Житие Одинокова

Глава восьмая

— Товарищи, возражения есть? — спросил Сталин. — Может быть, дополнения?

— Кажется, всё охватили, — устало потёр лоб Маленков.

— Не расширить ли список пункта четыре, — без вопросительной интонации предложил Микоян. — А то из еды упомянут только хлеб.

Перечитали четвёртый пункт:

— А что тебя смущает? — поинтересовался Молотов. — Приписать сюда, что ли, фрукты и ягоды, яйца и молоко? Смысл-то понятен!

Уже два часа члены Политбюро и Совнаркома обсуждали совместную директиву «О мобилизации всех сил и средств на разгром фашистских захватчиков». Было 29 июня, воскресенье, начало второй недели войны. За предыдущие дни войну СССР объявили, помимо Германии, Италия и Румыния, Словакия, Финляндия и Венгрия.

То, что Сталин обдумывал 22 июня, приобретало законченные формы: страна превращалась в единый военный лагерь. Эта последняя директива охватывала всё. В ней было указание армии отстаивать каждую пядь Советской земли. Был призыв к народу организовать всестороннюю помощь армии (мобилизация, снабжение, транспорт, помощь раненым). Было указание крепить тыл Красной Армии, подчинив интересам фронта деятельность всех предприятий. Тех, кто оставался на территории, занятой врагом, директива ориентировала на создание партизанских отрядов и диверсионных групп.

Пункт шестой требовал немедленно предавать суду Военного трибунала всех тех, кто своим паникёрством и трусостью мешает делу обороны, — невзирая на лица.

— А впрочем, нормально, — согласился Микоян с формулировкой четвёртого пункта и глянул на товарища Сталина. Тот молча прогуливался вдоль стола, попыхивая трубкой.

— Может, мы хотим оставить немцев голодными? — заговорил он, и сам же ответил: — Мы, конечно, хотели бы этого. Или, может, мы хотим оставить голодными советских людей, которые вынужденно остаются на оккупированной территории? Нет, этого мы не хотели бы. Но смысл пункта об угоне паровозов, вывозе горючего и хлеба — не в том, чтобы кого-то оставить голодным. Смысл — заставить Гитлера тратить на подвоз продовольствия и горючего тот ресурс, который, если бы он получил в сохранности наши склады и паровозы, он мог бы использовать на доставку в район боевых действий вооружений, боеприпасов, живой силы… И это утяжелило бы положение Красной Армии.

Походил ещё немного, повторил вопрос:

— Возражения по директиве есть?

Возражений не было. Проголосовали, отдали правленый текст на перепечатку. Участники заседания потянулись на выход, остались только члены Политбюро.

Они собирались обсудить происходящее на фронте, но обсуждать как раз было нечего.

— Нет новостей! — недовольно махнул трубкой Сталин. — Нет! И не потому, что нет, а потому, что отсутствует связь с войсками! Как вам это нравится?

— Нам это совсем не нравится, — ответил Молотов, а Берия тут же подхватил:

— Отсутствие связи вызывает вопросы, товарищ Сталин. За связь в Красной Армии отвечает начальник Генштаба товарищ Жуков. И он даже неделю спустя после начала войны связь не обеспечил! А у меня, например, есть связь с моими подразделениями.

— Да, — кивнул Сталин. — Пограничники — молодцы.

— Ни одна из пограничных застав самовольно не ушла с позиций, товарищи, — сказал Берия. — Кто не погиб в бою, отходил только по приказу.

— В ваших частях, товарищ Берия, больше порядка, — прогудел Молотов. — Как мы теперь знаем, армия не везде выполнила Директиву № 1. А все пограничные войска были приведены в полную боевую готовность вовремя.

— По моему приказу даже раньше, чем была подписана директива, — подтвердил Берия. — Не только пограничные, но и внутренние войска. Скажем, армейские драпанули из Бреста уже в восемь часов утра, а мой 132-й отдельный конвойный батальон остался. Не исключаю, он даже сейчас ведёт бой в Брестской крепости.

— Мы вчера обсуждали, как усилить армию за счёт войск НКВД, — напомнил Сталин.

Берия кивнул:

— Мы в наркомате обсудили ночью, что можно сделать. Готовы немедленно приступить к формированию пятнадцати дивизий.

В кабинет быстро, но бесшумно вошёл помощник Сталина, Поскрёбышев:

— Товарищ Сталин, западные радиостанции сообщают о падении Минска. Включить?

— Да.

