогда 37 лет, а мне — всего 16. Но с того дня я стала говорить ему «ты»…»[582]

Интересно, что ее дебютный фильм «Чудо с косичками» появился в прокате едва ли не позже «Арапа». Однако Иринина фотография уже находилась в картотеке «Мосфильма», и режиссер Александр Митта попросил вызвать ее на пробы. На тот момент он уже перепробовал на роль Наташи табуны московских школьниц и первокурсниц.

На пробах непорочной Ирочке предстояло разыграть на пару с Высоцким интимную сцену ночного свидания с Ибрагимом в ее спальне. Потом Владимир Семенович ей рассказывал, что Митта долго колебался между кандидатурой Мазуркевич и другой претенденткой и пытал исполнителя главной роли: «С кем ты хочешь сниматься?» Высоцкий выбрал Ирину.

Фрагмент из воспоминаний Вениамина Смехова: «Сидим в антракте, болтаем — об съезде, об Митте — девочка высшесортная — актриса с четырнадцати лет — Ирочка из Горького…»[583]

«Я, если честно, была темной деревенской дурой, — признавалась «девочка из Горького», — и ничего про него не знала. Ведь его песни можно было послушать только в магнитофонных записях или на концертах в закрытых НИИ. А я приехала в Горький учиться всего год назад из Мозыря, маленького белорусского городка, у нас там в ту пору не то что магнитофон, телевизор не так давно появился. Когда я рассказала подружке, что буду сниматься с Высоцким, она чуть дара речи не лишилась: «С кем? С самим Высоцким?!» Она-то, конечно, о нем была наслышана — уже год училась в Минске. И, естественно, принялась рассказывать: и поет он потрясающе, и сам песни пишет, и в кино снимается, и в театре играет. Жена у него француженка, Колдунья. Позже мне стало ясно: то, что я тогда до конца не знала, кто такой Высоцкий, не испытывала по отношению к нему никакого пиетета, и это определило наши дальнейшие отношения. Я не заигрывала с ним, не пыталась понравиться, что, видимо, его и подкупало. Нам с ним было очень легко. Несколько лет с разными перерывами мы близко общались. И только потому, что он для меня был никто… Постепенно я узнавала о нем все больше и больше, он был необыкновенно обаятельным, интересным, но для меня оставался… другом. Ну, не было у меня к нему отношения как к чему-то необыкновенному! К сожалению… На самом деле я мало что понимала. К тому же я, несмотря на возраст, была уже неофициально замужем. Да-да! Меня в Горьком ждал однокурсник. (Забегая вперед, скажу, что мы так и не поженились.) Он тоже играл на гитаре и сочинял песни, так что меня трудно было этим удивить. Очень жаль, что я тогда не могла оценить разницу. Это сейчас я понимаю, что Высоцкий был поэт — не бард, а именно поэт. На съемки, а мы снимались в Москве и Юрмале 9 месяцев, он всегда возил с собой гитару…»[584]

Высоцкий ее опекал, покровительствовал. Был ли у них роман? Она категорически отрицает: «С моей стороны — нет. Я не была в него влюблена. Совсем. Мне хотелось бы ответить, но…» Мешал не возраст. «Дело было в чувствах: кто знает, почему влюбляешься в одного человека, — признавалась Ирина, — а к другому ничего не испытываешь, хоть он и во сто раз красивее, умнее, талантливее. Конечно, мне было приятно и лестно его внимание. Володя водил меня к своим друзьям, знакомым, таскал по выставкам. Часто, уезжая к Кириллу Ласкари, оставлял меня в своей московской квартире. Садился ночью в машину, чтобы оказаться утром в Питере. Один. В то время в его квартире на Малой Грузинской шел ремонт, он делал сауну (которую так и не достроил). Я ночевала у него там среди кафеля… Все это было, но, к сожалению, к сожалению…

