Женщины в жизни Владимира Высоцкого. «Ходил в меня влюбленный весь слабый женский пол…»

«Люблю тебя сейчас. Не тайно — напоказ…»

Откровенно говоря, испытываю определенную робость, называя имя Марина Влади. Как и какими словами описать фантастическую историю их знакомства, любви и прощания?.. Ведь именно «напоказ» они и жили, и бушевали едва ли не шекспировские страсти, были падения и взлеты, возвышенность чувств и драки, попытки самоубийства и сладкое забвение под воздействием «травки». И горькие, чистые слезы.

В данном повествовании уже неоднократно мелькало имя Марины Владимировны Поляковой-Байдаровой. О ней и ее любви к Высоцкому уже столько было написано, рассказано, что, казалось бы, вряд ли что возможно к этому добавить. Но, тем не менее, история любви звездной пары таит еще множество неясностей, тайн, путаницы, различных, порой противоречивых толкований тех или иных событий и поступков.

Высоцкого считали мистическим человеком, провидцем от Бога, Кассандрой в мужском обличии. Это не гипербола, не лесть, а констатация факта. Как иначе объяснить появление имени недостижимой Марины Влади в ранней песне Высоцкого «Сегодня в нашей комплексной бригаде…», написанной за несколько лет до их непосредственного знакомства? Неужто исключительно благодаря удачно найденной рифме («бригаде — маскараде — зоосаде — наряде — дяди — засаде — параде — Нади — Христа ради — Влади»)? Или столь сильным было впечатление от кинофильма «Колдунья» по Куприну («Я увидел ее-и погиб…)? Или все же глубинным предчувствием неминуемой встречи («Я ждал ее, как ждут стихийных бедствий…»)?

А, может быть, сказалось расположение звезд? Отнюдь нет. Астрологи наоборот считают, что «союз Телец (Влади. — Ю.С.) — Водолей (Высоцкий. — Ю.С) практически невозможен. В женщине-Тельце проявляются высшие материнские качества земной Венеры, богини любви, сошедшей на Землю. Гармония и покой, дом, дети, семья — требования Тельца. А свободный, оригинальный Водолей не стремится к домашнему очагу. Он вечно в поисках приключений: творческие планы, друзья, тяга к переменам, путешествиям в его жизни важнее любой привязанности… Его дом — это весь мир, да у него зачастую и нет дома»[146]. Маститые астрологи считали, что «именно этот союз является классическим примером брака, который не подчиняется законам. Союз Тигра (Марина. — Ю.С.) и Вола (Владимир. — Ю. С.) — из числа приключений, а не брачных союзов… В этом тандеме Вол — прекрасная добыча кровожадного Тигра…»[147]

Таким образом, Владимир и Марина звездам не подчинялись, действовали вопреки.

А во что же тогда верили? В «черную» магию?

Ныне Марина говорит: «Я после всего не верю ни в Бога, ни в астрологию»[148].

Можно многое списать на совпадения. Но только не историю, которая в августе 68-го года приключилась с Владимиром Высоцким в славном городе Питере. В одной из коммуналок на Васильевском острове собралась веселая, разношерстная компания. Бородатые геологи, румяные комсомольские активисты, таинственный военный летчик Борис, раненный на вьетнамской войне. А украшением компании, естественно, были загорелые студентки в открытых сарафанах.

Девушки быстро наварили целое ведро пельменей, потом прибыли ребята с пивом и раками. Не стол — праздник! Было шумно и безалаберно. Постоянно кто-то входил, выходил. Примерно в середине вечера в комнате появились новые гости — «комсорг геологического института Женя Сенькин вместе с каким-то парнишкой в клетчатой рубашке», — рассказывала Елена Богатырева (тогда она носила менее благозвучную фамилию — Коструба), которая приехала к подругам из Киева.

Лена в компании славилась своим умением гадать на картах. Когда ребята вышли покурить на кухню, ее попросили погадать. Потом еще и еще. Затем на кухню заглянул тот самый парень в клетчатой рубашке. «Подсел к нам, дожидаясь, пока я закончу.

— Погадаешь мне?

— Пожалуйста!

А у меня тогда были длинные белые волосы, он и заметил:

— Что-то ты не похожа на цыганку!..

Под такие шуточки разложила карты. Всего не помню, но точно сказала:

— У тебя много казенных хлопот, казенный дом, казенные дела… Хлопоты впустую. Но это скоро закончится, потом все будет благополучно…

Разложила по-другому:

— Выпадает тебе блондинка. Ты ее любишь, она тебя любит…

— Любит?

— Любит, — отвечаю. — Все у вас сложится. Она принесет тебе известность и богатство. У нее много денег, — так действительно следовало из расположения карт, но разговор велся как бы не всерьез.

— Ну, — говорит, — если все это сбудется, я тебя просто по-царски отблагодарю!..

Докурили и вернулись в комнату. Я — к своему летчику, парень — на свое место возле выхода.

И только когда он взял гитару… и запел, до меня дошло — кому я гадала!.. После этого он извинился и потихонечку ушел. Недолго, в общем, посидел — может, успел пива выпить. Уже без него мне сказали, что приехал Высоцкий со съемок фильма «Хозяин тайги» и что разводится с женой — или какие-то у него в этом плане неприятности…»[149]

А ведь чуть ранее Высоцкий писал:

Случайное питерское знакомство имело продолжение. Когда Лена вернулась домой в Киев, то накануне 7 ноября вместе с подружками решила посидеть в кафе «Эврика» на бульваре Леси Украинки вблизи Печерского моста. Играл оркестр, кто-то пел, много танцевали. «Вдруг по залу от дверей покатилась волна аплодисментов. Видно было, что они адресованы вошедшей группе людей. И, обгоняя аплодисменты, зашуршал шепоток: «Высоцкий! Высоцкий!»

И вот сам Высоцкий в коричневой кожаной куртке и вельветовых брюках отделился от компании, поднялся на эстраду и с ходу спел — причем, мне запомнилось, что сказал перед этим: «Я вам не спою, я вам покажу песню — «Охоту на волков»… Высоцкий спустился с эстрады, куда-то отошел со своими спутниками. Затем появился с бутылкой шампанского — и неожиданно направился к нашему столу. Я была потрясена! А он, подойдя, встал между моими соседками и заявил:

— Вот эта девушка мне как погадала — все сбылось! Как в воду смотрела.

(Кстати, про Марину Влади мы тогда и не слышали.)

Разлил по нашим бокалам шампанское, посидел минут пять, побалагурил. А после говорит:

— Я ведь еще отблагодарить тебя должен! Какую хочешь благодарность?

Я ответила что-то в том смысле, что лучшей благодарностью с его стороны будет песня. Вставая из-за стола, он попросил мой адрес. Я на салфетке записала: Киев, улица Киквидзе, номер общежития, комнаты — 94 — и фамилию…

— Я для тебя пою, — сказал Высоцкий и вернулся на эстраду.

Спел еще пару песен. Шуточную (я ее практически не запомнила) и «Здесь вам не равнина…». После этого под аплодисменты вставшей с мест публики вышел из кафе… Перед Новым годом получила бандероль. Там оказалась катушка магнитной ленты…»[150]

Тогдашняя официальная пассия Высоцкого таганская актриса Татьяна Иваненко очень хотела, чтобы именно ее считали главной разлучницей Владимира с Людмилой Абрамовой. Людская же молва перекладывает всю вину в случившемся разрыве на Марину Влади.

На сей счет Людмила Владимировна Абрамова имела свое, мудрое мнение: «Если Володя в какой-то момент выбрал другую женщину, то это его выбор. Его! Не то, что женщина вероломно вмешалась, украла, разрушила семью, — Володя выбрал. Его право выбора — это самый главный святой закон…»[151]

Семейная история Поляковых-Байдаровых, судьба самой Марины Влади уникальна, сказочна, причудлива, фантасмагорична, и сама по себе (даже без Высоцкого), по меньшей мере, достойна увесистого, в роскошном переплете, фолианта. Хотя Высоцкий в ее жизни непременно бы возник!

Как рассказывает Марина Владимировна, род имел и шведские, и татарские корни[152]. Дед по материнской линии происходил из старинной фамилии Энвальдов, появившихся в России еще при Петре Великом.

Один из продолжателей славного рода стал адмиралом Балтийского флота. Прабабушка Марины (удивительная красавица!) была дочерью влиятельного татарского муллы. По настоянию родителей, деду пришлось пойти по военной линии. Дослужился до генеральских эполет. Участвовал в Первой мировой войне, потом сражался с большевиками. Но, несмотря на строгость ремесла, боготворил сцену, театр. В молодые годы едва не решился на дерзкий поступок: бросить армейскую службу и податься в актеры.

В 1919 году многочисленному семейству генерала Полякова пришлось бежать из России. В семье росло шесть мальчиков и столько же дочерей. Старшей была будущая мать Марины — Милица. В ней с детства сказывались «театральные гены» отца. Обожала балет, в 1917 году даже танцевала в Смольном перед царской семьей. Это был последний выпуск института благородных девиц.

«Моя мама, — писала Марина Владимировна в книге «Мой вишневый сад» (Париж, Франция, 2001), — была олицетворением безопасности, добра, теплоты. Расцвет ее юности пришелся на революцию — в семнадцатом году ей было 18 лет… Она была среди тех, кто, воодушевившись новыми идеями, вывесил в день восстания красные лоскуты на окнах. Потом она видела, как грабили евреев-суконщиков, и на всю жизнь запомнила, как отливающие разными цветами огромные куски ткани валялись, размотавшись по всей улице. Потом убили ее любимую классную даму — и она, как и многие другие девушки, в страхе бежала за границу…»

В эмиграции Милица поначалу танцевала в Белграде. Выйдя замуж, переехала в Париж и поступила в труппу прославленного театра «Гранд-Опера».

Кем стал ее избранник, отец Марины Влади? Владимир Васильевич Байдаров. С началом Первой мировой войны студент технологического института, выпускник Московской консерватории и одновременно вокалист Московской филармонии, Володя Байдаров, в родословной которого были украинские цыгане, решил, что его место на фронте. Ведь он был одним из первых в России авиаторов и мечтал стать военным летчиком. Но по законам царской России это оказалось невозможным: Владимира, единственного сына вдовы, не имели права призвать в действующую армию. Молодого человека это не остановило. В 1915 году он добрался до Парижа и вступил волонтером во французский военно-воздушный флот. Достойно сражался против германцев. Был ранен, награжден воинским крестом.

По окончании войны Владимир Васильевич посвящает себя сцене. Поет в оперных театрах Парижа, Монте-Карло, Латинской Америки. Во время гастролей в Югославии влюбляется в русскую балерину со старинным именем Милица и увозит ее во Францию. В счастливом браке у супругов рождались только девочки, имена которых со временем стали известны всему миру — Одиль Версуа (Таня), Элен Валье (Елена) и Ольга (Милиция) Варен. Когда на свет появилась Марина, отцу было уже пятьдесят, а маме — за сорок. В метрике записали — De Poliakoff-Baidaroff Marina Katrin.

Опера была не единственным увлечением Владимира Васильевича. Он хорошо рисовал, лепил, проявлял незаурядные способности изобретателя. Но самой главной, всепоглощающей была иная страсть… Даже не подозревая об увлечениях своего будущего тестя, ни разу в жизни не видев его в глаза, Высоцкий как бы о нем написал: «…ну, а после, конечно, мы рванем на бега!». Именно на ипподромах спустил Поляков все состояние своего отца, бывшего владельца знаменитых самарских самоварных заводов.

Отец умер, когда Марине исполнилось тринадцать лет.

В своей первой книге «Бабушка» она писала: «Я не проснулась однажды утром с решением, что буду актрисой! И не выбрала эту профессию случайно — меня к ней сознательно готовили. Конечно, мне повезло — я не провела годы простой статисткой. Благодаря моим родным, еще ребенком работала на радио и в дубляже. Меня это очень развлекало, но я еще и гордилась тем, что зарабатывала деньги… Мне никогда не приходило в голову, что я могла бы заниматься чем-то другим. Кроме того, это был способ избавиться от бедности. Наш дом всегда был полон людей из артистической среды. У меня и моих сестер было все необходимое, хотя и жили мы бедно…»

Творческая биография актрисы измеряется более чем шестью десятками лет! Ведь впервые она вышла на сцену… в два с половиной года. В другой своей книге «От сердца к желудку» она вспоминает: «…родители решили устроить представление, чтобы немного заработать. Накануне мама три дня пекла пирожки. Прошло столько времени, а я четко помню, и как тянулась за пирожками, и как танцевала и пела: «Что танцуешь, Катюня? — Польку-полечку, мамуня…» Позже Марина уточняла: «Родители давали представления в православной церкви в Клиши и в русской консерватории в Париже… Папа с мамой, заметившие, что я помню наизусть песни и танцы, которые вместе с ними исполняла моя восьмилетняя сестра Елена, решили использовать в этой роли и меня…»[153]

Благодаря бабушке, появившейся в Париже в 1936 году, в доме говорили только по-русски. Марина до шести лет вообще не знала французского. Она много рассказывала о себе, своей нелегкой судьбе, о своем муже, Маринином дедушке. Он был неисправимым гулякой, баловнем богатого московского семейства, любил частенько исчезать на несколько дней в компании цыган в «местах сомнительных удовольствий». Бабушка, безумно любившая своего шального супруга, прощала ему все. Марина находила много общего в своей судьбе и жизни бабушки.

Как вспоминала будущая актриса, бабушка «учила меня русским песням, сказкам, стихам, водила в православную церковь. Верующей я не стала, но русское начало во мне углубилось…»[154]

Марина воспитывалась на русской классике, на Чехове. На вопрос о любимом литературном про-зведении неизменно отвечала: «Лев Толстой «Смерть Ивана Ильича». Это шедевр. Абсолютный. Тут все: и стиль, и философия, и нежность, и динамизм, и доброта»[155]. Если помните, Владимир Высоцкий в письме к Людмиле Абрамовой сравнивал себя с отцом Сергием…

В годы войны Поляковы-Байдаровы оказались «под немцем». «Мы жили около большого вокзала, который бомбили все время. И американцы потом бомбили… Голод… Моя мать похудела на 30 килограммов… Она ничего не ела, все отдавала детям… У нас не было отопления, спали одетыми… У отца был полушубок, нас им накрывали. Когда отец уходил на работу, он давал мне кусочек мяса. Он единственный, кто в семье ел мясо, потому что он работал. Он мне давал кусочек мяса, и я его весь день сосала. Отец был совсем не коммунист. Он был анархистом, но родители очень переживали за Россию…»[156]

В девять лет Марина начинает подрабатывать на радио, тогда же ее принимают в хореографическую школу при одной из парижских опер. Спустя год она вместе с сестрой Таней-Одиль впервые появляется на съемочной площадке фильма «Летняя гроза», который ставил известный режиссер Андре Кайятт. В одиннадцать Марина снимается в английской картине «В жизни все устраивается». В 14 лет она заключает контракт с известной итальянской кинокомпанией «Чинечитта», переезжает в Рим и снимается еще в трех картинах. Она сама признается: «Что касается бюста… он у меня появился. Из костлявой плоской соплячки я преобразилась в пышную высокую женщину ростом 175 сантиметров. Я восхищалась своим телом и, любуясь собой в зеркале, считала себя Венерой…»[157]

О своих «римских каникулах» Марина рассказывала: «Целыми днями я бродила улицами Рима… босиком, с распущенными волосами, в брюках и расстегнутой блузке, без бюстгальтера. Чувствовала себя богиней, привлекающей всеобщее внимание…»

Именно в Италии начались ее первые романтические приключения: «…я познакомилась с Марлоном Брандо. Я была не просто его фанатичкой, два года я сходила от него с ума… Встретила его на каком-то приеме в Риме… Он пожал несколько рук и подошел ко мне, чтобы пригласить на танец. Я чуть не умерла. Мы танцевали несколько минут молча, потом он сказал: «Тут можно скиснуть. Пойдем куда-нибудь!» Я вышла за ним, только тогда заметив, что выше его ростом. Но это не имело значения. Мы гуляли, выпивали в маленьких кафе, танцевали на улице и обнимались на улице до трех часов утра. Наконец он проводил меня на Виа Маргутта, где я жила… Мы подошли к двери, а они оказались заперты, и ключа у меня не было. Я крикнула. Окно отворилось, мама выглянула и бросила мне ключ.

— Мама, ты что, не видишь, с кем я?

Мама, хорошо зная мое увлечение, только сказала:

— Но он такой маленький!

…Внезапно он пропал… Я перестала есть и хотела умереть. Похудела на пять килограммов. Я очень страдала. Вернулась во Францию… Вдруг он позвонил: «Приезжай вечером. Я болен». Я помчалась к нему… Было ясно, что вылечить его могла только женщина. Он притянул меня и обнял. Наконец-то! Я готова была отдаться ему тотчас же! Когда он расстегивал мне лифчик, зазвонил телефон. Какой-то приятель интересовался, чем он занят. Я услышала его ответ по-английски: «Как раз собираюсь лишить девственности одну соплячку». В ту же секунду мое желание остыло. Я встала, надела блузку и вышла. Больше я никогда с ним не виделась. Он звонил мне много раз, но я холодно просила, чтобы он не настаивал. Испытывала адские муки, но уступать не хотела… Мужчины — негодяи, а их тон, их выражения отвратительны!..»[158]

«Соплячка» уже в пятнадцать лет смогла себе позволить купить дом с усадьбой в пригороде Мэзон-Лаффит, что в 30–40 минутах езды от Парижа. Секрет своих тогдашних финансовых возможностей она объясняла просто: «Гонорар за 12 картин в Италии. Мы там работали по 15 часов в день… Я совершенно ни на что не тратила, экономила, не одевалась, не ела в ресторанах и т. д. Но зато вся семья получила возможность здесь жить… Мама моя, мои сестры, все наши дети, — а у нас их 14 — жили в этом доме…»[159]

Встреча со знаменитым актером и режиссером Робером Оссейном перевернула жизнь Марины Влади. Как он утверждал, в четырнадцать лет Марина «уже умела все…». Оссейн — он же Роберт Андреевич Гусейнов — был сыном иранца и русской матери, которые сбежали в Европу из дореволюционного Туркестана. Он свято верил, что обладал даром царя Мидаса: все, к чему он прикоснется, превратится в золото, драгоценность. Роберт Андреевич вспоминал: «Когда я впервые увидел Марину Влади, она была совсем ребенком… Я хорошо знал ее старших сестер: уважал ум и такт Ольги… дружил с Элен Валье, играл в театре «Старая голубятня» вместе с Одиль Версуа… Марину же впервые увидел «маленькой мышкой» — балеринкой в парижской «Опере». Белая, розовая, острая на язычок! К пятнадцати годам Марина была дьявольски красива! Я был на десять лет старше, но при ней робел, словно мальчишка… Я готов был на что угодно, лишь бы обратить на себя внимание…»[160]

Оссейн знал только один способ, как привлечь к себе внимание юной красотки: пригласил ее участвовать в картине «Негодяи отправляются в ад» (или «Мерзавцы спускаются в ад», что сути не меняет). Фильм приносит Марине мировую известность. Потом Жорж Лампен пригласил успешную пару сняться в «Преступлении и наказании». Марине была предложена роль Сонечки Мармеладовой (в французской версии — Лили), Оссейну — Раскольникова.

В семнадцать Марина выходит замуж за Робера, своего партнера, режиссера и любовника.

Поначалу мама рвала на себе волосы и голосила: «Муж, дети, это — конец карьеры! Живи с ним, раз уж случилось, но не посвящай ему всю себя!» Как признает Марина, «он был идеален: творец, режиссер, актер. И так красив!» В 1957 году Марина вместе с Робером впервые посещает таинственную страну, в которой появились на свет ее родители. «Мой успех был необычайным, и Робер не мог этого вынести. Он не покидал гостиничный номер, а я одна разъезжала по приемам, пресс-конференциям. Все, что я говорила, вызывало восторг, аплодисменты…»[161]

Вскоре они расстались. Причины разрыва были, конечно, не только в ревности Оссейна к популярности супруги. Много позже, беседуя под оком телекамеры с въедливым и дотошным Эльдаром Александровичем Рязановым, Марина объясняла: «У меня были надежды иметь шестеро детей, организовать свой театр. А он стремился только делать кино. Детей иметь не хотел… Просто мы были очень молодые… И после пяти лет совместной жизни разошлись». Оссейн же объясняет разрыв другими причинами, более прозаичными: «Огромное гнездо Поляковых в Мэзон-Лаффит… вечно полное людьми, шумом и застольем… Как в забытой русской сказке, слезы перемежались радостью, праздник ностальгией… Но был ли этот уютный дом с властной, волевой тещей моим? Было ли в нем место для меня? Едва я спрашивал Марину: «Ты меня любишь?», не дослушав моего вопроса, она на сто ладов отвечала: «Да, да, да!» Когда я почувствовал, что играю роль любящего главы семьи, которой у меня нет, я решил прервать этот спектакль, как неудачно поставленный самой жизнью… Расставались мы достаточно болезненно, но сейчас раны зарубцевались. Мы сегодня близкие друзья… Иногда перезваниваемся…»[162]

Она успела родить ему, «соблазнителю лолит», двух сыновей, Игоря и Пьера. Следующий — Владимир — появился от второго мужа Марины, летчика Жан-Клода Бруйе, совладельца авиакомпании в Габоне. Он был «настоящий такой мужик. Авантюрьер… Гасконец к тому же… Он сотни людей спас на своем маленьком самолете… Перевозил больных людей. Доставлял их в больницы…»[163] С Бруйе, построившим в Африке множество аэродромов, она вкусила прелести жизни в настоящей роскоши, радости путешествий, морских круизов под парусами яхт. У них был самый красивый дом на юге Франции. В 1965 году супруги стали гостями очередного Московского кинофестиваля. Французская журналистка Патриция Гальяно в статье «Начало четвертого», опубликованной в августе 1982 года, с парижским изяществом описывает их тогдашние супружеские отношения: «Он… мечтал держать ее под стеклянным колпаком, как прекрасную статуэтку…»

Марина Владимировна признавалась ей, что «всегда искала в своих мужьях нечто, напоминавшее бы мне моего отца. Но твердость и защиту, которые казались найденными в таком человеке, лишенном предрассудков, как Робер, или в героическом пилоте, как Жан, — все это мне дал только третий муж — Владимир Высоцкий…»

После неполных трех лет брака с Бруйе личная жизнь Марины Влади вновь потерпела фиаско. Ей было невмоготу без съемок, без театральных кулис, юпитеров, софитов, интервью, аплодисментов, кинофестивалей. Ей сопутствовал успех. А Бруйе ее успех мешал.

