Женщины в жизни Владимира Высоцкого. «Ходил в меня влюбленный весь слабый женский пол…»

«Все богини — как поганки, перед бабами с таганки»

Такой стихотворный экспромт дерзко начертал на стене любимовского кабинета толстенным фломастером Андрей Вознесенский, сраженный наповал женской половиной труппы театра. Рассказывают, инициатива исходила от тогдашнего министра культуры СССР Екатерины Фурцевой. Но, прочтя столь откровенное признание, чиновная дама вспыхнула и гордо удалилась, громко стуча каблучками.

Высоцкий с «Вознесенской» оценкой «таганских баб», был в общем-то согласен. И даже более чем. Но сердечных романов в театре старался все же по возможности не заводить. Хотя, как известно, нет правил без исключений.

Алла Демидова в течение двух десятилетий (1960—1980-е годы) по праву считалась примой и в определенной степени лицом и идеологом Таганки. Холодно-неприступная интеллектуалка, о которой говорили, что она могла бы стать новой Софьей Ковалевской или Александрой Коллонтай, усматривала в Высоцком редко встречающееся в партнерах на сцене или киноплощадке мужское начало. Она одной из первых публично откликнулась на смерть Владимира Семеновича. «Советская Россия», словно каясь за все свои прежние прегрешения перед Высоцким, 9 сентября 1980 года напечатала ее заметки «Таким запомнился». В них Демидова писала: «Высоцкий — один из немногих актеров, а в моей практике — единственный партнер, который постоянно достойно вел мужскую тему. Вести женскую тему на его крепком фоне было легко. От его неудержимой силы, мужественности, темперамента сама собой у меня возникала тема незащищенности, слабости, растерянности…»

Показательно ее позднейшее признание: «Я оценила партнерство Высоцкого в полной мере, когда стала играть без него…»[358] Польским журналистам она открыто говорила о Высоцком: «Он нес в себе свой пол, его силу, его мужественность, и вместе с тем — впечатлительность, незащищенность. Рядом с ним как-то сама собой возникала тема слабости, беззащитности, боли, страдания…»

В интервью «В творцы беру вас…» Демидова говорила о Владимире Семеновиче: «Кого бы он ни играл, все это были люди мужественные, решительные, испытавшие не один удар судьбы, но не устав-шие бороться, отстаивать свое место в жизни. Вся энергия была направлена на безусловное преодоление ситуации, безотносительно к наличию выходов и вариантов. В любой безыходности — искать выход. В беспросветности — просвет! И во всех случаях знать и верить: «Еще не вечер! Еще не вечер!» Дерзание и дерзость…»

Однако таганский «летописец» — Валерий Золотухин отрицал близкие творческо-партнерские отношения между Владимиром Семеновичем и Аллой Демидовой: «Демидова, конечно, фрукт. Она кладет партнеров под себя разными методами, демагогией, какой-то актерской болтовней…»[359] По этому поводу, кстати, вспомнился невинный вопрос Михаила Михайловича Жванецкого о непостижимости женщин: «Интересно, а что они при этом чувствуют?..»

Алла Сергеевна, по мнению многих, всегда отличалась некоторой надменностью (или просто недосягаемостью? — Ю.С.), частенько могла смотреть на собеседников ледяными, пронзительными глазами Снежной королевы, редко перед кем раскрываясь. На Западе ее называли «русской Гретой Гарбо». Демидова же, со своей стороны, молилась на блистательную Грету, и именно ей была готова отдать все свои титулы, регалии и награды[360].

Она — неприкасаемая! — хранит по сей день в своей памяти эпизод, когда они с Владимиром на заре Таганки, на гастролях в Ленинграде (1965 год? — Ю.С.) сидели рядышком в пустом зале во время репетиции: «Он мне что-то прошептал на ухо (достаточно фривольное), я ему резко ответила. Он вскочил и, как бегун на дистанции с препятствиями, зашагал через ряды к сцене, чтобы утихомирить ярость. Я ни разу от него не слышала ни одного резкого слова, хотя очень часто видела побелевшие от гнева глаза и напрягшиеся скулы…»[361]

Как утверждали близкие Демидовой люди, ее любимой житейской мизансценой всегда оставалась «диван, книжка, две собаки, кот». Она не могла быть женщиной Высоцкого. На вопрос: «Случалось ли по-хулиганть? Напиться? Учинить скандал?» Алла Сергеевна скромно отвечала: «К сожалению, нет…»[362]

Вениамин Смехов помнит, что Высоцкий восхищался профессионализмом Демидовой: «Смотри-ка, ведь ей не дано от природы ни внешности «звезды», ни безумие страсти Джульетты Мазиной или нашей Зины… А она ведь всех обошла! Ты гляди, как обошла! Я думал о ней и понял: она колоссальный конструктор. Нет, это не просто сухой расчет. Она все свое имеет — и темперамент, и талант. Но она точно знает свои недостатки и обернула их в достоинства… А время сработало на нее!.. Нет, она просто молодчина! И неспокойна, и любопытна, и недовольна собой, и откликается на все предложения…»[363]

признавался таганской публике Высоцкий.

В их взаимоотношениях присутствовал некоторый оттенок конкуренции, соревновательный азарт. В 1968 году в сверхпопулярном в ту пору журнале «Юность» было опубликовано интервью Аллы Сергеевны «Почему я хочу сыграть Гамлета». В нем она рассказывала: «В свое время я собиралась репетировать Гамлета с Охлопковым. И вот телеграмма из Ленинграда, из группы «Гамлет». Естественно, я решила, что меня будут пробовать на Гамлета. Бросила все, полетела в Ленинград. Оказалось, вызывали на Офелию… Гамлет… актуален всегда. Ведь Гамлет (может быть, это моя сугубо личная трактовка) — это прежде всего талант. Человек, которому дано видеть больше, чем другим. А кому много дано, с того много и спросится. Разве это не имеет отношения к извечной проблеме о месте художника в жизни, об особой ответственности таланта за все, что его окружает? О невозможности играть в прятки со временем?.. Вот почему Гамлет не может бездействовать, хотя знает, что это приведет его к гибели. И он решает: быть — вступает в бой».

Ее мысли пришлись по душе Белле Ахмадулиной: «Это идея поэтов. Гамлет — поэт. А вы актриса — и в какой-то степени поэт…»

Зато Владимира Семеновича остро царапнуло желание Аллы Сергеевны сыграть принца Датского. Демидова вспоминает: «Володя Высоцкий как-то подошел ко мне в театре и спросил в упор: «Ты это серьезно? Гамлет… Ты подала мне хорошую мысль…»[364]

Позже он признался, что хочет так сыграть Гамлета, чтобы никогда женщине даже не приходила в голову мысль претендовать на эту роль. Офелия, Гертруда — это, пожалуйста, сколько угодно… Владимир Семенович долго пытался разгадать эту идею Демидовой. В интервью болгарскому литератору Любену Георгиеву он высказывал версию: «Во-первых, у них меньше интересных ролей — женских. Ну, на таком уровне, может быть, леди Макбет в мировой литературе — и все!.. Гамлет не мог быть женщиной. Шекспир… написал мужчину. Время было жестокое, люди ели мясо с ножа, спали на… шкурах»[365].

В своей книге Алла Демидова процитировала категоричный вердикт Владимира Высоцкого: «Гамлет у нас — прежде всего мужчина. Мужчина, воспитанный жестоким временем»[366].

Кстати, благородства образу Демидовой добавляет одна, казалось бы, маленькая, но весьма характерная деталь. Когда Любимову удалось-таки уломать Золотухина взять роль Гамлета, Демидова «сочла за лучшее не участвовать в репетициях»[367].

Монолог принца Датского Алла выучила, еще будучи студенткой. С тех пор дух Гамлета ее преследовал, словно тень.

В конце концов, спустя много лет, руководитель театра «А» — Алла Демидова — все же поставила своего «Гамлета». Это был моноспектакль. Все роли были ее. И даже все театральные костюмы были придуманы ею. Она говорила: «Для меня главный вопрос в «Гамлете»: как меняется сознание после встречи с иррациональным миром, с Призраком? Он же, Гамлет, был веселым студентом, своих ближайших приятелей, Розенкранца и Гильденстерна, очень радостно встречает, а как потом его сознание перевернулось, что он воспринимает их врагами. Он становится философом, который в себе соединяет абсолютное знание действительности с потусторонним, таинственным. Когда соприкасаешься с другим миром, сознание меняется, по-иному все чувствуешь…»[368]

Хотя в своем давнишнем интервью журналисту «Недели» Э. Церковеру она говорила: «…теперь я понимаю: Гамлет — хотя и весьма эффектно для женщины, но даже мужчина далеко не всякий осилит эту роль…»

А всякому ли мужчине-актеру по плечу женская роль?..

Олегу Табакову — да («Всегда в продаже» в «Современнике»). Александру Калягину — тоже (в телефарсе «Здравствуйте, я ваша тетя!»). Но Высоцкий? Оказывается, тоже был «грешен». В его списке театральных удач была роль тети Моти из спектакля «Берегите ваши лица!» Андрей Вознесенский рассказывал: «В образе тети Моти Высоцкий исполнял мое стихотворение «Время на ремонте». Эти стихи были центром композиции спектакля… Когда он их играл и пел, он понимал, что следующей песней будет «Охота на волков» и, как делал часто, сознательно шел на гротеск. В образе тети Моти, в дурацком и таком узнаваемом платочке, он был уморителен и упоителен.

