Горькие туманы Атлантики

17

Немцы не торопились, как казалось Лухманову, однако, и ждать себя не заставили долго. Едва на «Кузбассе» пообедали, как сигнальщик взволнованно закричал:

— Красные ракеты с «Кеппела»!

Это означало, что командир эскорта объявлял тревогу.

«Самолеты? Лодка? Визуально обнаружили или радарами?» — напряженно думал Лухманов, пока нажимал кнопку сигнала. На палубах и в помещениях низко басил ревун, и трапы грохотали под ногами моряков, разбегавшихся по боевым постам. Лухманов надел наушники телефона и слышал все, что происходило у орудия и «эрликонов», откуда уже поступали доклады о готовности к бою. На других транспортах еще метались матросы, расчехляли орудия, и он с удовлетворением отметил, что «Кузбасс» изготовился к бою раньше других.

Миноносцы открыли огонь, и стало ясно: самолеты. Проследив за разрывами зенитных снарядов, Лухманов увидел наконец врага. Бомбардировщики шли на большой высоте, гораздо выше разрывов. «С такой высоты точно бомбить не смогут», — подумал он, но в это время самолеты стали один за другим срываться в пике.

— Огонь! — скомандовал Лухманов и вздрогнул от громкого выстрела пушки, от оглушительной трескотни «эрликонов». Трассы пуль, казалось, удивительно медленно тянулись в небо и там угасали, не достигнув цели. — Точней наводить! — крикнул капитан, хотя понимал, что и такие трассы действуют на немецких летчиков, мешают им прицельно бомбить. Но уже слышался, несмотря на грохот, нарастающий свист бомб, и между транспортами начали вздыбливаться смерчи воды, поднятые взрывами выше мачт.

Теперь стреляли все суда, все корабли эскорта — небо над конвоем было густо пронизано трассами и вспышками снарядов, и чудилось, будто не осталось ни единого живого метра пространства. Самолеты продолжали нырять в эту огненную кашу, оставаясь невредимыми, и новые столбы воды и гари вздымались между судами.

Уклоняясь от бомб, транспорты отворачивали в стороны, замедляли или увеличивали ход, и вскоре строй конвоя нарушился, смешался, создавая впечатление неразберихи и паники. Но впечатление это было обманчиво — огонь уплотнялся с каждым мгновением. «Все-таки сила — конвой!» — подумал радостно Лухманов.

Внезапно за одним из самолетов, вошедшим в пике, потянулся хвост дыма. Сначала едва заметный, он на глазах расширялся, густел и вот уже на плоскостях машины вытянулись вслед за дымом четкие, словно отвердевшие полосы пламени. Самолет поспешно сбрасывал бомбы. Транспорты под ним начали резко, испуганно отворачивать в сторону, а самолет проскочил точку выхода из пике, будто забыл о ней, и уже неотвратимо, как-то потерянно устремился к воде. Он упал, смешивая воедино воду, пламя и дым, а над вспученным грязным гейзером бесшумно, точно в немом кино, взлетали, кувыркаясь, груды обломков, лишь после этого до Лухманова докатилось гулкое эхо взрыва.

— Есть один, срезали! — восторженно завопил в наушниках Семячкин. — В самую душу влепили!

Теперь орали все разом: и кок, и боцман Бандура, и механик Кульчицкий. Только Птахов, прильнув к окуляру орудийного прицела, спокойно и молча вращал маховичок наводки, словно колдовал. Потом негромко произносил:

— Давай!

Гремел выстрел, и заряжающий тут же посылал в канал ствола новый патрон. Птахов не отрывался от прицела, и казалось, что его не интересуют ни падающие бомбы, ни сбитый самолет: только цель.

— Давай! — повторял он снова, и мостик вздрагивал от близкого выстрела.

Потеря самолета будто отрезвила немцев. А может, они попросту отбомбились. Но теперь бомбардировщики, выходя из пике, удалялись в океан и не возвращались. И когда поверилось, что первая атака врага не принесла конвою беды, что все обошлось, Марченко громче, чем обычно, доложил:

— Попадание в американский транспорт! Кажется, в ботдек!..

