28 июня Вася писал письмо родителям, в Москву:
«Дорогие мама и папа. Так получилось, я теперь красноармеец. Пока далеко от фронта, а где, написать не могу. Чтобы отправить мне письмо, просто укажите на конверте номер полевой почты. Живём хорошо, в доме отдыха промкомбината. Изучаем оружие, учимся рыть индивидуальные ячейки, ползать по-пластунски. Тут есть кинозал. Нам показали фильм „Александр Невский“. Мы его обсуждали, было очень интересно…»
Дом отдыха представлял собою, на самом деле, большое пространство со множеством одноэтажных деревянных домов и одним большим, каменным двухэтажным. Между домами пролегали посыпанные гравием дорожки, из клумб торчали растения, на разветвлениях дорожек стояли статуи спортсменов с мячами, вёслами и штангами.
В конце каменного здания располагался «кинозал», казавшийся громадным, поскольку шёл ввысь на оба этажа. Пол в нём был устроен ярусами, вроде как партер и амфитеатр, но без наклона: просто амфитеатр был на метр выше партера. В одном торце зала — деревянная сцена, экран и герб СССР над ними, в другом — амбразура киноустановки.
Напротив четырёх высоких окон, снабжённых светонепроницаемыми шторами, симметрично располагались входная дверь и три панно с изображениями счастливой жизни советских людей: трудящиеся за работой, трудящиеся устраивают спортивный кросс, трудящиеся беседуют в парке с И. В. Сталиным. Над всей этой красотой — сиротливый деревянный балкон с кое-как расставленными вдоль перил стульями.
Перед показом фильма старший политрук Миловидов предупредил, что будет диспут. Просил смотреть внимательно. Когда показ кончился, зрителям дали возможность оправиться и покурить. Шторы на окнах раздвинули, на сцене поставили стол и стул, Миловидов уселся и вопросил:
— Кто может изложить своё мнение о фильме?
Красноармейцы, среди которых были не только молодые пацаны, но и умудрённые мужи семейств, тихонько загудели, но руку никто не поднял.
— Почему молчим? Или никому не понравилось?
— Понравилось! — выкрикнул из середины зала кто-то из старших возрастов.
— Хорошо! Выходите сюда, расскажите, что понравилось.
Соседи вызванного засмеялись, а он, смущённо разводя руками, пошёл к сцене.
— Мне всё понравилось, товарищ старший политрук!
— Представьтесь, красноармеец.
— Красноармеец Кудашев!
— Ну, говорите, Кудашев.
— Больше всего мне понравилось, как придумали немца окружить и в клещи взять. Рассказал этот бородатый дядя анекдот, а князь-то сразу сообразил!
— Кудашев, точнее рассказывайте, точнее. Не бородатый дядя, а кольчужник Игнат, не анекдот, а сказку. В чём суть сказки?
— Сказка, товарищ старший политрук, о том, как заяц от лисы удирал, да проскочил меж двух берёз. А лиса туда же прыгнула и застряла! А заяц ей и говорит… «Хочешь, — говорит, — я всю твою девичью честь сейчас нарушу?» Лиса не захотела, а заяц — нарушил!
— Так, Кудашев, а какой вывод сделал князь?
— Он придумал, как немцев на том озере перехитрить. Они идут «свиньёй», одна княжеская дружина их останавливает, две другие с боков заклинивают, и тут — ополчение ударяет немецкую «свинью» с тыла!
— Это называется «оперативное планирование». Садитесь, красноармеец Кудашев. Вот, товарищи, Кудашев назвал кольчужника Игната. Кто понял, почему погиб Игнат?
Поднялось сразу пять рук. Миловидов указал на одну:
— Прошу вас. Можете говорить с места, только громче.
— Красноармеец Мельников! Игната убил предатель, боярин!
— Подождите, Мельников, не садитесь. Что Игната убил предатель, это все видели. Но почему, почему так произошло?
— Игнат потерял бдительность, товарищ старший политрук! Предатель вытащил у него же, у Игната, нож и убил его.
— Правильно. Это была оплошность Игната. Но как врагу удалось убийство, если на Игнате была кольчуга? Ведь Игнат — кольчужник!
— Не знаю, товарищ старший политрук. По-моему, надо ему было остерегаться этого врага народа.
