Утреннее барнаульское солнышко — будто совсем с другого неба взялось, совсем не то, что полуденное или даже вечернее. Небольшой уютный город: бревенчатые домишки, заросли цветов вдоль дощатых заборов, выскобленные крылечки и лавочки — выглядел весёлым, свежим, радостным.
Утром 22 июня Вася Одиноков подошёл к синему зданию геологической экспедиции. На крыльце с тряпкой в руке суетилась лаборант-коллектор Галя. Она уже промыла перильца и балки. Теперь отмывала от въевшейся пыли ступени.
— Галя! — окликнул Василий.
— О! Здрасьте, товарищ практикант, — она тыльной стороной ладони откинула выбившуюся из-под платка прядь волос, поправила подол платья. — Рано вы.
— Нет ещё начальника?
— Нет. Но уже вот-вот, жду, тороплюсь прибраться. Вы проходите. Я там, на столе, приготовила вам разные отчёты для ознакомления. Хотя не знаю, на какой участок вас товарищ Марьев отправит.
Марьев с ещё двумя геологами приехал через час. Начальник экспедиции оказался молодым мужчиной лет так тридцати пяти, бородатым и загорелым. Остальные двое — Коля и Серёга — были много моложе, почти ровесники Василия.
Они привезли образцы найденных пород для анализа. Но главной целью молодых был поход в театр. Во всяком случае, о театре они завели демонстративный «культурный» разговор: де, «Гамлет», Шекспир, высокое искусство. Потом один, подмигнув второму, сменил тон, помянул девчонок с меланжевого комбината: «Хе-хе, скучают, поди. Надо срочно приголубить». После этих слов проявила себя очкастая Галя. До этого она тихонько шуршала бумагами за шкафом, а тут взвилась:
— Какие вы все охальники! А ещё образованные!
— Галюнчик! — радостно взвыл Серёга. — Я тебя не заметил! Дай облобызаю!
— Уйди со своими руками, нечего меня лобызать. Девчонок с комбината лобызай.
Они затеяли возню, и слегка притихли, лишь когда Марьев прикрикнул на них. Он практиканту обрадовался, хотя был недоволен, что прислали одного. Вася объяснил ему ситуацию, правда, без ругани в адрес хитрована Вяльева. Марьев коротко поведал ему о геологических разработках недр Алтая — было похоже, что он заготовил для практикантов хорошую речь, но из-за малости аудитории скомкал её. Затем спросил, чем бы хотел заняться Одиноков. Рекомендовал ему Акташ: там летом 1935 года открыли месторождение ртути и сейчас активно это месторождение развивают, строят площадку для развёртывания производства.
— Это очень важно, Вася, — говорил Марьев. — Единственный источник ртути у нас — в Донбассе, Никитовское месторождение. А ртуть нужна. Знаешь, зачем?
— Из неё градусники делают.
— Балда. Это стратегически важный металл для производства боеприпасов.
— Мне Галя говорила, здесь мрамор есть. А для метро подходит?
— Наверно, подходит. Чего бы ему не подходить? Но месторождения пока не разрабатываются. Вот у села Пуштулим — уникальный тонкозернистый мрамор, всех цветов, любых оттенков, очень красивый. Могу тебя туда записать, там нужен человек. А то и впрямь: почему это для Москвы весь мрамор везут с Урала? Надо и здесь развивать.
— А я слышал, с Украины везут.
— Оттуда тоже везут… Можно от нас возить… Да! Ещё у нас есть отличные граниты!
— Разрабатывают? Месторождения-то?
— Да. В Новосибирск увозят. В 1937 году собирались гранитный завод строить. Приехала команда строителя Ухватова, но потом заглохло.
— Ухватова? — обрадовался Вася. — Ивана Абрамыча? Я с ним знаком! Он здесь?
— Нет его здесь, — Марьев напрягся, нахмурился, ушёл в себя. — Вообще, у меня сейчас дел выше крыши. Завтра с утра грузимся и поедем. Будешь помогать.
— Что грузим?
— Продовольствие повезём. Извини, мне надо бумаги оформлять, образцы отправлять. Вопросы есть? Вопросов нет. Подходи утром к девяти часам.
Вася пошёл к Мирону. Уже опять было жарко.
Новый друг показывал ему вчера, где редакция газеты, и это здание Вася нашёл без труда, но вот редакцию в нём — не сразу. Тут были и горсуд, и горсвет, и много чего. А редакция оказалась — две комнатки на третьем этаже! Редактор уехал в крайком, и в комнатках этих были только двое, Семёнов и корректор, седой старичок. На всю редакцию было только три стула.
