Граф был явно не в духе!
Зато Людмила Ильинична была очень любезна, внимательна и все время угощала нас крепким чаем.
- Михаил Иванович, - обратилась она ко мне, - какой же вы решили сделать грим для молодого Алексашки?
- Не знаю... Ищем! Мне кажется, что надо исходить от жизни - соратники и приближенные всегда стараются подражать своему начальству. Мне кажется, что и Меншиков старался: и волосы зачесывал назад, и усы отращивал по-кошачьи, как у Петра, но только у него все было моложе и озорнее, брови, мне кажется, торчали кверху, как будто собирались улететь.
- Мин херц! - вдруг неожиданно назвав его так, обратился я к Толстому: - Я прочитал, что один иностранный дипломат на ассамблее у Меншикова очень назойливо приставал к Петру с каким-то вопросом. Петр не хотел отвечать ему и сказал Меншикову: "Не надо его здесь, на ассамблее, задерживать!". Меншиков, выполняя волю царя, деликатно выпроводил чрезмерно любопытного дипломата со второго этажа. И вот дипломат, описывая в своих воспоминаниях этот случай, пишет, что "Меншиков, этот рыжий дьявол с огненными глазами, меня толкнул".
- Верно рассказал, так было!
- Так вот, мин херц, я не могу расшифровать, почему "рыжий дьявол" и почему с "огненными глазами"?
Толстой покосился на поставленный ему стакан чая, сердито его отодвинул и сказал, сунув в рот трубку:
- Можно себе представить, как Меншиков "выпроводил" дипломата с лестницы, если он показался ему "рыжим", да еще с "огненными" глазами. Представляешь, что там было?
- Но почему же дьявол?
- Ну, а дьяволом он его просто обругал, когда, сидя внизу на площадке, почесывал задницу!
А вот насчет сходства с Петром? Что ж, это стоит подумать. Маленькие усики штопорком и буйный зачес волос дадут стремительность, и летящие брови тоже хорошо! А?! Владимир Михайлович, как ты думаешь?
И Петров, перед которым почему-то появилась рюмка коньяка, которую он тут же опрокинул, сказал:
- Посмотрим! Увидим! Посоветуемся! Они с Анджаном сегодня что-то уже делали. Взглянем на фото! Поговорим! Проверим!
На первых фото я был похож на недоразвитого цыпленка, пришлось осторожно, меняя деталь за деталью, уравновешивать прическу с бровями, брови с усами, а все вместе с лицом и костюмом, пока не сказали все, в том числе и члены художественного совета: "Вот теперь хорошо!".
Вскоре начались съемки, все заработало, и Толстой уехал в Карлсбад (Карловы Вары) лечиться. Советоваться было не с кем. Но даже в те короткие встречи, которые состоялись, он умел двумя - тремя меткими сравнениями, хлестким определением или даже просто вовремя прозвучавшим "гы, гы, гы" раскрыть целый новый мир в жизни образа и взбудоражить надолго фантазию.