Жезл времён. Рассказ эльфа

Часть 1

Ничто не тревожило покой некрополиса уже довольно продолжительное время. Вначале, конечно, валирдалы то и дело приходили сюда, ведь в этот мир были проложены их пути. Но они достаточно быстро поняли, что живым тут не место, а потому не прошло и половины корла, как ими был забыт путь сюда. Никто из пилигримов не погиб, ничью душу из межпространственных путешественников мы не забрали. А потому благородные чародеи не озлобились на разорад. И даже в какой-то мере согласны с тем, что люди здесь были достаточно лихими, а потому истребление этого мира они сочли необходимым. И лишь дважды тьма нашего мрачного оплота была потревожена после этого.

Первым было нападение сатлармов. Однако оно оказалось настолько незначительным, что нет смысла о нём рассказывать отдельно. Ведомые жаждой мщения за падение Сэкроса, они хотели нанести нам поражение. Однако понятия не имели о той угрозе, что поджидала их по ту сторону чародейского портала. Войдя в нашу тьму, они пытались пробираться через дебри первородного ужаса, пожирающего хлада и многочисленных проклятий. Но всё было тщетно. Свет, что томился внутри них, был слаб, а потому он не давал им практически никакой защиты. Непосредственно нашего участия почти что не понадобилось. Город поглотил их ничтожные души, удалось выжить только лишь пятерым из шести чародеев, ведь их души были относительно праведны, и мы не позволили некрополису поглотить их целиком, дав возможность бежать от хватки первородного ужаса, который оказался для них губительнее всех.

Второй раз тьма нашего мира была потревожена, когда к нам решил наведаться Леармиэль, тот самый эльф, который скрывался под личиной валирдала в мире 57’934’082. До прихода багряного воинства Атрака он отважно давал отпор саткарам, но после того, как увидел воителя в красных доспехах, в его памяти всплыли моменты из Лардадороина и Ларзаэдаса, так что он больше не мог терпеть, а потому покинул тот мир. И наши с ним пути больше не пересекались. Теперь же предсказание показало, что давняя точка валирдации спустя более чем две сотни корлов бездействия исторгнет из себя этого эльфа.

На нужном месте в нужное время явился Сетамилис. Он пришёл из некрополиса Сэкрос, чтобы предстать перед знакомым далром, ведь именно бывшего сатлятага этот эльф и будет искать. Несмотря на то, что он понимал суть разорада, а именно: разговаривая с одним из нас, он будет разговаривать сразу со всеми, - всё же в одночасье перестроиться он не мог, а потому станет искать знакомое лицо и призывать знакомое имя. Предвидя всё это, бессмертный принялся ожидать его.

Многочисленные потоки эфира кроакзируются над этим местом, собираясь в белый пучок. Проходит мгновение – и образуется сияющий белый овал, из которого в тот же миг выходит высокий представитель светлых эльфов. Выходит и тут же замирает в ужасе, которым его оплетает некрополис. Его душа и так была подавлена какими-то событиями, в которых он поучаствовал. А теперь к этим бедствиям прибавляется ещё и удушающая аура нашего мира. Но бессмертный не позволяет тьме оплота разорада сгубить его. По воле сатлятага бушующие волны ужаса отступают, незримый туман смерти рассеивается, а губительная хватка мороза ослабевает, давая этому живому существу продохнуть. Эльф, облачённый в мантию зелёного цвета хотел было опуститься на колени, чтобы перевести дух, однако ж, словно неожиданный укол кинжала, в его голове зазвучал леденящий душу голос разорада:

- Не смей делать это, иначе ты больше не сможешь подняться.

Эльф отшатнулся, норовя потерять равновесие, однако мы знали, что он устоит. А потому, как только он осознал, что прочно стоит на своих ногах, вознамерился говорить, однако частицы ужаса мешали ему думать. А потому Сетамилис вложил в его голову свои мысли в очередной раз:

- Ты не сможешь говорить, пока находишься в некрополисе, каким бы сильным ни было твоё желание. А потому собери все свои силы для того, чтобы отверзнуть портал туда, где тебе будет привычнее всего говорить, и уходи. А я последую за тобой.

В его душе поднялась целая буря возмущения, однако, будучи валирдалом, он приучил себя отвергать позывы сердца и задействовать разум. Именно так он и сделал сейчас. Несмотря на ужас, холод и смерть, ему достало сил, чтобы прикоснуться к пути валирдации. Воспользовавшись разветвлённой сетью межпространственных коридоров, он устремился в один из пустующих миров. Когда свет перестал тревожить извечную тьму, Сетамилис воспользовался Пустотой и переместился следом за этим далром.

Мир, в который не ступала нога цивилизации, был зелёным и цветущим. Однако ж стоило только бессмертному появиться тут, как все растения в небольшом радиусе от него тут же завяли. Эльф выглядел бодрее, чем в некрополисе. Закрыв глаза, он обратил своё вытянутое лицо к небесам. Лёгкие порывы ветра трепали его белые длинные волосы. Далр глубоко и размеренно дышал, впуская в себя свежесть жизни. Бессмертный принял человеческий облик и скрыл свою сущность смерти глубоко внутри себя, чтобы она не прорывалась наружу и не воздействовала на окружающую среду. Когда последние частицы тьмы, ужаса, хлада и смерти перестали окружать его, он мог пройтись по зелёной траве. В это время послышался блаженный голос собеседника. Он запел свою песню, которая отгоняет все печали. Сатлятаг молча ходил рядом, сомкнув руки за спиной и дожидаясь, когда Леармиэль уравновесит свою тревогу надеждой. После заключительных слов эльф помолчал и вручил небольшой деревянный жезл, на конце которого располагался такой же деревянный шарик, над которым изгибаются три дуги. В этом артефакте была заложена частица силы великого. Сделав это, эльф заговорил:

- Возьми его. Он мне больше не пригодится, - когда предмет оказался в руках сатлятага, эльф снова закрыл глаза, поднял лицо к небесам и продолжил, - О, Нэ́нвис, освежающий ветер, несущий утешение томящейся душе, как прекрасно твоё дуновение, - он открыл глаза и посмотрел на мрачного собеседника, - Я рад приветствовать тебя, мой друг Сетамилис.

