Горькие туманы Атлантики

10

Ночь побаловала ясной погодой, а с утра в фиорде снова начал накапливаться туман. Он появлялся неведомо откуда, словно просачивался из глубин моря или горных недр, где дремал и отлеживался до этого. Небо опять заплывало свинцовой одутловатостью отяжелевших туч.

На суда неожиданно был передан прогноз погоды: туман обещали до конца суток. Но Лухманова взбудоражил сам факт передачи метеосводки: на стоянке она никому не нужна, и потому погодой не интересовались уже много недель. Быть может, это — начало?.. Видимо, в подобных предположениях он оказался не одинок: вскоре кое-где над трубами пароходов заклубились дымы — там разжигали топки котлов. И Лухманов, подбодренный этими дымами, приказал Птахову и Синицыну окончательно подготовить, на всякий случай, теплоход к выходу в море. Он видел, с какой радостью засуетились на палубах моряки.

Рейдовый катер стал обходить суда и забирать капитанов задолго до начала совещания. Когда он подвалил к трапу «Кузбасса», в него спустились Лухманов, Митчелл и Савва Иванович. К ним тотчас же протиснулся Гривс, пожал приветливо руки, улыбчиво высказал предположение, что советские моряки, по всему видать, вскоре окажутся дома. Он улыбался и Митчеллу, словно тот тоже был моряком советским, поскольку служил на «Кузбассе».

— В Мурманске я напрошусь к вам в дом, мистер Лухманов, — смеялся американец. — Вы угостите меня бесподобным русским блюдом: пель-ме-ни!

Неподалеку от причала их обогнал нарядный катер-лимузин с крейсера «Лондон». На его коротенькой мачте развевался маленький адмиральский флаг.

Совещание происходило в зале недостроенного здания христианской ассоциации молодых людей. Это здание возводили английские морские пехотинцы в распадке между сопками, в самом углу Хвал-фиорда, где как-то незаметно вырос небольшой поселок. Сперва появились стандартные металлические бараки, потом вокруг них начали громоздиться различные служебные постройки.

Внутри помещения было сыро и мрачно. Всюду виднелись следы недоделок: затеки краски, непригнанные полы, временная электропроводка. Пахло камнем и свежеоструганным деревом. За окнами внезапно хлынул проливной дождь, и это еще больше усилило ощущение мрачности.

Удивляло обилие военно-морских чинов, английских и американских офицеров самых различных званий — от лейтенантов до капитанов первого ранга. Присутствовали и несколько адмиралов. Офицеры переговаривались вполголоса, держались стороной, не смешиваясь с торговыми моряками, и Лухманов заметил, что Митчелл с трудом подавил в себе желание присоединиться к ним. Быть может, он различил среди офицеров знакомых.

Только английские и советские моряки были по форме одеты, американцы же, в отличие от Гривса, явились кто в чем: в куртках, в свитерах, просто в рубашках. Все слонялись из угла в угол, безбожно дымили трубками и сигаретами, и зал вскоре стал походить на сарай — грязный, задымленный, душный. За окнами, под дождем, прохаживались часовые — солдаты морской пехоты, и это, пожалуй, было единственным, что напоминало о важности происходящего.

С английской точностью совещание началось ровно в тринадцать. Первым выступил коммодор конвоя офицер резерва британского флота.

— Джентльмены! — произнес он негромко, несколько смущаясь непривычной роли оратора. — Переход из портов Америки и Канады в Исландию ваши суда завершили в разное время успешно. На дальнейшем этапе пути мы вверяем свою судьбу флоту Британии. Восточнее острова Медвежий, кроме того, безопасность конвоя будет обеспечивать и советский Северный флот.

Он говорил неторопливо, подчеркивая значимость своего сообщения. Митчелл переводил, главным образом, Савве Ивановичу, так как Лухманов сам улавливал смысл.

— Итак, сегодня суда после долгой вынужденной стоянки в Исландии снова выходят в океан. Первый морской лорд просит от его имени поздравить экипажи с началом операции. Сэр Паунд желает всем нам успеха и верит, выражаясь словами великого Нельсона, что в море каждый исполнит свой долг. А теперь, джентльмены, прошу внимательно выслушать последние указания командира эскорта на переход.