Стихи эти цензура все время снимала. Власти потребовали изменить первоначальный текст, снять все бытовые подробности. Мое стихотворение начиналось так:

Со сцены же звучал совсем другой текст:

А строчки про тетю Мотю вообще запретили. Но все в зале знали, какие произвели изменения и, конечно, животики надрывали. Высоцкий очень хорошо понимал всю серьезность этого стихотворения. Не случаен рефрен: «Прекрасное мгновение, не слишком ли ты подзатянулось?» — он не пел, а произносил, не заговаривал, а специально выговаривал, осознавая точность и важность этих слов. «Время остановилось. Время ноль-ноль. Как надпись на дверях»…

На разборке спектакля в ЦК партии требовали, помимо прочего, снять как раз место с «Прекрасным мгновением». Там много чего требовали: отказаться от «Охоты на волков» и от Высоцкого вообще. Как они говорили: «Давайте снимем Высоцкого, и тогда будет легче разговаривать»…[369]

Спустя несколько лет Алла Демидова вновь испытала себя в роли принца Датского в спектакле «Гамлет-урок». Постановку в форме мастер-класса осуществил греческий режиссер Теодорос Терзопулос. Этот спектакль не совсем по Шекспиру. Традиционный текст здесь был перетасован, и повествование о мести Гамлета убийце отца превращен в рассказ о поединке принца с собственной совестью. «Мне многие персонажи не нужны были, — рассказывала актриса. — Мне совершенно не интересен Клавдий. Мне не интересено, что творится в его грязной душе. Мне не интересен Полоний, Розенкранц и Гиде-льстерн и так далее. Их нет у меня. Но я играю, например, сцену «Гамлет и Гертруда», «Гамлет и Офелия», и сумасшествие Офелии, и монологи Гамлета. Я взяла то, что мне интересно. И получился спектакль довольно-таки забавный».

Кстати, инсценировала Шекспира сама Демидова, в поисках своего ритма по многу раз переписывая в тетрадь все монологи. При этом она брала пример со своего умершего партнера: «Высоцкий… играя Гамлета, использовал разные переводы и даже сам что-то добавлял…»[370] А что? «Володя Высоцкий… за десять лет существования нашего «Гамлета» очень менялся. Поначалу для него не существовало проблемы «Быть ли не быть?» Только — «Быть!» А в конце жизни его Гамлет — мудрый усталый философ, перед ним встают вечные вопросы, на которые нет ответа. В последние годе он играл Галета гениально!..»[371]

У Демидовой с Высоцким, естественно, были общие гастроли, какие-то поездки, совместные концерты, несостоявшиеся проекты, дружеские компании. Теплоту чувств к Владимиру, родственность их душ выдают некоторые дневниковые записи Аллы Сергеевны: «После Енгибарова был концерт Высоцкого в первый раз. Тогда, сидя в зале, я услышала все его песни, часа два он именно нам их все исполнял как артист. Это тогда меня тоже потрясло… Я помню, я тогда к нему после этого концерта подошла и вот так расцеловала, и так для него это было неожиданно…»[372] И дальше она рассказывала: «Когда читаешь стихи, всегда выбираешь заинтересованное лицо в зале и пытаешься удержать возникающую энергетическую связь. Так, в антракте, через щелку, мы с Высоцким искали нужные нам лица на «Гамлете»…[373]

Или еще. «Однажды, после душного летнего спектакля «Гамлет», мы, несколько человек, поехали купаться в Серебряный бор. У нас не было с собой ни купальных костюмов, ни полотенец, мы вытирались Володиной рубашкой… Через несколько лет во Франции мы с Володей были в одной актерско-писательской компании и вместе с французами поехали в загородный дом под Парижем. Когда подъехали к дому, выяснилось, что хозяин забыл ключ. Не ехать же обратно! Мы расположились на берегу реки, ку-пались, также вытирались чьей-то рубашкой… Мы с Володей обсудили интернациональное качество творческой интеллигенции — полную бесхозяйственность и вспомнили Серебряный бор…»

У рассудительной, обстоятельной, склонной к аналитическому мышлению Аллы Сергеевны была своя точка зрения на толкование явления «Высоцкий»: «Для нас, живших и работавших с ним рядом, он всегда был «Володей, Володечкой», близким, родным и понятным человеком, а вся страна знала его «Высоцким», воспринимала чуть ли не мифом каким-то. Фамилия эта для многих была окружена ореолом загадочности, полудозволенности, устойчивого полупризнания-полузапрета…»[374]

Светлана Светличная с ревностью замечала, что часто «в последнее время… видела его с Аллой Демидовой… В последний год я видела его с ней…» Хотя тут все объяснимо, и нет никаких интимных секретов. Переводчик и театральный критик Виталий Вульф вспоминал, как еще в 1976 году они втроем — Высоцкий, Демидова и он — начинали проект по пьесе Теннесси Уильямса «Крик, или Игра для двоих». Высоцкий, уже знавший себе цену, непременно хотел, чтобы постановщиком был сам автор. Потом возникла очередная, опять-таки явно нереальная идея — привлечь к работе Анджея Вайду. «В итоге, — рассказывает Вульф, — поскольку он никого не хотел, они с Аллой Сергеевной решили, что ставить будет он сам… И это была очень хорошая пара…»[375]

Алла Сергеевна рассказывала, что им «давно хотелось сделать камерный спектакль, ведь Таганка начиналась с массовых представлений, как «театр улицы»… Сначала была попытка сделать спектакль по дневникам Льва Николаевича и Софьи Андреевны Толстых, о том, как эти два человека, живя много лет бок о бок, одни и те же события воспринимают по-разному. Материал был очень интересный, но с ним нужно было много работать. А потом… Виталий Вульф сказал мне, что у Теннесси Уильямса есть пьеса для двоих в двух вариантах — «Крик» и «Игра для двоих»… И когда мы с ним начали прикидывать: кто же партнер? «Высоцкий, конечно же, Высоцкий!» — подумала я. И мы пришли с Высоцким к Вульфу читать пьесу. Она понравилась, позже ее утвердили. В министерстве культуры сделали пометку о том, что эта пьеса специально для Демидовой и Высоцкого. Именно потому мы и не торопились с ее постановкой — куда спешить? Ведь она и так наша. Да и некогда было… Потом все-таки собрались, сделали первый акт, а в пьесе их три, «прогнали» его даже на сцене. Второй акт был сложный. И мы, конечно, о него споткнулись. И остановились…»[376]

Оформление «Игры для двоих» художник Давид Боровский придумал гениально простое: на сцене были свалены в беспорядке фрагменты декораций прежних таганковских спектаклей, в которых Демидова и Высоцкий играли — груда сломанных деревьев из «Вишневого сада», гроб из «Гамлета», что-то из Брехта и поэтических композиций, дверь и кресло из «Преступления и наказания»…

В целом к затее Демидовой и Высоцкого в театре относились, мягко говоря, скептически. Главному режиссеру пьеса откровенно не нравилась, и он заявлял, что наши «звезды» занялись ею из тщеславия. Пьесу Уильямс написал для двух бродвейских «звезд», вот, дескать, и наши решили блестнуть… Многие актеры тоже неодобрительно косились на внеплановые репетиции и поддакивали шефу.

«Высоцкий, — рассказывала Демидова, — придумал очень эффектное начало: два человека летят друг к другу с противоположных концов по диагонали сцены, сталкиваются и замирают на несколько секунд в полубратском, полулюбовном объятии… Сразу же равнодушно расходятся: я за гримировальный столик, Высоцкий на авансцену, где потом говорит большой монолог в зал об актерском комплексе страха перед выходом на сцену (причем этого комплекса у него никогда не было…); произносил он это так убежденно, что трудно было поверить, что начнет сейчас играть…»[377]

Годом ранее, в 1975-м, у них уже была крупная совместная работа — чеховский «Вишневый сад» в постановке Анатолия Эфроса. Она — Раневская, он — Лопахин. Алла Демидова вспоминала: «Высоцкий начал тогда работу в очень хорошем состоянии. Был собран, отзывчив, нежен, душевно спокоен. Очень деликатно включился в работу, и эта деликатность осталась и в роли… От любви, которая тогда заполняла его жизнь, от признания, от успеха — он был удивительно гармоничен… И это душевное состояние перекинулось… на меня…»[378]

Хотя как-то, сорвавшись, она проговорилась: «Я ненавижу темные таланты. Я не могу даже рядом на сцене существовать с такого рода актером! С пьющими, темными, не читающими… Я ведь прошла большую школу Таганки, в которой ценились такого рода таланты: талант темный, талант выкрика, стихийный, талант пьющий…»[379] Актриса терпеть не могла играть с подвыпившими партнерами. «Когда Любимов куда-то уезжал, — рассказывала Алла Сергеевна, — актеры Таганки регулярно напивались вдрызг. Как-то я играла в спектакле, в котором было целых четыре пьяных человека. Это ужас был… А еще я не люблю, когда на сцене матерятся…»[380]