Ее приглашают лучшие режиссеры мира — Орсон Уэллес, Джузеппе де Сантис, Жан-Люк Годар, Роже Вадим, Кристиан Жак, Пьетро Джерми, Этторе Скола, Мишель Девиль… Ее партнерами становятся первые «звезды» экрана — Марчелло Мастрояни, Жан Марэ, Уго Тоньяцци, Бурвиль, Лино Вентура…

Еще в 1954 году ей была присуждена премия имени Сюзанны Бланшетти, которую вручают во Франции самой талантливой актрисе года. А затем кинонаграды сыпались на нее золотым дождем.

Будучи натурой деятельной и самостоятельной, Марина всегда стремилась быть в центре общественной жизни: лет в пятнадцать участвовала в студенческих демонстрациях против войны в Алжире, то вдруг стала феминисткой и поборницей легализации абортов, то начала воевать за права французских «бомжей» и беспризорных иммигрантов.

В 1968 году Влади вступает в ряды Французской компартии и становится вице-президентом общества дружбы «Франция — СССР». Впрочем, эти последние поступки вряд ли содержали истовый идеологический порыв. Партбилет и вице-президентство были нужны ей, прежде всего, чтобы оправдать свои частые визиты в Россию на рандеву с московским возлюбленным. Заодно Марина получала допуск в самые высокие кремлевские кабинеты.

Есть момент истины. И, оказывается, есть его географическая точка — Москва. Как писал Маяковский? «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли — Москва…»

Российская столица влюбилась в «русскую парижанку» молниеносно, как только в прокате появился фильм «Колдунья» по мотивам купринской «Олеси» (во Франции он вышел на экраны в 1955 году, в Советском Союзе, естественно, на два года позднее). А еще раньше, в 1953 году, советский кинематограф в лице режиссера Сергея Юткевича протянул ей руку помощи на Каннском фестивале. Бдительные и высоконравственные французские полицейские пытались не пустить несовершеннолетнюю Марину на церемонию вручения фестивальных призов. Они даже не подозревали, что юной женщине была присуждена престижная премия кинокритиков за лучшую женскую роль в фильме «Перед потопом». Спас положение Юткевич. Член международного жюри, используя свой авторитет и обаяние, провел будущего лауреата в зал. Их встретили овациями…

Впервые идея привлечь Марину к съемкам в Москве возникла еще в середине 1960-х годов. Маститый кинодраматург Алексей Каплер и талантливая поэтесса-фронтовичка Юлия Друнина написали сценарий для «Мосфильма» о героине французского Сопротивления, русской княгине Вике (Вере Аполлоновне) Оболенской, которую казнили фашисты. Советское правительство посмертно наградило Оболенскую орденом Отечественной войны, французское — орденом Почетного легиона. На роль Вики предполагась Влади. Алексей Каплер рассказывал: «Мы надеемся, что это совпадет с желанием актрисы: на Московском кинофестивале она говорила, что мечтает сыграть героическую роль…»[164]

Но что-то там незаладилось, проявились обычные бюрократические причуды, начались обычные проволочки, долгие-долгие переговоры, всяческие препоны, вопросы о благонадежности и лояльности (не Влади — убитой Оболенской) по отношению к СССР — и сценарий благополучно «похоронили» в пыли архивов киностудии.

Затем у режиссера Петра Тодоровского возникла мысль снять Влади в своем фильме «Загадочный индус» (вышедший на экраны под названием «Фокусник») в роли учительницы французского языка. Но опять не случилось. Хотя с советским кино Маринина судьба-таки переплеталась — например, она дублировала Наташу Ростову во французской версии картины «Война и мир» Сергея Бондарчука[165].

Однако приблизимся к истории знакомства.

19 июля 1967 года. Фотохудожник Игорь Гневашев утверждает, что Высоцкий влюбился в Марину… в коридоре, за кулисами Таганки. По его словам, после репетиции «Пугачева» Влади провела туда Ия Саввина. Высоцкий случайно шел навстречу, увидел Влади — и все, «мгновенно, с ходу… Увидел «колдунью», чуть опешил и, маскируя смущение, форсированным, дурашливо-театральным голосом: «О, кого мы видим!..» Она остановилась: «Вы мне так понравились… А я о вас слышала во Франции… Говорят, вы здесь страшно популярны…» Потом всей кучей сидели в его гримерке, пили сухое вино, и он, конечно, взял в руки гитару…»[166]

А вот Николай Лукьянович Дупак утверждает, что знакомство Влади с Владимиром произошло в его директорском кабинете в Театре на Таганке[167].

Сама же Марина Владимировна рассказывала так: «Я увидела его в «Пугачеве»… Он очень сильно играл… Ну, а после представления пошли все вместе обедать. Володя сел рядом, глаза — в мои глаза. А потом: «Знаете, я люблю вас, и вы будете моей женой». Подобное от многих я слышала не раз. И потому лишь улыбнулась. А любовь пришла позже — мы поженились через полтора года…»[168]

И еще Марина писала и рассказывала: «…мы смотрим друг на друга, как будто всегда были знакомы. Я знаю, что это — ты…»[169] «Я приехала в 1967 году в Москву на кинофестиваль, и вместе с Максом Леоном… пошли в театр на Таганку. Макс знал Володю, после спектакля он нас познакомил, потом мы поехали в ресторан ВТО, а затем сидели у Макса на квартире, слушали, как Володя поет. Мы подружились…»[170]

Станислав Говорухин вспоминал: «Макс Леон сказал ей: «В Москве сегодня один театр — «На Таганке», и в нем — Высоцкий». В тот вечер Марина смотрела «Пугачева». После спектакля Володя пел ей.

«…я спросил ее: «Скажи, что он тебе говорил в первый вечер?»

Марина засмеялась: «Ты что, не знаешь, своего друга? Он же такой наглец был. Сразу сказал: «Будешь моей женой!» Я только посмеялась тогда…»[171]

Правда, потом в интервью Би-би-си 25 января 1984 года Марина Владимировна почему-то оговорилась, что поводом для знакомства был спектакль «Маяковский»: «В то время я плохо еще говорила по-русски, и не могла ему сказать, как я считала, какой он гениальный актер и замечательный поэт. И потом мы долго дружили полтора года. То есть это не было такой, как говорится, кутфуа… Я думаю, что он был влюблен. Но больше в миф — «Марина Влади», чем в меня, женщину, в первый день. А потом мы стали дружить, и так — потихоньку — влюбились. По-настоящему…» Он был небольшого роста, такой серенький, блондин (? — Ю.С.), немножко кругленький тогда был. То есть он не был красавчиком, но он был жутко талантлив. Вот мои первые впечатления…»

Всеволод Абдулов искренне считал, что «это была необычная любовь… Мне посчастливилось видеть эту удивительную, великую любовь двух красивейших людей, я помню, как она вспыхнула в одночасье. В 1967 году мы с Высоцким снимались в Одессе, он то и дело уезжал в Москву, играть спектакли. И вот однажды он приехал с каким-то особым блеском в глазах и стал мне рассказывать про Марину. Это было заразительное чувство, и любовной волной тогда накрыло многих Володиных товарищей…»[172]

Нет оснований не доверять зоркости и наблюдательности фотографа-профессионала Гневашева, который отмечал, что «…эта ураганная какая-то любовь, не допускающая даже мысли быть отвергнутой и тем не менее — безнадежная. Что была ей, французской актрисе с мировым именем, страсть барда с хриплым голосом, пусть даже суперпопулярного у себя на родине. Там, где сдавались без боя любые отечественные крепости, французский форт стоял непоколебимо. Не думаю, что это уязвляло его самолюбие, он был выше этого. Скорее это подхлестывало его еще больше, может быть, впервые за последние годы он встретил такое сопротивление: пить — так пить, любить — так королеву. Но она была «колдуньей» — говорили, что ее мужьям она приносила несчастья, утверждали, что ее первый муж — французский летчик — разбился, второй — югослав — тоже погиб от чего-то… За Володю волновались.

Он же просто шалел от любви. Был совершенно беззащитен, все страдания легко читались на его ли-це, он буквально ее преследовал, но все было тщетно… Я… могу вспомнить, как уговаривала она украдкой откланивающихся гостей: «Ребята, вы его уведите подальше от гостиницы, а то он возвращается и это… ломится в номер»[173].

Ремарка. Бруйе был, конечно, летчиком. Однако все же вторым, а не первым мужем Влади. Во-вторых, он вовсе не разбивался, а успешно процветал. А вот о втором муже — «югославе» и вовсе никто слыхом не слышивал. Словом, «Обидно мне, досадно мне, ну, ладно…»

Романтично, с «перчиком» и эдаким душком русской экзотики югославский журналист попытался преподнести свою легенду знакомства Влади с Высоцким. По его мнению, дело было так: «Желая до нее добраться и обнять ее, он залез на фасад отеля, где она жила. Перелезая с этажа на этаж, с балкона на балкон, с выступа на выступ, он добрался до ее комнаты, и когда возбужденная Марина отворила окно, он ей безо всякого прямо заявил: «Хочу на тебе жениться, хочу с тобой жить и быть твоим мужем». Но и Марина была с ним откровенна. Она резко сказала: «А я всего этого не хочу. Мне все это неинтересно. Я в тебя не влюблена. Нет смысла портить приятельские отношения, которые существуют между нами». Владимир исчез, и ночь он провел с друзьями. Он пил. Ему пришла в голову дурацкая идея: из-за любви к Марине поставить на карту свою жизнь, сыграть в «русскую рулетку». Вынув из кармана револьвер, он зарядил его двумя патронами и повернул вслепую барабан. Владимир нажал на курок. Револьвер не выстрелил…»[174]

Комментарии излишни. Когда фантазии круто перемешены с правдой, добраться до истины практически невозможно. Тем более что некоторые детали того самого ночного разговора Марина Владимировна косвенно подтверждала. Когда Высоцкий заявил ей о своих претензиях, она ответила: «Прежде всего, я не свободна. Во-вторых, я этого не желаю…»[175]

Дома ее ждали сыновья, новые дела, пора было возвращаться. Марина уехала, не дав Высоцкому и малейшего шанса на успешное продолжение знакомства. Тогда-то, летом 1967-го, появляются горькие строки влюбленного поэта, страдающего от разлуки:

Не берусь ни оспаривать, ни подтверждать версию Л. Симаковой о том, что Высоцкий и Влади познакомились в 1965 году во время очередного Московского кинофестиваля. В ее доказательство она цитирует слова преподавателя Школы-студии МХАТа Б.М. Поюровского, утверждающего, что тогда — 8 июля 1965 года — Рита Жигунова (жена Мариса Лиепы, во времена студенческие делившая комнату в общежитии с Изой Мешковой-Жуковой) после спектакля «Дон-Кихот» пригласила своего старого знакомого Володю, Марину Влади и ее супруга Клода к себе домой на банкет.

Оставим это под знаком вопроса. Тем более что в воспоминаниях Марины Владимировны вероятность подобного знакомства напрочь отвергается: «…когда в 1965-м я приехала на фестиваль в Москву, ты тщетно пытался встретиться со мной. По нескольку раз в день ты ходил в кино смотреть хронику, чтобы увидеть меня хотя бы на экране. Короче, ты влюблен…»[176]

Гораздо забавнее «знакомит» Марину и Владимира в своих «воспоминаниях» некий Юрий Емельяненко: «…Гостиница «Метрополь». Володя с Севой (Абдулов. — Ю.С.) вдруг вспомнили, что там идет «Вертикаль», и пошли к кассам. А Марина спустилась из своего номера, чтобы тоже посмотреть этот фильм. Володя тут же представился: «Так кино ж про меня!» Марина глянула на афишу, на Володю — и точно. Пошли? Пошли! Ну, они молодые, веселые посмотрели фильм и прямо к Севе домой…»[177] Красиво, лихо, романтично. Только не было этого.

Популярный в начале 60-х годов киноактер Игорь Пушкарев в мемуарном задоре плел свои байки. Оказывается, узнав о приезде в СССР Марины Влади, Владимир поклялся своим друзьям, что станет ее любовником[178]. Вот фрагмент пушкаревского рассказа: «…Высоцкий… на спор сошелся с Мариной. Кажется, в 1964-м она снималась в Советском Союзе в каком-то фильме у Юткевича. Мы тогда очень гордились: как же, Марина Влади-Полякова, она из наших. Для советских кинематографистов подобные съемки были чуть ли не первыми. Но тогда газеты раструбили, что француженка приехала со своим любовником — каким-то румыном, да еще с детьми и прислугой, это стало шоком. Они жили в разных гостиницах, в люксовских номерах, потому что западной звезде так полагалось по рангу. Володька, когда обо всем узнал, сразу сказал: «Я Марину вы…бу!» — «Ты что, сдурел?» — заорали друзья. И ведь поспорили! Тогда и появилась знаменитая песня про Влади в зоосаде…»[179]

Я не могу безоговорочно доверять свидетельствам Игоря Борисовича в силу многих обстоятельств. Прежде всего, из-за его болезненной путаницы с датами и фактами (скажем, съемки Влади у Юткевича были вовсе не в 64-м году, а гораздо позже, песня «Сегодня в нашей комплексной бригаде…» также появилась в иное время и по другому поводу и т. д.).

Недавно была обнародована еще одна версия знакомства Владимира Семеновича и Марины. Оказывается, к этому событию приложила руку и звезда номер один советского кино 60-х годов актриса Татьяна Самойлова, которая сначала была удостоена «Золотой пальмовой ветви» престижнейшего Каннского фестиваля, а затем и «Оскара» за исполнение роли Анны Карениной.

Как рассказывала Татьяна Евгеньевна, «не без моего содействия Марина Влади впервые приехала в Москву. Мы познакомились на показе фильма «Летят журавли». И когда наши Киношные бонзы предложили Марине посетить Москву, она сначала засомневалась. Но мы ее убедили. Она приехала, познакомилась с Высоцким, и между ними вспыхнул роман…»[180]

История любви Высоцкого и Влади была отмечена знаками сказочности, невероятности и… фатализма. Возможно, они-то и заставили Высоцкого прибегнуть именно к былинному стилю в описании их знакомства.

Буквально через несколько месяцев после их, в общем-то, мимолетного знакомства — в феврале 68-го — Марина вновь появляется в Москве. Режиссер-постановщик картины «Сюжет для небольшого рассказа» Сергей Юткевич решил закрепить старинное каннское знакомство с французской звездой творческим альянсом, пригласив ее на роль чеховской возлюбленной Лики Мизиновой. Партнеры по съемочной площадке оказались более чем достойные — Ия Саввина, Юрий Яковлев, Николай Гринько, Ролан Быков, юная Катя Васильева!..

«Девять месяцев съемок, холодная зима, — вспоминает Марина Влади. — Мы работали страшно медленно. Вначале это меня раздражало. В субботу — выходной, много времени, на мой взгляд, уходило даром… И только когда я поняла, что такое время «по-русски», мне стала ясна такая манера работать. Время — не деньги: человек видит перед собой бесконечность. Поначалу меня удивляло какое-то полное отсутствие у русских представления о времени: разбудить приятеля в три часа утра, прийти к нему только потому, что на тебя «нашла тоска» — они не считают ни невежливым, ни чем-то исключительным. Найдут время, чтобы выслушать — столько, сколько нужно… Если бы я не была там счастлива, я бы не жила в Москве по полгода…»[181]

А Высоцкий возобновил осаду. Это ему дорого обходилось: свои крупные счета предъявляла «Таганка». Перед Любимовым за Высоцкого хлопотал режиссер-постановщик «Сюжета…» Сергей Юткевич, говоря, что это он виноват, не доглядел, не удержал… Словом, нес вздорно-прелестную чепуху.

Марина с теплотой вспоминает о своем российском житье-бытье: «В Москве я живу в среде художников, артистов, писателей. Все знают друг друга, часто встречаются, беспрестанно обмениваются мнениями… Это мое счастье: я всегда любила принимать у себя веселую банду друзей… По-русски говорят — «компания», что гораздо красивее… Часами оставаясь вместе, не скучают, философствуют за стаканом вина (это чисто по-русски), потом гитара, песня… Однажды во время съемок Он появляется немного под шофе. Я говорю: «А вот и мой паренек!» Я находила его симпатичным, немного смешным, кем-то вроде «середнячка». «Русский молодец» небрежно одет, коротко стрижен. Он невысок и круглоголов. И вдруг он меня приглашает танцевать. Он пытается поцеловать меня в шею! Я хохочу, как бы говоря этим: «Но послушайте, нет, как же так?!» Потом он говорил мне, что был этим ужасно раздосадован. Это было так смешно! Мне казалось совершенно немыслимым, чтобы наши отношения были иными, нежели дружескими»[182].

Поклонники следовали за Мариной по пятам. И какие! За ней увивались самые знаменитые, самые модные на ту пору кинорежиссеры, актеры, поэты, писатели, успевшие привыкнуть к тому, что обычно к их ногам падали поклонницы, а не наоборот. В случае с Мариной им самим приходилось вспоминать подзабытые амурные приемчики юных лет, пыхтеть, пыжиться и напрягаться.

Даже после того, как постоянным спутником Влади стал Высоцкий, преследования не прекращались. Но все — без толку, словно Марину внезапно окружила стеклянная, но абсолютно непрошибаемая стена.

Более того, и имя главного сердцееда Москвы со станции Зима Евгения Александровича Евтушенко не могло перевесить чашу весов в его пользу. И потуги преуспевающего кинорежиссера Андрея Михалкова-Кончаловского (наследника автора гимна СССР, сотен басен и «Дяди Степы»), считавшего себя наследником классиков «неореализма», ехидно поизмываться над «плебеем Высоцким, вырядившимся в нелепые для ресторана кожаные джинсы», эффекта не приносили[183].

Марина стихи слушала, скептическим замечаниям сноба-режиссера внимала, кивала, улыбалась, но только — Высоцкому. Наблюдательный журналист из «Комсомолки» Ярослав Голованов в своих записных книжках осенью 1968 года отмечал: «Ужинали в полупустом ресторане. В другом углу веселились Володя Высоцкий с Мариной Влади, Толя Гладилин, Вася Аксенов… Очень хотелось к ним присоединиться, да своих бросать неловко…»[184]

В русском языке есть такой забавный глагол — «домогаться». Так вот, Влади действительно домогались. Все, кому не лень. А таких находилось немало. Завсегдатаи ресторана Дома литераторов вспоминают один из новогодних вечеров. За праздничным столом уютно сидели Высоцкий с Мариной и Игорем Кохановским. На Влади, естественно, пялились все посетители ресторана. Но особенно упертым оказался писатель Александр Рекемчук. Дождавшись, когда Кохановский выбрался из-за стола и направился в туалет, Рекемчук, не вполне твердо державшийся на ногах, ухватил за рукав автора «Бабьего лета»: «Гарик, познакомь меня с Мариной Влади!» — «Пусть Володя тебя знакомит», — отрезал поэт. «Да я и с ним не знаком…», — замялся Рекемчук. — «Ты не знаком?!. А кто с ночью за водкой на грузовике ездил?..» И тут Рекемчук вспомнил: было! Действительно, было…[185] Всякие случались истории.

Не менее примечательная история произошла с другим посетителем ЦДЛ, поэтом Сеней Сориным. В тот вечер спутниками Марины Влади были известные дамские угодники, писатели и остроумцы Василий Аксенов, Анатолий Гладилин и Георгий Садовников. Сорин был не из «круга», у него была своя компания. Сомнамбулически бродя по залу, непризнанный поэт неожиданно для себя обнаружил прямо перед собой французскую кинозвезду. Он уселся за ее столик и… уснул. Бахус шалил. Спустя некоторое время Марина стала прощаться с приятелями, по очереди пожимая каждому руку. В этот момент Сорин очнулся, увидел протянутую руку и — лизнул. Все обалдели. И Марина в том числе. Но Сорин знал, что он делает. Он неторопливо достал из кармана химический карандаш и написал на Марининой ладошке (на том месте, которое лизнул) свой телефон. Компания расхохоталась, Марина тоже…

Жена исполнителя роли Чехова в «Сюжете…» украинского актера Николая Гринько Айше Чулак-оглы вспоминает: «Как-то в перерыве съемок… мы с Мариной шли обедать, и она позвала меня в дамскую комнату… Она стояла в уголке, что-то поправляла и вдруг говорит: «Айше, что мне делать?» Она в это время решала свои отношения с Володей. Я говорю: «Как, что делать? Если ты его любишь, он тебя тоже, так при чем тут другие?» — «Понимаешь, много сложностей». И тут я увидела такие глаза! Русалочьи, горячие, страстные. Обычно у нее они невинные, голубые, а тут — зеленые! Никогда их не забуду…»[186]

Затем был легендарный вечер у Макса Леона. Игорь Гневашев утверждает, что тогда-то и родился настоящий Высоцкий. Он пел «Охоту на волков» и весь свой ошеломляющий цикл 1968 года. Все!

