Житие Одинокова

Глава двенадцатая

— Вернулись, что ли? Побили супостата? — обросший волосами так, что голова выглядела на полтуловища, дед свесился с крыльца и в свете заходящего солнца всматривался в лица красноармейцев.

— Бьём супостата, дед, бьём, — негромко ответил Николай Свинцов, ефрейтор. — Только бить особо нечем. За оружием вернулись.

— А-а-а, побросали, а теперь жалко стало? Правильно. Айда-те, я вам покажу, где много.

— Смешной ты, ей-богу. Будто не я тут в бою был, а ты.

— И я был, — отозвался ещё один из группы, Козенко, и показал рукой: — За вон тем мысом леса, в овраге справа.

— Верно, — похвалил его дед. — А опосля боя что было? У дороги бомбой грузовики подорвали, с оружием, и два ковырнулися на бок. А вы и не знаете, потому что сбегли.

Свинцов скептически засмеялся:

— Много там оружия осталось, после бомбы-то?

— Всё и осталось, не прямо же попало, а звуком опрокинуло.

— Взрывной волной, что ли?

— Про волну не знаю, а опрокинуло.

Из-за угла, двигаясь вдоль стены, вывернули лейтенант Курочкин и Василий Одиноков. Поскольку из госпиталя красноармеец Одиноков вышел с пометкой о щадящем режиме службы, комбат и отправил его с группой бывших окруженцев собирать оружие примерно в тех местах, где они всего-то ничего, неделю-две назад бродили.

— Чего шум подымаете? — шикнул лейтенант и, заметив местного жителя, обратился к нему: — Ну-ка, старче, отвечай быстро: где немцы?

Старик обиделся.

— Немцы, товарищ командир, по моей родной земле шлёндрают, вот они где. И не ты меня, а я тебя спрошу: как так получилось?

— После войны спросишь. А пока я задал простой вопрос: где немцы?

— Пёс их знает, где эти немцы. В Дамиановке были, но ушли. Там конец дороги, дальше болото. Витёк-тракторист приходил, говорит, даже полицаев не оставили. Они же всем населением в болоте спрятались, и коней увели, и курочек унесли.

— А южнее? — махнул головой Курочкин в сторону видневшейся на горизонте маковки церкви и остатков колокольни.

— Там немцы есть. Много. И штабы, и войско. И знаешь ещё чего, уже две ночи в лесу за селом ревёт чего-то. Танки, мобыть. А ночью далёко слышно, что ты!

— А у вас были?

— А как же! Танков, правда, не видел, а вот когда эти два орла бой продули, — он показал на Свинцова и Козенко, — немчура через нашу деревеньку и проехала спокойно. Лично я в подвале заперся и ничего не видел, только слыхал, как постреливали. А Лизка с того дома в компост на задах зарылась и видела, как ехали. Стреляли просто так, собачек двух убили, свинку — её с собой увезли. Пацанёнка Зины застрелили, а муж ейный погиб ещё в начале войны. Она мальчишку закопала, да и повесилась. А позавчера немцы привезли нам трёх полицаев, из хохлов, и велели избрать старосту. Меня и избрали, записали в протокол. Пошли по селу, а тут Зина лежит мёртвая. Анна и соври: дескать, от холеры баба померла, подскажите, господа немцы, что делать. Их как ветром сдуло. Теперь не знаем, куда хоронить…

— В этом мы тебе не помощники, — сказал лейтенант, — нам оружие собрать надо.

— Он говорит, два грузовика перевёрнутые где-то тут рядом валяются, с оружием, — доложил Свинцов.

— Точно-точно, — подтвердил дед. — Айда-те, покажу.

— А что там? Винтовки, снаряды?

— Трубы такие, вроде ружьёв громадных.

— Ага, понятно… Пошли.

— А ежели на Дамиановку идти, там много нашего по полям разбросано. И чудно: боя не было, а много. Винтовки, пулемёты. Я сам не видел, Витёк-тракторист рассказал.

— А не нарвёмся по пути? На немцев-то? — спросил деда один из бойцов, единственный, кто был в очках.

— Ночью такого не будет, — уверенно ответил дед. — Немец ночью гулять не ходит.