Демидова была одной из немногих, кто еще при жизни Высоцкого «приподнял занавес за краешек» его страшной тайны, связанной с наркотиками. «Думаю, начал он с приема амфетамина, чтобы постоянно быть в тонусе. Тогда же амфетамин в любой аптеке можно было купить… Сначала он по четверти таблетки принимал, потом больше и больше, — сокрушалась она. — Он мне как-то сказал: «Алла, я нашел лекарство, которое полностью перекрывает действие алкоголя». И ведь действительно нашел. За несколько дней до Володиной смерти я встретила его перед спектаклем вдрызг пьяного. «Володя, — говорю, — как же ты будешь играть». А он мне в ответ: «Как всегда». И на сцену совершенно трезвым вышел…»[381]

Подготовительный период, предварявший «Вишневый сад», понуждал их к каждодневному общению, и не только в репетиционном зале. Ее дневники того времени пестрят многочисленными упоминаниями имени Высоцкого: «Поражаюсь Высоцкому… Высоцкий, Дыховичный и я поехали обедать к Ивану… После репетиции Володя, Иван и я поехали обедать в «Националь»… Вечером собрались в Ленинград… Полночи разговаривали. Новые песни, которых я не слышала раньше… Пошли пешком завтракать к друзьям Высоцкого… Втроем опять на поезд… Две бессонные ночи… Обедали у Дыховичных. Раки. Вспоминали с Высоцким — какие прекрасные красные раки в синем тазу дал нам Карелов в Измаиле… Много вспоминали… Володя ко мне, как я к нему в «Гамлете»…»

Обычно сдержанный в своих рассказах о Высоцком, Вадим Иванович Туманов в сборнике «Я, конечно, вернусь…»[382] вспоминал, как во время поездки на Байкал летом 1976 года, Высоцкий, глядя на суровую природу края, неожиданно произнес загадочную фразу: «Вот бы здесь пожить Алле!..» Он говорил о Демидовой, которая плохо себя чувствовала тогда. Он любил путешествовать не один. И люди, близкие ему, жили в его душе и в памяти…»

Алла Сергеевна — женщина серьезная и строгая, в семейной жизни была, к сожалению, не слишком счастлива. Муж — известный и успешный киносцена-рист Владимир Валуцкий (автор таких лент, как «Начальник Чукотки», «Зимняя вишня» и еще множества других) — был человеком увлекающимся и влюбчивым. Алле Сергеевне постоянно нашептывали, что ее мужа периодически сопровождает «каскад баб». Детей у них не было.

Демидова умела ничему не удивляться, будучи уверенной в том, что «наша профессия довольно странная. Идут в нее люди с не совсем нормальной психикой… Я думаю, что так называемый художник вообще не семейный человек… Надо быть аскетом…»[383]

Хотя Алла Сергеевна по своему образованию имела непосредственное отношение к точным наукам (все-таки выпускница экономического факультета МГУ), по ее собственному признанию, «вся жизнь вне сцены складывается проблематично. Не запоминаю номера телефонов, имена. Ничего не понимаю в технике. Например, на даче у меня записка, которую составил муж, как включить телевизор… Для меня эта сторона жизни закрыта… У меня привычка разбрасывать все, а потом не могу ничего найти. И тогда я начинаю плакать от этой своей безалаберности. Завидую людям открытым, которые могут комфортно себя ощущать в любых компаниях. Я человек стеснительный… большое количество людей меня смущает.

Толпы я просто боюсь. Никогда не войду в троллейбус, где много народу, лучше пройду пешком пол-Москвы, если у меня не хватит денег на такси или если моя машина сломалась. Три часа буду идти, четыре… Или, например, если в магазине много людей, я лучше буду голодать или за покупками пойду ночью»[384].

Она всерьез интересовалась различными эзотерическими учениями, занималась целительством. И с гордостью говорит, что «я — единственная в мире актриса, которая проводит мастер-классы по психической энергии»[385].

Демидовой благодарен я за то, что она укрепила мою веру в необходимость написать эту книгу, сказав: «Мне надо все знать про поэта, про его жизнь. Это знание укладывается в мое сознание…»[386]

В истории появления будущего Гамлета на Таганке, может быть, решающую (и лучшую для себя!) роль сыграла однокурсница Высоцкого по Школе-студии Таисия Додина.

С первых же дней знакомства у них завязались очень теплые отношения. Переживали друг за друга во время вступительных экзаменов. Потом были совместные прогулки, общие развлечения, пирушки. Свое 19-летие, кстати, Володя отмечал вместе с Додиной и еще одной неразлучной парой — Геной Яловичем и Мариной Добровольской. Тая вспоминала, что подарила именнику стаканачик с ландышем. И вышло так смешно, потому что иронично настроенная молодежь как раз измывалась над «высокопоэтичным» шлягером тех лет «Ландыши, ландыши, светлого мая привет…»

Гуляли ребята в ресторане гостиницы «Москва» на двадцатку, выделенную Семеном Владимировичем. Тогда на такую сумму можно было очень недурственно посидеть в кабаке, попить коньячку, закусить икоркой или крабами.

В перерывах между занятиями они бегали в соседнее со студией кафе — то самое, «Артистик». Выбор блюд там был невелик: омлет, блинчики, бульон. А в престижный «Метрополь» ходили пить кофе…

Додина сразу после Школы-студии попала в Театр драмы и комедии (еще при прежнем главреже Плотникове). Новоназначенный «шеф» Юрий Петрович Любимов оставил ее, одну из немногих из старой труппы, в своем театре. В тяжкий для Высоцкого 1964 год она изо всех сил старалась помочь бывшему однокашнику подготовиться к показу в театре. Дома у Таи, на Мытной, репетировали чеховскую «Ведьму». Высоцкий исполнял роль дьячка.

Таисия Владимировна уверяла, что Высоцкий «никогда не ухаживал за мной, но всегда кокетничал, играл, шутил, как с маленьким ребенком…»[387] Тогда, осенью 64-го, Высоцкий пришел как-то к ней в сопровождении Жоры Епифанцева. «Было холодно, дождливо, а Володя был в одном пиджаке… Я говорю: «Володь, что ж ты ходишь так? Ты же простудишься. Тем более тебе сейчас поступать в театр, нужно, чтобы был голос… Как же ты будешь показываться? Ты же снова будешь хрипеть. Тебе нужно что-то теплое. На, возьми это пальто, прикройся…» — «А, спасибо, спасибо…»

Правда, я никогда не видела его в этом пальто: то ли он загнал его, то ли еще что… Пальто было венгерским, какое-то зеленоватое, с начесом, и считалось очень модным. Мы с Геной Портером его только что купили…»[388]

Додина очень темпераментно убеждала директора театра, что ее протеже очень талантливый человек. Правда, говорят, к этому приложили руку и другие авторитетные люди. В том числе Анхель Гуттьерес.

Показ состоялся в верхнем буфете старого здания театра. Было довольно много народу. «Ведьма» особого впечатления на шефа не произвела. Но зато песенки…

По мнению кинорежиссера Георгия Юнгвальда-Хилькевича, лучшей из всех таганских дам Высоцкого была Татьяна Иваненко.

До недавнего времени для широкой публики это была просто одна из актрис театра на Таганке. Не ведущая, не звезда, но, безусловно, очень красивая, яркая, фотогеничная.

Проучившись год в Щукинском училище, Татьяна уверовала, что главным ее призванием является кинематограф. Ушла во ВГИК. Там стала любимой ученицей легендарного Бориса Бабочкина. Он звал ее в Малый театр. Но она упорно стремилась на Таганку. И, в конце концов, добилась своего.

Не обратить на нее внимания Владимир Семенович просто не мог. И вскоре, с осени 1966 года, их роман стал темой закулисных пересудов.

Лариса Лужина в те годы была близкой приятельницей Тани и всячески старалась помочь влюбленной паре в разрешении непреодолимых квартирных проблем («несколько раз они встречались у меня дома, а я на время уходила…»). Она считала: «Роман у них был красивый… У Володи была безумная любовь… в свое время он увел ее от мужа… Отношения между влюбленными складывались непросто: бурные ссоры сменялись великим примирением, обожанием. Как-то пришли к нам счастливые-пресчастливые, поклялись, что больше никогда не расстанутся. Я была искренне рада, поскольку очень любила эту пару. И вдруг трах-бах! — не проходит и двух месяцев, как среди ночи Володя заявляется… с Мариной Влади. Леша (тогдашний муж актрисы. — Ю.С.) давай меня будить: «Вставай скорее, к нам сама Влади пожаловала!» А я за это на Высоцкого разозлилась — словами не передать. Сработала женская солидарность: «Ну и что, если Влади? Не выйду к ним, и баста! Даже чистого белья не дам. Пусть на раскладушке как хотят вдвоем укладываются. И водку свою сами пьют — я даже не пригублю…»[389]

Давид Карапетян также весьма лестно отзывался о пассии Владимира Высоцкого: «…была она хороша собой необычайно — создатель потрудился на славу. Сокрушающая женственность внешнего облика завораживала, вызывала неодолимое, немедленное желание выказать себя рядом с ней абсолютным мужчиной и раз и навсегда завладеть этим глазастым белокурым чудом. Но не тут-то было… За хрупкой оболочкой ундины таилась натура сильная, строптивая, неуступчивая. Татьяна виделась мне пугающим воплощением физического и душевного здоровья, и по-армейски прямолинейная правильность ее жизненнного графика обескураживала. Принципиально непьющая и некурящая, волевая и уверенная, — как разительно отличалась она от своих юных сестер по ремеслу, разноцветными мотыльками бестолково порхающих в свете рампы…»[390]

Даже Людмила Владимировна Абрамова признавала, что «самой умной из тех женщин, к которым Высоцкий был неравнодушен, оказалась Татьяна Иваненко… Я ею восхищаюсь и ей завидую…» Со своей стороны, Иваненко не оставалась в долгу, говоря о редкостной красоте, уме, начитанности Люси.