Лухманов вскинул бинокль. «Американец» застопорил ход. Над его ботдеком клубился дым, однако никто не пытался тушить пожар. Люди метались, поспешно вываливали шлюпбалки, спускали шлюпки. «Что же они? — нахмурился капитан. — Попадание в ботдек не смертельно!»

— Экипаж покидает судно! — доложил Марченко о том, о чем уже догадался Лухманов.

А Савва Иванович даже не понял:

— Как покидает? Одна паршивая бомбочка — и сразу же за борт?

— Они выполнили свой долг, — объяснил Митчелл. — Большего требовать от людей невозможно.

— До-олг… — процедил презрительно помполит и тихо, как показалось Лухманову, выругался. Это не было похоже на обычно спокойного Савву Ивановича, — видимо, поведение американцев взбесило его до крайности.

«Кузбасс» приближался к транспорту, и теперь стало ясно, что это — «Кристофер Ньюпорт». От него отвалили шлюпки — матросы гребли вразнобой, мешая друг другу, то и дело сцепляясь перьями весел. Все это походило на панику, оставляло тягостное впечатление. «Неужели нет среди них никого, кто навел бы элементарный порядок?» — морщился Лухманов.

К шлюпкам, изменив курс, направлялся спасатель. Но когда «Кузбасс» поравнялся с ними, Савва Иванович не вытерпел, схватил мегафон:

— На шлюпках! Почему покинули судно? Почему не спасаете?

Трудно сказать, поняли там, о чем их спрашивали, или догадались по тону, однако с ближнего вельбота что-то прокричали в ответ, и Митчелл, усмехнувшись, — дескать, американцы, что с них возьмешь? — перевел:

— Говорят, у президента много судов… Другие пошлет в Россию.

Эти слова настолько расстроили помполита, что несколько мгновений он стоял, словно оцепенев, и только затем со злостью швырнул мегафон в угол мостика. Да и все вокруг тоже примолкли: неприкрытый, откровенный цинизм экипажа «Кристофера Ньюпорта» поверг в неловкость мужчин, и они стеснялись взглянуть друг другу в глаза, словно были причастны к постыдному поступку американцев. В море свои неписаные законы, и кем бы ты ни был — американцем, англичанином, русским, — в море ты прежде всего моряк. Выходило, что на покинутом транспорте не оказалось ни одного моряка. Было от чего загрустить… Наверное, в ту минуту не одному подумалось: «Если союзные экипажи и в дальнейшем так себя поведут, не многие грузы достигнут портов назначения».

Пока «Кузбасс» проходил мимо неподвижного «Кристофера Ньюпорта», моряки неотрывно смотрели на покинутый транспорт. Палубы его дымились, однако пожар не разгорался, а, как показалось кузбассовцам, даже утих, угасая сам по себе. Под шлюпбалками болтались тали, раскачиваемые ветром, за бортами безжизненно свисали шторм-трапы, а двери надстроек были распахнуты настежь. Поблизости плавали спасательные круги и пробковые пояса, — наверное, в панике и их пытались использовать. Пулеметы со вставленными лентами торчали стволами в разные стороны, больше никому не угрожая. Из патрубков продолжал сочиться с тихим сопением пар, волны мерно плескались под кормовым срезом, и чудилось, будто транспорт, преданный экипажем, жалобно и беспомощно всхлипывал. Все напоминало о поспешном бегстве команды, но не хотелось верить, что судно, заполненное несколькими тысячами тонн важных грузов, целое и почти невредимое, обречено.

Моряки теплохода отводили глаза, чтобы не видеть тяжкого зрелища: нет ничего печальнее в океане, чем корабль, покинутый экипажем, — и кто знает, какие мысли и чувства рождались у каждого, кто оказался свидетелем бесславного конца «Кристофера Ньюпорта»… Будь «Кузбасс» не в конвое, а одиночкой, Лухманов, не задумываясь, высадил бы на транспорт часть своей команды, и моряки, в которых он, капитан, уверен, наверняка ликвидировали бы пожар, повели бы обреченное судно дальше. Но в конвое свои законы, и он, Лухманов, не смел их нарушить. Что ж, прощай, «Кристофер»…

Поднялся радист, протянул Митчеллу бланк, и тот, пробежав строчки взглядом, доложил Лухманову:

— Отбой тревоги, но сохраняется готовность. Подобранный летчик со сбитого самолета подтвердил: атаки будут следовать очень скоро и очень часто. — И уже тише добавил: — «Кристофер Ньюпорт» потопят артиллерийским огнем.