Мирон Васе обрадовался, пододвинул свободный стул:
— Садись, читай последний номер газеты. Я статью добью, пойдём обедать. Минут через двадцать. У нас обед с двух тридцати до трёх пятнадцати.
— Как вы тут живёте с тремя стульями? А если вдруг посетитель придёт?
— Какое «вдруг»! У нас каждый день посетители! Рабкоры, жалобщики всякие.
— И стульев нет?
— Есть у нас стулья. Они пачками газет завалены… С утра развезём, будут тебе стулья.
Вася читал без интереса. Ни названия сёл, ни фамилии упомянутых лиц ничего ему не говорили. Вот написано, что на профсобрании выступил Савоськин, а Турлай отказался. Хорошо это или плохо? Пёс его знает. А где эта река, через которую возвели мост? Радостное событие для местных, но его оно не задело. Даже фотографии нет.
Посмотрел рубрику культурной жизни. Действительно, «Гамлет»! Крикнул Мирону:
— Слышь, у вас тут «Гамлет» в театре!
— Есть такое дело! — отозвался тот из соседней комнаты. — Хочешь, сходим?
— Можно… А билеты есть?
— Смеёшься? Мы — пресса!
Вскоре они шагали к Мирону домой, обедать. Автобусом было бы быстрее, но Мирон любил гулять.
— Я забыл отдать Марьеву предписание из вуза, — говорил на ходу Вася. — Не забыть бы завтра. А то уйду в горы…
— Завтра?
— Да. Сговорились на девять часов по местному времени.
— А ты часы-то перевёл?
— У меня нет часов. Я так, на глазок время определяю.
— Смотри, у нас с Москвой разница во времени — три часа. Понял? В Москве скоро полдень, а у нас уже три часа. Ты, вообще, про часовые пояса знаешь?
— Знаю. Что ж я, по-твоему, дикий? А вот скажи: ты в Москве был, Сталина видел?
— Нет.
— А слышал, что он по ночам не спит, работает?
— Да! Я однажды нарочно пошёл ночью в центр, посмотреть. В наркоматах во всех окнах свет горит. А как Сталин — спать, так и наркомы на боковую. А вот какой ему интерес? Я этого понять не могу.
— Хэх! А берёшься объяснять мне про часовые пояса. Сталин страной руководит. В Москве рабочий день закончился, к примеру, в шесть часов вечера, а на Камчатке в это время уже новый начинается. Вот он и сидит ночами, чтобы со всеми вопросы порешать.
Мирон выслушал, засмеялся и начал фантазировать:
— Ввести бы везде одинаковое время, чтобы наркомы в Москве не перетруждались.
— Тогда что? Тем, кто к востоку, придётся днём спать, ночью работать. Беда…
— Ну и что! За Полярным кругом так и живут. У них полгода ночь, полгода день. Интересно, как они ведут делопроизводство? В полярном колхозе не трудодни должны начислять, а трудогода какие-то…
— Опять, что ли, статью проговариваешь?
— Ну да, надо про бюрократов что-нибудь сочинить. Давно не было сатиры в газете.
— Неужели у вас нет своих бюрократов, что ты за полярных взялся?
— Есть.
— Тогда зачем сочинять? Возьми и опиши конкретного чинушу.
— Так ведь он догадается!
— Тьфу. Вот не думал, что журналистика — такое занудство.
— Надо, брат, учитывать нюансы. Он же племянник первого секретаря крайкома.
— Ага! Про нашего Вяльева — ты прямо из штанов выпрыгивал, так хотел фельетон писать. Или про посторонних железнодорожников. Или полярников протянуть — это ты с милой душой. А про своего чинушу — ни-ни. Сам ты, Мирон, конъюнктурщик.
— Вася ты, Вася… Легко тебе рассуждать. В Москве быть честным и принципиальным — любо-дорого. Там Сталин под боком. В случае чего: «Але, Ёсиф Сарионыч! Спаси честного человека!» А в наших краях не так просто. Чуть не в ту сторону криво посмотрел — хряп тебя, и нету. Мы тут ежовщину ещё не очень изжили.
— Слушай, Мирон, вчера хотел спросить, — и Вася указал рукой на высокий глухой забор. — Что это у вас тут? И ещё в двух местах я такое видел.