— Кто может ответить? — спросил Миловидов, заранее видя, что поднято несколько рук. — Ну, например, вы, — и указал на Мирона Семёнова.
— Красноармеец Семёнов! — доложился Мирон. — Суть в том, что Игнат сам сковал себе кольчугу. И сковал плохо! Надевая её в первый раз, приговаривал: «Не враг дал, сам ковал. Коротка кольчужка-то». И когда боярин достал его ножом, повторил: «Коротка кольчужка-то». Военное обмундирование и оружие для армии надо делать максимально тщательно. На это нацелил советскую промышленность товарищ Сталин.
— Вот! Правильно, красноармеец Семёнов. Учитесь наблюдательности и умению излагать свои мысли у красноармейца Семёнова, товарищи. От качества военного имущества зависит жизнь воинов! Какие ещё мысли вызвал эпизод с гибелью Игната?
— Ефрейтор Свинцов! Я заметил, что среди боярской знати и купцов много предателей, в том числе и тот, который Игната убил!
— Да, это верно. Рабочий люд желает дать отпор немецким рыцарям, зовёт возглавить войско князя Александра Ярославича. Кто противится этому решению? Бояре и купцы. Вот что об их поведении говорит в этом фильме народ… — старший политрук пошуршал бумажками, нашёл нужную, прочёл: — «Им, богачам, всё едино, кто мать, кто мачеха. Где барыш, там тебе и родная земля. А нам, малому люду, под немцем смерть верная. Звать Александра! Вождь нужен, батя».
— Разрешите? Красноармеец Трифонов! Всех бы этих бояров повесить ещё до войны! Вместе с купцами и князьями.
— Вешать, товарищ Трифонов, нужно за дело и по закону. Князья и купцы — они разные бывают. Вон купец Афанасий Никитин в Индию ходил, был прогрессивный купец. А про князя Александра Невского сам товарищ Сталин сказал: «Хороший князь». Без командования никакую битву нельзя ни спланировать, ни провести. Князь Александр и с ним народ — побеждают, вопреки делишкам прослойки, что между князем и народом. Следить надо за прослойкой. Чистить её. Но по закону, товарищ Трифонов. Что ещё?
— Я заметил, топоры и мечи выдавали без учёта. Это же вредительство.
— Садитесь, Трифонов, — и Миловидов указал рукой на другого бойца: — Вас попрошу.
— Красноармеец Петров Игорь! Я почему называю имя, товарищ старший политрук, — потому что у нас тут ещё два Петрова. И мне выдали сапоги не по размеру. А как воевать в таких сапогах? В них даже до сортира не дойти.
— Старшина! — вызвал Миловидов. — Где старшина подразделения?
— Здесь! Старшина Нестерович!
— Старшина! Чтобы сегодня же красноармеец Петров ходил в сортир в сапогах по размеру! Ясно?
— Так точно!
— Лично проверю… Вернёмся, товарищи, к фильму. Кто заметил реплику Александра Невского про меч? Когда один из дружинников удивился, что меч тройной закалки плохо рубит, князь сказал: «Не в закалке дело. Меч плечом крепок».
Заметили многие, что и подтвердили одобрительным ворчанием.
— В чём тут дело? Вы, товарищ.
— Красноармеец Козенко! Дело в том, что нужно овладевать оружием!
— Совершенно верно.
Дальше красноармейцы вспомнили, что ремесленники устроили соцсоревнование: копейщики дали тысячу копий, бондари — пятьсот щитов. Кто-то обещал мечи. «Веди, Ярославич!», «Ни пяди чужой земли, но и ни пяди своей»…
— А багры! — вспомнил кто-то. — Как они немчуру с лошадей баграми сдёргивали, а?
— Ещё бывают багры сложные, — сообщил другой. — Сверху древка штык, под ним багор, ещё ниже топорик. А вот мне понравилось, как дружинники надели немецкие халаты с крестами и вёдра на голову, а когда рыцари побежали, они к ним с той маскировкой и проникли. И побили многих.
— Это воинская смекалка, — сказал старший политрук. — Без неё в бою никак нельзя.
Он опросил всех, никого не пропустил. Вася Одиноков пожелал выступить, когда заговорили о рогатых немецких шлемах. Встал и объяснил, что рога приделывали к металлическому колпаку для защиты плеч от ударов меча. А на шлеме орденского магистра рога завёрнуты неправильно, вверх.