— Значит, пропали грузы?.. — вздохнул потерянно Савва Иванович.

— Таков закон конвоя, — развел руками лейтенант. — Корабли эскорта имеют приказ добивать отставшие суда, чтобы не достались врагу.

Помполит промолчал. О чем он думал в эту минуту? О фронте? О том, как нуждаются там сейчас в каждом снаряде и в каждой тонне горючего? А тут за здорово живешь уничтожают несколько тысяч тонн грузов… Разве же это война? Разве те, кто плавает на судах, не такие же бойцы, как и те, кто в окопах? Почему же ни коммодор, ни командир эскорта не пресекли панику, не призвали к порядку струсивший экипаж? Если с немцами так воевать — и через четверть века не дождешься победы…

Почти о том же думал и Лухманов. Первый бой выиграли, по сути, немцы, ибо сбитый самолет и потерянный транспорт — не равная плата. Впрочем, при чем тут немцы? Бой проиграли союзники. Горькая участь «Кристофера Ньюпорта» обусловлена не успешными действиями противника, а бездарностью команды и капитана. К счастью, не все американцы такие. Он, Лухманов, уверен: окажись в подобных обстоятельствах капитан Гривс, наверняка бы нашел в себе и мужество, и решимость, проявил бы себя настоящим мужчиной и опытным моряком.

За кормой послышались орудийные выстрелы — невольно все обернулись. Эскортный миноносец расстреливал «Кристофера Ньюпорта». Стрелял он с близкой дистанции, однако снаряды пролетали выше надстроек транспорта, едва ли не между мачтами, падая с перелетом.

— Мазилы… — проворчал Савва Иванович и покосился на Митчелла, не слышал ли тот: стреляли ведь англичане, комендоры военного флота, к которому принадлежал и молодой лейтенант.

Но вот один снаряд, а за ним второй разорвались на судне. Потом еще и еще… «Кристофер Ньюпорт» окутался дымом и паром, мачты на нем покосились, и транспорт стал оседать кормой. Лухманов отвернулся. Снова оглянулся только тогда, когда орудийные выстрелы смолкли. На месте, где недавно покачивался неподвижный «американец», вздувалась и клокотала вода, всплывали обломки, какие-то ящики, бочки, доски — тот корабельный хлам, которого всегда хватает на палубах всякого судна. Миноносец, исполнив долг, торопливо, не оглядываясь, догонял конвой.

Прямо на белой краске ходовой рубки Митчелл грифелем начертал: 34—1. Что ж, печальная арифметика плавания началась…

Лухманов разрешил свободным от вахты отдыхать не раздеваясь. Птахову же приказал установить дежурство артиллерийских расчетов, чтобы один из «эрликонов» был в случае надобности готов немедленно открыть огонь.

Конвой продолжал идти генеральным курсом. Строй судов уже выровнялся, корабли эскорта тоже заняли прежние места в ордере — ничто не напоминало о событиях получасовой давности. Правда, позже Митчелл сообщил, что с некоторых транспортов докладывают о раненых, о том, что в трюмах кое-где появилась течь в результате близких разрывов бомб. Но капитаны заверяли коммодора, что справятся с неполадками сами, собственными силами и средствами, и что положение на потерпевших судах опасений не вызывает… Да и все вокруг выглядело покойным и мирным. Океан лоснился бликами солнца, лениво катились волны, а небо, подернутое дымкой, поражало мягкостью цвета. Казалось, будто и здесь наконец-то вступило в свои права лето, и только обломки льдин, шуршащие на волне, да острая свежесть воздуха напоминали о близости Арктики.

Но Лухманов помнил, что покой океана обманчив. Словно подтверждая это, шевелились над рубками миноносцев громоздкие антенны радаров: настороженно изучали горизонт. С нескольких транспортов подняли в небо неуклюжие аэростаты заграждения. Их метал ветер, и Лухманов понимал, как трудно этим судам держаться на курсе. Да и в пользе аэростатов он сомневался: немцам они не очень-то помешают, а вот ориентирами для подводных лодок могут служить отличными. Видны небось миль за тридцать… Бродя по мостику, капитан «Кузбасса» время от времени напоминал сигнальщикам:

— Внимательней наблюдать за морем и воздухом!