- И тебе привет, Леармиэль.

- Сколько прошло с тех самых пор, как мы бились плечом к плечу против саткаров. Прости, что я покинул поле битвы. Просто с воителями в кровавых доспехах, как ты знаешь, у меня связаны не самые приятные воспоминания. Спасибо, что помог преодолеть эту боль. Спасибо, что выслушал мою историю.

Видя, что бессмертный молчит, Леармиэль начал другую тему:

- Ваш мир ужасен, Сетамилис. Фалкан предупреждал меня об этом, однако я даже и представить не мог, насколько.

- Прекрати избегать того, для чего ты прибыл к нам.

- Да, ты прав. Прости. Я пришёл к тебе, потому что мне нужна помощь. В этот раз больше, чем в прошлый. Моё сердце полнится печалью, и душа неимоверно скорбит обо всём, что произошло, и обо всём, что я не смог предотвратить. Прошу ответь: ты выслушаешь мою историю? Ты позволишь мне снова излить в твою бездонную сущность все свои горести и печали, чтобы они исчезли, чтобы они освободили мою разорванную на части душу?

- Да.

- О, спасибо!

Словно бы только вчера мы бились за людей, оберегая этих существ от произвола саткаров, ведь перед глазами до сих пор живы эти картины. Напуганные люди, жестокие саткары, добродушные и участливые сенонцы, серьёзные и целеустремлённые сариномы. Однако ярче всего запечатлелся образ бессмертных воителей, кто неуязвимы для меча, для магии, для безумия и для скорби. Я пытался равняться на вас, брать пример с тех, кто противоположен жизни. Наверное, многочисленное горе, которое испытал я на себе, подтолкнуло меня обратиться от света ко тьме, от жизни к смерти. И даже моё бегство от багряного воинства не отдалило меня от стремления подражать вам, бессмертным.

Я продолжил быть валирдалом, я продолжил скитаться меж мирами, встречаться с другими чародеями, обучать их эсталиалу, который они называли вакта. Иногда я задерживался в мирах, которые населяли эти грешные существа, люди. И там приходилось мне сталкиваться с другими бессмертными, которые скрывались среди людей. Но иногда я всё же сворачивал с путей валирдации, чтобы ходить по разным мирам. Иногда чуть ли не попадал в плен урункрокам, иногда приходилось противостоять сик’хайям, иногда я оказывался там, где пока что никого не было или уже никого не было. Да, где-то его ещё не успели заселить, а где-то все жители вымерли, оставив после себя только лишь следы своего присутствия. Иногда эти следы были очень явными, как будто бы существа, населявшие этот мир, погибли совершенно недавно, а иногда эти следы были практически стёрты беспощадным временем. Это всегда нагоняло печали. Но то была не губительная печаль, а, наоборот, созидающая, ведь она помогала мне осознать, что я жив, что у меня есть лишний повод радоваться.

И вот, находясь в одном из таких миров, блуждая средь унылых развалин какого-то неведомого мне народа, я услышал голос какой-то девушки. Точнее, даже нет, я не услышал, как если бы это был звук, который может уловить ухо. Он полился мне прямиком в разум, точно так же как и ты говорил со мной недавно. Она говорила, что Мордалаль в опасности, что далры нуждаются во мне. Она просила меня вернуться к моим сородичам. Я сначала подумал, что это какой-то морок, чары какого-нибудь лукавого саткара. Но нет, я поднял голову и увидел полнолунье. У нас в мире ночное светило называется Теоссир, когда как дневное – Мордалаль. А ещё у нас было поверье, что Теоссир – это символ присутствия нашей богини, что через бледное сияние холодного солнца она оберегает нас. То же самое касается и дневного светила. Для эсров оно – признак присутствие их тёмного отца Эсертиола. И я тогда впал в сильное замешательство, ведь всё это было лишь поверьем. Никто никогда не слышал голоса богини-матери в ночь круглого Теоссира, как и никто из наших тёмных братьев не был свидетелем присутствия бога-отца в зените Мордалали. Но это не могло быть просто совпадением. Тот чарующий голос был настоящим, а то, что это произошло под сиянием полного Теоссира, лишь усиливало моё желание поверить в это. «Мордалаль в опасности» - проговорил я в тот же миг сам для себя, чтобы убедить собственное сердце в этом. Я столько времени не был там. Но с моей родиной у меня возникают лишь печальные воспоминания. А потому всякий раз, как я вспомню о ней, моё израненное сердце тут же пронзает боль, и я, чтобы не испытывать этих мучений, тут же забываю о ней. Но в тот раз было иначе. Воспоминания о Фаламасфали, об Ильтавиланэ и Далармиэлии теперь не вызывали никакой горести, не терзали мою душу. А осознание того, что моим братьям и сёстрам нужна моя помощь, так вовсе кольнула мой разум, из-за чего решиться на возвращение домой стало гораздо легче. Собравшись с мыслями, я открываю портал и вхожу в него.

Эльф приумолк, потому что грядущие события, о которых он собирался поведать, были очень тягостными, а потому он потратил немного времени для того, чтобы собраться с мыслями и продолжить.

Великая горечь пронзила моё сердце даже быстрее, чем я вообще успел что-то осознать. Боль тут же нанесла удар, словно бы зазубренным кинжалом. Ужас, как будто бы огромный молот, ударил со всего размаху по моей голове, выведя из равновесия. В воздухе витал запах смерти, и пелена тьмы затмила всю округу. Я не знаю, сколько восходов и закатов этот мир не видел лика Мордалали, ведь я знал, что сейчас стоял день, однако ж вокруг была ночь. И даже многочисленных звёзд не было видно в небесах, как словно мою родину укрыл какой-то непроницаемый чёрный купол. Всё моё тело тут же пробрал жуткий холод, но не тот холод, который наступает с приходом зимы, и не тот, который объял меня, как только я перешагнул порог вашего мира, но иной, лихой холод. Он, словно миллиарды мельчайших ледяных осколков, проходит сквозь мои органы, оставляя на них кровавые раны. Но разил он отнюдь не плоть, а душу. Этот процесс был постоянным и мучительным. Это были только лишь ощущения. То, что я увижу, будет в разы хуже. Но я понимал, что обязан был это сделать. А потому я оторвался от созерцания беззвёздного неба и ниспроверг свой взгляд на землю.

