Женщины в жизни Владимира Высоцкого. «Ходил в меня влюбленный весь слабый женский пол…»

«Я женщин не бил до семнадцати лет»

Во время выступления в Долгопрудном 21 февраля 1980 года Владимир Семенович, отвечая на записку: «Помните ли вы свою первую любовь?», сперва несколько замешкался, но потом твердо заявил: «Я на вопросы из личной жизни не отвечаю — сколько раз женат, разведен и так далее. А по поводу «первой любви» — конечно, помню. Она же первая, как можно забыть?..»

Знавший Высоцкого, как говорится, с младых ногтей, Аркадий Свидерский в своих мемуарах вскользь упоминает некую Наташу Панову, чью фамилию будущий классик позднее остроумно засекретит в знаменитой песне «На Большом Каретном» — «Стало все по-новой там, верь — не верь…» — «По-новой» — «Па-новой»?.. (Кстати, та самая Наташа Панова в 1965 году приезжала в белорусскую киноэкспедицию фильма «Я родом из детства». Просто так, в гости. Правда, в гости не к Высоцкому, а к оператору картины Александру Княжинскому, в свое время не раз бывавшему в их компании на Большом Каретном. Вот уж, воистину, «переплетение судеб, судеб сплетенье…»)

«Ему почти шестнадцать… Счастливая пора пробуждения чувств, первых встреч, — вспоминает Ирэн Высоцкая, кузина Владимира. — Одной из таких первых романтических привязанностей Володи стала юная родственница нашего соседа, известного закарпатского художника А. Эрдели, на редкость красивая девушка. Так и вижу: она стоит по одну сторону забора, разделяющего наши дома, он — по другую. Беседы тянутся за полночь. И уже тогда, в этих робких ухаживаниях проявляется столь присущее ему на протяжении всей жизни рыцарственное, уважительное отношение к женщине: будь то мать, любимая, любой близкий или даже посторонний человек…»[5]

Шестнадцать лет, безусловно, вполне подходящий возраст для романтических ухаживаний. В том 1954 году Володя в письме своему близкому школьному приятелю Володе Утевскому радостно сообщает с черноморского побережья: «…Скучать я здесь не буду… В Адлере тоже есть кадры, довольно приличные»[6]

Стоп. Простите автору некоторые сомнения: стоит ли продолжать сию летопись дальше?.. Ведь эта, наверняка столь деликатная тема спровоцирует лавину упреков по поводу «кощунственного посягательства на личную жизнь известного человека», многочисленные обвинения в «святотатстве», «танцах на гробе» и т. п. Так, может быть, и в самом деле есть смысл поставить точку?.. Позволительно ли рассматривать строки из писем и стихов Высоцкого, воспоминаний о нем под стократным микроскопом в надежде выудить хоть какую-то потаенную информацию? Не знаю, ей-богу… И хочется, и колется. Но все же «рука тянется к перу, а перо — к бумаге…», как говорил в свое время Владимир Семенович.

Я вовсе не стремлюсь к посмертному распятию Высоцкого. Но почему бы не попытаться опровергнуть грустно-ироническое сожаление поэта, который как-то обмолвился:

Трудно узреть что-либо предосудительное в интересе к интимным деталям биографии той или иной выдающейся личности. Чем крупнее творец, тем больший интерес возникает ко всем сторонам его жизни. Заметьте: ко всем. Любая мелочь привлекает внимание и имеет порой особое значение. Как тут не согласиться со все тем же Любеном Георгиевым, который считал, что если данную тему обходить вниманием, то «распространяется чепуха и сплетни. Пришло время вспомнить и о сердечных делах Владимира Высоцкого…»[7] Давайте без табу.

Сам поэт, по-моему, ошибался, чересчур категорично заявив своим слушателям в МГУ 3 ноября 1978 года: «Я вам сокровенных чувств не поверяю. Я считаю, что это лишнее… Если я вам буду рассказывать свои сокровенные чувства, то они вам могут быть совсем неинтересными…»

Да нет же, Владимир Семенович!

В своих стихах и песнях он нередко с документальной точностью фиксировал свои юношеские душевные привязанности. Вспомним хотя бы песенное обращение к братьям Вайнерам: «…А черненькая Норочка с подъезда пять — айсорочка…»

Эта Норочка, по всей видимости, крепко-таки запала в душу Высоцкого, коль он вновь вспомнил это имя в другом поэтическом посвящении своему питерскому приятелю Кириллу Ласкари: «А помнишь, Кира, Норочку — красивая айсорочка… Лафа! Всего пятерочка, и всем нам по плечу…»

Ласкари же он напоминает еще пару ласковых женских имен: «Пойдемте с нами, Верочка! — цыганская ветерочка…», «А помнишь — вечериночкиу Солиной Мариночки, две бывших балериночки в гостях у пацанов?..»

Как считает художник Михаил Шемякин, «он не заострял свое творчество на проблемах взаимоотношений мужчины и женщины. Если он и писал о любви, то это были скорее философские озарения»[8].