На это старший политрук заметил, что военных консультантов по средневековью сейчас крайне мало. Вот если бы режиссёр Эйзенштейн позвал красноармейца Одинокова, то они вместе завернули бы магистру рога куда надо. Вася обрадовался и поделился своим наблюдением, что и вёдра с дырками для глаз никак не закреплены на рыцарских головах.
— Правильно, — сказал Миловидов. — Русская дружина победила, потому что князь Александр заботился о качественном вооружении армии. А немецкий магистр даже на самого себя напялил негодный шлем. Вот ему рога-то и пообломали. Форму современной советской каски конструкторы рассчитали так, чтобы сабельный удар уходил от плеч.
Красноармеец Бакулин переживал, что немцы детишек в огонь покидали. Ефрейтор Шпынов отметил, что тогда, как и сейчас, был мир с немцами, а они его нарушили.
В завершение разговора всех насмешил красноармеец Коля Рытиков, здоровенный детина с детским лицом.
— А вот неправда была показана, товарищ… дык, как это… старший, это… политрук.
— Что?!
— Дык, вот же… Как же? Показали нам тама… Две незамужние. Я почему понял, ведь к ним же сваталися в конце! А вот ежели сваталися, то незамужние.
— Ну? Рытиков, где неправда?
— А вот, у них же у обеих по две косы! — и он показал пальцами: две. — А нельзя. Две косы только замужние плетут! А ежели ты незамужняя, одну плети. У нашей дярёвне так.
— У вашей дярёвне так, — сухо ответил ему Миловидов, — а у той, где происходит действие фильма, не так.
— Как же? — не понял Рытиков.
— Наоборот, — пояснил старший политрук.
— Разрешите спросить? — воззвали с последних рядов. — Когда нас на фронт?
— Фронт от вас никуда не уйдёт! — оглушительно крикнул Миловидов и встал из-за стола. — Мы с вами только что обсудили: надо учиться, осваивать оружие, укреплять физическую подготовку. Пока ещё фашисты наступают. И вы пойдёте в бой! Но пойдёте подготовленными, чтобы фашистов прогнать. Понятно?..
Верзила Коля Рытиков подошёл к Васе и Мирону, когда те перед сном, после ужина, сидели на лавочке возле статуи волейболистки. Робко поинтересовался, можно ли с ними поговорить. Ребята подвинулись, он сел и шёпотом обратился к Василию:
— Вы вот сказали про рога на шлеме. Неправда показана. И я увидел неправду. Вот… Вот что главное… — он задумался, подбирая слова. — В кине в этом князь Александр даже на храм ни разу не перекрестился. И перед битвой не осенял себя. Я как заметил, сердце прямо зашлось. Будто не русский он… И на хоругвях евоных крестов православных нету. И на щитах нету. Только львы хвостатые. А немцы все с крестами… Как же это?
Василий пожал плечами:
— Художественный вымысел. Режиссёр, видать, партийный.
— На каком-то стяге была икона, — сказал Мирон и протяжно зевнул.
— Была, — согласился Рытиков. — Лик Спасителя краешком. Почему так делают?
— А в твоей деревне что, все веруют? — спросил Василий.
— Все. Кроме председателя, конешно.
— И церковь есть?
— Церковь — она в селе, три версты от нас. Николинская, с приделом в честь святителя Тихона Амафунтского.
— У вас там что, колхоз? — лениво поинтересовался Мирон.
— Колхоз. Богатый! Мы хорошо жили. Школа-семилетка.
— Стало быть, ты образованный.
— Дык… Ходил в школу-то. Много знаю.
Мирон усмехнулся:
— Мало, если продолжаешь верить сказкам про Бога и Тихона Арифмудейского.
— Амафунтского.
— Учиться, Коля, надо всерьёз. Овладевать современными теориями мироустройства. В них нет места Богу. Человек сам властитель своей судьбы, сам строит новый мир. Пора уже оставить в прошлом веру в сверхъестественное вмешательство. Ты ведь наверняка в школе читал Пушкина, про попа и работника его Балду. Там хорошо показано, как на шею трудовому человеку норовят сесть бесы…
— Тьфу-тьфу, — сплюнул Коля.
— …а сам поп и есть первый бес.
Коля встал, пробормотал «извините» и поплёлся прочь.