Ее прекрасная головка была полна школьными представлениями о равенстве и братстве. Друзья Высоцкого предполагают, что именно холодноватая цельность притягивала его к Татьяне. Тем более что она сама без устали повторяла, что любит своего избранника «как простого русского мужика», а не за имя и славу.

Владимир Семенович всячески старался помочь ей сделать кинокарьеру: упросил режиссера Карелова снять ее в маленьком эпизоде в фильме «Служили два товарища». Затем уговорил Юнгвальда-Хилькевича занять Татьяну в фильме «Внимание, цунами!», для которого сочинял песни.

Уж не ее ли имел в виду Павел Леонидов, когда писал: «Сколько у него было «любвей»? Я знаю. О многих Ю.П. знает. Кое-кого из «любвей» он даже в труппу на «подносы» брал…»?

Бывалым театралам Татьяна Васильевна запомнилась разве что ролью Женьки Комельковой в спектакле «А зори здесь тихие…», которую она играла на пару с Ниной Шацкой. А остальные были из разряда «безымянных»: 2-я придворная дама в «Галилее», плакальщица в «Пугачеве», подруга дома в «Мастере» и т. п. То ли из желания, чтобы Таня постоянно находилась рядом, то ли из стремления помочь ей подзаработать (да, наверное, эти причины объединялись в одно целое), Высоцкий привлекал ее в «таганские» концертные бригады. Известно, например, выступление в 8-й «немецкой» спецшколе в 5-м Котельническом переулке. Высоцкий читал стихи, пел с Жуковой и Золотухиным песни из спектаклей, потом вместе с Иваненко читал «Римские праздники» из «Антимиров». Он — в центре внимания, солист номер один, даже аккомпанирует на пианино пантомиме Черновой. Успех оглушительный!.. «Иваненко, — считал Золотухин, — всем ему обязана…»[391].

Один из организаторов нашумевших куйбышевских концертов Высоцкого в 1967 году Всеволод Ханчин, вспоминал, «чтобы забрать у поезда театральный реквизит, нас провожает актриса Театра на Таганке Татьяна Иваненко…»[392]

Татьяна, как и Высоцкий, воспитывалась в военной семье, с вполне предсказуемыми нравами. Ее отчима, которого она называла отцом, генерала Минченко (тогда, правда, еще полковника), безусловно, смущали «устные рассказы про любовные дела» «популярного актера из Таганки». Татьяна уговорила Владимира дать домашний концерт для своей родни, будучи совершенно уверенной, что так он непременно сумеет сломить ледок настороженности.

Невольным свидетелем и в определенной степени соучастником романа Иваненко и Высоцкого была чета Карапетян-Кан, жившая по соседству с Татьяниными родными. Таня и познакомила Давида и Мишель со своим Володей. Вернее, сначала с записями его песен. Молодожены были сражены ими наповал. Каждый их визит к Таниным родителям, вспоминает Карапетян, заканчивался нашими общими посиделками. «Мишель создавала французский уют, Татьяна вносила русскую раскованность, Володя был гений, мне же доставалась роль привинциального ценителя…»[393]

Романы Высоцкого с Иваненко и Влади шли как бы параллельными курсами. Его сердце разрывалось напополам. И он ничего не мог с собой поделать.

Кремлевский вольнодумец и вечный помощник вождей КПСС Георгий Шахназаров, в доме которого нередко гостил Владимир (с гитарой и без), вспоминал, как Высоцкий, близко никого не подпускавший к обсуждению своих личных проблем, вдруг затеял странный разговор, на ком ему жениться. «У меня, говорит, есть выбор — актриса нашего театра (не помню фамилию, которую он назвал) или Марина Влади.

— Володя, я тебе удивляюсь, женись на той, которую любишь.

— В том-то и дело, что люблю обеих, — возразил он, и мне на секунду показалось, что не шутит, действительно стоит перед выбором и ищет хоть какой-нибудь подсказки.

— Тогда женись на Марине, — брякнул я безответственно, — все-таки кинозвезда, в Париж будешь ездить…»[394]

Не доверяя самому себе, Высоцкий мучительно искал выход из лабиринта душевных хитросплетений. Художник Борис Диодоров припоминал: «…однажды Володя говорит:

— Как ты посмотришь, если я женюсь на Марине Влади?

Откровенно говоря, я был ошарашен. Ведь для меня (да и для всех) Марина Влади была звезда, «Колдунья»!..»

А между тем жизнь подбрасывала жизнелюбивому Высоцкому и иные объекты сердечных увлечений. Во всяком случае, литератор А. Щуплов в статье-исследовании «Скажи мне, кто твой сын, и я скажу, кто ты…» рассказывал о его мимолетном, но жарком романе с некой студенткой Школы-студии МХАТ, ради свиданий с которой знаменитый таганский Галилей и Хлопуша, не щадя живота своего, карабкался по водосточной трубе и карнизам общежития. Опыт «Вертикали» помогал…

Марина Влади была права, когда просила не делать из своего покойного мужа икону, святого, ангела с крылатками.

Кинорежиссер Геннадий Пол ока вспоминал, как где-то году в 1970-м он пригласил к себе домой гастролирующих в столице солистов (точнее — солисток) Кировского театра. «И ко мне приехали Высоцкий с Золотухиным. Все балетные звезды сидели высокомерные, хорошо одетые, устало развалясь, лениво жуя бутерброды и о чем-то перешептываясь. Ну, знаете, люди, которым не о чем говорить, но надо сохранить позу значительности. Высоцкий пришел, посмотрел на них, на Золотухина, поерзал немножечко, не понимая своего положения: то ли они хотели, чтобы он запел, то ли они действительно не знают, о чем говорить. Я-то подумал, что они просто боялись его — просто сидеть и есть можно, но разговаривать при Высоцком — это неестественно… Но держали себя чрезвычайно высокомерно. Это продолжалось час. Все было съедено и больше нечего было делать. Высоцкий рассказал один анекдот, потом какого-то московского балетного солиста изобразил, потом рассказал второй анекдот, они стали хохотать, потом повторил эти же анекдоты, но с другим ходом актерским. Они опять захохотали. Потом в третий раз рассказал эти же анекдоты голосом какого-то известного актера. Они уже были просто счастливы. Потом в темпе запел, потом в темпе рассказал про какую-то репетицию, потом в темпе разыграл что-то с Золотухиным, потом, не сбавляя хода, без паузы, спел, причем пел в основном комический репертуар. Те хохотали без передышки. И когда, от-хохотавшись, они успокоились, Высоцкого в комнате не было. Вот такое общение с балетом… На лицах у них была благость, какая бывает у набожных людей, когда им почудилось видение: что-то пролетело…»

Возвратимся все же к Татьяне Васильевне Иваненко. 15 октября 1968 года Валерий Золотухин в своем дневнике записывал: «Иваненко заявила Володе, что она уйдет из театра и с сегодняшнего дня начнет отдаваться направо и налево…» Следующая запись: «19 октября. Н.М. сказала, что «если эта сука И., шантажистка, не прекратит звонить по ночам и вздыхать в трубку, я не посчитаюсь ни с чем, приду в театр и разрисую ей морду — пусть походит с разорванной физиономией… Надо поскорее разбить его романы… Тот, дальний погаснет сам собой, все-таки тут расстояние, а этот, под боком, просто срочно необходимо прекратить. Я узнала об этом от Люси совсем только что и чуть не упала в обморок…»[395]

Фамилия Татьяны мелькает в золотухинских дневниках достаточно регулярно. «Высоцкий в Одессе, в жутком состоянии… «Если выбирать мать или водку — выбирает водку», — говорит Иваненко, которая летала к нему. «Если ты не прилетишь, я умру, я покончу с собой!» — так, по его словам, сказал он Иваненко» (26.03.68). «Он опять с Иваненко» (21.10.68). «Как-то ехали из Ленинграда: я, Высоцкий, Иваненко. В одном купе… Зная, что друг зарплату большую получил и потратит на спутницу свою, которую в Ленинград возил прокатиться…» (05.11.67). «А Володя ушел с Татьяной, его встретил пьяный Евдокимов, обхамил Татьяну, она вернулась в театр…» (10.11.68).

Поначалу серьезной соперницы в Марине Влади Татьяна не видела. И напрасно. Но, почувстовав жар, полыхающий от безумного романа Владимира с «белокурой французской русалкой», Иваненко инстинктивно насторожилась и начала активно плести хитрую и цепкую паутину вокруг ускользающего из ее объятий возлюбленного.