Марина полюбила его в мгновение… Уже после регистрации брака ее шутя и всерьез спрашивали: «Ты что, во всей Франции не смогла найти себе мужа?» А она точно так же отвечала: «Там — шарман, здесь — мужик»[187].

Об этой вечеринке Валерий Золотухин рассказывал: «15.10.68. Ну, вот, погуляли, значит, мы в тот день с французами, понаделали забот. Во-первых, не хотела ехать жена — «не хочу и все, потом объясню… там будет эта… Влади, я не хочу ее видеть, я прошу тебя туда не ездить»… Как-то мне удалось ее уломать, а теперь думаю — зря… Посещение Макса должно было состояться втайне от Иваненко, по крайней мере, присутствие там Володи. Танька с Шацкой потихоньку у меня по очереди выведывали, должен ли быть там Высоцкий… Кончается спектакль, стоит счастливая Танька и говорит, что ей звонил Володя и «все мы едем к Максу… машина нас уже ждет. Приехал за нами его приятель»… Меня это обескуражило, честно говоря, но я подумал: а что? Высоцкий не такое выкидывал, почему бы и нет? А вдруг так захотела Марина или он что-то замыслил. Но всех нас надула Танька, а меня просто сделала, как мальчика. Мы приехали к Максу, когда там не было еще ни Володи, ни Марины, и весь обман мне стал ясен… А когда вошли счастливые Марина с Володей, и я увидел его лицо, которое среагировало на Таньку, я пришел в ужас: что я наделал и что может произойти в дальнейшем… Танька сидела в кресле, неприступно-гордо смотрела перед собой в одну точку и была похожа на боярыню Морозову…»[188]

Наибольшее впечатление на коварно отвергнутого Золотухина (кроме, разумеется, Марины Влади, французской кинозвезды — существа с другой планеты) произвела медвежья шкура на полу и множество всяких экзотических по тем временам напитков[189].

Кое-кто из гостей припоминает, что поначалу французская гостья даже обрадовалась свиданию с Татьяной и Ниной, все приговаривая: «Девочки, как хорошо, что вы пришли!» А закончился вечер традиционно, a la russ, то бишь со скандалом. «Послелитры выпитой…», когда все были уже изрядно «под-шофе», Таня Иваненко заявила Марине Влади, что ОН мой — и только, и завтра же придет ко мне. А Марина, не собираясь демонстрировать свои отношения с Володей, вовсе не стремилась возражать, спорить, а только спрашивала Таню: «Девочка моя, да что это с тобой?» Высоцкий пытался вмешиваться в перепалку, то затыкал рот Татьяне, то вдруг сорвал с Марины колье и рассыпал сверкающие жемчужины… В общем, было «весело». Угомонились только к трем часам, когда одному из гостей — кинорежиссеру Анхелю Гутьерресу — удалось, в конце концов, увести Татьяну домой. А Высоцкий поймал молоковоз и отвез в гостиницу Марину, и в ее номере благополучно уснул.

Гостеприимный дом Макса Леона всегда был открыт для гостей с «Таганки». Обычно все начиналось после ужина в ВТО. Пили водку, пели песни. Высоцкий — свои, Золотухин — русские народные. Марина подпевала. И всем было хорошо.

Но вновь дела семейные, киношные и прочие постоянно тянули Марину Влади домой, во Францию.

«…птицы на запад уносят любимых…», — злился в стихах Высоцкий. Моменты ее отлучек его терзают чуть не физически. Он не выдерживает, звонит в Париж. Маринина мама, наблюдая во время странного телефонного разговора за дочерью, говорит ей: «Ты влюблена…» Наплевав на возможную чопорность семейства Поляковых, Высоцкий пишет отчаянно-нежное письмо будущей теще: «Дорогая Милица Евгеньевна!..» Марина рассказывала: «Она каждый день читала мне твои письма, потому что я еще не умела тогда бегло читать по-русски…»[190]

Он пытается «от себя бежать, как от чахотки…». Без предупреждений и звонков внезапно (даже для себя) улетает на «край края земли» — в Магадан, где в местной газете трудится его друг-приятель еще со школьной скамьи Игорь Кохановский. Высоцкому казалось, что именно этот человек должен понять все его проблемы. «Проговорили мы всю ночь, — вспоминает Кохановский. — Тогда я узнал, что Володя влюбился в Марину Влади. Но я как-то не придал особого значения этой новости, так как родилась она, насколько я мог понять, во время… загула. А в такие периоды с Володей могло произойти все, что угодно, и прекращалось сразу же, как только прекращался и сам загул. Я подумал, что и на сей раз с этой новоявленной любовь будет то же самое…»[191]

Ничего-то так и не понял Кохановский в своем друге.

Тогда Высоцкий буквально силой поволок Коха-новского на магаданский почтамт: звоним Марине в Париж. Представляете линию Магадан — Париж?! То-то. Но Высоцкому удалось обаять телефонистку, наговорив массу приятных вещей и комплиментов. Она-таки связалась с Москвой. Там посмеялись и сказали, что сделают это только, если разговор закажет сам Ален Делон. Или, в крайнем случае, Бельмондо. Ни на того, ни на другого Высоцкий явно не тянул. «Володя был с хорошего похмелья, — помнит Кохановский. — Это было заметно даже непосвященному в происходящее накануне. К тому же он был небрит — с утра не мог заставить себя побриться… Володя как-то быстро успокоился и стал рассказывать, какой Марина в Москве произвела фурор… и как за ней увивались и Женя Евтушенко, и Вася Аксенов, и еще — какой-то режиссер с «Мосфильма», и как она всем этим знаменитостям предпочла его… «Нет, еще ничего не было. Но, кажется, будет…»[192]

Потом он упросил друга позвонить «Люсечке» и сказать, что он у него и с ним все в порядке. Коха-новский просьбу исполнил. Люся отвечала устало и как-то обреченно, сказав, что уже разучилась волноваться. Но все же напомнила, что Володю послезавтра ждут съемки в Одессе. На следующий день Кохановский усадил Высоцкого в самолет, вручил стюардессе коньяк и попросил давать его уставшему артисту только в крайних случаях и очень маленькими дозами…

В Одессе «уставшего артиста» действительно ждали. Продолжались съемки «Двух товарищей». Но и там он думал только о Марине. Но, может, это помогало входить в образ? Он был суров, малоразговорчив, нелюдим. А потому шокировал Инну Кочарян, шокировал, когда внезапно подошел к ней на пляже и предложил: «Иннуля, надо поговорить… Слушай, у меня роман с Мариной Влади…» Когда об этом узнали в съемочной группе, все просто умирали от хохота. «У него роман с Мариной Влади. Это какая Марина Влади? Подпольная кличка «Как ее зовут?». Никто не поверил…»[193] И зря…

«Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, если терем с дворцом кто-то занял!» — предлагал возлюбленной поэт. Первым «раем в шалаше» для них оказалась роскошная квартира Абдуловых в центре Москвы, на улице Іорького, в знаменитом доме, стены которого могли бы успешно заменить мемориальные доски. «Мы, — вспоминает Марина, — тут в первый раз вместе жили, как говорится. И Севочка одолжил нам свою комнату. Меня трогает очень это место. Оно полно воспоминаний…»[194] Она очень целомудренно описывала тот знаменательный день и свои чувства к Владимиру: «Мы обедали у одного из его друзей. И я говорю ему: «Я остаюсь с тобой». От радости он безумствует. Я тоже. И так тихая любовь становится страстью. Я действительно встретила мужчину моей жизни… Мне всегда думалось, что в мужчине я искала своего отца. И вот в Володе есть что-то от бесконечной преданности, одаренности, от личности исключительно общей с моим отцом…»[195]

Их совместная жизнь была переполнена и высокой поэзией, и пресной прозой. Кинорежиссер Геннадий Полока рассказывал на встрече со зрителями в Ленинграде в 1983 году: «Марина вела себя мудро, осторожно, тактично. В любой ситуации вела себя прекрасно. Хотя я помню дачу, когда сидит Марина, через два места сидит Иваненко, через три места Абрамова… Помню сдачу «Интервенции»… рыдала Абрамова, рыдала и обнимала Володю, хотя они уже расстались. Очень взволнована была Марина, но скромно, только пожала ему руку, и второй раз поехала посмотреть картину уже с Юткевичем на «Мосфильм». В тот же день…»

Марина Влади всегда в превосходной степени говорила о своем «Володье»: «Он было очень-очень нежный. С ним было так легко жить. Когда он не пил, конечно. Когда был в своем нормальном состоянии, он был мягким, добродушным, тактичным и очень щедрым. Он был работяга. Работал днем и ночью. В этом смысле он был очень сильным, но не был «твердым»[196]. Ее слова словно бы аукались с поэтическими признаниями мужа: «Я не был тверд, но не был мягкотел…»

На «девятинах» умершего друга (Москва, Малая Грузинская, 28, 02.08.1980) кинорежиссер Александр Наумович Митта говорил: «Она спасала его от многих сложностей жизни. Но это не то, что она… размахивая крыльями, порхала, как ангел, над семьей… Приезжает из Парижа молодая женщина, с двумя детьми под мышкой, один все время где-то что-то отвинчивает, второй носится, как кусок ртути… И Марина, спокойная, невозмутимая, сидит в этом будущем маленьком мире. Появляется Володя со своими проблемами и неприятностями. Она и этого успокаивает. А у нее свои заботы: она — актриса, талантливая, в расцвете, пользующаяся спросом, продюсеры отказываются с ней работать. Они отыскивают сложные контракты, а Марина отказывается… Она мотается из Москвы в Париж, из Парижа в Москву по первому намеку, что у Володи что-то не так, бросает все, детей под мышку — и сюда… Надо было сделать так, чтобы все эти сложности таились только в ней, чтобы они никому не были заметны, чтобы для Володи было лишь успокоение, только окружить его заботой… Володя был для нее главным, и мы все очень обязаны ее самоотверженности, ее доброте, ее мужеству…»

С Миттой был солидарен Михаил Жванецкий: «Насчет Володи Высоцкого знаю одно: почти все в бытовом отношении добивалась для него Марина Влади. Она и квартиру в Москве выхлопотала, и в Париже через мэра пробилась к Брежневу, встретилась с ним и выбила-таки визу для Володи на свободный въезд-выезд. Это все Марина! Ей тоже нужно памятник ставить!»[197]

Марина очень мягко и сдержанно говорила о сути отношений с мужем, вернее, о своей тактике в супружеской жизни: «…не было случая, чтобы ему нужно было говорить мне делать что-то так, а не этак. Я старалась предугадать, опередить его. У меня характер все-таки попроще и чисто по-женски более пластичный. К тому же у него в голове было больше, чем у меня, так что прислушаться к его мнению было не зазорно… Он был больше, чем просто муж…»[198]

«Я его очень любила. И я думаю, любовь помогает в жизни, конечно. Мы общались не только как муж и жена, мы общались как люди, как актеры. И, я думаю, что, конечно, ему помогала. Не писать, конечно, — это не моя сфера. Но иметь хорошую жизнь (ну, по моим возможностям), чтобы он мог работать спокойно…»[199]

Однако, говоря о материальных вопросах, Марина все же признавала, что очень рассчитывала на выход в Союзе долгожданного диска Высоцкого, по крайней мере, по двум причинам: «…если пластинка выйдет, это будет своего рода признание твоего статуса автора-композитора. И потом — мы довольно скромно живем на твою актерскую зарплату, так что лишние деньги не помешают…»[200]

«Да, твердый орешек, — рассказывала она о своем муже Наталье Крымовой. — Тут очень важно (нам повезло), что мы оба были знаменитыми. Но не было у нас борьбы за первую роль… Мы были на равных. Мы не тянули каждый на себя, потому что у каждого была своя публика. Нам повезло тоже, когда он стал немножко-немножко зарабатывать, немножко денег, немного, но как-то, все-таки… Вначале было очень тяжело, потому что я человек, естественно, как кинозвезда, я зарабатывала много денег. И это могло быть проблемой, как и в любом союзе. И это не было долгой проблемой. А в смысле власти в паре, да, ну, я думаю, что я его все-таки держала немного в руках. Как все бабы, в общем, когда мужик такой шальной, нужно держать его в руках…»

Там, в абдуловском доме, в их первом «любовном алькове» на улице Горького (ныне — Тверской), случилась трагедия, позже подвигнувшая Андрея Вознесенского на написание «Реквиема оптимистического», посвященного «Владимиру Семенову, шоферу и гитаристу». Помните?

Это на самом деле было страшно.

«Мы приехали с фестиваля, — рассказывала Марина. — Володя сидел тут тоже. Севина мама — Елочка — нам приготовила чудесный ужин. И вдруг у Володи горлом пошла кровь. И все думали, что он просто умирает. У нас на глазах. Мы вызвали врача. Врач сказал: «Ничего, пусть он полежит немножечко, и все пройдет». И все не проходило, все у него кровь текла и текла. И, в конце концов, я сказала, что его нужно в больницу, это невозможно, у него пульса нету уж больше. И мы его провели через коридор, его выносили мальчики, с которыми я жутко разругалась, потому что они не хотели уже его брать. Я им устроила скандал, и они его взяли все-таки. Приехали в Склифосовского — и 18 часов откачивали…»[201]

Хозяин дома Всеволод Абдулов дополнял: «Тогда впервые приехали в Москву все сестры Марины со своими мужьями. Была радостная встреча. Были друзья, был замечательный вечер. Володя поет, потом куда-то выскакивает. Я смотрю на Марину. Марина вся белая. И тоже не понимает, что происходит. Потом включились сестры, как родные, они тоже что-то почувствовали. А он все время выскакивает и выскакивает. Я за ним. Он в туалет, наклоняется: у него горлом идет кровь. Ну таким бешеным потоком. Я говорю: «Что это?» Он говорит: «Вот уже часа два». Он возвращается, вытирается, садится. Веселит стол, поет, все происходит нормально. Потом все хуже и хуже. Вызывают «скорую помощь», кто-то уводит гостей…»[202]

Потом Золотухин зафиксирует в своем дневнике: «24 июля («проклятая дата!» — Ю.С!) был у Высоцкого с Мариной. Володя два дня лежал в Склифосовского. Горлом кровь хлынула. Марина позвонила Баделяну. «Скорая» приехала через час и везти не хотела: боялись, что умрет в дороге. Володя лежал без сознания, на иглах, уколах. Думали: прободение желудка, тогда конец. Но, слава богу, обошлось. Говорят, лопнул какой-то сосуд. Будто литр крови потерял, и долили ему чужой… Он чувствовал себя «прекрасно»… но говорил шепотом, чтоб не услыхала Марина… Володя… в белых штанах с широким поясом, в белой, под горлом, водолазке и неимоверной замшевой куртке. «Марина на мне…» — «Моя кожа на нем…»[203]

Несмотря на все эти и прочие проблемы, она считала самым счастливым периодом в своей жизни, «конечно, жизнь с Володей. Хотя она была трагичной, но такой интересной! И не только потому, что мы так любили друг друга, но и в искусстве. Володя мне так много дал и открыл, а благодаря мне он увидел мир…»[204]

На последнем она особенно настаивала. «Может быть, нескромно это сказать, что он из-за меня многое приобрел, я могла ему открыть какой-то мир, который он, конечно, не мог бы открыть без меня… Он умер бы раньше, конечно, если бы мы не вместе жили. Это сыграло абсолютную роль…»[205]

Марине Влади, обладавшей природным женским чутьем, удалось точно угадать неизбывную тягу Владимира Семеновича к странствиям и перемене мест. Отвечая на вопрос «Ваше представление о счастье?», он говорил: «Счастье — это путешествие, необязательно из мира в мир. Это путешествие может быть в душу другого человека… И не одному, а с человеком, которого ты любишь. Может быть, какие-то поездки, но вдвоем с человеком, которого ты любишь, мнением которого ты дорожишь…»[206]

Когда Марина говорила о том, что не помогала Высоцкому писать, она напрасно скромничала. Без нее не родились бы у поэта прекрасные стихи: «Нет рядом никого, как ни дыши…», «Это время глядело единственной женщиной рядом…», «Не сравнил бы я любую с тобой. Хоть казни меня, расстреливай. Посмотри, как я любуюсь тобой, как Мадонной Рафаэлевой!..», «Кровиночка моя и половинка!.,», «Я жду письма… Мне все про тебя интересно…», «Люблю тебя сейчас, не тайно — напоказ!..»

Именно Влади мы обязаны тем, что узнали Льюиса Кэррола в интерпретации Высоцкого. Поэт и знать не знал ничего про Алису, и когда ему предложили принять участие в создании дискоспектакля, он искренне удивился: «При чем тут я?..»

«Уговаривали мы Володю невероятно долго, — рассказывал Всеволод Абдулов в Алма-Ате, на встрече со зрителями, в 1982 году, — и помогла в этом Марина, Она как раз приехала, она начала объяснять Володе, что это лучшее произведение из тех, которые написаны для детей. Дети всего мира читают это, и это будет замечательная работа… И уговорила его…» Как рассказывала Наталья Крымова, это «был штурм»… «Это была лекция о мировом значении Льюиса Кэрролла, о предрассудках, мешающих восприятию классики, и о многом другом, касающемся поэзии… Марина Влади выказала здравый смысл… И Высоцкий погрузился в чужеземную сказку…»[207]

Она очень гордилась тем, что была первым слушателем большинства его сочинений: «Были тексты, которые очень долго не материализовывались, он про них думал. Я чувствовала, как они рождаются… Вдруг он вставал ночью и, стоя, писал там на бумажке какие-то обрывки, и из этого рождалась песня через какое-то время. Ему нужно было написать то, что у него в голове было. Я всегда была первый зритель или слушатель. Он очень любил, когда работал, чтобы я лежала на диване, около стола. Я засыпала, конечно. Он меня будил, пел. Я снова спала…»[208]

В 1969 году в Ленинграде Марина знакомит своего суженого с мамой, впервые после революции приехавшей в Россию, в свой родной город. «Он ей очень понравился. Она сказала: «Вот очень хороший мальчик…» Добавила, что у него очень красивое имя. Марина, правда, корректно ей возражала: «Он очень хороший человек был, но не очень хороший мальчик…» Но, все же признавала, что мама «впервые приняла в твоем лице мужчину в моей жизни…»[209]Но не удержавшись, проговорилась, что маму устраивало то, что Высоцкий не мог уезжать из своей страны и, следовательно, претендовать на их дом, вторгаться на их территорию. Это было удобно для нее во всех отношениях. Он не был обременителен…

По поводу фантастического романа Высоцкого и Влади, пожалуй, ярче и громче всех высказался актер Зиновий Высоковский (бывший коллега Владимира Семеновича по Театру миниатюр): «Володя в конце 60-х совершил небывалое — женился на француженке, на всемирно известной, красивейшей женщине. Мужское население СССР даже во сне такого в то время представить себе не могло…»[210]

1 декабря 1970 года стало днем их бракосочетания. Невесте и жениху в ту пору было по тридцать два, у каждого из них в прошлом по два брака и пятеро сыновей на двоих. В самой церемонии бракосочетания было лишь четверо участников: собственно сами новобрачные, а также их свидетели — французский журналист Макс Леон и московский актер Всеволод Абдулов. Всеволод Осипович рассказывал: «Свадьба была странная. Мы тогда были бедные, с деньгами и работой — проблемы, поэтому обошлись без цветов и нарядов. Володя и Марина явились в водолазках. Чтобы не привлекать внимание, Высоцкий попросил работницу ЗАГСа расписать их не в большом зале с цветами, музыкой и фотографом, а в ее кабинете…»[211]

В своем эссе «Таганка-антитюрьма» Андрей Вознесенский писал: «Он мог бы закатить свадьбу на Манежной площади — все равно не хватило бы мест. Помню, он подошел и торжественно-иронически произнес: «Имею честь пригласить вас на свадьбу… Будут только свои»… Зураб Церетели вспоминает, как мы с ним скинулись на несколько бутылок вина. Трудно представить, как небогаты мы все были…»

В памяти музы поэта — Озы-Зои Богуславской — остались почему-то другие впечатления: «…Пока еще Любимов «главный генерал» на свадьбе Володи с Мариной Влади… В снятой ими однокомнатной квартирке на Фрунзенской — всего несколько друзей. Пироги, жареная утка, заливное — меню признанных кулинаров Лили и Саши Митты, Андрей Вознесенский откупоривает принесенную бутылку столетнего разлива, Зураб Церетели щедро одаривает новобрачных… Притихший, немного растерянный Юрий Петрович (куда заведет его, главного артиста, этот судьбоносный шаг?!) пьет за молодоженов, желает им счастья на скрещении неведомых франко-русских дорог. И все же есть в этом что-то нарочитое или недосказанное, словно все стараются обойти тему неминуемого скорого отъезда Марины Влади…»[212]

Простите за мелочность: но все-таки уточнить бы у супругов: те «несколько бутылок вина» все были «столетнего разлива»?