— Есть!

А в красном уголке Савва Иванович собрал свободных от вахты. Все, что произошло на «Кристофере Ньюпорте», потрясло его. Он плавал совсем недавно и еще не успел насмотреться того, что, скажем, повидали на своем моряцком веку Синицын, Лухманов, боцман Бандура. Поэтому поведение американского экипажа не вмещалось в голове помполита, начисто разрушало его представления о дисциплине и воинском долге, о моряках и о флоте. Корабельную службу он считал до сих пор верхом организованности и порядка. Но привычная убежденность в какие-то полчаса развеялась в прах, глубоко ранив и оскорбив. Что ж, с началом войны так горько разочаровываться случалось не только Савве Ивановичу и не только в море… Его не утешило даже сознание, что чрезвычайное происшествие, которое он считал позорным, произошло не на советском судне, а на союзном. Потерю ценного военного груза Савва Иванович воспринял чуть ли не как собственное предательство по отношению к фронту.

В таком настроении он ожидал, пока моряки усядутся за столами.

— Видали? — произнес наконец сурово и указал в ту сторону, где еще недавно следовал в общем строю конвоя «Кристофер Ньюпорт». — Стыд и позор! Не моряки, а хуже, простите, баб… Не успела взорваться бомба — полные штаны наложили. Сверкали пятками так, что думалось: вот-вот побегут пешком по воде! До самой Исландии с торбами за плечами!

Должно быть, моряки живо представили картину, нарисованную сгоряча помполитом, потому что заулыбались. А Савва Иванович, видимо, понял вдруг, что гнев его — не по адресу, что перед ним сидят «кузбассовцы», в которых он верит, обязан верить, которых не смеет обидеть незаслуженным подозрением. Он сбавил тон и уже спокойней продолжал:

— Может, им все равно, дождется ли грузов фронт. А нам не все равно! Мы на судах такие же бойцы, как в окопах. А какое название тем, кто драпает из окопов?

— Сачки! — поспешил с ответом Сергуня.

— Дезертиры, салага! — поправил Семячкин моториста.

— То-то же… А грузы, которые мы везем, ой как нужны на родном берегу! И танки, что на нашей палубе, и взрывчатка, что в трюмах. Старший помощник капитана товарищ Птахов как-то подсчитал, что этой взрывчаткой можно подорвать десятки вражеских эшелонов, добрую сотню танков, уничтожить тысячи гитлеровцев. Разумеете? Вот почему наш груз с нетерпением ждут и на фронте, и партизаны в тылу у врага. А мы за тот груз в ответе.

— Ясно…

— Сегодня мы приняли первый бой. Наверное, каждому он запомнится навсегда, особливо тем, кто впервые понюхал пороху. Поздравляю вас, товарищи, «Кузбасс» действовал слаженно, по-бойцовски! Однако и нам еще есть чему поучиться. Скажем прямо: стреляли в белый свет как в копеечку! Так стрелять — патронов не напасешься, хоть полные трюмы ими набей. Мы в гражданскую, бывало, имели по три патрона на брата, но белых, вооруженных до зубов, громили. А почему?

— Знали, за что боролись, — попытался отгадать Семячкин.

— И то, конечно, тоже… — подозрительно покосился на рулевого Савва Иванович. — Но главное — с толком стреляли! На войне простой принцип: либо ты его, либо он тебя. Вот и надобно бить врага не нахрапом, а — как говорил Суворов — умением. Потому и призываю вас к выдержке, к хладнокровию. К меткой и прицельной стрельбе. Понятно?

— Понятно.

— Ну а коли понятно — конец собранию. Прений не будет — некогда!

Моряки шумно поднимались из-за столов, несколько разочарованные тем, что собрание так быстро окончилось. Возбуждение от первого боя еще не прошло, и хотелось побыть вместе, поделиться впечатлениями, услышать доброе слово в свой адрес, а может быть, невзначай и самому слегка похвастаться перед друзьями. Поэтому прения все равно развернулись сами собой — только уже на палубе.

А Савва Иванович окликнул:

— Семячкин и Кульчицкий, идите ко мне в каюту и там дожидайтесь. А вас, товарищ боцман, прошу остаться.