Командир Брум поднялся порывисто. Лицо его выражало уверенность, что в море конвою не грозит никакая опасность. Казалось, он готов был, даже мечтал об этом, встретиться со всем германским флотом. Корабли эскорта покажут, на что способны британские моряки! Враг будет уничтожен либо обращен в бегство! Стоит ли остерегаться противника, если на миноносцах служат такие ребята…

А Лухманов думал о своем. Значит, сегодня? Так скоро? Он ожидал этого, однако сообщение коммодора прозвучало все-таки неожиданно. Лухманов видел озабоченность на лицах многих капитанов: до выхода оставалось, по сути, лишь несколько часов. На всех ли судах готовы к рейсу в такой же степени, как на «Кузбассе»?

— Джентльмены! — между тем промолвил Брум хорошо поставленным командирским голосом. — Тридцать семь транспортов каравана будут следовать в океане девятью кильватерными колоннами. Интервал между ними — три кабельтовых, дистанции между транспортами — два. Схему походного ордера вместе с кодами и условными сигналами каждый из вас получит по окончании конференции. Спасательные суда пойдут концевыми в третьей, пятой и восьмой колоннах. Флаг уважаемого коммодора конвоя, — то ли кивнул, то ли слегка поклонился в сторону председателя совещания, — на головном транспорте пятой. Флаг командира эскорта — на миноносце «Кеппел», которым я имею честь командовать.

Голос его звучал громко, цифры он называл уверенно, не заглядывая в записи, будто все, что касалось конвоя, знал наизусть или отчетливо видел перед глазами. Наверное, Брум полагал, что именно так лучше всего убедить капитанов: операция продумана и рассчитана до мельчайших подробностей, и, следовательно, не остается повода ни для малейших сомнений.

— Кроме кораблей эскорта караван в океане будет сопровождать крейсерская эскадра контр-адмирала Гамильтона в составе четырех крейсеров и флотилии миноносцев, а также два линейных корабля и авианосец под флагом командующего объединенными военно-морскими силами союзников адмирала Тови. Еще ни один конвой, следовавший в Россию, не имел такого боевого прикрытия. С ним не страшны никакие корабли противника, тем более что на пути их возможного следования, как сообщили мне, развернуты девять английских и четыре советские подводные лодки. Сегодня нет среди нас человека, кто сомневался бы в успехе! Впишем же победную страницу в летопись борьбы с нашим общим врагом! С верой в успех мы выходим в море, и да поможет нам бог!

Свое выступление командер Брум заканчивал возвышенно и торжественно, словно был не морским офицером, командовавшим кораблями эскорта, а проповедником Сославшись на бога, он сел, однако тут же поднялся снова, согласившись ответить на вопросы, если таковые у капитанов имеются. Поднялся шум, в общем гуле голосов, грубоватых шуток и смешков потонули и вопросы озабоченных капитанов, и ответы командира эскорта. Да и отвечал на вопросы не он один, в беседу тут же включались какие-то остряки, в словах которых проскальзывали злость и издевки: несмотря на громкие заверения командования конвоя, сомнений и неясностей оставалось немало. На многих судах было ограниченное количество боезапаса, особенно орудийного. Кто-то спросил, можно ли в случае необходимости вскрыть грузы и пополнить боезапас оттуда. И остряки, опережая Брума, заверили, что русские, конечно, не обрадуются, однако лучше доставить им грузы вскрытыми, нежели не доставить совсем. Можно ли снять чехлы с танков, что на палубах, и использовать их орудия против торпедоносцев и подводных лодок? Не только можно, но и нужно, хихикали остряки, тем более что некоторые танки уже невозможно использовать в бою: за время долгой стоянки резина на них попортилась от соленой влаги и едкого океанского воздуха. В этих шутках звучала правдивая горечь… Брум стоял немного растерянный: он привык к строгости военных совещаний, и бедлам выбил его из колеи. Он морщился от реплик, от густого табачного дыма, который окутывал недостроенный зал.

