Жизнь, театр, кино

Последняя встреча с А. Н. Толстым

Выпуск первой серии "Петра I" был огромной удачей советского кино. Залы были переполнены. Критика была обширная и разнообразная. Образ Петра, созданный Николаем Симоновым, был отнесен к явлениям мирового актерского мастерства... Позже, в 1938 году, в газете промелькнула заметка: "Между прочим, "Петр I" - первый советский фильм, который смотрел в Белом доме президент США Рузвельт, -сообщил нам находящийся в Москве председатель Амкино В. Берлинский...".

После опубликования списка награжденных орденами работников кино, в том числе и участников работы над картиной "Петр I", на студии был митинг. Товарищи очень сердечно и трогательно приветствовали нас, награжденных не по случаю юбилея, а за создание фильма. Это было первое такое награждение.

Толстой в своей теплой речи, обращенной ко всем кинематографистам, сказал:

- Я всегда горячо верил и любил творческий коллектив "Ленфильма" и не ошибся, когда заявил, что первые съемки "Петра" дают мне возможность сказать: я спокоен за судьбу картины!

Говорил он сердечно и взволнованно:

- Спасибо за труд вложенный, за сердца горячие и за ум, все постигающий! Про таланты я уж и не говорю! - И он махнул рукой в сторону актеров.

* * *

Была война. И вот однажды, в 1942 году, снимаясь на аэродроме в Алма-Ате, где шли заключительные натурные съемки "Воздушного извозчика", я увидел машину, из которой вышли Алексей Николаевич и Людмила Ильинична.

- А я пролетом (кажется, он сказал из Ташкента), лечу в Москву, и узнал, что ты здесь снимаешься, приехал навестить!

- Спасибо, мин херц!

- Мин херц! - сказал он, как будто что-то прикидывая. - Мин херц!.. Слушай! Я привез тебе пьесу "Нечистая сила"! Не перебивай - знаю, что скажешь! Я ее заново переделал, осовременил... Вот Людмила говорит, что читается с интересом. Я хочу, чтобы ты сыграл Мардыкина, помнишь, Борисов его играл? А? Как ты смотришь, ее интересно сыграть в Малом, а? Может, и поставишь сам. Держи!

Подошли товарищи, и разговор стал общим. Примерно через полчаса, посмотрев на часы, он заторопился, и мы простились.

Захлопывая за ним дверцу машины, я не знал, что вижу в последний раз Алексея Николаевича, дорогого мне человека, который, улыбаясь и нежно помахав рукой, растаял вместе с машиной в густой алма-атинской пыли...

Я остался один. Съемка кончилась. Солнце крупное и красное, каким оно не бывает в России, торопилось опуститься за хребет синих гор. Стало сразу холодно...

И я вспомнил: взятие шведской крепости, горнист, кони, ядра. Я скачу! Толстой гладит лошадь.

- Спасибо, дорогой, - удружил! - слышу голос Толстого.

- Спасибо вам, человек с большим сердцем! - шепчу я.

Кремль. Получаем ордена. Слушаем М. И. Калинина. Толстой стоит рядом со мной.

- Спасибо! Мин херц! - говорю я Михаилу Ивановичу, принимая орден.

Толстой жмет мне руку...

Как будто все это было вчера - не было войны и не было сейчас вот здесь, с нами, великого русского писателя, такого простого и бесконечно любившего людей, человека, который торопился на фронт как член комиссии по расследованию фашистских злодеяний.

- До свидания! Мой отец, мой шеф, дорогой Алексей Николаевич,- шептал я.

Но нет! Не суждено мне было больше с ним свидеться. Вот почему мне, очевидно, вдруг захотелось плакать...

23 февраля 1945 года на приеме в Доме Министерства иностранных дел ко мне подошел взволнованный Рубен Симонов, он только что приехал из санатория "Барвиха", и тихо сказал:

- Умер Алексей Николаевич!