Жизнь, театр, кино

Ночь в летнем дворце

Симонова на съемке не было, и меня отвезли во дворец одного.

Раскинув на полу свой тулуп, я приготовил все ко сну, как в кадре ночной сцены Петра и Меншикова, когда, засыпая, они ведут разговор о России.

Нарезал в деревянную чашку свой ужин, в настоящую петровскую бутыль перелил армянский "коллекционный", зажег свечи в шандале (подсвечнике) и, сев за стол у окна, ждал Симонова.

Передо мной открывался фантастический вид на Неву, Петропавловскую крепость и дальше на Крестовский остров.

'Богдан Хмельницкий'. - Пью, дорогой, пью! Тильки что-то скупо подносить стали! - нарушая авторский текст, весело ответил дед,

хитро прищуривая глаз

В этом районе Ленинград неповторим: утром он, как нежный акварельный рисунок, - все тона голубовато-розовые, днем они совсем другие - новые, яркие краски и резкие светотени ломают линии строений, придавая им причудливые ракурсы. А красавица Нева как-то особенно мощно и мятежно катит свои волны. Вечером это вновь тихий, прозрачный, романтический, нереальной красоты град.

'Матерь божья! Пресвятая богородица! Ты слышишь меня?' -кричал Гаврила, пугая Богдана (Н. Мордвинова) и Довбню (Б. Андреева)

Может быть, именно здесь, на этом "берегу пустынных волн", стоял Пушкин, когда писал:

Люблю тебя, Петра творенье...

Да, он разнообразен и по-разному красив, при всякой погоде и во все времена года, этот чудесный город!

Я сидел у окна и смотрел как зачарованный.

Окно угловой комнаты создавало для пейзажа естественную рамку, которая так удачно отрезала боковые современные здания, что передо мной предстала как бы величественная панорама старого Петербурга. Таким я его еще никогда не видел.

Старые часы хрипло отстукали одиннадцать вечера, но было совершенно светло, и свечи горели только для настроения.

Н. Мордвинов и Б. Андреев перенимают опыт, как надо пить из казацкой чарки

В доме стояла исключительная тишина, даже не скребли мыши. Я очень устал, и хотелось спать. Ранняя съемка, волнения встречи с Толстым, атаки верхом давали себя знать.

Симонова, вероятно, не известили, и я, выпив положенное и закусив один, улегся на тулуп. Уснул моментально.

Энтузиазм в этой сцене возникал от торопливого стремления поскорее вылезти из бассейна с водой. Ведь там пришлось

сидеть всю рабочую смену

Но, как мне показалось, я так же быстро и проснулся от солнечного луча, который бил прямо мне в лицо. Потянулся, открыл глаза... Незнакомая комната, и стены, и окна со странными переплетами рам. Старые дамы, смотрящие на меня с портретов, и я, лежащий на полу в мундире... Все показалось мне сном, и, не желая терять его, упустить, я снова крепко зажмурил глаза.

Разбудил меня стук, кто-то настойчиво и, очевидно, давно стучал. Я быстро открыл. В дверях стоял Алексей Николаевич, свежий, пахнущий утром.

'Богдан Хмельницкий'. На роль Великана пригласили борца из Киевского цирка

- Разоспался, светлейший! - сказал он, улыбаясь. - А я приехал за тобой!

- Сейчас, мин херц!

Пока я бегал умываться, он успел налить из термоса кофе и развернуть пакет с едой.

- Закусывай. Вот и поедем на съемку, уже шесть часов. Чудесное утро!

Я смотрел в его добрые глаза. В эту минуту он был для меня самым дорогим человеком.

- Алексей Николаевич!

- Ну что?

Я молчал. Он посмотрел на меня и, похлопав нежно, нежно по руке, сказал:

- Ну, ну! Утри нос и ешь! Ишь, как тебя разобрало!..