Тишина воцарилась лишь после того, как поднялся контр-адмирал Гамильтон. Адмирал улыбнулся, подчеркивая, что разделяет веселое, а значит, бодрое настроение капитанов. Он сам готов шутить, поскольку уверен в успехе, но жаль, что на это не остается времени. И многозначительной паузой Гамильтон дал понять, что время ценит сейчас превыше всего.

Он повторил о боевой мощи кораблей охранения, заверив, что у конвоя есть шансы дойти до советских портов практически невредимым. Затем со щедростью бывалого, опытного марсофлота, который заслужил свою первую воинскую награду еще в девятьсот пятнадцатом, стал советовать, как отражать налеты вражеской авиации, поскольку та представляет для транспортов наиболее реальную угрозу. Экономно расходовать боезапас, не стрелять по тем самолетам, которые сбросили бомбы или торпеды, ибо такие самолеты уже не опасны. Во время налетов «юнкерсов» внимательно следить за горизонтом, ожидая одновременного нападения торпедоносцев, причем открывать огонь по последним, атакующим с низких высот, надобно осмотрительно и осторожно, чтобы случайно не поразить другие суда конвоя… Слушали контр-адмирала молча: конкретные указания, к которым он перешел от общих заверений и фраз, вернули капитанов к действительности. Невольно думалось о предстоящих встречах с врагом. И Гамильтон, заметив это, решил ободрить моряков:

— Кроме непосредственного эскорта с вами будут крупные корабли ближнего охранения, а также мощные силы дальнего оперативного прикрытия. Возможно, во время перехода вы не увидите большей части этих кораблей, но они постоянно будут готовы оказать вам необходимую поддержку. — И, понизив голос, словно открывал величайший секрет, почти таинственно добавил: — Вы вполне можете оказаться причиной еще одного генерального морского сражения — возможно, подобного Ютландскому.

Совещание длилось недолго. Расписавшись в получении конверта со штампом «Вооруженные силы Его Величества», в котором хранились схема походного ордера, сигналы и коды, Лухманов догнал Савву Ивановича и Митчелла.

Дождь лил густой, не по-северному обильный. Рейд с трудом просматривался до бонов — дальше океан превращался в сплошную мглу. И Лухманов невольно подумал о том, что через несколько часов, когда транспорты выйдут в море, у судоводителей прибавится и забот, и тревог. Однако то заботы штурманские, привычные — лучше они, чем встреча с врагом, который при такой видимости вряд ли обнаружит конвой. И потому пусть будет благословен туман!

Сейчас на плохую погоду никто не обращал внимания. Капитаны озабоченно торопились к причалу, чтобы с любой попутной оказией поскорее добраться до транспортов: видимо, у каждого оставалось множество неотложных дел. А сигнал о выходе мог теперь последовать в любую минуту.

— Похоже, англичане в конце концов поумнели, — подошел к Лухманову Гривс. — Прикрытие почти такое же, как у конвоев Средиземного моря. Жаль, авиации только мало…

— В составе охранения есть и американские корабли! — резко промолвил Митчелл, слышавший эти слова. — Посмотрим, как они покажут себя в океане!

— Не сердитесь, лейтенант, — миролюбиво ответил американец. — Я все равно предпочел бы обычный будничный рейс, даже если бы нас охраняли флоты союзных держав совместно. Война на море — скверное дело. Мокрое! — скаламбурил он.

— Американцы, конечно, хотели бы выйти сухими из воды… — проворчал Митчелл.

И теперь Гривс не остался в долгу:

— Боюсь, в такой же мере, как англичане. Но нас с вами, лейтенант, в этом, кажется, нельзя обвинить?

Савва Иванович не понимал существа перепалки, однако чувствовал запальчивость лейтенанта. Чтобы разрядить обстановку, спросил первое, что взбрело на ум:

— А что Гамильтон — хороший адмирал?

В следующее мгновение ругнул себя в сердцах за бестактный вопрос, ожидая, что Митчелл рассердится окончательно, оскорбленно ответит, что в Англии, великой морской державе, не было, нет и никогда не будет флотоводцев заурядных и бесталанных. К его удивлению, молодой офицер безразлично пожал плечами:

— Адмирал как адмирал — честно выслужил свои годы…

И Савва Иванович, облегченно вздохнув, поинтересовался уже с понятливым сочувствием:

— Но вы, конечно, хотели бы сейчас быть на одном из его кораблей?