— А я не знаю. Спрашивал. Говорят, выделено место под строительство. Здесь вроде уже фундамент заложили. На Казённой Заимке есть площадка, так там стены цехов стоят. А на Гоньбе и в Научном городке просто пустая земля. Но огорожено, и охраняют военные. То есть бойцы НКВД.
…Красавица Анисья ждала их с обедом. На обед были варёная картошка, тушёная крольчатина, солёные огурцы, свежая зелень, мёд. Лиза больше всего на мёд глядела, но мать — у, строгая! — заставила её есть картошку с маслом. Но девочка всё равно пальцем в мёл лазила. Радиодинамик на столе очень кстати вещал про успехи алтайских пасечников: они, оказывается, устроили между собой социалистическое соревнование, у кого пчёлы больше мёду носят. Потом началась трансляция песен из кинофильмов.
— Кролик из каких запасов? — деловито поинтересовался Мирон.
— Свежие, — певуче ответила Анисья, улыбаясь Василию. — Я ж понимаю. Гость у нас.
— С запасов? — удивился Василий. — Я думал, с рынка.
— Не, мы кролей сами водим. Ты, что ли, не унюхал?.. Анисья! Мысль есть — на премьеру сходить. Сегодня «Гамлет» по пьесе английского товарища Шекспира.
— Я уж думала, ты забыл.
— А-а-а… Э-э-э… Что забыл? Я же месяц отсутствовал.
— А на репетицию когда ходили, в мае? Ты мне что обещал?
Мирон повернулся к Васе, сказал восхищённо:
— Во память у моей красавицы! Вправду обещал… А Лизу на время сдадим Степанихе. — Пояснил Васе: — Это у нас соседка, старушка.
— Я понял.
По радио Леонид Утёсов затянул знаменитую песню из кинофильма «Весёлые ребята»: «Как много девушек хороших…»
Мирон спохватился: девушки! Крикнул в кухню, где его молодая жена мыла посуду:
— Анисья! Ты придумай, кого из подруг позвать. А то что ж наш геолог будет один…
«Как много ласковых имён…»
— Не, не надо, — запротестовал Василий.
«Но лишь одно из них тревожит, унося покой и сон…»
— Надо! А я с редакции позвоню в театр, договорюсь о местах. Скажу, московский гость. У нас любят, когда московский гость… Может, Милку с педагогического?
«…когда влюблён…»
С кухни выскочила Анисья, закричала на Мирона:
— Я те дам, Милку с педагогического! Опять?
«Любовь нечаянно нагрянет…»
— Клянусь! Нисенька! Клянусь, ничего у меня с Милкой не было.
«Когда её совсем не ждёшь…» — на этих словах радиодинамик резко замолчал, песня прервалась. Было слышно одно только потрескивание.
— Ой, врёшь! — выла Анисья. — Ой, я тебя выведу однажды на чистую воду!..
— Слушай, от твоего крика у нас радио сломалось! — Мирон взялся за колёсико, крутанул. «Внимание, внимание! — громко заговорил динамик голосом Юрия Левитана. — Говорит радиостанция имени Коминтерна. Через несколько минут будет передано важное сообщение».
— Ты, Мирон, смотри… — голосила Анисья, но Мирон цыкнул:
— Тихо!
«Передаём заявление заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров Союза ССР и Народного Комиссара Иностранных Дел товарища Молотова Вячеслава Михайловича», — объявил диктор. И затем — другой, заикающийся, совсем не артистический голос:
«Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление:
Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причём убито и ранено более двухсот человек. Налёты вражеских самолётов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории.
Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключён договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора…»
Они молча дослушали до конца. За раскрытыми окнами всё так же чирикали птички, шелестела листва — но не было слышно ни одного человеческого голоса, хотя вот только что с улицы долетали крики и гомон. Потом один, другой, а затем, подальше, третий — заныли фабричные гудки.
— О! — сказал Мирон, чтобы не молчать. — Это на станции. На комбинате. А это на медеплавильном.
Продолжительный вой гудков создавал дополнительный фон зазвучавшей по радио, сразу по окончании заявления Молотова, песне из кинофильма «Александр Невский»:
Вставайте, люди русские,
На смертный бой, на грозный бой,
Вставайте, люди вольные,
За нашу землю честную.
Живым бойцам почёт и честь,
А мёртвым — слава вечная!
За отчий дом, за русский край
Вставайте, люди русские!
Лиза вертела головой, поглядывая то в окно, то на взрослых, ожидая разъяснений. Но разъяснения были нужны не только ей.