— Зря ты с ним так, — сказал Василий. — Ну верует человек, что с того? Помнишь батюшку, с которым мы ехали в поезде? Он верно заметил, что по Конституции любой имеет право верить.
— Но и любой имеет право разоблачать религию! — воскликнул Мирон и вдруг замолчал с открытым ртом, потом вскочил и потряс Васю за плечи:
— Вася! Забыл тебе рассказать! Удивительные творятся дела!
Заметив Васину заинтересованность, снова сел, достал папиросу.
— Ну? — рыкнул Василий. — Чего ещё?
— Помнишь ли ты, как тот поп, отец Анатолий, говорил нам в вагоне, что православие в СССР вот-вот опять полезет изо всех дыр? Он был прав!
— То есть?
— Двадцать третьего числа, когда я так неосмотрительно пошёл с тобой в военкомат, мы в редакции получили телетайпное сообщение о проповеди митрополита Сергия. Он в Союзе вместо патриарха, самый главный поп. Понимаешь?
— Пока нет.
— Ну как же! За все годы работы в советской печати я ни разу не видел официальных сообщений о церкви. Разве что о вредительской деятельности отдельных её служителей. И вдруг — рассылают по стране тассовку про митрополита! Текста проповеди, слава тебе, Господи, не было, но в положительном смысле говорилось, что Сергий призвал мирян подняться против немецко-фашистских захватчиков. Вот как мне к этому относиться?
— Интересно, — задумался Вася, — а что ты будешь делать, если поступит официальное указание верить в Господа? Поверишь или нет?
На какое-то время Мирон оцепенел, а потом начал медленно, с неприятным оскалом на лице поворачиваться к Василию.
Труба пропела «отбой»…
«Дорогая мамочка! Если увидишь кого из моих друзей, передавай приветы. И Кате с третьего этажа тоже. Здесь у меня много новых друзей. С одним из них я познакомился ещё до начала войны, и он вместе со мной попал в армию…»
Когда 23 июля Одиноков пришёл в экспедицию, начальник её, товарищ Марьев, был немногословен.
— Велено вдвое сократить штат, — сказал он, — и одновременно увеличить объёмы геолого-поисковых работ. Практикантов не брать. Про свою отсрочку от службы узнавай в Москве. Ты, кстати, отметил в московском военкомате командировку на практику? Что в Барнаул едешь, сообщил им?
— Нет, — ответил Вася, холодея. — Забыл, пока с этим Вяльевым возился.
— Срочно в Москву! Объявят тебя дезертиром, мало не покажется…
На вокзале сказали, что пассажирские рейсы отменены:
— Москва бузит, а у нас проблемы. Ждите.
Василий знал, что уже несколько лет, как Барнаул обзавёлся аэропортом. Оказалось, отсюда возят почту до Новосибирска, Бийска и в Горно-Алтайск. И всё.
— А как улететь в Москву?
— А никак.
Вернулся на вокзал: билетные кассы вообще закрыты.
День катился к вечеру. Пошёл к Мирону в редакцию:
— Мне надо уехать! Помоги!
— Слушай, айда в военкомат! Они помогут. А мне всё равно статью про мобилизацию писать, про энтузиазм населения, надо подсобрать фактуру.
Вокруг военкомата толпились сотни людей. Пока Мирон уговаривал низших чинов, что ему край как важно попасть на приём к военкому, Вася изучал наглядную агитацию, в обилии развешенную по стенам. Узнал, что в зиму 1940–1941 годов избы-читальни края провели лекции и беседы на тему «Новинки современной войны». Что с допризывниками встречались участники боёв у озера Хасан и на Халхин-Голе, герои Финской кампании. Что проведены военно-тактические игры, лыжная и конная эстафеты. Что оборонно-физкультурную работу с молодёжью ведут командиры запаса и красноармейцы, находящиеся в долгосрочном отпуске…
Тем временем Мирон добился своего. Их принял военком.
— Я корреспондент газеты «Красный Алтай», Семёнов. Пишу статью о мобилизации и об энтузиазме трудящихся. А товарищ Одиноков — москвич, как раз желает вступить в армию. Его надо как-то отправить в Москву, чтобы он там мог придти в военкомат.
Комиссар выслушал, попросил Васины документы. Изучил их:
— Вассиан Андреевич Одиноков?
— Да.
— Объясните мне, товарищ Одиноков, вы в Москве в какую армию намерены вступить?