— Телега есть? Лошадь? — поинтересовался лейтенант.

— Здесь нет, а в колхозе были, где правление. А! В Дамиановке три коня.

Они отправились в путь: старик, лейтенант и десять красноармейцев. Шагая по дороге, обсуждали, спродручнее нести оружие на себе или всё же искать лошадь с телегой. Решили сделать схрон здесь, потом идти в Дамиановку, собирать там винтовки и пулемёты, взять лошадей с телегами — если есть, и обратно сюда. А дальше переть это оружие к своим. Кстати командир спросил, добудут ли они здесь еды.

— Мы пока шли, оставили две нычки, — объяснил он. — На обратном пути подъедим. А сюда дошли уже ни с чем.

Старик покряхтел, покрутил лохматой головой.

— Еда есть… Чего ж не быть. Лето. Яблоки будете? Груша есть, репа, морковка, лук.

— Вот это да!

— Свёклы наварим. Хлеб-самопёк у нас. Ржаной.

— Вообще пир!

— Ага. С огорода и сада мы вам сготовим. А мясца нет. То ись, оно, конечно, есть, но не набегаешься, — он с хитрым прищуром посмотрел на Курочкина. — Коров-то увели на восток, а коз мы в лесу спрятали. Но резать козу не с руки, а за молоком бежать в темноте, да пропади оно совсем.

— Ну вы тут устроились!

— Не дураки небось. Покормим… Хоть вы и сбежали. Но мяса нет. Мобыть, пасечник рыбы наловил. Пасека по пути прямо щас будет. Да вот она, пасека.

Пасечник, тоже старый дед, но будто в карикатуру их лохматому проводнику — лысый, едва не прослезился, увидев красных бойцов. Говорун он оказался преотвратный, кроме междометий и матюков, других слов не знал, но зато выделил каждому по плошке мёда. Быстро решили, что заночуют у него в сарае — благо недалеко от леса, и что он пока сготовит рыбки. Нашлась у него и грибов бочка, старого засолу — если неохота ждать, пока вчерашних пожарит.

От пасеки шли лесом, пересекли поляну и вышли наконец к искомым грузовикам. До полной темноты ещё было время. Держались тихо. Разгрузили машины, годное железо перетаскали в лес. Уже в темноте двинулись обратно к пасеке.

По дороге очкастый боец, Дима Золотницкий, который давеча боялся, не встретят ли немцев, пристроился сбоку от деда и стал негромко выспрашивать его:

— Простите, если за лесом у болота Дамиановка, то вон то, где колокольня взорванная, это Сенино? Бывшее имение графа Апраксина?

— Сенино, Сенино… Правление там. А я помню старого Апраксина, Григория Петровича. Суровый был, фу-ты, ну-ты. А молодого графа, сына его, не видел. Он больше по Парижам ошивался. Сюда носу не казал. А как же! Он блаародный, а тут навоз. Тьфу.

— Это Сенино, где церковь Николая-чудотворца работы Баженова? Так?

— Мужики церковь ставили, их работа.

Василий посмотрел на звёздное небо и, продолжая шагать по земле, опять, как несколько дней назад в скиту юного «отца Димитрия», будто поднялся в это небо. Воспарили не мысли его, а что-то другое, умеющее объять всю картину разом: Сенино, где много немцев; Дамиановка, где кончаются все дороги и начинаются болота; дальше к северу — лесок, где он с другом Мироном и раненым Сашей Иваниди отлёживался у глупого монашка; и село Кузьминка, где его контузило и где было ему чудесное видение Господа; а пообочь всей этой географии — фронт. Там, на востоке, время от времени что-то взрёвывало и сверкало в ночи… Воспарив в горние выси, Василий не заметил сухой кочки на земле, споткнулся и едва успел ухватиться за плечо Димы Золотницкого.

Между тем лохматый проводник говорил Курочкину:

— Если дадите носильщиков, схожу за репой и прочим. Пройдёмся по домам, яичек соберём. У меня-то самого нет. Не держу я кур с тех пор, как бобылём остался.

— Носильщиков дам, — согласился Курочкин и кивнул на Одинокова и Золотницкого: — Вот этих бери. Но по домам ходить не надо и говорить кому-либо, что мы здесь, не надо.