Не уверен. Мнение Шемякина тут более чем субъективно и спорно. Тем паче, что сам поэт утверждал, что «у меня все песни о любви»…[9]

Сегодня вряд ли кому неизвестна легендарная «большекаретная» компания Кочаряна, Макарова, Акимова, Утевского, Высоцкого и других, в которой что ни день возникали новые яркие, импозантные персонажи, в том числе, разумеется, и женского пола.

Относительно роли последних покойный писатель Артур Макаров говорил: «Девушки… чувствовали совсем другое отношение, и сами начинали к себе по-другому относиться. Изысканные комплименты Андрея, Володины песни… А «шалава»? «…В этом не было ничего оскорбительного. Шалава — это было почетное наименование, это еще надо было заслужить…»[10] Аркадий Свидерский добавлял, что в их компании даже был свой «устав», в котором наличествовал пункт об особом отношении к женщине. Все обязывались относиться к слабому полу не так, как предписывал устав ВЛКСМ («по-товарищески»), а по-рыцарски…»

В кочаряновской компании, кроме привычных дворовых подруг («Она во двор, он со двора, такая уж любовь у них…»), бывали и многие известные (в скором будущем) актрисы. Их притягивала не богемная обстановка, а легкий, невесомый, веселый, творческий флер, насыщавший атмосферу. Каждый старался отличиться и тащил на суд друзей что-то свое: кто стихи, кто услышанную вчерашним вечером песню, кто наброски рассказа, кто шарж, а кто — просто свежий анекдот про нового хозяина Кремля («Жил-был добрый дурачина-простофиля…»).

Только благодаря вмешательству Кочаряна и его друзей Елизавете Никшцихиной удалось-таки осуществить свою заветную мечту и стать артисткой. Когда отец 16-летней Лизы узнал, что она собирается идти в студию при театре имени Станиславского, гневу его не было предела: «Ты что, хочешь стать проституткой?!» Ну и заодно отправил дочку в нокаут. Волей случая, семейство Никищихиных были соседями по огромной «коммуналке» Сурена Акимовича Кочаряна. В тот вечер — 31 декабря 1957 года — Кочарян-младший пригласил друзей на встречу Нового года. Ники-щихина вспоминала: «Как раз когда отец выяснял со мной отношения, в коридор вышли покурить Лева, Володя Высоцкий, Андрей Тарковский — совсем еще мальчики… Увидев эту картину, они отца, значит, это самое… ну, как-то успокоили, и Лева сказал, что мне нельзя здесь оставаться. Я собрала вещи и поехала с ними на дачу, к елке, возле которой играли дети, было тепло и пахло пирогами… Потом пошла в театр, а через некоторое время сняла комнату. Полгода спустя отец примирился и вернул меня домой…»[11]

После студии она была принята в труппу театра им. Станиславского. Тогда ее состав был просто «звездным»: два гениальных Евгения — Урбанский и Леонов — чего только стоили? Более-менее успешно складывалась и кинокарьера. С семьей только не ладилось. Первый муж по соображениям отнюдь не материального характера в 1975 году эмигрировал в Америку. Второй — писатель-диссидент. В их квартире было три обыска, трижды вывозились все вещи, вплоть до детских книг. Его посадили, а на Лубянку на допросы таскали Никищихину…

Нередко на Большом Каретном появлялись Люся Марченко, ее тезка Люся Гурченко, Нонна Мордюкова, Жанна Прохоренко. Хотя Мордюковой, откровенно говоря, молодой Высоцкий поначалу как-то не показался: «Володю тогда старалась избегать: он был беспокойным, мне не нравились его песни, вернее, их содержание и его манера исполнения. Теперь-то я уж понимаю, как ошибалась: вникнув в смысл, я осознала величину его таланта…»[12]

Приходившие девушки под началом жены Кочаряна Инны Крижевской и ее соседки Инги Окуневской (дочери легендарной актрисы довоенного советского кино) сперва шустрили по кухне, собирая нехитрую закусь на стол, выкладывали на тарелки любимую Володину баклажанную икру, а затем уже принимали самое активное участие в пирушках. Пели, веселились, танцевали. Левон Кочарян, сам неплохо владевший гитарой, мигом осознал значение только-только появившихся магнитофонов, и одним из первых стал записывать на свой «Спалис» застольное пение друзей, в том числе, естественно, и Высоцкого. Уцелела, к счастью, уникальная запись, датированная 1962 годом, на которой звучат молодые голоса Утев-ского, самого Кочаряна, Высоцкого, Олега Стриженова и даже Нонны Мордюковой. Что они пели?

Стриженов «Если я заболею», Утевский «Сам я — вятский уроженец», Кочарян «Как много девушек хороших…», «Заскакиваю нахазу…», Мордюкова — пастернаковскую «Свеча горела на столе…», «Обронила я колечко», шутливые куплеты…

Люся Марченко… Сегодня ее имя мало что кому говорит. А, между тем, ей предрекали блестящее будущее. Из своего поколения она была, пожалуй, наиболее перспективной. У Люси был удивительно нежный овал лица, всех подкупал наивный взгляд темных глаз, кокетливо вздернутый носик, стройная фигурка. Уже на втором курсе ВГИКа она получила предложение сниматься в главной роли у знаменитого кинорежиссера Льва Кулиджанова в «Отчем доме» — и сразу проснулась знаменитой. Иван Пырьев без всяких проб взял ее на роль Настеньки в свои «Белые ночи» по Достоевскому.