«В их квартирке, — рассказывал Вознесенский, — на 2-й Фрунзенской набережной, снятой накануне и за один день превращенной Мариной в уютное жилище, кроме новобрачных были только… Юрий Петрович Любимов, Людмила Целиковская… Александр Митта с женой Лилей, испекшей роскошный пирог… Сева Абдулов, позже подъехал художник Зураб Церетели… Володя был удивительно тихим в тот день, ничего не пригубил…»[213]

По поводу «квартирки» Марина Влади уточняла, что это была «малюсенькая студия одной подруги-певицы, уехавшей на гастроли…»[214]

«Сначала Володя решил гулять в Москве, — рассказывал скульптор Зураб Церетели, — но денег ни у кого не нашлось — нищие мы были. Марина снимала однокомнатную квартирку в доме на Котельнической набережной… Купили несколько бутылок шампанского, Лиля Митта яблочный пирог испекла… А настроения нет. Володя на диване лежал, на гитаре играл…»[215]

Александр Митта ему заочно возражал, почему-то вспомнив об этой свадьбе за иным, вовсе не праздничным, столом — траурных «девятин» Владимира (Москва, Малая Грузинская, 28. 02.08.1980). «Что делает жених на свадьбе? Он на свадьбе пел. Два часа для нас пел. И для него это была минута счастья. Его не надо было просить. Он сам ждал этого момента».

Пожалуй, Церетели потоньше ощутил отсутствие праздничного настроения: «А у меня характер такой: чувствую, будто моя вина, что праздник не состоялся. Тогда говорю: поехали в Тбилиси, там гулять будем!

И сделали свадьбу. Грандиозную! Сказка! До шести утра песни пели, на бутылках танцевали, веселились. Правда, потом один эпизод случился: Марина случайно ударила ногой по столешнице, и вдруг огромный дубовый стол, заставленный посудой, бутылками, сложился вдвое, и все полетело на пол. На Кавказе есть примета: если на свадьбе потолок или стол начинают сыпаться, значит, у молодых жизнь не заладится. Я это понял, и все грузины вокруг поняли, но мы постарались виду не показывать, продолжали гулять, будто ничего не случилось. Однако я уже знал: Марине и Володе вместе не жить…»[216]

Невеста, правда, возлагала вину на жениха: «Ты неловким движением опрокидываешь часть раздвижного стола — дорогая посуда падает и разбивается вдребезги. Мы в ужасе. Как бы отвечая на наши смущенные извинения, хозяин проводит рукой по столу, смахивая все, что стоит перед ним. Тамада говорит: «Тем лучше, можно начать сначала…»[217]

Ну что ж, бывает. Зря, что ли, Владимир Семенович, хорошо знакомый со свадебными обычаями, пел: «Невеста брагу пъет тайком…»? Нет, конечно.

Праздник продолжался. Крики первых петухов застают молодых в белых одеждах, сидящих во главе стола, заполненного «лобио, сациви, маринованным чесноком, пряностями, шашлыками, приготовленными прямо во дворе… Каждому в небольшой рог наливают вино. Бокалы из старинного хрусталя предназначаются только для воды…»[218] Звучат проникновенные тосты: «Пусть ваш гроб будет сделан из досок того дуба, который мы сажаем сегодня — в день вашей свадьбы», «Пусть ваши правнуки даже на черном рынке не смогут достать билеты на ваши спектакли…» и, само собой, «Забудем ли мы выпить за нашего великого Сталина?!.»

В спальне новобрачных ждал щедрый дар гениального мистификатора, или, как его еще называли, «человека не из жизни», удивительного режиссера и художника Сергея Иосифовича Параджанова: пол в комнате устлан ковром из разноцветных фруктов. А на постели распахнула крылья роскошная старинная шаль с приколотой запиской в два слова: «Сергей Параджанов».

Зураб Церетели признавался: «Я… никогда не забуду лицо Марины Влади, какое было у нее во время медового месяца. Ни в одном фильме, ни на одном, самом удачном снимке она не была так обворожительно, так неотразимо, победительно красива!.. Я видел Марину, когда она утром выходила из спальни, и ее, словно сияние, окружала любовь. Когда-нибудь я напишу картину. На ней будет сцена, которую я видел тогда: на балконе Высоцкий с гитарой поет у ног Марины, она стоит в белом платье с развевающимися золотыми волосами, а рядом, замерев, смотрит на них моя большая черная собака…»[219]

Но помните Маринино признание: «Там — шарман, здесь — мужик»?

«Мужик», само собой, хотел жрать.

По мнению многих, Марина была прекрасным кулинаром. Фирменное блюдо? Она гордилась, что их было много — и разнообразные спагетти, и японские блюда из сырой рыбы. А острые соусы, которые она сама придумавала?!. Ко всему уважению к французской кухне надо признать, что она, увы, требовала чересчур много времени. Из русской кухни предпочтение отдавалось борщу и супам. Впрочем, «Володе было совершенно все равно, что он ест. Так что не этим я его заманила», — признавала Марина Владимировна[220]. Занимался ли кулинарией сам Высоцкий? «Случалось. Но не часто. Да и умел-то он разве что яичницу поджарить или кусок мяса»[221]. Он не был гурманом. Мог съесть ломоть хлеба с чаем — и остаться довольным, вспоминала Марина.

В Москве она безропотно ходила по полупустым московским гастрономам, сдавала пустые бутылки, наводила порядок в квартире, пылесосила, выносила мусор. Сосед Высоцкого по Малой Грузинской художник Гриша Брускин вспоминал, как, «позвякивая пустыми бутылками в плетеной корзине, спешила в приемный пункт стеклотары красивая Марина Влади»[222].

Сопровождала Владимира в киноэкспедициях с малоустроенным, походным, но таким любопытным бытом. Не жаловалась на неудобства, позволяя себе лишь скромно недоумевать по поводу сомнительных удобств российских ватерклозетов.

Антонина Иванова, легендарный ленфильмовский осветитель, знакомая с Высоцким еще со времен «Интервенции», вспоминает, как во время съемок очередного эпизода фильма «Плохой хороший человек», когда все буквально дурели от жары, Володя попросил Марину сходить за пивком: «…она повязала голову каким-то платочком, взяла самый обыкновенный бидончик, который оказался у кого-то, и пошла в ближайшие бани, где торговали хорошим пивом. И быстренько его принесла, все были очень довольны — и поведением Марины, и вкусным пивом…»[223]

Ее характеру, неприхотливости, независимости, раскованности поражались и завидовали. Актриса Людмила Чурсина вспоминала: «Она слегка располнела, платье на ней немножечко разошлось по швам, туфельки, наверное, любимые, новизной не отличались, а волосы по-простому распущены. Но она была так естественна, и прекрасно себя чувствовала!..»[224] Когда одна сухопарая московская знакомая Влади попеняла ей за недосточное внимание к физической форме, Марина изящно отшутилась: «Ты выбрала фигуру, а я выбрала лицо!»[225].

После свадьбы и головокружительных грузинских приключений молодожены наконец-то вернулись в мрачную и неприветливую Москву. Прожив некоторое время с Ниной Максимовной, осознали свою уязвимость, тягущую зависимость и дискомфт. Спешно начали подыскивать отдельное жилье. Сначала сняли квартиру у некогда популярной эстрадной певицы Капитолины Лазаренко в Каретном ряду на третьем этаже.

Затем они нашли приют у некоего загадочного старого мосфильмовского сценариста Василия (Соловьева? жившего в кооперативном дома художников и актеров у станции метро «Аэропорт». Он уступил им одну из двух своих комнат. (В день их бракосочетания девушка с глазами цвета морской волны и великолепными тонкими белыми руками принесла новобрачным большой, толстый и тяжелый пакет. Там оказалась икона от старого известного сценариста, эрудита и поэта, рассказывала Марина Влади. Уж не от него ли был этот подарок? — К). С.)

Наконец им повезло, и они на целых два года сняли более-менее приличную квартиру в Матвеевском: кто-то из знакомых журналистов уехал в длительную командировку за границу. Марина привезла туда какие-то необыкновенные светильники, шторы и прочие мелочи. Это был первый уют в жизни Высоцкого.

Когда в феврале 1972 года умерла мама Влади, у осиротевшей Марины появляется мысль навсегда переехать вместе с детьми в Москву. Эта шальная идея у Высоцкого особого восторга не вызывает. В своем дневнике он записывает: «Я пока еще точного отношения к плану переезда в Москву не имею, но что-то у меня душа не лежит пока. Не знаю, почему, может быть, потому, что никогда не жил так и потому внутри у меня ни да, ни нет. Но Марина очень хочет и решила. Ну что ж, поглядим. Дети хорошие, а я привыкну, может быть…»[226]

Потом забрезжил новый прожект — приобрести дом где-нибудь под Москвой. Они начинают поиски. Вместе с художником Борисом Диодоровыми путешествуют по деревням.

«Решил купить себе дом, — сообщал Высоцкий о своих планах Валерию Золотухину. — Тысяч за семь… Три отдам сразу, а четыре в рассрочку. Марина подала эту идею… Дом я уже нашел, со всеми удобствами, обыкновенная деревянная дача в прекрасном состоянии, обставим ее… У меня будет возможность там работать. Марина действует на меня успокаивающе…»[227]

Мечта о собственном загородном доме в конце концов воплотилась в постройке дачи на участке Эдуарда Володарского в писательском поселке Красная Пахра. Как считал Володарский: «Марина… все время долбила мужу в темя, что пора приобрести дачу или дом. Мол, надоело жить в Москве, в квартиру вечно припераются его пьяные друзья»[228]

На территории участка Володарского, приобретенного у вдовы поэта Семена Кирсанова, кроме большого дома, была еще и времянка. Хозяин предложил Высоцкому привести ее в порядок — и живи там сколько угодно в свое удовольствие. Высоцкий загорелся, пошел, все осмотрел и предложил свой вариант: времянку снести, а из бруса, который он непременно добудет, построить дом. На том и порешили.

К марту 1980 года затяжная стройка была почти завершена. Хотя на Эдуарда Яковлевича постоянно «наезжали» именитые соседи — Юлиан Семенов, Эльдар Рязанов, поэт, редактор журнала «Юность» Андрей Дементьев и даже «таганский» автор Григорий Бакланов: чего это там у тебя Высоцкий дом строит, это запрещено. Володарский открещивался: это не дом вовсе, а так, служебное как бы помещение для его личного архива и библиотеки. Хотя писатели, в общем-то, напрасно переживали насчет своего возможного беспокойного соседа. Здесь Владимир Семенович бывал редко. А, приезжая, обычно оставался ночевать в доме Володарского, считая, что там уютнее…[229]

К сожалению, история с домом Высоцкого имела весьма грустное продолжение, став предметом тяжбы между наследниками умершего поэта, его вдовой и Володарским. Но это будет уже потом, после смерти поэта…

В жизни Влади и Высоцкого постоянно присутствовал VIP (очень важная персона) — телефонистка международной станции, 07— «мадонна, расстоянье на миг сократив», Марина Влади чувственно описывала телефонный аппарат: «…бурный, временами слишком молчаливый, ненавидимый или любимый…». Телефонистки, невольные и незримые свидетельницы взрывов нежности и любви, их ссор и размолвок, помогали Высоцкому разыскивать ее по всему свету. Они находили ее в Риме, в кресле парикмахера, на съемочной площадке в Южной Америке или в Испании только ради того, чтобы он мог сказать своей Мариночке, что любит ее. И любит именно в эту минуту…

Польский друг Даниэль Ольбрыхский, который специально прилетел на сороковины Высоцкого в его московский дом на Малой Грузинской, 28, среди многочисленных знаменитостей, участвующих в поминальной трапезе, обратил внимание на скромную заплаканную девушку: «…это была Люся, телефонистка с международной станции, помогавшая Высоцкому дозвониться до Марины Влади. Однажды Люся нашла ее даже у парикмахера в Бразилии, куда Марина улетела после ссоры с Володей, никому ничего не сказав»[230].

Ту самую «Тому, семьдесят вторую» из знаменитой песни Высоцкого на самом деле звали Людмила Харитоновна Орлова. Ее роль в поддержании хрупких взаимоотношений Высоцкий — Влади была весьма значительной. Она умела искусно улаживать назревающие скандалы и ссоры, разряжать и предупреждать неловкости. Остывая от страстей и взаимных претензий, они по телефону или с глазу на глаз благодарили ее. В 1974 году звездная пара даже примчалась к Люсе домой, чтобы поздравить своего ангела-хранителя с двадцатилетием свадьбы, вручить огромного плюшевого медеведя и роскошный букет тюльпанов.

«…Его находят, а он в запое… И однажды, — рассказывала на одной из встреч со зрителями в Пермской филармонии в марте 1989 года Марина, — к нам в разговор «влез» маленький голос. Это была женщина, которая сказала, что «не надо так говорить, мы не в порядке, мы вам перезвоним…» Ну, я положила трубку. Через какое-то время мне позвонил Володя — в лучшем виде… И эта Люся, прелестная женщина, она просто взяла на себя наше общение телефонное… Без нее, вероятно, не было бы такого общения, потому что мы каждый день говорили, даже когда я долго работала на Западе. А когда я находилась в Москве, а он где-то на судне с товарищами — она его находила в порту! То есть она подвиги совершала всю жизнь!»

Людмила Харитоновна отчетливо помнит их первый разговор: «Володя весь пылающий: «Мариночка, любовь моя, солнышко мое…» Такие полуфразы, недоговоры — чувствуется, что человек влюбился. Она — довольно-таки сдержанно, кокетничает с ним… Она хорошо с ним говорила, но очень спокойно… Я Марину даже ревновала… То есть я на нее злилась. Володя ей весь отдавался, а она ему только: «У меня Игорь то-то, Петька с Вовкой то-то… дома — украли, обобрали, мама больная!» У нее чисто женское такое — свои проблемы. А он здесь: «Я песню написал!» Я чувствую, что ей не до песен: «Ну ладно, давай!» Он начинает петь, а она его прерывает — что-то вспомнила!.. Я злюсь ужасно — человек ее так любит, а она!.. Как же так можно! Ну, это первое время так, а потом стало сердечко таять… А потом она здесь пожила, стала ласковее, сама стала звонить…»[231]

Справедливости ради отмечу, что за Люсей Орловой числился один грешок перед Владимиром Семеновичем. Может быть, она об этом и не догадывалась. Но именно Людмила познакомила с Высоцким Константина Мутсафиди, который, по сути, предал поэта. Будучи классным радиоинженером и владельцем уникальной по тем временам аппаратуры, Мус-тафиди предложил Высоцкому сделать аудиоархив его песен. Высоцкий ухватился за эту идею, и они начали работу. Вскоре предприимчивый инженер сообразил, что напал на золотую жилу. И стал втихаря приторговывать уникальными записями. Узнав об этом, Высоцкий рассвирепел и выгнал проходимца из дома. Предательство поэт ненавидел. В любой форме…

«Монопольное право» Орловой на Высоцкого пытаются оспаривать. Корреспондент «Комсомолки» в репортаже с центрального переговорного пункта Москвы называет имя Ирины Викторовны Влады-шевской (Телефонистка, к образу которой взывал Владимир Высоцкий в своих стихах, уже на пенсии. Она проработала на телефонной станции 30 лет):

— Он очень часто писал стихи у нас, прямо на переговорном пункте, — вспоминает Ирина Викторовна. — И потом тут же читал их Марине Влади, пел по телефону. Я много, много раз соединяла их — Париж и Москву. Высоцкий всех наших девчонок по имени знал… Приходил к нам на «Огоньки». Пел. В день его смерти я дежурила в ночную смену, из Москвы мы тогда, помню, всю ночь искали Марину… Разыскивали их друг для друга, иногда по всей стране. Ведь у них же любовь по телефону была! Мне очень нравилась эта пара…»[232]

Орлова или Владышевская — какая, в сущности, разница? Задумаемся о другом. Ведь еще Владимир Одоевский в письме Александру Пушкину оказался пророком: «Письма в будущем сменятся електриче-скими разговорами…» Именно так — «електричес-кими»…

Галина Шубарина, жена известного в 1960–1970 годы танцора и актера, рассказывала курьезную историю, как Высоцкий сочинил свою знаменитую песню «07». По ее мнению, дело было в Одессе, во время съемок «Опасных гастролей». Шубарин и Высоцкий поселились в соседних номерах в гостинице «Аркадия». Владимира Шубарина в Одессе хорошо знали — он там частенько выступал, да и родственников там жило много. «Только он зашел в номер, — рассказывала Шубарина, — ему принялись звонить девки: «Володь, мы знаем, ты без Гали приехал…» Ему в шесть утра на съемки ехать, а он сел отковыривать телефонный провод от розетки. Тут заходит Высоцкий: «Володь, меня, видно, кагэбэшники секут. Я Марине набираю и успеваю только сказать: «Здравствуй, это я!» — больше ничего не слышно. Давай с тобой номерами поменяемся…» Володька, довольный, согласился и пошел спать. Часа в четыре распахивается дверь и входит злой Высоцкий: «Какие-то твари всю ночь трезвонили! Но зато я Марине дозвонился». И показал на мешковине написанную песню «07» и целую кучу куплетов, которые он поет в этом фильме. Высоцкий все это написал за одну ночь!»[233]

Высоцкий звонил Марине отовсюду, стоило ему увидеть телефонный аппарат. Лариса Лужина, например, вспоминает, что Высоцкий, «когда приезжал к нам в гости на улицу Удальцова, всегда первым делом садился и звонил ей, Мариночке. Он потом долго мне при встречах говорил, что за ним один неоплаченный счет за телефонные переговоры — 40 рублей. Кстати, его песня «07» тоже посвящена мне. Или — моему телефонному аппарату…»[234] Ну, тут Лариса Анатольевна явно преувеличивает, мягко говоря.

Остался, к счастью, фрагмент видеосъемки в квартире Людмилы Максаковой в Брюсовом переулке, снятый в момент нежнейшего телефонного разговора Владимира Семеновича с Мариной Владимировной. Вспомните: «Ну что, моя ласточка?.. Ну, Маринчик, я даже не знаю… Про что? Ну? А-а-а… Что ты говоришь? А где вы были?.. Да? Ну и больше ничего? Ну, в общем… Что и что?..»[235]

Иван Бортник, частенько находивший приют в доме на Малой Грузинской, неоднократно наблюдал, как его друг часами говорил с Влади по телефону. «Он мог в течение двадцати минут повторять: «Мариночка, Мариночка…» Мне становилось неловко, и я уходил на кухню. И вот сидишь на кухне, одну чашку выпьешь, вторую, полпачки сигарет выкуришь, а он все: «Мариночка, Мариночка…»[236]

«Мы всегда на краю расставания и новой встречи, что заставляет не замечать ненужные мелочи, раздражаться…» — признавалась Марина.

«Долгие годы мне нравилось быть любимой. Я любила мужчин — мне нравилось в них мое отражение… Я любила любовь, удовольствие, получаемое мною, и сознание обладать кем-либо. И, безусловно, я верила, что отдаю всю себя, и не выносила, не получая взаимности. Для меня невыносимо быть обманутой, я рвала все отношения… Либо живешь с человеком и никого рядом, либо живи одна. В моей жизни всегда было так! Никаких авантюр! Никогда! Это вовсе не пуританство. Это моя личная мораль… У меня необычайная жажда быть любимой, единственной, землей и небом. Быть всем. И если я замечаю, что это совсем не то, я спускаюсь с небес. Володя заставил меня измениться!.. Иногда он нуждается в материнской помощи, чтобы я потрепала его за уши. Он меня подавляет своими признаниями: «Я приношу все к твоим ногам, но отдавай мне тоже все…» Безумие нас обоих. Общее наше безумие…»[237]

Как рассказывал художник Борис Диодоров, когда Володя пел, «Марина воспринимала его совершенно восторженно. Как-то очень по-женски она впитывала каждое слово… Марина восхищалась им тогда. Она все время видела в Володе своего отца, говорила, как Володя похож на него. У отца тоже был трудный путь к успеху…»

Марина Владимировна настаивала, что ее Володя «…был простой русский человек — легко ранимый, хрупкий, ласковый и в то же время неистовый, непримиримый, упорный. Умел стоять на своем. Был и отходчив. Из него не надо делать ангела. Он и сам не хотел слыть им…»[238]

Маленький, но характерный фрагмент из хроники их семейной жизни: «Я бросила курить, когда меня попросил об этом Володя. Я бросила мгновенно и навсегда…»[239]

«Не такой уж он был добрый, хороший, спокойный мальчик. У него внутри все кипело, он сжигал свою жизнь. Он был очень щедрым человеком в смысле самоотдачи. И неудержимого темперамента, с характером… Владимир был человеком… Он был из крови, из нервов, и душа его болела все время. И даже то, что он пил, — это он сам. Его разрывало внутри сердце, так как он был поэтом. А иначе жил бы лет сто…»[240]

Говоря о главных качествах характера мужа, Влади на первое место ставила именно щедрость. «Это дар, которым обладал Володя. Он был очень трудный человек, но очень щедрый. У него была колоссальная сила, и он всю ее отдавал. Ну и желание, конечно. Если нет желания у человека, он ничего не может. Если ничего не хочется от того, что жизнь тебя «затюкала», — это ужасно…»[241]

В телепередаче Натальи Крымовой, посвященной Высоцкому, показанной по Центральному телевидению 30 мая 1987 года, Марина признавала: «Он был «врун, болтун и хохотун». Я его ругала… Но интеллектуально он был очень честный человек, то есть он был совершенно несгибаемый человек… Я очень любила его юмор. И я считаю, что в жизни человек, который может рассмешить, — то очень легко в него влюбиться. То есть это очень большое качество у мужчин, чтобы, целуя его, вместе могли бы смеяться…»

В Москве Влади легко сходилась с людьми. Очень скоро подружилась с актрисой Ириной Мирошниченко. В моменты конфликтов, ссор с Владимиром Марина всегда находила убежище в ее доме. Женщин сближало многое, в том числе французский язык, музыка. Но, прежде всего, общность жизненной философии. У Ирины Петровны смолоду сформировались стойкие принципы, от которых она никогда не отступала: «Женщина должна иметь свой стиль, неповторимый, ее личный. Если он хорош, как ей и окружающим кажется, всегда нужно его сохранять, а не менять… Надо быть всегда такой, какая ты есть… Женщина в некоторых ситуациях должна быть ниже мужчины. В личных взаимоотношениях женщина не должна быть впереди, чтобы мужчина не чувствовал себя ущемленным, слабаком перед ней, а, наоборот, ощущал себя личностью, мужчиной. Это очень тонкая вещь, которую женщина должна соблюдать, если она не хочет потерять этого мужчину». Не только на словах, но и в жизни Ирина Петровна всегда была подчеркнуто независимой, соперничая в этом с мужчинами.