— О-о-о! — понял дед. — Военная тайна! Знамо дело!

Пошли за едой. По дороге дед, ухватившись за вопрос Золотницкого про Сенино и её бывшего владельца, рассказывал им страшные истории.

— Папаша Григория Петровича Апраксина, Пётр Михалыч, итить его мать, овдовел. Сам Григорий Петрович уже взрослый был, в генералы вышел, и сын его прожигал папашины деньги за границей. Старику было за семьдесят, а нацелился он жениться на молоденькой. А в Дамиановке — она тогда ещё не утопла в болоте — владелец её, не помню фамилии, совсем обеднел, продувшись в карты. Была у него дочечка лет этак пятнадцати. И вот, когда дворянчик этот бедный торговался с графом, чтобы продать тому имение, Пётр Михалыч и предложи: заплачу, говорит, и оставлю тебе деревеньку на проживание, если дочечку отдашь за меня замуж. Дворянчик так и оцепенел; он был моложе даже графского сына, Григория Петровича! А вот те на: взять в зятья старика этакого.

— Минуточку, — попросил Золотницкий. — Я чего-то запутался, кто кого старше.

— Чего там путаться! Старик-папаша старше своего сына.

— Это понятно.

— Сын старше дворянчика, у которого дочь. А её хочет взять в жёны этот пень. А она моложе его в пять раз.

— Вот они, ужасы царизма.

— Ты погодь, ужасы впереди. Поладили они, короче. Дворянчик поехал домой. Едет, думает, как бы ему жену на это дело уговорить. И вдруг — не доезжая до дома, видит он свою дочь. Кидается она к нему и голосит: «Папаша, не отдавайте меня за старика!» — «А ты откуда знаешь?» — «А мне было явление Пресвятой Богородицы, она строго-настрого запретила идти за старика». — «Да мы уж по рукам ударили! Моё слово дворянской чести! Тра-ля-ля, тра-ля-ля…» — короче, ему и Богородица не указ.

— А как она явилась-то ей? — поинтересовался Василий.

— Кто?

— Богородица.

— Кто ж скажет. Свидетелей не было. Это дело такое, тайное.

— Вася, ты что, веришь? — удивился Золотницкий.

Василий усмехнулся в темноте:

— Просто уточняю обстоятельства явления. Что дальше-то было?

— А дальше назначают день свадьбы. Люди уже знают: шу-шу-шу по деревням, как же можно поперёк Богородицы поступать? А эти Апраксины образованные, в суевериях толку не видят. Им всё нипочём. В день свадьбы у церкви в Сенино собралось народу видимо-невидимо. Ждут, что будет. Не абы кто, митрополит венчает, что ты! Пока молодых водят кругами, всё нормально. А потом и спрашивает митрополит: согласна ли ты, мол, девица-красавица, выйти замуж за этого старого пня? И как только произнесла она: «Согласна», влетает в церковь огромадная чёрная ворона, стрелою летит прямо к иконостасу, садится там над изображением Богородицы и орёт: «Кар! Кар!»

— Тихо! — схватил его за рукав Василий. — Раскаркался! Фашисты вокруг…

Где-то вдалеке рокотали моторы.

Старик зажал себе рот ладошкой:

— Ой! Забылся. Уж очень история забористая.

— Да уж. И что ворона? Склевала их всех?

— Нет. У молодой графини немедленно случился припадок. Ох-ах, стали бегать, водой брызгать, а куда ворона делась, не заметил никто. Прошёл год. У графини роды…

— Смотри-ка! — буркнул Золотницкий. — Граф-то — пень пнём, а не подкачал.

— …Но не пережила она этого счастливого события. Умерли в один день и она, и младенчик, и старый граф. Вот оно что бывает, если идти против слова Богородицы…

На следующую ночь сходили в Дамиановку.

Когда Васька был маленьким, он, читая про «фронты Гражданской войны», представлял себе, что есть такая незримая стена, фронт, через которую пройти трудно, практически невозможно. Потому что с той и другой стороны засели с винтовками в руках бойцы, зорко следящие за этой «стеной», чтоб никто через неё не лазал. И что на своей территории бойцу свобода, а на вражеской не пройти ему никак, поймают.