Однако опытный мастер и не менее маститый сердцеед Пырьев совершил роковой просчет, пригласив на главную мужскую роль записного красавца Олега Стриженова. Прославленный Овод, не успевавший отбиваться от поклонниц (впрочем, без особого усердия), против внимания Люси также не возражал. Да Стриженов и сам умел ухаживать, красиво и профессионально. Хотя, с точки зрения молившихся на него женщин, у Олега имелся существенный недостаток: дурацкий штампик в паспорте.

Иван Александрович Пырьев, вынашивавший в отношении молоденькой актрисы свои планы, страдал. Он снял для Люси комнату в Демидовском переулке. А она стала встречаться там со Стриженовым. Он же был ее постоянным спутником во всех киношно-театральных компаниях, частым гостем которых бывал и Высоцкий. Затем появилась и еще одна ниточка, связывавшая ее с Владимиром: получив диплом, Марченко одно время служила в экспериментальном театре-студии «Эктемим» Румнева вместе с тогдашней Володиной женой Люсей Абрамовой. С ней у нее были самые теплые, дружеские отношения.

Личная жизнь — в отличие от творческой — у Марченко складывалась отвратительно. Любимица зрителей и кинорежиссеров забеременела. Отец будущего ребенка, Стриженов, вроде бы против ничего не имел, но намекал, что они еще молоды, жить им негде, да еще жена его эта… Словом, Стриженов вернулся в семью, а Люся осталась одна. (Сегодня Олег Александрович все сплетни о его романе с Марченко отрицает и называет «гнусным враньем».)[13]

И вновь на горизонте возник Пырьев. Утешал как мог, но перестарался: Люся стала крепко выпивать. А тут еще слухи об их романе докатились до ЦК. Пырьев, вызванный «на ковер», заявил: «Я люблю эту девушку и хочу на ней жениться». Оправдание сошло для Политбюро, но не для Марченко. И не для ее мамы, которая была на десяток лет моложе «жениха» дочери.

Потом Люся вышла замуж. Неудачно. Снова появился Пырьев. Помог вступить в кооператив кинематографистов и получить квартирку вблизи метро «Аэропорт». Зачастил в гости с неизменной бутылкой (сам не пил), сулил новые роли, даже написал для нее сценарий по Льву Толстому «Война и мир», где Наташей Ростовой должна была стать Марченко. Но она упорно не соглашалась с общепринятым правилом «на экран — через диван». Пырьев жестоко отомстил: будучи директором «Мосфильма» и председателем Союза кинематографистов, он запретил своим коллегам снимать ее. Не зря «великого и ужасного» Ивана Пырьева за глаза величали Иваном Грозным. «Пырьева настолько боялись актеры, — свидетельствовала Лариса Кадочникова, — что, входя в его кабинет, падали в обморок от одного его взгляда…»[14]

Только в 1966 году, после долгой паузы, Марченко удалось-таки заполучить малюсенькую роль в фильме «Стряпуха», где она встретилась со своим давнишним знакомым — Володей Высоцким. В этой картине Люся впервые запела с экрана своим слабеньким, но очень и очень приятным голоском. Помимо совместных съемок, их сближали общие приятели. Плюс ко всему тогдашним мужем Люси был известный администратор Москонцерта Виталий Войтен-ко, который на заре актерской карьеры Высоцкого, в начале 1960-х, организовывал его гастрольные поездки по Уралу.

…Людмила Марченко мечтала дожить хотя бы до шестидесяти лет. Не удалось. Умерла в 1997 году. По одной версии, от пневмонии. По другой, от злоупотребления пырьевским «лекарством»…

Жанна Прохоренко, тайная возлюбленная Артура Макарова, стала знаменитой сразу после выхода на экраны «Баллады о солдате». Ей было всего лишь девятнадцать.

Хотя «тайными» называть отношения Прохоренко с Макаровым глупо. О них знали все в киношных кругах. Естественно, знала об этом и законная супруга Артура Сергеевича. Их трудно было представить рядом: женственная, хрупкая, нежная Жанна, и смахивающий на сегодняших «братков» Макаров, с выдающейся челюстью, крутыми плечами и бритым затылком. Но только такого мужчину и могла полюбить Прохоренко.

После жуткого убийства Артура Макарова в ночь со 2 на 3 октября 1995 года (он был зарезан на квартире Жанны Трофимовны), Прохоренко сторонится людей. Живет большей частью в деревеньке с характерным названием Глушь, под Псковом. В Москве появляется редко, отказывается от предложений сниматься в кино. Впрочем, их не так уж и много. Актриса Нина Русланова считает, что, «если Жанна захочет сниматься, роль ей найдут. Просто она слишком гордая и сама никогда не попросится в фильм»[15].