Пока слушали сообщение, Берия вышел в приёмную. Вещание шло на русском языке, с восторженными похвалами непобедимой германской армии и язвительными комментариями по поводу трусливых русских дикарей.

— Генштаб нам об этом не сообщал, — задумчиво произнёс Сталин. — А обязан был. Неужели это правда, а Жуков с Тимошенко не знают?

Он вопросительно посмотрел на вернувшегося Берию, не сомневаясь, что тот из приёмной выяснил обстановку.

— Немцы в город ещё не вошли, но Красная Армия его покинула, — подтвердил Лаврентий Павлович. — Бои ведут чекисты и внутренние войска НКВД. По моему приказу они и должны покидать населённые пункты последними, обеспечивая порядок и помогая гражданам с эвакуацией.

Сталин позвонил в Наркомат обороны маршалу Тимошенко. Спросил:

— Товарищ Тимошенко, есть ли новости о положении в Минске?

— Нет, товарищ Сталин. Ничего конкретного о положении на западном направлении сказать не могу.

— А мы можем сказать вам, что Минск войска сдали.

— Я не могу этого подтвердить, товарищ Сталин.

— Не кажется ли вам странным, что нарком обороны, председатель Ставки Главного Командования не знает того, о чём сообщают иностранные радиостанции?

— Я бы не стал верить этим радиостанциям без проверки. Не вы ли, товарищ Сталин, учили нас не поддаваться на провокации?

— Мы учили вас оборонять страну, а не сдавать города! Мы проверили факт оставления Минска войсками. Он подтверждён.

— Я вижу, вы недовольны мной.

— А мы видим, вы слишком раздражены и теряете власть над собой.

— Раз я плохой в ваших глазах, прошу отставку.

Сталин отодвинул от уха трубку и пробормотал про себя:

— Этот чёрт орёт во всю грудь, ему и в голову не приходит, что он меня оглушает. — И снова в трубку: — Что? Отставку просите? У нас отставок не просят, а мы их сами даём.

— Если вы находите нужным, дайте сами.

— Дадим, когда будет надо, а сейчас советую не проявлять нервозности…

Сталин повесил трубку, сказал соратникам, качая головой:

— Интересная у нас армия. В мирное время дня не было, чтоб в газетах не писали о военных гениях, которые заполнили чуть ли не весь Генштаб. А как до войны дошло, так нарком обороны просится в отставку, а начальник Генштаба объясняет своё незнание обстановки нехваткой полевого кабеля… У вас что, товарищ Поскрёбышев?

— Срочная телеграмма из Гомельского обкома.

— Телеграмма? Вот вам, товарищи! Они говорят, связи нет! А партийные власти шлют из района боёв телеграммы. У них связь есть!

Взял телеграмму, передал Маленкову:

— Прочитайте вслух, пожалуйста.

Маленков, откашлявшись, прочитал:

Сталин взял телеграмму, засунул во внутренний карман. Хлопнул себя по колену:

— Вот что, товарищи. Мы — власть политическая, а целиком зависим от бездействия власти военной. Это недопустимо. Мы рискуем повторить судьбу правительства Польши, да только бежать нам некуда. Немедленно едем в Наркомат обороны.

В ходе работы над последней директивой у него сложилась речь, с которой можно было бы обратиться к народу. Его сдерживало только одно: непонимание ситуации на фронтах. Вернее, понимание-то было: армия бежит, — не было ясности, когда она, наконец, начнёт воевать так, как от неё ждёт народ…

Ехать до здания Народного комиссариата военных и морских дел было недалеко, оно располагалось у Арбатской площади. Но даже за время этого короткого пути Сталин успел подумать о многом. В разговорах с военными он сдерживал себя, понимал, как им нелегко. Но и у него на душе накипело.

Жгла обида за впустую потерянное оружие. Стране оно досталось непросто! Его создавал народ, отказывая себе в отдыхе, во многих радостях жизни… Создавали тяжким трудом, надрывом!.. А каков результат? Тысячи самолётов, танков, пушек — то, что копилось ради именно этих, первых дней войны — не использованы, бездарно брошены. Он-то надеялся, что с таким оружием войска первой стратегической линии — всё-таки три с половиной миллиона человек, предупреждённые за четыре дня до агрессии! — уж как-нибудь продержатся, пока изготовятся войска второй линии и начнёт давать пополнение всеобщая мобилизация.