Оказалось: ничего подобного.

Как раз на своей территории боец приписан к части и болтаться без дела нигде не может. А на земле, занятой врагом, вправе ходить где угодно, лишь бы на глаза врагу не попадаться. А во-вторых, природа диктует своё: есть места, где вообще никакие войска находиться в большом количестве не могут, ни свои, ни чужие. Леса, например, овраги или болота.

Дамиановка была таким местом.

Когда-то она была большим и богатым селом. Даже «ярманки» проводили, пусть и не каждый год. Но однажды что-то случилось в земных глубинах: то ли дорогу неправильно били, то ли ещё что; остановился ток подземных вод, пошли они наверх, и уже до Первой империалистической заболотилась вся округа. Не остановился этот губительный процесс и при Советской власти, и к настоящему времени осталось здесь с десяток домов да гнилые руины церкви. Жило двадцать человек, в основном старухи, и Витёк-тракторист с женой из местных, тёщей и пацанчиком-подростком.

Во времена коллективизации попёр против «обчества» кулак-мироед Филимонов. Когда раскулачивать его пришли, схватил ружьё и вознамерился уже стрелять в мужиков. И Витёк, молодой тогда, кинулся на него, рукою отвёл ствол ружья вверх. Людей спас, а сам не уберёгся, оторвало ему два пальца на руке. Теперь из-за этакой малости не взяли его в Красную Армию! А он хотел быть полезным своей армии. Какие-то сволочи, драпая от немцев, прибежали в Дамиановку — обнаружили, что дальше дороги нет и для бегства своего надо им сколько-то вернуться назад, да дать кругаля — и сбросили с машин много оружия. А Витёк с женой и сыном собрал это всё, припрятал.

Теперь команде лейтенанта Курочкина осталось только погрузить имущество в три телеги. Правда, не обошлось без приключений: лейтенанта Курочкина укусила гадюка. Кровь из ранки отсосали и ввечеру двинули обратно. Витёк увязался с ними.

Вася Одиноков не очень верил в свои, начавшиеся после контузии, «полёты над землёй». Может, действительно, как объяснила ему в госпитале молодая военврач, это результат сдавливания нервных окончаний в теле? И никакая душа его никуда не летает, а просто это мнится ему, вроде сна. Теперь у него появилась возможность проверить, правда эти его «полёты» или нет. Ведь Дамиановка с её болотом ему дважды мнилась! Сначала он не знал, как взяться за дело, чтобы не выглядеть полным идиотом. Потом придумал: взял, да и рассказал Витьку про тот скит в лесу недалече от Кузьминки. А потом осторожно заметил:

— Кажется мне, тот «отец Димитрий» отсюда родом. Может, из вашей Дамиановки?

— Какой он из себя-то?

— Какой… — задумался Василий. — Тощий. Мордочка длинная. Волосёнки белые.

— И такая бородка забавная, колечками? — весело спросил Витёк.

— Да-да! Говорит выспренно, вроде по-церковному, а голосок противный, тоненький.

— Вот гад! — тихонько воскликнул Витёк. — Вот он куда спрятался!

— Ваш парень?

— Наш, наш змеёныш. Димка Заварзин. Внук той тётки, которая вам курочку жарила. Бездельник, прости, Господи. Сколько раз предлагали: поселим в Сенино, учись в школе. Нет. Поучился и бросил. От работы бегал. А у нас живёт старый поп. Церковь-то закрыли ещё при царе. Поп уехал, потом его посадили за контрреволюцию, потом отпустили, и он, старый уже, вернулся сюда. Да ты ж его видел. Восемьдесят лет старикашке! Вот он Митрию голову и задурил. В 1940-м пришла повестка: Заварзина в армию. Он украл у попа молитвослов и другие какие-то книжонки, дезертировал, гад.

— А вы знаете, тот скит, где он живёт, с виду древний.

— А это другая история. Там и вправду жил праведник. Помер в незапамятные времена. А теперь, значитца, Митрий там поселился. Ужо мы сходим, намнём ему бока.

— Только, когда мы уходили, его не было там. Мы хотели взять его с собой на нашу сторону фронта, и он в ту же ночь сбежал. Вернулся или нет, не знаю я…