О, богиня-мать, дай мне сил всё перенести. То, что я тогда увидел, было ужаснее всего, что я когда-либо мог лицезреть. Этот ужас не сравнится даже с тем ужасом, который я испытал, побывав у вас там, в некрополисе. Вокруг была смерть. Ужасная, жуткая, неописуемая смерть. Эльфы, множество эльфов лежало мёртвыми истерзанными телами. Вечно цветущая Фаламасфаль сейчас была голой землёй, пропитанной кровью моих братьев и сестёр. Мой взгляд не мог выдержать всего этого. Я ощущал, как мой разум стремится провалиться в бездну беспамятства, но в то же самое время как будто бы незримая рука, как будто бы неощутимая воля хватала меня вот тут вот за затылок и продолжала удерживать мой взор на этом, чтобы я как следует насмотрелся на это, чтобы впитал весь ужас этого вида. С каждым мгновением становилось всё хуже и хуже. Сердце бешено колотилось, дыхание учащалось, взор застилала пелена. Я чувствовал, что ещё немного – и просто упаду навзничь.

Но, наверное, у нас у всех, у далров, выработался рефлекс – когда выхода совсем не остаётся, наши разумы тут же прибегают к последнему спасению – заветная песня, которая сбрасывает оковы. Я тут же запел её и начал чувствовать, как все мои горести улетучиваются, словно уносимые Нэнвисом. Светло становилось и на душе, и в моих глазах. От строки к строке мой взор прояснялся всё больше и больше. Я настолько погряз в этой песне, что не заметил, как меняется округа. И только в тот миг, как всем известные слова подхватили другие голоса, я понял, что стою в окружении моих братьев и сестёр, живых и невредимых, а Фаламасфаль, как встарь, была цветущая и наполненная жизнью, залитая полуденным сиянием Мордалали. Когда мы закончили пение, меня переполнял такой восторг, такое воодушевление, что я подумал, будто бы всё, что было до этого – тьма, холод, смерть – являлись только лишь мороком. Но чудодейственная сила этой незамысловатой песни смыла эти ничтожные чары, так что теперь действительность превозобладала над мороком. Я вглядывался в их сияющие радостью лица и не мог оторваться. Всё-таки они были живы.

- Я вернулся. – из моей груди вырвался блаженны вздох.

- Добро пожаловать домой. – мягкий голос моей сестры привнёс в мою успокоившуюся душу искру жизни.

- Мы рады видеть тебя. – приветливый брат пожимал мне руку. И вот здесь я впал в недоумение. С каких это пор далры используют человеческие манеры приветствия? Как только я осознал это, мне стало не по себе, потому что я видел, что их улыбки были ненастоящими. Точнее, нет, они перестали быть настоящими и превращались в просто натянутый оскал. С каждым мигом их улыбки становились всё шире и шире, обнажая с каждым разом всё больше зубов. Но от их лиц меня отвлекло то, что начала возвращаться тьма. Слишком быстро темнело. Зарево садилось на востоке. Да-да, Сетамилис, на востоке, туда, откуда оно обычно должно вставать. Когда день превратился в ночь, я повернулся к моему брату и понял, что гляжу в лицо мертвеца, а его широкая улыбка – ничто иное, как вечный оскал полуразложившегося мертвеца. Я оказался лежачим на земле боком, так что глядел у его пустые глазницы и… и пожимал его костлявую, склизкую и холодную руку. Я прикасался ко многим холодным вещам: к холодной воде, к холодным камням, к холодному лунному свету, но никогда – к холодному эльфу. И это было самым мерзким ощущением, какое только можно представить. Я тут же вскочил, стряхивая с себя омерзение и тревогу. О, Сетамилис, уверен, будь там кто-нибудь из вас в тот миг, он почувствовал бы себя в своей среде обитания.

Пытаясь перебороть нарастающую горесть, я воззрился в небеса, точнее, в тот непроницаемый чёрный покров, что нависал над нашим родным миром, при этом взывая к Далармиэли, чтобы она поддержала меня. В тот же самый миг я в очередной раз убедился в том, что Теоссир – это её лик, это признак её присутствия. Потому что, пробиваясь сквозь непроницаемое марево, она глянула на меня, и её сияние стёрло все печали. Я почувствовал, как будто бы меня коснулась заботливая рука матери. Я настолько сильно преисполнился мужества, что посмел взглянуть на мёртвых далров ещё раз. И когда я ниспослал свой взор вниз, то увидел, что серебристый свет ночного светила обнажал передо мной иную истину – все, кто сейчас мёртвыми телами лежали на земле, были не только далрами. Среди моих братьев и сестёр, облачённые в мантии чародеев и садоводов, я мог различить тех, кто были одеты как эсры. Страх кольнул мой разум. Как будто бы шаря в темноте, я направил свет своего светильника в самый тёмный угол, а там всё это время, затаившись, сидело жуткое чудище. Я подумал: «Неужели эсры вернулись в Мордалаль? Но вернулись не с мирными намерениями, чтобы воссоединиться со своими светлыми братьями и сёстрами, а для того, чтобы отомстить, перебить всех далров и поселиться в этом мире?» Стоило мне только так подумать, как бледное сияние Теоссира тут же прекратилось – лик богини скрылся из виду за чёрный полотном непроглядной тьмы. Быть может, моя догадка была верна, а, быть может, Далармиэль сама боролась с этой тьмой и воспользовалась остатками своих сил, чтобы прорваться сквозь неё и показать мне эту картину. Я не стал делать поспешных выводов. Но ясно было одно – Мордалаль всё-таки оказалась в опасности, и моя владычица позвала меня сюда, чтобы я во всём разобрался. После того, как свет исчез, я уже не мог так смело смотреть на тела погибших. Это начало вызывать во мне прежнюю панику, а потому я побрёл дальше, чтобы разобраться в истоках этого бедствия. Если Далармиэль меня сюда призвала, то я был уверен, что она и сил даст, чтобы всё снести, и направит по верному пути.