Были же, были сообщения разведки, что немецкий генералитет планирует взять Минск в первую неделю войны. Мы знали об этом и строили все свои военные планы так, чтобы поломать эти немецкие надежды, чтоб не смогли они взять Минск! И вот он взят в первую неделю войны…

Такое никак не могло произойти случайно, а только в результате предательства, прежде всего на Западном фронте, где командующий фронтом — Д. Г. Павлов.

Теперь мы получаем донесения, что Павлов за день до войны приказал слить с самолётов топливо, снять оружие. Предположим, Генштаб и лично товарищ Жуков могли не успеть узнать об этом преступном приказе комфронта. Но без малого три тысячи танков Павлов «не смог» задействовать из-за отсутствия топлива! Куда ж оно делось? Его заслали аж в Майкоп, подальше от Белоруссии!.. А между прочим, за всё происходящее с горюче-смазочными материалами в Генштабе отвечает лично товарищ Жуков…

Если наши вояки будут продолжать в том же духе, то, спрашивается, почему бы немцам не выполнить и свои планы взятия Москвы?

Вот мы сейчас и спросим у товарища Жукова…

Впрочем, нет, надо с ним помягче. Если он и в самом деле, то… Надо пока помягче.

В кабинете наркома находились Тимошенко и Жуков. Когда вошли члены Политбюро, встали. Поздоровались. Послали за Ватутиным.

— Известно ли вам, где командование Западного фронта? — спокойно спросил Сталин.

— Связь потеряна, и за весь день восстановить её не удалось, — отрапортовал Жуков.

— Можете ли объяснить, почему допустили прорыв немцев?

— Пока у нас мало данных для анализа!

— А какие меры приняты к налаживанию связи?

Столь спокойное течение беседы не могло быть вечным. Обсуждать было просто нечего, кроме одного вопроса: как так получилось, что нечего обсуждать?

— Вы вообще ничего не знаете, а на кой нам нужен Генеральный штаб, который не имеет связи с войсками и никем не командует! — не выдержал Сталин.

— Раз нет связи, Генштаб бессилен руководить.

— О том и речь. Нам уже понятно, что вы тут бездельничаете. Но тогда хотя бы расскажите, как у вас это получилось. Такое даже нарочно трудно организовать!

— Это война, товарищ Сталин. Она непредсказуема.

— Э, нет. Она непредсказуема для какого-нибудь штафирки. У командира всё должно быть предсказуемо. Вы — кто? Штафирка?

— Я боевой генерал, товарищ Сталин! И попрошу…

— Ваша армия предательски бежала от боя, боевой генерал! Да-да! Бой вели слабо вооружённые пограничники, а ваши, боевой генерал, дивизии — бежали. Вот, почитайте, что пишут очевидцы, — Сталин вытащил из кармана телеграмму секретаря Гомельского обкома. — Читайте, читайте.

— Мне неизвестна ситуация на Гомельском направлении.

— А нам известна, — он показал на Молотова, Берию и Маленкова. — Армия бежала столь позорно, что даже колхозники не выдержали, задержали и разоружили толпу военных командиров. Колхозники! Вы понимаете? Колхозники противодействуют дезертирству подчинённых вам командиров! Бежавших с фронта, даже не увидев противника! За такое полагается расстрел!

— Мы разберёмся с этими дезертирами, — играя желваками, процедил начальник Генштаба.

Сталин погрозил пальцем:

— С ними уже разобрался народ, колхозники. А вы читайте. И товарищу Тимошенко дайте. Увлекательное чтение, товарищ нарком. Безоружных мобилизованных, по распоряжению командующего фронтом, послали под гитлеровские танки! Мы для чего, вашу мать, озадачиваем народ, объявляем всеобщую мобилизацию? Чтобы вы всех мобилизованных быстренько переправили на убой немцам?

— Такова была обстановка! Мы планировали…

— Это мы планировали, а вы просрали! Отчего не дали этим людям оружие? Да оттого, что оружейные склады с вашей, товарищи Тимошенко и Жуков, санкции были выдвинуты к границе, где их такие же, как вы, портяночники сдали немцам. Промышленность поставила на ваши склады восемь миллионов винтовок! Где они теперь? Чем будете воевать? Или вы и не собираетесь воевать? Скоты, ничтожества…

— Я не заслужил такого обращения, товарищ Сталин! — рявкнул Тимошенко.