Она была восхитительной и желанной партнершей по актерскому ремеслу. Ее, совсем юной, снял в роли Марии Магдалины Андрей Тарковский, узрев в ней библейский лик. Олег Ефремов был ее наставником на мхатовской сцене. Но находил ее и за кулисами. Кончаловский, Губенко приглашали Мирошниченко в свои фильмы без всяких проб. А вот с Высоцким Ирине Мирошниченко чисто в творческом плане довелось встретиться лишь однажды — на съемках советско-югославкого фильма «Единственная дорога».

Некоторое время, в конце 1960-х — начале 1970-х годов, Влади близко общалась с женой кинорежиссера Александра Митты художницей Лилей Майоровой, двоюродной сестрой поэта Давида Самойлова. «Она — прекрасная хозяйка, благодаря чему дом фактически превращался в ресторан для друзей, своеобразный клуб по интересам», — гордился супругой Александр Митта[242]. Он же рассказывал: «Марина… как только их (с Высоцким. — Ю.С.) отношения стали серьезными, стала приезжать с детьми… С той поры все праздники мы отмечали вместе у нас дома (на Удальцова, 16. — Ю.С.): и Володины дни рождения, и театральные премьеры, и Новый год, и Пасху, и Рождество, — все, что угодно. И 1 мая нужно было посидеть, и 7 ноября — непременно. Любым случаем пользовались, чтобы собраться вместе…»[243] Как считает Митта, Высоцкий дружил больше с Лилей, чем с ним[244].

Пока в первой и единственной собственной квартире Высоцкого на Малой Грузинской шел ремонт, Владимир и Марина временно были вынуждены жить в доме Ивана Дыховичного (то бишь, не Дыхо-вичного, конечно, а его жены Ольги — дочери члена Политбюро ЦК КПСС Д. Полянского), и они прекрасно уживались. «Марина, — рассказывал Иван Владимирович, — вообще очень контактный человек… И наоборот, неконтактный, если человек ей несимпатичен. Она никогда не подыгрывает. В ней есть русская душа — она может легко забыть что-то или бешено полюбить вдруг, неожиданно… В Володиной жизни это было достаточно светлое пятно. Она потребовала от него сознательного ощущения, что есть женщина, что есть любовь, потребовала серьезного отношения к этому и ответственности за это. Все говорили: вот, ему нужна была такая жена, которая всегда была бы около него… Да не нужна ему была такая жена. Ему, наоборот, нравилось, что это была не жена, а скорее любовница… Конечно, в высоком смысле этого слова…»[245]

Квартирование на квартире Дыховичных шального барда смущало соседей. Тесть однажды сказал Ивану, что в высокие инстанции поступают сигналы трудящихся, будто в доме поселился какой-то подозрительный человек с какой-то проституткой, они разъезжают на машине с иностранными номерами, а самое главное — не здороваются с тетушками, сидящими у подъезда! Когда на следующее утро Высоцкий вышел на улицу, он подошел к «заявительницам», поклонился им в пояс, рухнул на колени и заорал: «Здравствуйте, тетки!» Тетки, само собой, были в шоке[246].

Заметим в «скобках»: Высоцкий был, можно сказать, крестным брачного союза Дыховичного с дочерью члена Политбюро ЦК КПСС. Иван Дыхович-ный вспоминал: «Он знал девушку, с которой у меня был долгий роман, и однажды поинтересовался: почему мы, такая красивая пара, не начинаем жить вместе? Я с ним поделился своими сомнениями: «Скажут, женился, чтобы стать зятем члена политбюро». На что Володя мне, двадцатилетнему, сказал: «Если бы на ней женился, потому что она дочка Полянского, ты был бы мерзавец. Но если ты на ней не женишься, потому что дочка Полянского, ты тем более мерзавец». Эта эффектная фраза очень повлияла на меня…»[247] Перед тем как поставить точку, добавлю, что брак Дыховичного все же оказался не слишком счастливым. Когда они расстались, Ольга вышла замуж за американца и перебралась в Штаты…

Довольно близкие отношения установились у Марины с женой Эдуарда Володарского — «роковой женщиной» из далекого Иркутска Фаридой Тагировой. Будущий знаменитый драматург с восторгом вспоминал легкомысленные и бесшабашные студенческие годы, свою тогдашнюю вгиковскую компанию: «Катя Васильева, Сережа Соловьев, Володя Акимов, Зарик Хухим, Вика Федорова. Мы все время куролесили, ездили куда-то, пьянствовали, гуляли, и я таскал Фариду с собой…»[248]

Володарский довольно своеобразно толковал дружбу Марины со своей Фаридой: «Их любимым занятием было перемывать нам кости. Какие мы мерзавцы и какие они несчастные, две женщины. Как мы не ценим их любовь. Вначале Володьку запихнули, а потом меня. Вшивали таблетки… Володя сказал: «Бойцов революции только смерть может исправить». Я выпил первый раз месяца через два, а Володька долго не пил — где-то полгода. Он мог подолгу не пить…»[249]

Вернемся к вгиковской компании Володарского. Екатерина Васильева покоряла всех своей раскрепощенностью. Кинорежиссер Сергей Соловьев никогда не скупился на комплименты в ее адрес: «Она была свободна во всем, этого даже проявлять не требовалось… Она была как бы значительнее и прекраснее, чем просто красивая, или там хорошенькая, или там славненькая девочка…»[250] В книге «Асса» и других произведениях он писал: «При всей своей катастрофической, на грани уродства, некрасивости, огромности черт и фигуры, она была… женщиной неслыханной, ослепительной, победительницей юной красоты…»

Довершают загадочный облик Екатерины примечательные фрагменты ее биографии. Дед-белогвардеец в суматохе эмиграции теряет беременную жену. В расстроенных чувствах роженица, произведя на свет мать будущей актрисы, от ребенка отказалась. Новорожденную почему-то удочерил… Антон Семенович Макаренко. Таким образом, жалостливый автор «Педагогической поэмы» стал официальным дедом Екатерины Васильевой.

В ее судьбе случались такие кульбиты, что родственники и знакомые просто за головы хватались. Еще студенткой она начала много сниматься в кино. В неполные двадцать очутилась на одной съемочной площадке с Высоцким и его тогдашними товарищами в фильме «На завтрашней улице». Потом были встречи в Белоруссии, где Виктор Туров снимал картину «Война под крышами». Высоцкий предлагал Турову песни, а Катя, исполнявшая в фильме одну из ведущих ролей, с упоением их слушала, а потом напевала…

Она была юная, рыжая, дерзкая, очень стройная, «с челкой, — восхищался Сергей Соловьев, — сигаретой «Шипка» в зубах и с гениальной, дотоле мной в женщинах не виданной, внутренней свободой»[251].

В своих интервью-исповедях Васильева невольно каялась: «Может быть, в то время, когда все были по-советски закомплексованы, я и казалась свободной. На самом же деле, просто вела себя распущенно и расхлябанно… Была полна гордыни и самоуверенности… Считала себя жутко умной… В конце концов, я вдруг обнаружила, что у меня все рухнуло. Мало того, что сама оказалась в тупике, так еще и всех вокруг себя запутала…»[252] В конце концов, убедилась, что актерская профессия суть дьявольская. И пришла к Богу, покинув светский мир. Более двух десятилетий Екатерина Смиренная пребывает в Церкви, работая казначеем в московском храме Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках.

Однако время от времени все же появляется на сцене и экране. Хотя и считает, что актерской профессии «просто нет, что она искусственно придумана, что это такой изыск дьявольский… Никогда я не была фанаткой этой профессии…»[253] А что делать, семье помогать-то надо! За съемочный день Екатерина Сергеевна просит тысячу долларов.

Васильева не скрывает, что ей всегда требовалась суперситуация, жить при высоком «градусе»: любить — так любить! И клянет себя в том, что, кроме боли, никому ничего не принесла — ни мужчинам, ни подругам… «Я меняла свою жизнь с невероятной скоростью, делала такие зигзаги сногсшибательные! Господи! Я не должна была дожить до этого времени! Сколько своих друзей схоронила, которые жили так же, как и я. В буквальном смысле схоронила. Они погибли. Кто спился, кто с собой покончил, кто что…[254] Она называла их имена: «Мои учителя — это мои друзья — верные, преданные, бескомпромиссные. Среди них есть такие люди, до нравственной высоты которых хотелось бы хоть чуть-чуть дотянуться. Динара Асанова, Владимир Высоцкий…»[255]

Блиставшая в столичных компаниях киношников-«шестидесятников» Вика (Виктория) Федорова также слыла девушкой своенравной. Ее постоянно окружали красавцы актеры и режиссеры — Борис Хмельницкий, Олег Янковский, Валентин Смирнит-ский, Андрей Кончаловский, сценарист Валентин Ежов… Последний, правда, отзывался о ней не так чтобы уж лестно: «Она не б…дь, она — пьяница. Она не по этому делу»[256].

Вместе с Викой, считали друзья, гулять было опасно. Ежов рассказывал, что она хорошая девочка была и умная, пока не выпьет 100 граммов. Потом следовал фужер коньяку, а следующий могла кому-нибудь в лицо выплеснуть. Или на стол вскочить, или огреть кого-то каблуком туфли по башке[257].

Впрочем, друг юности Эдуард Володарский темпераментно вступался за честь Федоровой: «Ежов брешет, как сивый мерин. Вика сильно пила, но он пил гораздо больше. Пузырил, будь здоров. Они расстались не из-за этого. Просто расстались…»[258]

Но, без сомнения, характер Виктории, зачатой в день победы 9 мая 1945 года, напоминал горючий молотовский коктейль, в коем пьяный бармен, недолго думая, смешал виски, шампанское, водку и самогон. Ее биография была готовым сценарием для Голливуда, где она, в итоге, и оказалась.

Только после смерти отца всех народов Иосифа Виссарионовича Сталина и его друга Лаврентия Виктория узнала, что ее матерью является бывшая зэчка, легендарная киноактриса Зоя Федорова. Спустя десятилетия, наконец, услышала подлинное имя отца — Джексон Роджерс Тэйт, адмирал 6-го флота США.

Вика, не знавшая матери до девяти лет, воспитывалась в семье тетки где-то в Северном Казахстане. Возвратившись в родную Москву и встретившись с мамой, по окончании школы решила пойти по ее стопам — в актрисы. Узнав истину о своем происхождении, в 1975 году добилась разрешения уехать к отцу в Штаты.

Там вышла замуж. Но прожив семь лет с американским летчиком, Вика развелась с ним. Развод был тяжелым. Много лет спустя, прочитав роман Володарского «Русская, или Преступление без наказания», Вика, в общем-то, согласилась с версией автора, что убийцей ее матери мог быть именно «летчик-налетчик»: «Очень может быть — он был такая гадина…»[259]

Сама она сделала потрясающую карьеру топ-модели, решив, что роли второго плана в американском кино не стоят того, чтобы на них была потрачена жизнь.

Но возвратимся к Марине Влади-Поляковой.

Двери парижской квартиры Влади на улице Севр, дома в Мэзон-Лаффит всегда были открыты для московских приятельниц и Володиных друзей. В 1978 году, уехав по делам в Швейцарию, она оставляла ключи Олегу и Веронике Халимоновым. Примерно тогда же, после жуткой автокатастрофы в Подмосковье, в ее хоромах приходил в себя Всеволод Абдулов. По приглашению Влади у нее гостила свекровь. В печальные и всесближающие июльские дни 1980 года Марина постоянно напоминала Нине Максимовне: «Мама, вы можете по полгода проводить у меня в Париже…»

Некоторое время в доме Марины жила Белла Ахмадулина с мужем. Во время отсутствия хозяйки в Мэзон-Лаффите останавливалась чета Митты. И это казалось обычным делом. Когда Таганка в 1977 году приехала на первые свои парижские гастроли, Влади взяла шефство над Иваном Бортником. Он жил в гостинице, и она ему «с собой туда собирала. Мы вели ночной образ жизни, ходили в ресторан «Распутин», — с тоской вспоминал впоследствии легендарный «Промокашка»[260].

После смерти Высоцкого «парижские каникулы» устроила себе жена Володарского Фарида. Врачи обнаружили у нее тяжелое заболевание, рассказывал В. Абдулов. Марина откликнулась незамедлительно. Пригласила Фариду в Париж, показала ее лучшим докторам. Целый месяц посвятила себя жене друга Высоцкого[261].

Потом Влади навестила критик Наталья Крымова, объясняя: «Тогда мы как-то очень сошлись…»[262]

В то же время хлебосольная Марина всячески стремилась оградить мужа от излишнего и обременительного, по ее мнению, общения с заезжими друзьями из России. Виктор Туров, например, смертельно обиделся, когда, будучи во Франции в 1977 году, набрал номер телефона Высоцкого, а трубку сняла Марина: «Витя, Володя спит, и я его будить не буду»…»[263]

Хотя подчас Высоцкий другим спать сам не давал. Даниэль Ольбрыхский рассказывал об одном вечере в Париже в старенькой квартире Марины в доме на улице Дюрок: «Я попросил его спеть что-нибудь новенькое. Он тут же взял в руки гитару. Через несколько минут раздался стук в стенку: «Немедленно выключите магнитофон! Безобразие!» Марина пыталась объяснить соседям, что к ней приехал муж из России, но они стали кричать, что вызовут полицию. Будь они русскими, в гости бы напросились. А французы… да что тут говорить!»[264]

«…Первое, что брало в плен — аж мурашки по коже, — рассказывала Людмила Марковна Гурченко, — … его голос. Его голос и внешность для меня долго существовали отдельно. До того дня, как я увидела его вместе с Мариной Влади. Они были на фирме «Мелодия». Богиня экрана обаятельно, делово, с напором доказывала, что нужно выпустить «гран-диск» Володи». «Мариночка, Мариночка», — останавливал ее Володя своим чудным голосом. Да, действительно, Володя был другим. Красивым, высоким, и неземная Марина не казалась рядом с ним большой, затмевающей. И пел по-другому. В его голосе появились такие нежные, щемящие обертоны…

«Володя, спой еще! Ой, Володя, что ты со мной делаешь!» И обнимала его, и голову ему на плечо укладывала… От этой пары исходило такое сияние, что — ну не знаю — если на свете и есть настоящая любовь, то, ей-богу, это она!»[265]

Наталия Юнгвальд-Хилькевич, дочь известного кинорежиссера, вспоминала: «На меня никто не обращал внимания, и я была свидетельницей краешка этой большой любви. Как-то они отправились с визитом, но минут через пять вернулись — Марина подвернула ногу. Володя встал на колени и, глядя в светлые глаза, поцеловал ее стопу…»[266]

Венгерский журналист Ласло Далош более сдержан в описании своих впечатлений о встрече с парой Высоцкий — Влади: «…Я его увидел в 1971 году в Московском Дворце съездов на кинофестивале. Помню, как он в перерыве между показами фильмов стоял за одним из столиков в буфете верхнего банкетного зала рядом с Мариной Влади… Он стоял рядом с ней, и его глаза лучились какой-то покорностью, преданностью, смущенностью. Они вели непринужденный разговор. И он все делал неторопливо, делал все, чтобы ей услужить, выполнял все, о чем просила эта удивительная женщина. То он подает ей тарелку с салатом, то ломтик хлеба, и все так сдержанно, спокойно, что, на первый взгляд, и не чувствовалось связи между ними. Видно, как он стремится сделать все, чтобы она была довольна… Это не театр и не кино, и нет с ним гитары. За что же ему держаться?..»[267]

«То, что любил он ее безумно, было видно каждому — от осветителя до гримера, — рассказывал киноактер Лев Перфилов, сыгравший роль муровского фотографа Гриши в «Месте встречи…» — Вспоминаются съемки в одесском Шевченковском парке. Как раз тогда к нему и приехала Марина Влади с сестрой. Кто-то из наших подбежал к ним, сказал, что позовет Володю. Вижу, выскакивает Володя из той самой бильярдной. На крохотном пятачке лестницы начинается его невероятный танец на одной ноге. Это и «барыня», и «яблочко» и «тарантелла» одновременно. А между Мариной и Володей — несколько метров. Она смотрит — он танцует. Танец восторга! Забыть это нельзя. Вдруг, так же внезапно, он срывается с места и мчится обратно к камере… Когда Говорухину рассказали, что явилась из Парижа Влади, он прекратил работу. Сразу же. Володя с Мариной обнялись и пошли вместе куда-то в гору…»[268]

Влюбленными откровенно любовались друзья, по возможности старались даже будни превратить в праздники. Одесские морские капитаны Александр Николаевич Назаренко и Анатолий Григорьевич Га-рагуля дарили им умопомрачительные черноморские круизы на теплоходах «Шота Руставели» и «Грузия». Гарагуля исполнял любые Маринины капризы. Бывало, рассказывал он, идем, как вдруг Влади говорит: «Хочу купаться». Останавливался теплоход — и Марина плавала посредине Черного моря.

Не знавшний «меры в женщинах и в пиве» тогдашний сочинский мэр Вячеслав Воронков организовывал им царскую встречу на выезде из Малого Ахуна, рядышком с бывшей дачей первого советского «президента» Михаила Ивановича Калинина.

Марина ездит с ним на натурные и студийные съемки, на «озвучку». Легендарный звукорежиссер Виктор Борисович Бабушкин, записывая баллады для фильма «Бегство мистера Мак-Кинли», неожиданно для себя обнаружил в холодной, непротопленной студии окоченевшую французскую кинозвезду. Он напустился на поющего поэта: «Высоцкий, ты с ума сошел. Ну что ж ты делаешь, а? Мариночка, пойдемте к нам, да не волнуйтесь, никуда он не убежит». Он увел ее, насквозь продрогшую, к себе в аппаратную, напоил чаем, попотчевал печеньем и конфетами. И заодно стал уговаривать: «Вы — актриса, попробуйте воздействовать на Володю. Вот здесь надо то-то, а здесь немного по-другому». «Ясно, поняла, я сейчас поговорю, — вспоминали очевидцы быстрый ответ Влади. Они пошептались, и Высоцкий подошел к микрофону абсолютно другим человеком…»[269] Другому звукорежиссеру — Игорю Вагину, работавшему на фирме «Мелодия», запомнились иные детали: «Записывали диск «История любви». Марина… на диванчике сидела. Ноги мне ее запомнились: такие красивые, в тончайшие чулки затянуты. Очень элегантно у нее получалось почесывать одну ножку другой. Я так понял, что у них тогда самая любовь была. Представляешь, моль огромная откуда-то вылетела и прямой наводкой к Влади. Высоцкий так ретиво ее от насекомого спасал, что даже аппарат нас снес, «Штуцер-37»…»[270]

Режиссер Виктор Туров баловал молодых друзей «диким» отдыхом в белорусских лесах: «Мы снимали… под Новогрудком, у озера Свитязь. Для Адама Мицкевича это озеро было святым… Встретил я Володю и Марину в Барановичах и привез на это озеро. Было воскресенье, из Барановичей и Новогрудка понаехало много отдыхающих… И так по пляжу, по озеру пошел такой шорох, шум, взволнованность некоторая… Я оставил их одних погулять в лесу вдоль озера. Вдруг ко мне прибегает кто-то из группы и говорит: «Знаешь, там бить собираются Высоцкого и Влади!.. Их приняли за самозванцев… У тогдашней публики бытовало мнение, что Высоцкий — это бывший белогвардеец, со шрамом на лице, огромного роста и прочее… Марина Влади в своем неброском наряде выглядела просто обаятельной женщиной… Они далеко не тянули на суперменов… Это зародило подозрительность, и вот за «самозванство» моих гостей чуть было не отколотили…» Художник фильма Евгений Ганкин дополнял рассказ режиссера: «Марина Влади была в обыкновенном ситцевом сарафанчике, на ногах — достаточно поношенные босоножки, волосы собраны в пучок. И народ, который помнил пышноволосую красавицу Марину Влади, не сразу поверил, что эта скромная женщина и есть та самая прославленная актриса. Местные франтихи с пышными прическами выглядели куда более эффектно…»[271]

Прибалтийские рыбаки баловали удивительную пару «особенностями национальной» ловли лосося. Брестская таможенница Валентина Савкина с поста «Варшавский мост» стремилась создавать «режим наибольшего благоприятствования» при пересечении границы[272]. Марина очень легко сошлась с референтом-переводчицей при московской патриархии Тамарой. Дружеские отношения между женщинами сохранялись очень долго. Когда Высоцкий стал регулярно ездить за границу, он вечно маялся, что привезти в подарок тамошним друзьям, чем удивить, не матрешками же?!. Тамара, страстная собачница, и посоветовала Владимиру Семеновичу: самым оригинальным подарком будут редкой породы и очень дорогие в зарубежье, но более дешевые в Союзе, щеночки. В качестве консультанта и помощника она порекомендовала Высоцкому Тамару Александровну Шибаеву, лучшего собачьего мастера-парикмахера Москвы. Она действительно была лучшей. Зря, что ли, в числе ее клиентов были семьи Брежневых и Райкиных, Клавдия Шульженко и Алла Пугачева?