— Это ясно, — улыбнулся Вася. — В Рабоче-крестьянскую Красную Армию.
— Очень хорошо. А здесь, в Барнауле, как вы думаете, в какую армию призывают?
— Наверное, в ту же.
— Не «наверное», а точно в ту же. В любом военкомате СССР, за исключением Среднеазиатского, Забайкальского и Дальневосточного военных округов, идёт мобилизация граждан в РККА. Впрочем, даже в Ташкенте, если вы изъявите желание, вас тут же мобилизуют. Понятно?
— Что?
— То, что в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня вы мобилизованы в РККА.
— Ему бы в Москву, — встрял Мирон. — Он там приписан…
— А у вас, товарищ, документы есть?
— Есть.
— Так-так. Семёнов, Мирон Васильевич, 1915 года рождения, — военком посмотрел в списки. — Подлежите мобилизации! Повестку получали?
— Нет.
— Ничего, это не страшно.
Крикнул в коридор:
— Сапоненко! Позови капитана Дубова, забрать двоих мобилизованных!
— А как же статья для газеты? — вскричал Мирон. — А как же энтузиазм трудящихся?
— Не вижу проблемы, красноармеец Мирон Семёнов. Проявляйте энтузиазм…
Запись от 20 октября 1987 года
Помню, как поразил меня доклад Хрущёва на ХХ съезде в той части, где оценивались военные таланты Сталина: «А надо сказать, что Сталин операции планировал по глобусу. Да, товарищи, возьмёт глобус и показывает на нём линию фронта».
Теперь я уже старый человек, и могу сказать: многие относились к Никите Сергеевичу со скепсисом. Пустопорожняя болтовня, а дел-то и нет. Помню анекдот тех времён: «Можно ли завернуть в газету слона? Можно, если в газете напечатана речь Хрущёва». В этом он похож на нашего сегодняшнего перестроечного лидера. Такая же пустота мысли.
Но чего у Хрущёва не отнять, врал он виртуозно. Например, в своих воспоминаниях писал: «У него (Сталина — М. Семёнов) появился какой-то физический, животный страх перед Гитлером. И он всё делал, чтобы ублажить Гитлера». Или в докладе на съезде: «Он долгое время фактически не руководил военными операциями и вообще не приступал к делам и вернулся к руководству только тогда, когда к нему пришли некоторые члены Политбюро и сказали, что нужно безотлагательно принимать такие-то меры для того, чтобы поправить положение дел на фронте».
Лично я не мог наблюдать И. В. Сталина в первые дни войны. Простой красноармеец, я вместе с моим другом В. Одиноковым в составе стрелковой части ожидал отправки на фронт. Но позже я всё-таки был военным корреспондентом, говорил со многими, кто встречался со Сталиным, сам его трижды видел. Собрал большую библиотеку воспоминаний, и знаю, что Сталин каждый день был на виду!
23 июня 1941 года, утром, он пытался связаться с командующим войсками Западного фронта Павловым. Затем — с выехавшими на фронт Шапошниковым, Куликом и Жуковым. На этот счёт существуют неоспоримые документы. В тот же день была создана Ставка Главного Командования во главе с наркомом обороны С. К. Тимошенко, а затем, я так полагаю, Иосиф Виссарионович отсыпался. Он, сильно больной тогда человек, провёл больше двух суток без сна. А с природой не поспоришь, спать надо.
24 июня И. В. Сталин занялся отладкой информационного механизма: по его личной инициативе ЦК партии и правительство приняли совместное постановление «О создании и задачах Советского Информационного Бюро».
В тот же день им был создан Совет по эвакуации. Возглавили его совсем не авторитетные Н. М. Шверник и А. Н. Косыгин, но его распоряжения мгновенно выполняли даже самые авторитетные наркомы: все знали, что на самом деле работу этого Совета курирует сам Сталин.
В тот же день он вызвал наркома связи СССР И. Т. Пересыпкина, расспросил о состоянии связи с фронтами, республиканскими и областными центрами. Обсудили работу московского узла связи. В то время наркомат, телеграф и Центральная международная телефонная станция располагались в одном здании на улице Горького. При попадании в здание одной только вражеской бомбы можно было потерять телеграфную и телефонную связь сразу на многих направлениях. Об этом мне рассказывал сам Пересыпкин.