«Были слезы, угрозы, все одно и все то же…» — бесконечное выяснение отношений с глазу на глаз, по телефону, публичные преследования по пятам. Мишель Кан в июне 69-го сообщала своему мужу Давиду: «Вчера нас удостоил своим визитом наш друг — знаменитый бард со своей экс-любимой. Поскольку тут была случайно гитара, он спел свои последние песни. Т. была очень-очень недовольна и кривлялась, как обычно: спой то, не пой другое; а кончилось тем, что она ушла на площадку, а он за ней, и там целый час они в очередной раз выясняли отношения, — все возмущались…»

Володя, утверждал Юнгвальд-Хилькевич, не мог оставить Таню, потому что продолжал любить ее, даже когда появилась Марина Влади. «Те страдания, которые вынесла эта девочка… достойны поклонения… Иваненко занимала в жизни Володи места не меньше, чем Марина. Если не больше. Володя, к сожалению, не признавал родившегося ребенка… Для меня Таня всегда была любимой женщиной Высоцкого. Однажды, сидя рядом с ней в театре, я попросил поцеловать ее в щеку. Она укусила меня под глаз и сказала: «Я, кроме Володи, никого не целую». Даже поцелуя не могла себе позволить. Гениальная девка! То, что она мне нравилась, я Володе говорил. А как может не нравиться женщина необыкновенной красоты — такая фигура, лицо, глазищи! Иваненко — одна из самых прекрасных женщин, которых я вообще в жизни встречал…»[396]

А потом Иваненко стала причиной размолвки старинных приятелей — Высоцкого и Кохановского. Игорь Васильевич считал: «…история эта выеденного яйца не стоит! Ну, выпили мы лишнего. Ну, поцеловались. Я потом Володе честно во всем признался. Она-то нас с Володей и поссорила. Ей почему-то все время казалось, что все ее хотят. Переоценивала свое женское обаяние и не стеснялась делиться своими фантазиями с Высоцким…»[397]

Хотя, кто знает, может быть, Владимир Семенович просто сам искал повод для расставания с Иваненко?..

Но, во всяком случае, Кохановский совершил ошибку, которой в свое время избежал известный актер, кинорежиссер и плейбой Михаил Козаков, как-то «положивший глаз» на Татьяну. Когда его предупредили, что это «женщина Высоцкого», Козаков счел за благо от своих романтических планов отказаться: тягаться с таким соперником было не то чтобы трудно, но просто опасно[398].

Геннадий Иванович Полока, кроме достоинств, понимал и недостатки Иваненко. На встрече с ленинградскими зрителями в 1983 году он проговорился: «Может быть, он бы женился на ней, но просто она была человеком нетерпеливым и форсировала события, а таких людей форсировать нельзя. Это не нужно, он нервный человек…»

Татьяна Васильевна, пожалуй, совершила примерно тот же роковой промах, что и Людмила Абрамова: переоценила собственные силы и степень влияния на Высоцкого, попыталась им руководить. В кругу друзей Высоцкий не раз растерянно возмущался ее поведением и собственным бессилием, не зная, что с ней делать. Она, например, могла себе позволить резко оборвать разговор Высоцкого с кем-то из старинных приятелей, бесцеремонно скомандовав: «Хватит, пошли». Могла запретить ему петь.

Давид Карапетян считает, что «Таня Иваненко хотела воспитать Высоцкого под себя. Таня покупала ему подарки на свою отнюдь не таганскую зарплату. Как-то, помню, мы отстояли многочасовую очередь за чехословацкими брюками по 11 рублей. Сама же Таня ничего не принимала от Высоцкого: гордость мешала. По-видимому, она смотрела на него глазами рядового члена коллектива таганской труппы. Она учила его правилам приличия: никогда не звонить друзьям и знакомым ночью без особой причины. Постепенно она присвоила себе право решать: когда ему петь в компаниях, а когда нет. «Включай магнитофон. Ты же хотел меня записать?» — обратился как-то Высоцкий ко мне. Следом пробралась Татьяна: «Не надо тебе, Володя, петь». Он снова уступил ей. Приобнял меня, отдвинул от Татьяны — дальше в спальню, плотно закрыл дверь. И тут же, без перехода: «Какая женщина, Давид, если бы ты видел, какие у нее волосы! Ма-ри-на!»[399]

Татьяна Иваненко проявила фантастическую изобретательность, лишь бы попасть на ту самую легендарную вечеринку в квартире Макса Леона. И там вызвала для «выяснения отношений» Марину Влади на традиционный российский «ринг» — кухню. «Были произнесены какие-то напыщенные фразы, которые сейчас мне кажутся смешными, — вспоминает Иваненко. — Влади сказала, что от такого мужчины, как Володя, она не отступит, даже если придется лечь на рельсы. А я ответила, что не родился еще мужчина, ради которого это могу сделать я… После этого я ушла…»[400]

После бездарного и бессмысленного конфликта в доме корреспондента «Юманите» иначе как «актерка» Марина Влади свою соперницу не называла…

Лишь в конце 90-х Иваненко отважилась на публичное признание своих отношений с Высоцким, в том числе сообщила и о существовании дочери Насти, отцом которой был назван Владимир Семенович.

Татьяна с гордостью говорила: «У меня много свидетелей, что это Володина дочь… Это и его мама, и Люся, первая жена, и его дети, которые Настю называют своей сестрой, и все наши друзья. Почему я не дала дочери фамилию Высоцкого? Такой уж у меня характер, такой был у нас жизненный период. Хотя я, опять же, могу привести массу свидетелей, которые скажут, что Володя на коленях меня просил записать ребенка на его имя. Я не хочу уточнять мотивы, это происходило в тот период, когда он был женат на Марине Влади…»[401]

Правда, относительно «свидетеля Люси» есть определенные сомнения. Ведь сама Л.В. Абрамова как раз стремилась развеять легенду о том, что Высоцкий был отцом дочери Иваненко: «Если бы это было так, то Володя о ней заботился и не скрывал бы этого…»

Фотограф и издатель, ныне проживающий в Нью-Йорке, Валерий Нисанов категоричен: «Да нет у него никакой дочери. Пусть это утверждают такие, как Карапетян… Из-за Иваненко весь сыр-бор с Мариной и разгорелся. Да, у Володи была связь с Иваненко. Но мало ли с кем он мог жить?.. Высоцкий эту самую дочь не признавал. Если бы девочка была его дочерью, вряд ли Володя от нее отказался. Вся эта история раскрылась для Марины на похоронах. Услышав такую новость чуть ли не от самой Иваненко, вернувшись с кладбища, она была очень возмущена: «Ужас! Что это за бляди! Сейчас все сразу станут Володиными женами!» Матом она ругалась всегда вовсю»[402].

А вот Борис Хмельницкий, для которого роман Высоцкого и Иваненко, естественно, не был тайной за семью печатями, считает, что «Настя действительно очень похожа на Володю, и только это говорит мне, что она — его дочь. У Высоцкого было столько связей, что в них запутаться можно!..»[403]

Иван Бортник также подтверждал наличие у Высоцкого дочери: «Однажды в половине четвертого утра хмельной Володька завалился ко мне с открытой бутылкой виски в руке и говорит: «Поехали к Таньке, хочу на дочку посмотреть». Приехали, звоним в дверь — никого. Решили, что Татьяна у матери, отправились туда. А рядом отделение милиции — тут-то нас и «загребли» менты: «О-о-о! — говорят. — Жеглов, Промокашка!» И в отделение. А Володька на лавку и сразу спать. Но в конце концов нас все же отпустили. Уже после его смерти Татьяна мне призналась, что была тогда дома и не открыла. «Ну и дура!» — заявил я ей. Ведь больше такого порыва у Высоцкого не возникало. А случилось это за полгода до его смерти…»[404]

В одном из своих интервью[405] Татьяна Васильевна уверяла: «Я знаю одно — она (Марина Влади. — Ю.С.) хотела от него ребенка, но он был против. А я вот — родила…»[406]

Родилась Анастасия Иваненко 26 сентября 1972 года. Отчество она носит Владимировна… Валерий Золотухин считает, что «в отличие от своей матери… дочь Володи абсолютно не амбициозна. Она считает, что вообще не нужно ничего афишировать. Это их внутрисемейное дело. «Зачем тебе все это надо, мама? — успокаивает она Татьяну. — Мне не нужна фамилия Высоцкого. Я обыкновенная женщина, я нарожаю тебе внуков…»[407]

После смерти Высоцкого Татьяне Васильевне (Тате) на память остались строки возлюбленного: «Как все это, как все это было и в кулисах, и у вокзала! Ты, как будто бы банное мыло устранялась и ускользала…» Эти поспешные и не вполне совершенные строчки, словно стали отголоском старого прозаического наброска Высоцкого «О жертвах вообще и об одной — в частности». Главный герой новеллы — актер Владимир — именно в кулисах страстно признавался: «Таня! Я вам звонил!.. Я так хотел вам сказать, что я вас люблю… Я вас люблю!»