— Да…

— Вам не по душе служба на «Кузбассе»?

— Дело не в том… Я учился и готовился служить в военном флоте. Это моя профессия.

— Война, к сожалению, перепутала все призвания и профессии, — вздохнул помполит. — Мой сын — архитектор, а ныне командует где-то на фронте стрелковым взводом.

— А вы кем были до войны? — спросил в свою очередь Митчелл. — Вы ведь не моряк?

— Не моряк, хотя во время гражданской приходилось воевать и на реках. А был я начальником политотдела МТС. Как это вам объяснить… Машинно-тракторные станции обслуживают колхозы, помогают им обрабатывать землю. Одним словом, занимался сельским хозяйством: урожаями, семенами, надоями молока.

Они промокли, пока дождались попутного катера. Прощаясь, Гривс улыбнулся:

— До встречи в Мурманске! Не забудьте же, мистер Лухманов: пельме-ни!

А у Лухманова не выходила из головы фраза Гамильтона о Ютландском бое. Что имел в виду адмирал? Что в океане возможна встреча с германскими линейными кораблями? Быть может, англичане хотят использовать транспорты как приманку, чтобы выманить из норвежских фиордов гитлеровский флот?

Ютландское сражение произошло между британским Гранд-флитом и немецким флотом Открытого моря в последний день мая 1916 года в Северном море, неподалеку от Скагеррака. И та и другая стороны старались выманить противника из его баз, разгромить и тем самым добиться господства на море. Замысел и английского адмирала Джеллико, и немца Шеера заключался в том, чтобы корабли авангарда, обнаружив врага, завязали с ним бой, а затем, отходя, навели бы его на главные силы, которым и надлежало решить исход сражения огневой мощью линейных кораблей. Не отводил ли Гамильтон транспортам роль такого же авангарда?

Оба командующих придерживались устаревшей линейной тактики, почти полсотни крупнейших своих кораблей каждый выстраивал в громоздкие походные ордеры, и флоты в моменты встреч не успевали разворачиваться для боя. Англичане имели превосходство и в количестве кораблей, и в скорости хода, и в силе и дальнобойности артиллерии, однако воспользоваться этим превосходством не сумели. В конце концов, после ряда стычек, дневных и ночных, потеряв по нескольку линейных и броненосных крейсеров, флоты возвратились в базы. Каждый приписывал победу себе, но победы попросту не было, ибо ни одна из сторон не достигла цели. Зачем же Гамильтон упомянул об этом сражении? Предупредил, что конвой может послужить причиной столкновения крупных линейных сил? Такая возможность не очень-то радовала.

На «Кузбассе» шли последние приготовления к выходу в море. Синицын доложил, что сделаны пробные обороты двигателя, и тот готов к работе на всех режимах; Птахов и штурманы возились с картами; Семячкин на корме гонял рулевую машину — в случае возможных атак вражеских самолетов придется резко перекладывать руль, и машина не должна подвести, заесть, выйти из строя… У Лухманова, тотчас же погрузившегося в судовые заботы, уже не осталось времени размышлять над словами и намеками Гамильтона.

Едва он переоделся, как с мостика доложили, что военные корабли покидают рейд. Они вытягивались за боны медленно, на малом ходу, молчаливо и настороженно. У бонов на каждом из них играли боевую тревогу, и корабли на глазах ощетинивались расчехленными орудиями и зенитными автоматами. Крейсера еще разворачивались на выход, а миноносцы уже скрылись в тумане у Акранеса.

— Не знаю, успею ли собрать команду хоть на несколько слов, — высказал вслух сомнение Савва Иванович, глядя то на уходящие корабли, то на Лухманова. Словно подтверждая его озабоченность, появился Митчелл, протянул капитану бланк телефонограммы:

— От коммодора: в шестнадцать ноль-ноль транспортам начать съемку с якорей согласно очередности, указанной в инструкции.