25 июня Сталин и Шапошников подписали директиву Ставки «О формировании и задачах группы армий Резерва Главного Командования», со штабом в Брянске. Фактически Иосиф Виссарионович учёл не просматривавшуюся тогда даже военными спецами угрозу поворота гитлеровских войск с центрального направления на юг.
В тот же день — до того, как замкнулись немецкие клещи у Минска — приказал комфронта Павлову осуществить форсированный отход 3-й и 10-й армий.
В тот же день было утверждено постановление «Об организации института фронтовых и армейских начальников охраны войскового тыла», поручившее охрану тыла действующей Красной Армии войскам НКВД.
В тот же день состоялся примечательный разговор. Запись о нём оставил Я. Е. Чадаев, тогда — управляющий делами Совнаркома СССР. К сожалению, Яков Ермолаевич умер около двух лет назад, в декабре 1985-го. Вот что он писал:
«…Тимошенко спросил Сталина: отправлять ли на передовую позицию его сына Якова, который очень туда просится.
— Некоторые, — молвил Сталин, сдерживая гнев, — мягко говоря, чересчур ретивые работники всегда стремятся угодить начальству. Я не причисляю вас к таковым, но советую вам впредь никогда не ставить передо мной подобных вопросов…»
В ночь на 26 июня он писал Военному совету Юго-Западного фронта, что решено снять с поста начальника штаба фронта Баграмяна, как неспособного извлечь урок из разразившейся на этом фронте катастрофы, которую Сталин сравнил с поражением русской армии в начале войны 1914 года в Восточной Пруссии. Далее писал об ошибках Тимошенко и Хрущёва: «Если бы мы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе, с потерей 18–20 дивизий, которую пережил фронт и продолжает ещё переживать, то я боюсь, что с Вами поступили бы очень круто…»
26 июня, когда немецкие танковые группы были уже в 20 км от Минска, Сталин отправил на Западный фронт Ворошилова и взялся за организацию обороны Москвы. Отозвал с Юго-Западного фронта Жукова. Сам Жуков писал об этом:
«26 июня на командный пункт Юго-Западного фронта в Тернополь мне позвонил Сталин и сказал: „На Западном фронте сложилась тяжёлая обстановка. Противник подошёл к Минску. Непонятно, что происходит с Павловым. Маршал Кулик неизвестно где. Маршал Шапошников заболел. Можете вы немедленно вылететь в Москву?“»
Поздно вечером Жуков прилетел в Москву и поехал в Кремль. По его словам, «Сталин был не в лучшем состоянии»:
«В кабинете И. В. Сталина стояли навытяжку нарком С. К. Тимошенко и мой первый заместитель генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин. Оба бледные, осунувшиеся, с покрасневшими от бессонницы глазами. И. В. Сталин был не в лучшем состоянии.
Поздоровавшись кивком, И. В. Сталин сказал: „Подумайте вместе и скажите, что можно сделать в сложившейся обстановке?“ — и бросил на стол карту Западного фронта.
— Нам нужно минут сорок, чтобы разобраться, — сказал я…»
Интересно — и это отметил не только Жуков, — в эти дни Сталин не курил. Он только держал в руках трубку, по одним воспоминаниям, не раскуренную, по другим — не набитую табаком. А в воспоминаниях о других днях всегда наличествуют слова: «набивал трубку», «раскурил», «клубы дыма» и т. п.!
Тогда же, 26 июня, Сталину пришлось отдать приказ о поиске 16-й армии. В мае 1941 года её перебрасывали из Сибири на запад. Об этом узнал германский генштаб, и во избежание дипломатического скандала армию завернули на юг. Маршрут её движения засекретили столь капитально, что никто не знал точно, где она. Отдавая 26 июня приказ срочно найти эшелоны этой армии и быстро продвинуть их к фронту, Сталин по карте (а не на глобусе) обрисовал большой район предполагаемого их пребывания.
27 июня утром у Сталина собрались члены Политбюро. Подписали три постановления ЦК: о мобилизации коммунистов в целях усиления идейно-политической работы в РККА в духе советского патриотизма; о порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества; о вывозе из Москвы государственных запасов драгоценных металлов, драгоценных камней, Алмазного фонда СССР и ценностей Оружейной палаты Кремля.