— Я чего-то не поняла, — жалобно сказала Анисья. — Это что?
— Война, — вздохнув, ответил Мирон и встал. — Кто куда, а я в редакцию.
Василий отправился в экспедицию.
— Знаешь, парень, — сказал ему Марьев, — мы, наверное, завтра никуда не поедем. Непонятно, что будет. Я пацанёнком две войны пережил — ничего хорошего сказать не могу. А с другой стороны, столько было за последние годы для обороны сделано, такая создана мощная техника и такие мы имеем примеры отпора агрессору, что, кто знает, может, это ненадолго. Как на озере Хасан. Врезали гадам, они и побежали.
— У меня практика два месяца.
— Хе, два месяца! Два месяца — большой срок.
— А что мне теперь делать?
— Отдыхай, — пожал плечами Марьев. — Что делать? Откуда мне знать, что в такой ситуации делать. Но будь на виду.
— Как это?
— Ну, заглядывай каждый час. Вдруг будут какие распоряжения из Москвы…
…Василий брёл по городу. Везде обсуждали войну. Воскресенье: народ, кто не в смене, высыпал на улицы и площади. Общее настроение было тревожным, но оптимистичным. И чем больше проходило времени после выступления товарища Молотова, тем быстрее сглаживалась тревога. Ведь бомбили где-то далеко, а здесь Алтай… Собирались группами в скверах, возле памятников.
— Навалять им по первое число, — орал нетрезвый мужик в мятой рубахе навыпуск. — Раньше немчуру били и теперь побьём.
— Ни разу их верха над нами не было, — гундел другой.
— Да о чём вы говорите? — надрывалась тётка в платке. — Это ж на неделю-две. Какая у них против нас может быть война! Так, бузят…
— А может, и больше недели, — не соглашались с ней. — На месяц. А то и на два.
— С кем там два месяца возиться-то!
— Э, не скажи. Немец, он силён… Всю Европу съел.
По радио снова и снова повторяли речь Молотова, но уже в исполнении Левитана. И люди опять слушали, пытаясь найти ответы на эти проклятые вопросы: сильна ли война? Как быстро выгоним врага? Что нам-то всем делать?..
Василий подходил то к одной, то к другой группе. Везде было возмущение агрессором, везде была уверенность в победе. Подумал, что, наверное, сейчас так повсюду. Там, где он бывал — на предприятиях, которые строили товарищ Ухватов и его команда: в Селищеве, Челябинске, Коми, на реке Соти и на Каме, — и там, где не был…
Сколько раз он слышал слово «народ». Слово и слово. Оно воспринималось как абстракция. Что-то вроде числительного. Есть один человек, есть семья, есть коллектив, а есть народ. Представить его себе нельзя никак, даже отождествить с ним самого себя трудно. Ведь обычно человек живёт одной только своей жизнью. У него своё дело, свои интересы, он и знать не знает, что происходит со всеми другими, поврозь и вместе. И вот пришёл момент: по всей стране весь народ думает об одном, как один человек.
Не зря власть позаботилась, чтобы на каждой улице были установлены радиорупоры, в каждой квартире имелись бы радиоточки. Хочет товарищ Сталин сказать что-то важное сразу для всех, посылает товарища Молотова. Скажи народу, товарищ Молотов: мы вместе строили счастливую жизнь, мы никому не угрожали — но пришёл враг и хочет у нас всё отнять. У нас были общие большие успехи, а теперь у нас общая беда!
Радиорупоры в перерывах между повторениями обращения товарища Молотова к народу транслировали песни:
Нам нет преград ни в море, ни на суше,
Нам не страшны не льды, ни облака.
Пламя души своей, знамя страны своей
Мы пронесём через миры и века!
Создан наш мир на славу.
За годы сделаны дела столетий,
Счастье берём по праву,
И жарко любим, и поём, как дети…
«„Пламя души своей! — повторил про себя Василий. — Знамя страны своей!“ — гениально. „Пламя души“ — это каждый, сам по себе, одиночка. „Знамя страны“ — а это уже общее. Вот что такое народ: единое духовное устремление каждого под общим знаменем…»
Когда Вася в очередной раз пришёл к Марьеву, тот был сильно задумчивым.
— С завтрашнего дня объявили мобилизацию, — сказал он. — Мой возраст идёт. Ты как, имеешь приписное свидетельство?
— У меня бронь. Отсрочка для окончания образования. Статья двадцатая главы второй Закона о всеобщей воинской обязанности. Геологи подпадают.