Как рассказывал Валерий Золотухин, в знаменательный вечер знакомства с Мариной Влади, когда они с Высоцким «кобелировали», женским своим естеством напряженную сверхсексуальную атмосферу почувствовала тогдашняя спутница жизни Валерия Сергеевича таганская актриса Нина Шацкая, быстренько уведя мужа домой и долго ему потом выговаривая. Сама же Нина Сергеевна зло высмеивает воспоминания бывшего супруга по поводу его «кобелирования» перед Влади: «Посмел бы он сказать такое, если бы Володя был жив! Высоцкий умел красиво и талантливо ухаживать, а Золотухин только выдрючивался в пьяном виде…»[408]

В 60-е годы один американский журнал-каталог опубликовал список 100 самых красивых актрис мира, и тринадцатое (счастливое!) место в нем заняла именно Шацкая. Как считал Золотухин, «Элизабет Тейлор, что называется, и радом с ней не стояла…»[409] Мужчины млели, глядя на ее роскошные белокурые волосы, тонули в загадочных очах. Она овораживала, с ней стремились познакомиться, заговорить, взять за локоток. Критики-искусители дарили ей изысканные комплименты: «изумительно сложена», «прекрасное мраморное тело источает сияние в ярких лучах прожекторов…», «ослепление женской красотой…»[410]

А уж когда в «Мастере и Маргарите» она продемонстрировала свою безукоризненную нагую спину, мужская половина зрительного зала взвыла от животного восторга и была готова целовать следы ее туфелек на тротуарах. Владимир Семенович рассказывал о том, как некоторые граждане рвались к администратору театра, требуя билеты на спектакль «Солдат и Маргаритка», в котором, как им говорили, голую женщину показывают. «Она, во-первых, полуголая, до пояса, а во-вторых, сидит спиной. Поэтому ради этого только идти на этот спектакль не стоит. Хотя спина красивая у Нины Шацкой…»

Впрочем, Высоцкий не был героем ее романа.

Булгаковскую Маргариту Шацкая выстрадала. Накануне распределения ролей между ней и Любимовым пробежала черная кошка. «Шеф» обиделся и на роль Маргариты назначил Поплавскую и Наталью Сайко. Тем более что они внешне очень напоминали Елену Сергеевну Булгакову — маленькие, худенькие. Нине же досталась одна фраза в массовке. Но потом Сайко как-то не явилась на репетицию. «Юрий Петрович ко мне: «Шацкая, а вы знаете текст?» — рассказывала актриса. — Я говорю: «Да». «Да-а?» — весьма удивленно. — Ну идите на сцену». Ну я и пошла. Сыграла сцену с Азазелло. А на следующий день вышла на сцену Наташа, а Юрий Петрович из зала: «А где Шацкая?» Она подбежала к нему, что-то говорит, говорит, а он головой качает: «Нет-нет, сегодня будет репетировать Шацкая…»[411]

Нина Сергеевна, как утверждают, в студенчестве хотя и была прогульщицей, но отличалась строгим нравом. Скрепив свои чувства с Валерием Золотухина законным браком на последнем курсе ГИТИСа, она родила ему сына, но когда ей порядком поднадоели гулевые шалости супруга, ушла вместе с сыном.

Как-то ночью ей приснился сон, главным героем в котором был Леонид Филатов. Утром она побежала в театр. И Леонид пришел туда, хотя никаких особых дел у него не было. Как вспоминает Шацкая, «когда я стояла в театре и думала, какая я дура, зачем пришла, вдруг кто-то поцеловал меня в затылок. Обернулась — увидела Леню, и наши руки сплелись…»[412]

С Высоцким они встречались не только на репетициях и спектаклях. Время от времени бывали совместные вечеринки (особенно в «золотухинский» период, когда измученный отсутствием собственного жилья, Высоцкий частенько гостевал у них и даже оставался ночевать).

В 1966-м судьба свела Высоцкого и Шацкую вместе на съемках пустого и бездарного фильма «Саша-Сашенька». Потом Высоцкий, будучи по делам в Одессе, привел Нину к режиссеру фильма «Случай из следственной практики» Леониду Аграновичу: «Вам артистки нужны?..» Им сделали кинопробу, которую «они очень ловко и быстро сыграли — буквально «с листа», — вспоминал режиссер. — Сцена получилась очень хорошая, но Шацкая была, как бы это сказать, чересчур яркой для нашего фильма. Темпераментная, резкая, как дикая кошка. Играла, стараясь показать товар лицом. Экспрессивно. Красивая женщина, интересная, но — чересчур. Она бы вырывалась из картины… Роль эту впоследствие сыграла Мила Кулик» (однокурсница по Школе-студии. А роль, которая предполагалась Высоцкому, в итоге досталась еще одному однокашнику — Роману Вильдану.

Станиславу Говорухину, снимавшему «Контрабанду», Высоцкий настойчиво рекомендовал привлечь к фильму Нину, и даже спел с ней в картине дуэтом пару песен — «Жили-были на море…» и «Сначала было слово печали и тоски…»

Она рассказывала: «Сначала мы поехали к композитору и где-то часик я посидела, поучила слова. И после этого уже была поездка в Дом звукозаписи на улице Качалова. Всего было записано три варианта. В первом пел один Володя. Во втором — одна я. И в третьем — вместе. А он был очень деликатен. Он говорит: «Надо Нину поставить ближе к микрофону!» И получилось, что я прозвучала громче, а он ушел на второй план. Мы спели красивое танго о любви двух океанских лайнеров, которое начиналось строчкой «Жили-были на море…» А это было в дни, когда в Театре на Таганке случился один из юбилеев. Мы готовили, накрывали столы. Потом гуляли почти всю ночь. А утром надо было лететь на самолете как раз на съемку в другой город, где мы с Володей по сценарию поем на палубе парохода это танго. Хорошо, мы молодыми были, здоровыми, утром я прилетела и только попросила режиссера дать мне поспать два часика. А у Володи в это время был роман с Мариной Влади, и он уехал на океанском лайнере с ней. И снялась только я. И в фильме я стою одна на эстраде и пою двумя голосами. А кое-где только его голос… Володе очень понравился наш дуэт. И он тут же, при записи первой песни, предложил мне записать вторую — «Сначала было слово». И мы действительно с ходу ее записали… Ему вообще нравилось петь со мной. Он говорил, что у нас очень созвучны голоса, и предложил сделать совместную пластинку. Мне эта идея понравилась, но я в то время уже познакомилась с Леней, была в «своей» жизни, и этого не случилось…»[413] Очень жаль, что не получилось.

В целом, с кино Шацкой явно не везло. Впрочем, она по этому поводу не слишком комплексовала: «Не приглашают — ну, не приглашают. А так, чтобы рвалась, переживала: ах, меня не снимают. Я абсолютно равнодушна. А в кино меня звали все время на женщин-вамп. Клянусь. Парики какие-то черные делали. Смешно, ну какая я вамп? Нутро абсолютно другое. Наверное, внешность подводила: длинные волосы, высокая. Недоступная, как мне иногда говорили. Но такой себя никогда не ощущала. Это совершенно не в моем характере. Наоборот, была очень романтичной. Все время влюблена во все на свете…»[414]

В театре, как считал Леонид Филатов, «у Нины трагедия была в том, что ей никогда не удавалось нормально отрепетировать спектакль: на все лучшие роли ее вводили в последний момент, приходилось осваивать текст за неделю. Так она, кстати, была введена и на Маргариту, хотя сейчас представить странно, что вместо нее мог играть кто-то другой…»[415]

В своих записках с репетиций Юрия Любимова спектакля «Преступление и наказание» публицист Григорий Цитриняк запротоколировал забавную сценку, когда Дунечка (Шацкая) приходит к Свидригайлову (Высоцкий), и тот пытается ее изнасиловать.

Любимов давал установку:

«— Володя, расстегни ей платье — должно быть открыто пол груди… Так… Потом спокойно переходи в линию бедра… Спокойно обнимай ей ноги… Вот-вот… И задирай ей юбку. Лезь под юбку…

Высоцкий никак не может расстегнуть платье, и Шацкая, хотя она по мизансцене находится в тот момент в глубоком обмороке, начинает помогать расстегивать платье. (В зале хохот.)

— Подождите. Тут нужно технику отработать. (Идет на сцену.) Володя, смотри, как надо…

— Голос: Ну, вдвоем-то вы справитесь! (В зале хохот).

— Опомнившись, Дуня должна ногами сильно оттолкнуть Свидригайлова, но это требует известной техники, чтобы не ушибить актера. (Вернулся в зал.) Важно, Володя, чтобы потом был большой проход. Надо отлететь к стулу, а потом самому перейти к коричневой двери. И уже оттуда ползти к ней — на весь монолог. Нина, застегивай, застегивай платье, грудь убирай. Поджимай ноги под себя и толкай.

Шацкая поджала ноги под себя и толкнула. Высоцкий отлетел не к стулу, а сразу к двери.

В. Высоцкий (потирая ушибленные места): — Она меня так шарахнула…

— Володя, распределись. Когда она тебя оттолкнула, ты лежишь в жалком состоянии. Поднялся, отошел от двери, пошел к ней, а от стула встанешь на колени и там метр проползешь на коленях: тебе надо искупить животное твое безобразие… Ну, еще раз: расстегни ей платье, обнимай ноги… И с азартом лезь под юбку.