Трупы были повсюду, не только в Фаламасфали. Я старался не смотреть на них, чтобы не добавлять к своей горести ещё чуть-чуть, ведь всё это скапливалось во мне и превращалось в один огромный ком невыносимого груза. Но эти предательские глаза хотелось вырвать, потому что они то и дело норовили глянуть на очередного мёртвого эльфа, несмотря на то, что я всё время старался водить их по верхушкам голых деревьев. Сердце каждый раз вздрагивало от того разнообразия, изощрённости и глубины увечий, которые получили мои светлые и тёмные братья. Даже во время Лардадороина и Ларзаэдаса такого не было. Здесь словно стая диких нугундров, одержимых саткарами, прошлась, разрывая на части всех, кто попадётся им на глаза. Этот ничтожный нос хотелось залепить, чтобы он перестал ощущать смрад разложения. А ещё этот гнусный разум… Я пытался думать о хорошем. Пытался вспоминать беззаботные дни в Мордалали, старался слышать мелодичные голоса братьев и сестёр, тщился ощутить запах моей Аиэйи, но разум предательски отвергал всё это. Я видел перед собой только лишь мёртвые лица, я слышал только звенящую тишь, я ощущал лишь вонь разложения.

Но всё это было ничто по сравнению с мёртвой девочкой. Совсем ещё маленькая далра была убита кинжалом в грудь. И орудие, принёсшее смерть, сейчас торчало в ней. Ты не представляешь, сколько горести и страданий претерпел я в тот миг. Ещё более густое марево поглотило меня, а мир вокруг сделался непроглядней того мрака, что царил вокруг. Это вызвало у меня настолько сильные чувства, что я воззрился в небеса, лишь бы не видеть её, и закрыл глаза, чтобы попытаться стереть её жуткий образ. Но разум не мог забыть её. Сквозь сомкнутые очи я будто бы видел эту малютку. Предел моих страданий достиг небывалых вершин, так что я снова запел песнь спасения. И по мере того, как я проговаривал заученные с детства слова, возвращался и свет. Я заметил это не сразу. Но на половине стиха ко мне присоединился мелодичный детский голосок. Не переставая напевать, я открыл глаза и увидел синее небо. В душе стало так хорошо. А потом я опустил взгляд и увидел её, живую и счастливую, беззаботно напевающую мою песнь. Когда наши взгляды встретились, она вся просияла и заулыбалась, но песенку не прервала. Мы вместе закончили её петь, а после я спросил:

- Скажи, что с тобой случилось?

Её задор сменился лёгким удивлением:

- Со мной? Ничего. А с тобой?

Я хотел было спросить: «Как ты умерла?» Но, Сетамилис, ты просто представь: как такому светлому и милому существу вообще можно задать подобный вопрос? Чуть поглядев на неё с умилением, я ответил:

- И со мной. Всё отлично.

Она подошла ко мне и стала показывать, какой цветок вырастила с помощью своей мамы. Я взял её на руки и стал ходить, наслаждаясь, насколько она живая и весёлая, как она задорно смеётся. Но опять, подобно тому, как с наступлением тьмы все ожившие далры превращались в мертвецов, так и она с каждым мигом смеялась всё более зловеще. И, когда стемнело окончательно, я держал на руках её мёртвое тело с запрокинутой головой и открытым ртом. И снова горестно сделалось мне. Но, чтобы её маленькое тельце не оставалось гнить на поверхности, я воспользовался эсталиалом для того, чтобы откопать ямку. В земле практически не осталось жизни, а потому мне приходилось помогать своей магии образовывать небольшую ямку, чтобы уложить туда мёртвую далру. Хорошо, что со мной был кинжал этого тала, который подарила мне Цидалиола как трофей победителя. С ним у меня получилось быстро выкопать ямку. Уложив туда мёртвое дитя, я сказал:

- Храни тебя богиня-мать, несчастная сестра. Быть может мы увидимся по её милости.

Накидав в могилу землю, взятую из неё, я поднялся, выпрямился и почувствовал лёгкость. Немного поглядев на этот холмик, я называл его Тиурда́л. У далров нет слова «курган», а потому я соединил два слова «тиу́ра», что значит «тоска», и «дал», что означает «луг» или «опушка», так что получился «Тоскливый луг», ну или тот самый могильный курган, который существует среди людей.

Я решил посетить одно из своих излюбленных мест. Конечно же, я говорю о деревушке, расположенной близ Фаламасфали – Силалидар, где я любил останавливаться и выпить тессак. Пока я пробирался по лесу, меня объяло какое-то печальное чувство. Оно как будто бы готовило меня к тому, что я увижу там. В голову сразу же пришла мысль, что нужно поворачивать, что мне вовсе незачем взирать на это. Однако я снова взял свои чувства и закинул их далеко за спину, потому что осознавал, что я обязан был это увидеть. А потому, пересиливая себя, я шёл вперёд.

И то, что я там лицезрел, снова кольнуло моё сердце. Кладбище – иначе и не скажешь. Мёртвые далры и эсры лежали вперемешку друг с другом. Земля, как во всей Мордалали, была мертва, но, помимо этого, ещё изрыта, словно огромный плуг ходил меж ними и вспахивал как светлых, так и тёмных эльфов. Вторые, к слову, сжимали в своих руках клинки, как будто бы, и в самом деле, сыны Эсертиола вернулись воевать с детьми Далармиэли. Сама деревня была разворочена. Сомневаюсь, что мечи леталатов, не говоря уже о кинжалах талов, смогли бы причинить хоть какой-то ущерб нашим деревянным постройкам. Но не могли же сами далры разворотить свои же постройки? Думаю, на такое способен только лишь эсталиал. Или же эсры принесли с собой какое-то злое колдовство, которое было способно всё это разрушить. Прекрасные эльфийские девы, с которыми я распивал тессак, сейчас лежали, словно зарезанные животные, из которых спустили кровь.