Больше всего он любил делать подарки. Во-он, видите, баночка стоит? В ней был потрясающий английский чай, который он мне как-то привез из-за границы. Дарил свои пластинки, книжки, французскую косметику. Тогда, в 1975-м, ведь вообще ничего нельзя было купить. В чем я тогда ходила, студентка! Жила на стипендию (я получала повышенную — 33 рубля) и на деньги, которые присылали родители. А когда начала сниматься в кино, денег родители уже не присылали, потому что с ними остались еще двое детей… Тратиться на шмотки мне всегда было ужасно жалко. Помню, на барахолке в Горьком я купила за 110 рублей ношеные джинсы «Левис» (которые потом носила много лет). Для меня это был подвиг. Я тогда себе все шила сама и шью до сих пор. Раньше — потому что нечего было носить, теперь — чтобы быть непохожей на других. Помню, смастерила себе сногсшибательный, как мне казалось, костюм из хлопчатобумажного сукна — коричневые бриджи и балахон с капюшоном. Под этот ансамбль непременно требовались высокие сапоги. А поскольку их достать было невозможно, я купила резиновые ботфорты «а-ля рыбак на льдине». Потом приобрела еще одну «стильную» вещицу — летный шлем из кожзаменителя и была уверена, что одета потрясающе модно. Теперь-то я понимаю, что на Высоцкого, который одевался в Париже, я производила дикое впечатление. Видимо, поэтому он ненавязчиво дарил мне то бархатные брюки, которые вез сыну (у нас с ним был один размер), то французский свитер. Брюки эти я потом перешила в комбинезончик для дочки Лизы…

Один раз, помню, гримировалась перед съемкой, а он, вернувшись с гастролей, зашел ко мне. Ловким движением достал из гитарного чехла красивую кофту и со словами: «Потому что я купил тебе кофточку, потому что я люблю тебя, глупая» как бы шутя мне ее вручил. А я, действительно глупая, даже не знала, что у него есть такие стихи!

Разговоров особых не было, мы общались ровно столько, сколько я могла поддерживать общение. Я только начинала получать образование, но уже была влюблена в русскую литературу серебряного века. Цветаева, Ахматова — их можно было достать только в Ленинке. А у него дома лежали коробки привезенных из Франции книжек. Мне разрешалось порыться и почитать любимых поэтов. Володя подарил мне несколько старых книг, одна из них была с чьей-то дарственной надписью. Как-то, вернувшись из Франции, привез мне свою пластинку, надписав глянцевую обложку фломастером. Что там написано, я сразу не удосужилась прочесть. Прижав к груди пластинку, села в трамвай и поехала к подруге, у которой жила в то время. Но пока доехала, надпись стерлась, остались только вдавленные контуры букв.

Так я и не узнала, что он там написал, но тогда мне было все равно…

Я ему нравилась, и все. То, что я не лезла к нему в душу и не домогалась, наверное, как раз и подогревало его интерес»[585] Наверное, именно то, что она не смотрела на него как на идола, Высоцкому и нравилось и было в ней интересно. «Думаю, он понимал, что я, — говорила Мазуркевич, — вижу в нем просто человека, а не одиозную личность…»[586]

Накануне свадьбы Ирины с питерским актером Анатолием Равиковичем в гримерку принесли очередной презент от Высоцкого — всякие модные штучки. Там было и письмо. Бывший «арап Петра Великого» с воодушевлением писал о том, что им очень нужно повидаться, у него есть определенные планы, и что Эфрос поставит для них спектакль, и они с ним будут разъезжать на гастроли. Эта идея Высоцкого жениха довела до белого каления. И тогда на его глазах будущая жена демонстративно порвала письмо. Словом, как в песне: «…И вот мне руки жжет ея письмо, я узнаю мучительную правду…»

Став старше, Ирина Мазуркевич прозрела: «Мне он казался очень одиноким. У него был большой круг общения, но настоящих друзей немного…»[587]