— Ясно…

Теперь уже счет пошел не на часы — на минуты. Трубы пароходов задымились густо, открыто. Катера и вельботы поднимались на палубу транспортов, однако их не крепили на киль-блоках, а оставляли висеть на талях, на вываленных за борт шлюпбалках: кто знает, что ждет в океане… Приказал подготовить шлюпки и плотики к немедленному спуску и Лухманов. А Птахов распорядился подать к «эрликонам» и пушке боезапас: теплоход готовился не только к плаванию, но и к возможному бою, хотя туман вроде бы гарантировал на ближайшие часы от встречи с противником.

Рейд между тем покидала корабельная мелкота непосредственного эскорта — тральщики, корветы, спасательные суда. При выходе они во всем подражали крупным своим собратьям из охранения, лишь световые семафоры их были скромнее и лаконичнее: младшие офицеры, командовавшие этими корабликами, не могли себе позволить многословия адмиралов.

Три месяца назад «Кузбасс» пришел в Хвал-фиорд одним из первых, когда еще рейд был почти пуст, на якорь он стал в глубине залива. Суда, прибывавшие позже, становились поближе к бонам, и теперь «Кузбассу» выходить надлежало едва ли не самым последним. Это немного нервировало Лухманова — он был уже весь в напряжении, и минуты казались ему удивительно долгими и томительными. Наверное, такие же чувства овладели на теплоходе и остальными: Лухманов с мостика видел, как нетерпеливо поглядывали в его сторону боцман Бандура и матросы, ожидавшие у брашпиля, впередсмотрящий, выставленный на полубаке из-за тумана. А возле штурвала вертелся непоседливый Семячкин, готовый тотчас же выполнить любую команду капитана.

Свистнула переговорная труба, и Лухманов, приложив к ней ухо, услышал далекий голос Синицына из машинного отделения:

— Может, запустим двигатель, товарищ капитан?

Он тоже не скрывал нетерпения, и Лухманов, понимая старика, согласился.

— Есть! — обрадовался старший механик.

До чего же приятным показался гул выхлопных патрубков дизеля! Двигатель словно соскучился по работе и бубнил весело, возбужденно, выплевывая в небо еще не прожеванные как следует кольца гари. Моряки, задрав головы, восторженно глядели на трубу. Увлеченный этим зрелищем вместе со всеми, Лухманов проворонил назначенный час и спохватился, заслышав стук цепей: ближние к бонам транспорты выбирали якоря. Условная ракета с берега явно запоздала: ее блеклую дугу над рейдом опередили на судах.

— По местам стоять, с якоря сниматься! — скомандовал он и улыбнулся, так как все на «Кузбассе» были давно на местах.

Видимость не улучшалась. Дождь измельчал, превратился в морось, которая за бонами, над холодными глубинами океана, переходила в туман. Транспорты вползали в него медлительно, боязно и там начинали пугливо и тревожно вскрикивать сиренами и гудками, продвигаясь вслепую, на ощупь. Отголоски этих гудков доносились до мостика «Кузбасса», и Савва Иванович в конце концов не вытерпел, проворчал:

— Тут и без немцев перетопим друг друга…

— Зато мы надежно скрыты от посторонних глаз, — ответил Митчелл. — Кончится туман, тогда круглые сутки будем… как это по-русски? На блюдечке?

— И то верно, — не стал возражать помполит. Лейтенанта тут же вызвали в радиорубку: коммодор, уже находившийся в море, в тумане, давал какие-то наставления.

Двинулся транспорт, которым командовал Гривс, и в следующую минуту наконец-то обронил долгожданное и Лухманов:

— Пошел брашпиль!

И тотчас же на полубаке натужно заерзали шестерни, барабан провернулся, впрягаясь в якорную цепь, и она поползла, подрагивая, из клюза — сначала сухая, а после мокрая, оставляя по палубному настилу влажный неровный след. Боцман то и дело перегибался через борт, докладывал на мостик о положении якоря; лишь прокричав: «Якорь чист!», — он разогнулся свободнее. Потом Бандура острой струей воды из шланга смывал с якорных лап липкие глыбы ила, накладывал стопора — с таким расчетом, чтобы оба якоря незамедлительно отдавались, ибо в тумане могла возникнуть и такая необходимость. Но все это он уже совершал привычно, самостоятельно, без команд капитана. А Лухманов, услышав о том, что якорь не поднял со дна ничего постороннего, зачем-то промолвил:

— Пошли! — и перевел рукоять машинного телеграфа на «малый вперед». — Лево руля!