Светлоокая Ритиэль, в чьих глазах можно раствориться навсегда; стеснительная внешне Голидэль в глубине души была такая разнообразная, что с каждым новым моим визитом загадок в ней лишь прибавлялось; звонкоголосая Сатибиэль, чей смех, словно озорной ручеёк, разливался по округе; ласковая Эналириэль скрывала в себе воинственную натуру; озорная Имиэль не умела скрывать своих чувств, а потому они даже вшестером чуть было не рассорились из-за того, что она сказала, будто бы станет моей женой; и, конечно же, самая младшая из них – Дориадэль, умела плести прекрасные венки, истинные украшения для моей головы… Такие разные при жизни, сейчас никого из них нельзя было различить. Все они были только лишь грудами изуродованных тел. Замолкли весёлые голоса моих возлюбленных сестёр – на их месте только тишь. А мягкий аромат их особого отвара сменился нестерпимым смрадом. Тенистая деревушка обратилась мрачными развалинами, так что один только её вид убивал во мне всё прекрасное и доброе, оставляя только лишь гибельную пустоту. Да настолько глубокую и беспросветную, что хотелось лечь рядом с моими подругами и погибнуть.

Это настолько подхватило меня, что моих собственных сил не хватало, чтобы пережить такую трагическую потерю. И вновь я прибегнул к моей спасительной песенке.

Когда на сердце грусть, печаль

И жить совсем уж не охота,

В этот момент зарево начало рождаться на западе, разгоняя сумрак.

Когда с тоской взираешь в даль

И тьма карает взор жестоко,

Когда свет касался чего-то, оно оживало: дерево, постройка, эльф.

Когда один ты или брошен,

Когда не видишь добрый путь

И вот, я уже стою посреди Силалидара, наполненного далрами.

И вынимаешь меч из ножен,

Чтобы им себя проткнуть,

И тут голоса моих подруг начинают поддерживать моё пение:

Ты иди в Долину плача,

Где сёстры горестно стоят.

Вон светлоокая Ритиэль.

К ним принеси своё несчастье -

Они излечат скверны яд.

Вон стеснительная Голидэль.

Но средь них есть тёмный дар,

Что заслужили я и ты.

Звучит звонкий голос Сатибиэль:

Он в сердце разожжёт пожар,

Оживут завядшие цветы.

Озорная Имиэль приобняла меня.

В тот миг, как ты его коснёшься,

Он тайну даст тебе свою.

И мне на голову водрузила цветочный венок Дориадэль.

И ты под землю окунёшься,

Развеешь горестную тьму.

Я смотрел на них, они глядели на меня. И я ощущал себя как никогда живым. Местные жители с радостью слушали наш небольшой хор. А после этого мы, как встарь, улеглись на траву. Девушки собирались слушать мои рассказы, а их у меня припасено для них очень много. Жизнь валирдала разнообразна и непроста. Я посмотрел на право и встретился взглядом с обворожительной Ритиэль. Мы так лежали и смотрели друг на друга, предвкушая чудесное время. Но зарево опять начало удаляться на восток, отбрасывая на Силалидар густую тень. Эта тень начала скрывать от меня прелестные глаза эльфийки, так что в конце концов они прекратились в пустые глазницы, обратив всё очарование моей силалидарской подруги в уродство и подавленность. На душе снова сделалось скверно. И я приложил немало усилий, чтобы сдержать свои горестные слёзы.

Когда я покинул Силалидар, меня постоянно мучал вопрос, что же это происходит? С чем связано это зарево? У далров-мужчин есть способность, которая позволяет призвать к себе на помощь соланли́я – некий живой сгусток света, предназначенный для того, чтобы освещать путь в кромешной тьме. Этот соланлий был чем-то похож на зародыша далра, когда он только пришёл в этот мир. Это была одна из первейших способностей, которая помогала мальчика развивать эсталиал. Мы никогда не зацикливались на ней, потому что соланлий был бесполезен. Мордалальские ночи были столь же прекрасны, как и дни, и потребности в том, чтобы разгонять мрак, у нас не имелось. А больше он не был ни на что способен. Почему я сравнил с соланлием, так это потому, что зарево чем-то напоминает соланлия, только намного больше. Такой же пузырь света проплывает по небу, разгоняя мрак и оживляя всю округу. Но, в отличие от обычных творений дара богини, этот не может на время своего присутствия оживлять то, что умерло. Несмотря на то, что в Мордалали все живут вечно, а потому проверить это не удавалось никак, я мог это сделать. И, призвав свой сгусток света, я лишь мог во всех деталях разглядеть умерших, ведь соланлий разогнать сумрак смог, а вот вернуть из мёртвых – уже нет. Но также понял я, что с соланлием эта тьма казалась не такой давящей. Хоть он и не мог разговаривать, уже одно его присутствие оживляло окружающую обстановку. Вокруг были только лишь мёртвые тела, а он второй после меня, кто здесь ещё мог шевелиться. И таким образом с ним продолжать идти по моей погибшей родине было не так одиноко.

Ты только представь, Сетамилис: уголок жизни замолчал навсегда, погибла колыбель далров, светлых эльфов. Погибли и сами эльфы. Теперь больше не будет этого мира. Больше не будет моих братьев и сестёр. Возможно, я остался один из своего народа. Единственный в своём роде. И вот, бредя по Ильтавиланэ, мы с соланлием приближались к развилке пяти дорог. Моя память хранит те моменты, когда эта не зарастающая тропа была живой и наполненной всяческими звуками. Но всё изменилось – путь не зарос, но даже те растения, которые жили вдоль него, умерли. Умерли и неумолкающие берёзы, чей шелест было не остановить. Но теперь тишина, которая господствовала тут, просто потрясала, просто выворачивала наизнанку. Так не должно быть, это извращение всей природы вещей. Мы никому не желали зла, мы просто хотели жить и наслаждаться жизнью. Кому вообще могло прийти в голову совершить такое с Мордалалью? Я не верил, что это была месть эсров. Тёмные братья и сёстры ради сохранения мира покинули Мордалаль. Не похоже на них, чтобы они передумали и вернулись, чтобы отвоевать у нас свои земли, ведь мы их даже не занимали. Складывалось впечатление, будто бы эсры вернулись, а потом какое-то чудовище напало на Мордалаль, и тёмные вместе со светлыми отбивались от него. И я знал: мой ответ лежит где-то там, впереди.