Высоцкий расстегнул лежащей «в обмороке» Шацкой платье, обнял ноги и с азартом полез под юбку…»[416]

А «на заре туманной юности», к 30-летнему юбилею Нины 16 марта 1970 года поэт подарил ей такие строки:

Она была очень счастлива в браке с Леонидом Филатовым. Их считали чуть не идеальной театральной парой Союза. Когда муж тяжко заболел, Нина стала его ангелом-хранителем. Она вытягивала его с того света, прожив рядом с ним в больнице два с половиной года. Следила за диетой, каждые два часа переворачивала его с боку на бок, когда больной был недвижим. Любимая женщина как могла продлевала жизнь своему избраннику. Незадолго до смерти Филатов сказал: «Самый мой большой выигрыш в жизни — Нина…»[417]

Многие из друзей и коллег Высоцкого сегодня вспоминают, что у него была, как выразился Золотухин, «такая миссия прелюбопытная — желание выдать своих любовниц за иностранцев». И далее он продолжает с нескрываемым оттенком зависти: «То, что они по мановению его мизинца ложились или летели к нему, было не обсуждаемо и само собой разумеющееся…»[418]

Однако бывали и иные ситуации. Ивану Бортнику, например, запомнился иной эпизод, когда его задушевный друг то ли от скуки, то ли благодаря возродившемуся чувству, позвал в гости Таню С. (Сидоренко Татьяна, актриса театра. — Ю.С.), а она отказалась: «Володя, извини, но у меня есть мальчик, которого я сейчас люблю». И его это восхитило! Он ее зауважал. И позже немало ей помогал. Например, порекомендовал Владу Павловичу, югославскому режиссеру, снимавшему фильм «Единственная дорога», как классную актрису. Павлович к совету прислушался и взял ее на роль подпольщицы Любы. И более того — влюбился в белокурую «богиню с Таганки». А потом именно Высоцкий сделал все, что было возможно и невозможно, когда Таня попала в аварию. В больнице ей была предоставлена отдельная палата, ею занимались лучшие врачи и косметологи, отыскались лучшие медицинские препараты…

На Таганку Татьяна попала еще в 1971 году. Звезд с неба не хватала, но в репертуаре была задействована весьма активно. С Владимиром Высоцким на сцене они встречались в «Десяти днях…», «Павших и живых», «Антимирах». В ее активе была роль Дуняши в «Вишневом саде».

Была ли она красива? — вопрос праздный. Главреж Таганки — человек изысканнейшего вкуса — вряд ли доверил бы некрасивой актрисе роль Статуи Свободы в спектакле по известной поэме Евгения Евтушенко, верно? Да и сам Высоцкий слыл тонким ценителем женской красоты.

Внешне Сидоренко была женщиной того же плана, что и Таня Иваненко или Нина Шацкая. Не случайно в репертуаре Таганки они частенько дублировали друг друга: в «Часе пик» Иваненко и Сидоренко попеременно исполняли роль секретарши Вожены, в «Товарищ, верь…» они же исполняли роли Керн и гадалки Кирхгоф, в «Преступлении и наказании» они же по очереди изображали Дуню. Ну и так далее…

Кстати, попутно замечу: будучи по натуре человеком «артельным», Высоцкий настойчиво предлагал кинорежиссерам «баб с Таганки». О Шацкой, Иваненко и Сидоренко уже говорилось. Добавлю, что именно с его подачи комиссаром в фильме «Служили два товарища» стала Алла Демидова. А затем она же и Инна Ульянова украсили фильм «Бегство мистера Мак-Кинли».

Я был бы святотатцем, коли бы обошел вниманием Зинаиду Славину, пожалуй, одну из самых главных звезд театра, из тех, на которых земля таганская тогда держалась. Эта угловатая, словно подросток, и в то же время удивительно пластичная женщина с резкими чертами лица и фигуры, сильная и беспомощная, была предана Таганке, как никто другой. Ее самотверженный патриотизм порой многим казался проявлением некоторого душевного нездоровья. А Высоцкий восхищался, как в смутные для Таганки времена, в конце 1960-х годов, когда на Любимова вот-вот должна была обрушиться неумолимая гильотина, Зина подкладывала в карманы Юрию Петровичу карточных королей с проткнутыми глазами, как защиту от всех напастей, при этом нашептывая стихотворные заговоры: «Иголка в сердце, и в печень, за злые речи…»

Поначалу театральные снобы твердили, что у нее нет обаяния, нет голоса, фактуры, что у нее «открытый нерв» — словом, сценические данные отсутствуют. (Ну, почти как в студийном приговоре студенту Высоцкому — «певческого голоса нет».) Однако она, студентка филфака Рижского университета, бросила свою учебу и поехала в Москву, поступать в театральный… А дальше была просто фантастическая история. Зина, проблуждав весь день по Москве, вся в слезах, вечером остановилась перед большим серым домом актеров Вахтанговского театра, минуту помедлила, вошла в подъезд — и позвонила в первую попавшуюся квартиру. Дверь ей отворила профессор Щукинского училища В.К. Львова. На следующий день по просьбе Веры Константиновны Славина уже показывалась ректору училища Борису Захаве.

Третьекурснице Зинаиде Славиной будущий главный режиссер «Таганки» Ю.П. Любимов поручил главную роль в спектакле «Добрый человек из Сезуа-на»… Она бессменно сыграла в нем Шен Те и Шуи Та более 1600 (!) раз. Потом был «Тартюф», «Мать», «Послушайте!», естественно, «Антимиры», «Деревянные кони», «А зори здесь тихие…» и множество других ролей.

Николай Губенко о ней говорил: «Зина — потрясающая работяга. Такая лошадка, которая всю жизнь, от восхода до заката, ходит по кругу. По кругу театра…»

Отношение Высоцкого к Зинаиде Славиной было трогательно нежным, как к несмышленому ребенку. Он постоянно опасался, что ее кто-либо может обидеть, оберегал от мирской суеты. Славина вспоминала эпизод, когда Владимир как-то спросил ее, будет ли она на юбилейном вечере в театре. «Нет, Володя, у меня нет подходящего платья». Через двадцать минут у меня было платье в гримерной, в пакете. Он обратился к своим друзьям, которые помогли ему: принесли платье для меня. Он мне дал его и сказал: «Зинаида, будь незабудкой. Ты заслужила. Вот тебе платье…»[419] Из Парижа он ей, как правило, привозил дефицитные в те годы колготки, приговаривая, что ножки должны быть аккуратные…

«Мне очень недостает Володи, — жаловалась Славина. — Он был очень азартный игрок, и мы всегда заряжались творчеством друг от друга. Например, в «Преступлении и наказании» я должна была обязательно слушать за кулисами, как он читает монолог Свидригайлова, ловить его верхнюю ноту и только потом «впрыгивать» в свою сумасшедшую Екатерину Ивановну. А если я этого не делала, то у нас получался диссонанс… Мы очень доверяли друг другу. Однажды я сидела в зале, смотрела, как он репетирует «Галилея», и плакала. Он увидел: «Ты плачешь, Зинок? Значит, это трогает? Это пойдет? Я отвечала: «Володя, милый, это будет на ура». И он радовался. У нас с ним была платоническая любовь, которая возвышала, помогала в искусстве…»[420] Славина называла своего партнера «человеком-праздником», который часто, приходя на репетиции, собирал ребят и говорил: «А я песенку сочинил, я вам спою» — и дарил свою новую песню.

Она с благодарностью вспоминает, как Владимир Семенович, «выездной» и материально почти благополучный, всегда старался помочь товарищам по театру — то сколачивал из нескольких человек бригаду и тащил за собой куда-нибудь в Донецк, где они за несколько дней давали два десятка концертов, то пристраивал на съемки. Так было, например, с фильмом «Иван да Марья», режиссеру которого Рыцареву Высоцкий заявил: «Если наших артистов не возьмешь — я тоже не буду сниматься». В итоге все рекомендованные актеры играли в фильме, а он отказался. А потом говорил: «Я вас продал за песни…»

Именно ей Высоцкий дней за пять до смерти жаловался: «Зинаида, ты знаешь, мне что-то очень тяжело, я чувствую себя очень плохо, мне как-то все время спать хочется». Она, забеспокоившись, участливо спрашивала: «Володя, Володя, кофейку принести, чайку тебе, что тебе принести, Вова?» А он опять повторял: «Ты знаешь, спать как-то очень хочется. Что-то я устал!..»[421]

Отвечая на вопрос анкеты Меньщикова в 1970 году о любимой актрисе, Высоцкий, не раздумывая, написал: «Зинаида Славина». А к 10-летнему юбилею театра разразился строками:

«Он был моим любимым актером, — признавалась Славина. — Мы были парой гнедых. Мне легко с ним было играть, потому что он помогал, он тянул, был лидером. И мы доверяли друг другу самое сокровенное, как брат с сестрой. На репетициях он знал текст первым. Все еще ходили с листами в руках, в Высоцкий уже все помнил наизусть… Он обычно рано приходил на репетиции. Готовился, делал гимнастику. Всегда повторял текст. Заглядывал в гримерную, говорил: «Давай, Зинок, пройдемся, чтобы отскакивало от зубов». А когда он один на ходу выверял текст, говорил вслух, не стесняясь. Мог не заметить людей… Мимо меня раз прошел с текстом, говорю: «Володенька, мы с тобой не поздоровались, ты что, сердишься на меня?» — «Нет, — говорит, — я был в себе»… Разгримировывался он быстро, потому что всегда спешил домой. Быстро ездил на машине, и такая же быстрая походка у него была. И ел быстро, как человек, умеющий работать. Володя очень быстро заканчивал трапезу, не было с ним такого: посидеть в буфете, потянуть время…»[422]

Они были знакомы еще до театра. Он как-то остановил ее в студенческом общежитии, сказал: «Хочу тебе спеть, посиди, послушай. Есть у тебя время?» Он выбрал ее по глазам. Стал петь. Славиной песни очень понравились, она его расхвалила.