— Ты студент, может, и подпадаешь. А я в запасе.
— Если вас в армию возьмут, кто здесь будет начальником?
— Возьмут меня в армию, возьмут. И ещё кое-кого из экспедиции. А начальником — не знаю, кто будет. Образованные все уйдут. Буду говорить с Москвой, тебя предложу.
— Как! Я же практикант! Шутите, да? Ха-ха.
— Какие тут шутки, если война.
— А где все? Где Галя? — мысли Василия блуждали.
— Галя прихорашиваться пошла. В театр идут, на «Гамлета». Ты заметил, какая у неё с Серёгой любовь?
— Правда? Я думал, это они ругаются.
— Ой, уйди, наивный мальчик. А то я в тебе разочаруюсь. Приходи утром. Утро, говорят, вечера мудрее, может, что прояснится…
Вася отправился в редакцию. Кого он знал в этом городе? Только Марьева и трёх его сотрудников, да Мирона с семьёй. Вот и пошёл к Мирону. Тот сразу заговорил про театр.
— Позвонил режиссёру, представляешь? Спрашиваю: «Быть иль не быть?», а у него чуть не истерика. Вы все, говорит, взбесились, а? Звонят и звонят. И каждый лепит эту цитату, никакой фантазии. Я спрашиваю, так понятно же, война — спектакль-то будет? Конечно, говорит, будет, что ж нам, если война, рыдать всей толпой? Театр закрыть? Не было такого указания, чтобы закрыть. Было указание боевой дух поднимать.
— Да, — кивнул Вася. — «Гамлет» сильно подымет боевой дух. Кто-кто, а ты должен знать, что в конце там всех перебили.
— Делов-то, — ответил Мирон. — Не пролетариев же перебили, а царское отродье. Хоть и датское. А я тебе, знаешь, что расскажу! Ходил я в крайком, узнать о новых задачах прессы. Так вот, зам первого секретаря по идеологии — бригадный комиссар! Сидит за столом уже в военной форме, с вот таким ромбом. Важный, жуть. Да, и вот ещё: Милка с педагогического согласилась.
— Чего согласилась?
— Идти с нами в театр. Поверь, классная деваха.
— А жена твоя как, Анисья? Она-то согласилась?
— Она и договаривалась. Ты не понимаешь ничего, хоть уже и третьекурсник. Я специально Милку предложил. Они же вместе там работают, в педагогическом. Анисья уверится, что Милка — твоя девушка, и перестанет меня пилить за неё.
— Как моя девушка? Я её и в глаза не видел.
— Увидишь.
Спектакль прошёл при полном зале. Сначала всё шло как обычно. Но вот конец первого акта. Гамлет произносит монолог, обращённый к страже:
Я вам себя с любовью поручаю;
И всё, чем только может бедный Гамлет
Вам выразить свою любовь и дружбу,
Даст Бог, исполнится. Идёмте вместе;
И пальцы на губах, я вас прошу.
Век расшатался — и скверней всего,
Что я рождён восстановить его!
Ну что ж, идёмте вместе.
Занавес сдвинулся, а на сцену выбежал Полоний («Главный режиссёр», — шепнул Мирон Васе) и объявил, что спектакль посвящается героическим защитникам Родины, которые прямо сейчас, в эту минуту, отражают атаки вероломного врага. «Все мы, пусть не физически, а в мыслях своих, должны быть рядом с ними», — сказал он, а свою речь закончил словами из только что прозвучавшего монолога: «Ну что ж, идёмте вместе!»
Зрители немедленно устроили овацию, и перерыв между актами растянулся на час, превратившись в стихийный митинг. Все цитировали Молотова. И затем на протяжении спектакля, даже без видимой причины, в зале, вспышками, время от времени начинали хлопать в ладоши. В благодарность за прекрасную игру? И за это тоже, но больше — в знак единения. Артисты, изображавшие на сцене средневековую жизнь, уже не были только артистами, а культурно отдыхающая публика в зале — не была уже только публикой.
…Когда вышли из театра, Анисья, не обращая внимания на большое скопление народа, весьма нелицеприятно высказалась про поведение Гамлета с Офелией. Вывод был прост:
— Вот они каковы, мужики-то.
Вася уже знал, что она, несмотря на молодость, преподаёт в педагогическом училище живопись и рисунок будущим работникам дошкольного образования, а «его девушка» Милка — Людмила Порошина — работает там же секретарём-библиотекарем.