Гнилые корни торчали из-под земли, безлистые кроны угрожающе нависали надо мной. Хоть на Ильтавиланэ не было разбросано безжизненных эльфов, за то здесь были безжизненные деревья. Смерть всегда ужасна. Независимо от того, двигалось существо при жизни или стояло, вкопавшись в землю. Мёртвые берёзы, мёртвые дубы, выворотни дулов, останки орту-аравов. Непонятный враг не щадил никого. Это был просто-напросто какой-то мародёр, какой-то изверг, который, наверное, поставил перед собой цель не оставить от жизни совсем ничего. Мы, далры – такой народ, который считал: если существо появилось на свет, то оно имеет право на жизнь, и никто не может отнять то, что было подарено не им. Но сейчас, кто бы он ни был, я желал ему смерти. Когда я настигну его, пощады ждать будет неоткуда. Я буду разить жестоко и наповал. Или же погибну вместе с моими сородичами в попытке сразить его.

Идя по этой дороге, я ничего не мог поделать. Мой эсталиал был бессилен как-либо помочь этим умершим созданиям, как-нибудь вдохнуть в них жизнь, вернуть в них дух, вновь запустить процессы жизнедеятельности. Не знаю, есть ли такая сфера магии, разумеется, кроме зора, которая может обращать вспять последствия смерти, но власть нашей матери-богини, увы, тут не помогла. Путешествуя по мирам и ведя разговоры с валирдалами, я узнал столько много о магии, я открыл для себя великое множество сфер и направлений. Есть балма – сфера магии духа, которая повелевает внутренней силой живых и даже неживых существ. Есть хельде – магия, что исцеляет ранения, а также избавляет от недугов. В глубинах окта, насколько мне известно, покоятся такие знания, что могут возвращать к жизни тех, кто умер недавно. Вот интересно, если всё это соединить, получится ли возвращать к жизни тех, в отношении кого уже потеряна всякая надежда? Я тогда настроился проверить это. Как только найду и покарают того, кто виновен в смерти моих братьев и сестёр, обязательно пущусь по мирам в поисках этого средства избавления от вечности смерти.

Также, идя по Ильтавиланэ, я вспомнил о своих сёстрах. Бедняжки Балазиэль и Терзаидэль. Они же ведь были воплощением всего самого невинного и мирного, чего можно только представить. Я просто не мог вообразить, чтобы с ними случилось нечто подобное. Как только попытаюсь нарисовать в своём разуме, что они обратились двумя безжизненными мертвецами, которые постоянно смотрят своими пустыми глазницами в одном направлении, меня пробивала дрожь. Мои возлюбленные сестрички, моя кровь и плоть. Враг обязательно ответит за это. И я буду убивать его медленно и мучительно, продлевая с помощью эсталиала ему жизнь настолько долго, чтобы его мучений хватило на две жизни, которые он оборвал – за милашку Балазиэль и обворожительную Терзаидэль.

По пути я свернул в Вендора́ль – очередное небольшое поселение, как и Силалидар, расположенное в редколесье. Но и там ничего, кроме разрушения и смерти, я не увидел. А потому продолжил идти вперёд по Ильтавиланэ. И надо признать, я впервые понял, какого это, быть человеком, потому что я почувствовал дикую усталость, и меня начало клонить в сон. Наверное, в этом мире витал какой-то лихой дух или, быть может, гнусное проклятье, которое довлело надо мной и забирало силы. Но я понимал, что даже остановиться для отдыха означало присоединиться к тем, кто сейчас лежал мёртвым. Со временем пустые разговоры с соланлием, которые поддерживали меня, начали действовать совершенно обратно – мне только ещё больше хотелось спать. А потому в конце концов я использовал эсталиал для того, чтобы избавиться от него и больше не призывал.

Но стоило только мне двинуться вперёд по тёмной Ильтавиланэ, как до моих ушей стали доноситься осторожные звуки шагов. Я остановился и прислушался, но возникло ощущение, будто бы всё это мне показалось. Я находился в полубреду и поэтому подумал, что мне и в самом деле это всё померещилось. Однако стоило мне только продолжить брести по этой тропе, как я снова услышал шаги. Стараясь шагать тише, я в то же время прислушивался. Шаги явно доносились справа из лесной чащобы. Я остановился, стихли и шаги преследователя. Повернувшись в ту сторону, я принялся старательно вглядываться во тьму, норовя уловить хотя бы какие-то движения. Но всё было тщетно. Тогда я принялся идти вперёд и старался высматривать того, кто следует по моим пятам. Мы с женой в своё время устраивали друг другу испытания. Она принимала свою боевую форму и пряталась. Я с помощью эсталиала пытался её найти. Потом я прятался с помощью дара матери-богини, а ей нужно было найти меня, используя все возможности своей дикой натуры. Так мы оттачивали мастерство, и я научился хорошо отыскивать её. Если уж мне удалось раскрывать арлису, то, кем бы ни был мой преследователь, я найду его в два счёта.

Но я подумал, что растерял всю свою сноровку, потому что преследователь продолжал осторожно ступать, а я только и мог улавливать его еле слышные шаги – больше ничего. Однако я не оставлял попыток наблюдать за ним. Это в какой-то мере даже бодрило и придавало сил, так что и сонливость прошла. Но тот, кто ждёт, всегда дождётся. Вот и я дождался, когда начала приближаться Фильфаланэ. В том месте леса редеют, и полоса мёртвых берёз и дубов, расположенная справа от меня, тоже превращалась из редколесья и рощу, и вот здесь мне удалось заметить того, кто меня преследовал. Я видел, как лёгким шагом этот некто перебежал от одного дерева до другого и скрылся за ним. Я, безотрывно глядя на то место, которое послужило убежищем для неведомого существа, двинулся в ту сторону. Магические силы напряглись, дух был наготове. При любом удобном случае я, как и обещал, готов был низвергнуть всю мощь своей силы на этого врага, чтобы предать его медленной и мучительной смерти. Но вот, я дошёл до того места, обошёл дуб вдоль и поперёк, но не обнаружил никого. Тогда я отделил от той огромной силы небольшую щепотку и произвёл из неё соланлия. Под действием света тени бежали прочь, обнажая пустое место. Но не успел я огорчиться такому обороту событий, как сверху послышалось злобное шипение. Когда я глянул туда, то увидел, как на голых ветвях сидит арлиса, пребывая в своём боевом обличии.