А потом, уже в театре, когда Зинаида делала ему комплименты, Высоцкий таял от смущения. Когда ругали — скулы ходили ходуном и пот заливал лицо. Именно к Славиной пришел Владимир Семенович за советом, когда его выгнали из театра за пьянство. Что делать? Актриса, недолго думая, ляпнула: встань перед Любимовым на колени и скажи: «Отец родной, не погуби!» Высоцкий послушался. Но когда он рухнул перед «шефом» на колени, Юрий Петрович решил, что Высоцкий пьян и стал кричать: «Щенок, встань с колен! Ты что ползаешь, встать не можешь?» Прощенный Гамлет потом заглянул к Славиной: «Ну ты, Зин, и научила…»

Таганская Офелия — Наталья Сайко, вынырнув из «Щуки», как раз подоспела к «Гамлету». Ее взяли на договор с годичным испытатальным сроком. Нервничала, переживала, боялась провала, робела перед партнерами. Первая встреча с Высоцким случилась на дежурной репетиции «Десяти дней…». Первое впечатление — «порывистый, легкий, одержимый… За кулисами, во время перерывов — Высоцкий, Шаповалов, Золотухин, Бортник, Васильев, гитара и песни…»[423] Вчерашней студентке удалось быстро вписаться в первую обойму актрис театра. Не без помощи Высоцкого. Она говорит, что его отношение к ней было «какое-то деликатное, наверное, потому, что я была «очень неопытный товарищ». Она частенько вспоминает, как ей долго не давалась сцена сумасшествия Офелии, «та, где она напевает песенку и раздает веточки вербы. Я измучилась, но не могла найти верную интонацию. И Володя дал совет: возьми, говорит, вот эту строчку тоном выше. Обладая абсолютным слухом, он мгновенно определял, что мне мешает. И все получилось!..»[424]

Сайко благодарна Высоцкому, который спас ее от любимовского гнева во время одной из репетиций. Это было как раз накануне поездки на белградский театральный фестиваль. Она легко могла «пролететь» мимо Югославии. Но многоопытному Гамлету очень ловко удалось отвлечь «шефа», переведя разговор-перебранку на сторонние проблемы. Но руки-ноги у Сайко и после репетиции дрожали. И она, усевшись за руль своей новенькой машины, с управлением, естественно, не совладала и — «отблагодарила» Владимира Семеновича, прилично приложившись к его шикарному лимузину. Мнительная, перепуганная до потери чувств Наташа долго не могла прийти в себя. Вечером буквально на коленях умоляла мужа дозвониться «жертве ДТП» и извиниться за нее. Выслушав «адвоката», Высоцкий засмеялся: «Яша, да ты скажи ей: пусть она плюнет на это дело. Что она переживает — это же железяка…»

Многим своим таганским коллегам Высоцкий, играючи, посвящал шутливые строки. Особенно повезло партнершам по дебютному спектаклю Любимова «Доброму человеку из Сезуана» — Людмиле Возиян, Елене Корниловой, Инне Ульяновой, которым к 100-му представлению (22 марта 1965 года) поэт подарил свои трогательные праздничные поздравления. Их, конечно, не стоит расценивать как поэтические шедевры. Скорее — это знаки особого внимания…

Ульяновой, например, он посвящает такие строки:

Ульянова, вне всяких сомнений, была и есть обособленной фигурой таганской труппы. Она не стремилась соперничать с Демидовой или Славиной, но неизменно оставалась заметной на сцене. Да и в кино, и на телеэкране. Но главное — в жизни.

Одна из киногероинь Ульяновой — дама в лисьей накидке — дерзко заявляла незабвенному Штирлицу: «В любви я — Эйнштейн!» Сам того не ведая, автор сценария «Семнадцати мгновений…» попал в «десятку».

По мнению знатаков «закулисья», ее всегда окружали видные мужчины. Поговаривали о многолетнем романе Ульяновой с легендарным олимпийцем, прыгуном в высоту Валерием Брумелем. Хотя сама Инна Ивановна утверждала, что «он никогда не был моим любовником, скорее, «подружкой»… За то время, что мы были соседями по дому, и он, и я поменяли супругов несколько раз…»[425]

Самым романтичным и ярким из поклонниников Инны Ивановны был сын вечной страны любви — Франции — военный летчик эскадрильи «Нормандия-Неман» Жан-Пьер Константер, которого Инна звала просто Костей. Они случайно познакомились в 1977 году в Москве. Роману помог разгореться сказочный гастрольный тур «Таганки» по Франции, состоявшийся спустя несколько месяцев. Она признавалась, что «все свободное время между спектаклями… посвящала рандеву с Жан-Пьером. Я влюбила его в себя…»[426] Так что же, выходит, не только Высоцкому было по плечу кружить головы «беспечных парижан>>\.. Впрочем, Ульянова сожгла переписку со своим французским другом, письма можно было мерять килограммами.

Как-то, подводя определенные итоги, Инна Ивановна призналась: «У меня были потрясающие романы. Согретая под пальто мимоза, письма, стихи… Романы были красивые, поэтические, не какие-то там таскания по мужикам. Если я начну о них рассказывать, потребуется… несколько десятков часов…»[427]

Официальная пассия «шефа» (даже для Целиковской, которая считала увлечение «Юрочки» простительной слабостью), весьма и весьма соблазнительная Леночка Корнилова удостоилась таких, несколько двусмысленных, строк от Высоцкого:

Марина Полицеймако, немало отыгравшая с Высоцким на таганских подмостках, рассказывала, что «часто за кулисами он сочинял рифмы — абсолютно отрешенный, обособленный ото всех. Помню, подошла к нему после «Преступления и наказания»… сказала: «Володя, как хорошо ты сегодня играл!» Высоцкий обрадовался похвале как ребенок! «Знаешь, — ответил, — это пока так, а потом будет еще лучше»… Она считала, что «Володя был очень больным человеком… болезнь была страшной: он же тратил себя, спал по три-четыре часа в сутки, работал бешено, наизнос. У него был горячий темперамент и масса творческих замыслов, а еще он был неухоженным и каким-то неприкаянным». Журналистка, беседуя с Мариной Витальевной, попыталась возразить: «Но ведь вокруг было огромное количество женщин». Полицеймако же непоколебимо стояла на своем: «И тем не менее он был очень одинок!..»[428]

За Семена Фараду она вышла замуж отнюдь не юной девушкой, в 39. Родила. И по сей день кланяется Владимиру Высоцкому за помощь: «…У меня начался мастит, — вспоминает актриса, — и он (муж. — Ю.С.) в перерывах между репетициями бегал за молоком. Володя… был единственым из наших актеров, кто имел доступ к валютным магазинам. Когда он увидел, что на Сене нет лица, купил в «валютке» банку сухого детского молока, которого нам хватило на несколько месяцев…»[429]

У «вскормленного Высоцким» их сына Михаила, само собой, образовалась собственная версия спасения «от голодной смерти»: «мама близко дружила с Владимиром Высоцким, и он после очередной поездки во Францию привез мне детскую смесь…»[430]

С годами сменялись поколения актеров Таганки. Меркли прежние, загорались новые «звездочки», появлялись иные фаворитки.

Актриса театра Любовь Селютина (очередная Сонечка Мармеладова в «Преступлении и наказании») признавалась: «Мне хотелось к ногам Высоцкого упасть, когда видела его глаза под наркотой…»

Именно ей Юрий Петрович Любимов доверил роль «женщины в черном, той, кто оплакала свой век, своих погибших, кто осталась верна памяти убиенного Поэта. Ее историческое имя — Анна Ахматова… Вся в черном, одновременно похожая на двух главных Муз любимовского театра — Демидову и Славину, она и в самом деле подобна античной жрице, плакальщице на похоронах Поэзии…»[431]

Проницательная ревнивица Марина Влади в своей книге «Владимир…» наотмашь заклеймила «баб с Таганки»: «Особенно ненавидели тебя девочки. Они распространяли слухи, пытались поссорить тебя с Любимовым, превратили театр в корзину с копошащимися крабами…»[432]

Бог им судия.

В театре служили не только актрисы. Работавшая на «Таганке» гримером Ольга Петренко рассказывала: «Я тогда буквально на крыльях на работу летала. Высоцкий всегда приходил за несколько часов до спектакля… Володя очень основательно готовился к роли — входил в образ, долго примерял разные парики. Сам он никогда не гримировалося… полностью доверял нам… В «Преступлении и наказании» он играл Свидригайлова. В исполнении Высоцкого Свидригайлов был ну просто гадом, человеком-пауком, втирающимся в доверие. Образ, созданный Володей на сцене, оказался настолько убедительным, что персонаж этот превратился в основной, вокруг которого уже разворачивалась драма Раскольникова. Даже Любимов не ожидал такой метаморфозы. И создать этот хитрый образ помогли Высоцкому мы, гримеры…»[433]

Говоря о закулисных нравах, трудно не довериться опыту ветерана сцены и кинематографа Ольге Аросевой, которая с удовольствием откровенничала: «В свое время, когда Сатира выезжала на гастроли, гостиничные горничные разводили руками и спрашивали наших красавцев: «Ребята, а семьи-то у вас есть?» Потому что на их глазах ребята завтракали в одном номере, обедали в другом, а спали в третьем. Театр без романов — это ужас. Я не за пошлость. Но я — за романы…»

Вот так!

Театральные и кинематографические мэтры утверждают, что романы между актерами — огромное подспорье в работе. С этим трудно спорить, да и к чему? Ведь любовь — это именно то чувство, которое труднее всего имитировать. Особенно на сцене. Это — всегда допинг.