— А какого заслужил? Может, вам тут книксены отвесить? Всем Политбюро поприседать перед вами в знак благодарности за прекрасную работу? Нет уж! Товарищ Сталин за четыре дня до войны дал вам директиву на приведение войск в полную боевую готовность. В полную! Боевую! А вы вместе вот с этим бездарем, — и Сталин указал на Жукова, — не проверили исполнение директивы в Западном округе. А там на неё — наплевали. Так что книксенов не дождётесь!

— Мы делаем что можем! — отчего-то фальцетом выкрикнул Жуков.

— А чего вы можете-то? Где ваши армии, куда они идут, точнее, бегут?

— Мы выясняем…

— А эта ваша афера с могучими мехколоннами! Чистое очковтирательство. Где они? На бумаге? Почему их нет на поле боя?!

— Да идите вы к матери! — Жуков зажмурился, из глаз его потекли слёзы, он резко отвернулся и выбежал в другую комнату. Молотов укоризненно посмотрел на Сталина и ушёл вслед за начальником Генштаба. Все растерянно замолкли: такого никто не ожидал, а меньше всех Сталин.

Помолчав, он негромко заговорил с Ватутиным и Тимошенко:

— Не вздумайте обижаться, мы сказали правду. Командиры Красной Армии доверия не оправдали, и вы это сами знаете. Предлагаю усилить командный состав за счёт кадров НКВД. Как, товарищ Берия? Найдёте людей?

— Костяк нескольких дивизий, из числа военнослужащих пограничных и внутренних войск, а также запасников, мы создадим, — подтвердил Берия. — Но в наших войсках нет тяжёлого оружия, и вся мобилизация идёт через Наркомат обороны, а не через нас.

— Сколько дивизий? — спросил Тимошенко.

— Пятнадцать, из них десять стрелковых и пять моторизованных.

Все понимали, что обеспечение этих дивизий оружием и техникой ляжет на Генштаб. А начальник штаба Жуков вышел. Посмотрели на его заместителя, начальника Оперативного управления Ватутина.

— Ресурсы для этих дивизий мы найдём, — заверил Ватутин.

— Товарищ Тимошенко, — сказал Сталин, — нас тут двое членов Ставки Главного Командования, я и Лаврентий Павлович, и вы, председатель. Предлагаем вам сегодня же оформить решение по формированию дивизий на базе войск НКВД, поручив выполнение товарищу Берия.

— Может быть, пусть этим лучше займётся армия?..

— Нет, не лучше.

— А дислокация?

— Товарищ Берия определит дислокацию. Вы будете оповещены.

Молотов привёл внешне спокойного, но с влажным лицом Жукова.

— Успокоились, товарищ Жуков? — доброжелательно спросил Сталин. — Теперь вы в состоянии заниматься делами?

— Я занимаюсь делами, товарищ Сталин! А вы мешаете нам изучать обстановку!

Маленков неожиданно громко хрюкнул, не иначе, от изумления. Чтобы оправдать этот странный звук, заговорил:

— Если вам известна обстановка, сообщите и нам! А если неизвестна, то что вы тут изучаете?..

— Катитесь вы с вашими поучениями! — оборвал его Жуков и повернулся к Сталину: — Да и вы тоже!

Сталин, ни с кем не прощаясь за руку, а только кивнув головой, направился к выходу. Не доходя дверей, остановился, сказал Тимошенко:

— Ознакомьте товарища Жукова с принятым решением, — и вышел.

Нарком внутренних дел пошёл за ним. Молотов, без каких-либо эмоций на лице, тоже направился вслед за товарищами. В дверях ему пришлось пропустить вперёд Маленкова. По примеру Сталина, рук военным никто из них не жал.

— Да как он мог послать вас по матушке, товарищ Сталин? — возмущался на лестнице Берия. — Это полный развал дисциплины!

Не реагируя на эту реплику, Сталин негромко сказал ему:

— Из пятнадцати стрелковых дивизий пять формируй в Московском военном округе. Надёжные боевые силы пригодятся нам для обороны Москвы.

— Вы думаете?.. — расслышав эти слова, начал Молотов и замолчал, но Сталин понял и, полуобернувшись к нему, ответил:

— Да, я думаю, они дойдут до Москвы.

Маленков остался в Наркомате обороны, чтобы провести совещание с армейскими политработниками, остальные, выйдя во внутренний двор Наркомата обороны, подошли к машинам. Молотов не садился в свою, ждал, чтобы не уехать раньше Первого секретаря ЦК ВКП(б), а тот у своего «ЗиСа» продолжал говорить с Берией.