Арлиса! Ты представляешь, Сетамилис?! Живая арлиса! Я тогда настолько обрадовался, что позабыл обо всякой безопасности и, прибегнув к эсталиалу, взобрался на дерево, чтобы обнять её. Но она зарычала на меня, извернулась вся, выскользнула из моей хватки, а после столкнула вниз. Хорошо, что лететь было недолго. Я совсем не ушибся. А потому быстренько поднялся на ноги и увидел её. Но в этот раз не торопился радоваться. Благо, Аиэйя рассказала мне все тонкости поведения арлис, поэтому я знал, что нужно делать с недружелюбной девой, чтобы показать свои благие намерения. А потому я тут же опустился на колени, склонил голову и выставил свои пустые ладони. То, что я опустился на колени, показало моё уважение к ней. То, что я склонил голову, показало моё доверие к ней. То, что я выставил пустые руки, показало мои мирные намерения. Всё сработало, как надо. Её шаги продолжали оставаться лёгкими, но теперь поступь была не осторожной, а расслабленной. Но я ничего не предпринимал, потому что теперь её черёд показывать свои намерения. Когда она остановилась передо мной, то долго ничего не делала. Это тоже было в порядке вещей, ведь таким образом она испытывала моё терпение. После этого её рука осторожно коснулась моей головы, а её мелодичный голос, означающий, что она приняла свою небоевую форму, сказал, чтобы я поднялся. После этого все подозрения развеялись. Она могла доверить мне, я – ей.

- Ты призывал соланлия, а ещё ты знаешь все наши повадки. Значит, ты не безумец.

- Прости, что перевожу тему, но позволь мне обнять тебя?

Я видел, что арлиса тоже этого хотела, но колебалась. Я же ничего не предпринимал, потому что таковы были они, жительницы лесов – их ни в коем случае нельзя ни к чему принуждать. Нужно, чтобы она сделала шаг, а уже после этого я могу подхватить её. Колебания не были долгими, и она потянулась ко мне. Я тут же схватил её и прижал к себе. Тебе этого не понять, бессмертный. Нам, живым, это необходимо. Необходимо ощущать другое живое существо. Всё это время я блуждал один среди людей, для кого объятья воспринимаются весьма превратно. А это чистое живое существо, арлиса. Я восполнял эту потребность, потребность в нахождении близ другого светлого живого существа, живущего в гармонии с природой. Я хотел постоять так намного дольше, но арлиса сказала, что нам нужно прерваться, потому что здесь небезопасно. Но, как только я разомкнул свои объятья, оказалось, что я обнимал безжизненную берёзу. Не поняв, что произошло, я огляделся, отказываясь думать, будто бы всё это было очередной иллюзией. Но ведь не было этого странного восхода. Да и объятья были настоящими. Каким-то же образом я восполнил свои силы? Куда она делать теперь? Разрывать тишину громогласным зовом я не стал. Кто знает, какие ещё загадки таит в себе осквернённая тьмой Мордалаль? Ещё немного оглядевшись вокруг и убедившись, что рядом никого нет, я вернулся на Ильтавиланэ, полный тягостных дум, что же это могло быть.

Не успел я нескольких шагов сделать, как утомление не просто вернулось ко мне, но даже усилилось. Мысли спутались в такой тугой комок, что мне стало трудно удерживать равновесие, а идея всё-таки прилечь и поспать теперь уже не казалась опасной. Чуть-чуть пройдя по Ильтавиланэ, я совсем выбился из сил. Мысли в одно мгновение куда-то подевались, и я поспешил прилечь к одной и придорожных берёз.

Но не успел я как следует расслабиться, тут же всю округу огласил дикий рёв. Да такой жуткий, что даже сравнить не с чем. Я в тот же миг пришёл в себя, откуда-то появились дополнительные силы, так что я всем своим сознанием был там. Затаившись, я сидел, привалившийся к дереву, и трепетал перед тем чудищем, которое смогло издать такой жуткий вопль. Да, вот так просто можно напугать ничтожного далра. Только недавно я настроился на то, чтобы предать своего врага мучениям, а сейчас вот он, шастает где-то в роще, так что я даже слышал его громоздкие шаги, а я сижу, пребывая в трепете и не способный что-либо поделать с этим. Причём самым необычным было то, что до этого не было никакого даже намёка на то, что оно где-то там, позади меня. Оно, словно морок, что окружает меня повсюду, появилось из ниоткуда. И каждый его шаг был громче предыдущего. Он приближался – это было понятно. С той же лёгкостью, с какой поверил я в живых эльфов и арлису, я сейчас верил в то, что и эта зверюга, это чудовище было самым настоящим, не выдуманным. И оно рыщет именно в поисках меня. И я сидел, надеясь на то, что оно пройдёт мимо. Но в тот миг, как его рёв послышался совсем близко, я не стерпел. Словно пружина, мои ноги подбросили меня вверх, а потом я помчался по Ильтавиланэ дальше. Но вот только чудовище каким-то непонятным образом оказалось передо мной.

Оно было громоздким и высоким. Во мраке Мордалали было невозможно как-то ещё разглядеть его. Нугундр-переросток? Так нет же. Это чудо природы ходит в раскоряку. Дикий шурай? Но почему без шерсти? Гадать можно было очень долго. Но одно можно было сказать точно – два зловещих зелёных глаза вперились в меня сверху вниз и словно поработили меня. Я стоял и ничего не мог поделать. А звенящая тишина только лишь продлевала мой ступор. Однако я пришёл в себя, как только с его стороны послышался злобный рык. Чуть тихий, но оттого не менее пугающий. Волна неприятного холода зародилась в моём сердце и пробежалась по всему телу, приводя в чувство каждую часть меня. И, когда разум ожил, я додумался призвать соланлия, чтобы разглядеть этого исполина.