Панорама берега стала медленно оборачиваться вокруг «Кузбасса». В лохматых начесах туч мокрые горы казались еще более темными и насупившимися, словно провожали суда недобрыми взглядами исподлобья. Взору открывались не видимые ранее с теплохода распадки, ущелья, пустынная безжизненность осыпей и вершин, и начинало чудиться, будто это фиорд иной, незнакомый, совсем не тот, что мозолил глаза в долгие месяцы неподвижности. Исландия снова, как в день прихода сюда, представала таинственной и загадочной — землей, сохранившей молчаливость и первозданность ледниковых эпох. Затерянная среди океана, она являла собой заповедник первобытной тишины и земного покоя в хаосе обезумевшего мира сороковых годов двадцатого века. Лухманов ухмыльнулся, вдруг подумав о том, что в осуждающей угрюмости острова заключалась, должно быть, не затаенная злоба географического дезертира, а извечная мудрость природы. Чтобы презирать или осуждать, у этой земли не хватало сытости.

После нового поворота начал скатываться за корму поселок китобоев — с железными бараками, с недостроенным зданием, где проходило совещание капитанов, с одиноким пирсом на сваях. На пирсе стояли несколько человек и так же молчаливо, как горы, провожали суда. И у Лухманова появилось внезапно щемящее чувство, как при любом расставании. К людям на пирсе, к маленькому поселку, к берегам фиорда. Как ни надоели они, ни приелись, с ними все-таки успели сродниться, быть может, даже их полюбить. Сколько дум передумано здесь, переворошено воспоминаний! Он привык вспоминать об Ольге, глядя из иллюминатора на скалистые сопки, и ее зримый образ тоже в какой-то мере сроднился с этими берегами. Вернется ли он, Лухманов, сюда когда-нибудь снова? Хорошо бы в мирное время, вместе с Ольгой, хотя это вряд ли возможно… Что ж, прощай, Хвал-фиорд! Не обижайся, если в сердцах поминали тебя недобро, — ты должен понять нас. Покоя тебе и счастья и полных неводов неразговорчивым рыбакам, что живут на твоих берегах! Спасибо за приют от штормов и подводных лодок. Прощай!

Ему хотелось, как заведено, попрощаться тремя гудками, но это запрещали инструкции, хотя впереди, в тумане, суда ревели ежеминутно. И Лухманов лишь торопливо оглянулся в последний раз, потому что «Кузбасс» уже минул боны и входил в полосу тумана. Тот надвинулся как-то сразу, не дав опомниться. Видимость, по сути, ограничивалась полубаком, только вблизи угадывался пятном вышедший ранее транспорт. На нем зажгли ходовые огни, и его гакобортный расплывчато-тускло покачивался перед глазами — с океана накатывалась невидимая в тумане зыбь. Лухманов приказал включить огни и на «Кузбассе».

По счислению теплоход находился на траверзе Акранеса. Не будь тумана, по левому борту открылся бы в отдалении плоский Рейкьявик. Но сейчас они не увидели и Акранес справа, хоть и проходили мимо него всего в полутора милях.

— Как бы нам не чмокнуться с кем-нибудь… — процедил недовольно Птахов, не отрывавший взгляда от картушки компаса. Словно подтверждая его опасения, на мостик быстро поднялся радист:

— Американец «Ричард Блэнд» наскочил на подводную скалу, дал в эфир SOS открытым текстом. Из Рейкьявика ему ответили шифром, что высылают буксиры.

— Кретин! — выругался Савва Иванович, а Митчелл не упустил возможности съязвить:

— Привычка американцев: сначала действовать — потом думать. Как это по-русски? Сказали «гоп!» — и не переползли.

Что ж, конвой понес первую утрату, еще не успев отдалиться от берега. Да к тому же обнаружил себя, ибо только при самом счастливом стечении обстоятельств, случайно, немцы не засекли бы этот дурацкий SOS.