Высоцкий попросил Тамару найти ему парочку французских болонок. «Разумеется, — рассказывала Шибаева, — я тут же подобрала настоящих «француженок» — двухмесячных, масеньких, с ободковыми черными глазками, черными носиками. Перед самым вылетом он приехал, взял их на ладошку. «Такая капся — и столько стоит!» И заплатил больше. Спрятал щенков под куртку и ушел. Так было несколько раз… Удивительно, правда? Собачки французской породы из России…»[273]

А какой сказочный подарок преподнес Высоцкому и Влади неуемный фантазер Сергей Иосифович Параджанов, когда Владимир и Марина в перерывах между съемками отдыхали в Юрмале! Он оказался их соседом по гостинице. Однажды в номере Высоцкого отключили воду, «они попросили оставить ключи от его номера у портье. Войдя в комнату, увидели на столе боржоми, фрукты, сигареты и лимонад.

— И это все? — удивился Высоцкий. — Что-то не похоже на Сергея, должен быть подвох.

Влади открыла дверь в ванную и радостно вскрикнула:

— Смотри, Володя!

На душе Параджанов прикрепил букет — так, чтобы вода лилась на красавицу Марину с охапки алых роз…»[274]

Вообще Параджанова Марина Владимировна воспринимала как бесконечный праздник: «Я до сих пор сохраняю великолепные бусы, подаренные мне Сергеем Параджановым. Мы, приезжая в Киев, всегда были его гостями, он угощал нас грузинскими блюдами, сыром, вином…»[275]

Киновед Н. Моргунова, волей случая наблюдавшая на отдыхе в Юрмале за Высоцким и Влади, отмечала, что Володя «был поглощен Мариной. Иногда, когда они где-нибудь вместе сидели, он клал ей подбородок на плечо, и они замирали в чем-то своем, серьезном и значительном. Это было трогательно…»[276]

Сплетницы из кинематографического бомонда, в пляжной пицундской истоме следившие за Мариной, появляющейся в бикини, гадали, сколько же ей лет. Как вспоминал драматург Аркадий Инин, «Марина была ослепительна… Спросить напрямую у самой актрисы они не решались и подъехали на кривой козе к ее сыну. И тут я увидел, как мальчишка гневно и на ломаном русском закричал: «Это не можно сказать! Никогда не можно спросить, сколько лет женщина!..»[277]

Одесские гранд-дамы, заметив на улицах родного города Высоцкого в обнимку с Мариной Влади, шушукались, недоумевая: «Она такая красивая, что она в нем нашла?» Вероника Халимонова, гася Маринины подозрения относительно Володиного поведения в ее отсутствии, со смехом передала ей мнение одесситок. Марина, видимо, не удержалась и сообщила об этом Высоцкому. Видимо, «потому, — предполагает Вероника, — он так серьезно потом на меня смотрел»

Потому остается только гадать, кого имел в виду поэт, признаваясь в «Опасных гастролях»:

Ростовская знакомая Владимира Семеновича, врач Светлана Гудцкова в своих записках пишет: «…все Володины разговоры сводились к Марине, он постоянно ее упоминал — любил безумно. Такую любовь, я думаю, редко встретишь. Мне даже не верится в теперишние разговоры, будто у него было много женщин и прочее».

Администратор Запорожской филармонии Алексей Мироненко, опекавший Высоцкого во время выступлений в апреле — мае 1978 года, рассказывал, как во время поездки по городу, Высоцкий ни с того ни с сего, вне всякой связи с предыдущей вялой беседой, вдруг с досадой сказал: «Леша, представляешь, в Одессе с Марины хотели в гостинице валюту содрать как с иностранки. С моей жены!..» А потом вдруг с нежностью и с нескрываемой гордостью признался: «Я ее так люблю… Такая женщина, ты себе просто представить не можешь!..»

Четырьмя годами ранее Высоцкий был смертельно оскорблен, когда их вместе с Мариной по-хамски вынудили прервать черноморский круиз уже в Ялте, так как для иностранцев все прочие порты-стоянки тогда были закрытыми городами. Не обласканный вниманием журналистов Алексей Пантелеймонович много видел и много знал. Он вспоминал, когда последовала строгая команда из местного «Белого дома» 1 мая концерты Высоцкого не проводить, дабы не сорвать демонстрацию, он повез его в ближайший райцентр Вольнянск. «Когда уже шел концерт, позвонила из Парижа Марина Влади: «Утром я в Москве», — рассказывал он. — Он не ожидал, видно. Вы бы посмотрели на его лицо — как мальчик!.. Сразу стал звонить в Москву: «Она прилетает, чтобы она ни в чем не нуждалась!» А как выбраться из Запорожья? Выяснили: из Харькова самолет в 3 часа ночи. Срочно машину! Тут ему навезли столько подарков: рыба, варенье, деликатесы. Боже мой! Он говорит: «Леша, забирай!» Куда? Зачем? Уговорил — все погрузили…»[278] Добавлю из собственных впечатлений: после концерта Высоцкий на дикой скорости летел по лестнице, то и дело бухая объемистой сумкой по ступенькам. В конце лестницы из нее, словно кровь, сочилось алое варенье. Малиновое, наверное. Или клубничное…

Наблюдательная Инна Гофф (а каким же еще быть поэту? — Ю.С.) писала: «Она улыбается всем сразу, но видит только его. А он уже рядом, и они страстно целуются, забыв про нас. Нам говорят, что Марина только что прилетела из Парижа. Они садятся рядом… Она в черном скромном платьице. Румяное с мороза лицо. Золотисто-рыжеватые волосы распущены по плечам. Светлые, не то голубые, не то зеленые глаза… Звезда мирового кино. Колдунья… Вот и его заколдовала… Приворожила… Они забыли о нас. Они вместе. Они обмениваются долгими взглядами. Она ерошит ему волосы. Кладет руку ему на колено. Мы не в кино. Это не фильм с участием Марины Влади и Владимира Высоцкого. Это жизнь с участием Марины Влади и Владимира Высоцкого…»[279]

«Между Высоцким и Влади была большая любовь. Марина очень хотела от него ребенка, но Володя боялся, что ребенок может родиться нездоровым из-за его алкоголизма», — делился своим мнением фотохудожник «Интервенции» Валерий Плотников[280].

Свидетели их романа дружно, чуть ли не в унисон твердили, что «Володя ей обязан многим. А мы все обязаны Марине тем, что он еще жил, потому что определенное количество лет — довольно большое — она его просто спасала от водки и от смерти…»[281]

Да-да-да, безусловно, Влади открыла Высоцкому мир. Но ведь и он открыл ей свою любимую, а порой ненавистную родину-мачеху, которая была тайком влюблена в своего непутевого сына, но больно пинала его. И заслуженно, и понапрасну.

Высоцкий нуждался в постоянном присутствии Марины рядом, он тянул ее за собой на съемки то в Белоруссию, то в Прибалтику, то в Гагры, то на гастроли в Ленинград, то на Черное море — в Сочи, Ялту, в Одессу, то на свои концерты… Ее приводило в восторг, как ее Володю встречают, как радуются, поклоняются, как ему аплодируют, как любят и всегда ждут. Журналисту Леониду Плешакову Марина рассказывала, что «Володя старался показать мне как можно больше всего из того, что он любил, что было ему дорого… Он очень любил Москву и хорошо знал ее. Не традиционные достопримечательности, которые всегда показывают приезжим, а именно город, где он родился, вырос, учился, работал. Со всякими заповедными уголками, чем-то близкими и дорогими ему… Мы очень любили вечерами бродить по московским улицам. И что больше всего меня поражало, если хочешь, изумляло, покоряло: чуть ли не из каждого окна слышны были Володины песни…»

Она была благодарна Владимиру за отношение к ее сыновьям: «Он открыл им Россию. Если бы не он, им, может быть, никогда бы и не довелось ее увидеть… Володино влияние было колоссальным. Мои сыновья обожали его, если не сказать — боготворили. Он не был им отцом по крови, но они, может быть, даже сильнее, чем можно любить отца, любили его — как друга, своего парня, как брата… Особенно любил его мой младший — Володька…»[282] «Они тогда были маленькие и тянулись к Володе, как крошечные зверечки, ласкаясь и получая нежность и ласку, доброту и сердечность, — вспоминала Марина. — И только потом, позже, когда подросли, поняли, с каким человеком их свела судьба, великим человеком, которого они и поныне называют отцом. Хвастают, словом…»[283]

Марина Влади знала наизусть весь таганский репертуар. Особенно часто смотрела «Гамлета». Алла Демидова в своей книге «Высоцкий, каким знаю и люблю» описывает характерную сценку: «После антракта, перед началом второго акта, мы сидим с Володей на гробе, ждем третьего звонка и через щель занавеса смотрим в зрительный зал. Выискиваем одухотворенные лица, чтобы подхлестнуть себя эмоционально. Показываем их друг другу… В зале сидит Марина Влади. Володя долго смотрит на нее, толкает меня в бок: «Смотри, моя девушка пришла». После этого всегда играл нервно и неровно…»[284]

Известный постановщик кинотрюков Александр Массарский, случайно оказавшийся на съемочной площадке картины «Плохой хороший человек», был откровенно поражен первой встречей с Мариной Влади: «Высоцкий в гриме фон Корена готовился к очередном кадру и о чем-то беседовал с красивой женщиной, лицо которой мне показалось очень знакомым, — так бывает, когда встречаешь артистов в обычной обстановке, без грима и в повседневной одежде. Я наблюдал, как она заботливо поправляет ему прическу, пытался вспомнить, где мы могли с ней встречаться, и понимал, что мы не знакомы. Она вела себя естественно, старалась не привлекать к себе внимание окружающих, никого не замечала вокруг и смотрела на Володю восторженным влюбленным взглядом. Она посмотрела в мою сторону, и я понял, что это Марина Влади. На ней было простое ситцевое платье, настолько скромное, что, когда по студии пошел слух о присутствии Марины Влади во втором павильоне и студийные девушки под любым предлогом заглядывали в декорацию, ожидая увидеть размалеванное «чудо», они равнодушно скользили взглядом по лицу актрисы, на котором не было вызывающей косметики, и разочарованно уходили, не узнав ее. Володя познакомил нас, и в это время его позвали к съемочной камере. Разговаривать с Мариной было легко, и вскоре мне стало казаться, что мы и впрямь с нею давно знакомы, но о чем бы мы ни говорили, она неизменно переводила разговор и все рассказывала или расспрашивала о Володе…»[285]

Порой, когда Высоцкий бывал не в форме, Марину использовали в качестве «неотложки», «скорой помощи», «спасательного круга». Ее разыскивали, где бы она ни была — и она молниеносно прилетала. Художник по костюмам Г. Ганевская, работавшая на съемках фильма «Четвертый», вспоминает, как Влади в пожарном порядке вызвали из Парижа в Прибалтику, так как исполнитель главной роли запил и «не мог остановиться… Она была единственным человеком на свете, имеющим на него влияние, оказывающая немедленное воздействие. Марина тотчас же прилетела, бросив все свои дела. И принялась выручать его и, значит, нас… Он никогда не давал нам понять, что ему трудно или плохо. На лице у него не отражались следы многолетнего разрушения организма, он нес это внутри. А владение собой у него было просто колоссальное…»[286]

По негласной договоренности, в дни отсутствия Марины в Москве жены и подруги самых друзей брали «шефство» над Владимиром Семеновичем, «буйной головушкой». Римма Туманова, жена Вадима Ивановича, разбирала мешки с письмами поклонников, классифицировала, писала коротенькие «сопро-водиловки». Ругательные цидулки, которых тоже хватало, поначалу показывала, а потом стала выбрасывать их к чертовой матери. Она же считала себя «главной кормилицей» Высоцкого: привозила из Пятигорска в «белокаменную» фирменные куриные потрошки, чтобы приготовить любимый Володин супчик, угощала его маринованным чесночком. «Марина, — считала Римма Васильевна, — относилась ко мне очень хорошо… Правда, только потому, что я была женой Туманова…»[287]

Жене Олега Халимонова Веронике иной раз тоже доводилось «дежурить у Володи в Матвеевской. У него бывали жуткие депрессии, он метался, не знал, куда деваться, рвался куда-нибудь уйти. И тут — говорит мне: «Я вспомнил: срочно надо на киностудию», — одевает курточку. А внизу машина. И если он в таком состоянии сядет за руль?! Я отвечаю обреченно: «Тогда я тоже с тобой поеду». Володя смотрит на меня: видит, что это серьезно: «Ну хорошо, я останусь. Господи, какая тоска!» Мне было так его жалко!..»[288]

Во время гастролей театра в 1977 году в Марселе Высоцкий «ушел в пике». Его искали всю ночь напролет. Марина прилетела из Парижа. Несчастного Гамлета отыскали только на рассвете. Алла Демидова вспоминает: «…она (Влади. — Ю.С.} имела власть над ним. Он спал под снотворным до вечернего «Гамлета», а мы репетировали вариант на случай, если Высоцкий не сможет выйти на сцену. И… так гениально он не играл никогда — ни до, ни после… Это уже было состояние не «вдоль обрыва, по-над пропастью», а — по тонкому лучу через пропасть. Он был бледен как полотно. В интервалах между своими сценами прибегал в мою гримерную, ближайшую к кулисам, и его рвало в раковину сгустками крови. Марина, плача, руками выгребала это. Володя тогда мог умереть каждую секунду…»[289]

«Марину, — рассказывал польский актер Даниэль Ольбрыхский, — я называл своей сестричкой. Я знаю, как ей приходилось трудно. Володя, приезжая в Париж, исчезал с Мишей Шемякиным — и еще хорошо, если дня на три…»[290]

Исчезновения Высоцкий практиковал и в Москве. Нередко с Володарским. Последний с улыбкой рассказывал об одном приключении, сегодня курьезном, а тогда… Это произошло во время съемок «Арапа». Эдуард Яковлевич живописал: «Я уже выходил из запоя. Вдруг появляется Высоцкий пьяный! И все начинается сначала. Мы сидим у меня дома, пьем. Володя смотрит на часы и говорит: «Через три дня Мариночка прилетает». Продолжаем гудеть. На следующий день Володя опять смотрит на часы и говорит: «Через два дня Марина прилетает. Надо бы ее встретить». На третий день: «Через два часа эта сука прилетит!» Естественно, мы ее не встретили. Фарида, моя жена, отвезла Володьку на Грузинскую, чтобы он был там, когда из аэропорта приедет Марина. Он вернулся к нам ночью в разорванной рубашке: «Вот, любимую рубашку порвала». Наутро появилась Марина, в леопардовой шубе, роскошная, волосы по плечам. И на пороге говорит Фариде: «Дай мне денег, я улетаю». Фарида говорит: «Ну ты посиди, отдохни, потом полетишь». Она хотела их помирить. Марина вошла. Села на кухне. На столе стояла бутылка коньяка. Она тут же себе налила, выпила. А мы совещаемся в комнате. Володя говорит: «Я слышу, как она пьет! Она выпьет последний наш коньяк!» Он встал, пошел на кухню. Протянул руку к бутылке. Марина тоже хватает бутылку. Идет молчаливая борьба. Он все-таки вырвал, победоносно вернулся в комнату, и мы ее прикончили. Марина говорит Фариде: «Так нельзя. У Володи спектакли, фильм, его нужно выводить. Надо что-нибудь придумать»[291].

Короче говоря, Высоцкий вернулся на кухню и потребовал водки. Марина сказала, что водка есть, но не здесь, а в Склифе. Друзья были уже такие хорошие, что последовали совету мудрой Марины. Приехали. А там все ребята знакомые из бригады реанимации, сообразили, что нужно делать. Первым делом увели куда-то Владимира Семеновича, сделали укол, повели в другую процедурную. Увидев Володарского, замогильным голосом сказал: «Беги отсюда, ничего здесь не дают». Знаменитый сценарист, недолго думая, вылез в окно — и сбежал. На следующий день ему позвонила Марина и пригласила на чай. Володарские приехали. Высоцкий сидел хмурый с фингалом под глазом, объяснил: санитар врезал…

Считать, что все поголовно млели и таяли при виде «звездной пары», было бы безусловной ошибкой. Актер Станислав Садальский (Кирпич в сериале «Место встречи изменить нельзя»), вспоминая, как на съемках в Одессе он, ерничая, нахально вопрошал, в упор глядя на Марину Влади, что это, мол, за толстая тетка маячит там на съмочной площадке?..[292] В своей книжке «Дебил-шоу» Садальский доподнял сцену такими деталями: «Марина Влади обратилась к Владимиру: «Долго мне здесь, как говну в проруби, болтаться?» Все, естественно, знали, что это Влади, но мне захотелось выпендриться:

— Володя, скажите, а кто эта толстая тетка?

— Ты что, ох?.. Это Марина Влади! — заткнул меня бард. (Простите, но Высоцкий выразился именно так.)»[293]

Евгений Шутов, сыгравший в фильме роль старшего следователя Панкова, вспоминает те съемки иначе. Марина? Она очень естественная и добрая. Привезла из Парижа сигареты «Винстон» и всех нас угощала. Володе привезла джинсовый костюм, настоящий, это тогда очень модно было. Вообще-то Марина — женщина решительная и уважающая себя, свою личность… Они с Володей уехали из Одессы на далекие острова — Таити. Высоцкий должен был вернуться, наверное, недели через три-четыре. Смотрим, очень скоро он появился. В чем дело? Оказалось, в тех краях много алкогольных соблазнов, он и не выдержал… Из-за этого они и рассорились…»[294]

Бизнесмен Бабек Серуш, как и многие другие, считает, что «Марина… открыла ему дорогу на Запад. Володя увидел мир — и не глазами туриста, а глазами человека, который там жил. А это очень важно. Потом Марина, конечно, его дисциплинировала. Если у Володи случались срывы, загулы, — он старался, чтобы она не узнала об этом…»[295]

Открывала «дорогу на Запад» Высоцкому, конечно, Марина. Но реально «шлагбаум» находился в руках чиновников. Впервые они подняли эту полосатую палку перед Высоцким в апреле 1973 года.

«Перед выездом в загранку заполняешь кучу бланков…» — об этом Высоцкий знал давным-давно. И пошло-поехало: заявление-анкета, характеристика с места работы, справка из домоуправления, приглашение: «Я, нижеподписавшаяся, Марина-Катрин… приглашаю на полное материальное обеспечение своего мужа, Высоцкого В.С…» (представьте, каково ему это было читать. — Ю.С.) и т. д.

В конце концов, через четыре года Высоцкому были дозволены многократные выезды к жене по «заявлению в произвольной форме». Как писал поэт, «мне такое не мнилось, не снилось!..»

По мнению кинорежиссера Станислава Говорухина, «это была красивая, длившаяся много лет духовная связь двух бесконечно талантливых людей. Марина пыталась замедлить его бешеный темп — вдвоем трудно так быстро нестись по жизни. Отчасти ей это удалось. Во всяком случае, она продлила ему жизнь…»[296]

Аналогичной точки зрения придерживался еще один «математик» — режиссер киностудии «Бела-русьфильм» Виктор Туров: «Я думаю, что Марина Влади минимум на шесть-восемь лет продлила ему жизнь…»[297]«Она своими приездами, своими связями спасала его, — считает и Борис Хмельницкий. — Если бы не она, он ушел бы намного раньше. Мы-то знаем…»[298]

Даже «Шарапов» — Владимир Конкин рассказывал о Влади: «Она мне говорила, что показывала Володю лет за 5–6 до этого в лучших клиниках Парижа. Занималась его здоровьем, но врачи уже тогда предполагали, что он проживет Максимум 6–7 лет. Он прожил 10»[299].