— Начинай формировать из пограничников, хорошо знающих горные районы страны, специальные горнострелковые дивизии. Не меньше двух. В полном секрете. Срок исполнения — три недели.

Берия задумался.

— Надо успеть, — сказал ему Сталин.

Молотов смотрел на них с бесстрастным лицом. Каждый из руководителей, близких Сталину, занимался своим конкретным делом. И только Берия ухитрялся влезать во всё. Конечно, он был знающим, дельным, трудолюбивым человеком, но его вездесущность беспокоила Молотова. Бывшие чекисты работали всюду. Они занимались разведкой, дипломатией, наукой, курировали промышленность, жилкомхоз, литературу и искусство. Теперь начинают подменять армию…

Между тем Берия что-то возбуждённо доказывал Сталину, оглядываясь по сторонам и поблёскивая стёклами очков. По долетавшим обрывкам фраз Молотову показалось, что глава НКВД говорит о возможности этой ночью военного переворота. Сталин слушал молча. Потом медленно кивнул. Подозвал Молотова. Сказал сразу обоим:

— В том, что говорил Жуков, есть и правда. Она в том, что со связью в армии плохо. И это кажется странным. Мы умеем тянуть проволоку. Мы научились производить искусственный каучук, чтобы делать кабель. Но кабеля нет! Мы просили товарища Вознесенского подготовить доклад, какие проблемы у промышленности в этом вопросе. Товарищ Вознесенский, мне кажется, затрудняется ответить. Вы, товарищ Берия, отправьте к нему опытного следователя, пусть поможет разобраться. А ты, Вячеслав, озадачь внешнюю торговлю.

Не заезжая в Кремль, Сталин поехал на Кунцевскую дачу.

Молотов и Берия отправились каждый в свой наркомат.

Приехав на Лубянку, нарком внутренних дел вызвал к себе высших сотрудников. Через час он подписал подготовленный ими приказ № 00837 о формировании пятнадцати стрелковых дивизий НКВД для дальнейшей передачи их в действующую армию. Среди пунктов этого приказа был и такой: «К формированию дивизий приступить немедленно».

Ещё через час была подписана директива НКВД СССР, первый пункт которой требовал: «В целях предупреждения уголовной преступности и пресечения паники при возможных воздушных и химических тревогах усилить круглосуточное патрулирование по городу, особенно в вечернее и ночное время».

На другой день, 30 июня, система власти в стране изменилась.

Сталин приехал в Кремль рано утром. Вызвал Молотова, предложил ознакомиться с проектом совместного постановления Президиума Верховного Совета СССР, Совнаркома СССР и ЦК партии о создании Государственного комитета обороны. Он написал этот проект ночью, сразу по возвращении из Наркомата обороны. На вопросительный взгляд Молотова буркнул:

— Беру на себя всё.

Молотов согласился:

— Пора кончать с бардаком.

ГКО стал высшим органом руководства в СССР. Все советские, государственные, партийные, военные, хозяйственные и профсоюзные органы были обязаны беспрекословно выполнять его распоряжения.

Возглавили комитет Сталин и его заместитель Молотов.

Около полудня 30 июня Сталин позвонил начальнику Генштаба Жукову, приказал вызвать в Москву командующего Западным фронтом Павлова. Вместо него командовать фронтом был отправлен в Смоленск нарком обороны, председатель Ставки Тимошенко. Первый заместитель начальника Генштаба Ватутин тоже покинул Москву: его Сталин отправил начальником штаба на Северо-Западный фронт.

Через несколько дней Ставку Главного Командования, чтобы не обижать Тимошенко увольнением, ликвидировали, а взамен создали Ставку Верховного Командования. Сталин возглавил её, но не как председатель Ставки, а как Верховный Главнокомандующий, превратившись ещё и в военного вождя СССР. Товарищ Берия мог быть спокоен: отныне ни один генерал не посмел бы послать товарища Сталина по матушке…

Теперь он чувствовал себя готовым к тому, чтобы говорить с народом.

В 5 часов утра 3 июля нарком связи Иван Пересыпкин и диктор Юрий Левитан были уже в Кремле. В 6 часов пришёл Сталин. Поздоровался, спросил: «Ну как, готово?» — «Да, всё готово». Сел за небольшой столик, на котором стояли микрофоны, бутылка воды «Боржоми» и стаканы. Левитан объявил о выступлении председателя ГКО.

«Товарищи, граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои…» — так начал Сталин. Рядом со словом «товарищ», главным обращением к советскому человеку, поставил православное «братья и сестры».