Как только это произошло, чудовище в тот же миг растворилось, как будто бы и не было его. Впереди лишь виднелась Фильфаланэ, вокруг – мёртвые деревья, и тишина. Что-то здесь непонятное творится, как будто бы остатки силы властелина кошмаров витали вокруг, воплощая мои грёзы и разбивая их, а также создавая видения ужасов, что истаивают от прикосновения к свету, ведь магия кошмаров произрастает из магии теней. Обдумав всё это, как следует, я отозвал соланлия, чтобы продолжить путешествие. Но стоило мне только это сделать, как существо тут же вернулось. Страх кольнул моё сознание. Но, что было самым странным, так это ощущение, ощущение того, что тварь, стоящая передо мной, настоящая. Как чародей и довольно сильный чародей, я был способен распознавать безобидные иллюзии. Но сейчас, глядя на громадину, что воздвиглась передо мной, я не мог сказать, что здесь какая-то уловка, чтобы заставить меня поверить в творящийся ужас. Или, если это всё же была какая-то иллюзия, то довольно искусная, умеющая обмануть не только зрение, но и чувства.

Но вот, оно появилось передо мной, и… И ничего не делает. В смысле, оно не нападает на меня, а лишь стоит и смотрит, изредка извлекая свой утробный рык и переминаясь с ноги на ногу. Я смотрел на него, оно смотрело на меня. И всё-таки где-то в глубине моего сознания остался страх. И этот страх не позволял мне подумать, чтобы подойти к нему и прикоснуться с целью узнать, что это за существо такое. Всё, до чего я додумался, так это вновь призвать соланлия и пойти дальше.

И вот, мы стоим на Фильфаланэ. Всё, как всегда, но только мёртвое: слева – Таласаланский лес, уводящий в Теоссир, впереди – Далармиэлия, справа – храм богини-матери и Силиайские водопады. О, Сетамилис, это словосочетание «Силиайские водопады»… Оно всегда вызывает во мне какой-то восторженный трепет, ведь это чудесное место, где в шуме падающей воды мы слышим голоса друг друга. Туда приходят влюблённые пары, чтобы заключить брак. Это место всегда обвеяно аурой любви и мира. Что там было теперь, можно лишь догадываться. Но я не стал этого делать, не стал гадать, как исказились водопады под действием этой гнусной тьмы. Я просто пошёл туда.

Раньше дорога, ведущая в то место, была наполнена жизнью. Подобно Ильтавиланэ, сосны, стоящие справа, и клёны, расположенные слева, не переставая шумели, как говорила Аиэйя, постоянно споря друг с другом на разные темы. Иногда сосны кидались в клёны своими шишками. А, если попасть в самый разгар их споров, то шишка может угодить даже в тебя. Это не больно, даже забавно. Здесь всегда ходили влюблённые пары: одни возвращались, переполненные счастья, другие, наоборот, шли туда, предвкушая всё величие. Но теперь это всё осталось в моих воспоминаниях. Смерть поставила свою жирнючую точку в их непрекращающихся спорах, так что здесь больше нет шелеста. Гибель разрушила семьи, будущие и настоящие, оставив от них только лишь упоминания в виде мёртвых тел. Но, что было ещё более отвратительным, мертвецы лежали порознь, как будто бы перед наступлением гнусной смерти все эти семьи распались. Ведь обычно супруги горой стоят друг за друга. Здесь же как словно они бежали, кто куда, совершенно позабыв о безопасности своего возлюбленного или своей возлюбленной. И желание идти путём этим поспешно меркло во мне. Если же только лишь на подступи к водопадам творится такое безобразие, то что можно сказать о самой воде? Нет, я должен был это увидеть. Как же повезло соланлию. Этот огонёк летит себе передо мной, освещая мне путь и совершенно не осознавая всего того, что творится вокруг. Как бы я хотел быть в тот миг этим соланлием…

- Помогите… - откуда-то издалека я слышал мужской голос. «Ну уж нет, - подумал я про себя, - Живых в этом мире не осталось, поэтому я не дам провести себя».

- Помогите… - его звучание было жалостливым, проникающим прямиком в самое сердце. Так что мне и в самом деле стало его жаль. Но я не поддался на это. Однако в тот миг, как далр позвал меня в третий раз, я не удержался и спросил:

- Где ты?

- Сафи́левэ! – теперь тон его голоса выражал надежду, - Сафилевэ! Помоги!

Что поделать? Я устремился в это поселение, расположенное близ Силиайских водопадов. Говорят, шум падающей воды можно услышать с самой восточной части Сафилевэ. А потому я подумал, что помогу бедолаге, и мы вместе с ним пойдём посмотреть на то, что происходит с падающей водой. Влив дополнительного эсталиала в соланлий, я направился помочь зовущему. Светящийся друг всегда мчал впереди. Почему-то я был уверен, что после этого нас будет трое. Поэтому, чтобы не позволить тому, кто нуждается в помощи обратиться наваждением, которое растает, стоит мне только приблизиться к нему, я стал говорить с ним, крича на всю округу:

- Как твоё имя?!

- Я – Келаэль. Прошу, поспеши!

- А я – Леармиэль! Не беспокойся! Я спасу тебя!

- Спасибо, брат! Я буду умолять богиню-мать, чтобы она дала мне сил дождаться тебя!

Это выражение «умолять богиню-мать» тоже было странным. Мы никогда не молились и не умоляли богиню ни о чём. Да, мы разговаривали с Далармиэлью, но никогда ни один далр не назвал бы этот разговор молитвой, этим человеческим словом. Всё было ясно – Келаэль станет очередным мороком, что уйдёт следом за всеми. Но, несмотря на это, я всё же продолжал разговаривать с ним, попросив его рассказать о себе. Сам же я пробирался к нему не по дороге, которая была извилистой и проходила где-то в стороне, но двигался напрямик. Обычно через дебри сосен никто не пробирался, потому что эти сёстры, увлечённые спорами друг с другом, обычно не замечали того, кто пробирался через них и, как следствие, задевали путника своими колючими ветвями. Довольно часто по лицу. Увы, но теперь это было не так.

Келаэль говорит, что он раньше был водомером – нырял в реку Силиан и замерял, насколько глубоким было её дно. С его слов, уровень реки поднимался. И это было очень хорошо. Значит, природа жива. Но на этом его речи оборвались. Я пытался дозваться до него, однако безмолвие было мне ответом. А всё потому, что я в эти моменты побирался к Сафилевэ. Что ж, опять какая-то неведомая сила посмеялась надо мной, обратив этот Келаэля в призрачную надежду.