Вот уж никак не подозревал, что у Конкина такие напряженные и скверные отношения с арифметикой…

Весьма проницательным в оценке взаимоотношений Влади и Высоцкого был взгляд актера, режиссера и литератора Леонида Филатова: «Масштаб его истинный обнаружила только Смерть. Вот такой обрыв — бах! Думаю, этого не предполагал никто. Ни папа, ни мама, ни даже, рискну предположить, Марина. Потому что, какая она ни русская, но все-таки «не наша». Поэтому понятие «слава» для нее в чем-то другом. Но когда она увидела это сумасшествие — как ахнула вся страна!..»[300]

Валерий Золотухин высмеивал тех, кто пытался представить роман Высоцкого и Влади неким мезальянсом: «Что за ерунда! Лучшим подтверждением Володиных чувств является его любовная лирика. Глядя в потолок, ничего не испытывая, человек вряд ли напишет: «Двенадцать лет тобой храним…» Стихи — они всегда идут от сердца, из души. Другое дело, что любовь не вечна, и с годами страсть проходит. Высоцкий был чертовски обаятельным человеком, женщины его обожали, да и он — натура увлекающаяся. Марина многого не знала из его донжуанского списка, да и Володя, думаю, не подозревал, чем живет без него Марина…»[301]

Мариной Владимировной и восхищались и, как водится, ненавидели, или, говоря чуть мягче, терпеть не могли. Юрий Нагибин, Нина Ургант, Лариса Лужина, Володарский, Шемякин… Нет-нет, никто, разумеется, не смеет отнять у них этого недоброго права.

Юрий Нагибин в посмертно опубликованных «Дневниках» злорадствовал: «Марина Влади проповедовала у нас на кухне превосходство женского онанизма над всеми остальными видами наслаждений.

В разгар ее разглагольствований пришел Высоцкий, дал по роже и увел…»[302]

Имела свои счеты и претензии к Марине Влади и Нина Ургант. Она, скажем, с оттенком брезливо-сти помнит, как «Марина решила подарить Володе на день рождения трусы… длинные, до колен. «Зачем так унижать человека?» — спросила я. Она рассмеялась: «Он пришел ко мне в таких в первую ночь…» Он всегда хотел ей соответствовать. Заработает 20–30 рублей, и тут же ей отдаст. А она, как русская баба, хвать их и за пазуху. Вот такая она, великая французская актриса. Не люблю я ее…» По мнению Нины Николаевны, Марина «понимала, кто такой Володя Высоцкий… Она была типичная француженка, очень расчетливая, себе науме. И в ее любви к Высоцкому был свой расчет…»[303]

Ургант считает, что Марина Влади не так уж старательно стремилась уберечь мужа от пьянства. Актриса рассказывает: «…Я болела воспалением легких, ко мне из театра приходила медсестра Зиночка ставить банки… Володя заходит ко мне в комнату: «Ниночка, твоя медсестра может вынуть мне ампулу?» (Он тогда «подшивался» от спиртного.) Спустил джинсы, а в верхней части ягодиц огромная воспаленная гематома. Я сразу позвала Зиночку, та посмотрела: «Надо срочно вытаскивать — иначе заражение крови!» Вытащила, обработала рану, зашила. И тут возвращается из магазина Марина, принесла какие-то продукты и шампанское. Я к ней: «Маринка, представляешь, Володьке пришлось ампулу вытащить! Что же делать?!.» А она с радостью: «Вытащили? Тогда давайте выпьем шампанского!» Достает бокалы и наливает Володе. Зачем?! Я ее чуть не убила»[304]. Георгий Юнгвальд-Хилькевич подтверждал: «Марина, сама выпивала. Настаивала, чтобы он не пил, убеждала его, но в доме все время была водка…»[305]

Окончательно добил Нину Николаевну эпизод с Мариниными «сигаретками»: «Однажды я увидела у нее необычную сигарету. Захотелось попробовать, тогда же дорогие импортные сигареты можно было купить только за доллары. Попросила: «Марина, угости!» Она улыбнулась: «Ты не станешь это курить». — «Ну, мне хочется. Жалко, что ли?..» — «Нет, не жалко — бери». Я сделала затяжку, тут же «поплыла» и отбросила сигарету». Потому что хоть и курильщица, но не наркоманка»[306].

Михаил Шемякин, напротив, считает, что «самое большое несчастье в жизни Марины — это было узнать, что, кроме алкоголизма, Володя стал страдать еще и наркоманией. Шприцы она обнаружила у него случайно в кармане, когда он «отключился» после выпитого, и это, конечно, был страшный день в ее жизни. Она поняла, что это конец, потому что соединение наркотиков с алкоголем приблизило его кончину. Володя проклинал алкоголизм, от которого он безуспешно пытался избавиться. Мы с ним вместе подшивались, поскольку я сам тоже страдал запоями, и Марина, ожидая его и нервничая у телефона, тоже стала спиваться. Она подшивалась у того же врача…»[307]

Питерская актриса признает, что поначалу у Высоцкого и Влади был период безоглядной влюбленности. Марина его… «прихватила» — ну кто же откажется от такой красивой, сексапильной, к тому же знаменитой француженки?.. Нина Николаевна полагает, что «в ее любви был свой расчет: ей хотелось сделать Высоцкого ручным, домашним. Помню, как она самолетом везла из Франции ручки, задвижки, крючки, гвозди для их новой квартиры. Хотела свить с ним гнездышко. А он же принадлежал всем, не подчинялся никому…»[308]

А некоторые, напротив, подозревали в прагматизме как раз Высоцкого. Частный переводчик Давид Карапетян вообще самоуверенно считает, что «жениться на иностранке подвигнул его мой пример. Он видел, что такое жена-француженка, сколько благ это сулит (моя Мишель много раз вытаскивала нас из всяких пьяных историй). И тоже решил попробовать…»[309]

У Нины Шацкой были свои причины недолюбливать Влади едва ли не с первых дней знакомства. Ревность, что ли, сказалась? Обида за Люсю? Все вместе, наверное. Своему тогдашнему мужу Золотухину она выговаривала: «Бездарная баба, а вы ее облизываете все, просто противно, а ты больше всех унижался, как ты гнул спину… Я зауважала Высоцкого, он хоть не скрывает своих чувств, а ты все время старался спрятать их и оттого был еще меньше, жалким…»[310]

Людмила Абрамова, естественно, не питала никаких теплых чувств по отношению к Влади. Но свою неприязнь проявляла как бы косвенно, говоря, что после шестидесятых «он перестал быть веселым, смешливым, может быть, оттого, что плохо себя чувствовал, или друзья, окружавшие его, уже не располагали к веселью. Рассказывал остроумные истории, но сам не смеялся. Однажды ехал в автобусе с другом и стал читать из газеты беседу Брежнева с журналистом. Сидевшая около публика просила «сделать погромче», думая, что это радиоприемник, а Володя даже не улыбнулся…»[311]

Упоминавшийся ранее альпинист Леонид Елисеев тоже не особо жаловал Марину, то и дело сравнивая ее с Люсей Абрамовой: «Пристегнутый» к Влади Володя не был тем рубахой-парнем с душой нараспашку, готовым первым оказаться там, где трудней и опасней, каким он был в горах. Невольно припомнился и другой характерный случай, когда Володя со Славой (Говорухиным. — Ю.С.) случайно встретили мою жену. Володя отобрал у нее большой чайник и понес, не стесняясь, по улице Горького. И так, с чайником в руках, появился на пороге моего дома на Неждановой. Теперь же словно что-то подломилось… Я… видел в ней причины, вследствие которых Володя не с нами, как раньше. А душевное признание мною Марины я ощущал бы предательством по отношению к матери Володиных детей. Мне ясно, что не было бы Марины — не было бы и застолья. Для всех очевидно, что многие считали за счастье пригласить мировую кинозвезду к себе в дом, на дачу, в ресторан… Прошло несколько лет (после 69-го. — Ю.С.). Мы встречались редко. В основном в Доме кино. Володя всегда приходил с женой, был приветлив, но былой дружеской радости не проявлял — его сдерживали невидимые вожжи Марины, которые я чувствовал…»

Актрису Ларису Лужину также многое раздражало в Марине Влади. Например, то, что, когда последнюю спрашивали о песне «Она была в Париже», она, как правило, уклончиво отвечала: «По-моему, эта вещь была написана для кого-то из ваших артисток — кажется, для Тамары Семиной. Хотя, возможно, я ошибаюсь». Если зрители громко уточняли: «Для Лужиной», парижанка, поджав губы, резко закрывала тему: «Возможно»[312].

Художник Михаил Шемякин, «друг-товарищ» Высоцкого, считает, что Марина просто ревновала его. «Она была оскорблена, что Володя написал песню «Французские бесы», в которой она отсутствует. Она собрала чемодан — и хлопнула дверью… Не забывайте, кем была Марина в те годы для всех русских ребят! Молодая колдунья! Которая сегодня для меня превращается в ведьму. Колдунья очаровывает, околдовывает Володю. Как мы смотрели на людей из сказочного Парижа! Марина была безумно красивой… У них была большая любовь — страсть…»[313] Ранее живописец рассказывал эту же историю примерно так же, но чуть подробнее и подобрее: «Володя вернулся в Москву и здесь написал «Французские бесы». И когда он утром — радостный! — прочитал это Марине, она сказала: «Ах, вот как! Я тут мучилась, а песня посвящена Шемякину?! И обо мне вообще ни слова! Вы негодяи…» Они поскандалили — Марина улетела в Париж. Володя бросился вслед за ней, прилетел — и сразу ко мне. Вот тогда он и спел эту песню…»[314]

«Она пыталась перенести на русского мужа свое трезвое — во всех смыслах — отношение к жизни, — анализировал «парижские» отношения Влади и Высоцкого Шемякин. — И считала, что именно рационализм, настойчивость, сильный характер ограждали Высоцкого от более раннего ухода. А он, умом понимая, где и кто его спасение, душой рвался в Большой Каретный»…[315]

А чуть раньше он говорил: «Я знаю, что Володя всегда был благодарен Марине за то, что она действительно сначала спасала его от алкоголя, а потом, конечно, безуспешно, пыталась бороться… с его пристрастием к морфию. Таким образом он пытался как-то себя поддерживать для того, чтобы работать. Но это, конечно, его убивало. И для Марины, и для всех нас это была большая трагедия. Я в своем первом некрологе сказал, что мы все должны быть благодарны Марине за то, что 12 лет она спасала его для нас, для творчества и для России…»[316]

Жена Шемякина Ревекка также считала, что «Марина… ревновала… Володю только к Мише. А к нам с Дорой (дочь Шемякиных. — Ю.С.) она его отпускала спокойно. Было исключительно уютно: я лепила, стояла у станочка. А Володя лежал на диване… и читал…»[317]

Эдуард Володарский считал, что «последние два года дело шло к разрыву, он уже изнемогал под ее гнетом. Характер у Марины стальной — недаром все предшествующие мужья, когда о ней заходит речь, крестятся и плюются. Она сама рассказывала, как однажды повела Володьку к психологу, чтобы вылечить от запоев. Побеседовав с Высоцким, врач пригласил ее: «Мадам, дела вашего альянса довольно плохи, в представлении мужа вы являете собой огромную черную тучу». «Мадам» впала в бешенство: «Представляешь, какой идиот? Сказал, что я туча! Какая еще туча?!.»[318]

Упрекая Марину Влади в излишней жесткости характера, «хищности», Володарский как будто и знать не хочет предсмертных слова своего друга: «Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним…» И с усмешкой вспоминает о «молодеческих шалостях»: «…Мы с ним пускались в загул. Чудовищно куролесили по всей Москве. Нас Марина с милицией искала. Сидим, пьем. Вдруг телефонный звонок — вбегает хозяйка квартиры и говорит нам, как революционерам-подпольщикам: «Володя, Эдик, смывайтесь! Сюда Марина едет с милицией!» Мы смывались. Минут через пятнадцать врывалась Марина и громовым голосом спрашивала: «Где он? Где этот мерзавец?!» Но для нее искать его по друзьям было страшно унизительно. Несмотря на то, что она русская, но все-таки французская женщина. Притом артистка, и тогда очень знаменитая… Она с ним какое-то время справлялась, и то в последние года три у них все шло к разрыву. Причем больше рвался он…»[319]

Володарский частенько возвращался к этой теме в своих воспоминаниях: «В последние года три он вообще хотел с ней развестись. Высоцкий Марину боялся!.. Он хотел от нее слинять… Наркотики тоже сыграли роль немалую в их разрыве… Влади могла перекрыть Володе кислород наглухо. Она показала себя абсолютной террористкой! Такая может переступить через что угодно…» И далее драматург упрекал «коллегу» по перу: «В той книге Влади все врет! Никаких «Мерседесов» она Володе не покупала. Кроме курточек и джинсов, ничего ему из-за границы не привозила… Когда Влади приезжала в Москву, денег здесь вообще не тратила. Володька разбивался в лепешку, чтобы дом был полной чашей. Марина даже улетала обратно во Францию на деньги Высоцкого… Ее значимость за границей у нас сильно преувеличивали. Там она считалась средней артисткой. Правда, удачно снялась в «Колдунье». У Марины были достаточно тяжелые времена… Володя, когда ездил во Францию, возил через границу по 10–15 цветных телевизоров «Шилялис». Я лично помогал грузить их на таможне. В Париже эти телики почему-то пользовались бешеным спросом. Их продавали через комиссионки. На вырученные деньги Марина жила. Таможенники на эти манипуляции закрывали глаза… За франк она готова удавить кого угодно. Чисто французские дела…»[320]

Ну, тут Эдуард Яковлевич несколько погорячился, по-моему. Навряд ли «Шилялисы» могли служить главным источником существования активно востребованной западноевропейской актрисы.

Упоминавшийся уже Игорь Пушкарев придерживается прямо противоположной точки зрения. Он считает, что Марина попросту развратила Высоцкого своими диковинными, заморскими подарками: «Мы все тогда жили более чем скромно. Иномарок ни у кого не было. А Высоцкому еще в 68-м году Марина стала привозить из-за границы первые машины-презенты. И друзья (видимо, Пушкарев себя, прежде всего, имеет в виду? — Ю.С.) стали отходить на второй план… Когда они сошлись, многие из нас не поверили в серьезность их отношений. После случившегося мы стали потихоньку отдаляться…»[321] Давид Карапетян также считал: «Она баловала его, задаривала подарками из бутиков, шмотками, которые ему не шли. Все началось с этих безобидных вещей, но именно они его неузнаваемо изменили…»[322]

Ну, если касаться материальных проблем, то тут, как писал поэт, «есть множество мнений». «Деньги от Марины — это чистая иллюзия», — утверждал Валерий Янклович, один из импрессарио Высоцкого, которому как никому другому были доподлинно известно содержание бумажника и финансовое самочувствие певца.

Близкий Вадиму Туманову Юрий Емельяненко, в свое время частенько навещавший дом на Малой Грузинской и вблизи наблюдавший семейную жизнь Высоцкого, имел свое мнение: «Он и любил ее, и, действительно, потом уже, под конец, и страх появился. Потому что для Володи Марина была как символ связи со всем миром, контактов и возможностей всяких, а ему без этого просто жить невозможно было… И Марина становилась все взрослее и мудрее, а Володя становился все более инфантильнее и ребячливее. Он не видел, кто рядом с ним, он сам себе создавал кумиров, сам в них влюблялся. И об этом мне постоянно говорила Нина Максимовна…»

Известный целитель из татарского села Старое Аракчино Ильдар Ханов, лечивший Хрущева, избавивший от геморроя другого генсека — Брежнева, помогавший с решением медицинских проблем Святославу и Девику Рерихам, знал Высоцкого еще со студенческих лет. Он рассказывает, что «трагедию его жизни я и в самом деле видел уже тогда. Зло пришло от Марины Влади. И самое ужасное — я никак не мог это предотвратить…»[323]

Елена Садовникова, которая профессионально занималась «историей болезни» Высоцкого, сообщала, что у нее сохранилось несколько записок и письмо Высоцкого, в котором он откровенно ей признавался (при всей своей закрытости): «Наши отношения с Мариной напряжены, на грани разрыва, и мне это страшно горько…»[324]

Известный администратор «Москонцерта» Нина Обухова, на чьи воспоминания уже приходилось ссылаться выше, прямо говорила, что Марина Влади «пыталась внушить ему ложный образ, стала для него кривым зеркалом. Как-то Саша Хочинский (питерский актер. — Ю.С.) приехал, давно не виделся с Володькой, они же такими друзьями всегда были. И вот он идет навстречу Высоцкому: «Привет, Володька!» А тот в кожаной кепочке, в модной дубленке, раз — и оборвал: «Владимир Семенович!» Сашка: «Вот так круто?» Высоцкий: «Да, я знаю себе цену»… Влади загоняла его вконец: по 5 концертов в день играл человек. Деньги на нее зарабатывал. Надорвался. И все-таки в глубине души он оставался собой. Когда я выходила замуж, отозвал меня и сказал, глядя в сторону: «Нина, заводи детей. Дети — это так важно. Это такая опора — семья. Я знаю — я плохой отец (помолчал). Но я так их всех люблю»[325].

Бывший партнер Высоцкого по сцене Николай Губенко также нелестно отзывается о Марине Владимировне: «Высоцкий много пил, но потом ушел из алкоголя на наркотики, к которым его приобщила Марина Владимировна и ее старший сын. Так что когда после смерти Володи Марина стала говорить, что она была его ангелом-хранителем, это не совсем так. Конечно, ничего об этом нет и в ее книге, которую она написала в память о Володе. Но все окружение Высоцкого про роль Марины знает…»[326]

Первые, еще робкие претензии к Влади сыновья Высоцкого высказали еще на «девятинах» памяти отца (Москва, Малая Грузинская, 28). И даже не к Марине. А к собравшимся на печальную тризну взрослым людям, которые, рассыпаясь в комплиментах к Влади, не сочли возможным вымолвить хотя бы одно доброе слово в адрес их матери. Старший сын, Аркадий, встав, сказал тихо и проникновенно: «Конечно, папа Марину очень любил. Марина очень любила папу. Но тут никто еще не говорил — ни в первый день, ни сегодня — про нашу маму. Хотя наша мама не «открыла ему мир» и не возила его по заграницам. Она — простой человек. Но она очень его любила. Тоже. И до сих пор его очень любит. И он ее очень любил. И поэтому странно, что друзья старые, которые и его, и ее знали очень давно, никто ничего не сказал. Хочу, чтобы за маму тоже выпили…»

Сидевшие за столом взрослые несколько смешались, горестно поохали, как бы соглашаясь со своей промашкой, попытались утешить, а родительница Всеволода Абдулова робко заметила: «Я думаю, что много еще не сказано… Много прекрасного останется…» На том все и закончилось…

В свое время, после ухода Владимира Семеновича к Влади, Нина Максимовна Высоцкая попыталась наладить отношения сыновей с отцом. «Она трепетно относилась к традициям семьи, — рассказывал Никита, — старілась их поддерживать. Даже хотела подружить нас с Мариной Влади. Но не получилось. А отец и не настаивал. Раза два-три мы общались с ней, пока он был жив. Несколько раз по телефону после смерти, и все. Запретного для нас с братом в их отношениях ничего не было. Просто не сложилось. Он, думаю, просто увидел, что мы к этому не готовы… Марина — главный персонаж его жизни, она сыграла большую роль, много для него сделала. Он ее любил. Благодаря ей он много ездил по миру, общался с интересными людьми…»[327]

После выхода в Советском Союзе книги «Владимир, или Прерванный полет» между Мариной и родственниками Высоцкого возникли, мягко говоря, напряженные отношения. Первый скандал произошел в начале 1989 года во время пресс-конференции Марины Влади, посвященной презентации книги, в театре-студии «У Никитских ворот». Мероприятие продолжалось уже более двух часов. «Уставшие журналисты уже закрывали свои блокноты. Неожиданно со своего места поднялся молодой человек. Насколько мне удалось понять из сказанного Никитой Высоцким, — делился своими впечатлениями один из журналистов, — семья отказывалась признать недостатки поэта, о которых рассказала Влади. Вызвало недовольство и то, как Марина повествует о взаимоотношениях Высоцкого с семьей. Влади обвинялась в погоне за громким именем и деньгами. Сыновья Высоцкого покинули застывший зал.