Когда помещение опустело, он взглянул на Бандуру, кашлянул.

— Послышалось мне, что ли… Будто во время боя на полубаке не по-русски вели разговор?

Боцман тотчас же догадался, о чем говорит помполит, покраснел.

— Дак подносчик патронов сдрейфил, замешкался. Ну я и того… не сдержался.

— Он же совсем еще молодой, зеленый, — покачал головой помполит, — мог и растеряться маленько. Так разве ж матом смелость воспитывают? Вы же вдвое старше его и вчетверо опытней! Могли бы по-отцовски приободрить, личным спокойствием привести парня в норму, к общему знаменателю. А вы…

— Виноват, товарищ помполит…

— То-то, что виноват… Первый бой западает в душу каждому навсегда, его потом вспоминают до самой старости. И надо, чтоб эта память осталась чистой, святой. — Савва Иванович на миг примолк, потом доверительно признался: — Я в своем первом бою — в гражданскую это было — тоже чуток не туда поскакал. Шашкой размахивал справно, а вот беляков не увидел, не встретил. После боя вызвал меня командир эскадрона: «Что за конь у тебя дурной! Все — на рысь, а он — на галоп. Ты его не стесняйся арапником!» Не сказал, душа-человек, что арапником надо б меня — не коня. Зато на всю жизнь уму-разуму научил.

— Ясно, Савва Иванович. Будет порядок, — смущенно пообещал Бандура.

— То-то же… Боцман так же, как и капитан, и я, и старпом, и старший механик, в ответе не только за теплоход, но и за моряцкие души, особенно молодые. Понятно?

В каюте он устало опустился в кресло. Ломило суставы ног, и эта боль, казалось, охватывала все тело, порою мешая дышать. Сейчас бы лечь да попытаться уснуть… Что-то доктор ничем не может помочь, хоть и хвастается своей наукой.

Семячкин и Кульчицкий выжидательно поглядывали на него, и Савва Иванович наконец произнес:

— Надо, хлопцы, срочно выпустить боевой листок. Чтобы к вечеру висел в красном уголке.

У Семячкина отлегло от сердца. Он не догадывался, зачем их вызвал помполит, и немного побаивался: не сболтнул ли где лишнего? С ним это случалось.

— Ты, Кульчицкий, садись и рисуй: у тебя это здорово получается, — не то предложил, не то приказал помполит. — Вот тут поместим благодарность капитана экипажу за бой. Потом — обращение к морякам «Кузбасса», я сейчас набросаю. А ты, Семячкин, опиши нам бой: и хлопцев наших, значит, и фашистов, как они с перепугу сбрасывали бомбы в пустое море. Не так страшен черт, оказывается, как его малюют. Живо опиши, весело, чтоб читатели животы надорвали! Хватит тебе свой талант попусту на полуюте растрепывать языком.

— Есть! — обрадовался рулевой, польщенный и гордый. — А критику наводить можно?

— Если за дело, почему ж нельзя…

— Ну, тогда я выдам коку! Я ему всё время кричу: под дыхало цель, под дыхало! А он мне бормочет про упреждения.

— Упреждения обязательны, — засмеялся Кульчицкий, — иначе все очереди пройдут за хвостами у самолетов.

— Да? — огорчился Семячкин, хотя и сам понимал прекрасно, как полагалось вести огонь: посещал же занятия комендоров. — Ладно, — смирился он, — я ему за другое выдам. А вы, товарищ механик, нарисуйте, как он оба глаза зажмуривает, когда стреляет. Тоже мне снайпер!

— А ты карьерист, брат, — усмехнулся Савва Иванович, — под друга подкапываешься. Небось на его место метишь у пулемета, за первого номера?

— Так обидно же, товарищ помполит! Немцы — вот они, рядом, бери и сбивай. Я же не за себя, за «Кузбасс» болею!

Но выпустить боевой листок не успели. Вскоре над конвоем снова рассыпались красные ракеты. Тишину рвали ревуны и колокола громкого боя, а кое-где даже гудки и сирены. Через несколько мгновений транспорты и корабли эскорта ощетинились яростным зенитным огнем. Стало ясно, что теперь передышки не будет до конца рейса.