— Вы, Люда, тоже плохого мнения о мужчинах? — спросил он её.
— Я — нет, — ответила та и ухватила Васю за локоток. Дальше так и шли, под ручку. — По мне, эта дворянская фифа много о себе воображала. Вернула Гамлету подарки, дура… Была бы проще, жила бы дольше.
В толпе Вася заметил двух знакомых, лаборанта-коллектора второго разряда Галю и геолога Серёгу, бредущих в обнимку. Его они в вечернем сумраке не заметили.
— Неслабый материал, — сказал Мирон, пропустивший мимо ушей все мнения женщин о всех мужчинах, начиная с Гамлета. — Антифашистский митинг посреди спектакля. Барнаульцы с воодушевлением встретили речь Молотова. Народ поддерживает Советскую власть, и враг, безусловно, будет разбит. Хм-м, хм-м. Корнихин, главный инженер с авторемонтного, хорошо выступил. Надо было записать. Ладно, завтра утром забегу к нему. В добор к статье было бы правильным дать цитату из первого секретаря крайкома. Но мы имеем только мнение товарища Бровко…
— А про спектакль что будешь писать? — спросил Василий.
— Про это и говорю.
— Нет, про «Гамлета».
— Эх, товарищ Одиноков! — воскликнул Мирон. — Разве время сейчас думать о терзаниях социального паразита Гамлета? Неактуально, брат! Этот ляп театрального руководства достоин отдельной статьи, но мы закроем на него глаза, потому что война началась неожиданно и «Гамлет» уже был объявлен. Хотя… Могли, могли товарищи артисты найти замену! В репертуаре театра много спектаклей патриотического содержания. «Любовь Яровая» Тренёва, а? Плохо разве было бы заменить эту сказку про принца на пьесу про учительницу-революционерку? Или «Как закалялась сталь» Островского. Если уж хочется из зарубежной жизни, то вот — та же труппа ставила «Овод».
— Да, «Овод»! — обрадовалась Анисья. — Очень был хороший спектакль.
— В «Гамлете» не так всё просто, — протянул Василий. Он до этого видел «Гамлета» два раза, в Свердловске и в Москве, а потом даже купил книгу и прочёл пьесу. — Ты же видел, тут целый клубок интриг. Начинается с того, что Горацио рассказывает Гамлету про призрак и устраивает сцену явления того призрака, который убеждает принца, что его дядя предатель. А в конце пьесы тот же Гораций докладывает норвежцу Фортинбрасу, что все мертвы. В присутствии английских послов!
— Ну и что?
— А то, что Фортинбрас обещал своему норвежскому королю не поднимать на Данию оружия. Как бы у Норвегии и Дании — пакт о ненападении. А потому разборки внутри Дании были ему на руку! И мы видим: Горацио с этим призраком возбудили Гамлета, тот устроил дяде провокацию, дядя на это купился. А Фортинбрас шляется вокруг Дании с армией, даже прошёл по её земле, якобы в Польшу. И вот датская династия гибнет. В выигрыше только Фортинбрас, коварный, как Гитлер. И друг-предатель Горацио. Один получит себе Данию, второй — ну… тоже что-нибудь получит.
— Какой он умный, — игриво сказала Милка и прижилась к Васе покрепче.
— Ясно, москвич, — ответила Анисья.
— Главное, разобраться, откуда взялся призрак, — продолжал Вася. — Может, англичане подгадили? Всем известно, что призраков не бывает.
— Вот про это ты у нас в Барнауле никому не говори, — предупредил Мирон.
— Да, у нас они есть, — подтвердила Анисья.
— Вы что, спятили? — удивился Одиноков.
— Есть у нас призраки, точно! — вытаращила глаза Милка. — Здесь в прошлом веке жил генерал-губернатор, старый совсем, и у него была молодая жена. Он её из ревности замуровал живьём в стену своего дома. И она ему стала являться после этого! И до сих пор её иногда видят!
— До чего ревность доводит, — заметил Мирон как бы в пространство.
Анисья, ткнув ему под бок локтем, сообщила Васе:
— В нашем театре про этот случай пьеса шла, «Голубая дама».
Расстался Вася с друзьями легко. Спросил на перекрёстке, правильно ли он понимает, что, пойдя направо, попадёт в Дом колхозника, получил утвердительный ответ, распрощался со всеми за руку и ушёл. Анисья засмеялась. Милка скривила рожицу:
— Вот тебе и москвич…
— Девчонки, мне работать надо, — сказал Мирон. — Давайте по домам…