— Я устала от всего этого, — горестно сказала Марина…»[328]

Спустя почти полтора десятка лет Никита Владимирович скажет: «…Судиться с ней собирался не за творческое наследие отца, а за клевету на моего деда… Марина в своей книге… не очень хорошо отозвалась о Семене Владимировиче — написала, что он якобы «стучал» на своего сына… Это чудовищная клевета. После этого деда до конца дней травили звонками с угрозами, незнакомые люди писали ему оскорбительные письма. А ведь Марина ничего толком не знала о нашем деде… Да, дед был очень тяжелым, взрывным, темпераментным человеком. Безусловно, между ним и отцом могли были быть и ссоры, и оскорбления, но я при этом не присутствовал… Меня… книга Марины возмутила…»[329]

Книга Влади, словно топором, расколола надвое армию друзей, товарищей, знакомых, коллег и поклонников Высоцкого, став непреодолимым водоразделом между неожиданно возникшими враждующими лагерями. Одни восхищались пронзительной исповедью музы Высоцкого, других мемуары вдовы повергли в шок. Ханжи, мало осведомленные о некоторых, тщательно скрываемых от посторонних, деталях образа жизни Владимира Высоцкого, отказывались понимать: «Зачем все это нужно?!» Известная писательница Виктория Токарева назвала записки Марины Влади книгой-местью: «Марина воздала всем своим обидчикам, главному герою в том числе. Я убеждена: все, что написано в книге, — правда. Высоцкий был алкоголик и наркоман. Но зачем нам это знать? Для нас, русских людей, Владимир Высоцкий — это Спартак, который вел рабов к свободе… Нам не нужна бытовая правда. Она становится неправдой. Но вообще книга Марины Влади — это образец высокой бульварной литературы. Художественной ценности она не представляет, однако оторваться невозможно. Я чуть не опоздала на поезд…»[330] Не по нраву пришлась книга Влади Ивану Дыховичному, он даже сказал, что она извинялась перед ним по поводу некоторых погрешностей в тексте: «Наверное, чем больше клюквы, тем большие деньги можно сделать на книжке… Да Бог с ней, с Мариной…»[331]

Любимов же высказался прямо: «Мне достаточно неприятны… мемуары Марины Влади. Так выворачивать наизнанку свою личную жизнь! Понятно, конечно, хочется, чтобы их книги покупали, хочется славы, скандала…»[332]

Аркадий Высоцкий поначалу более-менее сдержанно относился к литературным упражнениям Марины Владимировны: «Многое из того, что написано Влади, — необъективно, жестоко по отношению к ныне живущим людям. Вообще, на мой взгляд, выступать с подобными оценками и трактовками, описывать личную жизнь известного человека довольно некрасиво, нескромно…»[333]

Никита же был более категоричен в оценках «Прерванного полета»: «В то время, когда в Союзе вышла ее книга, мы просто не привыкли к литературе такого рода. Сегодня для меня было бы все равно, хоть напиши она, что я гомик, а мой брат — уголовник с тридцатилетним стажем. Но в то время, когда печатное слово воспринималось как абсолютная истина, сразу же пошли наезды на родных и близких людей. Представьте, деду пишут: «Ты, старая сволочь, загубил сына…» Я думаю, она и сама в конечном счете поняла, что там масса ляпов, многое взято с чужих несправедливых слов…»[334]

«Я не судья Марине, — говорил Никита Владимирович. — У нее был шанс пройти посередине. Если бы она прошла по этой грани, огромного количества грязи, сплетен, откровенной неправды об отце удалось бы избежать… Дело не в том, что мне не хотелось бы, чтобы люди знали, что отец пил. В нашей стране пьет каждый второй. А Высоцкий — один. Надо писать не о том, чем он похож на остальных, а о том, чем он отличался… В этой книге есть жуткие вещи о моем деде. Он так и умер с этим, оклеветанный. Отдавая должное Марине как женщине, которую любил мой отец, я считаю эту книгу скверной… При жизни отца я Марину видел пару-тройку раз. У нее была другая жизнь, которую я не понимал. Я с ней реально познакомился, когда отец умер. Тогда все были объединены этим горем, но с годами эмоции ушли в стороны, и люди разошлись. Я не думаю, что отец сильно переживал из-за того, что его дети не были близки с Мариной и ее детьми…»[335]

Михаил Шемякин был на стороне сыновей поэта: «Когда вышла Маринина книжка, моя жена позвонила ей и сказала: ты ври, но не завирайся…»[336] Но все же Михаил Михайлович признавал: «Женщин, конечно, в его жизни хватало, но любил он серьезно и сильно только одну — Марину Влади, хотя под конец его жизни отношения у них были довольно сложные…»[337]

Певец, народный депутат Иосиф Кобзон назвал книгу Влади спекулятивной и вульгарной, гадостью, «Я не хочу знать, что происходило в интимной жизни Высоцкого. В трусах он сидел или без трусов, пил он в это время или курил? Какое мое собачье дело? Он для меня — бог и кумир!»[338]

В свое время «Литературная Россия» чуть не полполосы отвела разгневанному открытому письму «В угоду сенсации», подписанному ветераном труда, инженером М. Алхимовой, преподавателем литературы К. Нестеровой и членом союза журналистов СССР В. Цветковой. Милые, возможно, женщины, оскорбленные в своих лучших чувствах, со «всей пролетарской ненавистью» писали: «В любовь М. Влади можно было бы и поверить, если бы не унижающие достоинство ее покойного мужа натуралистические сцены, для которых автор не жалеет красок… Не пощадила М. Влади своего мужа и в чисто интимных подробностях… М. Влади отводит себе роль и этакого открывателя цивилизованного заграничного рая… Она… подчеркивает свою ведущую роль гида, знатока, спасительницы. Мысль, которая, можно сказать, подспудно навязывается читателя: это она, М. Влади, фактически создала Высоцкого… Непочтительнее всего, мягко говоря, Марина Владимировна отзывается о родителях Высоцкого и особенно о его отце — фронтовике, офицере… Допустим, отец мог разговаривать с сыном как угодно резко. А разве в других семьях этого не бывает?.. М. Влади была желанным гостем в нашей стране. Русское гостеприимство ей довелось испытать не раз. А вот чем она ответила на это доброжелательство и открытость?.. Немало занимают автора проблемы продовольственного и промтоварного дефицита в нашей стране… Непонятное тяготение испытывает автор к самым «приземленным» темам — нашим расхлябанным дорогам, далеко не «эстетичным» общественным туалетам и, извините, толстым задам… Обидно…»[339]

Марина Владимировна аргументированно отвечала заочным оппоненткам: «…Милосердие заключается совсем в другом… Родным Володи, находящимся… в раздоре со мной, скажу: бороться надо не со мной, а с теми, кто греет руки и наполняет карманы на имени Высоцкого…»[340]

Она была оскорблена тем, что все ее многочисленные письма к Высоцкому из квартиры на Малой Грузинской пропали. «Они всплывают иногда, — рассказывала она Эльдару Рязанову. — Бывает, что мы покупаем пачки моих писем. Когда Володя умер, многие вещи, к сожалению, исчезли из дома… Меня… обвинили, что я продала все рукописи Володи… Все, что было написано Володей, я сдала ЦГАЛИ (теперь РГАЛИ — российский государственный архив литературы и искусства. — Ю,С.). Все, кроме его писем, написанных им мне…»

Есть все основания согласиться с авторитетным и непредвзятым мнением критика Крымовой, сказавшей о Марине: «Она человек честный. Через многое ей пришлось пройти, и многое было под секретом. Она очень буквально и точно описала то, что ей довелось пережить. Это надежный источник…»[341]

В меркантильности, в погоне «за длинным рублем», долларом или франком Марину Влади мне, откровенно говоря, трудно заподозрить. Еще 27 февраля 1981 года между «гражданкой Франции де Полякофф Марина Катрин, проживающей — Франция, 10 АВ Марина Мэзон Лаффит, корпус 4, кв. 41», гражданином Высоцким Семеном Владимировичем, Высоцким Никитой Владимировичем… Высоцким Аркадием Владимировичем…» был заключен договор о разделе наследственного имущества. В собственность Н.М. Высоцкой и ее внуков переходили «накопления в жилищно-строительном кооперативе «Художник-график» (7179 р. 61 к.)…и паенакопления в гаражно-строительном кооперативе «Художник-график» (1753 р. 43 к.). При подписании договора гражданка де Полякофф в возмещение полученного имущества (двух битых автомобилей) обязывалась выплатить определенные суммы наследникам и оплатить расходы по заключению договора…»

Вот так. Ни убавить, ни прибавить. Какие уж тут «Шилялисы»…

Упоминавшийся выше конфликт Марины Влади с Эдуардом Володарским произошел вскоре после смерти Высоцкого. Камнем преткновения послужила та самая дача Владимира Семеновича. История некрасивая, дурно пахнущая, рассорившая многих ранее близких людей.

Строение нуждалось в официальном оформлении, так как до того хозяин участка «узаконил» дом в правлении кооператива, если помните, в качестве «архива и библиотеки». Руководство Моссовета пошло навстречу просьбе вдовы Высоцкого и приняло соответствующее решение о том, что дача в виде исключения будет передана его детям. «И вдруг Э. Володарский круто изменил позицию, — писали, обращаясь к общественности, авторы открытого письма — Марина Влади, Жанна Прохоренко, Всеволод Абдулов, Артур Макаров и другие. — Началась возня, в которой Э. Володарский повел себя недостойно. Пошли споры, разборы в правлении кооператива, тяжбы… Сейчас от дома Владимира Высоцкого ничего не осталось. Лишь расписка-обязательство Э. Володарского выплатить некую сумму — стоимость строительных материалов. Выплачена она не была. Э. Володарский объявил, что опротестовывает свое обязательство. Не хотелось предавать все это огласке. Но коль скоро Э. Володарский выступил апологетом справедливого отношения к его умершему другу, мы сочли дальнейшее умолчание невозможным. Не ему выступать в этой роли…»[342]

За «честь и репутацию столь известного и талантливого кинодраматурга» тут же вступились коллеги, среди которых были люди, хорошо знавшие Владимира Семеновича и даже сыгравшие какую-то роль в его судьбе. Среди них были актеры «Таганки» Иван Бортник, Леонид Филатов и Николай Губенко, кинорежиссеры Александр Митта, Сергей Соловьев, Андрей Смирнов и Эльдар Рязанов, фотохудожник Валерий Нисанов и другие, назвавшие точку зрения Марины Влади «огульными обвинениями». Володарский в своих многочисленных интервью теперь вспоминает, как еще во время строительства дома Эльдар Рязанов его предупреждал: «Эдик, ты не знаешь Марину! Дело у вас кончится херово. Ни одно доброе дело не останется безнаказанным. И наказанным будешь ты!»… А покойный писатель Юрий Трифонов якобы сразу после смерти Высоцкого ему говорил: «Эдик, разбери дом, хлебнешь такого! Ты еще не знаешь Марину». Звонил Юлиан Семенов: «Ты запомни, у нас участки неделимы, даже родственникам не разрешают это делать»[343]. На всякий случай Володарский к «обойме» славных имен добавлял и покойного Зиновия Гердта, который будто бы предупреждал его, что он плохо знает норов Марины. «К деньгам она относилась очень строго, за что Зяма Гердт называл ее «буржуазна». Зяма ее не любил…»[344]

Потом сыновья Высоцкого поднялись, горой встали на защиту «дяди Эдика». Жаль только, что, объясняя свой шаг, Никита Владимирович Высоцкий был как-то не очень убедителен: «Просто Эдуард Яковлевич вспыльчивый человек…»[345]

В общем, вся эта публичная перепалка, взаимные упреки выглядели неприглядно, вздорно, тошнотворно…

Тяжбы продолжались и позднее. Дошло и до судебных разбирательств. В конце декабря 2000 года Тверской межмуниципальный народный суд ЦАО г. Москвы рассмотрел иск сыновей Владимира Семеновича и их бабушки Нины Максимовны к региональной общественной организации «Творческое объединение «Ракурс», ЗАО «Общественное Российское Телевидение» о защите авторских и смежных прав. К ответу были призваны автор фильма «Владимир Высоцкий. История любви. История болезни» Солдатенков и, естественно, Марина де Полякофф. Истцы утверждали, что демонстрацией по ОРТ указанного фильма грубо попраны их права наследников, указывая при этом, что Нине Максимовне принадлежит 1/5 доля авторского права, а Никите и Аркадию по 3/10. С каждого из ответчиков истцы требовали взыскать по 41745 рублей в свою пользу. Однако в иске суд отказал…

Но, думаю, все упреки и претензии в адрес Марины Владимировны перечеркивает письмо ее мужа Владимира Высоцкого, написанное им незадолго до смерти: «Мариночка, любимая моя, я тону в неизвестности. У меня впечатление, что я смогу найти выход, несмотря на то, чтобы я сейчас нахожусь в каком-то слабом и неустойчивом периоде. Может быть, мне нужна будет обстановка, в которой я чувствовал бы себя необходимым, полезным и не больным. Главное — я хочу, чтобы ты оставила мне надежду, чтобы ты не принимала это за разрыв, ты — единственная, благодаря кому я смогу снова встать на ноги. Еще раз — я люблю тебя и не хочу, чтобы тебе было плохо. Потом все станет на свое место, мы поговорим и будем жить счастливо. Твой В. Высоцкий»[346].

После 25 июля 1980 года у Марины Владимировны было две заветных мечты: установить на могиле Высоцкого вместо обычного памятника вросшую в землю глыбу гранита, в которую врезался бы осколок метеорита с брызгами от него по камню. И чтобы было выбито только одно слово: «ВЫСОЦКИЙ». «Это был бы памятник-символ, лаконичный, но говорил бы он гораздо больше, чем те, где хотели передать портретное сходство…»[347] По просьбе Влади Вадим Туманов сумел отыскать в тайге нечто соответствующее идее Марины. Но, увы… Мечта осталась красивой сказкой.

А вторая… Среди родни Высоцкого накануне похорон зашелестел шепоток, что Марина намерена увезти с собой во Францию сердце Владимира. Они не отступали от нее ни на минуту. Как утверждал В. Янклович, она даже договорилась со знакомым фельдшером Игорем Годяевым, чтобы он вырезал сердце прямо в реанимобиле… В общем, организаторам похорон удалось успешно «похоронить» и эту Маринину мечту.

После смерти Высоцкого новым спутником жизни Марины Влади стал, по информации венгерского журнала «Фильм, театр, музыка»[348], сперва французский режиссер Жан-Пьер Сантье. Но совсем на непродолжительное время. А затем рядом оказался известнейший врач-онколог Леон Шварценберг, с которым она познакомилась в поисках лекаря-кудесника для смертельно больного Андрея Тарковского.

Марина по-житейски, очень просто, без затей объясняет возникшую близость с Шварценбергом: «Когда я осталась без Володи, мне было 42 года. Жизнь продолжалась, я ведь не умерла. И через какое-то время, то есть через три года я встретила человека, который совершенно другой. Он старше меня на 15 лет, он полюбил меня и смог помочь мне в ужасной трагедии, которую, я пережила, потеряв Володю. Он дал мне возможность жить и работать, и чувствовать себя нормальной женщиной… Я стала работать как сумасшедшая. Все, что мне предлагали, брала, брала, брала… Я думаю, что никакой другой человек не мог бы мне помочь так. Очень многие люди его знают. Он большой врач, профессор-онколог, но он и гуманист тоже. Он очень крупный человек в смысле социальных проблем. Он был министром здравоохранения Франции. Он занимается политикой. Он — личность. И я очень горжусь тем, что я рядом с ним. Сейчас он защищает бездомных людей. Эти несчастные ломают двери пустующих домов и занимают их. Леон в гуще событий. Его бьют полицейские… Он очень храбрый человек. Считаю, что, живя с человеком таких высоких моральных качеств, я не оскорбляю Володю. Наоборот!..»[349]

Марина, безусловно, пребывала в жуткой депрессии после смерти Высоцкого. Видя ее состояние, Шварценберг бросил все, ушел от жены и сына, оставил им свой дом и попросил Марину временно приютить его. Она согласилась.

Их связь обнаружилась случайно. В жизни Шварценберга настали «черные дни». Французская пресса на все лады стала обвинять врача то во взяточничестве, то в саморекламе за его приверженность идее эвтаназии (умерщвлении врачом безнадежных больных по их просьбе). Влади как-то в радиоинтервью задали вопрос о ее отношении к «делу Шварценберга», и она неожиданно для слушателей объявила, что уверена в честности этого человека, так как с ним живет и хорошо знает его. Даже для Парижа это откровение стало шоком.

Российские же почитатели таланта Высоцкого долго не могли простить Марине Владимировне «измены» Высоцкому. Хотя профессор всегда вел себя максимально корректно. Во всяком случае, никогда не упрекал Марину, что в их доме на почетном месте висел портрет ее покойного мужа, что постоянно звучали его песни, что она перечитывала его старые письма. Для него не было откровением публичное признание Влади: «Без всякого сомнения, Владимир был самой большой страстью моей жизни. Конечно, я любила и других мужчин, но любовь-страсть — это он…»[350] Увы, душевный покой Влади продлился не столь уж долго. Леон Шварценберг скончался осенью 2003 года, чуть-чуть не дотянув до своего 80-летия.

Марина Владимировна говорила: «Я думаю, что всю жизнь была прежде всего женщиной, а не актрисой. Больше всего меня интересует собственная жизнь: мои дети, мои мужья. Но я ничем не жертвовала. Я родила детей, я долго их воспитывала, потом снова снималась… У женщин очень много обязанностей. Надо быть и матерью, и женой, и профессионалом…»[351]

Вблизи своей усадьбы Мэзон-Лаффит она купила дома для своих сестер. Одно время рядом жили и ее сыновья. Петр снимался в кино, играл в театральных постановках отца — Робера Оссейна. Игорь, кроме лицедейства, увлекся живописью, классической гитарой. Самый младший — Владимир — стал фермером, купил ранчо в пустыне Чако (где-то на границе Бразилии и Парагвая) и занимался разведением коров. Естественно, всех их сопровождали современные молодежные проблемы — наркотики, автокатастрофы, гулянки, нечаянные дети, их болезни и прочее…

Не беру на себя смелость толковать, кому были адресованы строки Владимира Высоцкого, написанные в 1971 году:

Марина Владимировна сегодня увлеклась сочинительством. Кроме «Бабушки» и бестселлера «Владимир, или Прерванный полет», были опубликованы ее романы «Путешествие Сергея Ивановича», «Мой вишневый сад», сборники «Рассказы для Милицы», «От сердца к желудку», «Венецианский коллекционер». Она говорила: «Я вошла во вкус писательского дела. Похоже, это увлекло меня всерьез и надолго…»[352]

Еще до знакомства с Высоцким она профессионально занималась вокалом, даже записала несколько пластинок вместе с сестрами. Скажу больше: у нее было даже несколько сольных концертов в прославленной парижской «Олимпии». В интервью польскому журналу «Фильм» она признавалась: «В песне я — женщина из плоти и крови, смеюсь и плачу, люблю и ревную. И в ней вовсе не деньги служат для меня вознаграждением…»

Только в 1983 году, спустя четырнадцать с лишним лет, Влади вновь вернулась в театр, не скрывая, что сцена для нее имела куда большее значение, нежели съемочная площадка. Играла Марину Цветаеву в спектакле «Пассаж», в «Вишневном саде», «Переходе» Ивана Морана. Была Гертрудой в «Гамлете». Поставила мемориальный спектакль о Высоцком с участием Всеволода Абдулова и Марка Розовского…

Одновременно активно снималась, в том числе и в Советском Союзе. У Станислава Говорухина — «В поисках капитана Гранта», Евгения Татарского — «Пьющие кровь». Можно вспомнить еще «Ветер над городом», «Сны о России»… («…вот ведь парадокс и перегиб» — все годы жизни с Высоцким она очень хотела сниматься у российских режиссеров, но, если не считать «Сюжета…», этого ни разу так и не случилось).

Не объясняя причин, Андрей Тарковский неожиданно отказался от своей идеи снять Марину в роли матери в фильме «Зеркало». Потом некоторые чиновники Госкино прибегли к шантажу, заявив одному из режиссеров: мы согласны отдать главную роль Владимиру Высоцкому, но при условии, если его партнершей выступит Марина Влади. Владимиру Семеновичу подобное условие показалось унизительным, и от роли он отказался.

Потом Марина почему-то не вписалась в режиссерскую интерпретацию Иосифа Хейфица чеховской «Дуэли» («Плохой хороший человек»).

А она так мечтала сниматься вместе с мужем! Такое могло произойти, скажем, в фильме «Емельян Пугачев». На заглавную роль пробовался Высоцкий. Марине же режиссер-постановщик картины Алексей Салтыков предложил исполнить Екатерину II. Казалось бы, чего еще желать! Однако, когда на роль Пугачева решили взять безопасного, но зато народного артиста Евгения Матвеева, Марина Владимировна проявила характер и отказалась от заманчивой роли российской императрицы. «Я мечтала об этой интересной работе, — рассказывала она, — но, увы, этот наш с Володей сон рухнул… Впрочем, как и многие другие…»[353]

Сейчас она говорит, что «в Россию мне ездить больше не хочется», что «для меня могила Володи ничего не значит, он у меня все время — до конца жизни — в сердце… На этой могиле мне вообще не хочется бывать из-за того ужасного памятника, который на ней стоит. Это оскорбление Володиной памяти, который ненавидел именно такой стиль…»[354]

В 1975 году вместе с Высоцким на студии фирмы «Мелодия» они записали два диска-гиганта. Тогда пластинки так и не вышли, хотя союзный министр культуры Демичев клялся-божился «ускорить процесс». А когда после смерти Высоцкого Марина стала интересоваться судьбой записей, то ее, вспоминал фотохудожник Валерий Плотников, попросту отшили: «А кто вы теперь такая? Так, вдова…»[355]

В конце 90-х годов Влади продала свой старый дом и перебралась в Париж, на Монмартр. Объясняла просто: «Дом — это все. Я знала, что у меня есть дом, где мои дети, мама, но у меня были и другие дома: Россия, квартиры и коридоры, — где мы спали с Володей, — это тоже был наш дом. О чем говорить, когда ты имеешь возможность купить в 15 лет дом и можешь там поселить своих сестер, родителей, друзей и собак, — конечно, это здорово. У меня все это было. И вот недавно я решила оттуда уйти, так как это было слишком тяжело, да и дети разъехались. Решила вернуться в Париж, где я родилась…»

Она, талантливая муза огромного дара Высоцкого, всегда придерживалась принципа: «Я кузнец своей судьбы. Но моя жизнь вовсе не такая удивительно счастливая. У меня очень много несчастий в жизни, которые связаны с бывшими счастьями… Я никогда ничего не стыжусь…»[356]

И гордилась тем, что: «Я умею любить. Это точно. Я умею любить потому, что отдаю все. Но и беру все тоже, конечно… Максималистка… Решение всегда остается за женщиной…»[357]