Начало рейса не предвещало радости. Туман не редел — казалось, все больше сгущался. Гакобортный огонь впереди идущего транспорта то исчезал, то вдруг появлялся снова. Дымная влага скрадывала расстояние до него, и Лухманов с трудом себя сдерживал, чтобы не потянуться к машинному телеграфу. А за кормой «Кузбасса» так же то отставал, пропадая во мгле, то рискованно приближался топовый огонь на мачте соседа: зеленый и красный — бортовые — не могли пробиться на видимость даже на кабельтов.

Волна становилась круче, но шла она, видимо, издалека, отголоском минувших штормов, потому что ветра, способного рассеять туман и очистить море, не было. То и дело доносились гудки; они могли возникать либо по курсу «Кузбасса», либо у него за кормой, но Лухманову чудилось, будто они раздаются и справа, и слева — повсюду. Он нервничал. «Может, поторопились с выходом? Напрасно не переждали проклятую сырость! Вот и судно уже потеряли. А в Хвал-фиорде покойно и тихо… Нет-нет, — укорял себя тут же, — такая погода самая удобная, чтобы не встретиться с немцами».

К северу, в Датском проливе, конвою предстояло обойти минные поля, для чего предусматривался походный ордер из двух кильватерных колонн. И вскоре от коммодора поступило указание судам построиться в этот ордер, заняв свои места. Ход иметь шесть узлов.

Место «Кузбасса» было в колонне мористее. Не только вахтенный штурман, но и Лухманов, и Птахов склонились над картой, рассчитывая маневр. Лишь все проверив несколько раз, капитан кивнул, и вахтенный штурман скомандовал:

— Тридцать градусов влево по компасу.

— Есть! — отозвался из рубки Семячкин.

По стеклам рубочных окон стекала влага, они запотевали, и все торчали на мостике, откуда виделось вокруг все-таки лучше. Но здесь, на открытой площадке, было промозгло и зябко, и Савва Иванович изрядно продрог. Морщась, поеживаясь, он с карандашом колдовал над чем-то в блокноте, хмуря брови и шевеля губами. Митчелл, должно быть, решил, что помполит проверяет штурманские расчеты, и ухмыльнулся. Тот, заметив ухмылку, пояснил:

— Вот прикидываю, сколько мы потеряли грузов на том дурошлепе-американце, что сел на камни.

— Стоит ли? — пожал плечами лейтенант. — Впереди долгий путь. Как говорится у русских? Цыплята осенью имеют счет.

Савва Иванович вздохнул, спрятал блокнот и тяжело спустился по трапу. В коридоре, убедившись, что никто из экипажа его не видит, постучался в каюту доктора.

— Слушай, чародей, мази какие-нибудь у тебя найдутся? Рейс только начался, а я уже скис: коленки выворачивает на сто восемьдесят градусов — мочи нет. Дома, бывало, травки спасали, а тут…

— Погода! — зачем-то серьезно резюмировал доктор и полез в шкафчик с лекарствами. — Вам, товарищ помполит, сейчас бы прогреться, так сказать, прокалиться на песочке или на солнышке.

— Ишь ты, понимаешь, — усмехнулся Савва Иванович, грузно опускаясь в кресло. — Может, изменим курс теплохода на Рио-де-Жанейро? Медицина ваша, как я погляжу, такая же наука, как агрономия: и та и другая молятся на погоду.

А теплоход продолжал продвигаться вслепую к невидимой точке, в которой, по графическому расчету на карте, он должен был оказаться в одной из колонн, на месте, определенном ему схемой коммодора. Не было ни моря, ни неба, ни берега, «Кузбасс» находился в каком-то замкнутом узком пространстве, стиснутом зыбкими стенами влаги. Если б не волны, которые били теперь в скулу, могло показаться, что судно вовсе не движется, а прочно стоит на месте, окруженное, зажатое непролазной чащобой тумана. По-прежнему разносились гудки — нервные, заблудившиеся. И только выхлопные патрубки двигателя позади мостика барабанили гулко, размеренно, не зная ни устали, ни сомнений.

— Внимательней наблюдать! — обронил на всякий случай осунувшийся вахтенный штурман, хотя глаза сигнальщиков и так слезились от напряжения.