И затем — неизвестно, что он делал. По рассказу Чадаева, пропал:
«Во второй половине дня 27 июня я зашёл к Поскрёбышеву… Позвонил правительственный телефон, Поскрёбышев ответил:
— Товарища Сталина нет, и не знаю, когда он будет.
— Позвонить, что ли, на дачу? — спросил вошедший заместитель наркома обороны Лев Мехлис.
— Позвоните, — сказал Поскрёбышев.
Мехлис привычно набрал по вертушке номер Ближней дачи и ждал полминуты. Но никто не ответил.
— Непонятно, — сказал Поскрёбышев. — Может быть, выехал сюда, но тогда мне позвонили бы из охраны.
Подождали ещё несколько минут. Поняв, что ждать не стоит, пошли к Молотову. В это время позвонил телефон, и Молотов кому-то ответил, что не знает, будет ли Сталин в Кремле.
На следующий день (28 июня — М. С.) я (Чадаев — М. С.) пришёл в приёмную Сталина. Но Сталин не приехал. У всех было недоумение — что случилось?
Ближайшее окружение было встревожено, если не сказать больше. Мы все всегда знали: проходило немного времени, чтобы тот или иной работник не был к нему приглашён. А теперь телефоны молчат, известно только одно: он на Ближней даче, но никто не решается поехать к нему. В эти дни его уединения (день и вечер 27 июня, утро 28-го — М. С.) у Молотова собрались члены Политбюро и стали решать, как быть? По сообщению обслуживающего персонала дачи, Сталин был жив, здоров. Но отключился от всех, никого не принимает, не подходит к телефонным аппаратам. Члены Политбюро единодушно решили: ехать всем…»
О том, как ездили к Сталину, а он был в плохом состоянии, и т. д., известно из писаний Микояна, Берии и Хрущёва. Хотя лично Хрущёва и в Москве-то не было, уж он точно не ездил. По Хрущёву, можно понять, дело было 24 или 25 июня («долгое время фактически не руководил»); Берия даты не называет; по контексту воспоминаний Микояна, ездили 29 июня. Кстати, по Микояну, перед поездкой то ли Лаврентий Берия, то ли Вячеслав Молотов предложил создать Государственный Комитет Обороны. Я в это поверить не могу: такое мог придумать только Сталин.
Что же произошло? Полагаю, вечером 27 июня у Сталина сам собою прорвался нарыв в горле. Он никогда ни с кем не обсуждал своего здоровья, не любил обращаться к докторам. У него на даче даже аптечки не было. У охраны была, а у него нет. И вот произошёл, говоря медицинским языком, «кризис». Я такими болячками не страдал и не знаю, как оно происходит, но подозреваю, что физическое состояние человека в такие моменты не самое бодрое. Не до разговоров по телефону. Хотя это поворот к выздоровлению.
Со слов Н. А. Булганина, записанных Чадаевым: «Всех нас поразил тогда вид Сталина. Он выглядел исхудавшим, осунувшимся… землистое лицо, покрытое оспинками… он был хмур». А. С. Микоян пишет: «Застали его в малой столовой, сидящим в кресле. Увидев нас, он буквально окаменел. Голова ушла в плечи, в расширенных глазах явный испуг. (Сталин, конечно, решил, что мы пришли его арестовывать.) Он вопросительно смотрит на нас и глухо выдавливает из себя: „Зачем пришли?“ Заданный им вопрос был весьма странным. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать».
Но, если подумать, действительно: «Зачем пришли?»
Я уже давно на пенсии. Однако работал немало и правила знаю: когда сотрудник заболевает, ему дают немного поправиться, потом профком выделяет деньги, кого-то отправляют в магазин, чтобы купил апельсинов, и делегация коллег навещает больного. Если заболевает директор, денег выделяется больше, делегацию составляют начальники отделов. Директор — заранее, конечно, осведомлённый — встречает их. Все усаживаются за стол. Принесённую провизию раскладывают по тарелкам, остальное разливают по рюмкам. Даже и мысли у директора не возникает, что его пришли арестовывать.
Сталин о своей болезни никого не оповещал и на апельсины вряд ли рассчитывал. Но это появление в его столовой сразу всех высших лиц государства, ведущего войну, его, конечно, поразило. Они должны делом заниматься! «Зачем пришли?»
Какие там аресты! Его не было меньше суток, а они уже не знали, что без него делать.